Традиции волшебного гостеприимства, или Гость из забытого прошлого (джен)

— Ну так пошли отсюда! — Сириус бесцеремонно хватает его за плечо, почти что за шкирку, и буквально тащит за собой следом — Ойген, впрочем, идёт очень охотно и совсем не сопротивляется. Они спускаются вниз — на кухню, Блэк сажает Мальсибера за стол — сажает буквально, выдвинув ногой табурет и с силой нажав Ойгену на плечи, чтобы его усадить. Потом достаёт откуда-то половину холодной жареной курицы на почерневшей от копоти сковороде, хлеб и ещё почему-то варенье, ставит всё это на стол, добавляет бутылку вина и пару стаканов. Тарелок же и столовых приборов для него словно не существует — а Мальсибер почему-то и не напоминает. Они едят — молча: Ойген — жадно, потому что Кричер в последний раз вспоминал про него (непонятно, по приказу своего господина или самостоятельно, Мальсибер этого странного эльфа не то что побаивается, но в отсутствии палочки к общению отнюдь не стремиться) ещё вчера, Сириус — как-то странно, больше кроша хлеб и мясо, нежели поедая их. Пить он, однако, пьёт — и поит Мальсибера, который, впрочем, скорее изображает процесс, не желая сразу же опьянеть. У Блэка заметно трясутся руки, да он весь, кажется, состоит сейчас из одних оголённых нервов — в конце концов он опрокидывает и проливает почти полный стакан Ойгена, яростно и грубо ругается — и с размаху бьёт по столу сжатыми кулаками.

— Могу я чем-то помочь? — спрашивает Мальсибер, осторожно отодвигая стаканы подальше.

— Ты?! — нервно смеётся Блэк. — Нет! Разве что открутишь голову своему приятелю, а то меня вежливо попросили не лезть!

— За что?

— За мордредов сволочной эгоизм и полную некомпетентность.

— Если ты объяснишь толком, возможно, я правда смогу что-нибудь сделать, — мягко говорит Ойген.

— Предлагаешь поплакаться в жилетку ТЕБЕ?! — хохочет Сириус.

— Ну я же всё равно никуда отсюда не денусь и никому не смогу это передать, если ты не захочешь, — легко пожимает он плечами.

— А, собственно, почему нет, — лихорадочно и как-то нервно говорит Блэк — и вдруг становится видно, что он пьян, совершенно и полностью, и непонятно только, как он так ловко может перемещаться. Ойгену неожиданно вспоминается Долохов — каким тот стал сейчас, по возвращению из Азкабана, и как тот с такими же абсолютно пустыми глазами ходил в рейды и возвращался, оставляя за собой трупы. — Расскажу… Ты знаешь, что твой драгоценный дружок пытался обучать Гарри… моего крестника окклюменции, однако сейчас утроил истерику и наотрез оказался?

Мальсибер знает — от самого Снейпа. И знает — вернее, догадывается, но уверен, что его догадка верна — почему. Но и лгать он сейчас не хочет — а потому, подумав, отвечает:

— Я никогда не видел твоего крестника, но если он хоть немного похож на своего отца, Северус его этому никогда не научит.

— Это ещё почему? — нехорошо щурится Сириус.

— Потому что они совсем не похожи. А закрываются ведь все по-своему.

— Я смотрю, ты что-то знаешь об этом? — он хватает его за руку. Ойген говорит мирно:

— Я, честно сказать, паршивый окклюмент. Но я хороший легилимент, поэтому представляю, о чём идёт речь. От меня было бы больше толку, если бы я хотя бы увидел твоего крестника.

— Даже не думай! — тихо и яростно говорит Блэк, стискивая его руку так, что Мальсибер морщится от боли и пытается высвободить её, но у него ничего не выходит. — Забудь о моём крестнике, Мальсибер. И близко не пытайся к нему подойти!

— Я ни к кому не могу подойти, если ты сам не впустишь его ко мне, — немного криво улыбается Ойген. — Отпусти мою руку, пожалуйста, мне действительно больно.

Блэк глядит озадаченно — и отбрасывает её в сторону, и даже бурчит не глядя на собеседника скомканное невнятное «извини».

— Если он похож на Джеймса, — говорит очень мягко Мальсибер, растирая свою пострадавшую конечность, — то ему нужно попробовать закрываться иначе. Северус строит стену, которую никогда никому не пробить — а у твоего крестника так ничего не получится, он же подросток ещё… я бы сделал на его месте иначе.

