Дым (гет)

По вечерам Рон возвращался давно уже не в Нору. Доходы позволили бы купить даже свой собственный особнячок в послевоенной Магической Британии, где цены на недвижимость по понятным причинам значительно упали, но он принял решение ограничиться крохотным домиком неподалёку от Косой Аллеи в Магическом квартале Лондона. По правде говоря, он был ближе скорее к Лютному переулку, но водопровод туда проведён был, сама постройка была добротной, а больше Рону особенно ничего и не требовалось. Всё равно гостей он принимать не привык, а в больших помещениях и находиться стоило большой компанией.

Забавно, но с тех пор как пало в девяносто седьмом Министерство, именно их с Джорджем магазин позволял поддерживать благосостояние семьи на приличном уровне. Даже странно, что Волдеморт так и не тронул его в период своего краткосрочного правления, как не посадил в Азкабан и всех Уизли, считая тех, по-видимому, безобидными чудаками, юродивыми волшебного мира. Как оказалось, зря. Впрочем, плохо закончил он во многом не из-за этого.

— Привет, — сказал Рон, входя в тёмное ещё и не освещённое светильниками помещение. Он знал, что никто его там не услышит и не ответит — она всегда приходит позже. Но правила приличия всё равно предписывали поздороваться. Потом — быстрое приготовление и потребление ужина, душ, и только тогда можно достать трубку и расслабиться. Конечно, можно было и прочесть чего-нибудь, не обращая внимания ни на что окружающее, но в этот день был Хэллоуин, и она просто обязана была прийти. Некстати промелькнула мысль, что надо было во что-нибудь вырядиться (а то придётся сидеть таким же скучным угрюмым сиднем и чувствовать себя каким-то дураком) — уж она-то явно подготовилась к празднику — но в последние дни дела шли бойко, так что Рон порядком выматывался и не успел подготовиться как следует.

Первым делом стоило раскурить хотя бы пару сигарет (Рон абсолютно наплевательски относился к сортам табака, а потому использовал первые попавшиеся дешёвые сигареты) — за прошедшее время сложилось что-то вроде ритуала для правильного разговора. Нет, она появлялась бы и без этого, просто в табачном дыму процесс смотрелся более эффектно, да и само состояние было более располагающим для ночных бесед.

— Опять дешёвый табак, да? — в этот раз Рон едва не упустил её появление, и только произнесённая фраза заставила обратить внимание на возникший и обретший чёткие очертания силуэт.

— Ты же говорила, что тебе без разницы, — поприветствовал девушку Рон. Как оказалось, он не ошибся: Гермиона — а приходила именно она — и правда не поленилась как следует подготовиться к Хэллоуину, чего нельзя было сказать о хозяине дома. Гермиона выглядела так, как виденное им тело: левая половина лица была лишена кожи, глаза застыли, будто она была слепой, а на правой половине засохшая кровь, смешавшаяся с песком и грязью, образовала матовую чёрную плёнку. Зрелище вызывало стойкое отвращение, а потому не могло не притягивать к себе внимание. Именно так она выглядела после последней схватки с пожирателями. Правда, Гарри повезло ещё меньше: его обугленное после Адского пламени тело узнать было решительно невозможно. Но он к Рону больше и не приходил — то ли и правда умер окончательно и бесповоротно, то ли у него появились более важные дела, нежели проведать старого друга.

— Эффектно выглядишь, — он всё ещё не мог отвести взгляд, как тогда, в первый раз.

— Спасибо, — получившаяся гримаса должна была, вероятно, обозначать улыбку, но из-за почти отсутствующих губ об этом можно было только догадываться. — А ты чего не вырядился?

— Я и без того страшен, — и Рон рассмеялся. — Нет, мной надо пугать таким, каков я есть, — он сделал шутовской поклон. — Какой коктейль предпочитаешь?

— Из боли, страданий и тлена, — ответила замогильным голосом Гермиона. — Только щепотку отчаяния не забудь.

— Перемешать, но не взбалтывать?

— Можно и так, — нет, она определённо улыбалась. Даже в таком виде для Рона её мимика оставалась понятной.

Когда-то, ещё во время войны, Гермиона не появлялась при нём: она могла давать какие-то подсказки и намёки, ветром нашёптывать советы в ухо или ещё помогать по мелочам, так, чтобы враги не догадались, что на самом деле она не умерла. Вероятно, именно из-за ещё помощи Рон и пережил те времена, даже смог найти оставшиеся хоркруксы и уничтожить их, внеся свой вклад в уничтожение Неназываемого. Хотя, по правде говоря, это было не единственным, а возможно, даже не самым важным из того, что он сделал в борьбе с режимом.

