A Single Whole (джен)

Примечания к главе:

1. В главе присутствует описание попытки суицида.

2. К этой главе рекомендую послушать трек Sia — Alive.

«Нужно носить в себе хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду».

Ф. Ницше, «Как говорил Заратустра»

«С тех пор как я начал понимать самого себя, я понимаю бесконечно многое другое».

«И тот, кто однажды понял человека в себе, тот понимает всех людей».

С. Цвейг, «Фантастическая ночь»

«В том-то и весь ужас мой, что я всё понимаю!»

Ф. М. Достоевский, «Кроткая»

Проснулся Гарри в больничном отделении с мадам Симони на соседней кровати — она лежала поверх одеяла в своём привычном облачении и напевала что-то себе под нос, дёргая ногой в такт мелодии. Ни одно из этих двух открытий не удивило Гарри. Сознание просыпалось очень медленно, пробираясь через плотный туман.

— Доброе утро, приятель, как спалось? — ласково обратилась к нему мадам.

— М-м, — неопределённо промычал Гарри, но его тон предполагал скорее положительный ответ, нежели отрицательный. Мадам помолчала, давая ему возможность задать интересующие его вопросы. Но Гарри размышлял лишь о том, стоит ли ему окончательно пробудиться или лучше будет вернуться ко сну.

— Я тут минут пятнадцать жду, когда ты проснёшься, — в конце концов сообщила мадам. — Ты проспал беспробудно больше суток. Сегодня вторник, и занятия уже почти закончились.

Гарри безразлично угукнул. Его сознание лениво парило на границе сна и бодрствования, не спеша с выбором. Казалось, он мог бы проспать ещё денёк.

— Как ты себя чувствуешь? — мягко спросила мадам.

— Неплохо, — честно ответил Гарри, силой воли выталкивая сознание в сторону бодрствования. Оно было слишком аморфным, чтобы противиться.

— Ты был таким уставшим после нашего разговора и, естественно, сразу отправился спать, но для своего ложа выбрал весьма экстравагантное местечко в виде пола в старом пыльном кабинете, — мадам фыркнула. — Когда ты ушёл вчера, я следила за тобой из своей комнаты и поэтому заметила, что до общежития ты не дошёл, а остановился на полпути. Я нашла тебя и отлевитировала в больничное отделение. Мадам Эйтл напоила тебя восстанавливающими настойками — тебе следует лучше о себе заботиться, друг мой, твоё состояние оставляет желать лучшего, — мягко пожурила мадам и, прежде чем Гарри успел отреагировать, продолжила: — Ты проведёшь пару дней на восстановительной сессии в больничном отделении. Утром мадам Эйтл предупредила о тебе твоего декана, а тот в свою очередь — остальных профессоров, поэтому переживать не стоит.

Воспоминания о произошедшем накануне — в особенности, самое последнее — нахлынули внезапно.

Гарри замер, холодная дрожь прошла по телу. Суетливо, всё ещё не полностью восстановив контроль над лапшеобразными конечностями, он вытащил руки из-под одеяла и закатал рукава больничной пижамы. При дневном освещении можно было разглядеть сеточку белёсых полосок — все следы его самоистязаний. Гарри покосился на мадам.

— Вы... вылечили меня? — неуверенно спросил он.

— Как я и сказала — только восстанавливающее, физических повреждений на тебе не было, — несколько деловито отчеканила мадам.

Гарри закрыл глаза и с облегчением выдохнул. Всё же вчерашний вечер не привиделся ему. Всё было наяву. Что именно там произошло? У Гарри было одно предположение, от которого у него теплело на душе и за которое он с радостью ухватился. Он вновь расслабился на своём ложе. В голове было совсем пусто — непривычное, но приятное ощущение. По-прежнему что-то давило в груди, но отступило ощущение надвигающейся катастрофы, преследующее его последнее время. Его глубинные страхи и тревоги всё ещё были где-то там, но, стоило ему закрыть глаза, он видел перед своим ментальным взором высокие стены — они были массивными и выглядели надёжно, а их гладкая белоснежная поверхность успокаивала и расслабляла. Они защищали его.

У него ещё было время.

Вскоре мадам отвлекла Гарри от раздумий и отправила в ванную, а когда он вернулся, велела съесть всё, что было на подносе. Гарри перечить не стал. Справившись с завтраком, он забрался обратно под одеяло. Они лежали так некоторое время на соседних кроватях в тишине. Мадам вновь принялась что-то напевать себе под нос, а Гарри просто наслаждался безмятежностью внутри. Вдруг мадам фыркнула с соседней кровати.

— Забавно, — пробормотала она. Гарри лишь лениво приоткрыл глаза, но переспрашивать не стал, хотя она не спешила объяснять. В конце концов, вздохнув, она продолжила: — Я недавно сказала, что следила за тобой из своей комнаты, но ты даже не поинтересовался, каким же образом.

— Полагаю, с помощью ваших особых способностей, — лениво проговорил Гарри.

— И опять же, за все эти месяцы нашего общения ты так ни разу и не спросил, какие такие способности у меня есть, — вновь мягко упрекнула его мадам. — Кажется, с тебя довольно неясных, отрывочных сведений.

Гарри действительно ни разу не пришла в голову мысль спросить об этом напрямую. Возможно, потому что он и свои силы никогда толком не мог объяснить даже самому себе и не воспринимал их как нечто особенное, и в целом считал это своим личным делом. Поэтому относился к способностям мадам так, как хотел, чтобы относились к его. Он полагал, что мадам сама расскажет столько, сколько считает нужным, и тогда, когда посчитает нужным.

— Ну, у вас крайне острый слух, — пробормотал он.

Мадам фыркнула.

— Это лишь побочный эффект моей слепоты. Признаюсь, крайне полезный, помогает мне ориентироваться в пространстве и довольно точно определять движение окружающих предметов — таким образом я даже могу понять, когда ты киваешь и машешь головой вместо ответа. Но это способен в близкой степени развить и маггл. У меня есть и другие способности. — Мадам села, опустив ноги. Лицо её стало серьёзным. — То, что ты мне сказал тогда... о пустоте внутри... Тебе, возможно, будет сложно поверить, но я прекрасно понимаю твои чувства. Когда-то и я переживала нечто очень похожее. Я рассказала тебе, что прощание с родителями освободило меня, что это дало мне силы начать новую жизнь... Забавно, как просто было уложить всё это в пару предложений. Но прожить это было совсем не так просто. Это было самым страшным и тяжёлым периодом в моей жизни, и длился он бесконечно долго. Я не стала углубляться в ту историю тогда, но теперь считаю, что тебе стоит узнать подробности того пути, который я прошла, поскольку в конце я нашла гораздо больше, чем потеряла. — Гарри что-то невнятно промычал, что можно было расценивать как вежливую попытку проявить энтузиазм. Мадам мягко засмеялась. — Я уже, должно быть, утомила тебя своими рассказами. Но, думаю, этот будет последним.

Гарри нахмурился.

— Я бы хотел его услышать, — серьёзно ответил он. Он чувствовал себя не готовым к серьёзным разговорам прямо сейчас, и ему было жаль расставаться со столь редко навещающей его безмятежностью, но ради мадам он был готов напрячься: если она хочет ему что-то рассказать, значит, это важно.

Мадам ласково улыбнулась, задумчиво склонив голову, и пересела на край его кровати. Выражение её лица стало грустным. Осторожно взяв его за руку, она погладила запястье, едва касаясь кожи подушечками пальцев. Гарри, на удивление, ничего не испытал — ему не было приятно, но и некомфортно тоже не было.

— Тебе следует больше о себе заботиться, приятель. Хорошенько отдохни, наберись сил и, когда будешь готов, приходи ко мне.

Она похлопала его по тыльной стороне ладони. В этот момент в отделение зашёл — или скорее ворвался — Бруно. Заметив мадам, он вначале растерялся, а затем радостно поприветствовал её на итальянском; они обменялись любезностями, после чего мадам направилась к выходу, при этом привычно отклонив попытку Бруно довести её до кабинета.

— Ma che signora (с ит. «Какая сеньора»)! — восторженно пропел Бруно ей вслед и обратил своё внимание на Гарри. — Ehi, come va (с ит. «Эй, как сам»)? — поприветствовал он и чуть ли не высыпал Гарри на голову содержимое мешочка со сладостями. — Не смотри на меня так, это всё от Альмы — кажись, она решила избавиться от всех своих припасов на чёрный день...

Он выловил из кучки какой-то цветастый шоколадный батончик и вручил Гарри.

— E buonissimo! — пропел он и ткнул указательным пальцем себе в щёку, что, как успел понять Гарри, на итальянском языке жестов означало «Вкуснятина!» Гарри принял угощение со скептической миной.

— В вашей общей гостиной я краем уха слышал... — покосившись на дверь, начал Бруно, но по тому, как он виновато поджал губы и отвёл взгляд, можно было догадаться, что в действительности он допрашивал буквально каждого однокурсника Гарри о нём. — ...что у тебя какие-то проблемы с основной программой по ясновидению, поэтому ты ходишь на индивидуальные занятия, это правда?

Гарри кивнул, не отрывая неприязненного взгляда с батончика в своих руках — приторно-сладкий вкус вызывал у него тошноту. Бруно закатил глаза и вытащил из цветастой кучи пачку с лимонными дольками.

— Возьми, тебе это должно понравиться. Ну же, не привередничай...

В ответ Гарри презрительно фыркнул, но всё же достал одну дольку и принялся вяло жевать.

— Сеньора Симони просто... отпадная! — восторженно продолжал Бруно. — Не загружает домашкой, не ругается, плохие оценки не ставит. Её прям все любят — все-все! Она всегда заступается за тех, кого обижают, при этом и к обидчикам не слишком строга, поэтому и они не держат на неё зла, она никогда не пытается отчитывать и не жалуется деканам или родителям. Всегда выслушает проблемы, посоветует что-нибудь.

— Ага.

Лимонные дольки были не слишком сладкими. Но Гарри, пожалуй, предпочёл бы реальный лимон.

— Тебе повезло, что у тебя есть возможность проводить время с ней наедине, у неё в кабинете уютными вечерами… Она тебе нравится?

— Ага, — пожал плечами Гарри, потянувшись за стаканом воды на прикроватной тумбочке, чтобы перебить сладкий привкус во рту.

— Очень?

— Э, да.

Бруно настороженно покосился на него, пытаясь разгадать его истинные мысли, но стараясь быть не слишком очевидным. При этом проваливаясь по обоим пунктам. Гарри вопросительно приподнял брови. Бруно криво улыбнулся и продолжил:

— И занятия тебе тоже нравятся?

Гарри вновь пожал плечами.

— Ну да. Если б не нравились, я бы поменял предмет, логично?

— Наверно, — пробурчал Бруно, встряхнув головой. Рассеянно оглядевшись, он окинул горку сладостей голодным взглядом, почесал живот, затем вдруг подскочил, упал на пол и принялся отжиматься.

— Надо привести себя в форму после праздников, — объяснил он, закончив. — Постоянно говорю себе, что не буду объедаться, но никак не получается держать себя в руках. Ну как можно отказать фирменному овощному рагу тётушки Вивьен или её сладким пирожным?.. — мечтательно закатив глаза к небу, Бруно пустился перечислять все свои любимые блюда с рождественского стола, временами косясь на гостинцы Гарри, но не притрагиваясь к ним, затем перешёл на восторженные описание личностных качеств самой тётушки Вивьен, которая, кстати, являлась бывшей женой кузена матери Бруно, бросившего жену и детей и исчезнувшего за границей… или вроде того.

Бесконечность спустя из своей каморки выползла мадам колдомедик и выгнала Бруно из отделения. Тот сразу же подскочил и колесом покатился к двери, но не рассчитал расстояние и врезался в стену. Это, однако, его не смутило: он бодро подскочил на ноги, театрально откланялся и был таков. Гарри передарил гостинцы мрачному колдомедику, от чего та даже немного повеселела, выпил необходимые настойки и практически сразу вновь заснул.

Второе пробуждение было уже утром следующего дня. Гарри не спешил вставать и приступать к заботам нового дня, а остался лежать на кровати, наслаждаясь покоем, который дарили ментальные белоснежные стены, укрывающие его от его тёмных мыслей и леденящих чувств. Он знал, что они были там: видел мрак поверх стен, слышал унылое завывание. Но он был в безопасности, в окружении толстых стен. На какое-то время.

Затем он неторопливо собрался, прибрал за собой, поднялся в свою комнату за школьными принадлежностями и направился на занятия.

После занятий его вызвал к себе декан, похвалил за видимые успехи в учёбе и усердие, которое он проявил даже сверх необходимого, велел хорошо спать, питаться, не нервничать по пустякам («В вашей жизни будет ещё столько барышень, молодой человек», — прокряхтел он, полагая, видимо, что Гарри беспокоят амурные дела — ну конечно, что ещё может отвлечь подростка от учёбы, Мерлин-всемогущий?!), сообщил о том, что необходимости в менторе больше нет, и засим отпустил восвояси. Вернувшись в спальню за учебниками для домашних заданий, Гарри незаметно отключился, проспал несколько часов, а проснувшись, засел за уроки.

До кабинета мадам он дошёл лишь на следующий день. При входе он едва не споткнулся о башенку книг. Беглый взгляд давал понять, что такими башенками был заставлен чуть ли не весь пол кабинета. Мадам лучезарно ему улыбнулась, выглянув из-за стопки книг на рабочем столе.

— Гарри, как хорошо, что ты заглянул ко мне! Не обращай внимания на беспорядок, проходи, — сказала она. — Я вот решила перебрать книги из своей комнаты, а то сама не знаю, что у меня есть.

Гарри неуверенно потоптался на пороге.

— Если тебя это беспокоит, мы можем подняться на башню, — предложила мадам, почувствовав его замешательство.

Вновь Гарри представил длинную лестницу вверх, серое небо, ледяной ветер, голые леса и отказался, предпочитая крышу над головой и тёплый камин под боком, пусть он и не прогревал его так, как ему хотелось.

— Ничего страшного, — отозвался он и пробрался к своему привычному месту в кресле. Мадам понимающе улыбнулась и обвела комнату руками.

— Может, тогда поможешь навести порядок и составить список моей личной библиотеки? С твоим зрением это будет гораздо удобнее и быстрее.

Гарри огляделся — перед стеллажами с книгами высились такие же, но пустые.

— Их я тоже прилевитировала из своей комнаты, — объяснила мадам. — Когда ты забьёшь их книгами, я опять их уменьшу и подниму обратно.

