Власть женщины сильней (гет)

Монсеньор Монтальто не спешил доложить кардиналу-префекту о том, что синьорина делла Пьяцца нашлась и вновь пребывает в его доме. Бенвенуто понимал, что рано или поздно Роберто Беллармино узнает об этом, но надеялся, что случится это после того, как графиня де Бельфор будет переведена в Сант-Анджело. Канцелярия уже второй день задерживала подготовку письменного приказа, отговариваясь срочными поручениями и просьбами, в частности монсеньоров Оттавиани и Боргезе. В конце концов, старший из секретарей заявил, что ему не хватает людей для удовлетворения всех требований куриальных конгрегаций. Пришлось прибегнуть к прямой угрозе. Немолодой служащий побледнел и посмотрел на кардинала Монтальто так, что тому стало понятно — угрожал не только он, но и те, кто ставил палки в колеса Священному трибуналу. Монтальто дал секретарю срок до следующего утра.

Он пришел к ее комнате глубокой ночью. Тронул за плечо задремавшего в кресле у дверей Валлетто.

— Она выпила перед сном настой трав, что я передал?

— Не без сомнений, но выпила полностью.

— Хорошо. Ступай к себе.

Валлетто поклонился и растворился в темноте коридора: сначала силуэт, а после звуки шагов. Кардинал аккуратно щелкнул замком и тихо вошел к Стефании. Девушка спала безмятежным, навеянным успокоительным настоем, сном.

Весь день, с самого утра, когда беглянку водворили в ее прежние покои, мысли Бенвенуто возвращались к образу Стефании в доме. И вместе с этим образом его наполняло чувство правильности, завершенности. Да, так и должно быть — пока он исполняет свой долг, служит, она там, дома, и, может быть, даже ждет его. Пусть лишь для того, чтобы узнать, наконец, где тот, что рисовался ей спасителем. О мотиве возможного ожидания встречи с ним Бенвенуто старался не вспоминать. Собственноручно заперев двери комнат Стефании, Менголли ощутил такой покой и умиротворение, что был едва ли не благодарен девушке за то, что она своим бегством заставила его пережить чувство потери.

До мира между ними было все так же невозможно далеко. Именно поэтому Бенвенуто прибег к такому трусливому способу побыть немного рядом. Два дня, ставшие, как он очень надеялся, для брата Иосифа кошмаром физическим, для Бенвенуто были кошмаром душевным. Раскаяние в своем безумном, чудовищном поступке терзало его с удвоенной силой, так как только в нем Бенвенуто видел причину бегства Стефании. И было еще кое-что… Всегда честный с самим собой, Бенвенуто очень скоро понял что это. Ревность. К монаху. К тому, как доверительно близко они стояли тогда, когда он вошел в комнату делла Пьяцца с проклятыми синими цветами. К тому, как быстро она доверилась иезуиту — лживому, хладнокровному интригану и манипулятору. Эти дни, прячась от Генерала Ордена, Менголли осторожно, наугад прощупывал монастыри, где Иосиф мог спрятать Стефанию. И холодел от мысли, что то же самое, но более открыто, пользуясь всеми возможными полномочиями, проделывает некто, посланный Великим инквизитором найти опасного свидетеля. "Я искал ее в обителях святости, учитель, а ты спрятал Стефанию в обители греха…"

Бенвенуто плотнее задернул портьеры в спальне Стефании, чтобы лунный свет не белил ее кожу, и поставил ближе масляный светильник. После неслышно опустился на колени возле постели и замер. Взгляд плавно скользил по четкой линии высоких скул, по чуть удлиненному разрезу глаз с густыми длинными ресницами, по губам, в которых затаилась мягкая полуулыбка. Он позволил себе прикоснуться к самому кончику упругого локона, отбрасывавшего тень на трепетную ямку у основания шеи спящей девушки. Бенвенуто не посмел коснуться шелковой кожи. Он утратил это право несколько дней назад — когда его пальцы в яростном исступлении оставили безобразные следы на ее плечах.

