Полковнику никто не пишет (джен)

– Что-то в последнее время этих двоих спорщиков совсем не слышно, – Жермон осторожно сделал шаг, пробуя, насколько заживающая нога держит его, – неужто уже поубивали друг друга?

Можно было бы спросить: “Неужто помирились?”, но первый вариант был куда более вероятен.

– О, эти молодые люди нашли менее радикальный способ прекратить споры. Они просто не разговаривают, – Райнштайнер спокойно и ненавязчиво следовал за Ариго, всё время оставаясь чуть позади. Жермон знал, что стоит ему оступиться, как его тут же подхватят, и не мог понять, какое чувство это знание вызывает в нём больше – раздражение или благодарность.

– Что, совсем?

– Не могу судить насчёт всего остального времени, но во время тренировок – совсем, а тренируются они каждый день. Барон Катершванц чрезвычайно ими доволен.

– Не сомнева… – оступился всё-таки. Упасть не успел, конечно. Но всё же: это раздражение или… радость?..

* * *

“Двое спорщиков” и в самом деле не разговаривали. Если, конечно, не считать разговором всегда одинаковый диалог, превратившийся чуть ли не в ежедневный утренний ритуал перед тренировкой:

– Доброе утро, теньент! 

– И вас туда же, полковник!

Кажется, раньше теньент Сэ позволял себе куда больше разглагольствований: даже во время фехтования никогда не мог удержаться, чтобы не начать подначивать соперника – это Валентин помнил ещё по Лаик. Но сейчас блондин упрямо молчал, лишь прикусывая нижнюю губу – на ней уже образовалась незаживающая спёкшаяся корочка – и глядя прямо в глаза. И если раньше все мысли Савиньяка были написаны прямо у него на лбу, то теперь прочитать их не было ровно никакой возможности. Как будто спавший доселе где-то глубоко внутри Рафиано вдруг вылез наружу и решил отыграться за все предыдущие годы несправедливого пренебрежения. Сам Валентин, разумеется, тоже молчал, но в этом не было ничего необычного, а вот затянувшаяся молчаливость виконта Сэ почему-то начинала уже выводить из себя. Проверить, ведёт ли он себя так же с другими противниками, также не представлялось возможным: по какой-то негласной договорённости тренировались они теперь только друг с другом. И чем дальше, тем больше эти тренировки походили на выяснение отношений. И, положа руку на сердце, полковник Придд не мог сказать, что в этом обстоятельстве не было его вины.

* * *

Разведка докладывала о следах вражеского отряда. Дриксы были уже близко, решающий бой – не за горами, и каждый солдат в лагере был загружен работой до самой ночи, а кое-кто – и того дольше. Времени не хватало даже на сон, и большинство офицеров давно бросили тренироваться по утрам, предпочитая либо поспать чуть дольше, либо уделить время накопившимся делам, но несколько упрямцев продолжали выходить на тренировочную площадку, вставая ради этого на полчаса раньше. Они, конечно, знали, что скоро и этого времени у них не будет, но пока оно ещё не вышло, его следовало использовать. И они использовали. Пока однажды утром, закрывая дверь в свою комнату, Валентин не обнаружил прикреплённый красивым, явно фамильным, кинжалом к двери конверт. Значит, теперь действительно всё…

Не всем решаться спорам на дуэли,

Быть может, для начала разговор?

– Где же вы рань­ше бы­ли, ви­конт? Ког­да у нас ещё бы­ло вре­мя вес­ти раз­го­воры.

На об­ратной сто­роне лис­та об­на­ружи­лась при­пис­ка:

P.S. Я в разведке до ночи, поэтому наша утренняя тренировка, к сожалению, отменяется, но я где-то слышал, что разминки под луной не менее полезны, чем под восходящим солнцем.

А.

Время – прелюбопытнейшая вещь. Иногда оно летит слишком быстро, но кто сказал, что нельзя управлять этим полётом?