Фраза «ты забьёшь» давала понять, что сама мадам делать ничего не собиралась. Гарри, однако, это нисколько не смутило. Мадам главным образом интересовал список.

— А разложить можешь в любом удобном тебе порядке. Только чтобы выглядело аккуратно — думаю, у тебя прекрасно получится.

Гарри молча принялся за работу. Записывая автора и название книги, он ставил её на полку с литературой из схожих областей, при этом расставляя их по высоте, начиная с самых высоких, заканчивая самыми низкими, книги одной высоты расставлялись в зависимости от толщины корешка, — на его взгляд, так они выглядели аккуратнее всего. Мадам вскоре достала скрипку и принялась играть. Какое-то время спустя они сделали перерыв на чай с закусками, мадам рассказала про некоторых своих бывших учеников: почти никто из них не связал свою деятельность с её предметом, но некоторые из них работали в Министерстве магии и занимались серьёзными проблемами магического мира. Затем Гарри продолжил работу, а мадам начала вязать. Ближе к отбою мадам поблагодарила Гарри за помощь и отправила отдыхать.

* * *

Выходные подступили быстро, и в вечер пятницы Бруно опять потащил Гарри к Вазари для репетиций. Вечером Альма так и не появилась, а наутро Гарри был вновь разбужен шумом и стенаниями снизу. Он решил переждать бурю в кровати.

Некоторое время он любовался медленно проплывающими мимо облаками за окном, затем окинул комнату ленивым взглядом — его внимание привлекла стопка журналов и комиксов на столе, которая немного разъехалась, — и вновь уставился в окно. Голые ветки дерева перед окном колыхались на ветру, птицы перелетали с места на место, перекрикиваясь, а журналы в стопке были разложены как попало, невзирая на размер, из-за чего стопка выглядела неаккуратной. Одна из птичек села на подоконник и начала начищать пёрышки, периодически с любопытством заглядывая в комнату, из-за облаков в какой-то момент показалось солнце, а Гарри понял, что эту стопку и стопкой-то назвать нельзя, она была просто бесформенной кучей макулатуры!

Поднявшись, он подошёл к столу и принялся перебирать журналы. Некоторые из них были познавательными, другие — развлекательными. Гарри разложил всё по сериям, а затем сложил друг на друга — от самых больших до самых маленьких. Закончив, он удовлетворённо вздохнул — так было гораздо аккуратнее.

Он было вернулся в кровать, но заметил, что солдатики на полочках тоже стояли абы как. Разве не должны солдаты выстроиться ровной шеренгой? Гарри поспешил исправить положение, затем переключился на коробочки и вазочки, и пару часов спустя он, наконец, привёл в порядок себя и спустился на кухню.

Было время второго завтрака, и Гарри застал брата и сестру в столовой. На Бруно была чёрная траурная мантия, белая рубашка, бабочка на шее и скорбная физиономия на лице. Он вяло ковырялся в тарелке с супом. Гарри ничего не сказал по этому поводу, присаживаясь неподалёку, — из деликатности, именно из-за неё, а не из-за того, что ему было всё равно. Альма радостно поприветствовала Гарри, явно не разделяя скорби брата.

Какое-то время они ели в полной тишине.

— Прошу прощения, сударыня, — вдруг высокопарно обратился к сестре Бруно, — не изволите ли передать мне миску с хлебом?

— С превеликим удовольствием, сударь, — в тон ему отозвалась Альма, — прошу.

— Благодарю вас, сударыня, вы чрезвычайно любезны.

— Ну что вы, сударь, не стоит благодарностей, это честь для меня…

— Ну что вы, сударыня, это честь для меня…

Гарри закатил глаза — эти два нелепых существа даже ссориться как нормальные люди не могли.

— Эй, Гаррито, а ты не замечаешь во мне никаких изменений? — вдруг обратилась Альма, поднявшись и покрутившись перед кузеном.

Тот тупо уставился на неё.

— Новый… свитер? — навскидку предположил он. Альма закатила глаза.

— Нет. И этому свитеру уже лет сто, его ещё Бруно носил.

Гарри кивнул.

— А выглядит как новый, — с каменным лицом сказал он.

— Это потому что Бруно всегда аккуратно относится к своим вещам. — Она нахмурилась. — Ты пытаешься отвлечь меня? Хитрец! Нет уж, говори, что во мне изменилось?

— Новые… штаны?

Альма вновь нахмурилась.

— Их я ещё дольше ношу. Ещё есть идеи?

Эта игра могла бы продолжаться бесконечно, если бы Бруно вдруг не ударил ладонью по столу и не подскочил, заорав, как ненормальный:

— Волосы! Она остригла свои волосы! Свои шикарные, прекрасные, волшебные, самые красивые во всём свете волосы!

И убежал из комнаты со слезами на глазах, драматично хлопнув за собой дверью. Альма поморщилась от резкого стука и покачала головой, садясь обратно на место.

— Как малый ребёнок, Мерлин всемогущий…

Гарри оглядел шевелюру кузины — действительно, её кудри теперь были немного длиннее, чем у брата, отчасти прикрывая кончики ушей. Гарри припомнил, что, действительно, раньше они были… длинными.

Он кивнул и безэмоционально сказал:

— Разумеется, сложно не заметить. — Альма недоумённо приподняла брови, пытаясь понять, пытался ли кузен таким образом сказать, что он шутил, или всё же он был на это не способен.

— Думаешь, мне идёт?

— Да.

— Только Бруно не говори. Он обожал мои волосы. Но это мои волосы, что хочу, то и делаю с ними!

— Ты могла хотя бы предупредить меня, подготовить как-то, чёрт подери! — раздалось приглушённо из-за двери. Альма обернулась.

— А то бы ты одобрил, скажешь тоже! Брось, что ты разыгрываешь из этого трагедию, это же просто волосы! Они отрастут…

Бруно с грохотом распахнул дверь, нервно вцепившись пальцами в бабочку на шее.

— Просто волосы? Отрастут?! Ты их лет десять не стригла, чтоб они так выросли! Предлагаешь ещё столько же ждать?

Альма закатила глаза.

— А я не собираюсь! Мне и так нравится — никакой мороки! Может, даже налысо побреюсь! А если тебе так нравятся кудри, отрасти свои!

Бруно взвыл, как раненый зверь, схватился за голову и вновь умчался — и, судя по топоту на лестнице, уже с концами.

Альма горестно вздохнула, затем встряхнула волосами и улыбнулась Гарри.

— Долгие годы неудобств, мучений и сотни потраченных на расчёсывание часов позади — теперь я свободна! Долой красоту, которая так дорого обходится! Ну что, когда закончишь кушать, можем начать репетировать. Не переживай, Бруно скоро отойдёт от потрясения.

Но на репетиции Бруно так и не появился, и Альма от этого приуныла. Несколько минут она разглядывала своё отражение в окне, не проявляя ни малейшего интереса к игре Гарри, — довольно неплохой, надо заметить, — а затем спросила:

— Думаешь, я теперь похожа на мальчика?

Гарри опустил руки на колени и обернулся на Альму.

— Мне так не кажется.

Она некоторое время о чём-то размышляла.

— А если Бруно отрастит волосы, думаешь, он станет похож на девочку?

Гарри пожал плечами.

— Мне так не кажется.

Альма вздохнула.

— Когда мы были маленькими… — начала она, и Гарри понял, что его ждёт очередная фантастическая история из чьей-то жизни, о которой он не просил. — …у нас были одинаковые причёски средней длины, и люди постоянно называли нас то «миленькими мальчиками», то «миленькими девочками». Нас очень забавляло, что люди считают нас идентичными близнецами, хотя мы разного пола и между нами год разницы, и старались поддержать это заблуждение, одеваясь одинаково, при этом избегая слишком девчачьих и мальчиковых нарядов, чтобы сбить с толку случайных знакомых и прохожих. Когда наши волосы слишком отрасли, родители хотели постричь Бруно, но он отказался. Тогда mammina e paparino поговорили с нами про разность полов (ничего революционного для нас они не сказали), но мы так и не поняли, как длина волос или одежда делают нас менее девочкой или мальчиком, и Бруно опять отказался стричься. Подстригся он уже почти перед самой школой, и я даже не помню, как мы к этому пришли. Это было… довольно спокойно, мы уже не пытались быть такими идентичными, ему надоели вечно лезущие в глаза и рот волосы, которые нужно было приводить в порядок бесконечность и ещё сутки. Мне они казались красивыми, поэтому свои я не трогала, но и из-за его стрижки не устраивала такой истерики, как он сейчас… — Альма нахмурилась. — Хотя он действительно заранее сказал мне, что хочет обрезать волосы, и я тогда поддержала его…

Растроганная воспоминаниями Альма вскоре кинулась мириться с братом, и вечером они уже дурачились в гостиной, сидя в обнимку на диванчике как ни в чём не бывало.

Перед сном Гарри лежал, глядя в потолок и ни о чём не думая. Стены по-прежнему оберегали его, но он чувствовал дуновение колючего холодка, подкрадывающегося к нему, — очевидно, где-то образовались трещины. Но это не мешало ему. Пока.

* * *

— La Bibbia, — прочёл Гарри название книги, привлекая внимание мадам, которая слушала по прибору автоматического чтения эссе учеников, попивая чаёк за своим рабочим столом и периодически похихикивая. Рядом с Гарри тоже стояла чашечка с чаем, внутри которого плавал целый пучок различных волшебных трав, чьи характеристики обещали вылечить любую болезнь и чуть ли не даровать бессмертие. Башенок в комнате уже заметно поубавилось. — Здесь нет автора, как мне её записывать?

— По названию, Гарри. Постой, не убирай, дай-ка её мне.

Мадам отложила эссе и приняла из рук Гарри книгу. Погладив кожаную обложку с серебряными защитными уголками, она тихо вздохнула. Какое-то время Гарри молча перебирал книги, определяя им подходящее место на полках. Мадам поднялась с Библией в руке и направилась к окну.

— Знаю, ты не любишь холод. Я тоже его не люблю. Но нам необходим свежий воздух, а от холода можно спастись камином и пледами.

Приоткрыв окно, она обернулась к Гарри и спросила:

— Веришь ли ты в Бога, Гарри?

Тот коротко вздохнул, предчувствуя непростой разговор.

— Пожалуй, нет. Мои родители были людьми науки, они не были склонны верить в… единого разумного создателя.

Мадам медленно покивала, и лицо её приобрело задумчивое выражение.

— А во что ты веришь? — спросила она, помолчав.

Гарри пожал плечами.

— Никогда не думал об этом, честно говоря. А… эм, обязательно во что-то верить?

Мадам некоторое время раздумывала над ответом.

— Может, и нет, Гарри, но мне это кажется необходимым. Не пойми меня неправильно, под верой я подразумеваю не религию, а общий взгляд на мир. Как по мне, вера — это что-то вроде карты, она даёт тебе представление о том, где ты находишься, что есть рядом и чего можно ожидать от того или иного пути. Это не какая-то единая карта для всех, это, скорее… карта, отражающая твоё видение мира. Поэтому важно, чтобы она была соответствующего масштаба и не мешала твоему духу развиваться.

Гарри отправил на полку очередной увесистый том и приостановился.

— Вы правы, — задумчиво сказал он. — Очень полезно иметь с собой карту, когда ты, например, заблудился в лесу. Без карты можно уйти дальше в лес, выйти к пропасти или увязнуть в каком-нибудь ядовитом болоте.

Мадам кивнула.

— Вера даёт людям ощущение равновесия… между миром снаружи и миром внутри. — Она задумчиво погладила обложку книги, собираясь с мыслями. — Как ты уже знаешь, я росла в лоне католической церкви. С рождения я верила во всесильного, справедливого Бога, на которого всегда можно положиться. И я боготворила своих родителей — считала их самыми мудрыми и правильными, была уверена, что они защитят меня от всего плохого в этом мире. Я думала, у них есть ответы на все вопросы. Религия и семья были двумя столпами, на которых я держалась. У меня был дом — безопасное место, где было всё, что мне нужно, где у меня была крыша над головой, которая оберегала меня от сурового внешнего мира. Но в какой-то момент ответы перестали меня удовлетворять. Они казались нелогичными и вызывали ещё больше вопросов, которые мне было неловко задавать.

Гарри провёл рукой по аккуратно рассортированным томам на одной из полок и с некоторой неохотой опустился в кресло, чтобы с должным вниманием выслушать откровения мадам.

— Я перестала чувствовать, что двигаюсь вперёд. Я ощущала себя скованной стенами моего дома. Крыша давила мне на плечи. Но я верила своим божествам больше всего на свете и считала, если что-то мне кажется неправильным, то виновата в этом только я — это со мной что-то не так. Если у меня что-то не получается — значит, я недостаточно стараюсь. И я всеми силами пыталась заглушить эти тревожные сомнения. И силы мои были на исходе. Но всё изменилось, когда мне стала известна правда, — сильнейшее землетрясение обрушило стены моего дома, они пали грудами обломков вокруг, лишь чудом не убив меня. Я в одночасье потеряла веру в своих богов — небесного и в своих родных. И тем самым я потеряла всё, что имела.

У Гарри по спине пробежали мурашки, он схватился за плед, покосившись на мадам. У него сложилось впечатление, что она собиралась выбросить Библию в окно, но вместо этого она аккуратно положила её на край столика и села в кресло напротив Гарри.

— Это было… ужасно, и мне потребовалось время, чтобы выбраться из-под завалов. Затем — чтобы перестать оплакивать отчий дом и всё хорошее, чего я с ним решилась, — комфорта, уверенности, безопасности. Но затем, наконец, я обратила свой взор на целый неизведанный мир, который мне предстояло узнать. Потребовалось время, чтобы я начала ценить эту свободу. Много времени на самом деле. Вначале она меня напугала — всё было таким непонятным и угрожающим. Я была зверьком, выросшим в зоопарке, которого выпустили в дикую природу и который не был приспособлен к самостоятельной жизни. Всё, что я узнала за прошедшие годы, было ложью. И теперь я могла быть уверенной лишь в том, что я ничего не знаю и не понимаю. Я хотела узнать обо всём сама, а не через посредников. Затем последовало опьяняющее чувство радости от новых открытий. Всё беспрестанно меня удивляло — иногда в хорошем смысле, но порой — совсем нет. В попытках нащупать новые границы я заходила всё дальше, спускалась всё ниже и в конце концов опустилась на самое дно.

Гарри в очередной раз покосился на Библию на столе, посмотрел на мадам и в конце концов осторожно, чтобы не привлекать к себе внимание, наклонился и поправил книгу так, чтобы её края были параллельны краям стола, и только тогда смог вновь сосредоточиться на рассказе мадам.

