Власть женщины сильней (гет)

Едва карета остановилась у крыльца палаццо Бельфор, кардинал Монтальто вышел. Уже отойдя на несколько шагов, монсеньор вернулся, дождался, когда выйдет синьорина делла Пьяцца, и сказал:

— Обдумайте мое предложение. Синьоре де Бельфор будет проще, если ей не придется беспокоиться за вас.

Стефания задумчиво посмотрела на кардинала:

— Вы все-таки заботитесь о ней?! А в вашем доме мне ничего не будет угрожать?

Укол был слишком ожидаемым, поэтому Бенвенуто коротко, с оттенком разочарования в глазах, склонил голову на прощание и направился вдоль по улице прочь от дома матери. Каблуки высоких сапог то и дело чавкали по жидкой грязи в выбоинах, там, где время и колеса повозок вывернули булыжники из мостовой. Менголли вновь пожалел, что так опрометчиво отослал лошадь. Пройдя квартал, он остановился на перекрестке. Неудовлетворенность разговором со Стефанией требовала действия. Постояв с минуту в раздумье, Бенвенуто свернул в боковой переулок, ведущий к мосту через Тибр и направился в сторону палаццо Портиччи.

Бенвенуто уже предвкушал встречу со своей синьорой, поэтому не обратил внимания на трех мужчин, мимо которых прошел ко входу на виллу Марии Сантаре. Один из них пристально, недобро посмотрел ему вслед. От внимательного взгляда не ускользнули ни алый кант по краю сутаны, ни мелькнувший под плащом муаровый кардинальский пояс. Мужчина сплюнул и бросил сквозь зубы своим товарищам:

— К нашей Мари ниже красных не ходят.

— Тот-то старик был, а этот ничего... Молоденький…

— Наверняка чей-то ублюдок.

— А когда-то капитан городского гарнизона был пределом ее мечтаний. Теперь-то поди и забыла…

— Ничего, я уже напомнил. Эта белокурая куколка сегодня мне за все заплатит. И не только звонкой монетой.

Товарищи говорившего расхохотались.

— Славно потом погуляем!

Хозяйка виллы Портиччи вышла к гостю почти сразу, словно ждала его.

— Монсеньор, — Мария присела в изящном поклоне, — такая честь для меня.

— Всего лишь честь, синьора?!

Мария поднялась и с улыбкой посмотрела на Бенвенуто:

— И радость, синьор Менголли.

Они обменялись еще несколькими фразами. Мария была приветлива, улыбалась, но Бенвенуто не мог отделаться от ощущения, что баронесса чем-то встревожена — слишком часто она беспричинно оглядывалась на окна, выходившие на улицу, слишком влажно блестели ее голубые глаза.

В комнате повисло молчание. И тут, по тому как Мария взглянула на него, по тому, как закусила губы при этом, кардинал понял, что она решилась открыть причину своего беспокойства.

— Монсеньор, — начала она, — я не знаю к кому еще обратиться… Сам Господь сегодня послал вас в мой дом. Мне нужна помощь.

— Я слушаю вас, синьора.

— По дороге сюда вы не заметили никого, кто внушил бы вам сомнение?

— Боюсь, я слишком торопился увидеть вас, баронесса.

Несмотря на смущение, Мария смогла улыбнуться в ответ.

— Но скажите же, наконец, что вас беспокоит, — поощрил ее к разговору Бенвенуто.

— Меня преследуют, монсеньор.

— Вас?! Но кто?

Пока Мария обдумывала как рассказать кардиналу о случившемся, Менголли успел выстроить несколько предположений, связанных с участием баронессы в судьбе кардинала Феличе Перетти.

— Меня преследует мое прошлое, монсеньор. Лука Маринетти, — с заметным страхом произнесла Мария имя своего обидчика. — Он был капитаном стражи в моем родном Монтепульчано. Красавец офицер, он не знал отказа у девушек и даже у благородных синьор нашего города. Мы встретились на маскараде. Я была так молода… Наверно я слишком добро улыбалась ему…

Небесно голубые глаза Марии наполнились слезами, баронесса нервно прошлась по комнате.

— Лука решил, что я должна… Что он может…

— Не надо, синьора! — остановил ее Бенвенуто. — Я понял.

Мария с благодарностью посмотрела в напряженные, встревоженные глаза молодого мужчины и продолжила:

— История могла закончится очень печально, если бы отец не обратился за помощью к монсеньору Роберто. Маринетти разжаловали, и вскоре он исчез из города. Дядя подыскал место в монастыре, где добрые сестры и мать настоятельница помогли мне пережить тот ужас. А после выдал замуж за барона Портиччи.

— А что же нынче? — спросил Менголли.

— Посмотрите, что передал мне сегодня утром слуга, — Мария вынула клочок бумаги из небольшого кошеля, закрепленного на поясе, и протянула его монсеньору.

Кардинал расправил записку и прочитал: «Привет, моя милая Мари. Не забыла еще меня и наши волшебные ночи? Давай встретимся сегодня вечером, вспомним вместе. Буду ждать тебя в саду на Авентинском холме после вечерней. А если ты вдруг сомневаешься, стоит ли приходить, так подумай о своем благодетеле Беллармине. Сперва я ему расскажу как ты хороша в постели с настоящим мужчиной, а потом он мне за все заплатит». Менголли поморщился от охватившего его омерзения: монтепульчанский офицер за несколько лет опустился до самого низкопробного шантажиста и лжеца.

— Отвратительно. Но почему вы не покажете это монсеньору?

— Если не найду иного выхода, обязательно покажу. Но, — Мария опустила глаза, — мне до сих пор очень стыдно. И я не хочу вновь напоминать дяде Роберто о той истории.

Бенвенуто шагнул к женщине:

— Синьора, вам нечего стыдиться! Пусть стыдится этот… — он едва сдержался. — Я помогу вам.

Баронесса подняла глаза, с надеждой всмотрелась в лицо кардинала. А он тем временем продолжил:

— Идите сегодня на эту встречу и ничего не бойтесь. Времени искать этого синьора в городе нет. Будем надеяться, что он совершит глупость и придет на назначенную встречу. А вы сделайте вид, что послушались его. Но не волнуйтесь, я буду рядом.

