Власть женщины сильней (гет)

Антонио ди Такко долго думал, как незаметно вывезти из города бежавшего с места казни преступника, которым отныне стал кардинал Монтальто. Наконец, он решил, что карета — неподходящий вариант. Одному из людей Крылатого Дракона Антонио велел разобраться с лошадьми, а сам кое-как натянул на Менголли рубаху, штаны и переложил его на пригнанную взамен кареты повозку, подобную тем, в каких крестьяне из окрестных деревень возят овощи для продажи на рынке. После прикрыл патрона дерюжкой. Когда колокола отзвонили окончание обедни, капитан, переодевшись, чтобы выглядеть как житель сельской округи, и спрятав оружие на дне повозки, покатил ее к городским воротам.

Стражник, заметив свисающие из тележки ноги и здоровяка, без видимых усилий катящего свою ношу, остановил Антонио.

— Кто это у тебя там? — спросил стражник, подходя и откидывая дерюгу.

— Да сосед мой. Вот с рынка возвращаемся.

— Чего он у тебя в кровище-то?! Живой хоть? — подозрительно спросил солдат, и его рука потянулась к оружию на перевязи.

— А ты не слыхал? На площади еретика жгли, да не дождались пока костер запалят, кинулись сами расправиться. Ему в толпе-то и досталось. Голову расшибли, — мрачно сказал Антонио и распрямился, словно бы невзначай расправляя широкие плечи.

— Так ты бы его того, к лекарю что ли…

Антонио расхохотался.

— Скажешь тоже! Стал бы он деньги на примочки тратить! В кабак зашли, вино оно получше всяких лекарей будет. Пьяный он, — капитан шагнул к стражнику. Тот откровеннее взялся за эфес тяжелой шпаги. Но Антонио усмехнулся и потрепал Менголли по голове. Стражник наклонился к повозке и на самом деле учуял сильный запах спиртного и мочи. Капитан схватил его за руку и тихо сказал:

— Ладно тебе… Вот, держи, осталась монетка. Выпей за его здоровье.

Солдат дернулся было, но ощутив в ладони кругляш, ухмыльнулся и махнул рукой:

— Проваливай.

Антонио криво усмехнулся в ответ, подхватил тележку и покатил ее дальше, за ворота.

В роще за холмами их ждала карета, подготовленная для дальнего путешествия, и несколько человек из бывшего равеннского отряда наемников во главе со своим кондотьером — синьором Рино Кальруччи.

Когда Антонио переносил Менголли из тележки в карету, тот очнулся.

— Жив…

Антонио с трудом разобрал, что сумел выговорить Бенвенуто.

— Да, монсеньор. Мартин потрудился на славу.

— Тонио?! А… эта толпа?

— В первых рядах были ваши, из общества.

— А тот? …остался там, на площади?

— Не знаю, этим занимался только Мартин.

— Где мы?

— На Фламиниевой дороге.

— Хорошо. В Урбино.

— Куда, монсеньор?!

— Не зови меня так.

— И как же вас теперь звать? — синьор Кальруччи подступил ближе. Насмешливая улыбка, топорщившая бравые усы солдата, погасла, когда тяжелый, еще мутный от боли и унижения взгляд черных глаз остановился на нем. Повисло молчание, слышно было только, как зовет подругу забывший улететь на зиму скворец. Скулы на узком лице Рино проступили острее, выдвинулся вперед подбородок, но он не отвел глаза.

— Я вас помню, — наконец медленно заговорил Менголли. — Рино Кальруччи, кажется?

— Точно.

— Рино привел своих ребят. Я подумал, шпаги и горячие головы вам пригодятся, — вмешался ди Такко.

Бенвенуто покивал:

— Хорошо. Зовите меня Арнандо… Сфортунато⁽¹⁾.

Он попытался встать, но без сил привалился обратно к широкому стволу старой пинии, где его устроил капитан. Менголли выругался и попытался снова. Антонио и Рино поспешили помочь, поставили бывшего кардинала на ноги. Разбитая голова нещадно кружилась, прокушенный язык от долгого разговора, казалось, занял во рту еще больше места.

— Значит, в Урбино? — осторожно переспросил Антонио.

— Да, к делла Ровере.

Едва оказавшись в карете, Бенвенуто вновь впал в забытье.

Запряженная двумя лошадьми тяжелая дорожная карета, часть пространства в которой занимал сундук с казной Перетти-Монтальто, в сопровождении небольшого отряда всадников покатила по Фламиниевой дороге на север.