— Достигнув его, я оглянулась и решила, что вся эта грязь, бесчестие, отсутствие каких-либо ценностей — всё, что может предложить нам мир. Все кругом носят маски и играют роли. Кто этого не понимает — живёт иллюзиями. Нигде я не могла найти твёрдой опоры — всё оказывалось ложью, удобной и успокаивающей. Я отреклась от магии — мне тогда казалось, магия ничего не исправляет, она лишь всё запутывает. Хотя теперь я думаю, что это было неосознанной попыткой моей совести хоть как-то облегчить чувство вины перед родителями, которые не могли принять этого во мне. Я упала на самое дно этой пропасти, тьма окутала меня, и эта тьма была подобна смерти — нет, мы ещё не дошли до того момента, когда я потеряла своё зрение, — горько усмехнулась мадам, повернув голову к Гарри.

Вдруг словно туча нашла на её лицо. Она молчала некоторое время, обдумывая что-то. В конце концов она поднялась, насыпала зерно в кормушку своей новой питомицы, подошла к окну, глубоко вздохнула и вернулась обратно.

— Есть кое-что, в чём мне тяжелее всего признаться, — начала она с болью в голосе. — Во время этого хождения на краю пропасти, что можно условно назвать жизнью, я забеременела. Я даже не знала, кто был отцом ребёнка. Но это не имело значения. Ни на мгновение мне не пришла в голову мысль оставить младенца: материнская любовь вовсе не волшебное снадобье, гарантирующее ребёнку счастливую жизнь. Я не могла помыслить о том, чтобы стать матерью, — я знала, что в этой роли никак не смогу уберечь невинное существо от окружающего мира. Можно было бы отдать ребёнка в приют, но мне казалось верхом жестокости обречь столь невинное существо на одиночество и страдание. И я… — её голос дрогнул, сорвался, и она хрипло закончила: — …я избавилась от плода. — Черты её лица вдруг заострились, она желчно усмехнулась и спросила: — Мне удалось тебя удивить? Ты думал, я пример для подражания, стойкий солдатик? Тогда я такой точно не была — я убила своего ребёнка и ничего от этого не почувствовала. Теперь ты знаешь, как низко я пала.

Гарри не был ни шокирован, ни удивлён. Он не отвёл взгляда от лица мадам, но ничего не сказал — ему показалось это неуместным. Мадам опустила голову и нервно подёргала край рукава, размышляя.

— Я всё ещё оплакиваю его смерть, — призналась она голосом, полным горечи. — Я должна была отдать малыша в приют. Там у него был шанс… — её голос вновь дрогнул, она тяжело сглотнула и продолжила: — Я часто думаю, был ли это мальчик или девочка… — Она горько усмехнулась от немного смущённо призналась: — Мне отчего-то кажется, что это была девочка… Я постоянно думаю, какой бы она была, что бы её интересовало, каков был бы её характер. Я прикидываю в голове, когда был бы её день рождения, когда бы она пошла в школу… В тот год я представляла её среди толпы первогодок — я думала, какой факультет она выбрала бы, с какими учениками подружилась бы, а с какими — нет. Семь лет я следила за её ростом, обучением, наблюдала за её друзьями и недругами. В этом году она должна выпуститься, и я вместе с ней нервничаю по поводу её выпускных экзаменов. Я знаю, что её нет, что у неё не было шанса начать эту жизнь, и я тому виной. Но я поплатилась за эту ошибку сполна — я больше не могу иметь детей. Мне был дан шанс, и я им не воспользовалась… Прекрати это! — внезапно велела мадам, подобравшись. Гарри вздрогнул так, что чуть с кресла не соскользнул.

— Простите? — недоумённо отозвался он, посмотрев на свои руки на случай, если он делал что-то неосознанно. — Я ничего не делаю.

«Я ничего не делаю. Никогда. Я не могу».

Мадам покачала головой.

— Нет, делаешь, — твёрдо повторила она, нахмурившись и скрещивая руки на груди. — Ты пытаешься забрать мою боль. Не надо, оставь её мне.

Гарри лишь вытаращил глаза на мадам.

— Я… я… — попытался было оправдаться он, но не смог решить, с какого бока подобраться к этому абсурдному обвинению.

Мадам покачала головой:

— Это уже не впервые. Понимаю, ты делаешь это неосознанно, но тебе надо перестать делать это, по крайней мере со мной, — она вздохнула и подалась вперёд. Её голос стал мягче. — Моя боль — часть меня, Гарри, я выделила ей особое место в своей душе. Мы с ней ладим, она подсказывает мне, что делать, и я прислушиваюсь. Она — мой верный помощник, клянусь. Без неё я бы не была тем, кто я есть, — а мне, несмотря ни на что, нравится человек, которым я сейчас являюсь, — серьёзно сказала мадам, и Гарри ни на мгновение не засомневался в её словах. Мадам выдохнула и откинулась на спинку кресла. Побарабанив пальцами по коленке, она задумчиво сказала: — Боль принято считать чем-то плохим. Но это не кажется мне справедливым: это защитный механизм, который обращает твоё внимание на проблему — на то место, которое требует внимания и заботы. Боль сообщает тебе: «Эта рана кровоточит, она может сильно травмировать тебя или даже убить, сейчас же бросай все свои дела и займись ею, ничего не должно быть важнее сейчас. Я не позволю тебе забыть, я не позволю тебе отвлечься. Можешь меня ненавидеть, но я здесь для того, чтобы спасти твою жизнь, приятель, когда ты сам этого делаешь не хочешь». Поэтому попытки заглушить боль, игнорируя причины, её вызывающие, крайне опасны.

Гарри смотрел на мадам широко раскрытыми глазами — никогда прежде ему не доводилось смотреть на это с такой стороны. Он тяжело сглотнул и уставился на свои руки. Мадам вздохнула, постепенно приходя в себя после тяжёлого признания.

— Поэтому, если бы я могла вернуться в то время, когда мне было восемнадцать, зная, что мне предстоит в будущем, я бы всё равно сбежала. Я об этом не жалею. Я тогда многое потеряла, но приобрела гораздо больше.

У Гарри от этих слов образовался комок в горле. Мадам облизала пересохшие губы и начала тепебить рукав мантии. Её брови сошлись на переносице.

— Вероятно, что-то я бы сделала по-другому… И, конечно, в самый пик своих скитаний… в свои двадцать, если бы кто-то предложил мне вернуть время вспять, до того, как я ушла от семьи, или даже до того, как согласилась учиться в школе волшебников, я бы согласилась без раздумий. Я жила в аду и не видела никакой надежды в будущем, поэтому с радостью променяла бы его на любое другое место. В жизни, полной иллюзий, много приятных моментов, которые подслащивают горькую пилюлю. Так можно прожить вполне неплохую жизнь…

Часы пробили девять. Мадам поджала губы и вздохнула.

— К сожалению, нам придётся закончить на этой мрачной ноте. Но помни, что я сумела выбраться из этого болота и обрести новый дом. В следующий раз я расскажу тебе, как мне это удалось, хорошо?

Гарри кивнул и побрёл свою комнату. Ночью он не мог уснуть. Он ощущал вибрации на поверхности своих ментальных стен, различал глухие удары снаружи, как от кувалды.

В конце концов он сел в кровати и положил руки поверх одеяла. Некоторое время он просто смотрел на них, затем неспешно потянулся за палочкой, положил её рядом и вновь уставился на свои руки. Затем прерывисто вздохнул, как перед прыжком в воду, схватил палочку и провёл ею по коже запястья, прошептав режущее заклятие. Образовалась красная полоса.

На белоснежной стене его спокойствия тут же появилась аналогичная брешь, сквозь которую просочилась тьма и колючий холод, таким же образом, как кровь выступила на травмированной коже.

Гарри машинально сжал запястье и прикусил губу.

«Нет-нет, прости, я не хотел, это было ошибкой…»

Он постарался сосредоточиться на дыхании, на биении своего сердца, представил армию кровяных клеток, моментально бросившуюся к повреждённой поверхности… Тепло мягкой волной прошлось по всему телу, и когда он отнял руку от груди, раны уже не было.

Ментальная стена тоже была целой. Глухие удары снаружи прекратились. Гарри облегчённо вздохнул и плотно укутался в одеяло, почти моментально погружаясь в сон.

«Спасибо».

* * *

Гарри в тишине разбирал книги, то и дело косясь на мадам. Она выглядела вполне обычно, но в ней чувствовалось некоторое напряжение. Приоткрыв окно, она насыпала пшено в кормушку для птицы со словами:

— Она теперь частенько сюда прилетает и всё больше времени проводит со мной. Иногда она даже садится прямо на спинку моего кресла — это так мило! Мне кажется, скоро она даже сядет мне на руку или на плечо. Будет забавно.

— Что в этом забавного?

— Ну, всегда здорово иметь с кем-то особую связь, быть для кого-то особенным. Это вызывает приятные чувства. Тебе так не кажется?

— Связь с птицей?

— Хотя бы с птицей.

Гарри пожал плечами.

— Наверно.

Помолчав, мадам коротко вздохнула и начала:

— В прошлый раз я рассказала тебе, должно быть, самую сокровенную тайну своего сердца, и у меня от этого в груди застыл нервный комок. — Она смущённо фыркнула. — И хотя я простила себя за содеянное, часть меня всё ещё боится осуждения…

— Я вас не осуждаю, — быстро ответил Гарри без тени притворства.

Мадам медленно выдохнула, плечи расслабились, она наконец обернулась к Гарри.

— Спасибо.

Гарри нахмурился, пытаясь подобрать правильный ответ. Он понимал, каким важным это было для мадам и как тяжело ей было в этом признаться.

— Я правда ценю вашу откровенность, — серьёзно сказал он и внимательно посмотрел на мадам. — Спасибо вам за это.

Мадам улыбнулась и кивнула. Гарри вернулся к книгам — ему осталось разобрать буквально несколько стопок.

Несколько минут спустя он отошёл и с удовлетворением оглядел свою работу, сделал несколько перестановок и стряхнул несколько пылинок. Стеллажи и вместе с ними вся комната теперь выглядели эталоном аккуратности. Удивительно, как всё может измениться всего лишь от грамотной перестановки, притом что всё содержимое комнаты в ней же и осталось. Мадам сердечно поблагодарила своего помощника за труды, приготовила чай и села на диван, подобрав под себя ноги. Гарри плюхнулся в своё кресло, взяв в руки приготовленную для него горячую кружку.

— Что ж, вернёмся к тому моменту, на котором остановились, — со вздохом начала мадам. — После случившегося я продолжила своё существование в прежнем ключе, но оно не могло продлиться долго, и вскоре я начала чувствовать, что оно чересчур затянулось. И я… я предприняла попытку самоубийства — радикальную, я имею в виду, ибо чем, если не планомерным самоуничтожением, я занималась до этого?

Гарри тяжело сглотнул и нервно огляделся, зацепившись взглядом за стеллажи, в которых всё было таким аккуратным, что глаз не мог нарадоваться.

— Вначале я не думала о том, чтобы лишить себя жизни, как бы плохо мне ни было, — где-то внутри меня всегда была надежда, что в моей жизни случится чудо, которое рассеет весь мрак кругом. Но настал момент, когда я скатилась на самое дно, куда свет совсем не проникал. Кругом всё было мрачным и холодным. Я обессилела, охладела ко всему, что мне когда-либо нравилось, я полностью разочаровалась в мире. Надежда покинула меня. Я была жалким подобием самой себя. И я себя презирала — я казалась себе неполноценной, бесполезной и слабой. И за всё это я хотела себя наказать — а также за всё плохое, что сделала, и за всё хорошее, что сделать не сумела. Я видела опасность — и шла навстречу. Я знала, что мне сделают больно, — и это меня не останавливало. Я позволяла… даже не так — я хотела, чтобы меня использовали, чтобы об меня вытирали ноги, чтобы меня… наказали. Мне казалось, будто это всё, что я заслужила, — мадам замолчала и крепко сцепила пальцы в замок.

Гарри плотнее укутался в плед: он мелко дрожал, пальцы заледенели.

— Но то, что я получала от людей, казалось мне недостаточным наказанием. Я хотела видеть кровь на этих уродливых костлявых руках. И однажды в момент отчаяния я схватила нож и порезала себе запястье — возможно, я лишь хотела ранить себя, но от злости приложила слишком много силы и перерезала вену. Я поняла это почти сразу, и вместе с тем ко мне пришло осознание, что я скоро умру от потери крови. Но эта мысль не напугала меня. Я вдруг почувствовала себя слишком слабой, чтобы что-то делать или звать на помощь. Слишком уставшей, чтобы продолжать бороться… И во мне неожиданно зародилась радость от мысли, что всем моим мучениям наконец пришёл конец. Меня затопило облегчение. Я расслабилась и положилась на волю судьбы.

Мадам прерывисто вздохнула и повернулась к окаменевшему Гарри.

— Могу я спросить, какие чувства вызывает в тебе эта девушка?

— Мне… жаль её, — хриплым голосом пробормотал Гарри, тяжело выдыхая.

— Почему?

Гарри растерялся: разве это не очевидно?

— Это вроде как закон природы, чувствовать ужас перед лицом смерти. И когда вместо этого человек испытывает радость… Насколько ужасной должна быть жизнь, чтобы смерть показалась предпочтительнее?

— Ты бы хотел помочь ей?

— Да.

— Что бы ты сделал, если бы оказался рядом?

— Я бы позвал на помощь. Я бы… попробовал остановить кровь.

— Но она не хотела помощи. Это бы не сделало её счастливой, — несколько резко произнесла мадам. Гарри растерялся. — Ты бы мог позволить ей умереть?

Гарри вновь покачал головой.

— Я бы не смог. Я бы попытался её успокоить, поговорить с ней…

Несколько напряжённых мгновений мадам молчала, будто взвешивая правдивость его слов, а затем лицо её прояснилось, она кивнула.

— Я почувствовала к ней то же самое… какое-то время спустя. Так вот, в тот момент, истекая кровью и слушая нарастающий гул в ушах, в непроглядной тьме я вдруг увидела… некий свет вдалеке, — лицо мадам смягчилось, на бледных губах заиграла улыбка. — Он поразил меня, как ничто не поражало никогда в жизни. Он влёк и манил. Как заворожённая, из последних сил цепляясь за реальность, я поползла навстречу этому свету. Я подумала… я надеялась, что это и есть мой конец, моё избавление от страданий. Пятно становилось ярче и больше, это придавало мне силы ползти, невзирая ни на какие препятствия. Вскоре оно оказалось прямо передо мной…

Мадам подалась вперёд, взгляд её незрячих глаз был прикован к Гарри, на лице было написано неподдельное восхищение, будто она вновь стояла там, перед тем необыкновенным сиянием.

