Рассвет империи. Часть I: Иногда они возвращаются (джен)

Великая княгиня стояла, крепко обняв себя за плечи, у большого панорамного окна, на котором проступали проекции городских защитных сооружений, схемы передвижения войск, линии вражеских атак. То и дело оживал встроенный в корону передатчик: у неё запрашивали разрешения на передвижение по населённым кварталам, просили подкрепления и медиков. Всё чаще, впрочем, в наушник било короткое полузадушенное «Kote!»[2]: очередной сын Мандалора прощался со своей Родиной, княгиней и жизнью.

— Мы привыкли, что мы неуязвимы, — тихо сказала она наконец. — Что наше миролюбие в сочетании с нашим искусством защищает нас крепче любого щита. Мы разучились по-настоящему бояться...

— Скорее наоборот.

Княгиня вздрогнула, обернулась. За пустым столом переговоров сидела Амидала, у неё за плечом стоял бледный тви'лекк.

— Вы научились по-настоящему бояться, — пояснила королева Набу. — И научились прятать голову не в шлем, а в песок. Раньше вы жили, зная, что война — беспощадная сука, которой нет дела, кого косить. Теперь вы уговорили себя, что война — это чудовище из детских страхов, от которого можно спрятаться под одеялом.

Княгиня поёжилась. Было сейчас в набуанке что-то нечеловеческое или даже сверхчеловеческое, что-то оттуда, из повестей о загробном суде. Поэтому она спросила резко и жёстко:

— Почему не в убежище? Я не приказывала вас выпускать.

— Щит уничтожен, стало опасно для жизни оставаться, — просто ответила та.

— Действительно, как я могла забыть...

Сколько лет Мандалор не видел войны — настоящей войны? Тысячу лет, получается. Тысячу лет назад прилетела Республика и «вбомбила их в каменный век», — любимая поговорка республиканских командиров, что тогдашних, что нынешних. До и после этого мандалорцы успешно истребляли сами себя (в гражданских войнах) и иногда — всяких отсталых дикарей (в грабительских набегах), но войны, настоящей, серьёзной, беспощадной... — губы княгини искривила горькая улыбка, когда она подобрала нужное слово: «цивилизованной». Цивилизованной войны они не знали. По старинке полагались на личное мастерство воинов, а не на технику или число. И вот цена прекрасному героическому прошлому, цена верности традициям: стоило прийти настоящему врагу, несравненные мастера ближнего боя и гениальные стрелки отдают славу Кенотафу...

* * *

Падме было почти жаль её — эту гордую и сильную женщину, вынужденную понять, что она сама, своими руками, если не гроб своему народу сколотила, то могилу выкопала точно. Не одна, конечно — сколько их было до неё, князей и княгинь, упрямо хранивших заветы предков? Но ведь Сатин Крайц была умнее многих из них, зорче, ближе к реальности. И всё-таки не захотела видеть правду.

— Прозрение всегда бывает запоздалым, — вполголоса хмыкнул Навара. — Это я вам как адвокат говорю.

Сатин оторвалась от схемы боя, развернулась, села за стол напротив них. Она молчала, но и так было ясно: битва проиграна.

— Это было неизбежно, княгиня, — кажется, Навара считал это утешением. — III Резервный — гроза джедаев, на его счету больше побед, чем у любого в этой войне.

— Почему же тогда он называется резервным? — удивилась та.

— Потому, что он не участвует в рядовых сражениях, в длительных операциях на выносливость, осадах... Его посылают туда, где нужен один мощный удар.

— Предупреждая ваш вопрос, — вмешалась Падме. — Первые два были уничтожены в первые месяцы войны, в геонозианское наступление. Вместе с фабриками. Это многое говорит о наших противниках, не так ли?

— Роботы и люди, подобные роботам, — согласилась Сатин. — И роботы в облике моих братьев. Я знаю, вы, должно быть, сейчас рассуждаете: вот, она не хотела идти на войну, и война пришла к ней. Может и так; но даже ценой Мандалора мои люди никогда не встали бы в строй рядом с... этим.

И всё же, как бы она сейчас не оправдывалась, Сатин знала, что она неправа и неправа фатально. Это было видно по её лицу, застывшему безэмоциональной маской, по неуверенным, но резким жестам, по затравленному взгляду. Так выглядят люди, загнанные в ловушку и не видящие выхода из неё.