* * *

В конце апреля нава с четой де Ланга на борту вышла из порта Чивитавеккья и взяла курс на корсиканскую Бастию, чтобы после, обогнув мыс Капо-Бьянко, направиться в Барселону. По пути барон планировал показать Стефании цепь старых генуэзских крепостей, составлявших оборонительную линию по северо-восточному побережью Корсики. Вел корабль капитан Луиджи делла Монте, тот самый, кого советовал однажды синьоре де Бельфор покойный Марк Оттавиани.

Из Барселоны сеньор Веласко намеревался поехать не в Толедо, а в родной Ланга в провинции Авила. Нисколько не сомневаясь в победе Юлии де Ла Платьер в борьбе за кастильское наследство, брат Иосиф во время своего недавнего визита в Испанию занимался не только вызволением опальной графини, но и подготовкой почвы для своего возвращения. Доходы от вложенных некогда через доверенного человека средств в несколько суконных предприятий, медные и железный рудники, поставляющие металл самому королю, позволили Фернану Веласко восстановить свои права на баронство и наследный титул. Возобновил барон де Ланга и некоторые семейные связи в Мадриде и Толедо. Теперь Фернан хотел заехать в родные места в надежде застать еще в здравии настоятельницу монастыря Святого Сердца. Полгода назад пожилая монахиня уже с трудом передвигалась по небольшой территории обители. Тогда он оставил местной сестре-больничной рецепт териака Перетти и теперь надеялся, что преподобная мать третий месяц принимает лекарство — срок, достаточный, чтобы укрепить ее силы. А дух его доброго ангела, как убедился Фернан, в укреплении не нуждался — в монастыре его, как в детстве, встретил светящийся любовью взгляд и ободряющая, дающая надежду улыбка. Прислушиваясь к ровному, теплому дыханию Тефаны в последнюю ночь в Чивитавеккье, Фернан решил, что ей пойдет на пользу встреча с той, кто однажды спасла его собственную душу.

* * *

Мартин не зря торопился вернуться в день казни на площадь, передав бесчувственного, с разбитой головой, Бенвенуто ди Менголли на руки капитану ди Такко. Его обвинительная речь, превращенная в проповедь и возбудившая «глас Божий», была замечена главным организатором действа — братом Иосифом — и оценена им по достоинству. Синьор Веласко предложил Мартину место личного секретаря. Не сказать, что иезуит и впрямь сразу записал его в доверенные лица, но Мартин был убежден, что добьется этого в недалеком будущем. Кроме того, горничная у синьоры баронессы оказалась весьма недурна лицом и разговорчива.

В тот день, когда Святейший Отец в своей частной часовне венчал Фернана Веласко и Стефанию делла Пьяцца, а римляне вовсю веселились, отмечая основание своего древнего Города, Мартину удалось ненадолго отлучиться. За несколько монет он купил в лавке чернила, очиненные перья и бумагу. Потом поспешил в дом одного из оставшихся из ближнего круга Крылатого Дракона, где и черкнул несколько строк повелителю — не называя имен, но и не оставляя возможности для неверной трактовки послания. На северо-восток, в местечко близ Урбино полетела весть о бракосочетании.

* * *

Уже второй день над холмами в центре провинции Марке бушевала необычная для середины мая гроза. Конечно, в это время года здесь бывали дожди и даже небольшие грозы, но эта… Эта была особенной. Из клубящихся темно-фиолетовых, багровых по краям туч не пролилось ни капли. Зато молнии — ослепительно яркие, ветвистые, разрывающие покров грозовых облаков до горизонта — вспыхивали то и дело, предвещая раскатистые оглушающие удары грома.

Жители города и окрестных селений сидели по домам, братия небольшого картезианского монастыря непрестанно молила Господа явить милость и избавить округу от своего Гнева. Самые отчаянные заливали ужас и грехи вином в городских тавернах.

Антонио ди Такко сидел в траттории у дороги, что вела из города на север, и тоже пил. И ждал.

Странный посланец из Рима появился поздним вечером: передал записку, получил плату и ушел. Через несколько минут, бросив капитану: «Не ходи за мной», — ушел Арнандо. Возглас Антонио: «Куда ты?! Темно уже!» — не остановил его. Послонявшись до второй стражи по дому, ди Такко направился в конюшню, оседлал коня и выехал в ночь. Не успел он отъехать от города, как звездное небо закрыли тучи. Они сползлись, как живые, к неведомой единой точке, со всех сторон разом и погрузили землю в непроницаемую тьму. Потом ударила первая молния, и почти сразу прокатился сокрушительный удар грома. Антонио успокоил своего Авангарда. В очередной вспышке он заметил очертания придорожной таверны. Там и решил переждать странное ненастье.