— Я смотрела на этот шар света, обливаясь слезами: он казался самым прекрасным, что я видела в своей жизни, — как само солнце, которое я внезапно смогла разглядеть во всей красе. Но затем внутри него я различила силуэт человека. Вначале я решила, что кто-то загораживал этот свет, — мадам нахмурилась и провела рукой перед лицом, будто убирая мешающую обзору пелену, — однако я быстро поняла, что этот свет исходил от самого человека, — в этот отчаянный момент, стоя на краю жизни и смерти, я вновь схватилась за спасательный круг религии: я решила, что сам Бог спустился ко мне, чтобы забрать с собой на небо. — Мадам грустно улыбнулась. — Тогда я подумала: он простил меня, он не презирал меня за то, кем я стала, когда отреклась от него. Он по-прежнему любил меня и готов заключить в свои объятия. Осчастливленная этим осознанием, я упала в его руки, и тьма накрыла меня. Очнулась я в больнице.

Мадам сложила руки на груди и откинулась обратно на спинку кресла. Гарри облегчённо выдохнул, только сейчас заметив, что едва дышал последние несколько минут. Конечно, он знал, что её спасут, — иначе бы она не сидела сейчас перед ним, — но это определённо был напряжённый момент рассказа.

— Я смутно понимала, кто я и где я, — от моих воспоминаний остались одни клочки. И я потеряла зрение. Забавно, какими способами иной раз сознание пытается защитить психику от травм, — тем, что врачи называют «болезнью», — фыркнула мадам. — Врачи наложили на мои глаза повязку и запретили снимать её, но, разумеется, я их ослушалась. И случилось нечто необыкновенное — я видела. Но всё вдруг предстало совершенно в ином виде — не привычные цвета и формы, а иное, необыкновенное сияние, лучи расплавленного золота — ослепительные, ошеломляющие. Когда они приближались ко мне, я начинала различать человеческие силуэты. Они были точно такими же, как та вспышка, которую я видела накануне. И тогда я поняла, что то не было божественным явлением, то был самый обычный человек, такой же, как все окружающие меня в той больнице. Тот человек наткнулся на меня, истекающую кровью, оказал первую помощь и отвёз в больницу.

Мадам вновь запахнула шаль.

— Конечно, доктор назвал эти вспышки света игрой воображения и настаивал, что моё зрение безвозвратно потеряно. Но я знала, что доктор ошибался и это не плод моего воображения. В конце концов я была волшебницей. Я ещё долгое время пролежала в кровати, день и ночь наблюдая за этими прекрасными светилами кругом, находя различия в силе и специфике их мерцания и строя теории о том, что всё это может означать.

Мадам поднялась и закрыла окно. Гарри с облегчением выдохнул, потерев ледяной нос.

— Однажды меня вдруг поразило осознание, что увиденное мной вовсе не является чем-то новым — это нечто, существовавшее рядом со мной всю мою жизнь, и только сейчас я узнала об этом. Я не могла понять, как можно всю жизнь прожить и не заметить эту красоту рядом с собой? И я подумала, насколько же всё-таки ограничено моё видение: всё то, что я могу воспринять глазом, ухом, носом или своими пальцами, — это лишь крупица того, что есть вокруг. А сколько всего ещё находится за пределами моей досягаемости? Только представь, сколько всего прекрасного в этом мире, о чём мы даже не догадываемся? И только ослепнув, я сумела разглядеть ещё один кусочек истинной красоты этого мира. И то, что казалось вначале трагедией, обернулось чем-то столь прекрасным, — с умиротворённым видом закончила мадам.

— И всё-таки… что вы увидели? — спросил Гарри какое-то время спустя, не вполне понимая, что именно выражало собой это необыкновенное сияние. Мадам пространно взмахнула рукой.

— Честно говоря, это сложно объяснить в двух словах. Возможно, когда-нибудь я напишу об этом книгу, — она усмехнулась. — Собственно, этот свет — та часть сущности человека, которая всегда прекрасна сама по себе, на неё не влияет ни интеллект, ни характер, ни отношения с окружающими, ни тем более ошибки или успехи. Это некий внутренний дух, которым обладает только человек, — его широчайший спектр чувств и эмоций. Люди — существа далеко не идеальные, у нас у всех есть проблемы, мы заблуждаемся и глупо ошибаемся. Но это не делает нас менее человечными.

— Вы хотите сказать, — неуверенно протянул Гарри, — что мы ко всем должны относиться одинаково?

— Нет, что ты, — нахмурилась мадам. — Кто-то может быть ценен для тебя, кто-то — совершенно нет. Но это никак не определяет собственную ценность человека. Она не зависит от того, насколько он полезен окружающим. Даже если он ничего не может принести в мир, его жизнь имеет значение, и он заслуживает прощения и помощи. И об этом всегда следует помнить, как бы ты ни относился к человеку.

— То есть, с вашей точки зрения, доктор и убийца — одинаково ценны? — несколько недоумённо спросил Гарри.

Мадам криво усмехнулась и твёрдо ответила:

— В моих глазах — да. И не забывай, пожалуйста, что убийца сидит перед тобой. Помнишь, что я тебе рассказала?

Гарри вздрогнул.

— П-простите, — пробормотал он, опуская голову. — Я не… Я вас не осуждаю.

— Потому что понимаешь меня и сочувствуешь, — мягко заметила мадам. — Другие не будут так добры. Тем более те, кто сам пострадал от моих ошибок.

Взгляд Гарри непроизвольно нашёл Библию.

— Но эта идея прощения и милосердия очень напоминает христианство, вам так не кажется?

— Это напоминает многие религии, Гарри, — легко согласилась мадам. — Потому что все они не лишены гуманности. Поэтому они обладают такой силой. Я вовсе не считаю всякую религию и всё, с ней связанное, бессмыслицей. В них много прекрасных идей и советов. Но я больше не хочу верить в идеальное существо, которое всё знает и никогда не ошибается. Я считаю, что человек прекрасен таким, каков он есть, со всеми своими несовершенствами. Я восхищаюсь этими книгами, как сочинением мудрых людей, которые понимали и любили человека по своей сути, поэтому, как сами люди, их творения полны как прекрасной мудрости, так и нелепых заблуждений.

— Это… интересная точка зрения, — задумчиво отозвался Гарри.

— Прости, я слишком углубилась в философию, — мягко засмеялась мадам. — Но вернёмся к истории. Так вот, этот новый взгляд на прекрасную суть человека помог мне создать фундамент для моего нового дома. Когда он затвердел, ко мне начали возвращаться все мои воспоминания, и теперь я была готова взглянуть правде в глаза и принять её с должной стойкостью. Вначале я должна была признать несовершенства людей: их жажду владеть, управлять и разрушать. Я приняла их и простила. Вслед за этим я приняла несовершенство своей семьи, их неприятие меня, наши с ними коренные различия. И наконец… я приняла саму себя и свои недостатки, я простила себя за то, кем я была и какие решения принимала. Простила за то, что не была хорошей дочерью и сестрой. В конце концов я даже простила себя за то, что сознательно лишила жизни человека — своего собственного ребёнка. А это, поверь мне, очень тяжело простить. Тем не менее… я оставила всё позади и пошла дальше. Я научилась слушать и доверять себе. Я научилась ценить себя такой, какая есть, и таким образом я обрела настоящую свободу.

Последнее слово вылетело из глубины души мадам Симони и торжественно промаршировало вдоль всей комнаты. Гарри глубоко вздохнул, словно пытаясь ухватить его.

— Это кажется ужасно непростым, — в конце концов признал он. — Где… где вы взяли на это силы?

— Внутри, Гарри. С помощью своей воли и магии. Я говорила уже тебе, насколько крепко магия связана с чувствами и эмоциями волшебника. В отчаянные времена активизируется глубинный запас магии — возможно даже, откуда-то извне, — и она стремится утолить наши нужды, о которых мы даже можем не знать.

Мадам вдруг достала из шалей палочку, взмахнула ею и прошептала заклятие, после чего пламя в камине вырвалось наружу и сформировалось в прекрасную птицу, похожую на феникса, которая грациозно облетела комнату, обдавая всё горячим воздухом, и вернулось в камин. У Гарри дыхание перехватило от такой внезапной и эффектной демонстрации магии, прекраснее которой он прежде не видел. Мадам довольно улыбнулась и продолжала:

— Моя магия почувствовала, как разочарована я была в людях и какой жалкой я себя чувствовала, и забрала у меня то, что ранило меня, — моё зрение. Я не сумела увидеть прекрасную сущность человека своим сердцем, поэтому моя магия дала мне возможность увидеть её своими глазами. Но самое важное, что помогло мне обрести согласие с самой собой, это осознание, что я — одна из этих необыкновенных созданий. Несмотря на мои ошибки и недостатки, во мне есть и всегда будет нечто чудесное, и я заслуживаю второго шанса.

В комнате повисла тишина. Гарри пытался осмыслить новую информацию.

— Так… — неуверенно начал он, поёрзав на месте, — когда вы смотрите на меня, например, что вы видите?

Мадам устремила на него свой взор и улыбнулась.

— Я вижу нечто очень прекрасное, Гарри. — Тот издал нервный смешок и потупил взгляд. Когда он был маленьким, ему часто говорили, какой он прелестный, и он не считал это большой важностью, однако мадам Симони явно говорила о другой его красоте, о которой он слышать не привык и даже, по всей видимости, не верил в неё. Мадам продолжала ласковым голосом: — Я вижу яркое сияние вокруг тебя. По его краю я могу понять твоё эмоциональное состояние: он довольно ровный и редко на нём видно движение — происходящее редко вызывает в тебе сильные эмоции. Иногда край сжимается и темнеет — это значит, ты закрываешься от меня, пытаешься абстрагироваться от сказанного. Когда край мелко вибрирует, ты нервничаешь, беспокоишься. Это и многое другое человек мог бы выразить своей мимикой и жестами, если бы совершенно не умел притворяться. Ближе к середине этот свет более плотный, в нём уже сложнее разглядеть и понять что-то, он содержит в себе информацию более существенную — тревоги, отчаяние, обиду, злость, душевную боль и тому подобное. У тебя внутри много плотных сгустков, будто нечто тяжёлое происходит в твоей душе, что не даёт тебе покоя.

Вновь повисла тишина.

— Спасибо, — в конце концов хрипло пробормотал Гарри и прочистил горло. — Спасибо, что рассказали мне об этом.

Мадам улыбнулась, принимая его благодарность, и склонила голову.

— О чём ты сейчас думаешь?

— Эм, я думаю о том, что моя магия, вероятно, тоже ведёт меня к тому, что я на самом деле хочу? — не вполне уверенно пробормотал он.

— Не хочешь, а нуждаешься, Гарри, — мягко поправила мадам. — И какие у тебя мысли на этот счёт?

— Звучит логично, — медленно кивнул Гарри. — Хотя я не могу сразу сказать, к чему именно она меня ведёт.

Мадам кивнула.

— Это серьёзный вопрос, который необходимо рассмотреть обстоятельно. Поговорим об этом в следующий раз, хорошо? Уже поздно, тебе пора возвращаться.

Гарри рассеянно кивнул и поднялся. Он направился к выходу, но на пороге обернулся и внимательно посмотрел на мадам, будто впервые видел, — она действительно показалось ему теперь несколько другой; казалось, её взгляд за молочной плёнкой, на который он привык не обращать внимания, пронзал его насквозь.

— Доброй ночи, друг мой, — улыбнулась мадам.

Гарри кивнул и вышел.

Умываясь перед сном, он внимательно осмотрел свои тонкие запястья, на которых всё ещё едва заметно выделялся ровный ряд белых полосок. Гарри задумчиво провёл по ним пальцами, затем оглядел и их. Мог ли он?.. Могло ли это?.. Он резко встряхнул головой и хмуро посмотрел на своё отражение.

— Мерлин, ну к чему опять этот недовольный вид! — проскрипело зеркало. — Я же и слова ещё не сказало!

Гарри поспешно сдёрнул с крючка полотенце, вытерся, облачился в пижаму и направился прямиком в кровать.

Но сон долго не шёл. Закрывая глаза, он видел перед собой молодую женщину со скелетообразной фигурой, лежащую на грязном полу в луже крови и со счастливой улыбкой на тонких губах. Ему уже доводилось своими глазами видеть подобные ужасающие картины и даже хуже, но никогда прежде в нём не было столько глубокого понимания бури, происходящей в душе другого человека. Никогда прежде он не чувствовал такой общности и единства с кем-либо. И, с одной стороны, это было больно, но с другой — это было… приятно.

И затем он увидел перед собой мадам такой, какой она была сейчас, — спокойной, умиротворённой и… сильной. Как будто бы ничто в этом мире больше не было способно по-настоящему задеть её. В каком-то роде это и ему давало надежду.

* * *

Ледяной ветер нещадно трепал волосы и одежду. Гарри всё же согласился подняться на башню, чем чрезвычайно обрадовал мадам. Сам он радости по этому поводу не испытывал — казалось, весь этот головокружительный подъём по лестнице совершенно не стоил свеч. Вид с башни в это время года был довольно неприглядным. Февральское небо было серым, со стальным оттенком. Погода, обострённая высотой, тоже не щадила.

Бруно опять было попытался забрать Гарри на выходные из замка, но тот отказался и не поддавался ни на какие уговоры. Поэтому в субботу после первого завтрака Гарри отправился к мадам. Это был редкий момент, когда они занимались в разгар дня, поэтому Гарри согласился подняться на башню.

Он плотнее укутался в плед — мадам наложила на него согревающие чары, поэтому ветер причинял неудобства, но был вполне сносным. Они медитировали, как часто делали на занятиях по ясновидению, под завывание ветра пытаясь услышать биение собственного сердца.

