Правильное решение (джен)

Комплекс ТК-31 относился к числу тех самых тюрем для политзаключенных, до слухов о которых были так охочи журналисты и оппозиционеры всех мастей. Сюда не отправляли за мелкое вредительство и незначительные преступления, не запирали глупых крикунов, что своими наивными публикациями и выступлениями скорее помогали пропагандистской машине императора, чем вставляли ей палки в колеса. Места здесь резервировались только для особенных гостей, действительно представлявших интерес для Сенатской СБ (ныне Имперской разведки) или лично Арманда Айсарда. Через эти застенки проходили самые ценные из военнопленных, доверенные лица видных членов КНС и оппозиции внутри Республики, а также некоторые незадачливые интриганы, возомнившие, что могут обмануть доверие Палпатина и остаться безнаказанными. В числе последних значился и без вести пропавший некоторое время назад Кинман Дориана, окончательно запутавшийся в работодателях и попытавшийся затеряться в Корпоративном секторе вместе с немалой суммой на счетах и известными ему тайнами.

"Предупреждал же я тебя, Кинман: допрыгаешься", — думал Арманд, проходя мимо его камеры. Исанн, семенившая следом за отцом, вцепилась в его ладонь мертвой хваткой.

— Странная какая-то больница, — прошептала девчушка себе под нос, осматриваясь вокруг со смесью страха и восторга. Малышка вообще проявляла нездоровый интерес ко всему, что ее окружало: Арманд едва успел изловить ее за шиворот, когда неугомонная маленькая бестия дернулась посмотреть, кого же ведут по боковому коридору, и почему этот "кто-то" орет и вырывается.

Не следовало приводить девочку сюда. Не следовало даже говорить о судьбе Габриэллы. Что за помутнение рассудка на него нашло, когда он пообещал Исанн встречу с матерью?

Но данное слово назад не возьмешь, и Арманд просто ускорил шаг, вынуждая дочку пуститься за ним практически бегом. Чем меньше она здесь увидит, тем лучше для нее. Пока они поднимались на третий ярус, бывший до появления особой пациентки исключительно административным, Исанн успела поинтересоваться назначением охранных дроидов и лазерных ловушек ("я про такие в "Вестнике военных технологий" читала, они человека напополам разрезать могут!"), задаться вопросом, отчего здесь так много людей в форме ССБ, и лишь чудом не получить по шее от отца, выведенного из себя ее назойливым любопытством. Не дождавшись иного ответа, кроме раздраженного "уймись и веди себя прилично", девочка насупилась и, судя по сосредоточенному выражению мордашки, принялась строить собственные теории. Вполне возможно, не слишком противоречащие истине.

На третьем ярусе неприветливые коридоры, обшитые серым композитным пластиком, сменились куда более уютными: полы здесь были покрыты неплохой имитацией дерева и устланы мягкими ковровыми дорожками; на стенах, выкрашенных в приятный глазу бежевый тон, попадались картины в умеренно вычурных рамах. Людям, занятым нелегкой службой дознавателей, надсмотрщиков и военных психиатров, комфортабельные условия работы требуются не меньше, а то и больше прочих. На этом же этаже располагались комнаты, переоборудованные под палату Габриэллы, но туда Арманд собирался зайти чуть позже. Сначала следовало поговорить с комендантом и лечащим врачом супруги. По ряду вопросов, которые совершенно не касались Исанн.

— Посиди здесь, — велел Арманд дочери, когда они добрались до приемной коменданта. — Мисс, вы не будете так любезны присмотреть за ребенком, чтобы она не заскучала и ничего не натворила?

— Конечно, господин директор, — симпатичная секретарша сверкнула белозубой улыбкой и будто невзначай оправила форменную серую юбку — хоть и длиной до колена, но весьма соблазнительную на стройных и длинных ногах. — Мне известить коменданта Эйвери о вашем прибытии?

При слове "комендант" Исанн тихонько хмыкнула и бросила на отца многозначительный взгляд. На секретаршу она теперь смотрела примерно так же, как хищник — на издыхающую добычу. Зная норов и живой ум дочурки, Арманд готов был поспорить: она вознамерилась развлекать себя, выпытывая у несчастной девушки истинное назначение этого места. Но не к коменданту же тащить ребенка?

­­— Да, известите немедленно. Исанн, веди себя хорошо и не отвлекай мисс от работы. Мы пойдем к маме, когда я решу пару вопросов по работе.

— Да, папа, — кивнула Исанн с самым невинным видом, какой только можно себе представить.

