Цена анонимности (джен)

Девочка…

В то время он об этом не задумывался. Он тогда вообще мало о чём задумывался, кроме себя самого, своей жены и своего сына — и немного, краем сознания, мэнора. Лишённый палочки, бесправный в собственном доме, то ли хозяин, то ли слуга, он жил тот год с одной только мыслью о том, что они трое просто обязаны выжить.

Так, во всяком случае, ему казалось.

Но ведь это был целый год, даже больше.

И он вовсе не провёл его прикованный к стенам собственного подвала — в отличие от тех, кто там действительно находился.

Олливандер.

Гоблин — потом, кстати, эта история стоила ему несметного количества галеонов, которые пришлось… вложить в Гринготс для того, чтобы восстановить свои испорченные отношения с гоблинами.

И девочка.

Луна Лавгуд.

Почти что четыре месяца он продержал у себя в подвале девочку — ровесницу его сына.

Он раз и навсегда запретил себе думать об этом. Не думал тогда — не думал и после.

Никогда.

Кроме одного-единственного раза.

Тогда с момента окончания войны прошло года два. Был апрель, вот-вот предстояла вторая годовщина той страшной битвы, и он, всё ещё старавшийся как можно меньше появляться на публике, почти вынужденно оказался на Диагон-элле — и вдруг, в буквальном смысле этого слова, столкнулся в дверях с выходящим из книжной лавки её отцом.

Ксенофилиус Лавгуд.

Высокий худой волшебник с такими же белыми, как у него, волосами.

Отшатнувшись друг от друга как от чумы, они так и замерли на пороге. На какой-то миг Люциусу показалось, что волшебник сейчас возьмёт свою палочку и просто проткнёт его сердце — без всякой магии и без всяких усилий. Они стояли по обе стороны от порога, разделявшего их символической и страшной сейчас чертой.

Порог.

Переход между мирами.

Если знать, как, то через него можно туда попасть — так говорят легенды и сказки.

Люциусу показалось, что человек напротив него не раз делал это. И, возможно, сделает это сейчас — вместе с ним.

А потом просто вернётся — и оставит его там.

Под порогом.

— Простите, — выдавил он наконец, отступая к стене и освобождая ему дорогу. Потом не выдержал, развернулся — и быстро пошёл прочь, позабыв о дожидающимся его в лавке срочном заказе.

Шёл — и чувствовал всей спиной долгий тяжёлый взгляд, от которого было неуютно и холодно.

В тот день, вернувшись домой, он молча прошёл наверх, в ту комнату, что не открывал уже больше года. Когда-то это была его личная спальня — очень давно, ещё до женитьбы. Потом отец отдал им с Нарциссой самые красивые и удобные комнаты (его жена очень нравилась Абраксасу, и безо всяких просьб получала от него только самое лучшее), а старую комнату Люциус использовал изредка то как запасной кабинет, то как место, где можно было спрятаться и отлежаться после неудачных — или удачных — рейдов, в которые, к счастью, Лорд отправлял его относительно редко, то ещё как-нибудь.

И именно там он однажды попробовал умереть. Собственно, цели такой он себе, конечно, не ставил: ему просто в какой-то момент расхотелось быть здесь, и он просто спрятался в этой комнате, и если бы не его сын — скорее всего, так бы в ней и остался. Но у его, как он всегда полагал, слабого и не самого на земле умного мальчика хватило ума, силы и сердца войти — и вернуть себе отца, а матери — мужа. С тех пор та комната стояла закрытой, но нетронутой — позже он станет сюда приходить иногда, чтобы вспомнить, чем она могла бы стать для него в ту осень.

Но это всё будет после — а этот влажный апрельский день стал для него первым, когда он отпер ту дверь и вошёл в тёмную из-за навсегда зашторенных окон комнату. Закрытую или нет, но эльфы, конечно же, всё равно убирали и проветривали её, так же, как меняли и бельё на постели…

Люциус закрыл дверь, оказавшись практически в полной темноте, скинул мантию, уронив её прямо на пол, разулся и лёг на кровать, скользнув под лёгкое одеяло, хранившее прохладную свежесть и аромат луговых трав.

Здесь всегда было очень тихо… Он лежал, вслушиваясь в эту тишину, и вспоминал девочку с длинными и почти такими же белыми, как у её отца, вьющимися волосами, задумчивым взглядом и странными серёжками в виде… он не помнил, чего, и это сейчас ему почему-то ужасно мешало. Но воспоминание ускользало, оставляя только ощущение чего-то длинного и неуместно яркого.

Девочка — ровесница Драко…

Он бы убил. Без вариантов.

Окажись он на месте её отца и столкнись с тем, кто сделал такое с единственной дочерью — убил бы. Руками, ножом, магией — как угодно.

Убил бы, а не просто смотрел.

Убил.

Он до сих пор чувствовал этот взгляд — тот словно навечно впечатался что в лицо, что в его спину, обжигая холодом и тихо напоминая: «Убил»…

Девочка… они всё-таки сбежали потом. Их вывел этот безумный домовик, Добби. Вот для чего, наверное, его когда-то купила Цисса: чтобы однажды он забрал из его подвала девочку с длинными белыми волосами, избавив своего бывшего хозяина от клейма детоубийцы. Вот только что же так долго-то? Добби-Добби, первый свободный эльф. Надеюсь, сейчас ты где-нибудь счастлив своей странной свободой...

Он резко сел, откинул одеяло, и как был, босиком и без мантии, пошёл искать сына.

Снаружи было уже темно — наверное, совсем ночь, или поздний вечер… Драко нашёлся в своей комнате и постели — спящим.

— Сыграй со мной, — сказал ему Люциус, наклоняясь и касаясь ладонью его щеки. — Драко, пожалуйста, пойдём, поиграем.

Тот открыл глаза, щурясь со сна, посмотрел на отца немного растерянно — потом молча кивнул, встал и даже не стал одеваться — только завернулся в халат и туго затянул пояс. Они так же молча спустились вниз, в музыкальный салон — Люциус поднял крышку рояля и сел слева от центра, уступая сыну ведущую партию.

— Что захочешь, — тихо проговорил он. — Я подхвачу.

Тот кивнул, подумал пару секунд — и заиграл.

Рассвет они встретили за роялем. И когда предметы в комнате, в которой они так и не зажгли света, начали обретать всё более ясные очертания, а очередная пьеса закончилась, Люциус притянул к себе сына, обнял его и прижал крепко — так, как если бы то ли прощался, то ли здоровался после очень долгой разлуки. И замер так, склонив его голову к себе на плечо и запустив пальцы в мягкие светлые волосы. Тот ответил таким же объятьем — Люциусу всё чудилось, что тот вот-вот спросит что-то, но он ошибся: сын так и не нарушил в тот раз собственного молчания, и только время от времени стискивал свои руки, прижимая к себе отца ещё крепче.

Так сильно, словно боялся, что если упустит его сейчас — то это будет уже навсегда.

…Первый анонимный взнос в фонд «Придиры» (около восьмисот галеонов) был сделан во вторую годовщину битвы за Хогвартс. После были другие — на большие или меньшие суммы, два или три раза в год.

В конце концов, такое порой случается, правда? Читатели этой газеты всегда любили её, и время от времени кто-то из них поддерживал сие удивительное издание той или иной суммой. Чаще всего анонимно — просто чтобы не смущать её замечательного редактора.

При чём здесь мистер Малфой, спросите вы? Да разумеется, ни при чём.

Малфои не читают подобную чушь.

Никогда.