— …сосредоточься на своём дыхании. Забудь обо всём, что было и что будет. Существует только здесь и сейчас, только этот короткий миг. Почувствуй, как воздух входит в твои лёгкие, проделывает длинный путь по своей дыхательной системе, обогащая весь организм живительным кислородом, и выходит наружу… — медленно говорила мадам своим бархатистым, умиротворяющим голосом. — Подумай о своих мышцах — обрати внимание на то, как они напряжены, — спина, шея, бёдра. Попробуй расслабить их. Начни с пальцев ног, сосредоточься на них, сделай медленный глубокий вдох — почувствуй, как напряжение скапливается в лёгких, а затем отпусти — позволь ему уйти вместе с воздухом…

Гарри удавалось «отключиться» на несколько мгновений, после чего его сознание незаметно переключалось на мысли о холоде, ветре и неудобной одежде. Он пытался пресекать эти «соскоки» и вновь сосредоточиться на дыхании, но всё повторялось. Отчаявшись, он в конце концов открыл глаза и уставился на опушку леса, над которой летал гиппогриф, и начал пристально за ним следить. Тот завис над одним и тем же местом, и Гарри всё ждал понапрасну, когда же он улетит. Он раздражённо фыркнул.

— Почему люди не летают? — внезапно услышал он свой голос словно издалека.

Пару мгновений спустя мадам открыла глаза, встряхнулась, как птичка, и обернулась к нему.

— Как это не летают? У магов есть множество приспособлений для полётов — волшебные мётлы, чары левитации, волшебные ковры или на крайний случай волшебные существа. У магглов приспособлений не меньше — самолёты, вертолёты, парашюты, парапланы и… уверена, есть ещё что-то, о чём я не слышала.

Гарри чуть поморщился.

— Ведь это другое. Я имею в виду, почему они не летают сами по себе, как птицы?

Мадам задумалась.

— Это несколько другое, ты прав, но если подумать, что самое прекрасное в полёте? Это возможность оторваться от земли, подняться в облака и посмотреть на всё с совершенно иного ракурса. Или преодолевать огромные расстояния напрямую и без препятствий. Так уж важно, летишь ты на своих крыльях или на чужих, притом что сам можешь управлять полётом?

Гарри пожал плечами. Её слова не были лишены смысла. Он летал на метле, и ему нравились ощущения от полёта. И они не слишком отличалось бы от того, что он мог испытывать, летая на собственных крыльях.

— И всё же, — упорствовал он. — Собственные крылья дают некоторые преимущества. Если ветка под птицей внезапно треснет, та не упадёт — она полетит. С человеком так не получится — попробуйте неожиданно толкнуть его с башни, и он просто разобьётся в лепёшку.

Мадам поднялась, приблизилась к краю, взяла камешек, задумчиво постучала им по бордюру, а затем бросила вниз. Какое-то время спустя, вероятно, дождавшись, когда камень достигнет земли, она сказала:

— Здесь довольно-таки высоко. Можно было бы успеть призвать метлу или, при соответствующей тренировке, применить чары левитации.

— Падение было бы слишком неожиданным и быстрым, можно испугаться и растеряться, — парировал Гарри. — А без волшебной палочки маг и вовсе столь же беспомощен, как и маггл.

Мадам задумчиво пожевала губу, отвернувшись, и затем заговорила, обстоятельно выговаривая слова:

— Конечно, нельзя неожиданно толкать человека в пропасть и ждать, что он полетит, как птица. Сперва нужно дать ему в руки средства для полёта — метлу или какой-нибудь воздушный шар. Затем научить его ими пользоваться. Потом нужно избавиться от балласта и отвязать верёвки, если они есть. Скорее всего, и тогда ему будет страшно прыгнуть, поскольку состояние полёта является неестественным для человека, поэтому ему может понадобиться толчок.

Мадам повернулась к Гарри.

— Вот-вот, — пробурчал тот, глубже зарываясь носом в плед.

— Но к счастью, у человека есть интеллект, Гарри, — улыбнулась мадам. — Чтобы анализировать окружение и избегать опасных ситуаций вроде прогулок у края пропасти рядом с человеком, который может их толкнуть. Или, на крайний случай, изобрести то, что было бы столь же эффективным, как крылья птицы. Возможно, когда-нибудь мы придём к этому.

Гарри невнятно пробурчал что-то в ответ. Мадам помолчала, а затем спросила:

— А ты любишь летать, Гарри?

Тот чуть сморщил нос от постановки вопроса — любит ли он? Конечно, нет.

— Ну, я летал когда-то, было… неплохо.

— И что ты чувствовал во время полёта?

Гарри тяжко вздохнул, поднялся и подошёл к бордюру.

— Ну, было что-то вроде чувства некоего… освобождения. Будто дела и проблемы отходили на второй план, и все мысли и силы были сосредоточены на том, чтобы… не пострадать. И у меня это получалось. Я мог разбиться десятки раз за время полёта, но сумел избежать этого. Своими собственными усилиями. Это… бодрило, вселяло уверенность в себе, будто я контролирую ситуацию. Будто я всю жизнь контролирую. Что было, конечно, иллюзией, — горько закончил он.

— Почему ты перестал летать?

Гарри задумался.

— Мне помогал садовник месье Филлип, а потом он умер. И появился месье Патрик, и он был довольно… навязчивым, я старался его избегать. К тому же я был в неподходящей форме для полётов.

— Ох, милый Филлип, — улыбнулась мадам. — Ты дружил с ним?

— Я бы так не сказал, — пожал плечами Гарри, — мы просто… общались.

— Его смерть задела тебя?

Гарри вновь пожал плечами.

— Он был стар, — сказал он так, будто это хоть отчасти отвечало на вопрос.

— Я это заметила, — фыркнула мадам. — Тем не менее?

Гарри покосился на неё.

— Зачем сейчас об этом вспоминать? Он был очень-очень стар, я вроде как догадывался, что он может умереть со дня на день. И мы не были таким уж друзьями.

— «Вроде как», — передразнила его мадам. — Ты всё говоришь о том, что ты думал, но что ты почувствовал?

Гарри сердито фыркнул и опустил взгляд — туда, где виднелась часть сада. Он сосредоточился, с трудом пробираясь к старым воспоминаниям. Мерлин, как же давно это было! Казалось, с тех пор прошла вечность. Сад теперь выглядел неплохо благодаря нимфам, но по-другому. Гарри нахмурился, наткнувшись взглядом на нечто, похожее на фонтан, в глубине сада. Он видел его однажды.

— «Всему своё время», — пробормотал он, вспомнив вдруг слова Филлипа.

— Что? — недоумённо переспросила мадам. Гарри обернулся, внимательно посмотрел на неё и вновь уставился на сад.

— Так говорил месье Филлип. Я видел его накануне смерти, — начал он отстранённо. — Он был таким бодрым и весёлым, будто помолодел на десять лет. А спустя несколько часов я узнал, что он умер. Это было… неожиданностью. Я ходил его искать и… Возможно, меня это даже шокировало, — закончил он сухо.

Мадам выразила понимание на лице и вдруг предложила:

— Хочешь полетать сейчас? Я послежу, чтобы ты не упал.

Гарри нахмурился.

— Нет, не хочу. Мне кажется, полёты больше не принесут мне прежнего удовольствия.

— Почему?

— Потому что теперь я знаю, что их прелесть — лишь самообман? Или потому что мне кажется, что в моём состоянии даже чувство самосохранения не способно пробиться вперёд, что я не смогу взять себя в руки даже для спасения собственной жизни. Что я… обессилел.

— Почему бы нам не попробовать? Если у тебя действительно не выйдет, я тебя подстрахую. Ты ничего не теряешь.

— Я не хочу.

— Ты не доверяешь мне?

— Я доверяю вам, — вкрадчиво проговорил Гарри, прямо посмотрев на мадам. — Просто… Вы неправы, я могу потерять нечто важное, — он остановился, чтобы перевести дыхание. Мадам вопросительно приподняла брови. Гарри нервно дёрнул плечом. — Если я в самом деле не справлюсь с элементарным управлением метлы и упаду, я окончательно утрачу уверенность в себе. Я просто смирюсь с тем, что я слишком слаб для чего бы то ни было. Понимаете? — Гарри внимательно заглянул мадам в лицо. Она медленно кивнула и мягко произнесла:

— Я понимаю, Гарри.

Гарри почувствовал, как напряжение в его теле спало. Они помолчали. Мадам вздохнула, хлопнула себя по коленям и сказала:

— Я уже замёрзла. Пожалуй, самое время вернуться в тёплую комнату.

— С удовольствием.

— И если ты не слишком спешишь, я была бы благодарна, если б ты помог мне рассортировать кое-какой инвентарь для занятий, — у меня столько барахла, что я уже и не упомню, что у меня есть… Честно говоря, уборка это прям не моё…

— Буду рад вам помочь.

— Так мило с твоей стороны!

Полки с отсортированными Гарри книгами уже вернулись на своё прежнее место. Мадам достала из-за стола пару коробок с инвентарём, и Гарри молча принялся разгребать первую коробку. Мадам аккомпанировала ему скрипкой. Некоторое время спустя Гарри попрощался с мадам, взяв с собой оставшуюся коробку, чтобы рассортировать в своей комнате. Он не хотел злоупотреблять добротой мадам и отнимать у неё всё свободное время. Поэтому в воскресенье он остался в спальне, разбирая коробку и занимаясь домашними заданиями на неделю вперёд.

В понедельник во время второго завтрака Бруно плюхнулся напротив Гарри и в скорости пулемётной очереди принялся рассказывать, как прекрасно они с Альмой провели выходные и как много Гарри потерял, отказавшись присоединиться к ним.

— Это что, салат? — вдруг спросил он, недоумённо смотря на его тарелку. Гарри тоже опустил взгляд — на дне лежало пять равных кучек с овощами и бобами.

— Ну да.

— А зачем ты его разобрал на ингредиенты?

— Машинально. Ты так интересно рассказывал, что я отвлёкся, — невозмутимо отозвался Гарри. На лице Бруно появилось то глупое выражение, которое появлялось каждый раз, когда он пытался вычислить, как воспринимать слова кузена — был это комплимент, шутка или сарказм? Так и не найдя ответа на этот вопрос, он криво улыбнулся и, встряхнув головой, спросил:

— Ну, а ты ничего нового во мне не замечаешь?

— Ты постригся? — тут же отозвался Гарри, даже не взглянув на него. Бруно вздохнул от тяжёлого воспоминания.

— Ну нет! Да брось, как можно не заметить?

Гарри мрачно посмотрел на него.

— Мне не нравится эта игра.

Бруно закатил глаза, повернулся к нему боком и самодовольно сообщил:

— Я проколол ухо!

Выражение лица Гарри не изменилось.

— И что, по-твоему, я должен был сам это заметить? Уши… они же маленькие, — пробормотал он и поднялся, закидывая сумку на плечо.

— Ты не скажешь, что мне идёт?

Гарри пожал плечами и направился на выход, бросив напоследок:

— Тебе идёт.

* * *

Гарри приволок мадам вторую отсортированную коробку. Та осталась крайне довольна, напоила своего помощника чаем, накормила печеньем и вывалила на стол перед ним груду спутанной пряжи, попросив разделить и их. Гарри покорно принялся выполнять просьбу. Стоило ему расслабиться и увлечься новым заданием, мадам приступила к атаке:

— Что ж, я тебе рассказала свою историю. Как считаешь, она похожа на твою?

— Это ваша история, не моя, — пожалуй, чересчур резко ответил Гарри.

— Разумеется, — невозмутимо отозвалась мадам. — Наши истории разные, но как ты думаешь, есть ли между ними что-то схожее? — Гарри угрюмо распутывал пряжу. Мадам коротко вздохнула и мягко сказала: — Гарри, я рассказала тебе свою историю вовсе не потому, что считаю её аналогичной твоей. Я сделала это, потому что мне захотелось. Я лишь предполагаю, что кое-что может показаться тебе знакомым. Ты же знаешь, что не единственный во всём мире, кто чувствует так, как ты чувствуешь? Другие люди способны понять тебя, если ты объяснишь. Ты не обязан разбираться с этим один. Я здесь, рядом с тобой, я искренне хочу тебе помочь и никуда не собираюсь уходить.

В груди отчаянно заныло от этих слов. Это казалось совершенно дикой идеей — что кто-то может искренне заботиться о его благополучии. У всех полно своих проблем, зачем им ещё и его? Но он знал, что мадам Симони говорила абсолютно искренне. Гарри тяжело сглотнул и распрямился.

— Спасибо, — сказал он. — Я благодарен вам за ваши слова. И за ваши усилия.

Мадам коротко кивнула, не отрицая своих заслуг, но и не считая их каким-то подвигом. Гарри поднялся, прошёлся по комнате, машинально поправляя вещицы на полках, и вновь вернулся за пряжу. Какое-то время спустя ему наконец удалось выпутать из комка всю желтую пряжу, он отложил моток в сторону и принялся за бордовую.

— Пожалуй, кое-что показалось мне знакомым, — в конце концов признал он, собравшись с мыслями. — Я недоволен собой, поскольку не могу контролировать свою жизнь настолько, насколько хотелось бы. Но я не чувствую, будто это является моей главной проблемой… что если я исправлю это одно, мои дела пойдут на лад. Вам с самого рождения говорили, что думать и чувствовать. Ничего подобного не было со мной — надо мной не было религии, и мои родители ничего от меня не требовали. И после их смерти я не пытался соответствовать их ожиданиям. Как вы и говорили, в моральном плане я свободен — всегда был. И я… являюсь самим собой — у меня нет иного выхода, мне не на кого положиться и некому довериться, я могу доверять только себе. Я, конечно, не могу сказать, что я полностью понимаю себя и знаю, кто я, но у меня на это вся жизнь впереди. Чего я не понимаю, так это того, почему все вокруг твердят мне, будто бы у меня должны быть все ответы — будто я обязан знать и понимать себя целиком.

— Ты не обязан, нет, — спешно возразила мадам. — Не знаю про этих «всех», но лично я подразумеваю, что тебе нужно научиться прислушиваться к себе, своим нуждам и проявить к ним должное внимание. — Гарри нервно передёрнул плечом. — Ты прав, у тебя нет тех кукловодов, что были у меня. Никто не заставляет тебя думать и чувствовать так, как им угодно. Никто не даёт тебе готовых ответов, но… есть ли они у тебя?

Повисла тишина. Гарри уставился на мадам, на мгновение затаив дыхание.

— Нет, — вынужден был признать он.

— Тогда возможно ли, что и у тебя есть что-то, что сковывает тебя?

— Пожалуй, — медленно кивнул Гарри. — Тут довольно крепкий узелок завязался, — вдруг сказал он, указывая на пряжу. — Могу я его просто оторвать или надо обязательно распутывать?

— Лучше, конечно, распутать, чтобы нить не прерывалась и не пришлось перевязывать концы, — со знанием дела отозвалась мадам.

— Тогда я его пока отложу и начну распутывать другую пряжу.

— Как тебе будет угодно.

Некоторое время в комнате стояла тишина.