Неловко двинувшись в попытке удобнее устроиться на коленях, Бенвенуто почувствовал, что его груди что-то касается. Оказалось, из-под одеяла выглядывала рука Стефании, открыто и доверчиво развернутая ладонью вверх. Взгляд упал на тонкую вену, изящным изгибом скользящую по запястью и теряющуюся в ладони. Как завороженный он смотрел на этот проводник жизни. И чем дольше Бенвенуто смотрел, тем сильнее им овладевало желание совершить то, о чем он запретил себе пока даже мечтать, то, что позволит ей осознать простую истину — они суть одно целое.

Менголли с силой сжал кулак, так что ногти впились в ладонь, раня ее до крови. "Безумец… Трус… Слабак! Ты не сделаешь этого, пока она сама не попросит тебя, слышишь! — А если она никогда не попросит? — Этого не может быть!"

Бенвенуто резко поднялся. Затекшие ноги едва не подвели его. Кардинал поправил одеяло, прикрыв плечо Стефании, и так же тихо, как вошел, покинул комнату своей пленницы.

Кардиналу не нужен был свет, чтобы передвигаться по своему дому, поэтому светильники были почти все погашены. Но те, что слуга оставил гореть, весело потрескивали и загорались чуть ярче, когда хозяин проходил мимо. Бенвенуто уносил из спальни Стефании всеобъемлющее ощущение покоя в душе.

Это чувство победило даже гнев, тлевший с того самого часа, как кардинал Монтальто узнал, какую миссию возложил на него Святой престол. "Я избавлю Рим от египетской саранчи без крови", — решил помощник кардинала-префекта Конгрегации доктрины веры монсеньор Монтальто. Утро изменило все.

* * *

В приемной префекта дожидались три человека: Гильен — слуга из дома кардинала Беллармино, капитан Антонио ди Такко и третий — его имени Менголли не знал, но не раз видел его у Великого инквизитора. Гильен выглядел очень встревоженным, капитан был смертельно бледен и держался как-то неловко, последний — смотрел в пол с совершенно отрешенным выражением на лице. Все трое, как выяснилось очень скоро, пришли к нему.

Менголли начал с капитана. Антонио молча положил перед кардиналом кольцо с большим изумрудом.

— Что это, синьор ди Такко?

— Сегодня ночью из-под стражи сбежала графиня де Бельфор. Я, — капитан опустил голову, — не справился, монсеньор. Я потерял бдительность и позволил себя обмануть. Уходя, графиня оставила мне это кольцо. Видимо предположила, что я предпочту скрыться, и воспользуюсь им как платой.

— Вы не все говорите мне, капитан.

— Я сам закрыл двери покоев графини на ключ изнутри, поэтому не смог позвать своих людей, и сам открыл окно, через которое влезли сообщники синьоры де Бельфор.

— Какого… черта вы делали в покоях графини ночью с запертыми изнутри дверями? — очень тихо, даже вкрадчиво поинтересовался Менголли.

Антонио нервно облизнул пересохшие от непонятного страха губы.

— Я жду ответа, капитан!

Ди Такко вскинул голову и твердо посмотрел в лицо Менголли:

— Это была моя ошибка. Больше мне нечего сказать.

Лицо кардинала заострилось и побелело, линия дрожащих губ кривилась от гнева и презрения, он отвернулся и прошипел:

— Она соблазнила вас. ...шлюха!

Антонио прикрыл глаза, ему показалось, что от Менголли полыхнуло жаром. Но капитан упрямо шагнул ближе к кардиналу:

— Нет, монсеньор. Только пыталась напоить, а когда не вышло, попыталась дать снотворного, чтобы я уснул. Потом ворвались какие-то люди. Одного я убил, кого-то ранил, но не смог справится со всеми. Один из них ранил меня, а другой оглушил. Синьора де Бельфор перевязала меня перед тем, как исчезла.

Бенвенуто слушал все так же не глядя на капитана, судорожно вздрагивали плечи и тяжелое дыхание то и дело сбивалось. Вдруг он повернулся и уперся яростным взглядом в лицо Антонио:

— Защищаешь ее?!

