Обратная сторона луны (джен)

Битва за Хогвартс оказалась совсем не такой, какой рисовал её в своём воображении Скабиор.

Он шёл туда с воодушевлением и восторгом, надеясь и увидеть, и поучаствовать в разгроме и уничтожении места, ставшего для него символом предавшего его, Скабиора, мира: лучшего места на свете с лучшими в мире наставниками, отвернувшимися и забывшими про своего ученика, как только судьба подкинула ему суровые испытания, и в них появилась нужда. И теперь, наконец, он мог отыграться — за всё. И он отыгрывался — как мог. Ему не было дела ни до студентов, ни до прочих защитников школы — ни до кого, кроме нескольких старых преподавателей, которых он знал когда-то, и которые, конечно же, давно забыли его. Но даже они интересовали его куда меньше, чем сам этот лживый замок. Вот его он крушил со всей силой и яростью, на которую был способен: сносил статуи, пробивал дыры в стенах, разносил вдребезги двери и устилал пол битым оконным стеклом. Добрался он и до своего бывшего факультета и, обнаружив, что дверь в гостиную приоткрыта, с яростным возбуждением влетел внутрь… и остановился, будто на миг снова вернувшись в детство и вновь почувствовав себя тем мальчиком, для которого только началась сказка. И это оказалось настолько ярко и больно, что он, закричав, размахнулся — и первым ударом разнёс в щепки то самое кресло, в котором когда-то любил сидеть вечерами. И это было только начало — дальше он пошёл в свою бывшую спальню, а потом и в другие, уничтожая всё, что попадалось ему на пути и оставляя после себя лишь груды обломков.

И когда он, наконец, ушёл, выплеснув свои обиду и ярость, ни в гостиной, ни в спальнях не осталось ни одной целой вещи — а уже после, когда замок будут восстанавливать перед новым учебным годом, никакое Репаро здесь не сработает, и эти комнаты придётся обставлять заново.

А когда битва закончилась, и они проиграли, он тихо и незаметно ушёл — так же, как ушли почти все оборотни, хорошо умеющие скрываться и исчезать — и, поплутав по лесу, запутывая свои следы, аппарировал, в конце концов, в своё убежище, радуясь, что остался жив и относительно цел. Однако радость эта быстро ушла, уступив место невесть откуда взявшейся пустоте и отвращению к самому себе: у него перед глазами ещё очень долго будет стоять гостиная, которую он уничтожил, и в которой был так счастлив когда-то, гостиная — а ещё спальня и чужое, трогательно домашнее покрывало на той постели, на которой когда-то давным-давно спал он сам. Ему будет долго сниться разбитый, покалеченный Хогвартс, и он возненавидит эти сны — сны, в которых не будет ни жертв, ни героев, там вовсе не будет людей — только огромный разрушенный замок и он, Скабиор, застывший посреди руин с зажатой в кулаке палочкой, а расколотый надвое герб школы, украшающий его грудь, ощущается так, словно пришит не к его потрепанному кожаному пальто, а к собственной коже, и каждый вдох, каждое малейшее движение приносит острую боль. Однако со временем эти мучительные сны прекратятся, и он сумеет почти забыть обращенную в руины школу, и битву, и успокоиться, и жить дальше.

Первый год после битвы за Хогвартс он откровенно боялся и прятался, практически носа не высовывая за пределы острова. Выходить, конечно, ему приходилось: и с едой там было не очень, и холодно, а дрова достать можно было лишь на материке, да и скучно, в конце-то концов, так сидеть сутками! Быт, конечно, занимал большую часть времени, но всё же свободное оставалось, и его надо было как-нибудь убивать. Поначалу ему было, конечно, не до изысков: сперва следовало зализать раны — пусть и до первого полнолуния, но всё же — а затем подумать хотя бы о маскировке при вылазках на материк или острова покрупнее.

А попасться он боялся до полуобморока: егерям светило лет десять на верхних уровнях Азкабана, а оборотни там не живут, это он знал прекрасно: говорили, что, в среднем, оборотень гибнет на третью трансформацию, и лишь некоторые, особо выносливые, выдерживают все пять. Ибо это человек может сидеть в каменном мешке и ждать — а волк этого не умеет и кидается на стены камеры, упрямо пытаясь оттуда выбраться, и в конце концов просто разбивает себе о них голову. Насмерть. Когда до конца обречённо осознает, что ему отсюда не выйти. Этого, разумеется, вполне можно было бы избежать, если уж не расщедриваясь на аконитовое, то хотя бы просто обездвижив волка, но эта несложная мысль, похоже, не приходила никому в голову — ну помер и помер, кому есть дело до какого-то оборотня?