Арманд неодобрительно покачал головой, но смолчал, хотя уже сейчас было очевидно, что дочка заслуживает хорошего выговора. За намерения.

* * *

В четырех стенах без единого окна дни пролетают однообразно и незаметно. Только по неизменному год от года расписанию можно определить время: в восемь утра зажигается яркий дневной свет, в половину девятого подают завтрак, в два часа дня — обед, а в шесть — ужин. Ровно в девять вечера свет гаснет, и день завершается, чтобы завтра повториться снова. Часы между побудкой и отбоем заполнены навязчивым вниманием врачей, долгими беседами и процедурами, смысл которых ускользает от понимания — то ли помочь, то ли приумножить страдания болью и унижением. Порой случаются... инциденты, как обходительно называют палачи в белых халатах приступы саморазрушительного безумия, животного ужаса или вязкой апатии, отнимающей последние силы жить дальше. С мягкими улыбками и равнодушием в холодных глазах ей советуют не думать об очередном позоре, наконец ослабляя ремни на кровати и бережно перебинтовывая разодранные в кровь запястья. Она вежливо кивает, улыбается в ответ. Много говорит о том, как благодарна своим тюремщикам за заботу и терпение, и ни слова — о том, как страстно желает им испытать на себе все то, что они каждый день делают с ней.

Она должна быть спокойна и покорна. Гнев недопустим. Страх непозволителен. Отчаяние? Не так страшно, эта напасть лечится легче прочих. Если госпожа не в состоянии сама контролировать свое эмоциональное состояние, новейшая аппаратура и безвреднейшие из лекарств сделают это за нее.

О ней заботятся так же тщательно, как о какой-нибудь тысячелетней рухляди в Корускантском музее. Разве что пылинки не смахивают мягкой метелочкой. Супруга директора Айсарда не должна знать небрежного отношения и грубости. Даже пропуская электрический ток через ее тело, к ней обращаются не иначе как "госпожа", и почтительно целуют бледную руку перед тем, как вколоть сильнейший психотропный препарат.

Ей, наверное, и впрямь не на что жаловаться. Даже самая придирчивая комиссия — если бы хоть одна комиссия знала об этом месте, — нашла бы условия содержания пациентки более чем достойными. Просторная палата, мягкая постель, пушистый ковер на полу, приятные глазу картины на стенах. Госпоже Айсард были доступны и маленькие женские радости: приличный гардероб, привезенный из дома, и косметика, разложенная на туалетном столике, само наличие которого было невиданной роскошью. Любой каприз, если он не выходил за рамки допустимого, тут же исполнялся услужливым персоналом, любой отказ облекался в самую вежливую из возможных форм. Дозволялся даже просмотр любимых передач по ГолоСети в конце каждой хорошей, прошедшей без "инцидентов" недели.

В последнее время таких становилось все больше. "Идете на поправку", — говорили ей в лицо. "Продолжительная ремиссия", — шептались за спиной. А значит — улучшение временное, а о полноценном выздоровлении речи пока не идет. Может сложиться и так, что она никогда не выйдет из этой клиники. Не вернется домой и не обнимет дочку... даже лица ее больше не увидит.

"Никогда", — прошептала Габриэлла Айсард своему отражению в зеркале. Губы были посеревшие, искусанные — но не беда, еще один слой помады, и станут они как прежде нежными и манящими. Кожа была бледной, нездоровой, но пудра, румяна и тональный крем исправят положение. Скроется и нездоровый землистый оттенок, и ранние морщины.

Морщины. В тридцать шесть лет... Как завороженная, Габриэлла провела пальцами по впалой щеке, коснулась кошмарных синяков под глазами. Вздрогнув, схватила расческу и принялась с остервенением укладывать волосы, но то, что когда-то было роскошными золотисто-каштановыми локонами, ныне превратилось в блеклые ломкие космы. Никакие ухищрения не заставят их выглядеть так, как раньше. Да и косметика не сделает ее лицо таким же прекрасным, как жалкие два года назад, хоть несколько часов над собой колдуй или профессионального визажиста зови.

В глубине запавших серых глаз блеснули слезы, и Габриэлла поспешила утереть их, пока не заметила бдительная медсестра. Улыбнулась через силу — а ведь хотелось броситься на нее, расцарапать в кровь простецкое, но такое свежее и здоровое личико, и кричать, кричать, кричать обо всем, что накопилось в душе. Ее заперли здесь, изуродовали, отняли все — семью, молодость, красоту... похоронили заживо, и по чьему приказу?! Арманд, ее Арманд отправил ее сюда, хотя она умоляла не делать этого! Без вины бросил в тюрьму, разлучил с дочерью... разве так платят за любовь и преданность? Разве так наказывают за ошибки, совершенные из желания спасти и уберечь?