"Вас", — едва не сорвалось с губ ди Такко, но вместо этого он четко проговорил:

— Излагаю факты, ваше преосвященство!

Уже в приемной, куда кардинал отправил сбира ожидать решения своей участи, Антонио понял, что в состояние ярости монсеньора привел не сам факт бегства графини, а то, как она это попыталась сделать. И тогда капитан разобрал, какие слова пробормотал Менголли перед тем, как громко выругался — "Моя мать…"

Вторым к монсеньору Монтальто вошел Гильен, камердинер Роберто Беллармино. Он сообщил, что его господин ночью исчез из дома. Когда слуга, как было издавна заведено, собрался облачить монсеньора к заутренней службе, того не оказалось ни в спальне, ни в студиоло. Причем в кабинете Гильен обнаружил непогашенный огарок свечи и небрежно брошенную скрипку.

Менголли не составило труда связать два события.

— Ступай домой. Опроси всех слуг, может, кто-то что-нибудь видел или слышал ночью, — глухим, напряженным голосом распорядился Менголли. Подумав, добавил: — Пошли людей на виллу к синьоре Портиччи. Пусть охраняют баронессу.

— Слушаюсь, ваше преосвященство.

Третий визитер оказался собратом кардинала Беллармино по Ордену и его осведомителем.

— Монсеньор велел, если с ним что-то случится, новости сообщать вам.

— С чего ты, брат мой, решил, что с ним что-то случилось?

— Я говорил с Гильеном.

— Передай этому болтуну, чтоб держал язык за зубами! Какие новости ты должен был сообщить монсеньору?

— Этой ночью женщина, назвавшаяся синьорой де Везен, посетила палаццо монсеньора Оттавиани. Она пробыла недолго, а после уехала верхом в сопровождении мужчины.

— Ты не проследил за ней?

— Мое дело — смотреть за домом Генерала.

— Ясно. Ты свободен.

— Совершенно?

— Да. Если… Когда найдется монсеньор Беллармино, он сам призовет тебя.

Иезуит коротко кивнул и покинул кабинет.

Бенвенуто прикрыл глаза. Последовательность событий выстраивалась весьма просто. Кто-то, вероятней всего Лейзер, которого капитану пришлось позвать к заболевшей графине, сообщил ей о переводе в замок Сант-Анджело. И он же организовал побег?! Нет, вряд ли, старый еврей не стал бы так рисковать своей практикой. Он же только врач… Менголли сплюнул. Тогда кто? Иосиф не мог, он был… занят в это время. У Юлии де Ла Платьер есть какие-то связи с людьми из бедных районов города, кроме того на свободе так и остался ее управляющий — Пьер де Шане. Они сумели обменяться информацией, и вот графиня на свободе. Дальше — Роберто Беллармино. Как можно было быть таким беспечным! Или эти нищие бандиты и воры настолько хороши, что обошли охрану?! Но они не убили кардинала, а украли его. Зачем? Заставить Великого инквизитора свернуть дело против графини? Каких гарантий синьора де Бельфор могла бы добиться от кардинала-префекта, вынужденная после переговоров отпустить его?! Стефания делла Пьяцца! Свидетельство нарушения инквизиционного процесса. Репутация папского советника по вопросам веры исключительно безупречна, поэтому малейшее пятнышко на ней может сыграть свою роль. Значит, графиня не знала, что Стефанию вернули в палаццо Монтальто. А что же дальше? А дальше она приехала к своему новому покровителю и любовнику — кардиналу Оттавиани. И тот, вместо того, чтобы схватить сбежавшую преступницу, отпустил ее. Узнав, что ассистент Ордена Роберто Беллармин пропал, Генерал и пальцем не пошевелит, чтобы найти его. То же и кардинал Боргезе… А римского провинциала он, Бенвенуто ди Менголли, накануне сам выпустил из своих рук.