— Монсеньор! — встревожилась Мария, и ее ладони легли на грудь мужчины. — А если Маринетти будет не один?

Бенвенуто улыбнулся.

— Он возможно, — монсеньор сделал ударение на этом слове, — будет не один, а вот я точно буду не один, баронесса.

— Воистину, вас послало мне небо, монсеньор, — прошептала Мария.

Лучи солнца из окна окружали женщину сияющим ореолом, голубые глаза — распахнутые, подернутые влагой — с восхищением смотрели на мужчину, изящно очерченные, нежного кораллового цвета губы приоткрылись, маня и обещая. Баронесса протянула Бенвенуто левую руку, и он принял этот дар.

— Пора, — с сожалением Бенвенуто выпустил пальчики Марии из своих рук. — Мне нужно встретиться с одним моим хорошим знакомым и подготовиться к вечерней прогулке.

— Я боюсь за вас, кардинал. В Монтепульчано Лука слыл отменным фехтовальщиком.

Менголли усмехнулся:

— Ну, если в самом Монтепульчано… Простите, синьора, я не хотел обидеть ваш родной город. Но с преступниками я не фехтую. Для преступников у меня есть отряд сбиров. Ни о чем не беспокойтесь. Только держитесь смелее вечером.

— До встречи.

— Обещайте мне один поцелуй, моя синьора, после того, как все закончится.

— Обещаю, мой король.

«Надо бы мне поблагодарить вас, синьор Маринетти, при встрече. Уж больно вовремя вы объявились», — думал синьор ди Менголли, шагая по дорожке заброшенного парка на восточном склоне Авентинского холма. Когда-то этот парк был частью древней виллы, в центре даже сохранилась позднеантичная ротонда из белого мрамора. Следом за кардиналом, впрочем сейчас не отличавшимся ничем от любого синьора со шпагой на боку, шагал капитан ди Такко и несколько его товарищей по службе. Бенвенуто действительно был благодарен, но прежде всего Марии. За ее доверие и за повод развлечься. Ватиканские кулуары с их осторожными словами, осмотрительными поступками, тихими шагами и головокружительными комбинациями душили Бенвенуто. Со смертью отца мало что изменилось. Тот краткий миг, когда амбиции молодого кардинала получили хоть частичное удовлетворение, когда Виктория Морно свела его в личной встрече с графом Оливаресом и предоставила возможность личного доклада Его Святейшеству, так и остался единственным. Теперь монсеньора Монтальто от самостоятельной игры отделяла внушительная фигура Великого инквизитора. Но эта же спина и прикрывала его от трех хищников — Оттавиани, Боргезе и брата Иосифа. Если бы его покровитель не предъявил права на двух женщин, которых Бенвенуто ди Менголли считал только своими — графиню де Бельфор и Стефанию делла Пьяцца — верность кардинала Монтальто кардиналу Беллармино была бы абсолютной. А пока, чтобы сохранить возможность маневра и заручиться определенными гарантиями, Бенвенуто будет с племянницей монсеньора Роберто, с Марией Сантаре. Тем более общение это в самом ближайшем будущем обещает стать весьма приятным. Когда она смотрела на него своими голубыми глазами в обрамлении темных ресниц, смотрела с восхищением и смирением, Бенвенуто казалось, что он действительно влюблен.

Баронесса Портиччи оставила карету со служанкой и, запахнув полы плаща, расправив на лице густую мантилью, направилась к центру парка по оливковой аллее. Возле полуразрушенной круглой беседки из-за широкого узловатого ствола старого дерева вышел мужчина. Чуть позади Марии на дорожку вышли еще двое. «Ничего не бояться… Он рядом», — как молитву повторяла про себя баронесса.

— Синьора Портиччи, какая честь, — с издевкой в голосе проговорил синьор, остановившийся напротив женщины.

— Разве мы знакомы? — повела плечами Мария, хотя, конечно же, узнала капитана Луку Маринетти. Сохрани он возможность следить за собой, как это было тогда, когда он возглавлял городскую стражу, Лука остался бы красавцем офицером. Но последние годы, проведенные сначала в тюрьме, потом на флоте, и наконец в бегах, изрядно потрепали синьора Маринетти. Вот за это-то он и хотел взять с виновницы плату, с процентами.

— Мне-то казалось, что я тебя знаю, красавица Мария. Видишь, что ты сделала со мной, — Лука развел руками, словно демонстрировал потрепанный дублет и потертые сапоги.

— В этом я не виновата! Вы сами…

— Я?! Я тебя силком в постель не тащил! — рассвирепел Маринетти. — Ты же сама по всякому ко мне ластилась! А потом? Спряталась в уютном монастыре, вышла замуж и жила себе в довольстве. А что сделали со мной? Ты знаешь? Меня обвинили в том, что я колдовством и силой взял тебя, чтобы через твое невинное тело завладеть состоянием твоей семьи! Твое невинное тело! Да я не знаю каким по счету был у тебя, потаскуха!

— Не смейте меня оскорблять, синьор Маринетти! — гневно вскричала Мария, постаравшись скрыть страх. Страх не только перед яростью мужчины. Мария опасалась, что эти обличительные слова услышит Менголли и поверит Луке, а не ей.

Лука презрительно скривился:

— Оскорбить можно честную сеньору. Вас же ничем уже оскорбить невозможно. Скольких римских кардиналов вы обслуживаете в день, синьора? То-то они шастают один за другим в ваш палаццо!

Это обвинение, несправедливое, заставило Марию потерять осторожность. Тонкая женская ручка оставила алый след на щеке мужчины. В ответ Лука злобно рыкнул, схватил женщину за плечи и грубо завладел ее губами.

В стороне от каменных остатков беседки в зарослях кустов жасмина стояли Бенвенуто и Антонио.

— Не похоже на милую беседу, — заметил капитан, когда палец говорившего что-то мужчины обвиняюще указал на женщину.

— Подождем еще, — ответил Менголли, напряженно наблюдая за событиями на аллее.

Когда Мария оказалась в объятиях Маринетти, Бенвенуто сорвался с места, на бегу вынимая шпагу из ножен. Капитан ди Такко последовал за своим патроном. Его люди обходили подручных Маринетти, отрезая им путь к бегству.

