Белый авангард (гет)

16 лет

Десятый и одиннадцатые классы в школе не зря называют самыми ужасными: подростковый период накладывается на грядущее поступление в институт и выливается сплошной кошмар. Пусть мама и говорит, что мой подростковый период давно канул в лету по причине моей «взрослости», но это не значит, что мне легче! Единственное мое преимущество перед одноклассниками, что я действительно понимаю, что я обязана учиться, чтобы иметь будущее — как говорят, без образования сейчас никуда. А мой класс — сплошной наив! Развлекаются вместо занятий. Хотя, мне-то какая разница? В конце концов: кто они мне и кто я им?

Но все эти рассуждения, конечно, не значат, что я учусь на «отлично» и целыми днями сижу за учебниками. К сожалению, это не так: учусь я по-прежнему средне и порой недостаточно усердно готовлюсь к занятиям у репетиторов (да, я это признаю, но не вслух). Отчасти, это привычка. Когда были проблемы в семье из-за бабушек, мама не требовала от меня отличных оценок, но после всего этого мне внезапно сообщили «радостную» новость, что мне не поступить в институт с «четверками». Ужас, но для меня это действительно открытием! Вот сейчас и расплачиваюсь за собственный идиотизм и, опять же, излишнюю наивность.

Да все мои друзья-ровесники полны радужных надежд!

Леша, например, тоже бывает потрясающе наивным. Он очень любит жаловаться про свой институт и одногруппников. Не, то, что он жалуется — это абсолютно нормально: мы всегда друг другу выговариваем свои проблемы, можем пожаловаться или попросить совета. Но у него всегда получается, что он — самый умный и непонятный. Не «бедный и несчастный», а именно «самый умный», так как после жалоб обязательно продолжение, где он всех поставил на место. А еще, например, он уверен, что после института сразу найдет работу, будет получать высокую зарплату и все будут его слушаться. В этом весь Леша. А я всегда после таких рассуждений улыбаюсь и думаю: «не дурак, но розовые очки носит, не снимая». Как бы эта наивность не вышла ему боком — я этого очень боюсь.

№2 вела себя тихо. За год я умудрилась даже привыкнуть к ней, и более-менее найти общий язык, даже не смотря на постоянные переговоры с Лешей на счет нее. Он сказал, что в теле не может быть две души сразу: либо одна должна уйти, либо должно произойти слияние. Не знаю, что именно произошло, но она почти перестала мне досаждать. А учитывая, что я и до этого с трудом отличала ее голос от своего внутреннего, то понять, что случилось, я так и не смогла. Да меня и не особо интересовала ее судьба: слишком возмутительно было ее вторжение сюда, чтобы беспокоиться о ней. Пусть думает, что хочет, главное, чтобы меня не трогала.

Из-за занятий с репетиторами по математике, русскому и английскому, я стала реже созваниваться с Лешей. Раньше по будням каждый день созванивались, а теперь не получается: то он из-за пар не может, то у меня занятия. А еще я могу быть просто слишком уставшей даже для того, что бы просто слушать. Вот и не получается ничего.

Хотя, по прошествии двух недель с нашей последней «трепологии» — как мы называем свое общение по телефону, — я не могу сказать, что сильно соскучилась. Голова сейчас забита совсем другим, да и времени ни на что не хватает — но это больше похоже на оправдания. На самом деле я почувствовала, что начинаю забывать. Я жила человеческой жизнью и почти верила в это. Кажется, что если пройдет еще немного времени, то я действительно поверю.

В чем-то это похоже на самозащиту. Ведь я знаю, что как только он вновь появится в моей жизни, то хрупкое равновесие, что я с трудом смогла выстроить, рухнет к чертям. Хрупкое, ненадежное, но равновесие. И сколько раз я с ним ссорилась, и мы не общались несколько недель? В это время я пыталась выстроить свою жизнь, но у меня не получалось. А сейчас вроде получилось. Конечно, он ничего глобально не испортит: может, я даже буду думать, что какая же я дура, что не звонила. И скорее всего появится новое "равновесие". И даже не будет чувства, что меня рвет на части.

Вот такая она, моя человеческая жизнь. Слишком хрупкая и полуживая, но, тем не менее, потихоньку выздоравливающая. Тем не менее я знаю, что этот перерыв не продлится долго. И все же оттягиваю момент, потому что знаю, что будет: сначала будет рассказы про наши будни, а потом уже он будет рассказывать про свои очередные похождения. Он будет ждать моих советов, и я буду советовать, а он послушает и сделает по-своему. Нет, это для нас нормально — в этом мы одинаковые. Просто я опять останусь за кадром, голосом из трубки. И это опять же нормально. Я обо всем этом Леше говорила, и не раз. И он все понимал и не звонил, потому что я его попросила. А потом все опять с начала.

А с Лешей я поговорю, снова. Мы будем созваниваться, но это не значит, что я смирилась. Забавно, но он действительно ни в чем не виноват, и при этом именно он заставляет меня чувствовать себя неполноценной.

* * *

Странно, что со всей этой суетой вокруг поступления я продолжала любимое занятие молчаливых одиночек: «самокопания». Мне нравилось, что с каждым годом анализ становится глубже и глубже, оставаясь при этом все таким же болезненным. Как и все с пониженной самооценкой, в конце каждого дня я прокручиваю чуть ли не каждую свою фразу, улавливая каждую ошибку, каждую глупую шутку, каждая неловкость — и все это иголкой колет сердце, отчего еще сильнее хочется никогда не попадать в такие ситуации (в неловкие ситуации я влипать умею, как никто), а все равно не получается. И вот список пополняется очередной глупостью, непременно всплывающей в моменты слабости.