Под веками закрытых глаз все явственнее мелькали алые сполохи, а боль все настойчивее стучалась в висок. Бенвенуто заставил себя распахнуть глаза и поднялся из-за стола. В чужом кабинете, в отличие от его собственного, горящих свечей в этот час не было. Менголли звякнул колокольчиком и отошел к окну. Страх и отчаяние холодными волнами прокатывались по спине. Ну, ты же так хотел вести свою игру! Вот твой шанс! Ведь ты не позволишь им увидеть твой проигрыш. Ты не позволишь себе сдаться.

Из страха родилась ненависть и желание защититься активным действием. Но Бенвенуто понимал, что, если не охладит свой пыл, то непременно ошибется. А теперь от последствий такой ошибки прикрыть его будет некому. Он остался один. Нужно заручиться поддержкой Папы. А для этого выполнить миссию по очистке Рима от цыган так, чтобы это произвело должное впечатление. Тем более, для этого все давно готово.

— Пусть войдет Антонио ди Такко, — приказал кардинал секретарю.

Командир сбиров замер у порога.

— Капитан, вы уволены со службы. Отныне вы служите лично мне. Или вы предпочтете отправиться в тюрьму за пособничество?

— Монсеньор, я прошу вас принять меня на службу.

— Отправьте гонца в мой дом. Пусть он передаст управляющему, что необходимо усилить охрану палаццо и особенно… комнат моей гостьи. В палаццо Бельфор пусть остаются ваши люди. Если туда кто-то явится, задержать. Командиру римского гарнизона передайте приказ о начале дела веры против египетской саранчи. Они должны ликвидировать табор в районе Тестаччо. А вы возьмите два десятка людей и ждите меня во дворе. Мы погоним эту грязь из трущоб навстречу гарнизону.

Пока ди Такко выполнял распоряжения, монсеньор Монтальто посетил кабинет кардинала Боргезе. Вынужденные общаться по долгу службы, они выработали свой стиль. Их разговоры имели вид сведенного до минимума обмена фразами, причем настолько лаконичными, насколько позволяло служение одному делу. Но даже из такого разговора Бенвенуто смог сделать вывод, что бегство графини де Бельфор и, последовавшее за ним исчезновение кардинала Беллармино для викария стали неожиданными.

— Кто еще знает о случившемся? — справившись с удивлением, спросил Боргезе.

— Я, вы и… кардинал Оттавиани.

— Синьору де Бельфор я прикажу объявить в розыск. Об исчезновении префекта за стенами Ватикана не должен знать никто.

— Его Святейшество?

— Я сам доложу Святому Отцу.

На этом они расстались.

* * *

Уже больше полугода с юго-западной окраины Вечного города расползалась скверна. Прикочевавший в начале весны табор цыган обосновался прочно. Воровство, проституция, совращение добрых христиан волхованием и колдовством — грехи, в которых обвинили пришлых; Священный трибунал и римский магистрат, по благословению Святейшего Отца, приняли решение снести чудищу голову разом, единым мечом, а не растягивать борьбу с грехом и соблазном на многочисленные процессы.

Папские сбиры и городская милиция стальной метлой двигались от центра города по узким подобиям улочек между полуземлянками и глиняными постройками, по подворотням и остаткам старинных построек холма Тестаччо — древней римской свалки. Без милости, без жалости, согласно приказу. Испуганный визг детей, проклятия матерей и предсмертные крики мужчин, пытавшихся оказать сопротивление, слились в единый плач.

Менголли, верхом, в светской одежде, с легким мечом наголо, двигался вместе с капитаном ди Такко по самой широкой улице. Сбиры, бывшие подчиненные Антонио, сгоняли цыган с боковых проулков под копыта их лошадей.

Разгоряченные азартом преследования, два всадника влетели во двор небольшого двухэтажного дома, над дверью которого был прикреплен крест. Женщина, путаясь в широких юбках, с трудом удерживая закутанного в тряпье ребенка, прижалась спиной к стене не то обители, не то приюта. В пылу загона Антонио слишком резко остановил коня, и тот взвился на дыбы. Капитан занес над головой цыганки оружие. Но голос кардинала задержал полет клинка:

— Да Такко! Не на святой земле!