Лука отвлекся, услышав предостерегающий возглас одного из своих друзей.

— Еще увидимся, — бросил он Марии и попытался бежать.

Не останавливаясь, Менголли промчался мимо баронессы. Вскоре Лука Маринетти оказался окружен тремя преследователями. Еще двоих ди Такко отправил на поимку успевших сбежать подельников шантажиста. Маринетти вынул оружие. Бенвенуто напротив, сдерживая дыхание после бега, вложил шпагу в ножны и обратился к Луке:

— Отдайте оружие капитану ди Такко, синьор Маринетти, и следуйте за нами.

Лука огляделся. Два дюжих сбира и вдобавок высокий, почти юноша, синьор — все трое при оружии. Маринетти всмотрелся в лицо молодого человека.

— А! Я знаю тебя! Священник, один из клиентов этой…

— Молчите, синьор Маринетти, или я прикажу убить вас прямо здесь, — перебил его Менголли.

— Хорошо, хорошо! — Лука примиряюще поднял руки.

В одной из них он все еще сжимал эфес шпаги. Ди Такко и его товарищ направили свои клинки на него. Но кардинал остановил их, склонив голову набок, он рассматривал противника.

Лука занервничал:

— Сколько? Сколько тебе заплатить, священник, чтобы ты отпустил меня?

Менголли продолжал задумчиво смотреть на Маринетти. После, заметив, что Мария Сантаре приблизилась к их компании, он указал на нее и сказал:

— Вот этот шарф.

— Что?! — непонимающе переспросил Лука.

Кардинал сокрушенно покачал головой и медленно повторил:

— Я хочу шарф синьоры Портиччи за твою жизнь.

Маринетти усмехнулся. Взгляд его перебегал с кардинала на баронессу и обратно, Маринетти пытался понять смысл предложения Менголли. Наконец, перехватив оружие поудобнее, он шагнул в сторону Марии. Второй шаг Лука сделать не успел. Единым, едва различимым движением Бенвенуто выхватил из ножен на спине кинжал и всадил клинок в бывшего капитана стражи. Выронив свое оружие, Лука неловко оперся на плечо кардинала, но тот оттолкнул его от себя. Падая, уже мертвое тело Маринетти соскользнуло с клинка Менголли. Кардинал брезгливо поморщился:

— Негодяй… — но тут же словно бы спохватился и начертал в воздухе над телом Луки крест: — Покойся с миром. Во имя Бога Всемогущего — Отца, и Сына, и Духа Святого. Аминь.

— Синьор ди Такко, вы засвидетельствуете, что этот преступник напал на даму, а после оказал сопротивление при аресте.

— Да, ваше преосвященство.

— Идемте отсюда, синьора Сантаре, — Бенвенуто взял под руку побледневшую баронессу и повел ее прочь от поляны с беседкой. — Где ваша карета?

— У входа… Там, — неопределенно махнула рукой синьора Сантаре. — Вам правда нужен мой шарф, монсеньор?

— Если только вы хотите выразить мне признательность, — Бенвенуто сжал пальчики Марии в своей руке. Они были поразительно холодными. Менголли остановился, пристально посмотрел в лицо Марии, поднес ее руки к губам:

— Он продолжал бы вас шантажировать и пугать, если бы остался в живых. И не известно, что он наболтал бы, если бы попал к судьям.

— Да, я понимаю, — она потрясенно смотрела на него. Вскоре кардинал увидел, как к ужасу и панике во взгляде Марии примешивается восхищение. Баронесса потянула с шеи из-под плаща пресловутый шарф, приподнявшись на носочки, набросила легкую ткань на шею Бенвенуто:

— Я признательна вам, монсеньор. Если когда-нибудь вам будет нужна помощь слабой женщины и опытного аптекаря, пришлите этот шарф, и я буду у вас.

— В таком случае, я возвращаю вам этот шарф сейчас же, а вы едете ко мне.

— Но в ком вы нуждаетесь? В женщине или в аптекаре?

— В вас, — Бенвенуто привлек ее к себе, тесно обняв.

Мария откинулась назад, опираясь на его руки, нежным невесомым движением обрисовала его брови, скользнула пальчиками по скулам:

— Уже темнеет, мой король. Проводите меня до кареты.

Он разомкнул объятия и с легким поклоном предложил синьоре руку:

— Баронесса…

Они по тропинке вышли на главную аллею и дальше к началу парка. Оба молчали. Бенвенуто боролся с разочарованием. Мария пыталась смириться с ощущением утраты после того, как сильные руки Менголли перестали обнимать ее. Но и он, и она понимали, что это лишь очередная фигура танца и, если они продолжат танцевать, следующее па неминуемо сведет их вместе.

Уже выглядывая из окошка кареты Мария сказала:

— Вы спасли мою честь, мою жизнь. Я в долгу перед вами, монсеньор. Завтра я ненадолго уеду на свою виллу за городом…

Она замолчала, закусила губу, чтобы не улыбнуться при виде помрачневшего лица Менголли. Но лукавый огонек в ее глазах все выдал кардиналу. Мария, помолчав, договорила:

— Я буду ждать вас, кардинал.

Бенвенуто со странной улыбкой на губах проводил карету Портиччи.

* * *

После разговора с сыном и его предложения о передаче имущества Юлия де Ла Платьер долго не могла прийти в себя. Когда карета увезла Стефанию в Ватикан, она и вовсе потеряла покой. Вокруг обитательниц палаццо Бельфор сгущались грозовые тучи. А может быть только вокруг нее? Юлия почувствовала, что теряет голову от беспокойства. Графиня отчаянно нуждалась в совете или хотя бы в поддержке, в обещании, что все будет хорошо. Опустившись на колени возле домашнего алтаря в маленькой молельне, Юлия попыталась обратиться к вышним силам. Молитва получилась краткой. Ее оборвало четкое ощущение направленного в спину холодного, внимательного, чуть насмешливого взгляда. Юлия усмирила участившееся дыхание, ей удалось сдержать подспудное желание обернуться. И тогда графиня рассердилась. Прежде всего на себя, на свою слабость.

В пятницу в церковь колледжа иезуитов вошла женщина в темном, но дорогом платье. Лицо и волосы ее скрывали капюшон и мантилья. Окропив себя святой водой у входа, прихожанка поинтересовалась у служки исповедует ли сегодня отец Иосиф.