Он говорил, что ей нужна помощь. Говорил, что любит и желает только добра. Но разве это — добро? Ее состояние не улучшилось ни на йоту. Разве что реальность стала чуть менее зыбкой — но все оттого, что в ее новом мире все просто и понятно. Четыре стены, вежливо-равнодушные доктора, унизительные процедуры и беседы. Немного личного времени под бдительным надзором. Все неизменно. Никакой неопределенности, никакого страха перед завтрашним днем — лишь обреченность, которая затягивает все глубже и глубже.

Наверное, именно это Арманд имел в виду, говоря, что ей нужен покой. Что ж, покой так покой... выдохнуть, запереть ярость глубоко внутри. Вспомнить о том, как счастливо улыбалась Исанн, вертясь у зеркала перед первым в жизни приемом. Или о последнем отпуске, который они провели всей семьей на лазурных пляжах Пантоломина. Или о походах в оперу с Милиссой и Мон...

Женщина прерывисто вздохнула, сжала кулаки. Нет, о Мон не надо. О Мон думать нельзя. Вычеркнуть ее из жизни, забыть. Она лишь зло принесла и горе. Без нее будет лучше.

Арманд обещал ей, что будет. Но верилось в это с трудом. И надежда на выздоровление с каждым днем становилась все более призрачной, что с Мон, что без нее.

Вернув на лицо невозмутимое выражение, Габриэлла подхватила волосы мягкой заколкой. Такой не поранишься, даже если очень постараться. Все-то у них продумано. Добавила немного теней на веки, подмахнула тушью ресницы. Критически осмотрела свое отражение. Не так уж плохо... если не знать, как было раньше.

— Все в порядке, госпожа?

"А ты как думаешь, вонючая деревенщина?"

— Конечно, Вилена. Тебя ведь так зовут, дорогуша?

Она улыбнулась, высокомерно и холодно, с удовольствием отметив, как передернуло дрянную девку от ее "дорогуша". Пренебрежительное, снисходительное обращение хозяйки к служанке. Мелочь, но помогает держаться. Не забывать, кто здесь кто.

Так легче переносить эту жизнь: теряя надежду, но хотя бы сохраняя остатки достоинства.

Габриэлла сдавленно застонала, запустила пальцы в недоплетенную прическу. Медсестра напряглась, положила руку на комлинк. Шприц с транквилизатором у нее всегда наготове, и девица явно раздумывала, не пустить ли его в ход. Еще бы, ведь состояние госпожи такое нестабильное — того и гляди, набросится в ярости на ни в чем не повинный персонал или увечье себе нанесет...

Как же Габриэлла их всех ненавидела. Убила бы прямо сейчас, задушила голыми руками, но сдерживает понимание: ничего не выйдет. Она лишь себе навредит. Доктора говорили: способность трезво оценивать реальность — хороший знак. Если бы это действительно было так.

— Госпожа...

— Что тебе, Вилена?

Девица поморщилась от слишком грубого обращения, но руку с комлинка убрала. Расслабилась, поняв, что опасность миновала.

— Вас хочет видеть господин Айсард. Сейчас он разговаривает с доктором Тари, но будет здесь через несколько минут.

У Габриэллы екнуло сердце. Арманд не навещал ее уже несколько месяцев, и в последний раз они расстались не лучшим образом. Она плохо помнила, как именно: слова "паническая атака" объясняли многое, но ничего конкретно. Что она наговорила ему? Насколько омерзительна была? Насколько безумной выглядела?

И, самое главное, зачем ему понадобилось приходить снова? Неужели...

"Нет. Незачем тешить себя глупыми надеждами. Арманд решил нанести визит вежливости, только и всего. Он ведь считает, что должен это делать".

С огромным трудом женщина взяла себя в руки. Снова взялась за расческу и заколки, принялась сноровисто укладывать волосы. Этой неумехе Вилене ведь не доверишь, напортачит только... неужели Арманд не мог прислать ей горничную, если и впрямь хотел облегчить ее существование?

— Принеси мне платье, не стой столбом! — шикнула Габриэлла на бестолковую девицу. — Не могу же я встречать мужа в ночной сорочке?

Глупая деревенщина, как назло, подала ей одно из самых простеньких платьев — то ли в пику своевольной пациентке, то ли для особы ее круга любой наряд Габриэллы выглядел роскошным. Но выбирать уже не приходилось: женщина едва успела одеться и одернуть перекрутившиеся рукава, как раздался стук в дверь.

