Мята (джен)

Хорошо, что его угораздило свалиться в этот мир как раз тогда, когда в нём пылало лето, пусть и предпоследнее перед концом света. Брюн, целиком ютившийся на скалах, увитых плющом и травами, лесенкой скатывался к морю, где качались у причала пришвартованные корабли, и было интересно смотреть за тем, что творится внизу, сидя на каком-нибудь уступе.

Конрад боялся многого в незнакомом и наверняка злом мире, но пока что не видел такого, чего можно было бы взаправду испугаться. Его преследовала тревога, что однажды "Весенняя птица" и "Зимний гром" снимутся с якоря и уйдут, забыв его. В самом деле, кому он нужен, разве что Айке — чтобы грел его, священника, наглухо закутанного в холод. Впрочем, Айке был хорош хотя бы тем, что его можно было согревать и быть ему нужным, а ещё тем, как он серьёзно смотрел, словно пытаясь понять, не шарахнется ли от него Конрад в следующий момент. И тем, что было заметно: Айке уважают, побаиваются, но не любят. Разве что Якоб, но тот, как только можно было сойти на берег, не вылезал из дома своей вдовушки. Кажется, её звали Мэй, и с ней и её покойным мужем была связана какая-то тёмная история, но Конрад ни о чём не спрашивал, даже из любопытства. Эти люди сами знают, что делают. Например, поселили в её доме отбитую у пиратов кэналлийку. Конрад мельком видел Элеонор, которая на дриксен не понимала ни слова, но не заметил в ней ничего особенного. Обыкновенная девушка, немного напуганная, но он тоже не представлял собой образец мужества, свалившись на капитана Бюнца.

Он уже сообразил, что нельзя показывать, что боишься, потому что иначе будут либо насмешки, либо разговоры, и неизвестно ещё, что хуже. Поэтому, пока корабли стояли в порту, а его самого никто не держал, можно было убежать куда-нибудь и забраться повыше, чтобы смотреть с высоты, чем он и пользовался.

Дорога была узкой и каменистой, едва ли разъедутся два всадника. Вдоль дороги гнездились колючие кусты, усыпанные продолговатыми красными ягодами, но он опасался тянуть их в рот: ягоды даже на вид таили в себе что-то жгучее и нехорошее. А выглядели даже ярче заката, что сейчас медленно разгорался над скалами, дальше и выше города увитыми древесными корнями, укрытыми плотными кронами, усыпанными мягкой хвоей. В лесу было прохладнее, чем на дороге, но он пока не уходил с облюбованного валуна. К ночи нужно было возвращаться на корабль (присмотревшись, Конрад различил далеко внизу тёмное пятнышко "Весенней птицы"), впрочем, его отсутствия наверняка никто не хватится, как не хватился раньше.

Наконец он сполз с валуна и отправился вниз по дороге своей обычной немного дёрганой походкой, засунув руки в карманы. Хорошо очищать себя как луковицу, рассматривая и так, и эдак, копаясь в прошлом, отмечая ошибки, находя в душе гниль или свет. Для этого нужен только тихий летний вечер и нагретый солнцем валун. Он поймал себя на том, что уже давно не использовал магию, хотя для этого можно было только прошептать несколько слов. Неужели сам мир готовит его к тому, что он станет обычным человеком? Тогда он не сможет спасти тех, кого ему доведётся здесь полюбить, и любовь обернётся болью. К такому ли готовит его этот мир? Не лучше ли отказаться от предложения Айке пойти рука об руку — и выбрать одиночество, чтобы избавиться от боли, которой и так было много в его жизни до этого? Но тогда Айке тоже останется один, окружённый своим мертвящим холодом, и некому будет протянуть ему руку в темноте.

До ужаса захотелось увидеть звёзды, они были так мудры, как человеку не под силу, они смотрели на обитаемые миры и следили за всем, что в них происходит. Холодный звёздный свет был древнее моря, которое шумело вдалеке, и хотя Конрад по совету капитана и пытался полюбить море, звёзды он любил больше. Он задумался, может ли человек когда-нибудь стать звездой или для этого нужно слишком ярко светить при жизни, но в этот момент его размышления были прерваны быстрыми шагами позади, и он обернулся, вжавшись в кусты и ожидая какой угодно опасности.