— Что бы ты сделал? — неожиданно нормально спрашивает Сириус.

— Я бы представил что-нибудь мне интересное. Я не знаю… вот что он любит?

— Квиддич, — не раздумывая, говорит Сириус. — Он лучший ловец на свете!

— Квиддич — это отлично! — смеётся Мальсибер. — Сколько я знаю, л… Риддла никогда не интересовал спорт. Ну вот и пусть твой крестник как только почувствует, что к нему в голову лезут — сразу же начинает во всех подробностях вспоминать какой-нибудь матч. Или часть матча, или, не знаю, как он в первый раз снитч поймал — в общем, всё, что угодно. Если у него качественно получится это представлять каждый раз — я почти сочувствую мистеру Риддлу, — он снова смеётся — с огромным удовольствием.

— Ты думаешь, у него получится? — с сомнением и надеждой спрашивает Блэк.

— Откуда я знаю? Я твоего крестника в глаза не видел! — пожимает плечами Ойген. — Это просто один из способов. Их же много… и, по-хорошему, у каждого свой. Чтобы дать нормальный совет, надо видеть, с кем имеешь дело. А почему его учит Северус, а не Дамблдор? Я очень ценю Северуса, но всё-таки вряд ли он может сравниться с ним в подобных вещах.

— Не твоё дело, — отрезает Блэк — но на самом деле он и сам этого не может понять. Вернее, не мог — сейчас-то, когда Дамблдора больше нет в Хогвартсе, какие уроки….

— Не моё, — соглашается Ойген.

— Да и от меня толку немного — то, как этому учили меня… даже вспоминать отвратительно, как и всё в этом доме. Даже Снейп на этом фоне уродом не выглядит. В общем — не вариант. А легилименция — не мое. Не могу в чужой голове копаться — противно.

— Так это смотря какая голова, — весело говорит Мальсибер. — Хотя бывают такие, что да… отвратительно. Вон как у л… Риддла.

— Ты… ты был в голове у Вол…

— Блэк!!!

— Ладно, — неожиданно соглашается Сириус со смешком, — Риддла. Ты был у него в голове?

— Был, конечно, — Ойген смеётся. — А кто бы удержался? Ты бы смог устоять? Если б имел такую возможность?

— И он тебе сам позволил?

— Да он не заметил, — отмахивается Мальсибер. — Ему в эту самую голову просто не пришло, что я посмею. Я же полуживой после Азкабана был — как можно было даже заподозрить подобное?

— И что ты увидел там? — напряжённо спрашивает Сириус.

— Да ты знаешь… такая дрянь! — морщится он. — Я поначалу подумал, что он просто безумен. Я же никогда сумасшедших не видел… а было очень странно. Но потом…

— Хочешь сказать, ты не один раз это делал?!

— Нет, конечно… я же говорю, он не замечает… не замечал. Я правда хороший легилимент, — он смеётся. — И делаю это… мягко и ненавязчиво. В общем, потом я понял, что это не совсем безумие — а вот что это, так и не сообразил. Ты понимаешь… слушай, а кофе у тебя нету? Или чая… или вина хоть согрей — ну я правда продрог.

Блэк быстро ставит на плиту чайник и возвращается, просит:

— Рассказывай!

— Это непросто… ну вот представь: есть сознание и желания. И вот входишь туда, присматриваешься, чувствуешь… На первый взгляд, вроде обычные… всё видно, всё ощущается… а потом раз — и будто трещинами идёт, потом трескается, распадается на кусочки, они перемешиваются — и вот всё уже опять цельное, но немножко другое. А главное — кусочки эти… ты паззлы когда-нибудь собирал? В детстве, к примеру?

— Никогда… но я знаю, что это такое. Продолжай!

— Да что тебе до его головы? — удивляется Ойген. — Такое мерзкое место… ну хорошо — вот представь паззл, который собрать не хватило терпения, а очень надо — когда некоторые фрагменты силой забиваются в приблизительно подходящие им дырки. Кусочки, в итоге, подогнаны неточно — где-то налезают друг на друга, где-то остаются едва заметные щёлки… как будто бы нескольких не хватает, а остальные пытаются сложиться так, чтобы компенсировать это и сохранить первоначальную форму. А это, разумеется, невозможно, и вот они складываются то так, то эдак — а всё никак… такая вот пакость, в общем. Не удивительно, что он так странно себя ведёт, — добавляет Мальсибер с улыбкой.