Так что Скабиор в Азкабан не хотел, и поэтому был осторожен до трусости: он и остров-то этот выбрал именно потому, что на нём не было ни туристических троп, ни человеческих поселений, а до соседних, где те имелись, морем было слишком уж далеко, и шансов волку учуять людей не было ни малейших. А без этого он бы не кинулся в море и никуда не поплыл. Да и найти его здесь было проблематично, а уж поймать — и того сложнее: он отлично изучил все имеющиеся здесь расщелины и пещеры, а со временем и самые разные маршруты для аппарации на соседние острова. Для этого ему, правда, понадобилась лодка — и это была проблема, ибо менять размер и форму предметов у него получалось с трудом, да и обратно выходило далеко не всегда. Посему лодку пришлось добывать и прятать, ничего с ней не делая — он стянул её у магглов, перегнал сюда тёмной безлунной ночью и укрыл на берегу в скалах.

Самыми скверными были первые сутки после трансформации. В это время оборотни наиболее уязвимы, но все по-разному — и Скабиору, он знал, достался ещё не самый плохой вариант. Он видал тех, кто страдал дикими, до мучительной тошноты, головными болями, или кого просто рвало в эти сутки практически без остановки, встречал тех, кто бился в судорогах и терял сознание, знал таких, кто был частично или полностью слеп в этот день… Сам же он просто маялся от слабости и от ноющих, но терпимых болей в мышцах — и, как все они, от отвратительной мрачной нервозности и головокружений. Слабость, впрочем, бывала такая, что он едва добирался до своего жилища (как ни странно, аппарация у него всегда выходила — видимо, тело чуяло, что иначе ему просто валяться посреди скал, и делало, что могло) и, обессиленно падая на кровать, проваливался в глубокий сон — он мог, если везло, проспать целиком эти отвратные сутки. Правда, так ему везло редко. А вот если он просыпался, то начиналась мутная, отвратительная маета, когда невозможно найти удобную позу больше, чем на пару минут, и смертельно хочется спать, да уже никак не уснуть, и вроде бы голоден, но никакая еда не удерживается в желудке, и только хуже становится… В общем, эти сутки Скабиор искренне ненавидел — и как же хорошо было, в конце концов, отключиться, и проснуться на следующий день всё ещё слабым и с ломотой во всем теле, но при этом вполне живым и с ясной головой.

А вот день перед трансформацией ему даже нравился. Несмотря на то, что чувствовал он себя паршиво, это было совсем иначе: жар в теле позволял не мёрзнуть зимой и не чувствовать жары летом, тело болело, но в этой боли ощущалось нетерпеливое ожидание, а не усталость и пустота, зрение становилось почти болезненно острым — так же, как и нюх, и почему-то осязание. В такие дни любые телесные контакты приносили ему невероятное наслаждение, и тут дело было даже не в сексе, довольно бывало простой ласки, даже касания, причём не обязательно эротического и вообще человеческого. В эти дни даже прикосновение некоторых тканей к коже заставляло его урчать от удовольствия и тереться о них всем телом. Что уж говорить о сексе… Он шутил иногда, мол, переспи с женщиной перед полнолунием — и узнаешь, что такое мусульманский рай.

Впрочем, всю вторую половину девяносто восьмого года ему было не до того: в это время он прятался в своём небольшом домике и читал, а когда лежать и сидеть без движения становилось невыносимо — начинал делать что-то по дому, даже полы мыл, бывало, но на улицу не выходил: знал, что охотники на оборотней активнее всего именно в эти дни, ибо им хорошо известно, насколько невыносимо сейчас сидеть без движения.

Помогали книги.