— Открой, — велела она, поправляя прическу.

Медсестра одарила ее таким хмурым взглядом, что в душе Габриэллы шевельнулся страх: ох и отыграется эта мелкая дрянь, едва ей станет хуже... Арманд и пальцем не шевельнет, чтобы зарвавшуюся девчонку наказали, если будет уверен, что та не измывалась над его женой, а всего лишь выполняла свои обязанности. Мнение Габриэллы здесь роли не играло. Да и никогда не играло, если уж на то пошло. Арманд всегда считался с ней не больше, чем с их маленькой дочкой. Видимо, не делал большой разницы между ребенком и женой, бывшей на четырнадцать лет его моложе.

Но все эти мысли вылетели из ее головы, едва Арманд переступил порог. Габриэллу вдруг бросило в дрожь, она с трудом удержалась от трусливого шага назад. От подступающей паники тело кололо ледяными иголками. Лишь неимоверным усилием воли женщина заставила себя стоять прямо, в то время как ей отчаянно хотелось съежиться и забиться в угол.

— Оставьте нас, — бросил Арманд медсестре, даже не глянув в ее сторону.

Габриэлла терпеть не могла эту девицу, самоутверждавшуюся за счет чужого бессилия и страданий. Но в тот момент она едва не попросила Вилену не уходить, настолько пугающей была перспектива остаться с мужем наедине.

Конечно, она не произнесла ни слова. Никто все равно не послушал бы ее — жалкую пленницу, сломанную куклу, которую надлежало починить. Медсестра покорно шмыгнула за дверь, и та закрылась с омерзительно знакомым щелчком.

Габриэлла затравлено огляделась. Заперта. Заперта и беспомощна, совсем как в ту ночь...

Она все-таки попятилась к стене. Машинально коснулась кончиками пальцев шрама на шее. В голове ураганом пронеслось все, что ей хотелось сказать мужу. Как она рада видеть его, как устала быть одна, как страшно ей здесь, как плохо, как сильно она хочет домой, к дочери, к нормальной жизни... А еще — как ненавидит его за все, что он сотворил с ней. Как ненавидит себя саму за то, что готова броситься ему в ноги, лишь бы он сказал, что все закончилось, и сегодня же забрал отсюда.

— Здравствуй, — только и удалось выдавить ей. Голос дрогнул, слова оборвались где-то в горле.

— Здравствуй, — ответил он мягко. — Как ты, Габи?

Женщина едва не разрыдалась. Да как он может спрашивать ее об этом? Как может разговаривать с ней так, будто ничего не случилось?!

Она не ответила — просто не смогла. Попыталась вымучить привычное и спасительное "хорошо", но язык не повернулся. К глазам, так тщательно подкрашенным, подступили слезы, и Габриэлла не нашла в себе сил бороться с ними. Всхлипнула, закрыла лицо руками и отвернулась.

"Больно, как же больно... и виски снова ломит..."

Она вскрикнула, почувствовав прикосновение к плечам — мягкое и бережное, но ее словно током ударило. Арманд мягко притянул ее к себе и заключил в объятия — до того деликатные, будто кости Габриэллы могли сломаться от легчайшего касания, но ей хватило и этого. Ее дыхание тут же участилось, сердце бешено застучало в груди — верный признак надвигающегося приступа. Габриэлла крепко зажмурилась и сделала глубокий вдох. Один, два, три, четыре... выдох. Медленно, на те же четыре счета. Простое средство, но помогает.

— Тише, — ласково прошептал Арманд, гладя жену по голове, как маленькую девочку. — Все в порядке, дорогая. Все хорошо.

— Можно и так сказать. Отпусти меня, пожалуйста, — выдохнула Габриэлла. Попыталась высвободиться из его рук чуть настойчивее, и на сей раз Арманд не стал препятствовать. Даже поднял ладони вверх, демонстрируя, что не намерен дотрагиваться до нее, если она этого не желает.

Врачи наверняка рассказали ему, как остро она реагирует на прикосновения. Особенно на его прикосновения.

— Тебя давно не было, — проговорила она, следя за голосом и контролируя дыхание. — Я уже думала, что ты забыл про меня.

Слова и эмоции приходилось цедить по капле. Если она сорвется снова, то в руки себя уже не возьмет. Ей бы хотелось наброситься на мужа с обвинениями, но тогда она не остановит себя от безобразной истерики. Хотелось бы прижаться к нему, нежно взять за руку, как раньше, в счастливые времена, но и это наверняка кончится плохо: ее подсознание пугливо, агрессивно и непредсказуемо, и может выкинуть некрасивый фокус в любой момент.