— Ты должен рассказать это Дамблдору, — говорит Блэк — Ойген ему возражает:

— Да он знает, я думаю… я Северусу рассказывал, и, как я теперь понимаю, ваш директор давным-давно в курсе.

— Не уверен, — серьёзно говорит Сириус. — Я хочу, чтобы ты ему рассказал.

— Да пожалуйста… мне не жалко, — пожимает плечами Ойген. — Ты совсем Северусу не доверяешь, — говорит он немного грустно. — Почему?

— А с чего мне ему доверять? Он предатель! — говорит Сириус невероятно презрительно. — И не важно даже, кого он предал — хоть этого вашего Вол… ладно, Риддла, хоть Дамблдора. Он все равно предатель — ты не понимаешь, что тут сам факт важен?

Мальсибер задумывается.

— Я… понимаю, пожалуй. Но… тут есть важный момент, который ты не учитываешь, но я пока не знаю, как это сформулировать. А без него всё сыплется, — он трёт двумя пальцами переносицу.

— О каких моментах ты говоришь, Мальсибер? Эта элементарная истина родилась задолго до нас: если человек предал однажды — значит, может сделать это ещё раз, разве это не очевидно?

— Ты знаешь… не очень, — говорит Ойген серьёзно. — Иначе выходит, что если ты ошибся — то исправлять это нельзя, а это глупость какая-то.

— Почему? При чём тут «ошибся»? Это ты принятие метки называешь ошибкой?!

— Ну а что ещё это было, по-твоему? Верный поступок?

— Паскудный. Как же вы себя не уважали… Противно и глупо.

— Я не спрашиваю, как это было — я спрашиваю, что это было такое. Не видишь разницы?

— А зачем это сделал ты? — с непонятной яростью спрашивает Сириус. — Я понимаю Снейп — но у тебя же всё было! Родители, друзья, деньги — да что захочешь!

— Было, — он улыбается грустно. — Мозгов только не было. К сожалению.

— Так почему?

— Ну что «почему»? — говорит Ойген с досадой. — Потому что мне это казалось естественным, потому что папа считал его перспективным и умным политиком, а никакого ужаса тогда ещё не было… или мы об этом не знали. Потому что меня бесили магглорождённые, которые…

— Ну конечно! — не выдерживает Сириус.

— Да дослушай! — досадливо восклицает Мальсибер. — Они были… ненастоящими! Колдовали, но как-то… как будто им всё равно, что колдовать, что летать на метле, что котлы чистить… словно бы это навык, а не… не знаю, сама наша суть! Ты не видишь разницы, что ли? Они… ладно, не все! — он поднимает руки в защитном жесте. — Но я тогда особо не разбирал — они, в большинстве своём, воспринимают волшебство просто как некоторую новую способность, вроде внезапно выросшей третьей руки… они же не занимаются им — просто используют, и нашего мира совсем не знают, тащат сюда что смогут — оттуда… и не понимают, что с волшебством так нельзя!

— Зато так как вы — можно! Много ли ты магглорожденных знал! — желчно говорит Блэк.

— Я тебе объясняю просто, — с внезапной усталостью говорит Ойген. — Отвечаю на твой вопрос — почему я к нему пошёл. И признаю, что был идиотом. И возвращаясь к предательству — по-твоему получается, что что бы я там не подумал и не понял, я так до конца и должен преданно там оставаться, служить ему и так далее? Да? Из принципа?

Блэк молчит. Он многое мог бы сказать о принципах, если бы собственные не казались ему лицемерной ложью, за которую он хватается, чтобы окончательно не сойти с ума. И злит его это безмерно.

— Видишь, — грустно говорит Ойген. — Предательство вообще странная штука…

— Мерзкая она, а не странная, — перебивает его Сириус. — Это всё скользкая слизеринская мораль — как раз по вам обозвать что-то сначала странным, а потом как-то вдруг оказывается, что оно не такое уж и плохое… а после и вовсе отличное. Знаю я это. Нахлебался — по самую макушку.

— А тебя ведь тоже предали, Блэк, — говорит вдруг Мальсибер.

— Ну и кого же ты в предатели записал? — Сириус немедленно ощетинивается.

— Да всех… как ты в Азкабан-то попал? Ну Крауч — понятно, тут даже вопросов нет. Ну а ваши-то? Дамблдор тот же? Почему не пришёл и в голову твою не залез? Все же поверили, что это ты выдал Поттеров. Даже друг твой этот… Люпин. Ты же простил и понял, как я полагаю?