Но его нагнала женщина, которая шла в одиночестве, держа на локте небольшую корзинку, прикрытую белой тряпкой, и он тут же узнал путницу: это была Мэй. Глупо было надеяться, что она его не заметит, и как есть, заметила, остановилась, присматриваясь. Конрад уже сообразил, что в этом мире все люди, и мужчины, и женщины вели себя с осторожностью, вот и сейчас она наверняка оценивала, не представляет ли он опасности для неё. Он тоже оценивал и прикидывал, что дальше будет, но только он её боялся, а вот она его — нет.

— Здравствуйте, — несмело сказал Конрад.

— Здравствуйте, коли не шутите, сударь, — ответила Мэй. Он так и бегал взглядом по её светлым косам, полным рукам, лежащим на рукояти корзины, а потом сообразил, что таращиться неприлично, и стал смотреть на край её платья, понятия не имея, что ещё можно сказать и как разойтись, если идти им всё равно в одну сторону, в город.

— Да вы же с "Весенней птицы", — выручила его Мэй. — А что же вы в кусты забрались?

Вопрос её был бы праздным, но не в этом случае: Конраду хватило ума сообразить, что она заметила, как он пытался спрятаться, и намекала ему, что стоя в колючках теперь, он выглядит как дурак.

— Я... просто так, — соврал он и уцепился за первую попавшуюся тему:

— Эти ягоды ведь нельзя есть, так, сударыня?

— Верно, — ответила Мэй, — разве не знаете, съешь — так умрёшь. А ещё собираетесь проситься в ученики к мэтру Бельцу, — укорила она.

Конрад смотрел на неё, не зная, что сказать. С одной стороны, он попал впросак, показав, что не знает самых простых вещей, которые здесь знали даже малые дети, и уже одно это было подозрительно. С другой стороны, она проговорилась, что ей известны его намерения и планы... но как? Наверняка Айке по дружбе сказал Якобу, а тот уже — Мэй. Почему-то очень ясно представилось, как Мэй и Якоб лежат рядом в темноте, лениво рассуждая о настоящем или вспоминая прошлое, и вдруг стало стыдно, как будто подглядывал.

— Что же вы краснеете, — рассмеялась Мэй, — честное слово, как маков цвет.

Он постарался придать своему лицу не такое угрюмое и настороженное выражение, какое наверняка отражалось на нём раньше. Конрад мог бы мысленно потянуться к Мэй, словно ощупывая её своими мыслями, угадывая настроение и намерение, как недавно определил яд в красных притягательных ягодах, но мешало смущение, которое не давало сосредоточиться.

— Пойдёмте вместе, если я вас ничем не обидела, — предложила Мэй, перехватывая корзинку.

— Чем же вы могли меня обидеть? — запротестовал Конрад, смутно догадываясь о существовании правил особого речевого этикета, которые неплохо было бы ныне применить. Тут же он догадался, что его слова с большой долей вероятности были поняты как согласие на совместную прогулку до города. Прогулку, во время которой он будет хранить тягостное молчание, не зная, о чём говорить, чтобы совсем не проболтаться о своём происхождении. Ну или не обидеть Мэй случайным словом, которое он, как всегда, скажет, не подумав. Маг, владеющий даром изменять мир словами, не должен ими бросаться, но он всё ещё периодически забывал следить за языком или за поступками.

Он отцепился от кустов и пошёл рядом с Мэй, которая двигалась теперь медленнее, чем когда шла одна. Не иначе, ждёт, что Конрад будет развлекать её подобающей беседой, всё же она не какая-то простолюдинка, а богатая мещанка и наверняка много читала и не сидела дома взаперти. Но о чём он мог с ней поговорить?

Конрад осторожно скосился вбок. Мэй была чуть ниже его ростом, плотно сложена. Красивая, уверенная в себе женщина с едва заметными точками веснушек на лице. Она прожила на десять лет больше, чем он, и наверняка многое повидала и испытала. Недаром о том, что она вдова, говорили с каким-то странным выражением. Видно, непростой была смерть человека, за которого она вышла замуж. А может, она сама поспособствовала его смерти?