* * *

Читать его приохотила мать — потому что, чем ещё можно занять ребёнка в борделе, пока мама в поте лица ублажает клиента? За ним, конечно, приглядывали по дружбе её не занятые в данный момент коллеги, но заниматься малышом им было, разумеется, недосуг, и если мальчишка начинал им мешать, они его просто зачаровывали, порой не стесняясь усыпить или наложить банальный Петрификус Тоталус — что, конечно же, совсем не нравилось маленькому Скабиору… Который, впрочем, в то время откликался не на едкую кличку «Скабиор», прочно приросшую теперь к его потрёпанной шкуре, а носил вполне благопристойное имя — Кристиан. Кристиан Говард Винд, сын Амелии Винд и никому не известного мужчины. Впрочем, там, где они жили с матерью, мало кто знал отцов — а те, кто знали, порой горько об этом жалели, потому маленький Крис вовсе не чувствовал себя ущербным, да и вообще не задумывался о том, что в его жизни что-то не так. Ему нравилось место, где они жили — все эти дразнящие томные запахи, красивые женщины, яркие лёгкие ткани, ароматы духов и вызывающе сладкая на вкус помада… Мужчин он, копируя отношение матери и её подружек, не то, чтобы недолюбливал — скорее, просто не уважал, а женщин, когда подрос, перестал уважать сам, хотя, впрочем, любил и жалел. Само понятие уважения имело свой, неповторимый окрас в Лютном и в прилегающих к нему переулках, безымянных и тёмных, в одном из которых и находился их с матерью дом. Строго говоря, дом был, конечно, не их — они вместе с некоторыми другими «девочками» жили на чердаке всё того же борделя. Кристиан был не единственным «чердачным ребёнком»: у некоторых из маминых «подружек» тоже были дети, и «девочки» старались выстроить свои графики так, чтобы одна из них могла бы приглядывать за всем выводком.

На первый взгляд, Кристиану повезло: он родился с некоторым талантом и, что важнее, с усидчивостью. Он не помнил, кто и как научил его буквам — но с уверенностью мог сказать, что ему не было и шести, когда он с удовольствием читал вслух другим детям, и за это получал от их матерей сладости. Книги ему попадались очень разные: от детских считалок и сказок до старых школьных учебников, из которых ему больше всего нравилась «История магии» — потому что она хотя бы была понятной и наполненной разными битвами и интригами. Позже мать научила его красиво писать — даже прописи специальные купила для этого, невиданное совершенно дело… «Девочки» смеялись над ней, а она говорила, что хочет, чтобы её сын чего-то добился в жизни, и что красивый почерк этому точно не помешает. Крис усвоил это «добиться в жизни» и очень старался, действительно выучившись красиво писать, а при желании или необходимости — не только привычным каллиграфическим почерком. И в школу он ехал с огромным воодушевлением — ему очень хотелось учиться…

Его распределили на Хаффлпафф, и он, мало что знавший о Хогвартсе, с радостью принял это. Ему там понравилось — хотя он ни капли не поверил в разговоры пухлой приятной деканши о дружбе и взаимной поддержке (к одиннадцати годам он уже очень хорошо знал цену таким разговорам, но поддерживать их умел, и делал это с должным энтузиазмом). Впрочем, соседи по комнате и вправду оказались вполне дружелюбными и совсем не задавались, и жизнь пошла своим чередом. Здесь было принято всем со всеми дружить — он дружил, почему нет, хотя дружба эта создавала определённые сложности: ему нечего было ответить на самый простой вопрос «кто твои родители», ибо не мог же он им сказать, что его мама — шлюха во второсортном борделе, а отца знает, наверное, только великий Мерлин. Он и не говорил: делал таинственные глаза и шутил, и от него, по счастью, отвязывались. Домой ни на рождественские, ни на пасхальные каникулы он не ездил — и это было самое лучшее время, ибо остальные все разъезжались, и он оставался в спальне один. Но летом поехать пришлось — и это стало для него сущим мучением. Он дико, до жгучих мальчишеских слез, стеснялся матери, ужасно боялся, идя вместе с нею по улице, встретить кого-то из одноклассников, а уж тем более — учителей, но сказать ей об этом не мог, как не мог и отказаться ходить с нею по магазинам. Лето стало его маленьким адом — но хуже всего были последние дни, когда он, наконец, получил список всего, нужного для второго курса, и следовало идти это всё покупать. Подержанные мантии и учебники его не смущали — он не слишком-то выделялся среди таких же небогатых учеников, которые встречались на любом факультете — но теперь, когда времени до начала занятий все меньше и меньше, риск столкнуться с кем-то знакомым стал просто огромен! И он, разругавшись с матерью, в конце концов просто стянул у неё отложенные для этих покупок деньги и всё купил сам — пока мать была занята с клиентами.

