Вчерашний вызываю сон... (гет)

Я хотела быть сильной, еще одна неделя в одиночестве меня добивала. Делать вид, что ничего не происходит, не замечать слежки, ходить на учебу и работу, покупать продукты, готовить для себя одной. Невыносимо. С жадностью вслушиваться в каждый шорох стало ежедневной пыткой, мешающей заснуть. Не плакать, не звонить, не провоцировать, просто жить… Как будто я могла так жить!

И вот очередной холодный вечер. Нет, на улице было почти лето, но в доме с потухшими окнами этого не ощущалось. Что обычно делают одинокие девушки? Ходят в гости, в кино, на вечеринки? Или сидят дома в депрессии с ведерком мороженого перед очередной мелодрамой на экране? Я же предпочитала книги… Положив том Оскара Уайльда на полку и потушив лампу, я, медленно раздевшись в темноте, легла в постель. На кухне изредка капает кран, примерно раз в четыре минуты. В комнате тихо тикает будильник, бросаю на него взгляд, уже два часа ночи, вставать в семь, надо спать. Подбив подушку повыше, закутавшись в одеяло и укладываясь на бок, я начала ждать вестников Морфея.

Просыпаться не хотелось, тем более будильник еще не звонил. Но сон куда-то настойчиво ускользал, уступая место мягкости и теплоте, которых никакое одеяло не могло подарить. Мое оголенное плечо, без сомнений, грела чья-то рука. Решительным и быстрым порывом я вцепилась в горячую ладонь. В ответ послышался тихий смех и моих пальцев коснулись теплые губы. Как некстати мои ноги запутались в одеяле, я брыкалась, пытаясь развернуться. Меня мягко остановили.

— Не спеши, у нас есть время, — прошептал мужчина, осторожно освобождая мои лодыжки.

Я ему верила, но не желала терять ни минуты. Пока его ладони поднимаются вверх, ненароком задирая подол ночной рубашки выше колен, жаркое нетерпение набирает обороты. Цепляясь за его плечи, пытаюсь дотянуться до губ, а добравшись до цели, начинаю тянуть крепкую ткань. Он чувствует мои порывы, отвечает на поцелуй и разрешает снять с него пиджак. Пробую сесть, но мой неожиданный и долгожданный визитер другого мнения. Поддаюсь ласковым рукам, заставляющим опуститься назад на подушку, с жадностью принимаю медленные медовые поцелуи. Прижимаясь к нему, едва не плачу от счастья, дрожащими пальцами убираю его волосы, щекочущие мое лицо.

— Я едва верю, что ты наконец здесь, — вымолвила я, пока он переключился на мою шею.

— Разве еще есть сомнения? Я же обещал, — шептал Голд, вновь находя мои губы.

Больше говорить я не могла, просто тонула в нежных волнах его касаний. Шелковые губы, неторопливый ритм, никакого напора. Пальцы легкими движениями порхали по всему телу, порой это было едва ощутимо, иногда на грани мягкой щекотки. Настойчиво пытаюсь притянуть его еще ближе и резко охаю, неожиданно коснувшись холодной пряжки брюк внутренней частью бедра.

— Какая же ты чувствительная. Жаль, не вижу твоего лица, — тихо произносит мужчина с улыбкой в голосе, обводя мое колено по округлому контуру. — Но прошу тебя, не суетись…

— У нас столько времени?! — спрашиваю я, подтверждая двусмысленность слов зазывным влажным поцелуем.

— Боюсь, недостаточно много, — отвечает он с разочарованием в голосе. — Я должен уйти до рассвета, — возвращает мне не менее манящий поцелуй. — Но достаточно для этого, — закончил Голд, снижая тон голоса и ставя печать сладости на моих губах.

«Тянущаяся сладкая нуга» — странная ассоциация пронеслась в мыслях, но так оно и было. Если меня редкость и опасность наших встреч подстегивала на горячее безумство, то в нем проснулась бескрайняя нежность, которая сводила с ума. Он не позволял себе ничего кроме поцелуев и легких касаний. Через некоторое время ему удалось добиться желаемого. Я оставила попытки как-то активно повлиять на происходящее, вовлеченная с головой в медленную тягучую пытку. Я старалась запомнить длину его волос, количество морщинок, скорость пульса на шее, глубину дыхания, температуру тела и прочие подобные странные вещи, но это единственное, что мне было доступно. Где бы он меня ни коснулся, тотчас под кожей начинали плясать теплые искорки, а сердце забывало, как правильно стучать, когда оказывались достойными внимания области около него. А еще он изредка тихонечко смеялся, особенно когда я начинала млеть и ругаться с собственным телом, но это было проявление ликования и искренней радости, и я без труда прощала эту вольность.