Оставался один выход: холод и равнодушие. Пусть в душе и творилось совершенно иное.

— Дела не позволяли. Прости меня, милая.

— За что именно?

Прежде она прятала взгляд, но теперь смотрела прямо на мужа. И, пожалуй, впервые в жизни он уступил ей, первым отведя глаза. Вот только никакой радости не было в этой "победе".

— За многое. Я виноват перед тобой, Габриэлла, и ты знаешь, что я сожалею.

— Знаю, Арманд. Но что толку?

На Арманда было страшно смотреть. Он мог показаться невозмутимым, но Габриэлла слишком хорошо знала его, чтобы этим обмануться. Ее ответ словно наотмашь ударил его, все силы вышиб одним ударом. Светло-голубые глаза потускнели до невнятно-серых, морщины, казалось, сильнее проступили на усталом лице. На миг ей стало стыдно за свою жестокость.

А потом она бросила взгляд на собственное отражение, и от стыда не осталось и воспоминания.

— Я слышал, тебе лучше, — ответил запоздало и невпопад. — Врачи говорят, что есть надежда на полное выздоровление через несколько лет.

Габриэлла криво усмехнулась:

— Этими сказками они кормят нас обоих. Меня — чтобы не свела счеты с жизнью, а тебя — чтобы не лишиться голов и финансирования. Я уже ничему не верю, Арманд. Да и ты не веришь.

— Если бы не верил, то не держал бы тебя здесь. Ты поправишься, Габриэлла. Если же нет, я отправлю твоего лечащего врача на рудники Кесселя и найду того, кто сможет тебе помочь.

Он улыбнулся, давая понять, что это всего лишь шутка, но его глаза оставались пугающе холодными и серьезными. Зная Арманда, Габриэлла почти не сомневалась, что именно так он и поступит. Будет заглушать свое чувство вины деньгами, вложенными в ее лечение, и жизнями, загубленными ради нее.

Он ведь все делал ради нее. Так он говорил, отдавая ее самому первому психиатру. Так он говорил, запирая ее здесь. Не хотелось и думать о том, на что он способен ради Исанн.

В палате повисло тягостное молчание. Габриэлла, утомленная слишком сильными переживаниями, опустилась на кровать. Ей давно пора было принимать лекарства, но Арманд, видимо, распорядился иначе. И хорошо. Проклятые препараты притупляли чувства, погружали в сомнамбулическое состояние, мешали думать. Да, ей было тяжело справляться с наплывом эмоций, но за вернувшуюся живость ума она со многим готова была смириться.

— Арманд, как наша девочка? Ты же наверняка совсем о ней позабыл, бедняжке...

— Ну что ты. Попробуй о ней забудь: сама о себе напомнит. — С молчаливого согласия жены Арманд присел рядом и осторожно, чтобы не напугать, коснулся локона, выбившегося из ее прически. Габриэлла непроизвольно сжала ладонь в кулак, но не оттолкнула его. — Ей тебя сильно не хватает. Она очень тоскует по тебе и понемногу отбивается от рук. Сибилла не справляется с ее норовом, а я... ты же знаешь, я понятия не имею, как воспитывать маленьких девочек. Тем более таких, как наша.

Габриэлла улыбнулась, но печали в этой улыбке было куда больше, чем радости. Исанн, ее малышка... как же она без нее? Арманд никогда не уделял ей должного внимания, а если и уделял, то брался за воспитание с тактом и умением гаммореанца: то обходился с дочкой до жестокости строго, то баловал сверх меры.

— "Таких, как наша"? Арманд, то, что Исанн не выполняет каждое твое распоряжение сломя голову и отвечает как-то иначе, чем "есть, сэр!", не делает ее трудным ребенком. Почему-то у меня легко получалось с ней ладить.

— Потому что ты — прекрасная мать.

Он попытался накрыть ее ладонь своей, но Габриэлла убрала руку. Посмотрела на мужа с упреком и болью, чувствуя, как на глаза вновь наворачиваются слезы.

— Какая из меня теперь мать... — прошептала она и отвернулась, пряча взгляд. — Я благодарна за внимание, Арманд, но лучше тебе уйти. Этот разговор нам обоим в тягость.

Арманд долго молчал, и Габриэлла была признательна ему уже за одно это. Не хотелось слушать его неуклюжие утешения.

"Не знаешь, что сказать, дорогой? А не надо ничего говорить. Просто смотри на меня. Посмотри, что ты сделал со мной. Нет у тебя больше красавицы-жены, нет у нашей дочки замечательной матери, и все это по твоей вине!"