Подгоняя несчастную остриями мечей, они заставили свою жертву выйти со двора. Антонио заметил еще чье-то движение в подворотне и двинулся в сторону. Менголли тем временем, с совершенно каменным выражением на лице, отвел руку для удара мечом. Свист рассекаемого воздуха, и вокруг запястья кардинала обвился конец кнута, вырывая всадника из седла. Падая, Бенвенуто едва успел выдернуть ноги из стремян, чтобы не рухнуть вместе с лошадью. Седой цыган, изрыгая проклятия, навалился сверху, одной рукой сжимая горло Менголли, другой — пытаясь нанести удар кинжалом. От первого Бенвенуто увернулся, но второй достиг бы цели. Подоспел капитан. Старик всей тяжестью мертвого тела придавил Менголли к земле.

Бенвенуто поднялся на ноги, носком сапога перевернул труп:

— Пес!

Черные глаза подернулись туманом бешенства, по скулам перекатывались желваки. Он тяжело повел головой, словно искал кого-то. Неподалеку, возле тела матери, плакал ребенок. В несколько широких шагов Менголли подошел к свертку. Краткий миг раздумья, и клинок оборвал надрывный крик.

Антонио окликнул кардинала. Из покосившегося деревянного сарая он вывел молодую пару. Менголли оценивающе осмотрел обоих. Черные длинные локоны девушки заставили его присмотреться внимательнее, но глаза у цыганки были самые обычные — карие, а кожа, пропыленная, казалась особенно темной, какой-то землистой.

— Доставь этих ко мне. Я еду в Ватикан.

Подняв лошадь в галоп, кардинал помчался на север вдоль Тибра.

В Доме Священного трибунала кардинала Монтальто встретил викарий. Камилло Боргезе окинул изучающим взглядом фигуру молодого монсеньора. Отметил усталый вид, грязь и бурые пятна на пурпуэне, ровный блеск глаз и еще не сошедший румянец возбуждения на щеках. Камилло решил, что можно попробовать на прочность стену враждебности, возведенную Менголли между ними.

— Здесь уже наслышаны о вашем успехе. Все было сделано очень быстро. Поздравляю, монсеньор. В будущем вы станете отличным предводителем воинства Святого престола.

Менголли, не сводя глаз с кардинала-викария, расстегнул и снял перевязь с оружием. И вот его голова склонилась в коротком поклоне:

— Благодарю, монсеньор. Но сначала я отыщу нашего нынешнего командующего.

Боргезе проводил молодого кардинала взглядом и чуть усмехнулся — ошибки быть не могло: первым ответом на его поздравления была мгновенная вспышка удовлетворения в темных глазах.

Бенвенуто направился в свой кабинет, приказав по дороге служке принести кувшин с водой, таз и полотенце. Он долго отмывал руки, бездумно глядя на то, как вода стекает с рук. Удовлетворившись чистотой под ухоженными ногтями, монсеньор отошел к столу, быстро набросал несколько строк на бумаге и вызвал секретаря.

— Отправь гонца на виллу Портиччи, пусть передаст синьоре баронессе мое приглашение приехать в Рим. Срочно.

* * *

Возле дома в Тиволи остановился всадник. Он соскочил с коня и быстро исчез за дверью. Через несколько минут Теодоро поднялся на второй этаж, намереваясь увидеться с графиней де Бельфор. Его встретил Пьер:

— Что-то случилось?

— В Риме истребляют цыган.

— Ее светлость отдыхает.

— Это важно.

— Хорошо.

В комнату Юлии вошла Женевьева. Легкое прикосновение заставило графиню вздрогнуть.

— Что случилось?

— Там Теодоро. У него новости из Рима.

— Помоги мне одеться.

Скоро немного отдохнувшая Юлия вышла в гостиную, где ее ожидал Теодоро.

— Синьорина Стефания? — первым делом спросила Юлия.

— Ее забрали накануне.

— Кто?