У нас было только полчаса. Целых полчаса в бездне этой слабости. Ничтожно малые полчаса…

— Ты еще успеешь вздремнуть, — заботливо произносит мой гость, баюкая в объятьях.

— Чтобы по пробуждении думать, что это был сон? — отзываюсь я, позволив укрыть себя одеялом.

— Заботься о себе, пока я занимаюсь делами, — мягко, но строго говорит мужчина. — Возможно, очень скоро тебе понадобится много сил.

— Когда ты вернешься? — пытаясь скрыть боль в голосе, спрашиваю я, наблюдая, как он облачается в пиджак.

— Всему свое время, — пауза. — Отдыхай.

Постель еще хранила его тепло и запах. Оставшиеся часы до подъема оставалось лишь терзать подушку и кусать губы от переполняющей нежной услады и подступающих слез.

* * *

Шел второй месяц… Лето пришло с экзаменами, жара ворвалась с окончанием сессии. Единственный плюс от этой передышки был в том, что я могла много читать. Нашлось время на забытые увлечения, вечерами я возвращалась к вышивке, которую начала еще, когда бабушка была жива. На работе взяла полную ставку до сентября, это немного спасало от одиночества.

На улице я чувствовала себя неуютно, мои нервы и внимание всегда были на пределе, ощущение слежки не покидало и в помещении, но все же становилось чуть легче. В компании знакомых тоже не удавалось расслабиться, после нескольких попыток меня взбодрить они бросили эту затею. За это время я оживала лишь несколько раз, и то ненадолго. Не могу объяснить эту привязанность и эмоциональную зависимость. Сложно представить, что было бы, не будь той встречи. Невозможно предположить, что будет дальше в нынешнем состоянии. Я старалась об этом не думать, просто жить, терпеть, тихо надеяться.

В один из поздних июньских вечеров, я по обыкновению возилась на кухне с одним из мудреных французских рецептов своей бабушки. Наверное, именно то, что меня застали врасплох погруженную в мысли, сыграло свою большую роль в резко необходимом каком-то действии. Шорохи из прихожей. Но я стояла, не оборачиваясь, предвкушая касания. Как это будет? Нежно от радости или настойчиво от нетерпения? Замереть и позволить решать ему, это не сложно, сложнее томиться в ожидании, пока он медлит. Медлит... Откуда-то приходит волнение, инстинктивно крепче обхватываю рукоять ножа. Но успокаиваюсь, когда наконец-то слышу приближающие шаги.

Я отчаянно нуждалась в его руках, крепких и надежных, ласковых и будоражащих. Слышать его дыхание, чувствовать его губы. В ответ была тишина. Волнение снова сделало скачек вверх.

Рассудок пытается выстроить логическую цепочку. Дверь. Ключ. Расположение комнат. Ночь. Время. Последнее напрягало, он никогда не упускал времени. Потихоньку поворачивая голову, я лишь краем глаза заметила движение грязно-зеленого цвета. В следующую секунду моей руки, сжимающей нож, коснулись не длинные изящные пальцы, а короткие и толстые. В шею впился не поцелуй горячих губ, а холодный метал пистолета. До слуха донеслись не сладкие шептания, а грубый приказ.

Мне следовало ожидать такого поворота, особенно после того, как Голд не смог побороть искушение видеть меня хотя бы раз в несколько недель. Хотя предполагаю, что они знали о нашей связи давно, а значит, это все было неминуемо.

Пока меня вели, держа под прицелом, в машину, я никак не могла выбрать тактику поведения. Но однозначно истерить был бы наихудший из вариантов, остается спокойная продуманность в его стиле. Слов похитителем было сказано мало, лишь четкое: «брось нож», и требование без глупостей следовать вперед. Мне не стали завязывать глаза, дорога была и так мне знакома. Мы ехали в дом Голда.