Это что-то сломало в их отношениях: Амелия, поняв, что её единственный обожаемый сын стыдится её, отнестись к этому, как к чему-то естественному, не сумела — не зная, как справиться со своею обидой, она то плакала, то ругала сына, то вынуждала его по сто раз на дню врать ей, что он вовсе не чувствует ничего подобного — и он врал, и злился на неё за это, и на себя злился за эту злость… и уехал в школу расстроенный, сердитый и виноватый. Его начали раздражать все эти милые чистенькие детишки, главной проблемой которых были плохо сданные экзамены, а главной претензией к родителям — слишком суровые требования к ним, детям. Кристиан слушал, кивал, а сам хотел стукнуть говорящего по башке — ну как же они могут не понимать, как им всем повезло?!

Домой он вернулся лишь в середине июня — очень хорошо сдав экзамены и так гордясь своим «превосходно» по чарам, что даже почти выкинул из головы все их с матерью ссоры. Однако едва увидев её на платформе — наряженную в, на его взгляд, слишком яркое и открытое платье (которое, на деле, было самым обыкновенным, и его легкий летний фасон был уместен в жару — но Кристиан, к несчастью, уже не мог быть беспристрастен), он вновь разозлился, и вся его радость от оценок померкла. Они поругались тут же, у поезда, и продолжали ссориться уже дома… так всё и пошло дальше.

Третий, четвёртый и пятый курсы отдалили их друг от друга ещё сильнее — хотя время от времени Крис не выдерживал и пытался мириться с матерью, но то не находил нужных слов, то выбирал неудачные дни, когда уже Амелия была не в настроении, и из его попыток так не выходило ничего стоящего. Но когда он сдал СОВы — и знал, уже выходя из аудиторий, что сдал по-настоящему хорошо, когда понял, что вот он — первый его шаг к реальному шансу выбраться из той канавы, где ему не повезло родиться, и не просто выбраться самому, но и вытащить оттуда свою несчастную мать — он вдруг совершенно перестал на неё злиться. Возможно, потому, что почувствовал себя взрослым, возможно, потому, что был слишком счастлив и горд тем, что пять лет трудов принесли… вот-вот принесут уже свои плоды — но, вернувшись домой, он искренне попросил прощения, смиренно выслушал всё, что наговорила ему Амелия… и смолчал. И они, наконец, сумели поговорить — со слезами с обеих сторон и с крепкими до боли объятьями.

А августовским полнолунием Кристиан встретился с оборотнем.

Он, безусловно, был сам виноват: знал, куда лезет, знал, что в том лесу встречаются оборотни, но не принять пари и показать себя трусом было, разумеется, невозможно. Это была своего рода инициация — принятие во взрослый круг, и он согласился с восторгом…

И проиграл.

Самого нападения он почти не помнил: помнил лишь, как стоял на залитой светом полной луны лесной поляне, как увидел колыхание высокой, почти в человеческий рост, травы, как услышал едва различимый шорох у себя за спиной — и как не успел махнуть палочкой, хоть и держал её наготове. Зверь напал сзади и просто повалил его ничком на землю, и последним, что сохранило сознание Кристиана, была резкая, страшная боль в ноге и странный, ни на что не похожий звук его собственной разрываемой плоти. Больше Кристиан ничего не запомнил…

Очнулся он, к счастью, в лесу. Сам. И сразу же понял, что с ним случилось — но тут не надо было быть семи пядей во лбу: он обреченно скорчился на земле, вопя от боли в разодранных, словно пылающих изнутри плече и бедре и видя на них отчётливые следы звериных зубов. Шрамы от этих укусов — последних, полученных им ещё в человечьем обличье ран — сойдут потом, но до конца долгой и сложной жизни в плохую погоду его будет преследовать монотонная ноющая боль в этих местах.

Он плохо помнил, как добрался до места встречи, скуля и плача от боли, далеко не только физической.

Ибо только что он проиграл всю свою жизнь.