— Есть ещё кое-что схожее… — медленно начал Гарри. — Полтора года назад по моей вине умер человек, — сказал он, внимательно смотря мадам в лицо. Но ни один мускул не дрогнул на нём. Будто поняв его опасения, мадам мягко сказала:

— Друг мой, я недавно рассказала тебе о том, что осознанно убила своего ребёнка. Если ты думаешь, что сможешь это чем-то перебить, то тебе нужно что-то гораздо большее. Так что случилось?

Гарри тяжело вздохнул.

— Это произошло летом в маггловском приюте. Один мальчик пристал ко мне, не давал уйти, я и так был на нервах, а тут ещё он… Я разозлился и ударил его ошеломляющим проклятьем. Но оно, что и следовало ожидать, вышло ужасно, нас обоих отбросило в стороны: при этом меня — в стену, а его… его — в окно. Это было случайностью, я этого не хотел. И когда я узнал… я чувствовал себя ужасно. У него не было родителей или родственников, которых опечалила бы его смерть. Но я просто… я не мог не думать, кем бы он стал, если бы не погиб? То есть он был злым и жестоким, но он был ребёнком с тяжёлой судьбой. Даже хуже, чем у меня. Скорее всего, в будущем он бы мог навредить очень многим людям и даже кого-то убить. И тогда его смерть даже была бы к лучшему. Но, возможно, он смог бы справиться со своими проблемами, стать добрее и посвятить свою жизнь помощи другим людям — он бы мог стать учителем, доктором или полицейским — последнее даже похоже на правду. И лишив его жизни, я тем самым навредил тем людям, которых он мог спасти, понимаете?

— Понимаю. Я полностью тебя понимаю, — мягко сказала мадам. — Эти мысли и чувства в подобной ситуации вполне естественны. Они говорят о том, что ты человек — и человек добрый, Гарри. Но ты должен понимать, что твоей вины в случившемся не было, — это был несчастный случай, у тебя не было намерения убить этого мальчика.

— Но мне следовало знать, что ничего хорошего из этого не выйдет, — Ошеломляющее проклятие не самое лёгкое заклятие, а я не самый успешный ученик…

— Вероятно, с учётом текущих условий — времени на раздумье, твоих эмоций, знаний и других факторов — это было единственным, что ты мог сделать. С таким же успехом можно сказать, что, если бы и этот мальчик поступил иначе, он бы остался жив — если бы не стал злить тебя и дал уйти. Или если бы профессора в школе проявили больше внимания к твоим проблемам с чарами и научили безопасному защитному заклятию. Им также следовало знать, что ничего хорошего не выйдет из идеи отправить юного мага с волшебной палочкой жить с магглами. — Мадам вдруг раздражённо фыркнула и пробормотала: — Я столько раз говорила, что нужно проявлять больше внимания интеграции магглорожденных, но кто меня слушает! Вероятно, мне надо было быть более активной. Но ни я, ни они не сделали этого всего, можно ли назвать нас виновниками случившегося? Возможно, в этом была отчасти наша вина. Отчасти твоя. И отчасти самого погибшего мальчика. Отчасти, скорее всего, и его родителей, которые сделали его таким злым. Мы все приняли не самые удачные решения, приведшие к такому результату. В конечном итоге значение имеют лишь намерения и твои чувства после случившегося. Ты этого не хотел, и ты об этом сожалеешь. И за это ты можешь себя простить.

Спокойный и уверенный голос мадам обволакивал Гарри, как кокон. Он глубоко вдохнул и выдохнул. Напряжение спало. Он даже не знал, что это до сих пор его беспокоило.

— Я… я ведь даже не думал об этом, — хрипло пробормотал он.

— О чём?

— Ну, о случившимся. С тех пор… Я не вспоминал об этом.

Мадам помолчала, затем наклонила голову и проницательно спросила:

— Есть что-то ещё, о чём ты не вспоминал?

— Возможно.

— Не хочешь поделиться со мной?

Гарри молчал. Он посмотрел на часы.

— Возможно, позже. Мне уже пора идти.

— Хорошо. Но перед этим можешь сказать мне, что ты почувствовал после того, как рассказал об этом несчастном мальчике?

— Я почувствовал… облегчение. Мне будто стало легче дышать, — подумав, с некоторым удивлением признал Гарри. Мадам улыбнулась.

— Постарайся насладиться этим ощущением подольше. Что ж, доброй ночи, Гарри.

* * *

В комнате было тепло и уютно: тихо тикали часы, размеренно барабанили капли дождя за окном, трещали поленья в камине, холодный воздух из окна ласково касался кожи. Гарри в состоянии медитации смотрел на свои ментальные стены, которые не были уже такими белыми. Повсюду были трещины, сквозь которые сочилась тёмная субстанция и дул холодный ветер. Гарри открыл глаза и оглянулся — мадам Симони сидела рядом с ним в полном спокойствии. Гарри глубоко вздохнул и опустил взгляд на свои руки.

— Вы говорили, что ваш мир рухнул в одно мгновение, — заговорил он, и его голос разрезал плотную атмосферу комнаты, как нож. — То же случилось и со мной. За одно мгновение от всей моей жизни не осталось и следа. В одно мгновение мои родители стоят рядом и выглядят живее всех живых, и ничего не предвещает беды, а в следующий миг мне уже говорят, что их больше нет, они погибли. Пуф — и их нет, — Гарри прерывисто вздохнул. Стоило ему начать — и слова сами хлынули, как источник из недр земли. — Я не был к этому готов. Как я мог быть готов к подобному? Это шокировало меня — я не знал, что люди могут исчезнуть вот так внезапно, без предупреждения, без малейшего знака и предчувствия, я и слова не успел им сказать. Исчезли мои мама и папа. Исчез мой родной дом, моя комната, мои вещи и все-все мои книжки и игрушки. Исчезло всё, что имело для меня хоть малейшую ценность. Исчезли все взрослые, которые были рядом всю мою жизнь, — все соседи, знакомые друзья и товарищи куда-то испарились, никто… никто не пришёл ко мне. Я ни от кого больше ничего не слышал, будто их никогда не было. В одночасье исчез весь мой мир. Без следа, будто его никогда и не было. Можете представить себе подобное? И меня забросило в совершенно иную реальность, где всё было другим и непонятным. Кругом одни незнакомые лица… Я был слишком мал для всего этого. Я был разбит на кусочки, понимаете? И я не хотел этого снова.

Гарри перевёл дыхание, а затем продолжил с меньшим напором:

— Было тяжело принять своё новое положение. Но постепенно я начал двигаться дальше, но старался не привязывать к чему бы то ни было — ни к людям, ни к вещам. И когда они таки уходили, я был рад, я думал: «Да, я знал это, я ожидал, что вы уйдёте, и вот вы ушли, а мне всё равно, меня это не задело ни капельки». Но со временем я всё же начал привыкать к некоторым людям. Как-то так вышло, что я нашёл общий язык с садовником — будь я умнее, не стал бы дружить с человеком, который родился ещё в прошлом веке, но я… расслабился. Я не видел в этом старике опасность потенциального друга — был слишком сосредоточен на том, чтобы не привязаться с Этьену, наверное. И я позволил ему стать какой-то частью своей жизни — не слишком большой, но в сравнении с… Это была самая крепкая связь с другим человеком с момента смерти родителей. И вдруг… можете ли поверить в мою удачу? — мрачно фыркнул Гарри. — Вдруг он умирает самым неожиданным образом из всех возможных. Не знаю, что привело меня в сад в день его смерти, но если бы я не пришёл и не увидел бы его таким энергичным, жизнерадостным… мне было бы легче. Но нет, мне надо было застать его за пару часов до смерти в самом жизнерадостном расположении духа из возможных. И вновь я узнаю от других, что он умер… И я не видел… не видел его тела. Это было… Я не знаю, я вдруг почувствовал себя таким незначительным. Это просто было слишком много для меня.

Гарри прерывисто вздохнул и обессиленно откинулся на спинку кресла, обхватив себя руками. Он не смотрел на мадам, будто бы даже забыв о её присутствии. И она ничего не говорила. Просто сидела рядом и слушала. И этого было достаточно.

— В тот момент я просто хотел оказаться подальше от всего… от своих чувств, от разочарований, от надежд, от сомнений — от всего окружающего и от самого себя. Тогда и начались мои активные астральные путешествия, которые чуть не свели меня с ума.

— И тогда они начались, тебе стало легче?

— Совсем нет. Мне стало хуже, — Гарри осёкся и несколько растерянно посмотрел на мадам. — То есть вроде хуже, но в то же время… Было тяжело в том плане, что я не мог нормально спать, я не знал, что со мной происходит, я не знал, во что верить — где реальность, а где фантазия, я думал, что схожу с ума, но мои прежние проблемы… В этих «видениях» я видел вещи гораздо ужаснее, чем то, что происходило в моей жизни. Да, мои родители погибли, когда я был маленьким, но всё могло быть гораздо хуже — они могли бы погибнуть на моих глазах в страшных муках или… Я мог и вовсе их не помнить, или они могли жить, но ненавидеть меня… И я не просто знал, что кому-то хуже, чем мне, я понимал их чувства, и мои проблемы от этого начинали казаться не столь… существенными. И это в неком роде… успокаивало, — неуверенно закончил Гарри.

Лицо мадам вдруг приняло озабоченный вид, она некоторое время размышляла, поджав губы.

— Гарри, — вкрадчиво начала она, наклонившись к нему, — ты же знаешь, что имеешь полное право переживать из-за своих бед и проблем, какими бы они ни были — серьёзными или не слишком? То, что у кого-то где-то ситуация может быть хуже твоей, вовсе не означает, что ты не можешь расстраиваться и грустить.

— Ну да, — нервно дёрнул плечом Гарри. — Я ведь… Я не то имел в виду. Просто возможность взглянуть на чужие несчастья дала мне понять, что моя ситуация не такая уж ужасная и мне не следует… — ещё не договорив до конца, Гарри понял, что пытался обмануть самого себя. Он посмотрел на мадам, прикусив губу. Логически он, может, и понимал это, но что-то внутри предательски заныло. — Вы думаете, я таким образом пытался отстраниться от своих собственных переживаний?

Мадам выглядела опечаленной.

— Возможно, Гарри. Нельзя глушить негативные чувства. Они не отключаются, потому что они нелогичны, или в них нет смысла, или потому что они неприятны. Но их можно спрятать в подсознательное, где они не будут причинять боли. Однако они всё равно будут разрушать тебя изнутри, ты просто не будешь знать, что это они.

Гарри только и мог, что смотреть на мадам широко раскрытыми глазами.

— Ты говорил мне, что перестал что-либо чувствовать, — задумчиво сказала она. — Я ответила, что это из-за страха вновь пораниться. Но теперь мне кажется, что это не единственная причина — как, собственно, это обычно и бывает. Ты помнишь тот эксперимент, что мы с тобой провели в начале наших бесед? — Гарри медленно кивнул, припоминая. — Я видела целую бурю у тебя в душе — бурю из негативных чувств. И они не где-то там, в твоём прошлом, — они здесь и сейчас. Ты весь переполнен ими и вот-вот можешь взорваться — и взрыв будет ужасен. Позже я было решила, что это то, что в тебе вызвали астральные путешествия. Но теперь я думаю, что это твои личные подавленные переживания: непризнанные, нежелательные, нелогичные — те, которые ты пытался изгнать. Но они не ушли. Они спрятались от твоего сознания за непроницаемой стеной. Мне кажется, это оттого, что ты слишком много знаешь… И слишком много понимаешь. Но чувства не согласуются с разумом. Сколько бы ты ни говорил себе, что твоё положение не самое худшее, что ты даже счастливчик и поэтому должен радоваться — всё равно больно.

— Вы тогда сказали, — медленно проговорил Гарри, — что этот ураган внутри меня чуть не убил вас, хотя вы взглянули на него лишь глазком.

— Так и было, — кивнула мадам невозмутимо, — но это я, а ты — другое дело. Эти чувства чужие мне, незнакомые, опасные, но для тебя они родные — они всецело твои, часть тебя. Ты знаешь, как с ними надо обойтись и как их приручить.

Гарри нахмурился.

— Знаю? Я не вполне уверен…

Мадам откинулась на спинку кресла, сложила руки на груди и задумчиво пожевала кончик нашейного платка.

— Ты знаешь, первые лет двадцать я словно жила в коробке. Коробка была моим домом, и я была счастлива в ней до тех пор, пока не выросла и не узнала, насколько она мала и скудна и что мир вне её полон настоящих чудес. Я не верила, что могу быть частью этого мира. Я выросла в коробке и приобрела её форму. Я была её частью. Но я сумела покинуть её навсегда. Выйти и распрямить спину, расправить плечи, поднять голову — я больше не обладала формой этой коробки.

Гарри обхватил себя руками. Мадам продолжала:

— Это произошло не сразу, вначале я покидала её на время и вновь возвращалась. Но мне становилось всё сложнее залезать в неё снова. Больно было возвращаться в эту коробку вновь, зная, как многообразен мир вокруг, и боясь никогда не вернуться. Но… Гарри, ты уже знаешь моё отношение к боли — мы с ней в дружеских отношениях. Именно боль укрепляла во мне мысль, что я должна рано или поздно покинуть эту коробку навсегда. Благодаря этой боли я и смогла на это решиться и обрести свободу.

— И… как же это сделать?

Мадам поднялась и подошла к жёрдочке, на которой важно восседал сниджет, — Гарри удивлённо поморгал: он и не заметил, как тот прилетел. Мадам осторожно погладила птицу по пёрышкам, та прильнула ей навстречу. Мадам удовлетворённо помурчала и вернулась на место.

— Я верю в то, что нужно принять боль — полностью, без остатка, не сопротивляться, отнестись к ней с должным уважением: встретить её, заглянуть в лицо, улыбнуться, поблагодарить за присутствие, позволить ей войти и занять своё место внутри. Тогда она отплатит тебе взаимностью, став твоим помощником, и, сделав своё дело, она уйдёт. Бывает, правда, боль слишком сильная, и из-за неё человек уже не может ни помочь себе, ни позвать на помощь и умирает. Нельзя позволить ей убить себя — нужно пропустить её через себя. Так было со мной. Только так я смогла обрести покой.

Гарри прикусил губу и обхватил себя руками.

— Это кажется… ужасно сложным.

Мадам прикусила губу.

— Это сложно, но не так, как кажется, — она взяла в руки клубок пряжи и медленно проговорила: — Представь себе огромный дом, в котором живут люди, но в котором никто никогда не убирается. Долгие годы.