— Габриэлла, я привел Исанн сюда, — резковато, почти холодно сказал Арманд. — Девочке без тебя очень плохо, ей нужно с тобой повидаться. Пожалуйста, соберись. Хотя бы ради нее.

Габриэлла удивленно воззрилась на него. Смысл сказанного дошел до нее не сразу, настолько невероятной оказалась новость.

— Но... — беспомощно промямлила женщина, боясь поверить своему счастью. — Но как же так? Мне говорили, что я опасна для ребенка, и нам нельзя видеться! Разве что-то изменилось?

— Твое состояние изменилось, Габриэлла. Ты лучше контролируешь себя, мыслишь яснее... даже не пытаешься выцарапать мне глаза, когда я обнимаю тебя, — он улыбнулся, неожиданно светло и ласково. — Эта встреча пойдет на пользу вам обеим. Только ты должна пообещать мне кое-что, дорогая.

— Что угодно, — прошептала Габриэлла, покорная, как никогда прежде. Она уже не надеялась увидеться с Исанн, а оказалось, что малышка сейчас здесь, рядом с ней! О каких сомнениях может вообще идти речь? — Если и ты пообещаешь мне, что это не в последний раз.

— Это будет зависеть только от тебя. Габриэлла, я знаю, ты винишь меня во всем, что с тобой произошло. Знаю, что доказывать тебе обратное — бесполезно, ты все равно не пожелаешь ничего слышать. Но нашей дочери ты о своих подозрениях не скажешь ни слова. Понятно?

Габриэлла кивнула в ответ. И — чего сама от себя не ожидала, — нежно дотронулась до руки мужа. Совсем как в те времена, когда была в своем уме, а их брак не знал более страшных испытаний, чем дурная привычка Арманда задерживаться на работе допоздна.

— Мне бы и в голову не пришла подобная глупость, Арманд. От нашей семьи и так мало что осталось. Ни к чему и дальше ее разрушать.

* * *

— ...Вот, а праздничный бал уже завтра, представляешь? Там все важные люди будут, ну, кроме тех, кто сейчас слишком занят на фронте. И семья Маннэа тоже приглашена, вместе с тетей Милиссой и Сейли. Она мне уже платье свое показывала. Ничего так, но у меня лучше будет! Папа сказал, что оно стоит, как хороший спидер. Шутит, конечно, но оно в любом случае чудесное. Вот, посмотри...

Исанн, трепеща от возбуждения, включила комлинк и развернула голографическую проекцию наряда, заказанного специально для первого Дня Империи и, по совпадению, первого выхода девочки в свет. Габриэлла разразилась положенными в таких случаях восторженными восклицаниями, не уставая ласково перебирать волосы дочери. За те полчаса, что они провели вместе, Исанн щебетала без умолку, будто задалась целью рассказать матери об всем, что произошло за время ее вынужденного отсутствия. К чести девочки стоило отметить, что неприятных тем, которые могли бы расстроить или взволновать Габриэллу, она старательно избегала: по ее словам выходило, что лишь болезнь матери омрачала ее жизнь. Арманду даже стало немного не по себе от того, каким внимательным и заботливым отцом выставила его дочка. Габриэлла слушала внимательно, время от времени задавая Исанн невинные вопросы и заливисто смеясь над ее наивными детскими шутками.

Арманд смотрел на них, и на сердце становилось невыносимо тяжко. Вот так должна выглядеть его семья. Такую идиллическую картину он представлял, делая предложение Габриэлле. Эта женщина была всем для него; при ней было все, что Арманд желал видеть в супруге, и даже больше: утонченная красота, доброе сердце, преданность, манеры... она была идеалом, настоящим совершенством. Он готов был звезды с неба срывать ради нее. Бросать миры к ее ногам. Но слишком увлекся, прорываясь к вершинам власти, и не заметил, что любимая не успевает за ним и успевать не желает.

Она была слишком нежным и невинным созданием для него. Нельзя было давить на нее и запугивать. А уж тем более — отдавать бедняжку живодерам Ирвена. Кто б ему два года назад об этом сказал...

— Жалко, что тебе еще нельзя домой, — тихонько сказала Исанн, прижимаясь к матери. — Папа говорит, что ты должна поправиться через пару лет, но, по-моему, с тобой и так все хорошо. Ты только слишком худая. Тебя здесь плохо кормят, да?

Габриэлла тяжело вздохнула и ласково убрала со лба Исанн белую прядку. Арманду вдруг вспомнилось, как терпеливо она объясняла дочке, что в ее разных глазах и светлых, будто седых прядках у висков нет ничего уродливого, и глупые одноклассницы, которые насмехаются над ними, просто завидуют ее красоте. Сам он только и мог, что посоветовать выцарапать обидчицам глаза, а потом замять скандал, когда Исанн приняла шутливый совет отца за руководство к действию.

