Ловкость рук и никакого мошенничества (гет)

Они лежали в темноте и молчали.

У Драко была просто огромная кровать, и при желании они могли за всю ночь ни разу даже не коснуться друг друга, но именно сейчас очень хотелось чувствовать его рядом. Астория нашла его руку и сжала её со всех сил. Слишком тяжёлый день. Слишком много событий и информации. Слишком много всего.

Сон не шёл. Сколько бы она не пыталась сомкнуть глаза и успокоиться, ничего не получалось. В голову лезли беспорядочные тревожные мысли, в груди испуганно билось сердце, а где-то в животе свернулся ледяным спрутом липкий страх. Как можно уснуть после того, как её обвинили в убийстве шестерых человек? Как можно уснуть, зная, через что именно прошёл Драко несколько лет назад? Как можно уснуть, когда со всех сторон её обступают холодные тени вопросов без ответов?

Драко тоже не спал, хотя очень старательно делал вид. Астория повернулась к нему, вглядываясь в тонкий аристократичный профиль. В темноте черты лица не разглядеть, однако она отлично их помнила, и воссоздать в памяти не составило труда.

— Спишь? — едва слышно прошептала она. Драко повернул к ней голову, и — она почти физически почувствовала это — горько улыбнулся, ответив таким же шёпотом:

— Нет.

Они снова умолкли, не зная, о чем ещё говорить. Казалось, во всём поместье стояла тишина, глубокая и беспросветная. От неё звенело в ушах. Астория вдруг почувствовала, что дрожит и придвинулась к Драко поближе, обвила его руками, прижалась изо всех сил. Он успокаивающе погладил её по волосам.

— Расскажи мне о своей тётушке, — уткнувшись ему в грудь, попросила она.

Он молчал. Дышал тяжело и глубоко, неотрывно глядя куда-то в темноту. Сердце его колотилось, словно ошалевшее.

— Она была сумасшедшей. Настоящей сумасшедшей. Я познакомился с ней только после пятого курса, до этого мать редко даже упоминала её имя. Вряд ли я знаю о ней больше, чем знают все.

Ему было тяжело говорить, Астория почувствовала это сразу. Он не шевелился и не отводил взгляда от какой-то только ему видимой точки в бездне темноты — или памяти?..

— Я не знаю, что тебе о ней рассказать, — наконец, произнёс он после долгой паузы. — Она убивала людей. Ей это нравилось. Беллатриса была одержима идеей чистоты крови и мирового господства. Она обожала своего Лорда. Кажется, даже была влюблена в него.

— А ты?

— Что — я?

— Почему ты его поддерживал?

Она не должна была спрашивать — Астория поняла это сразу же. Он моментально напрягся, прижал её к себе ещё крепче, так, что на несколько мгновений перехватило дыхание.

— Мне было пятнадцать. Лорд казался борцом за справедливость. Отец его поддерживал, и я...

— Ты не должен оправдываться.

— Но я хочу!

Он резко сел на кровати, неестественно прямая спина была напряжена так, что даже в слабом лунном свете, просачивающемся сквозь портьеры, видна каждая черта. Казалось, Драко сейчас где-то совсем не здесь, не в тихой и просторной спальне Малфой-мэнора.

— Я был дураком, — вымолвил он после затянувшегося молчания. — Я должен попросить у тебя прощения.

Она ошарашенно смотрела на него во все глаза. Потом осторожно поднялась и придвинулась ближе:

— За что?

— Ты — магглокровка, Астория, — горько выдохнул Драко. — И ты самое светлое, чистое и доброе создание из всех, кого я знаю. Ты искренняя, умная, весёлая. С тобой мне легко, я чувствую себя так, словно в мире вовсе нет проблем. Ты — лучшее из всего, что было и есть в моей жизни. Но ведь всего несколько лет тому назад я убивал таких, как ты!

Это не стало для неё потрясением, ведь она видела обрывки сражений в его воспоминаниях, но всё равно содрогнулась от осознания самого факта.

— Все вокруг только и твердили о том, что нужно очистить магический мир от грязи! Что только чистокровные волшебники могут создать лучший порядок! Что магглы воруют нашу магию, растрачивают её на свои приземленные, ничтожные, бытовые дела. А я слушал! И верил, понимаешь?! На самом деле верил!

Он уже дрожал всем телом, совсем как она недавно. Астория порывисто обняла его за плечи, притянула к себе. «Плевать, пусть даже мир взорвется, даже если мне снова сотрут память, даже если во мне просыпаются тёмные силы, плевать!» — пронеслось в голове. Она прикоснулась к его лицу, чувствуя, какое оно измученное, нервное, напряжённое, обхватила ладонями, повернула к себе — и поцеловала. Глубоко и горько, резко и надрывно, жарко и жадно.