— В правой исповедальне, синьора, — на ходу бросил мальчик и поспешил в ризницу.

Юлия проводила его взглядом и опустилась на ближнюю к выходу скамью. Оглядывая убранство церкви, не кричащее о роскоши, но выдающее знающему человеку руку большого мастера, она пыталась окончательно понять, что же привело ее в это место. К этому человеку. События последних дней заставляли Юлию вновь и вновь задумываться о тех, с кем так тесно была связана жизнь Феличе Перетти. Чего ей ждать? Кто следующий нанесет удар? И еще одна навязчивая мысль не давала ей покоя: что будет с сыном и Стефанией? Ощущение того, что юный кардинал сам испытывает чувства, весьма сходные с ее, борется со своей неуверенностью и страхом, посетившее Юлию в момент их последнего разговора, тяжелым камнем лежало на душе. А рассказ Стефании о том, что произошло во время инквизиционного трибунала во Флоренции почти 10 лет назад, наполнил душу синьоры де Бельфор ужасом и отчетливым пониманием — любой неверный шаг позволит Великому инквизитору сделать ее любовь к Стефании оружием против нее самой и завершить процесс против семьи делла Пьяцца. Для себя Юлия решила, что только в крайнем случае она использует знание о прошлом Роберто Беллармина и втянет Стефанию в эту войну.

Мысли снова теснились, путались, сбивались... Глядя как солнечный луч разбивается на цветные осколки в стеклах витража, графиня тихонько вздохнула: "Как же мне нужен твой совет, Феличе..." И вдруг улыбнулась своим мыслям — если бы он был жив, ей не нужен был бы совет, потому что эту войну вел бы мужчина. Да и войны скорее всего не было бы. Но Перетти нет, и просить совета не у кого. Или все-таки есть у кого? У того, кто был рядом долгие годы, кому верил кардинал, кто принял его исповедь и последний вздох? У того, с кем наказал поладить Феличе Перетти? У человека, который был знаком давно, но о котором ей ничего не известно?

Эта последняя мысль неожиданно стала четче. Юлия выпрямилась на скамье, словно пытаясь разглядеть что-то в полумраке церкви. "А что я знаю о вас, отец Иосиф? Я помню как мы познакомились. Я знаю, что с тех пор, не сумев убить Феличе Перетти, вы стали частью его жизни, его доверенным лицом. Вы всегда, словно тень следовали за ним. Вам кардинал доверил воспитание Бенвенуто. Но вы ведь не просто монах, не просто слуга. Что имел в виду Марк Оттавиани, говоря о значении вашей фигуры? Вы так много знаете, и так много можете. Или все это вы могли лишь при Перетти?" Перед внутренним взором Юлии замелькали картинки их редких бесед. Она вдруг поняла, что это было именно так! Прожив столько лет рядом с одним человеком, они общались не больше десятка раз! И словно наяву Юлия увидела льдисто-серые, непроницаемые в своей бесстрастности, глаза иезуита. "Кто же вы на самом деле, отец Иосиф? Кем вы станете сейчас — другом и советчиков или самым опасным врагом?" Юлия неожиданно поняла, зачем она оказалась в церкви далеко от своего дома и от центра древнего Города, какой неясный вопрос привел ее сюда. Она не верила старым друзьям Перетти. Можно ли ей верить отцу Иосифу?

Женщина поднялась и легким быстрым шагом направилась к правой исповедальне. Там женщина опустилась на колени, молитвенно сложила руки:

— Я грешна, святой отец, исповедуйте меня.

Выслушавший только что исповедь одного из своих школяров отец Иосиф удивленно всмотрелся через решетку в соседний отсек. Женский голос показался монаху знакомым, но слишком невероятно было услышать его именно в этом месте.

— Господь через мое скромное представительство выслушает тебя. Говори, дочь моя.

Юлия же, убедившись, что решетка отделяет ее именно от отца Иосифа, и она не ошиблась исповедальней, вздохнула и продолжила:

— Я поддалась греху гордыни и отчаянья, святой отец.

— Продолжай, — проговорил монах, напряженнее, чем раньше. Брат Иосиф узнал голос: "Ты все-таки пришла… Несколько дней ожидания и сомнений стоили того. Теперь послушаем зачем и с чем ты пришла ко мне, Юлия де Ла Платьер".

— Я решила, что ради исполнения завещания дорогого мне человека, могу противостоять сильным мира сего. А отчаянье мое от того, что сын решил поддержать тех, против кого пошла я, — женщина говорила медленно, подбирая каждое слово.

Исповедник долго не отвечал. Брат Иосиф уже знал о разгорающемся конфликте от своего Генерала. Позиция Менголли его не удивила. Напротив, монах испытал чувство удовлетворения от того, что действия ученика соответствуют его ожиданиям.

— Но возможно твой сын прав, а раскаяние в гордыне лишь еще одно ее проявление?

— Святой отец, меня гложет не только отчаянье и страх потерять его, но и тревога, что его используют более опытные...

— Каждого из нас кто-то использует. И всех нас использует и испытывает Господь.

— Да, святой отец, вы правы. Дайте же мне совет. Как поступить? — негромкий голос женщины был полон смирения.

— Вы хотите, чтобы я сказал, надо ли вам бороться за кастильскую корону, синьора Ла Платьер?

— Да, я надеюсь на это, — ответ прозвучал быстро, и, вопреки воле Юлии, в нем было мало смирения, скорее настоятельная просьба, весьма похожая на требование.

— Когда-то, много лет назад, в грязном трактире на окраине Рима я увидел прекрасный в своей несгибаемости и решительности инструмент возмездия. После были моменты, когда мне казалось, что я изначально ошибся в выборе. Но я всякий раз убеждался, что неправ в своем разочаровании. Разве с тех пор что-то изменилось? Разве с тех пор вы научились быть слабой и зависимой от чужой воли?

Юлию удивили столь лестные слова святого отца. "Неужели он и вправду считает меня такой?" — графиня невольно скептически хмыкнула и, чтобы скрыть этот не соответствующий настроению звук, прерывисто вздохнула.