Смешно, но Падме вспомнились "Братья" — третья серия третьего сезона, "Укрощение Неукротимого". Там у Мандалора было такое же лицо.

* * *

То была третья серия, которую курировали и финансировали не ГВГР[3] с Беренко, а Палпатин и его команда, и первая, в которую они решились вложить прямой антиджедайский подтекст. Вопреки книге, здесь Мандалор не проникался идеями Тьмы после первой же беседы с Куном. Нет, он ужасался и пытался переубедить друга — а не преуспев, в отчаянии бросался к Совету, чтобы предостеречь своих наставников и друзей от опасности которую несомненно представлял собой молодой ситх. Совет выслушивал его — и приказывал немедленно арестовать, как тронутого скверной. «Не имеет значения, что сейчас ты её отрицаешь; ты ей внимал, теперь она в твоём сердце». Серия заканчивалась тем, что вот так же, с помертвевшим лицом, Мандалор, как затравленный зверь, смотрел на приближавшихся со всех сторон бывших друзей, готовых хватать его и тащить в тюрьму. А на него — спокойно, преисполнившись чувства собственной благости — взирал Совет.

Равнодушных среди зрителей не было. Дошло до того, что Йоде лично пришлось прокомментировать скандальную серию — и, более того, как он ни вертелся, а пришлось признать, что по законам Ордена действительно полагалось арестовать, изолировать от общества и подвергнуть иным суровым наказаниям. Впрочем, как немедленно напомнил пресс-секретарь Совета Беллар Вайтвор, в нынешнее цивилизованное время Орден в любом случае не уполномочен на подобные действия и дело гипотетического Мандалора решал бы республиканский гуманный и справедливый суд.

Начало четвёртой серии — присягу Тьме и чудовищную бойню — зритель встретил воодушевлением и дружным одобрением.

* * *

Амидала не говорила — она била. Расчётливо и умело, точно по болевым точкам, не сомневаясь в своём праве бить и не размениваясь на милосердие. Не зря, не зря её называли то набуанской воительницей, то неумолимым бойцом Лоялистов. Правда, быть объектом её восхитительного искусства быстро становилось скучно. Вот и княгиня заскучала — благо, ничего нового Амидала ей не говорила. То-то и было, в общем-то, больно, что она просто озвучивала вещи, которые княгиня предпочла бы оставить про себя, а то и вообще не оформлять в слова.

Последние способные сопротивляться отряды отходили к дворцу. Небо, ещё недавно серебристо светившееся из-за защитного поля, теперь потемнело сильнее обычного: солнечному свету мешал вражеский флот, поясом обернувший планету. Третий и единственный резервный не подвёл своих хозяев: удар был один и он был сокрушительным.

Сатин вежливо извинилась перед Амидалой и вызвала оставшихся во дворце слуг. Раз Мандалор пал, следовало ждать гостей, а раз следовало ждать гостей, следовало их и встретить достойно.

— А достойная встреча, бывает двух видов, — объясняла княгиня служанкам. — Или сомкнутым готовым к сопротивлению строем — но это не наш случай, я не могу впустую тратить жизни своих подданных. Или праздничным столом — и это именно то, что нам остаётся.

Втайне она надеялась, что даже ситх не чужд простых человеческих рефлексов и даже он, попав в тенета протокола, поневоле ему подчинится. А мандалорский протокол был велик, ужасен и крайне сложен. Тем более, протокол торжественного княжеского застолья.

В зеркало смотреть не хотелось, и Сатин закрыла глаза. Парикмахерши свивали из её волос причудливый венок, переплетённый золотыми лентами и скреплённый драгоценными шпильками. Куаферки пристраивали на нём одну из корон, старательно крепили к горлу микрофон-виброуловитель, прятали в ухо наушник. Пока гримёр покрывала лицо княгини слоем пудры и румян, пряча под ними усталось и тяжесть поражения, доверенная горничная Бирнис защёлкивала широкие браслеты, которые были по сути своей рукоятями для светового клинка.

«Интересно, какие секреты таит наряд королевы Набу?», — мелькнула вялая мысль и тут же отлетела. Наверняка ведь, никаких. Только здесь могут ждать, что любой приём завершится сражением, любая беседа — ударом в спину. Набуане не воевали сами с собой столько долгих лет и не выработали полезную привычку служить лишь победителям — кто победил, тому и служить...