Его руки обхватили её талию, и Астория наконец почувствовала ошеломительное спокойствие. Это — правильно. Быть здесь, за сотни миль от Лондона, родителей, Дафны, от искусства и Академии, от друзей и знакомых, от такой привычной антикварной лавки — правильно. Её место — здесь. Он теперь — её жизнь. Другой у неё больше не будет.

Они замерли, всё ещё тесно прижимаясь друг к другу. Она слушала его успокаивающееся дыхание, и больше ничто в этом мире не имело значения.

— Нам нужно поспать, — прошептал он тихонько. — Завтра сложный день, все эти Поттер, Грейнджер, Уизли, убийства, дела...

— Мы всё переживём, — ответила она твёрдо. Он улыбнулся, уткнувшись носом ей в плечо.

— Куда же мы денемся...

Они снова улеглись в постель, так и не разжав объятий. А через несколько минут, когда граница между реальностью и сном уже была не совсем четкой, где-то на краю сознания Астории мелькнула мысль о том, что нефритовая волшебная табакерка осталась в её маленькой квартирке в Шордиче… и сон укрыл их обоих одеялом, спрятав от внешнего мира.

...Очередное утро было мерзким и холодным, в воздухе висел туман. По узкой мощёной улице Лондона шёл человек, кутаясь в своё не слишком-то тёплое пальто. Ледяной промозглый воздух ноября обжигал лицо. Он поднял воротник и прятал лицо за полами шляпы, он старательно отводил взгляд ото всех прохожих и не поднимал глаз.

Человеку было слегка за сорок, щёки его густо заросли щетиной, а ботинки красовались несколькими дырами. Он не ел уже два дня, и его немного подташнивало от голода. Совсем недавно — или давно? — он видел смерть, очень близко, и от этого на душе было гадко, а движения сковывал липкий страх. Он не хотел идти вперед, но ноги словно сами несли его по улице. Он даже не знал толком, куда идёт.

Тот, мёртвый, в последние минуты своей жизни тоже не понимал, что делает. Он распахнул двери своего дома и выбежал на порог, руки его дрожали, а в глазах плескались страх и бессилие. Он не хотел умирать. Он пытался остановиться, но руки не слушались, упрямо тянулись к шее. Лезвие ножа блеснуло в тусклом свете фонаря, когда он поднес оружие к горлу. Руки уже не дрожали, а тряслись, он боролся — боролся сам с собой, но всего через мгновение из неровной, рваной раны на горле хлынула тёмная вязкая кровь.

Человек видел это с другой стороны улицы. Он как раз устроился на просторной лавке и пытался уснуть, спрятав руки в глубокие карманы никудышного пальто. Оттуда самоубийца был виден ему, как на ладони. Человек различал каждое его движение. Наверное, он мог бы помочь, но в воздухе витало что-то страшное, зловещее, тёмное. Страх сковал всё вокруг, настоящий страх, сковал его тело, и он мог только смотреть на то, как из самоубийцы вытекает жизнь.

Но самое жуткое — умирающий не издал и звука. Он не кричал и не плакал, не звал на помощь и даже не хрипел, захлёбываясь кровью. Он умер очень быстро. Казалось даже, почти мгновенно.

Человек был напуган, но... в его карманах не было и гроша, а свет, льющийся из дверного проема, выглядел таким тёплым и дарил столько надежды! Быстро поднявшись с лавки, он торопливо перебежал дорогу и поднялся на крыльцо. Мертвец смотрел на него широко раскрытыми глазами. Из раны на горле всё ещё вытекала кровь.

Человек обчистил дом быстро. В мгновение ока проверил все обычные места для заначки, пролистал книги, открыл ящики с бельем. Нашёл кошелек, в котором сиротливо ютились двадцать фунтов и кредитная карточка. Забрал наручные часы — можно продать в ближайшем ломбарде. Попытался неумело стереть свои отпечатки пальцев.

Нужно было уходить, он знал это совершенно точно. Хоть на улице поздняя ночь, соседи или случайные прохожие могли заметить широко распахнутую дверь в любой момент. Человек выскользнул из дома, и уже намеревался сбежать, куда глаза глядят, но вдруг остановился над телом. Мертвец не отводил от него взгляда. В ещё тёплой руке он сжимал блестящий окровавленный нож.

Человек не знал, что с ним произошло. Этот нож вдруг словно стал для него центром Вселенной. Как одурманенный, он протянул руку и отобрал его у мертвеца.