Потому что его все бросили — все они, кто должен был ждать и страховать его, испугались и аппарировали, оставив его, несовершеннолетнего, не освоившего еще аппарацию и не способного себя защитить мальчишку, в лесу в зубах оборотня.

Потому что… да просто потому, что ему было ужасно больно и очень страшно.

Ни в какой Мунго он не пошёл, конечно — зачем? Сделать они всё равно ничего не могли, оборотничество не лечится, заразился он или нет — было, во-первых, и так понятно, и, во-вторых, проверялось в ближайшее полнолуние. А вот зарегистрировать они его зарегистрировали бы — а этого Кристиан хотел меньше всего.

Так что он просто кое-как добрался до места встречи, где его всё-таки дождались, посочувствовали, отводя глаза: кто-то напуганно, но большинство — равнодушно, залечили, как могли, раны — и отправили домой.

Мать его от такого известия слегла — и уже не встала. У неё поначалу случился какой-то странный нервный припадок, за ним через несколько дней — следующий, а вскоре они стали повторяться чаще и чаще, потом у неё заболел желудок, а следом сердце… Она постепенно ослабла и почти потеряла способность колдовать. Работать она уже не могла, и владелица борделя попросила их с чердака съехать — нечего было занимать место без дела.

В школу Кристиан, разумеется, уже не вернулся. Какая уж тут может быть школа… Оборотней не учат. Но всё равно, когда они с матерью мыкались по каким-то невнятным съёмным углам, когда он один остался добытчиком хоть каких-то средств к существованию — он ждал хоть какой-нибудь весточки: письма из школы или хотя бы пары строк от «друзей». Он ведь ничего не сообщил никому — просто никуда не поехал первого сентября. И хотя он не представлял, что говорить Спраут, если она напишет или даже придёт — а он почему-то был почти уверен, что она тут появится, он знал же о том, насколько она бывает настырна, если ей что-то нужно — он всё равно подсознательно очень ждал её. Как ждал и писем от одноклассников…

Но ничего этого не было.

Вообще ничего.

Он так и не получил ни одного письма.

Как выяснилось, всем было наплевать. Все красивые рассуждения о том, что барсучки держатся вместе, что у них самый тёплый и дружный факультет в школе, что все студенты всегда могут прийти со своими бедами друг к другу и к самой Помоне — всё оказалось ложью. Никому до него не было никакого дела, а хвалёная заботливость Спраут спасовала перед необходимостью явиться в Лютный.

Да пусть бы даже и не явиться. Но хотя бы написать-то она могла?

Он не знал, и никогда не узнал, что в тот год очень уж неудачно всё для него сложилось: и первые, оказавшиеся тяжелыми, роды старшей дочери Спраут, пришедшиеся как раз на первые дни сентября, и всё ярче разгорающееся пламя войны, и то, что декан, разумеется, написала — но написала на старый адрес, а какая-то из «девочек» по доброте душевной не отправила школьную птицу к Амелии, а сама написала, что, мол, та нынче болеет, а Кристиан просто ухаживает за ней. А когда по прошествии пары месяцев мальчик так и не объявился, его просто отчислили.

И — забыли. Шла война, многие родители забирали детей из школы… Ну, а что письма никакого не было — так не до писем же. Мало ли.

Амелия умерла в декабре, незадолго до Рождества. Жили они в то время в каком-то сарае на задворках Лютного — там было совсем темно, сыро и, если не топить печку, очень холодно, а согревающие чары получались тогда у Кристиана через раз. Сам он, будучи оборотнем, не простужался и вообще достаточно равнодушно переносил подобные тяготы, а вот Амелии всё это на пользу не шло, но большего для неё он сделать не мог — у него даже не нашлось денег на приличного целителя, когда ей стало совсем худо. Агония растянулась на несколько дней — он уже никуда не ходил, просто сидел с ней, старался, как мог, согреть и хоть чем-нибудь накормить, хотя она уже почти ничего и не ела. А когда она, наконец, умерла, он нашёл в себе силы позвать её бывших коллег — и своих новых товарищей. Оборотней и воров. Так они и хоронили её: шлюхи из второсортного дома терпимости, кучка потрёпанных угрюмых оборотней — грязные, сомнительного вида оборванцы и оставшийся совершенно одиноким мальчишка. Снега не было, стоял слякотный холодный декабрьский день, но земля довольно сильно промёрзла — пришлось даже растапливать её заклинанием.