Простите за сумбурность — я плохо пишу школьные сочинения. Мысли всегда перескакивают с одной на другую.

Но было кое-что, что меня пугало до дрожи, но сделать уже ничего нельзя. Поздно для этого. Логично было бы предположить, что мне нелегко вспоминать папу, бабушку и особенно прабабушку, но нет такого. Как будто я все еще нахожусь в том состоянии, когда я научилась не слышать вопли дражайшей прабабушки: вроде и не вата в ушах, а как будто эмоций просто нет. Время лечит? Возможно… Но как-то чересчур… Странная у меня самозащита: типа, лучше не чувствовать вовсе, чем чувствовать боль. Только я выключила все разом — не только негатив. Мне говорят, что я редко улыбаюсь, я же чувствую, что не умею смеяться. Все смеются, а мне не смешно и все. Мне страшно, — это я чувствую — мне очень страшно, что я не умею любить. Да что вообще может знать шестнадцатилетняя девчонка о любви? Как отличить ее от простой привязанности?!

И самое страшное, что я не знаю, как выйти из этого состояния. У меня не выходит! Но такой я легко отпускаю людей, мне не больно их терять… Это же ненормально, так? Я хочу радоваться, хочу плакать — и не знаю как! Вроде бы и нормально, что ближний круг у меня крайне мал, — и я очень держусь за этих людей — но на тех, кто находится «вне», мне почти наплевать… Что мне сказать? Простите? Я умею притворяться, так что этот «дальний круг» о моем равнодушии никогда не узнает. Кажется, это называют лицемерием, и это считается плохим качеством, но оно удобно: я могу добиться того, чего хочу, и никто ничего не поймет. Но это не жизнь — я понимаю. А как надоело быть пустой, кто бы знал...

На меня словно вылили ушат ледяной воды. Не знаю, сказался ли так на мне практически полностью обновленный состав десятого класса, в котором снова нужно было искать себе компанию, или же еще что-то… Просто я поняла, что совершенно не умею общаться. Ощупывая свою кожу под вечной черной водолазкой, я будто бы чувствовала панцирь, что успела нарастить — уж выживать-то я умела всегда, ведь жизнь вокруг, как война. Еще оказалось, что панцирь от врагов с той же легкостью защищал и ото всех остальных людей. И он никак не хотел слезать! Хотя, даже не панцирь — чешуя. Чешуя известного животного, которое всегда находит себе теплое местечко.

Это было похоже на агонию, когда я осознала, наконец, что со мной происходит. Мне тогда было лет 14 или 15 — то памятное лето, когда я вроде бы и увидела впервые магию. Я просила помощи у Леши, но чем он мог помочь? Кто вообще мог превратить меня обратно в человека? Сейчас я привыкла так жить, хоть и мерзко по-прежнему. Постепенно расширяется ближний круг, в гардеробе появляются краски, а на лице тает равнодушная маска, сменяясь широкой улыбкой — уже почти искренней. Если уж я так мало чувствую, то могу и улыбаться: раз всем так больше нравится, то я научусь. Мне-то едино. Но, если признаться: с тех пор я почти мечтаю, чтобы хоть кто-нибудь посмотрел мне в глаза и процедил бы: «тварь», и чтобы было зло, по-настоящему. Чтобы хоть кто-нибудь разглядел во мне мою истинную суть и, возможно, этим заставил бы меня очнуться. Сама я бы не смогла никого попросить…

[Linkin Park — Easier to run]

* * *

— Знаешь, меня все еще преследуют сны с Игорем, только у меня подозрение, что это не мои сны. Все как-то смазано и кусками… — я нервно теребила кофту, хотя и не понимала до конца, почему нервничаю. — Знаешь, в последнем он пытался ей что-то сказать, но она его не слушала и постоянно, м-м… Отвлекала. В результате все-таки отвлекла.

— Она очень держится за него… — отчего-то тяжело вздохнул Леша. — Точнее, именно она держит его здесь.

— Потому что считает, что если отпустит, то они расстанутся навсегда, — убежденным голосом ответила я — по-моему, все было логично, хоть и чудовищно неправильно.

№2 промолчала, как и всегда. Не помню, когда она в последний раз подавала признаки жизни, и это меня полностью устраивает. Кажется, моя голова снова принадлежит мне!

— Вообще-то это не так: они не расстались бы, — он сделал паузу, но я ничего не сказала, обратившись в слух. — Вспомни, как умер Игорь.

— Защищая ее… Жертва, — обронила я, понимая ход его мыслей.

— Он заслужил прощение.

По щеке покатилась слеза… Горечь сдавила горло, и я почувствовала чужую боль на краю сознания, но не пустила. Как я могла быть такой дурой? Точнее, как ОНА могла быть такой дурой?! Загнав боль на самый край сознания, я силилась усмирить свою ярость. Боже… Что она натворила?.. И только одна мысль могла ее оправдать: возможно, были бы они людьми, она бы смогла отпустить… У нее просто не было бы другого выбора, кроме как жить дальше.