И вот теперь он брёл улицами утреннего Лондона, дрожа от холода и слабости. Желудок сводило судорогой, однако он напрочь позабыл о помятой двадцатке, бывшей гарантией горячего завтрака. Он зябко кутался в старое пальто, чуть не шарахался от людей и — не знал, не знал, куда идёт. Ноги сами вели его, а разум словно заволокло предрассветным туманом. В его кармане, будто раскалённый, жёг ладонь нож. И хотя всего несколько часов тому назад тот, другой, перерезал им себе горло, на нём не было ни единой капли крови.

Где-то далеко, на одной из площадей, начали бить часы. Человек остановился и внимательно сосчитал удары. Половина девятого. Пора.

Он свернул в переулок, словно знал дорогу, как свои пять пальцев. Среди небольших магазинчиков, что жались друг к другу на этой улочке, мягкий жёлтый свет лился только из одной витрины. Старик Томпсон всегда открывал свою лавку ровно в восемь.

Когда человек вошел внутрь, над дверью негромко звякнул колокольчик. Старик развернулся к нему, натягивая на лицо добродушную улыбку, но подозрительно оглядывая его с головы до ног.

— У меня для вас что-то есть, — прохрипел человек, не узнавая своего голоса.

— Я вас внимательно слушаю, — осторожно ответил Томпсон, напяливая свои очки. Нож, казалось, скоро прожжёт дыру в кармане. Человек вынул его и молча положил на стол.

— Да это же... — удивленно протянул антиквар. Он поднял взгляд на странного посетителя, но тот уже поспешно покинул помещение — даже не попросив денег.

Мистер Томпсон осторожно взял кинжал в руки и внимательно его оглядел. Он сразу же узнал именно этот серебряный кинжал середины ХІХ века, который несколько недель тому назад принес в магазин один из покупателей. На душе было тревожно. Он думал о том, что люди не отдают антикварам старинные вещи просто так, что на оружии точно висит криминальный след, что нужно позвонить в полицию как можно скорее. Он думал об этом, но не мог оторвать взгляда от мастерски исполненного кинжала, украшенного растительными орнаментами и изуродованного гравировкой в виде змеи, выползающей из черепа. Он смотрел на него, не мигая и не двигаясь. Змея на рукоятке, казалось, не отрывала от него своего холодного серебряного взгляда.

«Убей», — вдруг раздался у него в голове высокий женский голос. Он вздрогнул и растерянно завертел головой по сторонам, но кинжал из рук не выпустил. Казалось, он уже никогда не сможет отдать его кому-то другому.

«Убей», — повторил голос, и он испуганно отступил назад, прижимая кинжал к груди. Тот был горячим и едва заметно вибрировал в его руках. Мистер Томпсон задрожал и закрыл глаза.

«Ты не нужен. Твои сыновья бросили тебя, а жена уже давно сгнила в земле. Девчонка не любит тебя, что бы она там не говорила. Это просто работа. Она с тобой, пока ты платишь ей».

Он отчаянно замотал головой, а из глаз полились слезы. Очки слетели с головы и упали на пол, отчётливо хрустнув. Женский голос звучал в голове всё громче и настойчивей.

«Ты лишний. Ты одинокий. Убей. Убей. Убей!»

В магазин из подсобки влетел кот и мгновенно зашипел. Шерсть его встала дыбом, а глаза округлились. Мгновение спустя кот прыгнул на мистера Томпсона, больно впившись когтями в его руку. Тело обожгло резкой болью, но выпустить кинжал старик уже не мог.

«Всем станет лучше без тебя. Слышишь? Всем. Станет. Лучше!»

По щекам его катились слезы, но он, слово марионетка, резко, дёргано вскинул руку и острый кинжал вонзился в его горло, рисуя последнюю, жуткую, кровавую улыбку. Мистер Томпсон упал на пол, испуская последний свой вздох. Он умер мгновенно и тихо. Кот оглушительно мяукал и дёр когтями его одежду.

Астория проснулась от собственного истошного крика. Испуганный Драко тряс её за плечи, а в дверях застыла побледневшая Гермиона. За окном стояло серое туманное утро.

— Я здесь, слышишь, я здесь! — повторял Драко, как заведённый, сжимая её со всей силы. — Всё хорошо, это просто сон, слышишь, просто сон...

Она сорвалась с постели, схватила волшебную палочку и ринулась к выходу из спальни. Сердце билось где-то в горле, а щеки обжигали горячие слёзы. Этого не может быть, этого просто не может быть! Гермиона схватила её за руку, но она с легкостью вырвалась и побежала по коридорам древнего поместья. Она должна увидеть это собственными глазами, она должна убедиться, она должна быть там, в антикварной лавке, она...