— Люди монсеньора Монтальто. И он сам был с ними.

— Что еще?

— В Риме убивают цыган. Мой человек видел монсеньора и капитана ди Такко на улицах.

— Мой сын?! Что он там делает?

Теодоро пересказал сцену возле больницы-приюта камиллианцев⁽¹⁾, невидимым свидетелем которой стал один из армии нищих.

— Он… убил ребенка?

— Да, синьора.

Подбородок Юлии задрожал так, что она вынуждена была закусить губы. "Феличе, в кого они превращают нашего сына…"

— Брат Иосиф? — наконец смогла выговорить графиня.

— Он там, где была синьорина. Скорее всего, его отпустили, святой отец смог добраться до Дома покаяния, и, проследив за ним, монсеньор узнал, где прятали синьорину.

— Брат Иосиф очень плох? — встревожилась Юлия и пояснила, заметив удивленный взгляд Теодоро: — Иначе он не привел бы за собой слежку.

— Святой отец сильно избит, истощен. Но скоро оправится.

Юлия вздохнула, собирая волю в кулак.

— Теодоро, ищите тех, кто стрелял в кардинала Боргезе. Хоть землю ройте вокруг кардиналов Беллармино, Оттавиани, Альберти! Не забудьте про баронессу Портиччи. Когда приедут из Флоренции — сразу ко мне.

— Синьора, стрелявшие скорее всего уже мертвы.

— Ищите. Ведь есть же у трибунала какие-то свидетели.

Отпустив Теодоро, Юлия вернулась в свою спальню, села возле столика с зеркалом. "Если бы Марк был причастен к покушению, сейчас он прекратил бы расследование. Значит, все это затея Роберто Беллармина. Тогда — борьба за власть, сейчас — месть за мой отказ и способ устранить неугодную кандидатуру. Он нашел свидетелей. Если это люди со стороны, он должен был рассказать им, как все было. Причем так, чтобы это соответствовало истине. За исключением имен, конечно. Или… Я бы попыталась убить викария из-за Феличе, из-за любви. И по той же причине это мог сделать еще один человек. Но никто, кроме меня, Иосифа и кардинала-инквизитора, не знает о том, что последний день и ночь кардинал Перетти провел с влюбленной в него Марией Сантаре. Может ли Беллармин покрывать свою племянницу и использовать для этого меня, мою любовь к Феличе Перетти? Еще как может!" Юлия посмотрела на свое отражение — по губам растекалась злая улыбка. В уверенной руке забился колокольчик.

— Пьер!

— Да, госпожа.

— Что делает кардинал?

— Молится.

— Предупреди монсеньора, что я хочу его видеть.

Когда графиня вошла в комнату, где расположили кардинала Беллармино, тот все еще стоял на коленях, с виду погруженный в молитву. Юлия замерла на пороге. Ее взгляд, холодный и спокойный, скользнул по фигуре кардинала. Она прошла к креслу и опустилась в него. Роберто не спеша осенил себя крестом и тяжело поднялся на ноги. Тщательно расправив складки сутаны, монсеньор отошел к окну. Он словно не заметил, что в комнате уже не один.

Юлия строго смотрела в спину, затянутую черным сукном и перехваченную алым муаровым поясом.

— Добрый день, кардинал, — прервала молчание графиня. — Нам надо поговорить.

— Мне с вами говорить не о чем, пока вы не отвезете меня обратно, — не оборачиваясь, ответил Беллармино.

— Оставьте, монсеньор. Ваше упрямство ни к чему не приведет. Вы все равно выслушаете меня.

Он промолчал. Лишь неопределенно двинул плечами.

— Итак… Вы собираетесь приписать мне преступление, которого я не совершала. Почему? Неужели только за то, что я посмела проявить к вам недоверие? Хотя… — казалось, Юлия рассуждает, разговаривая сама с собой. — Думаю, вы инициировали бы следствие в любом случае. Ведь так, монсеньор? Даже если бы я отдала вам документы. Иначе, какой смысл был затевать все это одновременно с покушением на Феличе… Или вы готовы были обвинить и кардинала Перетти? Его личная месть или моя месть за него — вы остаетесь в выигрыше и вне подозрений.

