Рыжая (джен)

Долговязый нескладный парень, прихрамывая, спустился в переход метро. Его голова звенела, и в ней гулко отдавались десятки шагов. Люди толкались, задевали плечами. Стоило ему поймать чей-то взгляд, и случайный «контактёр» поспешно отводил глаза, всегда лица выражали одно и то же: страх, презрение, брезгливость. Он привык не обращать внимания. Жажда усиливалась с каждым шагом, принося с собой ещё еле ощутимую, но такую знакомую боль. Карман давно нестиранных джинсов жёг бедро. Страх, теперь уже постоянный спутник и советник, заставлял шарахаться в сторону, как только на горизонте всплывала серая форма полицейского. Нога невозможно ныла. Боль ударила в виски, и рука машинально потянулась к карману. Только бы без приключений, только бы побыстрее.

Парень поравнялся с кучкой нищих, подпиравших спинами стены перехода через равные, будто вымеренные линейкой, промежутки. Нищие наперебой выкрикивали заученные фразы. Чумазые дети подбегали к прохожим, дёргали их за рукава и требовали «на хлебушек». Он бросил на них быстрый взгляд, и те, все как один, ответили ему одинаковым презрением. Докатился.

Уже почти дойдя до конца перехода, он краем глаза заметил среди нищих очень хорошенькую рыжую девчушку лет четырнадцати, боязливо жавшуюся в угол и кутавшуюся в толстый свитер, который годился для взрослого дородного мужчины. Девчушка ничего не кричала и ни к кому не приставала. Он сам не понял, почему его потянуло заговорить с ней. Он подошёл, чуть наклонился и вдруг спросил,

— Где твой дом?

Девчёнка глянула на него большими синими глазами, в которых он увидел свое собственное отражение — странное, пугающее зрелище. Его замутило. Но она почему-то не испугалась и не скривилась, а тихо проговорила,

— У меня нет дома.

— Голодная?

— Очень.

— Хочешь, пойдём со мной. Я живу в двух шагах отсюда. Поешь и согреешься.

Она кивнула и вышла из своего укрытия. Он замер. На её спине под свитером отчётливо вырисовывался безобразный горб. Стало понятно, почему она не боялась, и почему его самого потянуло к ней. Они, если можно так выразиться, родственные души. Физическое уродство отпугивает «нормальных», но тех, других, имеющих несчастье обладать им, притягивает друг к другу словно магнитом.

Он молча шагал впереди, то и дело оборачиваясь, а она, стараясь не отставать, бежала сзади, но упорно не хотела сокращать дистанцию. Вот и подъезд, грязный, заплёванный, родной. Этаж — третий. Ключ в замке. Руки трясутся, пальцы не слушаются. И зачем он только притащил её с собой. Ведь хотел же — без приключений.

Вошли. Сразу справа — кухонька-малютка. Он указал ей на табурет, а сам открыл кран и подставил под струю воды пестрящий отбитой эмалью чайник. Включил газ, бухнул чайник на плиту и полез в низкий урчащий холодильник. Из холодильника пахнуло цвелью и сгнившей едой. Странный прибор, там уже давно не наблюдалось продуктов, а смрадный запах ещё пытался убедить в обратном. В морозилке — пачка замороженного супа. Он потряс им у рыжей перед носом.

— Будешь?

Она снова кивнула. Долго стуча в шкафу покрытыми пригоревшим жиром кастрюлями, он всё же выбрал наиболее чистую, налил воды и небрежно швырнул на плиту.

— Брось суп, когда закипит, ладно? — он залез рукой в карман и сжал в пальцах его содержимое.

— А ты куда? — тихо спросила рыжая.

— Мне нужно это…. в ванную.

Она посмотрела на него прищурившись, потом чуть повысив голос произнесла,

— Героин?

Он застыл.

— Откуда знаешь?

— Вижу по твоим глазам.

— Почему пошла со мной? Почему не испугалась? — он был в замешательстве.

— Хочешь узнать это? Сядь, — она потянула его за рукав. — Твой демон подождёт, и ты к нему тоже не опоздаешь.

Он повиновался и плюхнулся на колченогий табурет напротив. Она поставила локоть на стол и оперлась щекой на ладонь. Её синие глаза будто пытались заглянуть ему в душу.

— Я ещё кое-что вижу, — сказала она. — Тоску, боль, одиночество. Не поделишься? Говорят, от этого легче становится.

— Да кто ты такая, чтобы я делился с тобой? — зло спросил он.

— Я такая же, как ты, она дёрнула плечом, выставляя свой горб напоказ. Так что же, поделишься?

Он опустил глаза, поковырял пальцем столешницу и ощутил как боль в мышцах и костях, взяв под руку жажду, отступает на второй план, уступая место желанию выговориться. С чего начать? И, вообще, она же ещё девчёнка, куда ей понять. Молчание затянулось. В повисшей в воздухе тишине — жужжание мухи, которая вдруг вздумала проснуться в середине декабря и теперь отчаянно билась в стекло.

— Смотри, — нарушила тишину рыжая и ткнула в муху. — Ты похож на неё. Однажды ты проснулся, а вокруг всё чужое и незнакомое. Холодно, страшно. Хочется вырваться на волю, но стекло не пускает.

Она замолчала. Он поёжился.