Конрад снова с опаской взглянул на Мэй, прикидывая, может ли эта спокойная женщина быть убийцей, и решил, что может. Он уже знал, что в любом из миров всё может оказаться не таким, каким выглядело. Странно, но решив, что Мэй убийца, он не испытал большего смущения и тревоги, чем раньше.

— О чём вы, сударь, задумались? — спросила его Мэй, снова беря на себя инициативу в разговоре.

— Я... раздумываю, не будет ли дерзостью с моей стороны предложить понести вашу корзинку, — неловко соврал он.

Мэй засмеялась и тут же прекратила.

— Сколько слов! — воскликнула она и протянула корзинку ему: — Несите, раз хочется, там только трава.

— Трава? — переспросил Конрад, принимая корзинку, которая в самом деле не была так тяжела, как он подумал.

— Я ходила собирать кошачьи ушки для мэтра Бельца, — пояснила Мэй. — Чтобы он не просто так помогал мне с Элеонор.

— Надеюсь, с ней всё в порядке? — быстро спросил Конрад, ухватившись за новую тему. Мэй посмотрела на него лукаво, наверняка решила, что он заинтересован в спасённой девице.

— О да, вполне. Она уже выучила несколько слов, но без Рейкерта никак не обойтись, — ответила она. — Пусть "Зимний гром" скоро уходит, но на первых порах его помощь пришлась очень кстати.

Конрад кивнул, опять не зная, что сказать. Он подумал, что бедная девушка очень рада земляку, несмотря на то, что он предал родину и стал своим среди врагов. С другой стороны, он не знал, как обстояло дело с человеком, к которому он хотел проситься в ученики. Возможно, потом, когда они станут доверять друг другу, он спросит Бельца о том, как так вышло. Но это только в том случае, если тот ему не откажет. И если сам Конрад наберётся смелости и попросит. Ведь уже несколько дней он трусил вместо того, чтобы подойти с просьбой.

Задумавшись, он приподнял наброшенную на корзинку тряпицу, чтобы посмотреть, как же выглядит то, что здесь называется кошачьими ушками. Пахнуло мятой. Корзинка была до половины полна её листочками, аккуратно отщипнутыми по одному, и венчиками с белыми точками цветов. Наверное, у Мэй все руки пропахли мятой, сама она вся ею пропахла — и подол платья, которым она задевала листья, и волосы, которые она поправляла руками, испачканными суховатым мятным соком. Наверное, и Якоб сегодня почувствует этот запах, наверное, заснёт легче обычного.

Он понял, что опять думает непристойности о женщине, которая не принадлежала ему и никогда не будет. и в этот раз дело, кажется, не в смелости, а в том, что он ей не нужен. У неё есть Якоб... а может, и Рейкерт?

— Господин Айсен, — тихо сказала Мэй. — Вы о чём-то таком думаете, что прямо жалко вас становится.

Он спохватился и попробовал сделать так, чтобы на лице не отражалось мучительных раздумий и мучительного же стыда.

— Отчего же? — спросил он. — Я думаю о том, что вы прекрасны.

Это было дерзостью, но одновременно и правдой. Интересно, что ей придётся по душе, а на что она рассердится? Конрад невольно отвёл взгляд и стал снова смотреть на ворох листочков в корзинке. У него пока никак не получалось долго смотреть кому-то в глаза: он начинал тревожиться и в конце концов смотрел куда угодно ещё, рискуя навлечь на себя чужой гнев или подозрения во лжи.

Мэй не рассердилась.

— Благодарю вас, сударь, — ответила она, сама глядя на дорогу впереди себя. — Поверьте, мне приятно.

Не решила бы она теперь, что он говорит комплименты не просто так, а потому, что рассчитывает на её благосклонность! Конрад понятия не имел, мог ли простой и с виду дежурный комплимент быть здесь расценен как намёк на серьёзные чувства. А если да? А если Мэй уже всё взвесила и решила намекнуть ему на положительный ответ — куда теперь деваться? Разве что сквозь землю провалиться от стыда, когда придётся бежать от неё, поджав хвост и оскорбив её одним этим поступком. Наверное, такие женщины, как Мэй, не прощают пренебрежения. Или напротив, она выше того, чтобы навязываться человеку, который нерешителен или не хочет её?