— Не мне вам объяснять, что и кто всегда стоял за моей силой и независимостью.

После короткой паузы она негромко добавила:

— Я не отступлю. Но я очень боюсь, что пострадает монсеньор. И синьорина Стефания.

— Не бойтесь за этих двоих. Роберто Беллармино достаточно опытен в баталиях разного рода и умеет сохранять верно служащее ему орудие. А синьорина... Своих прав на нее монсеньор Монтальто не отдаст никому.

— Своих прав? — в голосе Юлии прозвучало недоумение. — Мне кажется, это Мария Сантаре не собирается отдавать своих прав на него никому... пользуясь поддержкой своего дяди.

Из-за решетки послышался глухой смех.

— У этой особы нет и никогда не будет никаких прав на Менголли. Вы, право же, поражаете меня своей слепотой, синьора. Или кардинал Беллармино прав, и Господь лишил вас разума?!

— Эта особа... — теперь Юлия усмехнулась совершенно открыто. — Эта особа присосалась к нему словно пиявка. И не думаю, что монсеньор Беллармино рад увидеть соперницу для своей племянницы в лице Стефании. Кроме того его заинтересовало прошлое синьорины делла Пьяцца.

Услышав про пиявку, иезуит усмехнулся: "Так вот каким слогом говорит в вас, синьора, ревность. А ведь вы, так же как и я, ни разу не назвали сына по имени. И не за него, а его вы боитесь, пожалуй".

— Меня прошлое синьорины тоже заинтересовало... — фраза монаха прозвучала как вопрос.

— Беллармин вел процесс ее родителей во Флоренции. Ее мать признала все обвинения, когда увидела, что сделали с ее дочерью, — в голосе женщины прозвучала откровенная, неприкрытая ненависть и омерзение.

— Что сделали с ее дочерью? — настороженно спросил брат Иосиф.

— Десятилетнюю девочку изнасиловали. На глазах ее матери.

В отсеке исповедника повисла тишина. Иезуит размышлял: "Принуждение ребенка к даче показаний… Но бичевать запрещено… Не оставить явных следов… Но неужели?! Эта девочка, как обоюдоострый клинок, с какой стороны и кто ни возьмется, может сильно обрезаться". После долгого молчания брат Иосиф проговорил с оттенком сомнения в голосе:

— Роберто Беллармин?

— Нет, — голос Юлии, казалось, звенит от ярости. — Но он присутствовал и потворствовал этому. И он получил все желаемые признания.

— Что ж... Беру свои слова по поводу безопасности синьорины Стефании назад. У Менголли сильный соперник.

— Как мне ее защитить, отец Иосиф?

— Поговорим в ином месте.

Монах вышел из исповедальни, снимая с плеч столу.

Юлия вышла одновременно с ним. Капюшон плаща она сняла, но кружевная мантилья по прежнему прятала в тени ее лицо.

— Я рада видеть вас, отец Иосиф. Как ваша рана? Надеюсь, не беспокоит? — в голосе прозвучали теплые приветливые нотки.

Юлия на самом деле была рада встрече с монахом. Сейчас, услышав его голос, она хотела верить, что он тот самый человек, с которым можно говорить искренне. Ему верил Феличе, к нему советовал обращаться за помощью. Он сможет утешить и поддержать. Юлия очень хотела в это верить!

— Только, когда мне о ней напоминают, синьора. Молитва и умелый лекарь давно излечили меня, — сказав это, иезуит остановился, обернулся к женщине и добавил: — Спасибо за беспокойство, синьора.

Брат Иосиф проводил графиню в келью, расположенную в примыкавшем к церкви здании колледжа. Там он изредка встречался с родственниками школяров, вдруг проявившими желание узнать не в пустую ли тратятся деньги на обучение отпрыска. Стол, два стула — жестких, с высокой спинкой, два напольных шандала, полные свечей и распятие на стене. Больше в келье не было ничего.

Юлия осторожно огляделась, усмехнулась. Скинула мантилью на спинку стула и обернулась к монаху. Здесь она чувствовала себя комфортнее, чем в исповедальне и следующая ее фраза была по-светски вежлива и по-женски кокетлива:

— Стефания рассказала мне о вашем героическом поступке. И я думала, что именно рана не дает вам возможности навестить нас.

Брат Иосиф поморщился, вспомнив шутки Оттавиани по этому поводу.

— Геройство здесь ни при чем, синьора. Просто я не люблю оставлять в руках противника лишние аргументы. Если только сам ими его не наделил, — он замолчал, поняв, что фраза прозвучала излишне правдиво. И тут же продолжил: — Этому меня научил монсеньор Перетти.

Юлия сделала вид, что не заметила промаха иезуита.

— Какие бы не были основания у вашего поступка, вы поступили достойно. Спасибо, отец Иосиф.

И вдруг усмехнулась:

— Вы полны сюрпризов, святой отец. А ведь мы знакомы уже давно.

Стуча деревянной подошвой сандалий, брат Иосиф обошел женщину, стол и сел. Юлии он указал на свободный стул напротив.

— Мне казалось, вы пришли говорить о другом.

Свет из узкого окна слева падал ровно на стол. Его поток словно разделял собеседников, оставляя тех, кто сидел на стульях в тени. Но у хозяина кельи всегда было преимущество. Брат Иосиф прекрасно видел даже в темном сумраке. И сейчас его прозрачный взгляд внимательно следил за лицом графини.

— Да, отец Иосиф, — Юлия заняла стул напротив, придвинув его ближе. Опустила сцепленные ладони на стол, чуть наклонилась вперед, попав в луч света — золотые блики вспыхнули на волосах.

— Я пришла просить совета, прежде всего о том, как мне защитить от этой войны двух молодых людей — моего сына и мою воспитанницу. И о том, кто может стать мне союзником.

— Кардинал Боргезе сильная фигура. Это хороший выбор, — бесстрастно проговорил монах, сопроводив фразу легким наклоном головы.

— Спасибо, — Юлия в ответ тоже качнула головой. — Этот выбор стоит мне сына. Монсеньор Менголли сделал мне предложение переписать на него все мое имущество. Или отказаться от претензий на корону.

Монах искренне удивленно посмотрел на графиню:

— Кажется, он и есть ваш самый главный союзник, синьора.