Цветы потом тоже наколдовали…

В тот сарай он уже не вернулся — все сколько-нибудь ценные вещи он собрал перед похоронами и оставил у одной из «девочек», благо, набралось их совсем немного.

Он отправился во взрослую жизнь налегке: без иллюзий, без веры в людей, без денег и без дома. Зато с уверенностью в том, что выживание — единственная стоящая в этой паршивой жизни цель, и нет ничего, чего нельзя было бы сделать ради него, и нет никого, кого нельзя было бы ради него предать, подставить или убить.

От матери ему осталось общее представление об элегантности, любовь к шёлковым шейным платкам, завязанным изящными и причудливыми узлами, и их батистовым носовым собратьям, кроме того, изумительный по красоте почерк — а ещё любовь к книгам, которую он вынес скорее просто из детства, но всё равно связывал с матерью. А ещё некоторая сентиментальная привязанность к шлюхам и вообще барышням нетяжёлого поведения — он всегда будет отлично понимать их, и часто даже почти дружить и защищать, при необходимости.

* * *

Место это на Оркнейских островах он отыскал давным-давно, задолго до всякой войны, постоянной смены министров, неожиданного для всех возрождения Лорда Волдеморта и занимательных мрачных будней в качестве егеря. Занесло его в эти края случайно — но, оказавшись здесь, Скабиор пришёл в полный восторг от островов, продуваемых северными ветрами, практически лишённых деревьев и покрытых травой, мхами и вереском. Что-то невероятно созвучное его внутреннему состоянию было в них — каменистых землях, почва которых была столь скудной, что питания хватало исключительно травам и недоставало даже чахлым кустам, не говоря уже о нормальных деревьях. Он полюбил бывать здесь — просто бродить, встречать рассветы и закаты, валяться в колючем вереске и купаться в холодном море.

И однажды во время этих своих прогулок на одном из самых отдалённых и необитаемых островов наткнулся на заброшенную избушку, вросшую в камень так глубоко, что окошко её, довольно высокое, находилось вровень с землёй, а стёртые, поросшие мхом ступеньки вели вниз фута на три-четыре. Людей здесь не было лет сто или двести — и Скабиор решил присвоить домик себе. Он медленно и неспешно сделал его вполне пригодным для жизни: восстановил дверь, вставил давным-давно исчезнувшее (или и вовсе никогда не существовавшее) стекло в небольшое оконце, поправил очаг, к счастью, неплохо сохранившийся (сложнее всего было восстановить дымоход, хотя тот пострадал, в основном, снаружи, осыпавшись над очагом достаточно сильно, но вполне сохранившись на остальном своём протяжении), постелил на пол крепкие дубовые доски… Всё это приходилось таскать, пустив в ход левитацию: уменьшать-увеличивать он толком так и не научился, ему всегда скверно давалась трансфигурация, но времени у него было много, и за пару лет он справился. Постепенно в домике — совсем небольшом, не больше полутора сотен квадратных футов — появилась кровать, стол, сундук, даже раковина (впрочем, без всякого водопровода, а с банальным ведром под ней и с примитивнейшим рукомойником — над) и полки, может, не слишком ровные, но зато весьма прочные, какие-то шкафчики и ящики… И там стало почти уютно, а зимой ещё и тепло. Выручали дрова, которые приходилось добывать на материке (где, по счастью, было достаточно леса) — он пытался размножить их чарами, но они и сгорали как-то уж очень быстро, почти не давая тепла, и он бросил, в конце концов, это баловство, и топил обычными.