Вдруг Конрад понял, что несмотря ни на какое смущение, уважает Мэй. Она овдовела, но прекрасно жила одна и распоряжалась собой по своему усмотрению. Он не смог бы так, он был ещё слишком зависим от людей, которые его окружали, и ему не приходилось выбирать, как выбирала Мэй. Напротив, это Айке его выбрал, но заслуженно ли?

— В свою очередь, — начал он, поняв, что молчание опять затягивается, — если вам что-то понадобится, вы вполне можете рассчитывать на меня — насколько моих сил хватит, я готов помочь.

— Разве что развлекать Элеонор, — улыбнулась Мэй. — Она настолько мрачна, что я не знаю, что может ей помочь. Только целыми днями вдыхает дым из своей трубки, наверняка и все кошачьи ушки до Рейкерта не дойдут. Но разве вы знаете кэналлийский?

— Не знаю, — пробормотал Конрад, но Мэй поняла его по-своему, в то время как он чуть не проболтался, что ему надо это проверить. Понимал же он, что ему говорят, и говорил сам, почему бы вдруг не оказаться, что он может объясняться с Элеонор? Правда, придётся потом придумывать, где он мог выучить язык южан...

Дорога стала немного шире и начала забирать вниз. Скоро она резко повернёт и пойдёт в обратную сторону, чтобы спуск к Брюну был плавным. На спуске Конрад неосознанно подал Мэй руку, и она приняла её, спустилась, опираясь и свободной рукой придерживая подол. Конрад боялся, что потеряет равновесие и упадёт вместе с Мэй и корзинкой, но, к счастью, всё обошлось, они почти достигли города, подойдя к нему с запада.

На узкой улице с низким, увитым виноградом забором Мэй остановилась. Никого не было на улочке, с одной стороной защищённой мягкими листьями, а с другой — склоном горы и уже тонущей в темноте.

— Спасибо, что проводили, сударь, — тихо сказала она. — Мне в ту сторону, а вам в порт, идите прямо, не собьётесь. Без вас было бы хуже.

— Вряд ли, — вырвалось у Конрада, прежде чем он успел одёрнуть себя. — Но спасибо.

— Если хотите, возьмите немного кошачьих ушек, — попросила Мэй, забрав у него корзинку. — Вот, берите горстью, заварите кипятком, успокоит, и сон будет хорошим.

Загребая в руку несколько умирающих листочков, истончившихся и холодных, он подумал, считать ли это намёком на то, что он дёрганый и плохо спит. Впрочем, откуда Мэй было это знать?

— Спасибо, — повторил он, жалея, что не сможет ни спеть, ни рассказать про этот вечерний миг, когда хочется и бежать, и остаться.

— И только-то? — усмехнулась Мэй, в полумраке её улыбка обнажила светлую полоску зубов.

— Я... — замялся он, не понимая, чего она хочет.

— Поцелуете меня? — просто предложила она.

В голове Конрада мгновенно пронесся вихрь мыслей и осел, как случайно поднятая снежная пыль. Неужели она всё же приняла комплименты за нечто большее? Или в их мире даже поцелуй ничего не значит? Или она просто живёт для своего удовольствия, черпая его во всём, что её окружает? Он не смог бы ответить ни на один из этих вопросов.

— Простите, не хотелось бы вас оскорблять, — сказал он едва послушавшимися губами и отступил на шаг. — Доброй ночи.

Он повернулся и сбежал в темноту по спускающейся вниз улице, испещрённой выступами камней, с риском упасть и переломаться. Чем дальше Конрад уходил от места, где бросил Мэй, тем больше его глодали муки совести. Может, нужно было всё же уступить? Она ведь лучше знает, что предлагает. Но при мысли о том, что она просила поцелуй, при осознании всего, что стоит за этим словом, его пробирала дрожь и он ускорял шаг.

Остановившись, чтобы отдышаться, он прислонился к какой-то стене и разжал руку, заставив мягкий свет появиться на кончиках пальцев, чтобы было легче рассмотреть награду. Пальцы, в которых были зажаты несколько листочков и один венчик, уже наверняка пропахли мятой. Белые цветы сияли крошечными каплями.

Конрад поднял голову к тёмному небу и увидел, что там уже загораются первые звёзды, капли света в беспредельной черноте.

Он спрятал мяту в карман и отправился на корабль.