Дьяволы не мечтают (гет)

Весна 1976 г.

Да чтобы им всем провалиться!

Невнятно, но от души ругаясь себе под нос, Долохов перекатился по усыпанному осколками только что вылетевшего оконного стекла полу за барную стойку. Когда ауроры его взорвали, Долохова изрядно посекло осколками, и хотя порезы, очевидно, были неглубокими, их количество и неудачное расположение (некоторые серьёзно поранили ему лицо, и льющаяся со лба кровь то и дело попадала в глаза) его раздражали. Пожалуй, не стоило пить последнюю рюмку… а лучше пять. Ну да что уж теперь — работаем с тем, что есть. Мозг-то протрезвел сразу — а вот тело за ним пока не успело. Он замер, выжидая, когда отсюда можно будет как-нибудь выбраться: наверняка ауроры накрыли заведение, да ещё, небось, и кусок квартала антиаппарационным куполом, биться о который ему совсем не хотелось — спасибо, случалось однажды. Лежишь потом словно стену на метле попытался снести — был, помнится, у него и такой опыт… хорошо, что Дурмштранг — не Хогвартс, изящества в нём поменьше, а вот стены — потолще, видать, рассчитаны на таких вот… студентов. Стене, конечно, ничего не было, а Долохова потом полмесяца по утрам кругами гоняли вокруг замка: зима, снег, помнится, шёл… и — он голый по пояс, но в шапке. Красота… эх, время было. Но что-то он отвлёкся… ауроры. Его, небось, ищут. Ну-ну…

Те, похоже, настроены были серьёзно: помещение окружили, встали по периметру. «Кто, интересно, им его сдал? Найду — убью сволочь… хотя, с другой стороны, куда, к примеру, было деваться владельцу — ему тоже охота и жить, и работать… ладно, потом разберёмся. А сейчас…»

Он взял из бара бутылку, открыл, поднял с пола какую-то тряпку, засунул её кончик внутрь и наклонил бутыль, пропитывая ткань тем, что было гордо обозначено на этикетке как «Огненный виски Огдена». Потом отставил в сторону и повторил то же с другой, а потом и с ещё одной. Когда всё было готово, он поджёг первую тряпку — и, не поднимаясь, зашвырнул бутылку в зал.

Там грохнуло и полыхнуло.

Он кинул вторую — и побежал к разбитому окну. Вылезая, зашвырнул в зал третью.

Он нёсся по улице, держась стены и прикрываясь щитовыми чарами. В голове неприятно шумело, но тут уже было не до комфорта — почувствовав, что прошёл, наконец, невидимый барьер, он аппарировал.

Неудачно.

Потому что, хотя его и не расщепило, вывалился он совсем не там, где рассчитывал, а на какую-то маггловскую дорогу, да ещё и практически под колёса машины — а вернее, ей на капот.

И это оказалось чертовски больно.

Взвизгнули тормоза, он скатился на землю, ещё и головой как следует приложившись — в глаза ударил белый слепящий свет и всё, наконец, закончилось.

Он пошевелился и начал садиться, пытаясь понять, что у него сломано — а главное, цела ли палочка. Что-то хлопнуло или стукнуло, и рассерженный… да просто разъярённый женский голос произнёс, похоже, нечто совсем непристойное на каком-то славянском языке.

— Вам жить надоело?! — прозвучало уже по-английски. — Вы где аппарации учились?! У вас лицензию отобрать надо, я сообщу в министерство!

«Аппарации?!

Повезло… надо же. Нарваться на волшебницу! Вот это удача…

… а может, и нет…»

Он щурился, пытаясь разглядеть что-нибудь среди этого невыносимо яркого света, а заодно унять звон и кружение в голове — и первое, что он сумел разглядеть, была направленная ему прямо в лоб волшебная палочка.

— Прошу прощения, — вежливо проговорил он, пытаясь нащупать свою. Всё-таки сильно его приложило… двигаться получалось, но как-то замедлено. Дьявол.

— Акцио! — проговорила, тем временем, женщина — и его палочка оказалась в её руке.

Трижды дьявол!

Скажи кому, что Антонина Долохова обезоружила какая-то баба — не поверят же. Ну, в крайнем случае, ещё на Беллу подумают — кретины — но чтоб непонятно кто… может, она аурор? Какая-нибудь, не приведи… никто не приведи — дочка Моуди? Если у него есть дочка. Что, будем честны, вряд ли. Ну, или воспитанница… любимая ученица. Надо же было так вляпаться…

— Вы целы? — тем временем уже поспокойнее поинтересовалась «дочка Моуди».

— Относительно, — сказал Долохов. — Свет уберите, — попросил он.

— Вот ещё, — отрезала она и подошла чуть ближе.