…Гроза закончилась так же внезапно, как началась. Первый, кто, набравшись смелости, выглянул наружу, не увидел ничего, кроме темнеющего к ночи, с первыми неяркими звездами небо. Без единого облака. Капитан растер глаза, словно засыпанные песком, потянулся, чтобы расправить мышцы и, расплатившись, велел оседлать своего дестриэра. Отъехав от траттории, ди Такко развернул коня туда, где, как ему показалось, был эпицентр грозы.

Через пару часов поисков, когда почти стемнело, Антонио нашел того, кого искал — Арнандо лежал ничком на вершине холма. Пробившаяся весенняя трава вокруг него почернела. Лошади, на которой уехал Сфортунато, поблизости не было. Капитан перевернул бесчувственное тело на спину, поддержал безвольно свесившуюся голову с коротко стриженными черными волосами. Он уже собрался поднять Арнандо на руки, когда заметил точащий из-за пазухи клочок бумаги. Вытащив и расправив его, ди Такко попытался прочесть то, что там было написано, но стало уже слишком темно. Капитан убрал записку и, устроив Арнандо поперек седла, направился в город.

Дома, передав господина на попечение слуги, Антонио вновь развернул найденную бумагу. Это было то самое послание из Рима. Прочитав его, он понял, что погнало Бенвенуто ди Менголли в холмы за городом; что стало причиной страшной грозы. Оклик за спиной заставил ди Такко вздрогнуть и резко обернуться.

— Капитан...

На пороге, держась за косяк двери, стоял Арнандо. На белом, будто присыпанном пудрой, лице мрачно мерцали глаза, бескровные тонкие губы подрагивали, кривясь то ли в гневной, то ли в презрительной гримасе.

— Утром позови Рино. У меня есть дело для его ребят.

Антонио коротко кивнул, но все же решился спросить:

— Какое?

Арнандо долго молчал, потом, глядя куда-то мимо капитана, проговорил:

— Надо подружиться с герцогом. Мне нужен титул.

* * *

Это был очередной «отчет», как он окрестил регулярные послания от бывшего слуги. Первые он слышал сквозь бездумный, вязкий туман, заволакивавший сознание, когда терпеть боль уже не оставалось сил. Потом его заставляли слушать — связывали, чтобы он не бросался на того, кто читал их вслух. Недавно, после его возвращения с чердака дома, откуда он наблюдал происходящее на площади Цветов, эти сложенные вдвое листы голубоватой бумаги, покрытые ровным бисерным почерком, стали оставлять на столе возле узкого, в две ладони шириной, окна. Он читал их сам. С болезненной страстью впитывая ядовитые слова; снова и снова расковыривая раны на душе, которые болели несравнимо сильнее ран на теле. Убедившись, что послание прочитано, заходил охранник и тут же, при нем, сжигал записку. Он больше не сопротивлялся.

Непослушные пальцы слабо смяли бумагу, когда он задумался над строками «отчета». Тусклый, усталый взгляд уперся в стоящую на кресле в углу гитару — пятистройную, привезенную из Испании. Когда-то ее струн касались пальцы совсем молодого черноволосого мальчика. На руках тогда повисли двое, когда он вознамерился разбить инструмент об голову того, кто его принес на другой день после...

«Опять поет», — сказал мужчина в строгом темном пурпуэне своему товарищу по игре. Его напарник тоже прислушался: «У него хорошо получается», — тот еще послушал и вернулся к игре. «Все равно сейчас опять сорвется», — заметил первый. И действительно, затянув высокую ноту, баритон оборвался хрипом, перешедшим в надсадный кашель. «Черт, — выругался один из мужчин, — допелся! Его питье готово?» — «Давно уже». — «Неси. Я к нему». Старший из охранников повозился с ключом, отпирая замок на тяжелой, окованной железом, двери, и вошел в соседнюю комнату.

— Успокойся! Не глотай воздух, идиот! Вот так, мельче и чаще! А теперь пей. Пей, я сказал!

Команды, отданные раздражающим, ненавистным голосом, доносились словно издалека, через плотные слои удушья, кипящей в легких крови и безысходного гнева.

Он снова остался один. Даже не заметил, как, сначала предав огню последнюю записку, из комнаты вышли два надзирателя, как щелкнул замок не раз проверенной на прочность двери. Он лежал, блуждая взглядом по темно-бордовому пологу кровати: «Бенвенуто, мальчик мой… Юлия…»

1) Arnando (ит.) — раньше; sfortunato (ит.) — злополучный.

Вернуться к тексту