— Это лишь ваши домыслы и страхи, синьора, — он повернулся к ней, и Юлия поразилась тому, сколько злости плескалось в глазах инквизитора. — Есть два свидетеля, показывающие на вас. Они повторили свои слова даже на второй стадии допроса, под пыткой, и отныне не откажутся от них.

— Они сказали то, что их заставили сказать. Вы заставили! И они очень точны в деталях, не правда ли? Кому как не вам знать обо всех подробностях покушения на кардинала-викария.

— Вы обвиняете меня?! Воистину, напрасно я проявил к вам все возможное терпение и милосердие, синьора! — раздражение, с которым Роберто сказал это, показало, что мера и того, и другого, выделенная им для синьоры де Бельфор, давно исчерпана.

— Милосердие?! Вы говорите мне о милосердии?! Вы, заставивший маленькую девочку пережить ужас насилия ради утоления собственных амбиций? — в голосе графини клокотал гнев.

Кровь ударила в голову старого кардинала, расцветив бледность пятнами лихорадочного румянца. Он собрался было что-то ответить, но Юлия перебила его, наставив на кардинала палец в обвинительном жесте:

— Не смейте отрицать это! Стефания делла Пьяцца мне все рассказала!

Боль, тугим кольцом сковавшая грудь, мешала Роберто вздохнуть, но он не намерен был сдаваться. Сквозь шум в голове, стараясь заглушить воскресшие в памяти крики: "Не надо! Мне больно", кардинал проговорил:

— Именно милосердие, синьора. Потому что будь на то моя воля, вы взошли бы не на эшафот, а на костер! За укрывательство дочери осужденных еретиков. За совращение божьего человека! И в последнем обвинении речь шла бы не о покойном Феличе Перетти, а о ныне здравствующем Марке Оттавиани. Очень интересно было бы посмотреть, чему останется верен Марк — вашим… прелестям или своему главенству в Ордене и кардинальской шляпе!

Юлия поднялась и стремительно шагнула к кардиналу, словно хотела ударить его. Но вместо этого лишь, не скрывая ледяного презрения, окинула мужчину взглядом.

— У вас есть время подумать о том, как изменить имя обвиняемого на суде. Вам не будут мешать, монсеньор.

Графиня отвернулась и направилась к выходу из комнаты. Ее остановил хриплый, но наполненный скрытым торжеством голос Беллармина:

— Ваши действия бессмысленны. Меня сменит ваш сын.

Он не увидел, каким диким огнем в ответ полыхнули глаза женщины. Повернулась Юлия, уже сохраняя на лице выражение отстраненного спокойствия:

— Не стоит, инквизитор. Не нужно впутывать в это ни моего сына, ни вашу племянницу.

— При чем здесь Мария?!

Глаза Юлии зло сузились:

— Чтобы отомстить за любимого, преступление могла совершить не только я, — вкрадчиво, улыбнувшись лишь уголком губ, ответила она. — И я могу доказать это.

Роберто потянул ворот сутаны. Грудь жгло уже нестерпимо, и откуда-то слева на глаза наплывал красный туман.

— Суд установит истину, синьора…

— Именно на это я и надеюсь, кардинал.

Графиня вновь развернулась к двери и быстро вышла.

Роберто Беллармин так и остался стоять. Чувствуя, что ноги отказываются служить ему, кардинал двинулся с места, чтобы дойти до кресла, с которого недавно встала Юлия де Бельфор.

Падая, Роберто попытался удержаться за небольшой столик на трех резных ножках. Но опора оказалась слишком слабой, вслед за грузным телом монсеньора на пол упал подсвечник, колокольчик для вызова слуг и сам стол.

Пьер де Шане, все время общения Юлии с кардиналом дежуривший возле двери, первым вернулся в комнату Беллармина. Он опустился на колени рядом с телом монсеньора, поискал пульс на шее.