Женщина заинтересованно взглянула на собеседника:

— Вы считаете, что мне нужно согласиться на его предложение? — вопрос прозвучал резко. Графиня явно не ожидала такого ответа от отца Иосифа. И теперь пыталась понять, что увидел иезуит за предложением Менголли.

— Кардинал откровенно предупредил, что против вас будут выдвинуты самые серьезные обвинения, что эти обвинения есть чем подтвердить, а следовательно, он считает, что у вас мало шансов на победу. Будь я на месте монсеньора Беллармино, и знай я о предложении Менголли... Я счел бы это предательством.

Юлия на секунду отвела взгляд от собеседника, словно оценивая и взвешивая его слова.

— Монсеньор Беллармино не узнает об этом предложении, не так ли, святой отец? Забавно, что именно меня Великий инквизитор решил сделать убийцей, — в голосе женщины отразилась улыбка, осветившая ее лицо.

— Если только... — иезуит задумался и едва заметно усмехнулся своим мыслям, — советник сам не подсказал Монтальто эту идею. И нет, Роберто Беллармин не станет выдвигать обвинение в убийстве. Только в покушении на убийство. Так он достигнет двух целей. Отвратит Камилло Боргезе от вас и лишит вас права претендовать на корону.

— И какие шансы у меня избежать или опровергнуть это бредовое обвинение, кроме отказа от короны?

— Бредовое?! — тон брата Иосифа казался искренне заинтересованным. Но на самом деле иезуит лишь хотел проверить, так ли крепко самообладание женщины, как она хотела показать ему.

— Меня можно обвинять во многом, но вот в покушении на убийство кардинала... — рассмеялась Юлия. — Неожиданно, вам так не кажется?

Тонкие губы брата Иосифа дрогнули, сдерживая ироничную улыбку: "В самом деле?" Не дождавшись от собеседника ответа, Юлия продолжила:

— Хорошо, допустим кто-то может увидеть во мне убийцу. Но и я, и вы знаем, что это не так. Как мне убедить в этом монсеньора Беллармино?

«Ну, положим, один наивный мститель однажды уже увидел в разгневанной матери и женщине убийцу. Наивный мститель…»

— Вы неверно понимаете свою задачу, синьора Юлия. Главное убедить в этом не Роберто Беллармина, а Камилло Боргезе. И постараться быть убедительнее Великого инквизитора. Либо постараться выжить и потянуть время.

— Почему мне кажется, что кардинал Боргезе уже поверил в мою непричастность к покушению на него, причем еще до того, как принял решение посмотреть документы о Кастилии и послать в Испанию гонца? Думаю, у меня больше шансов найти настоящего виновника покушения, чем у монсеньора Беллармино. Хотя бы потому, что мне нет интереса обвинять невиновного, — графиня говорила негромко, размеренно и серьезно, не сводя глаз с мужчины напротив.

— В том, что вы невиновны уверены вы, возможно, я... И истинный виновник. Все остальные будут с нетерпением и азартом ждать результатов расследования, дознания, допросов. Особенно, если в этом процессе будет принимать участие ваш сын.

Юлия отстранилась от луча света, и теперь уже из полумрака с интересом посмотрела на монаха:

— И ведь не так важно, кого будут допрашивать... Чью сторону займете вы, святой отец?

— Я скромный слуга церкви и могу лишь молиться за всех участников. Чтобы Господь в милосердии своем даровал им спасение душ, — фигура в сумраке за полосой света шевельнулась, брат Иосиф молитвенно сложил руки у груди.

Юлия в почтительном согласии склонила голову, пряча недоверчивую улыбку-усмешку.

— Такое признание своей скромной роли несомненно делает вам честь, святой отец. Похоже, именно тень монсеньора Перетти позволяла вам казаться больше...

Юлия невольно вспомнила слова Марка Оттавиани: "Чтобы скрыть такую фигуру, нужна большая тень" и почти неприкрыто усмехнулась, взглянув в лицо монаха. Она понимала, что находится на грани оскорбительной дерзости, но что-то подсказывало ей — нужно пробить эту ледяную корку невозмутимости, если она хочет хотя бы приблизиться к ответам на свои вопросы.

Собеседница столь стремительно перешла в атаку, что иезуиту потребовалось время, чтобы перестроиться на иной тон разговора. Он долго молчал. И Юлия уже хотела спросить святого отца, не пытается ли он прямо сейчас убедить ее в своей приверженности молитве, как основному способу действия, когда с противоположной стороны стола прозвучал вопрос:

— Синьора, не замечали ли вы каких-либо странностей за кардиналом Монтальто?

Брови Юлии удивленно дрогнули — тема сменилась очень неожиданно.

— Почему вы спрашиваете об этом у меня? Вы видите моего сына чаще, чем я, святой отец. Особенно в последнее время. Его преданность Великому инквизитору и знаки почтения Марии Сантаре у меня вызывают удивление, но вряд ли вы назовете это странным.

— Не сталкивались ли вы со странными приступами монсеньора? Дело в том, что... Мне кажется, он болен.

— Я сталкивалась только с приступом его ярости, — взгляд Юлии стал холодно-отстраненным при воспоминании о разговоре с сыном. — Но я непременно поинтересуюсь его здоровьем, святой отец.

— Ярости?! И чем он закончился?

Юлия прикусила губу, но ее ответ был четким и сухим:

— Он предпочитает не видеть во мне свою мать. Поскольку я просила помощи кардинала-викария. Что случилось во время вашей поездки, что здоровье монсеньора вас так тревожит?

— Ничего, что не могло бы произойти в городе, охваченным бунтом.

Юлия опустила взгляд, некоторое время разглядывала деревянную столешницу. "Почему вы заговорили об этом, отец Иосиф? И почему мне кажется, что речь идет не о ранении монсеньора? Что же там, в этом чертовом Форли, случилось?!" — мысль скользнула по краю сознания и женщина произнесла:

— Вы никогда раньше не заботились о здоровье монсеньора. Ваши братья возложили на вас эту обязанность?

— Вы ничего не знаете об этом, — он не счел нужным скрыть усмешку в голосе.