После войны же он думал, что Гермиона, снова став свободной, когда её парню не нужна систематическая помощь, уедет куда-нибудь, далеко, где ничто не будет напоминать о трагических днях. Всё равно все, кроме Рона, считали её мёртвой, а у него хватало ума не разубеждать остальных, позволяя им оставаться при своих заблуждениях. А в какой-нибудь Австралии можно было начать новую жизнь, оставив позади все пережитки старой и унеся с собой только самое ценное — воспоминания. А может, и их оставив как ненужный груз.

А Рон… по утрам он заставлял себя вставать вовремя, умываться, чистить зубы, причёсываться, завтракать — да он даже не представлял, сколько мелких повседневных дел приходится делать каждое утро. Не представлял, что потом, когда эйфория войны пройдёт, когда цель будет достигнута, и можно будет снова начинать жить обычной жизнью, эта жизнь будет скорее в тягость. До этого всё было ясно: необходимо свергнуть захвативших власть Пожирателей, любой ценой прекратить тот ад на земле, в который начала превращаться Магическая Британия — и всё ради светлого мирного будущего. Что ж, это мирное будущее наступило, только зачем оно было нужно? Оно оказалось скучным, невыразительным и бессмысленным, словно после ярких всполохов, искрящихся и мерцающих, весь мир перекрасили в оттенки серого. В единую застывшую монотонную гамму. И мироощущение тоже застыло, обращённое то ли на прошлое, то ли на альтернативную реальность. Рон заставлял себя каждое утро приводить внешний вид в порядок, заставлял себя работать, жить, даже купил себе отдельное жильё, которое тоже приходилось содержать в порядке. Только смысла в этом не было — жизнь протекала, пролетала мимо, где-то рядом, в параллельной вселенной.

— О чём задумался? — это Гермиона вернула его в настоящее. Сам-то он и не заметил, как ушёл в себя, пропав для внешнего мира. А ведь забавно, что всего несколько лет назад такое поведение было для него чем-то непонятным, непредставимым.

— Да так… Кстати, помнишь нашу первую встречу после войны?

Тогда, когда само существование становилось скучным и невыносимым, он решил, что день рождения Гермионы, пусть она и была где-то далеко, отметить стоит. Вначале он хотел купить огневиски и выжрать бутылку в одно рыло, забыться до утра в мутных снах на грани с кошмарами (или наоборот, уснуть без сновидений — иногда алкоголь мог выполнять и функцию даже такого зелья — правда, угадать, как именно он себя поведёт, было нелегко), но потом решил, что такого празднования своего дня рождения Гермиона не одобрила бы ни за что. Поэтому он купил вина вместо огневиски (в сортах он не особо разбирался, а потому купил какое-то первое попавшееся то ли полусухое, то ли полусладкое красное по цене чуть выше дешёвой, и даже не стал смотреть на этикетку), недавно выпущенную брошюру по скрывающим и обнаруживающим чарам и схемам за авторством некоего Аткинсона — то ли из Канады, то ли из Новой Зеландии — завернул её в подарочную упаковку и отправился домой, в тот самый домик, который переселился в самом начале месяца. Придя, достал вино, разлил в два стакана из мутного зеленоватого стекла (бокалов у него так и не завелось), откинулся на диванчике, поставив перед ним деревянный столик, на котором красовались эти самые стаканы, вино, порезанный сыр (Рон слышал, что именно так полагается закусывать приличное вино — сам, правда, до того раза не пробовал) и початая уже пачка маггловских сигарет. Курить он начал ещё во время войны, когда каждый день мог оказаться последним, каждое предприятие сулило смертельный риск, причём не только для самого Рона, но и для тех, кто связан с ним — тогда табак помогал сосредоточиться и отодвинуть нервозность куда-то вглубь, на второй план. Потом уже просто привык.

— Ну, с днём рождения тебя, Гермиона, — провозгласил он, подняв наполненный наполовину стакан.

— Спасибо, конечно, но Рон… — когда сзади раздался знакомый голос, он едва не подпрыгнул и даже пролил на себя немного красной жидкости. — Лучше бы ты прибрался ради меня, что ли…

Сзади действительно стояла Гермиона, такая, какую он помнил ещё год назад, когда они отмечали её день рождения в последний раз. Рон же всё смотрел и никак не мог поверить, что она действительно пришла к нему, как он втайне неистово желал последние месяцы.

— А-а-а… Э-э-э… Извини, — он стушевался и не мог подобрать слова, — как-то об этом забыл. Ты правда вернулась?