Гарри вздрогнул от отвращения.

— Это не дом, а помойка. Там невозможно было бы жить.

— Ну, допустим, они время от времени выбрасывают мусор, распихивают вещи по шкафам, слегка протирают пыль на самых видных местах — так, чтобы в доме можно было существовать, — но никогда не делают генеральной уборки. Углы и труднодоступные места забиты комками пыли, полы и мебель покрыты засохшими пятнами, вещи раскиданы где попало, везде затхлый запах и пыль, вечная полутьма из-за грязных окон. Представляешь, что бы почувствовал человек, которому поручат вычистить этот дом?

— Ужас и панику — столько грязи и беспорядка можно сутками сортировать и чистить, и под конец он будет ни жив ни мёртв, — авторитетно заявил Гарри и про себя подумал, что уборка могла бы стать его профессией, у него был уже неплохой опыт. — Хотя, скорее всего, он выбьется из сил прежде, чем добьётся цели.

— Да уж, не самая простая задача. Но как ты думаешь, возможно ли одному человеку очистить этот дом?

— Пожалуй, — ответил Гарри и принялся вслух рассуждать: — Для этого нужно разбить дело на отдельные задачи — например, по комнатам. И начать с самого простого. Поставить перед собой цель — сегодня убрать только в одной комнате. Лучше всего начать с самой чистой — например, маленькой спальни. Скорее всего, за день комната будет сиять — и это взбодрит уборщика и принесёт уверенности в своих силах. Затем он может хорошенько отдохнуть и приняться за другую комнату.

— Немного посложнее? Например, зал?

— Возможно. Или… — задумчиво протянул Гарри.

— Или?

— Или он может приступить к самой сложной части — кухне, например. Возможно, потребуется даже не один день, но по окончании этой работы будет ощущение, что большая часть дела сделана и остальная работа пойдёт бодрее.

— Не будет ли это дело слишком сложным?

— Думаю, нет. Он уже вычистил одну комнату и знает, с чего лучше начать, знает некоторые приёмы — куда нужно обратить больше внимания, какие средства использовать.

Мадам широко улыбнулась.

— Отлично продумано! Значит, начать с малого? Задача уже не кажется такой огромной и неразрешимой, правда?

Гарри медленно кивнул и откинулся на спинку кресла. Мадам внезапно бросила в него клубок пряжи, Гарри машинально поймал его, что заставило ту улыбнуться.

— Мы с тобой уже давно начали эту уборку, когда ты рассказал о своих астральных путешествиях и чувствах из-за них, об ощущении пустоты внутри, а теперь о том мальчике, об исчезновении из твоей жизни родителей и Филлипа. Почувствовал ли ты что-то после того, как рассказал?

— Конечно. Я почувствовал существенное облегчение. И некоторое спокойствие.

— Что ты теперь хочешь сделать?

Гарри отложил в сторону клубок пряжи, поднялся, задумчиво прошёлся по комнате, словно испытывая новую мантию или обувь, и остановился у окна. Дождь уже закончился — или, по крайней мере, временно прекратился, и на горизонте даже проглядывал кусочек синего неба.

— Я бы хотел полетать, — внезапно сказал он. — Вы не составите мне компанию?

— С радостью, — без раздумий согласилась мадам и поднялась на ноги.

Спустя несколько минут они уже были в каморке для инвентаря, откуда мадам на правах профессора взяла служебную метлу, и они вышли из замка.

Вновь сесть на метлу было… странно. Сперва Гарри показалось, что он даже оторваться от земли не сможет, — он чувствовал себя полным профаном, будто никогда прежде не летал. Но, разумеется, он взлетел без проблем. Метла немного вибрировала в его руках, но несколько минут спустя он привык и приспособился к новому положению. Проснулись старые инстинкты, и вскоре Гарри уже чувствовал себя как птица в небе. Ветер свистел в ушах, мурашки бегали по коже. Но он не стал искушать судьбу и ограничился некоторыми простыми движениями, летая кругами и восьмёрками. В какой-то момент краем глаза он заметил движение рядом и, обернувшись, увидел летящего параллельно ему круглого сниджета. Он едва не попытался ухватить его, но что-то подсказывало, что он этого не оценит. Тот облетел вокруг него несколько кругов и скрылся в лесу. Гарри приземлился, тяжело дыша, чувствуя, как щёки кололо от холода. С лица мадам всё это время не сходила лучезарная улыбка.

— Ну вот, и я даже не была нужна! — наигранно расстроенно сказала она.

— Вы были мне нужны, — мягко ответил Гарри, и лицо мадам, казалось, засияло ещё больше.

— Гарри! — растроганно проговорила она.

— Хотите полетать?

— Только если ты будешь мне указывать путь.

— Я буду рад.

Мадам неловко взгромоздилась на метлу и неспешно поднялась в воздух. Гарри начал выкрикивать инструкции с земли. Мадам летала, как ребёнок, обнимая метлу всеми конечностями, но при этом улыбаясь и вскрикивая от радости. Они летали по очереди ещё какое-то время, пока не выбились из сил.

Тогда мадам наколдовала покрывало на пригорке у реки, вызвала домовых эльфов и попросила их принести им горячего чая и что-нибудь перекусить. Некоторое время они спокойно ели.

— Вы знаете, впервые в жизни я чувствую, что иду по правильному пути, — вдруг признался Гарри, который долго пытался понять это странное ощущение внутри и найти ему имя.

— Ты не представляешь, как я рада это слышать, — ответила ему мадам. — Это чудесное чувство, не так ли?

Гарри медленно кивнул.

— Чудесное… — повторил он, и лицо его стало решительным и мрачным, когда он сказал: — Я бы хотел вспомнить свои астральные путешествия. Но мне отчего-то страшно.

— Отчего тебе страшно?

— Я не знаю. От того, что я вспомню нечто очень тревожное, что может перевернуть весь мой мир, и, скорее всего, не в лучшую сторону.

— И что тогда?

Гарри посмотрел на мадам и вдруг фыркнул.

— Пожалуй, ничего смертельного.

Мадам усмехнулась. Переменив позу, она осторожно сказала:

— Если ты действительно этого хочешь, то есть один способ помочь тебе. Он гораздо более мягкий и естественный, чем тот, к которому мы прибегли в начале нашего пути. Это своего рода игра. Тебе нужно будет задействовать своё воображение. Я буду говорить тебе, что делать, и ты должен будешь это представлять и рассказывать мне обо всём, что я спрошу. Но для этого тебе придётся довериться мне. Ты должен будешь следовать моим инструкциям.

— Я согласен, — незамедлительно ответил Гарри. — Я вам полностью доверяю.

— Ты уверен, что сможешь? Ты привык полагаться только на себя.

Гарри посмотрел на метлу и с уверенностью сказал:

— Я смогу.

Мадам улыбнулась.

— Отлично, Гарри. Но для этого тебе нужно сначала хорошенько отдохнуть и набраться сил — лучше несколько дней. Возможно, перед этим ты вспомнишь ещё что-то, что тебя гложет и чем ты бы хотел поделиться…

Гарри покорно кивнул.

— Хорошо. Как скажете...

* * *

— Представь, что ты находишься в безопасном и уютном месте. Можешь сказать, что пришло тебе на ум?

Они вернулись с этому вопросу неделю спустя. Гарри чувствовал себя уже более уверенно. Начали они с привычной медитации, но в этот раз Гарри направил все свои силы на то, чтобы полностью расслабиться. Он сосредоточился на бархатном голосе мадам, велевшем ему слушать своё дыхание, пытаться расслабить все группы мышц. Она говорила медленно, немного напевно, делая большие паузы между фразами и предложениями. Со временем Гарри погрузился в некое состояние между сном и бодрствованием. Тогда мадам начала давать ему инструкции и задавать вопросы тем же спокойным, гипнотическим голосом.

— Это… этот кабинет, — тихо ответил Гарри.

— Хорошо. Постарайся представить как можно больше подробностей. А теперь пройдись по комнате, исследуй её. Что есть рядом?

— Вокруг стены — только они светлые, — всякие полочки с книгами, подушки и одеяла, всё мягкое и тёплое.

— Звучит очень уютно, Гарри. А у этих стен есть двери?

— Нет, я их не вижу.

— В любой комнате должна быть дверь, Гарри. Иначе ты бы в неё не попал. Присмотрись. Должно быть, она просто хорошо замаскирована.

— Да, действительно, я вижу дверь.

— Почему бы тебе не подойти к ней. Что за ней? Хочешь открыть и посмотреть?

— Нет, не хочу.

— Почему?

— Мне страшно.

— Понимаю. Ведь за ней может быть что угодно. Любой был бы напуган. Какие ощущения в твоём теле вызывает этот страх?

— Холодный пот, руки и ноги дрожат. И тугой комок в груди, он будто душит меня, мне тяжело дышать.

— Он не может быть внутри — ведь он не часть тебя. Он как существо, вцепившееся в твою шею. Остановись на мгновение, глубоко вдохни — почувствуй, как напряжение скапливается в твоих лёгких, и выдохни его вместе с воздухом, а затем спокойно оглянись: не стоит ли оно за твоей спиной?

— Вы правы, это существо.

— Как оно выглядит?

— Оно похоже на осьминога — у него много щупалец, он слизкий.

— Ну, насколько я знаю, осьминоги хоть и гадкие на вид, не так уж опасны. И уж точно не едят людей. Попробуй внимательно заглянуть ему в глаза и спросить, зачем он это делает.

— Он не знает. Это единственное, что он умеет делать.

— Как интересно! Должно быть, он так же растерян и напуган, как и ты. Попробуй успокоить его. Ласково обними его и скажи: «Ты там, где ты должен быть. Спасибо за то, что ты здесь. Ты делаешь меня человеком. Ты делаешь меня сильнее». Чувствуешь, как расслабляются его щупальца, как он обмякает в твоих руках?

— Да… я чувствую.

— Теперь оглянись и попробуй найти что-нибудь в комнате, чем он бы мог занять себя.

— Клубок ниток.

— Клубок ниток очень неплохое решение. А теперь аккуратно возьми его в руки — не бойся, ему уже нет причины сопротивляться, он не видит в тебе опасности, он тебе доверяет — и отнеси туда, куда он захочет. Затем дай ему клубок ниток. Ему должно понравиться. В конце концов какая ему разница, во что вцепляться.

— Похоже на то. Он вроде бы доволен.

— Отлично, а теперь вернись к двери. Ты можешь открыть её?

— Пожалуй, да.

— Ты открыл? Что за ней?

— Там темно и холодно.

— Холодно? Что же можно с этим сделать?

— Я надену тёплую мантию.

— Замечательно! А какие ощущения вызывает в тебе темнота?

— Дрожь. Мышцы одеревенели. Мне тревожно.

— Как выглядит тревога?

— Она словно цепи, окутывающие меня.

— Вероятно, они не слишком сильно окутывают тебя, раз ты можешь двигаться. Попробуй их аккуратно распутать, не паникуй и не нервничай, чтобы не пораниться. Выходит? А теперь положи их туда, где они могут пригодиться.

— Я повесил их в книжный шкаф.

— Вот и славно. А теперь вернёмся к темноте, что ты можешь с ней сделать?

— Я могу зажечь свет.

— Гениально. Зажигай! Теперь ты видишь, что там впереди?

— Там лестница наверх.

— Стоит на неё подняться?

— Не знаю. Она может быть слишком длинной и может вести к тупику.

— Помнится мне, это единственный выход из комнаты, а значит, он должен вести на улицу. И он вряд ли будет настолько длинным, что ты не сумеешь подняться. Что можно сделать, чтобы облегчить подъём?

— Можно подниматься постепенно, делать передышки, посидеть немного.

— Отличная идея, Гарри. Так и поступим.

— Я поднялся.

— Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо. Я почти не запыхался. Впереди ещё одна дверь.

— Ты можешь её открыть?

— Она заперта.

— Ключ наверняка должен быть где-то поблизости. Поищи в различных выемках.

— Вы правы, я нашёл его под половиком.

— Хорошо, Гарри, ты молодец. Теперь открывай дверь.

— Замок ржавый, плохо поддаётся. Но всё же открывается. Петли скрипят, меня ослепляет яркий свет, в лицо ударяет холодный ветер.

— Должно быть, ты вышел на улицу, это замечательно! К счастью, ты в тёплой мантии. И тебе просто нужно время, чтобы глаза привыкли к свету, — закрой их и постой немного на пороге. Начинай открывать их потихоньку. Что ты видишь?

— Здесь уже не так светло. Всё серо. И это… башня. Ваша башня. Тут ничего нет, совсем пусто.

— Что ты от этого чувствуешь?

— Ничего. Мне ни плохо, ни хорошо — мне никак.

— Как думаешь, тебе не составит труда пройти дальше, чтобы глянуть на то, что находится внизу?

— Нет. Я подхожу. Внизу… люди. Море людей. Они все чем-то заняты.

— Например?

— Спорят друг с другом, дерутся, танцуют, спят, играют, ловят бабочек… — вдруг Гарри резко замолчал. — Мне кажется, среди них я вижу Луизу. Она обернулась ко мне и помахала рукой — это точно она.

— Кто такая Луиза, Гарри?

— Она одна из людей из моих астральных путешествий. Но она особенная — она видела меня и даже могла разговаривать.

— Ты рад её видеть?

— Нет. Мне всё равно. Но… я понимаю теперь, что я видел всех этих людей в своих астральных путешествиях, — Гарри замолчал и нахмурился.

— Что ты чувствуешь от этого?

— Я чувствую тяжесть на груди.

— Что это?

— Я не знаю… Возможно, это сострадание. Я хочу помочь им, спасти их.

— Как оно выглядит?

— Оно похоже на огромное, толстое существо. Но, кажется, оно довольно белое и пушистое. Однако оно сидит у меня на груди, и я не могу пошевелиться.

— Внимательно рассмотри его и спроси, почему оно не может просто сесть рядом с тобой, почему обязательно накидываться на тебя?

— Оно не знает. Оно просто больше не знает, что делать.

— Судя по описанию, оно похоже на собаку — например, на староанглийскую овчарку. Такие собаки обычно дружелюбны, спокойны и преданы. Возможно, он тоже взволнован и пытается уберечь тебя. Погладь его за ушами, ласково обними и скажи: «Ты там, где должен быть. Спасибо за то, что ты здесь. Ты делаешь меня человеком. Ты делаешь меня сильнее». А затем помани его на место рядом с собой.

— Он слез.

— Значит, он доверяет тебе и слушается! Теперь строго скажи ему: «Сидеть!» Как он отреагировал?

— Он… сел.