— Зато я знаю, что после смерти монсеньора Перетти каждый из его бывших друзей и врагов пытается урвать свою часть того, чего им не хватало при его жизни — славы, власти, независимости. И каждый готов использовать для этого любые средства, — изящные губы изогнулись в презрительной гримаске. — И, кажется, вы, святой отец, не исключение. Вам ведь теперь нужно найти новую тень... Нашему сыну хватило смелости честно обозначить свое отношение к происходящему и ко мне.

Юлия гибко поднялась, прошлась по маленькому помещению, остановилась у тяжелого кованого шандала. Кончиком пальца сняла застывшую каплю воска и задумчиво скатала ее в маленький мягкий шарик.

— Надеюсь, синьора, вы не исключили себя из этого числа?

— Исключила, — графиня вернулась к столу, легко прислонилась к высокой спинке стула. — Просто потому, что, в отличие от вас, с его смертью я потеряла больше, чем она может мне дать.

— Напрасно. Избавьтесь от иллюзий. Ваши чувства никого не интересуют. Они даже монсеньора мало интересовали.

Губы женщины дрогнули, маленький шарик воска в тонких пальцах превратился в полупрозрачную пластинку. Двумя небыстрыми шагами Юлия оказалась рядом с сидящим мужчиной, чуть склонилась к нему.

— Наши с монсеньором чувства не касаются ни вас, ни кого бы то ни было еще, святой отец. А вот корона кастильских герцогов касается, оказывается, многих. Я пришла к человеку, которому верил монсеньор, чтобы просить помощи и поддержки. Но оказалось, что несколько недель — это достаточный срок, чтобы попытаться измениться. Или изменить? А, святой отец? — ее негромкий голос, мягкий и глубокий, звучал почти у самой макушки мужчины. Легкие шаги женщины по келье произвели странный эффект. Брат Иосиф как-то сразу подобрался, улыбка больше не кривила его губы:

— Изменить?! Кому?

В голосе все еще звучало пренебрежение, но ему пришлось приложить усилие, чтобы не двинуться с места, не отстраниться на... безопасное расстояние. Юлия, стоявшая так близко к мужчине, что слышала звук его дыхания, почувствовала, как что-то изменилось между ними. Тонко очерченные ноздри дрогнули, словно уловив новый, незнакомый, непонятный запах.

— Тому, кто много лет назад не дал вам как крысе сдохнуть в лабиринте и, простив ваше желание убийства, открыл многие двери скромному монаху-молитвеннику, отец Иосиф, — голос женщины остался таким же спокойным и мягким, а вот взгляд, которым она смотрела на монаха сверху вниз стал острым и колючим.

Неподвижными и расслабленными остались руки брата Иосифа на столе, не дрогнул голос, но он чувствовал, что верхняя губа его мелко подрагивает, стремясь сорваться в оскал.

— Мертвому невозможно изменить. Хотя у вас это получилось.

Он не мог видеть, как прикусила губу женщина, стараясь сдержать почти торжествующую улыбку — отец Иосиф нападал, а значит она нашла что-то, что могло вывести этого человека из равновесия. Только вот что? Помолчав секунду, женщина тихо рассмеялась:

— Мои измены не вам судить, святой отец. Вам лучше подумать о том, в чьей тени вы укроетесь теперь, после его смерти... Чтобы в покое молить о душах заблудших грешников. Но вы прекрасно понимаете, что никто кроме него не даст вам тени, в которой вы станете больше. И что на вас всегда будет лежать его тень, даже мертвого.

— Значит, ко мне вы пришли в поисках тени Феличе Перетти?! — он коротко, сухо рассмеялся.

— Это льстит вам или пугает вас, святой отец? — в голосе женщины прозвучала откровенная насмешка.

— Меня это не интересует.

Брат Иосиф внезапно поднялся и развернулся лицом к женщине:

— Что меня сейчас действительно интересует, так это то, что вы сделаете, если я потребую отдать документы мне. Вы ведь понимаете, если я захочу этого, я их получу.

Юлия заставила себя не дрогнуть, не отступить. Она подняла к нему лицо, несколько секунд смотрела в холодные ледяные осколки его глаз. А в глубине мерцающего золота женского взгляда постепенно вырастала спокойная уверенность и — совсем чуть-чуть, на самом краю — насмешливая улыбка:

— Нет, отец Иосиф, не получите. И лучше даже не пытайтесь, — фразу она закончила совершенно серьезным тоном.

А в следующий миг продолжила тоном приказа — так госпожа говорит слуге:

— Лучше помогите мне.

— Я лишь тень Феличе Перетти. Тень ничего не может. Тем более тень мертвого человека.

Она все еще была слишком близко, но теперь он хотя бы стоял к ней лицом.

— Вам угодно тенью и остаться? — брови Юлии поднялись, а губы изогнулись в насмешливой ехидной улыбке. Что-то изменилось опять, что-то вернуло мужчине самообладание.

Она чуть опустила ресницы и тут же вскинула их вновь:

— А ведь любовница кардинала Перетти вряд ли одна могла организовать покушение на монсеньора Боргезе, святой отец?

— Расскажите об этом Роберто Беллармину.

Обычно почти прозрачные льдистые глаза монаха потемнели так, что Юлия разглядела в них свое отражение.

— Все будет зависеть от того, как он будет спрашивать, — ресницы женщины мягко опустились и вновь поднялись, открывая золотые искорки в серьезных глазах. — А спрашивать его подчиненные умеют.

— Если только они же не заставят вас замолчать еще раньше.

Он угрожающе качнулся, так, словно собрался шагнуть на нее.

Маленькая женщина только выше вскинула голову:

— Думаю, Великому инквизитору будут интересны некоторые детали вашей биографии... И он непременно спросит о них.

За эту смелость, или безумие, Юлия была вознаграждена. Брат Иосиф побледнел, а в ледяных глазах сверкнула настоящая ярость. Графиня неожиданно улыбнулась и уже совсем другим тоном закончила:

— Однажды вы сказали мне, что хотите знать, понимаю ли я во что ввязываюсь. Я понимала тогда, понимаю и сейчас. Поэтому пришла просить вашей помощи. Простите мне мою... несдержанность, святой отец.

Гнев заставил четче проступить высокие скулы мужчины:

— Вы полагаете, что шантажом способны добиться от меня помощи?