— Нужно перенести его на постель, — Пьер обернулся к Юлии, замершей на пороге.

Через некоторое время, когда кардинала устроили в спальне, графиня вновь стояла рядом. Расстегнув сутану, она смочила грудь и виски Роберто уксусом, из маленького пузырька, который со времени ее болезни был с ней всегда, влила несколько капель териака в рот кардиналу. Большая часть лекарства стекла из уголка безвольных губ, но глаза Роберто раскрылись и без выражения уставились в полог кровати. Половина лица кардинала оплыла, словно подплавившийся воск свечи.

Юлия тихо позвала:

— Монсеньор…

На лице Беллармино тенью отразилось внутреннее усилие, он попытался повернуть голову. Но получилось лишь чуть скосить глаза, чтобы увидеть женщину. Великого инквизитора разбил паралич.

Графиня замерла возле постели. Ее глаза, расширившиеся, застывшие, не отрывались от лица кардинала. Вдруг она заметила, что губы Беллармина слабо шевелятся. Она наклонилась ближе, пытаясь разобрать, что он шепчет. Перекошенный рот свело судорогой от усилия, но инквизитор все же обнажил зубы в кривой улыбке и вместе с тяжелым дыханием прошелестело:

— Менголли…

Графиня в ужасе отпрянула от кардинала. Поняла ли она верно, что теперь место Великого инквизитора займет ее сын, ее враг? Юлия ничего не смогла произнести в ответ, только закусила губы, чтобы унять дрожь. Когда это не помогло, она зажала рот рукой и почти бегом вышла из покоев Беллармино.

Вернувшись в свои комнаты, графиня постаралась успокоиться. Вскоре в огонь камина полетели бумаги, написанные накануне. Юлия быстро написала две записки, залила их воском и запечатала своим перстнем.

— Пьер! Передай это кардиналам Оттавиани и Боргезе. Постарайся, друг мой, чтобы тебя не схватили. И позови сюда Женевьеву.

Синьора де Шане сменила горничная.

— Собери вещи, драгоценности, деньги. Подбери мне мужской костюм. Теодоро здесь?

— Пока да, но он собирается куда-то.

— Верни его!

— Да, синьора.

Когда вошел предводитель римских нищих, Юлия поднялась из-за стола и указала ему на бумагу и перо:

— Садись и пиши. Все, что ты и твои люди знаете о кардиналах и о римских святых отцах. Кто, что, где совершил такое, что не подлежит огласке. У тебя пара часов. Теодоро, мне нужен корабль до Испании.

— Синьора?!

— Не спорь. Пиши и поезжай в Чивитавеккью. Мне нужен самый быстрый корабль. Вот деньги.

-Синьора, м-м-м… — Теодоро замялся, подбирая слова, — насколько чист перед законом должен быть капитан?

Юлия невесело усмехнулась:

— Меня обвиняют в покушении на убийство, я бежала из-под стражи, украла кардинала и теперь он умирает в моем доме.

— Ясно, синьора.

Графиня вышла, не желая мешать Теодоро. Узнала, что Пьер уже уехал в Рим, дала несколько распоряжений Женевьеве по поводу своего гардероба. И потянулись часы ожидания — откликнется ли кто-то из адресатов ее записок на призыв о помощи.

__________________________________________________________________

1) *Камиллиа́нцы — монашеский орден Римско-католической церкви, основанный в 1584 году святым Камиллом де Леллисом в Риме. Первоначально было создано общество помощи больным. Через два года после основания правила Общества служения больным были утверждены папой римским Сикстом V, а в 1591 году папа Григорий XIV возвел общество в статус монашеского ордена. Камиллианцы наряду с тремя традиционными монашескими обетами давали четвёртый — обет служения больным. До XVIII века братья ордена работали лишь в больницах Италии. Прославились они тем, что не отказывались ухаживать даже за больными смертельно опасными болезнями во время эпидемий. Камиллианцы также ухаживали за безнадежно больными, стараясь утешить их и облегчить муки, что принесло им народное прозвище «отцы благой смерти».

Вернуться к тексту