— Да… всё время приходится напоминать тебе обо всём, — она мягко улыбнулась. — Ну как я могу оставить тебя одного в таком бардаке, — во взгляде её явственно читалась укоризна, но он, тем не менее, был тёплым.

Действительно, жилище, хоть и было заселено очень недавно, не могло порадовать взор идеальным порядком — скорее там и правда было ни капли не прибрано. Какие-то пятна на диване, столе и полу, в одном из углов висела свежая паутина, да и чтобы увидеть пыль в некоторых местах, не надо было особенно всматриваться. Более того, сложнее скорее было не замечать этого. Довершали образ пара ношенных грязных носок, оказавшаяся как раз на спинке диванчика в футе от самого Рона. Впрочем, и из носков, надетых на него, один был несомненно дырявым, и большой палец явственно торчал из него своим кончиком.

— А-э-э… Да, кстати, — он взял книжку и отдал её Гермионе. — Подарок от меня… ну, в общем… с днём рождения, ещё раз, — казалось, после этого он собирался провалиться сквозь землю со стыда, что не подготовился к приходу девушки. Но кто же знал…

В ту ночь они почти до рассвета сидели и изучали эту самую брошюру, читая её частично даже вслух. Некоторые места Гермионе приходилось пояснять, поскольку самого Рона никогда никто не назвал бы «умнейшим волшебником столетия» — однако после пояснений материал ложился удивительно легко. А под вино с сыром — ещё легче. По поводу вина едва не возникли разногласия по тому поводу, можно ли им его употреблять, но Рону уже исполнилось восемнадцать, а Гермионе — снова восемнадцать, так что проблема решилась сама собой.

Утром Рон некоторое время не мог понять, пригрезился ему приход Гермионы или нет, но два пустых грязных стакана стояли в раковине, а брошюра исчезла. Да и не напивался он предыдущей ночью настолько, чтобы помнить какие-то грёзы вместо того, что произошло на самом деле.

— Конечно, — оскалилась Герми. — И надо признать, что с тех пор у тебя немножко лучше стало получаться следить за домом, — она оглядела помещение. — По крайней мере, паутины нигде не висит, да и носков во всех местах тоже не видно. Прогресс, что тут скажешь.

— Стараюсь, — Рон позволил себе рассмеяться. — Надеюсь всё-таки научиться следить за домом хотя бы на том уровне, чтобы ты была довольна.

— Я вот только не понимаю, — прозвучало в ответ, — вот ты постоянно прибираешься в вашем магазине, поддерживаешь там порядок и чистоту, — она сделала паузу. — Так что мешает делать так же дома?

Всё-таки надо было признать, что, несмотря на то, что с начала войны Гермиона в значительной мере изменилась, сильно ограничив себя в наставлениях, как же надо поступать правильно, некоторые вещи оставались неизменны, и за бытовой порядок она ратовала всё так же. Впрочем, правота её была очевидна даже для Рона.

— Знаешь, — он бросил взгляд на Гермиону, — когда я увидел, как чисто может быть после того же Ставраки, я, можно сказать, воспринял это как вызов себе.

— Научился прибирать за собой от контрабандиста? — Гермиона рассмеялась. — Да ты знаешь толк в извращениях! И кстати, — она посерьёзнела, — лучше даже в приватном разговоре поменьше упоминать о таких связях. Не знаю как тебя, а меня война научила, что даже у стен иногда могут быть уши. Даже в мирное время.

— Да сейчас это не особенно важно, — отмахнулся Рон. — Про дом и чары ты и без меня знаешь, равно как и про имя.

Действительно, своё жилище Рон постарался по максимуму оградить от возможной слежки и прослушки, на случай, если кто-то внезапно захочет побаловаться таким образом. С чем-то ему помогал Билл, что-то Рон делал сам, а насчёт некоторых моментов советовался с Гермионой, так что в итоге дом получился защищённым весьма и весьма неплохо. Что же касается Ставраки, то имя это было псевдонимом, да и вся троица, с которой он и Джордж имели дело, ходили под вымышленными именами.

Фред с Джорджем вышли на контрабандистов в начале войны с Неназываемым. Их было трое — Янаки, Ставраки и Папа Сатырос, как его называли остальные двое, подчёркивая статус главного в команде. Сами они, если верить их словам, были из Греции, но товары могли доставать по всему Средиземноморью. Тогда через подобного рода каналы можно было помогать армии сопротивления. Потом Фреда убили, а его место занял Рон, и он же стал активно заниматься транспортировкой и доставкой нелегальных грузов по территории Великобритании. Какие-то артефакты и ингредиенты они могли передавать вместе с Джорджем, с другими было сложнее, и приходилось доплачивать за помощь Янаки, дабы доставить груз на точку (далеко не всё можно было припрятать и сбыть через магазин).