— Всё так. Однажды я проснулся, а никого нет. Друзей, родных и меня тоже. Хотя нет, внутри вроде я, а снаружи — урод.

Она не комментировала, просто ждала продолжения. Он провёл рукой по лицу и уставился в окно.

— Это ведь я убил их. Их всех. Мать умерла, рожая меня. Отец после её смерти запил и вскоре отправился следом. Было сложно — детдом, ПТУ. А потом вдруг меня как подменили, я начал писать. Однажды, сидел в каком-то кабаке и писал — всегда носил с собой блокнот. А он вдруг подсел ко мне и говорит: «Ану-ка дай свои каракули». И понеслась. Я стал их личным поэтом. Я писал слова, они музыку. Они брали меня с собой на все гастроли. Они стали моей семьёй. А я так бездарно…

Он помолчал немного, собираясь с духом.

— И зачем я тогда напился и полез за руль? Кому я хотел доказать? Что? Никогда не найду ответа.

Он уронил голову на руки.

— Они погибли, а я остался жив. Я выжил, ты понимаешь? — его голос истерически завизжал.

— Ты выжил, — спокойно повторила она. — Как думаешь, почему?

— Понятия не имею, — выдохнул он.

Она тряхнула волосами и грустно усмехнулась.

— Почитай мне что-нибудь.

— Что? — он тупо уставился на неё.

— Почитай что-нибудь из своих стихов.

— Я давно уже забыл их.

— Ты говоришь неправду. Пожалуйста.

Он посмотрел в окно и начал,

Сидя на карнизе, свесив ноги вниз

Но тебя всегда провожают свистом

Голос задрожал, он запнулся. Рыжая вдруг накрыла его руку своей и сказала,

Удар, еще удар — поднимайся и марш скорей на ворота

Вставай, пусть бьет судьба, держись, пока хватит духа

Он опешил.

— Там не было такого!

— Теперь есть, — она улыбнулась.

— Да что ты в этом понимаешь! — он вскочил, попятился и резко метнулся в ванную, заперев дверь.

Тут уже всё готово. И зажигалка, и ложка, и шприц — всё. В отличие от однокомнатной квартиры способной похвастаться только грязными разводами на полу и грудами непонятного хлама, здесь было всё строго разложено и стерильно. Он перетянул руку чуть выше предплечья резиновым жгутом и со всей силы вогнал иглу в вену. Разум затуманился. Блаженство. Ничего нет. Всё прошло.

Внутри что-то пошевелилось. Это просыпалась тварь. Достаточно небольшой дозы и вот она уже открывает глаза и сладко потягивается. Тварь не чувствует боли, она признаёт только веселье и удовольствие. Она развлекается всем, что попадётся на её пути. Тварь хищно облизнулась и, отодвинув щеколду, вывалилась наружу.

Красивая рыжая девочка на табурете хлопала большими синими глазами. Какие всё-таки пухлые губки у этой девочки. Да и вся она такая аппетитная. Даже какой-то там горб не уродует её. Тварь метнулась к девочке и прижала её к подоконнику. Девочка вскрикнула и стала вырываться, но тварь держала крепко. Сейчас мы повеселимся.

— Это всё героин! — закричала девочка. — Он лжёт тебе! Ты всё та же муха и всё также бьёшься в стекло!

Он рванулся к плите и с размаху опустил ладонь в кастрюлю с почти выкипевшей водой. Тварь взвыла и поспешила скрыться в самом тёмном уголке его души.

В следующий момент он уже обнаружил себя сидящим на грязном кухонном полу, а рыжая прикладывала лёд из морозилки к его обожжённой ладони.

— Ты обязан уничтожить её, — сказала она с нажимом. — Ту тварь, что сидит в тебе. Иначе она начнёт убивать. Я видела её жажду, она посильнее твоей.

* * *

Январь уже приветливо махал хвостиком из троек, нуля и единицы. Самое сложное осталось позади. Теперь начиналось что-то новое, что-то другое. Давно забытый вкус свободы на губах. Он повернулся к окну своей палаты. Почему до сих пор нет снега? В окне мелькнуло отражение.

— Рыжая! — воскликнул он.

Она была всё в том же старом растянутом свитере. Ей не холодно? Он подышал на стекло и пальцем написал:

«Как тебя зовут?»

Она улыбнулась, помахала рукой и пошла прочь. Он бросился из палаты в общую комнату к большому окну, но не увидел даже силуэта.

Рыжая свернула в глухую тёмную подворотню и сказала в пустоту,

— О Господи Всемогущий, как же это больно.

Она осторожно стянула через голову свитер. Свела и развела плечи, затем расправив два огромных крыла за спиной устремилась вверх. Несколько лёгких перьев, кружась, опустились на замёрзшую землю.

Он стоял, прислонившись лбом к оконному стеклу. За спиной послышался приятный женский голос.

— Смотри, пух полетел. Это значит, ангел сегодня выполнил свою работу и покинул нас.

Он резко обернулся. На него, улыбаясь, смотрела красивая девушка в костюме больничной санитарки.

— Ты мне нравишься, — сказал он.

Он больной — ему всё можно. Она улыбнулась ещё шире.

— Ты тоже ничего.

А за окном большими хлопьями падал новорождённый снег, принося с собой отдых и успокоение, изголодавшейся по нему земле.