— Я не шантажирую вас. Я просто честно предупреждаю, что есть вещи, которых мне не выдержать, — дрогнули изящно очерченные ноздри, плотнее сжались губы. — А вы думаете, что, пытаясь объяснить мне мое место в жизни монсеньора Перетти, вызвали у меня желание упасть на колени и молить вас о помощи?

— Простите за грубость, синьора, — процедил он. — Вы, конечно, были бы гораздо счастливее, если бы я в свое время довел дело до конца, и оставил вас лежать с Сикстом в том кабинете. Рядом.

— Возможно, — улыбнулась Юлия. — Вы и так оставили нас вместе в том кабинете, только живыми. Да и ваша жизнь была бы другой. Но сейчас уже ничего не изменить.

Брат Иосиф почувствовал, как заломило тело от напряжения. Он понял, что все еще застыл с состоянии готовности к броску. Эта женщина заставляла терять разум. Иезуит с усилием выпрямил спину, почти отступил. Юлия все так же упрямо смотрела снизу вверх в холодные серые глаза, но неуловимо смягчились черты лица, и в голосе зазвучали почти доверительные нотки:

— Я прошу вашей помощи, отец Иосиф, — теперь ее глаза искрились теплым золотом. Она не шевельнулась, но, казалось, от женщины вместе с ароматом духов исходит теплая волна женственности, слабости, почти мольбы о помощи.

Он размышлял. Выгнать? И потерять возможность влиять на действия Юлии, контролировать ее? Нет, брат Иосиф не мог себе этого позволить. Но и прощать графине неприкрытые угрозы он не собирался. Монаху удалось вернуть своему лицу надменную невозмутимость.

— Во всем, что касается выгод Церкви и Святого престола, можете рассчитывать на меня, синьора.

— Именно этого я и хочу, добиваясь короны Кастилии — быть полезной Святому престолу и Церкви, — склонила голову женщина. — Могу ли я рассчитывать на ваши советы в своих действиях?

— Мне принести клятву верности? — не сдержавшись, ядовито поинтересовался монах.

— Разве так сложно просто ответить? — удивленно поднялись брови Юлии.

Скулы свело от ярости, но теперь это чувство имело совсем иной характер.

— Да, синьора. Вы можете рассчитывать на мои советы.

Взгляд Юлии стал пристальным и внимательным. Она словно почувствовала смену настроения, лежащего в основе эмоции, вот только не могла понять — что же изменилось, и почему в простой фразе ей вдруг послышалась скрытая угроза:

— Обещаю, что не буду обременять вас заботами о моих делах, святой отец. И буду безмерно благодарна за уделенное мне внимание.

Брат Иосиф набрал было воздуха в грудь, чтобы ответить, но вместо этого учтивейшим образом, молча, склонил голову. Графиня еще раз коротко, пристально взглянула на собеседника, словно оценивая шансы на продолжение разговора и необходимость этого, и склонилась перед ним в низком поклоне:

— Благословите, святой отец.

Похожая сцена многолетней давности всплыла в его памяти во всех деталях. Холодный, ожесточенный взгляд уперся в медноволосую макушку женщины. В следующий миг широкая ладонь тяжело опустилась на голову Юлии:

— Да благословит вас Всемогущий Бог — Отец, и Сын, и Дух Святой.

Изящная головка женщины, словно под тяжестью, еще больше склонилась к полу. Брат Иосиф убрал руку, как только отзвучали слова благословения. Не просто убрал, отдернул, словно обжегся, и спрятал в широкий рукав хабита.

— Ступай, дочь моя.

Женщина выпрямилась, легко закрепила на волосах кружевную ткань мантильи. В эти мгновения монах молился только об одном — чтобы графиня, уходя, не обернулась. Чтобы не увидела, как очень прямо, почти неестественно, он держится. Вдыхая воздух, пропитанный присутствием Юлии, брат Иосиф только что осознал, что едва его голова сегодня коснется лежанки, снова придет Она. И ему снова придется бороться с изумрудной зеленью за свое тело и душу. И проиграть. Либо принять свою звериную, не от Бога, суть и одержать временную победу.

Уже от самой двери, накидывая на голову капюшон, графиня обернулась, чтобы окинуть иезуита оценивающим, чуть ироничным взглядом:

— До встречи, отец Иосиф.

И осеклась — слишком неподвижным был взгляд монаха, словно он увидел привидение, слишком напряженным было его тело. И снова Юлию коснулось легкое чувство опасности. Вместе с ним пришло еще одно смутное, ускользающее ощущение — он боится. Боится не ее, но чего-то связанного с ней. Женщина резко вздохнула и быстро вышла из кельи.

Когда дверь за посетительницей закрылась, брат Иосиф медленно, заставляя себя переставлять тяжелые ноги, вернулся к столу, опустился на стул и с силой зажмурился. Под веками еще вспыхивали отблески зелени, почудившейся ему на месте янтарно-медовых глаз синьоры де Бельфор. Он не усидел на месте. Поднялся и прошел в дальний угол кельи, опустился на колени перед распятием: "Нет, прошу Тебя... Если в ней воплотятся мои страсти, где возьму сил бороться? За что испытываешь меня?"

Графиня, сев в карету, задумалась. Под мерное покачивание, наблюдая через приоткрытые занавески за меняющейся за окошком картинкой, она обдумывала то, что было сказано. Но намного более интересным ей казалось то, что было прочувствовано. "Я не знаю, кто вы на самом деле, отец Иосиф, и какое место вы занимаете среди всех этих людей и в вашем Ордене, но для простого монаха вы слишком опасны. Вы опасны, святой отец! Почему же вы не выгнали меня, я ведь почти открыто оскорбила вас? И ведь не моего глупого шантажа вы испугались? Или я вам зачем-то нужна? Зачем? Почему вы спрашивали про моего сына? И что вас так напугало? Вы не дрогнули от моих смешных угроз, от оскорблений... Но вас так испугала моя слабость? А ведь теперь вопросов больше, чем ответов, святой отец. Пожалуй, я на самом деле постараюсь не часто беспокоить вас. Но что-то мне подсказывает, что вы придете сами". Уже на подъезде к дому Юлия покивала своим мыслям и невесело усмехнулась.