— Докторам лучше знать, как меня кормить и когда выпустить, детка. Не надо за меня переживать... теперь, когда нам разрешили встречаться, мне станет гораздо легче.

Идиллию нарушил шорох открывшейся двери. Габриэлла вздрогнула и судорожно прижала к себе дочку, Исанн вцепилась в мать мертвой хваткой. На доктора Тари они обе уставились дикими, напуганными глазами.

— Еще рано, — прошептала Габриэлла чуть слышно, заметно побледнев.

Врач вежливо улыбнулся ей:

— Конечно, госпожа. Простите, что потревожил, но мне нужно поговорить с вашим супругом. Господин директор, можно вас на пару слов?

Арманд многозначительно глянул на жену.

— Стоит ли оставлять их наедине?

— Не беспокойтесь, сэр. Состояние вашей супруги вполне стабильно, к тому же за ней присмотрят.

Он посторонился, пропуская в палату медсестру. Габриэлла презрительно поджала губы, и Исанн тут же скопировала ее гримасу. Девушка заметно стушевалась, и ласковая улыбка, которой она собиралась одарить малышку, тут же увяла.

— Я не помешаю вам, госпожа, — смущенно пробормотала она. — Просто посижу рядом, на всякий случай.

Габриэлла не сказала ей ни слова: вновь принялась щебетать с дочкой, подчеркнуто игнорируя и медсестру, и мужа. Арманд сухо кивнул врачу и вышел в коридор.

— В чем дело, доктор? — поинтересовался он, едва дверь закрылась за ними. — Надеюсь, у вас были веские причины, чтобы оторвать меня от общения с семьей.

— Надеюсь, что вы сочтете их таковыми, — с заискивающей улыбкой произнес Тари. Судя по нервным движениям рук и горящим глазам, психиатр был очень взволнован. Но, что примечательно, не испуган — скорее, возбужден. — Понимаете ли, есть некоторые темы, которые я предпочел не обсуждать в присутствии коменданта Эйвери. Он, как вы, должно быть, знаете, придерживается очень высокого мнения о докторе Ирвене и мог бы принять мои слова за, как говорится, наглый поклеп на уважаемого ученого. Что, естественно, было бы в корне неверно...

— Ближе к делу, — раздраженно бросил Арманд, мысленно пообещав себе отправить Тари к его же пациентам, если у него хватило наглости лезть к нему с подковерными интрижками.

— Конечно, сэр. Я буду краток. Как вам известно, доктор Ирвен, которого я безмерно уважаю как специалиста, но чье пренебрежение профессиональной этикой приводит меня в ужас, применял к мадам Айсард крайне... нестандартные методы лечения. Полная блокировка одних участков памяти и существенная корректировка других должны были избавить госпожу от обсессивного расстройства, психологической зависимости от антидепрессантов и, скажем так, некоторой совершенно лишней для дамы информации. Однако результат оказался...

— Я знаю, каким оказался результат, — процедил Арманд. — Я для того и назначил вас, чтобы вы исправили вред, нанесенный вашим предшественником. А теперь либо переходите к сути, либо перестаньте тратить мое время.

— Разумеется. Считаю своим долгом еще раз уверить вас, что оптимистичные прогнозы касательно здоровья вашей супруги имеют под собой твердые основания. Переход к более традиционным методам лечения благотворно сказался и продолжает сказываться на ее состоянии. Полностью ликвидировать нанесенный доктором Ирвеном ущерб вряд ли удастся, но при сохранении нынешней динамики госпожа Айсард сможет вернуться к полноценной жизни в течение двух-трех лет.

— Я поверю в это, когда смогу увезти жену домой, не опасаясь, что она перережет себе вены или выбросится с балкона.

— Я был бы очень удивлен, если бы вы ответили иначе. Я знаю, как трепетно вы относитесь к здоровью супруги, сэр. Но речь я хотел повести о том, что привело ее к такому плачевному состоянию...

С загадочной улыбкой Тари вытащил из портфеля инфочип и передал его Арманду.

— Здесь, сэр, — поспешил пояснить он, — записаны результаты моих собственных исследований на основе наработок доктора Ирвена. Его методы чудовищны, но могут привести к фантастическим результатам... если применять их правильно. По основному, так сказать, профилю этого учреждения. Доктор Ирвен старался использовать для лечения то, что является по своей сути оружием. Опаснейшим и очень действенным.