Ну давай… ещё один шаг — и тебе никакие палочки не помогут, я тебе так шею сверну. Дура.

— У вас кровь, — сказала она, к сожалению, остановившись. — Да вы весь в крови! Но это не я… у меня стекло цело.

— Не вы, — согласился он.

— Поклянитесь, что не причините мне вреда — и я помогу вам, — сказала она.

Осторожная… надо же. Правда, что ли, аурор. Ну да ладно… чего бы и не поклясться? С него не убудет…

— Клянусь, — сказал он.

Она… рассмеялась.

Нет, не похоже на аурора…

— Не так, — весело сказала она. — Повторяйте за мной: клянусь, что не причиню вам никакого вреда не магией, ни оружием, ни руками, ни ядом, ни словом, ни мыслью, ни опосредованно, ни лично.

Ого… какие интересные, однако, формулировки. Где-то он уже слышал это…

— Дурмштранг? — спросил он.

— Ага, — отозвалась она. — Ну?

— Клянусь, — весело повторил он, — что не причиню вам никакого вреда не магией, ни оружием, ни руками, ни ядом, ни словом, ни мыслью, ни опосредованно, ни лично.

— Никогда, — добавила она.

— Никогда, — согласился он. Не может она быть аурором — а на кой ему простая девчонка? Пусть спокойно живёт.

— Возвращаю — она ваша, я отказываюсь от неё, — сказала женщина, отдавая ему его палочку и присаживаясь рядом на корточки. — Я Ивана.

— Антонин. Вы болгарка?

— Чешка, скорее… хотя я много кто. Давайте поедем ко мне — я вам порезы заживлю? И вы ещё стукнулись сильно, наверное, когда с моей машины свалились.

— Спасибо, — он очень удивился. — Не боитесь?

— Чего? — весело спросила она — фары так и светили ему прямо в лицо, и он ничего не видел, кроме общего смутного силуэта. — Вы клятвой связаны. Встать можете? — она протянула ему руку, он схватился за неё и поднялся. — Вы ещё и пьяны, — констатировала она… Ивана.

— Был, — согласился он. — Но уже нет.

— Садитесь в машину, — сказала женщина, обходя ту справа и открывая переднюю дверь. — Вы продавили стекло — я сейчас починю, посидите пока.

Он сел — она захлопнула дверь и начала что-то делать с вдавленным и пошедшем трещинами широким передним стеклом. Долохов, оказавшийся в маггловской машине впервые, осматривался, с интересом разглядывая незнакомую обстановку. Магглорождённая… надо же, как ему повезло: встретить магглорождённую иностранку, да ещё и почти что соученицу — не важно, что учились они наверняка в разное время: и голос, и рука у женщины были молодыми. Какой у него удачный сегодня день, оказывается… а так бы и не сказал.

Ивана тем временем закончила: стекло вновь стало прозрачным и ровным — и вернулась в салон. Загорелся неяркий верхний свет, и Долохов, наконец, смог немного её рассмотреть. Она и вправду была молодой — лет двадцати пяти, вероятно — и симпатичной: русые волосы, светлые глаза… широкие славянские скулы, родинка на правой щеке… Ивана чем-то щёлкнула — свет погас, она включила музыку и завела мотор.

— Пристегнитесь, — попросила она.

— В смысле? — не понял Долохов.

— Ах, да… сейчас, — она махнула палочкой, и его тут же обвил плотный ремень и прижал к креслу.

— Вы меня связывается? — удивился он и попенял: — Вы же сказали, что не боитесь.

Она рассмеялась.

— Это ремень безопасности. По правилам так положено. Не хочу, чтобы меня оштрафовали… он отстёгивается, — она показала ему красную кнопку у края кресла, в щель рядом с которой уходил край ремня. — Нам довольно далеко ехать, так что можете подремать, если хотите.

Музыка была лёгкой, потом что-то заговорил диктор — по-английски, но Долохов не вслушивался. Он откинулся на спинку кресла, закрыл глаза — и мгновенно провалился в сон, давным-давно научившись использовать для этого каждую подходящую минуту.

— Антонин! Антонин, просыпайтесь!

Он открыл глаза и рванулся вперёд — ремень не пустил, напомнив о последних событиях.

— Не так, — сказала… как её… что-то славянское… Ивонна?

Раздался щелчок — и ремень ослаб. Женщина первой вышла из машины, обошла её и, пока он пытался понять, как открыть дверь, распахнула её перед ним.

— Выходите. У вас такие крепкие нервы, или вам плохо?

— Нормально, — сказал он, выходя. Она захлопнула дверь и повела его за собой к дому. Многоквартирному маггловскому дому.

Они вошли в подъезд и, дождавшись лифта, поднялись в нём на четырнадцатый этаж. Женщина отперла одну из дверей и вошла внутрь первой.