Война, в основном благодаря неадекватности Неназываемого, приведшей к массовым предательствам наиболее адекватных его сторонников взамен на неприкосновенность в послевоенное время, закончилась в том же году, и надо признать, что братья Уизли сыграли в этом тоже далеко не последнюю роль. Кингсли, бывший лидер сопротивления, ставший после победы министром, этой помощи не забыл, а потому Рон с Джорджем стали обладателями ордена Мерлина второй степени, и что более важно, некоторых поблажек при уплате налогов и при министерских проверках. Так что теперь их магазин процветал. Правда, он не назывался более «Всевозможные вредилки умников Уизли» — папа Сатырос настоятельно посоветовал ещё во время войны сменить название на более серьёзное, ибо именно «Вредилки» перерывали бы с ног до головы в поисках того, что не нашла таможня. То ли дело «Магазин удивительных приспособлений и изобретений Уизли» — тут и название звучало вполне серьёзно (по мнению грека), и вызова существующему порядку в нём не читалось.

После окончания боевых действий и потери такого замечательного клиента, как армия сопротивления, Уизли, тем не менее, решили не прекращать продажу сомнительных товаров сомнительным клиентам. Это был и хороший источник дохода, и возможность помочь нужным людям, которые взамен могли помочь потом самим Уизли или их друзьям — да и законность действий ни Рона, ни тем более Джорджа особенно никогда не волновали. Разве что с теми, кто активно помогал пожирателям, Уизли не сотрудничали из принципа. Гермионе он втайне поведал о своих махинациях — в конце концов, он никогда не желала держать подобные вещи втайне от любимой девушки. Это было бы не только нечестно — но и таким образом он бы сознательно лишил бы себя помощи человека, знающего явно больше него, которому при этом можно было доверять. Она же отнеслась к затее неодобрительно, но помогать, тем не менее, не отказалась.

Что же касается троицы греков, то он успел выяснить уже, не без помощи и идей Гермионы, что имена, под которыми эту троицу знали сами Уизли и ещё пара связанных с ними волшебников, на самом деле вымышлены. Да и греками они оказались, скорее всего, фальшивыми — все оставленные ими следы вели не в Грецию, а в Одессу, город на Чёрном море, входящий в состав то ли Магической Бессарабии, то ли Магической Украины. Впрочем, Рону до этого особенного дела не было. Гермиона же просто считала, что такого рода информацию о своих партнёрах знать просто необходимо — так эти псевдогреки десять раз подумают, прежде чем соберутся подставлять своих партнёров из Магической Британии.

— Тс-с… — отвечала тем временем Гермиона. — Привыкай поменьше говорить о подобных вещах без необходимости, — пояснила она. — Это здесь тебя вряд ли услышат, а вне дома такой навык явно пригодится.

— И я стану параноиком похлеще Муди, — рассмеялся Рон.

— Не станешь, — отмахнулась Гермиона. — Думаю это вообще невозможно, — она сделала очередную попытку улыбнуться.

— Бр-р! — он скривился. — В таком облике твои улыбки выглядят пугающе.

— Ах, да, — голос зазвучал немного виновато, — извини, забываю об этом.

Они говорили ещё долго, и за окном уже стало светлеть, когда Гермиона вложила свою ладонь в его руку и сказала, что ей пора.

— Ещё увидимся, — она направила на себя палочку, произнесла, видимо, невербальный «фините», прикрыла глаза и поцеловала Рона в губы, уже без того зловещего грима. Лицо её снова было здоровым, молодым, с живыми карими глазами и копной непослушных, не желающих ложиться нужным образом каштановых волос. Губы её были влажными и желанными, и Рон бы с радостью продолжил поцелуй, если б ему позволили, но приходилось довольствоваться тем, что имеется. Ладонь в его руке казалась мягкой и тёплой, а сама ситуация со стороны, наверное, выглядела так, будто Гермиона греет её в его руке — и это заставляло чувствовать себя новым, юным, живым. Возможно, это было едва ли не единственным, что помогало. Он не знал, является ли его жизнь реальностью, или это просто дым, оставшийся в накуренной комнате от дешёвых сигарет — и дым этот был единственным, что он мог подарить обитателям своего мира... но так ли это было важно? Уж точно не важнее того, что происходило в данный момент.

Рон прикрыл глаза, наслаждаясь каждым моментом, стараясь поймать его, запечатлеть внутри себя. Когда он открыл их, в комнате уже никого не было, и только отголосок родного чужого тепла оставался между его рук. За окном светало.