— Поясните.

Глаза Тари загорелись азартным огнем. Он даже подошел ближе и понизил голос, будто делился сокровенной тайной.

— Приняв заботу о вашей супруге вместе со всей документацией предшественника, я запустил собственный проект, основанный на его идеях. В отличие от него, я никогда не посмел бы ставить эксперименты на госпоже Айсард: кощунственно поступать так с невинным человеком, к тому же — с дамой. Я продолжил исследования на заключенных — разумеется, самых бесполезных из них, и с разрешения господина коменданта. Уже через четыре месяца работы нам удалось добиться частичной амнезии у одного из подопытных: он начисто забыл, что сподвигло его на службу КНС — а ведь то был глубоко личный, эмоциональный мотив! Этот человек был фанатиком, однако без этого воспоминания его вера в Конфедерацию пошатнулась. Еще через полтора месяца он все свои действия стал рассматривать в ином свете и, можете ли поверить, начал испытывать отвращение к себе и бывшим союзникам! Разумеется, для этого потребовалась интенсивная психологическая обработка. Не стану утомлять вас неприглядными подробностями, однако с конечным результатом вы можете ознакомиться хоть сейчас: солдат Конфедерации, некогда фанатично преданный ее идеям, глубоко раскаивается во всех совершенных преступлениях и просит дать ему шанс искупить их.

Арманд с задумчивым видом подбросил инфочип на ладони, после чего с подчеркнутой небрежностью положил в нагрудный карман.

— Любопытно, доктор Тари. Я бы даже сказал, весьма любопытно. Вы смогли повторить эксперимент на других подопытных?

— Не стану лукавить, господин директор: мы приступили к обработке следующего заключенного, однако процесс продвигается медленно. Его сопротивляемость внушению и медикаментозному воздействию гораздо выше, чем у предыдущего. На данном этапе у него наблюдается выраженное нарушение когнитивных функций, и, боюсь, этот экземпляр нам придется попросту списать. Однако при наличии достаточного финансирования и количества подопытных...

Арманд остановил его движением руки.

— Я услышал достаточно, доктор. И вот что я вам скажу на это: верните мне мою жену. Вылечите ее — получите и финансирование, и лабораторию, и персонал, а уж подопытных вам будут присылать вагонами.

Не успел врач расплыться в улыбке и рассыпаться в благодарностях, Арманд склонился над ним и добавил таким тихим и доброжелательным голосом, что у Тари от страха встали дыбом волосы на руках:

— Но если по истечении обещанных трех лет Габриэлла не вернется домой в здравом уме, следующим подопытным станете вы. Я достаточно ясно выразился?

Тари нервно сглотнул и вымученно, неправдоподобно улыбнулся:

— Предельно ясно, господин директор.

— Очень хорошо. А теперь оставьте меня с женой и дочерью.

* * *

Полчаса спустя Арманд ехал вместе с дочерью домой. Из палаты Исанн выходила счастливой и веселой, преисполненной надежд на скорое выздоровление матери, однако в дороге почему-то погрустнела, насупилась. Хмуро глядя в окно, девочка выводила на нем видимые только ей узоры.

— Что опять не так? — устало, но без раздражения спросил Арманд. Решив, что вопрос прозвучал резковато, ласково потрепал дочь по голове. Та поморщилась, хотя обычно любую отцовскую ласку принимала с радостью и благодарностью.

— Мне так жалко маму, — прошептала она. — Она ведь поправится, да, пап? Поправится же?

"Самому бы знать", — подумал он мрачно. Но вслух, разумеется, сказал иное:

— Врачи говорят, что поправится. С твоей мамой работают лучшие специалисты, Исанн. Они вернут ее нам, не волнуйся.

Исанн молча кивнула. Сжала кулачки так, что костяшки пальцев побелели, и неожиданно всхлипнула. Прижавшись к отцу, уткнулась лицом ему в плечо и тихонько расплакалась. Арманду только и оставалось, что подхватить ее на руки и неуклюже гладить по голове и плечам, дожидаясь, пока девочка успокоится.

Слезы у Исанн закончились на удивление быстро. Судорожно всхлипнув напоследок, она отстранилась. Утерев глаза и щеки, вскинула голову — и Арманд поразился, насколько недетским был ее взгляд.

— Ты обещал мне Мотму, папа, — детский голосок прозвучал до того холодно и ровно, что Арманду стало не по себе. — Когда ее поймают, я хочу видеть ее смерть. Хотя нет, не хочу. За то, что она сделала с мамой, эта гадина сама должна сгнить в тюрьме.