— Проходите, — она зажгла свет. — Я думаю, вам сначала в ванну?

— Да, было бы здорово, — кивнул он.

Горячий душ — то, что надо. Кажется, дня три он уже не мылся… он вдруг подумал, что и одежда у него, пожалуй, не самая свежая — непорядок, надо будет выстирать и высушить, а то неудобно: приличная, вроде бы, женщина…

— Я дам вам сейчас полотенце, а пока будете мыться — чай заварю... будете чай?

— Буду, — с благодарностью сказал он.

— А есть хотите? Я сама не ужинала — умираю от голода.

— Очень хочу, — кивнул Долохов, никогда не страдавший излишней щепетильностью.

— Ну и отлично. Вы не вегетарианец, я надеюсь?

— Я? — рассмеялся он. — Нет. Определённо, нет. Но могу им побыть, если у вас нет ничего другого. Я не привередлив в еде.

— Я тоже нет, — улыбнулась она, доставая из стенного шкафа два пушистых бежевых полотенца. — Мыло и шампунь берите любые… вы знаете, как пользоваться маггловскими смесителями?

— Знаю. Спасибо, — он улыбнулся ей вполне искренне.

— Удачи тогда, — она поманила его за собой и открыла одну из дверей. — Ванная.

…Он мылся долго и с удовольствием: никакие порезы, которые он хотел было залечить сам, да вспомнил, что это обещала сделать хозяйка дома, и оставил как есть, ему не мешали — не так уж это и больно даже безо всяких заклинаний. Шампунь непривычно пах какими-то фруктами… персиком? Нет, что-то другое… абрикос. Точно, вот и на этикетке он. А мыло оказалось немного шершавым и мятным. Одежду он кинул себе под ноги — как раз и потоптался по ней, отстирывая, пока мылся, после осталось только слегка потереть, прополоскать и высушить. Гладить, правда, он заклинанием не умел, но и так вышло неплохо. Одевшись, он посмотрел на себя в зеркало, пожалев, что небрит: брать чужую бритву без разрешения ему показалось неправильным, а заклинания нужного он не знал.

Он причесался — расчёска входила в набор самых необходимых предметов, которые он всегда носил в карманах. Остановил кровь — порезы пусть сама заживит, это будет очень приятно, но негоже пачкать только что выстиранную одежду.

В нос ударил запах еды: восхитительный запах мяса — похоже, свинины — чеснока, специй, а ещё, кажется, картошки и чего-то острого и чуть кисловатого... Рот мгновенно наполнился слюной, Долохов сглотнул и пошёл на запах, безошибочно отыскав по нему кухню.

Ивана — точно, она не Ивонна, а Ивана! — уже переоделась, оставшись, впрочем, во вполне маггловских джинсах и голубой футболке с длинными рукавами, на которой был нарисован смешной спящий, раскинувшись на спине, кот. Она была босиком и стояла на одной ноге, оперевшись второй на собственную голень. Стол был уже накрыт — на двоих, и накрыт очень просто: никаких подтарельников и десятка приборов, просто две тарелки, два стакана, ножи и вилки. Хлеб в плетёной корзинке — точно так же подавала его мама, даже корзинка, кажется, была такая же, ну, или очень похожая. Пара «перечница-солонка» в виде двух замковых башенок…

Соленья. Он опять сглотнул — тысячу лет он уже такого не видел: квашеная капуста, огурцы… грибы. Солёные или маринованные — было неясно, да это и не имело значения. Он едва удержался от того, чтобы немедленно не схватить хотя бы один, но вместо этого кашлянул, привлекая к себе внимание стоящей у плиты хозяйки.

— Я полотенца на краю ванны оставил, — сказал он. — Спасибо. Пахнет изумительно!

— А, вы уже? — она обернулась. — Вы садитесь и угощайтесь… ещё буквально минута — и всё согреется, будем ужинать. Ничего особенного, просто тушёная свинина с картошкой… я же не ждала никого в гости. Но сытно…

Он снова сглотнул слюну. Подошёл, бесстыдно заглянул в кастрюлю, стоящую на плите: куски картошки и мяса, залитые почти что прозрачным соком… когда он в последний раз ел что-то такое — а не традиционную, мать её, английскую баранину? Лет сто назад, не иначе.

— Я подожду, — возразил он. — И я обожаю свинину с картошкой. Только не ел давно.

— Ну и отлично… садитесь за стол. Я смотрю, вы себя подлечили?

— Не до конца, — кивнул он и попросил, — но давайте с этим потом? Очень есть хочется, — признался он со смехом.

— Да, конечно, как скажете… ну вот, всё, — она взяла одну из тарелок и щедро её наполнила. — Прошу вас.

Себе она положила чуть ли не вдвое меньше — и первой села за стол.