— Здорово! Тогда мы можем вернуться к людям внизу. Ты сказал, что хочешь помочь им. Как ты думаешь, это возможно?

— Нет, не могу.

— Почему?

— Потому что они там, а я — здесь.

— Может, ты мог бы спуститься к ним?

— Нет. Только если я спрыгну вниз, я смогу быть среди них, но тогда я умру.

— Оглянись, может, рядом что-то есть?

— Рядом совсем пусто, я же говорил.

— Интересно. А если бы у тебя была метла?

— Я бы смог спуститься, но я всё равно не смог бы им помочь.

— Почему?

Гарри молчал долгое время, затем открыл глаза и посмотрел на мадам.

— Потому что я — астральный дух. Лишь моё сознание находится рядом с ними, а им нужна физическая помощь.

— Тогда зачем твоё сознание покидает твоё физическое тело и отправляется путешествовать само по себе?

— Возможно, оно ждёт, что физическое тело последует за ним.

— Возможно ли?

— Многие их этих людей жили в далёком прошлом. Не могу же я путешествовать в прошлое и менять его. К тому же… не все эти люди нуждаются в помощи. Некоторые моменты наполнены счастьем. Некоторые — самой обычной повседневностью.

— Тогда, может, не поэтому твоё сознание отправляется странствовать? Не затем, чтоб разыскать тех, кто нуждается в помощи. Ты не способен помочь тем людям. Ты не ответственен за их беды. Ты видел, как смерть подкрадывается к людям, но ты ничего не мог с этим поделать. Ты не был там и быть не мог. Ты не мог им помочь. Это не было задачей, которую ты провалил.

— Вы правы, я не был там и быть не мог, — медленно повторил Гарри. — Я не мог им помочь. Это не моя ответственность, — он закрыл глаза, глубоко вздохнул и задержал дыхание, сосредотачиваясь на распирающем ощущении в лёгких, и когда оно стало почти невыносимым, он медленно выдохнул. Затем он повторил упражнение пару раз и наконец открыл глаза. — Но что тогда?

— Ты мне скажи. Что это тебе даёт? Что было бы, если бы не было этих путешествий? Чего бы ты лишился?

— Я видел людей очень разных, — задумчиво сказал Гарри. — Я видел очень разные чувства и эмоции — плохие, хорошие и нейтральные. Я узнал людей так, как, возможно, никогда не смог бы их узнать за всю жизнь.

— Я могу это понять, — тихо проговорила мадам, склонив голову. Гарри внимательно оглядел её, заглянул в глаза, затянутые молочной плёнкой.

— Так что, моя магия отправила моё сознание странствовать по пространству и времени для того, чтобы узнать людей поближе? Но зачем мне это было нужно?

— А что дало тебе это знание и понимание людей?

— Я испытал к ним… сочувствие и… уважение. Я захотел помочь им, позаботиться о них, утешить.

— Ты думаешь, они заслуживают уважения и помощи?

— Да.

— Все?

— Я не знаю. По крайней мере, те, кто хочет что-то исправить.

— Например, ты?

Дыхание перехватило, Гарри вскинул на мадам растерянный взгляд.

— То есть моя магия хочет показать мне, что многие люди заслуживают помощи и счастья. И я в их числе? Я не виноват в своих проблемах, я несчастлив, потому что жизнь была ко мне несправедлива и я заслуживаю заботы и помощи?

Мадам осторожно кивнула. Гарри нахмурился.

— Но разве это не то же самое, что вы рассказывали о себе и своих силах?

— Звучит похоже, — невозмутимо отозвалась мадам. Гарри резко поднялся с кресла, подошёл к окну.

— А вы не могли сказать мне об этом с самого начала? — бросил он несколько раздражённо.

— Гарри, это ведь не то, что надо услышать, это то, что надо почувствовать. К тому же… Я, по-твоему, что, мысли умею читать? — возмутилась мадам. — Откуда мне было знать, что тебе было нужно то же, что и мне? Ты был не слишком-то разговорчив, знаешь ли. — Она фыркнула. — Мерлин, ну ты и сказал: только представь, если бы я подошла к тебе с такими словами! Ты бы счёл меня сумасшедшей и стал избегать всеми правдами и неправдами!

Гарри бросил на неё мрачный взгляд и принялся нервно прохаживаться по комнате, осмысливая новую идею.

— Гарри, ответь мне ещё на один вопрос, — серьёзно начала мадам, — хотел бы ты никогда не знать о том, что заставляет тебя мучиться, — ни о том, что ты увидел в астральных путешествиях, ни о том, что рассказали тебе родители перед смертью?

От последних слов кровь застыла у Гарри в жилах, мышцы задеревенели.

— Нет, — выдохнул он.

— Но только представь: ты бы не знал о том, сколько кругом несправедливости и жестокости, ты бы перестал думать о том, чего у тебя нет и… — мадам вдруг осеклась, почувствовав — или в её случае увидев — волну ужаса, окатившую Гарри. Он обхватил себя руками и забормотал:

— Нет… нет, нет. Лучше бы не стало. Стало бы только хуже — мои собственные чувства не изменились бы, но я бы не знал их причин и тем более — не имел бы ни малейшего представления, как это изменить!

Гарри замер как вкопанный — невероятная мысль буквально сразила наповал и раскатала по земле, как каток, — а что, если именно в таком положении находится сейчас его брат? Что, если он мучился точно так же, как Гарри, но при этом ничего не мог понять!

— Значит, — раздался вдруг голос мадам словно издалека. — Значит, знать всё же лучше? Как бы ни заставляла правда страдать — она всё же лучше неведения?

Гарри посмотрел на неё так, словно она только что обратилась в кого-то иного. Ему вдруг захотелось убежать в ту же секунду. Но куда? От своих чувств не убежать.

Он упал в кресло и стиснул зубы. Мадам молчала, давая ему время прийти в себя. Через какое-то время Гарри ответил на вопрос мадам:

— Знания — сила? Год назад я бы с уверенностью сказал, что знания — проклятие. Теперь… Я не хочу забывать ничего. Всё, что я узнал, — всё имеет значение. Всё. Важно. Каждая деталь, — с трудом выталкивая из себя слова, произнёс он.

Какое-то время они молчали. Гарри мрачно осмысливал информацию, пытаясь прийти к определённому решению. В конце концов он поднялся и серьёзно сказал:

— Я должен спуститься с той башни.

— Зачем? — осторожно спросил мадам.

— Я был слишком рад уйти оттуда. А это может значить только одно — именно туда мне и надо. Там есть нечто такое, от чего я спешно отводил свой мысленный взор слишком долгое время.

— Если ты считаешь это необходимым… Но давай в следующий раз? Это был тяжёлый день. Тебе надо отдохнуть и успокоиться.

Гарри некоторое время напряжённо раздумывал над предложением, затем медленно выдохнул и устало сказал:

— Вы правы, мне нужно отдохнуть... Это было тяжёлое упражнение. Но... мне стало легче.

* * *

И вновь Гарри стоял на воображаемой башне, похожей на настоящую башню у кабинета мадам Симони.

— Оглянись вокруг: есть ли что-то рядом, с помощью чего ты бы мог спуститься? — спросила мадам.

— Тут пусто. Совсем пусто.

— Дай-ка подумать. Если ты на башне, на которую единственный выход через комнату с одной дверью, то, возможно, эта башня не только выход из комнаты, но ещё и вход? Через неё ты и попал в комнату. Тогда как ты мог оказаться на этой башне?

— Может, я прилетел?

— Очень похоже на то! А как ты прилетел?

— Может, кто-то оставил меня здесь, а сам улетел?

— Не исключено. Или… ты сам туда прилетел.

— Но как? Я бы оставил где-то метлу или ещё что-то.

— А что, если рядом нет никакого средства, потому что всё это время оно всегда было при тебе? Например, за твоей спиной — поэтому ты его никогда не видел. Возможно, именно оно утяжеляет тебя, но именно оно поможет тебе взлететь. Оглянись хорошенько, внимательно прислушайся к себе. Может, ты можешь управлять этим грузом на спине?

— Вы правы! Это… это крылья! Гигантские крылья!

— Ты можешь их расправить?

— Ну, раз они мои, то… должен. Я попробую… Мерлин, они тяжёлые! Но они слушаются меня, мне удаётся ими взмахнуть, и, когда я их расправляю, я лучше держу равновесие.

— Как здорово, Гарри! Ты можешь с их помощью взлететь?

— Ну, мне надо привыкнуть к ним, восстановить над ними контроль…

— Конечно, не спеши, у тебя столько времени, сколько нужно. Как ощущения?

— Ощущения… прекрасные. Моё сердце колотится, и это… приятно!

— Теперь ты можешь в любой момент улететь туда, куда надо. И если тебя внезапно скинут с башни — ты не разобьёшься в лепёшку. Разве это не чудесно?

— Это чудесно.

— Ты можешь спуститься и посмотреть на то, что находится внизу?

— Я… Наверное. Здесь очень высоко.

— Что ты чувствуешь?

— Живот немного сводит и голова кружится.

— Почему?

— Я боюсь, что не смогу взлететь и просто разобьюсь.

— Но, Гарри, ведь у тебя есть крылья, как у самой настоящей птицы! Разве может птица разбиться?

— Только если её крылья сломаны.

— Твои крылья целы?

— Похоже на то.

— Так целы или похоже, что целы?

— Они целы, вы правы. Но мне всё равно страшно.

— Разумеется, ведь это ново для тебя. Всем страшно перед новым опытом. Скажи своему страху спасибо за то, что он тебя оберегает и заставляет подумать дважды, прежде чем действовать. Но есть у тебя реальные причины этого не делать? Всё же ты уже летал на метле, это не совсем ново для тебя. Новый только способ.

— Вы правы, это не слишком ново для меня. Это как полёт на метле.

— Хочешь ещё постоять, или мне тебя подтолкнуть?

— Нет, я сам… Я сам справлюсь.

* * *

Какое-то время они просто сидели в тишине. Затем Гарри подскочил и метнулся к окну, чтобы открыть его.

— Вы же не против? Мне сейчас очень нужен воздух. — Мадам и моргнуть не успела, а Гарри уже отворил окно одним резким движением и начал ходить из стороны в сторону, нервно потирая руки.

— Конечно, — пробормотала она и поднялась, чтобы заварить им обоим успокаивающего чая.

Гарри некоторое время измерял комнату широкими шагами.

— Что ты… что ты чувствуешь по поводу того, что увидел? — осторожно спросила мадам, щедро кидая в чашки ромашку и пустырник.

— Очень многое — одновременно хорошее и плохое. — Гарри остановился и серьёзно посмотрел на мадам. — Но, каким бы ошеломляющим это не казалось сейчас, я рад, что теперь я всё знаю и у меня есть шанс разобраться со всем.

— Гарри… — растроганно отозвалась мадам.

Тот закрыл глаза, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов и мысленно отодвинул в сторону самые тяжёлые аспекты увиденного и сосредоточился на самом лакомом кусочке. Лицо его просветлело.

— Я встречался с ним. Вы можете в это поверить? Я встречался с братом! — неверяще выдохнул он, вцепившись в свою шевелюру. — Я встретился с ним много лет назад, когда мои родители ещё были живы и ещё ни слова не сказали мне о брате. Я встретил его случайно, в чужом городе, как будто… будто судьба свела нас тогда. Я приметил его в толпе людей, и он обернулся… Ни один из нас не знал друг о друге, но мы сумели найти друг друга в сердце огромного города. И когда мы увидели друг друга, мы оба моментально почувствовали близость друг к другу. Будто… между нами была связь. Мне казалось… впервые в жизни я был на своём месте, понимаете?

Мадам молча добавила в чай по половине флакончика настойки валерьянки и передала Гарри его чашку, и тому показалось, что она не вполне понимала волшебство момента, в то время как у него в груди расползался жар.

— Вы что, не понимаете? Это произошло на самом деле и… и это всё по-настоящему, это не плод моей фантазии! Он — настоящий. Я видел его и узнал… даже несмотря на то, что не знал ещё о его существовании, я узнал его. И… и он узнал меня тогда, а значит… а значит, узнает и в следующий раз, понимаете?

Мадам улыбнулась.

— Я понимаю, как много это значит для тебя, я так за тебя рада, — она приложила руки к груди.

— Мерлин… — Гарри плюхнулся в кресло и вцепился пальцами в волосы. — Мерлин, если бы я только знал тогда… Если бы они рассказали мне немного раньше… — Гарри застонал и спрятал лицо в ладонях.

— Что бы было?

Гарри неверяще уставился на мадам.

— Как это что? Всё бы было совсем по-другому. Всё было бы прекрасно.

Мадам села напротив Гарри. Помолчав, она твёрдо сказала:

— Тогда как же замечательно, что ты всё-таки узнал правду. Что ты знаешь её сейчас. Ты можешь всё исправить.

Гарри кивнул. В груди сжался комок.

— Я знаю… И поэтому я могу исправить… Вы правы, как никогда, мадам. Вы правы. Именно я должен всё исправить.

* * *

Полупрозрачный тюль вновь скрыл лицо малыша. Он лукаво смотрел на Гарри сквозь него и шаловливо улыбался. Гарри начинал крутиться, будто не видел его, и озабоченно качать головой и разводить рукам. Тогда малыш не сдерживался, высовывался из-за тюля и принимался озорно хохотать, размахивая ручками и топая ножками по полу. Гарри радостно хлопал в ладоши и прыгал. Затем малыш пробегал по комнате вокруг Гарри и снова прятался, и всё повторялось.

Поддавшись азарту, Гарри дождался, когда малыш отвлечётся, и спрятался за полками с игрушками. Сквозь щель он видел, как малыш повернулся к тому месту, где Гарри стоял мгновение назад. Улыбка моментально пропала с его лица, бровки сошлись на переносице. Лицо скуксилось — вот-вот расплачется. Грудь Гарри будто сжало в железные тиски.

«Нет же, малыш, я же с тобой только играю», — подумал он и спешно выглянул из-за полок. Когда взгляд малыша упал на Гарри, его личико тут же разгладилось, на нём засияла широкая улыбка, на щёчках образовались милые ямочки.

— Уи-уи! — счастливо пропищал он самым очаровательным образом и захлопал в ладоши, а затем снова спрятался за тюлем. Но Гарри не мог вдохнуть. Он подбежал к брату и, приблизившись к его лицу, пламенно прошептал, смотря ему в глаза через прозрачную ткань:

— Я найду тебя! Слышишь?! Я всегда найду тебя, где бы ты ни был! Чего бы мне это ни стоило!