* * *

Пиршественная зала наполнялась — медленно, но неотвратимо. Как и следовало ожидать, примерно треть министров и не меньшая часть гвардии удалились присягать новым господам. И всё же большинство осталось: должно быть, логика и разум подсказали им, что неведомый рогатый ситх, некогда убивший мастера Джинна — это не очередной удачливый Сын, Паладин, Друг, Брат или кто-нибудь ещё Мандалора, дорвавшийся до княжеского венца.

Вот уже и Каджи явилась, прошла к сцене, как ни в чём не бывало, встала к микрофону. Торжественное застолье без песен — что драка без крови: вроде и всё хорошо, а чего-то недостаёт. Мешкали двое: Амидала и ситх. Лично Сатин видела в этом своеобразную иронию.

Но вот, наконец, и набуанка соизволила явиться. Разумеется, платье сменила. И даже накрасилась иначе, гораздо сильнее. Почти королевский грим получился. Что-то в ней неуловимо настораживало, какое-то мелкое несоответствие; а может — и даже наверняка — это было просто вызванное неприятным разговором лёгкое раздражение.

Каджи пела один из любимых гимнов Сатин — тот, который начинался со слов «Видишь, снег хоронит рассвет, ткёт свой белый саван ему». Его сложила одна из королев древности в ту пору, когда, одна против всего мира, она старалась отомстить за смерть своих родителей в одной из усобиц. Были там и слова, очень точно описывавшие нынешние чувства княгини: «Тяжесть небес на плечах очень мешает идти». Вот только она не собиралась отгораживаться от подступающей тьмы — ни зонтом, ни чужими спинами, ничем. Истинная дочь своей Родины, она ждала её, чтобы встретить лицом к лицу.

И дождалась.

Старый мандалорский анекдот рассказывал о пожилом бароне-паладине, к которому среди ночи ворвались слуги, крича: «Пожар, пожар!». Барон, если верить анекдоту, велел им выйти вон и доложить по форме. У Сатин Крайц слуги были получше вышколены, но чуть дрожащее «Владыка Дарт Мол со свитой к Великой Княгине!» прозвучало близким подобием тамошнего «Пламя к барону-паладину!».

Ещё раньше герольда, приближение дорого ставшего гостя возвестил шум боя и «Kote!» умирающих.

Кому они возвещали славу, вот в чём вопрос?..

* * *

Расправив плечи, спокойный и бесстрастный, ситх зашёл в распахнутые двери и пошёл по зеркально сияющему полу. Сатин чуть улыбнулась: собравшиеся держали себя в руках. Не дрогнул голос Каджи, не звякнул ни один прибор, лакеи продолжали обносить гостей, не сбиваясь с шага. Так и надо. Это Мандалор, Земля Воинов. Они не испугаются.

И вдруг — ситх даже не пошевелился! — в груди стало не хватать воздуха. Сатин просто не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Щёки горели, глаза слезились, рот и нос словно свинцом залило...

Было обидно, отчаянно обидно умирать вот так вот нелепо и внезапно. Того обиднее было, что её хитрость не сработала и для ситха их церемонии и ритуал — пустое место, даже не помеха.

А потом, обжигая, в лёгкие хлынул воздух.

Сквозь звон в ушах княгиня услышала самые неожиданные на свете слова:

— ...что вас привело в этот великолепный замок? Неужели по-прежнему мастер Кеноби? Но что заставляет вас искать его так далеко?

[1] Популярная ослышка от Motir ca'tra nau trasinya — «Те, кто стоят пред нами, да станут огнём в ночи», популярной среди мандалорских гимнописцев строчка, и интернет-мем, обозначающий оные гимны в целом. Восходит к одному очень старому голонет-ролику.

[2] «Слава!». На мой вкус, вполне годится в аналоги японскому «Банзай!»

[3] Государственное Вещание Галактической Республики; унитарное федеральное предприятие, контролировавшее большинство новостных служб, голонет-хостингов и головизионных каналов. Позднее — ИККГ ("Императорская Комиссия по Контролю за Голонетом", среди повстанцев известна как "Иди Купи Кило Говна").