Следом за ней бежал Драко, Гермиона запустила в нее Петрификусом — откуда она знает, как называется это заклинание? Откуда в её голове это холодное знание?..

— Астория, остановись! Прошу тебя, остановись!

Голос Драко бил по ушам, но сейчас она не могла его послушаться. Дом и окрестности накрыты антиаппарационным куполом, нужно всего лишь вырваться за его границы и аппарировать в лавку. Она никогда ещё не делала этого самостоятельно, но была уверена — сегодня получится.

Астория сбежала вниз по лестнице и пересекла просторный холл. Двери распахнулись перед ней, словно сами по себе, и она выбежала на улицу, помчалась напрямик, через сад, по гравийной дорожке. Босиком, в одной только просторной рубашке Драко, она совсем не чувствовала холода и боли. Ворота были уже так близко, оставалось всего несколько десятков ярдов, но Драко настиг её и обхватил за талию, повалив на землю. Палочка выпала из её рук, она со всех сил брыкалась, но он держал крепко, не обращая внимания на её потуги.

— Он не может быть мёртв! Он не может быть мёртв! — словно в бреду повторяла Астория, пытаясь освободиться.

— Тихо, тихо, тихо... Я с тобой, слышишь меня? Я с тобой!

Их догнала запыхавшаяся Гермиона. Не решаясь вмешаться, она стояла над ними, растерянно разглядывая отчаянную борьбу.

— Кто не может быть мёртв? — наконец, осторожно спросила она, и Астория вмиг почувствовала, как силы покидают её. Она обмякла в руках Драко, и её с головой накрыло понимание: это — правда. Это всё правда. Мистера Томпсона больше нет.

— Мистер Томпсон зарезал себя. Кинжалом, — пробормотала она и разрыдалась. Гермиона и Драко потрясенно переглянулись. Никто из них не был к такому готов. Астория рыдала горько, сотрясаясь всем телом. Содранные о гравий колени и ладони надсадно ныли и горели, из царапин выступила кровь. Драко всё ещё прижимал ее к себе, но она не чувствовала почти ничего. Только боль. Только огонь.

— Акцио тёплые мантии и обувь Астории, — вымолвила Гермиона после нескольких минут молчания, взмахнув волшебной палочкой. Где-то в поместье едва слышно хлопнула дверь, а уже через несколько мгновений у неё в руках оказалась одежда. Она накинула одну мантию на себя, другие отдала Драко. Тот бережно, словно маленького ребенка, закутал рыдающую Асторию в тёплую ткань и надел на ноги туфли.

— Где он? — спросила Гермиона, взмахивая палочкой и снимая антиаппарационный купол над поместьем.

— В магазине, — ответила Астория как-то отчуждённо.

— Аппарируем, — скомандовала Гермиона резко и строго, и все покорно взялись за руки. Через секунду их затянул холодный водоворот аппарации.

Когда Астория вновь раскрыла глаза, она снова увидела его. Мистер Томпсон лежал на полу в луже крови, глядя в потолок. Руди уже не мяукал, лишь остервенело метался из угла в угол. Астория медленно высвободилась из объятий Драко и сделала шаг к старику. Из глаз её всё ещё катились слёзы.

Словно сквозь пелену она слышала, как Драко опустил жалюзи, скрывая лавку от внешнего мира, и увидела отблеск серебристого сияния — Гермиона, видимо, отправила Патронус Гарри. Но для неё уже ничего не существовало. Медленно, даже не чувствуя страха, она подошла к мистеру Томпсону и опустилась подле него на колени.

— Мой бедный мудрый волшебник... — прошептала она едва слышно. Её руки будто по своей воле потянулись к нему.

— Не трогай! — резко выкрикнула Гермиона, но её предупреждение уже не имело никакого значения. Астория сжала, что есть мочи, ладонь старика. Ту самую, которая держала знакомый серебряный кинжал.

Мощнейшая вспышка осветила всё вокруг, и обжигающая всепоглощающая боль заполонила на мгновение её мысли. Ей показалось, что из кинжала метнулась серая дымчатая тень, впиталась в её тело — в груди стало тесно. Левую руку обожгло огнём, и Астория ясно почувствовала чье-то присутствие в себе. Голова разрывалась от чудовищной боли, глаза почти ничего не видели, но, в то же время, она почувствовала огромную мощь, и волна магической силы накрыла её с головой. Не помня себя, Астория потеряла сознание.

На её левом предплечье извивалась чёрная змея, выползающая из черепа.