Больше всего в его домике было, как ни странно, книг, причём вовсе не только волшебных. Ещё подростком Скабиор с удивлением обнаружил, что магглы пишут совершенно замечательные стихи — и очень полюбил их. Он вообще — совершенно неожиданно для себя — ещё в юности, когда скитался по всей Британии, то примыкая к какой-нибудь стае, то вновь оставаясь один — пристрастился к поэзии, которая могла выразить то, что сам он простыми словами сказать не умел. Он и сам попробовал сочинять — и, к огромному его удивлению, у него получилось. Хорошо или нет — он понятия не имел, потому что оценить это адекватно он сам, конечно, не мог, а показывать кому-то свои стихи даже не думал: признание подобного рода его не интересовало, а делиться с кем-нибудь личным было против всех его правил. Но сочинять ему нравилось, и он мог часами с удовольствием подбирать слова, переписывая текст вновь и вновь — до тех пор, пока он его не удовлетворял полностью. Это была почти игра, его собственная игра с самим собой. И вот в эту-то игру он и играл с упоением, сидя в своём крохотном домике или в дурную погоду, или вот как сейчас, перед полнолуниями. Стихов постепенно становилось всё больше, и стопка пергаментов на краю стола потихоньку росла — ему нравилось писать на отдельных листах, нравилось переписывать окончательный вариант каллиграфическим почерком, украшая его по краям виньетками из листьев и собственных инициалов: выходило совсем, как в книжке, и даже лучше. Иногда он валялся на кровати, задрав ноги на стену, и перелистывал их, ловя себя на том, что старые читает совсем, как чужие — и они ему по-прежнему нравятся.

* * *

Когда после битвы прошёл год, Скабиор слегка успокоился. Особых репрессий не было, никого на каждом шагу не арестовывали, егерей особенно не искали — сажали, конечно, но, в основном, тех, кто попадался на чём-то другом, а чтобы разыскивать специально, такого, кажется, не было.

Робардс — новый начальник аврората — как говорили, был мужиком суровым, но очень разумным, и сосредоточился не на прошлом, а на настоящем, в чём Скабиор его, безусловно, поддерживал. Сам же он вёл сейчас исключительно добропорядочный образ жизни — от чего и заскучал уже до зубовного скрежета. И потому начал потихонечку выходить: сперва, одеваясь совсем неприметно и стараясь появляться только у магглов, выбирая крупные туристические города, где появление незнакомца наверняка пройдёт незамеченным. Но, в конце концов, не выдержал, разумеется, и рискнул заглянуть к волшебникам — и обнаружил, к своему огромному удовольствию, что никому там не интересен. Однако до Лондона и родного Лютного переулка он добрался не скоро — но когда всё же пришёл туда, первым делом заглянул с чёрного хода к «Спинни Серпент».

Где, как оказалось, его превосходно помнили — и очень обрадовались. Весть о его появлении разлетелась быстрее молнии, и все знакомые с ним девочки, что были сейчас свободны, окружили Скабиора с радостным визгом и затащили его в одну из комнат, где немедленно повалили на большую застеленную красным атласом постель — и уже через пару минут он растаял, растворился в их шелках, духах и телах, уже не очень соображая, кого и куда целует, и кто и куда целует его. День пролетел, как не было — и когда он заснул под утро в сладком изнеможении, о котором так долго мечтал, обнимающий и обнимаемый нежными, всегда любимыми красивыми и доступными женщинами, он решил, наконец, что вернулся, и война закончилась.

Он почти поселился там — с молчаливого одобрения бессменной мадам приходил чуть ли не каждый вечер, принося с собой разные сладости, скидывался с девочками на обед или ужин, и чувствовал себя по-настоящему дома. Он был одинаково ласков со всеми, и не только в постели: с удовольствием болтал с ними, лечил синяки и ссадины, утешал и смешил, рассказывал занятные и трогательные истории, которых знал множество, играл с ними в карты — честно… Ему было хорошо здесь, спокойно и очень уютно — он слушал рассказы о новеньких, узнавал о тех, кто так или иначе уже ушёл, даже с детьми играл, хотя никогда не любил и не понимал их, но детям не так много нужно для развлечения, и простенькие карточные фокусы, на которые он был мастак, приводили их в совершенный восторг.

Вот так он вернул себе свой второй дом — и зажил почти так же, как до войны, и, может быть, даже и лучше. Со временем у него появились здесь свои любимицы — одной из них была Ева: высокая красивая женщина, из самых дорогих и востребованных девочек, многим казавшаяся просто воплощением плотской любви и чувственности — но он-то знал правду… и ей нравилось, что он её знает.

День перед полнолунием Скабиор полюбил проводить с ней. Вот и сейчас он валялся на ковре, обтираясь спиной и боками о ворс, тёрся щеками и лбом, выгибая спину и тихо, словно зверь, урча от удовольствия. Луна должна была стать полной лишь завтра — но чувствительность его уже сегодня была обострена до предела, и прикосновения мягкого ворса к коже доставляли ему наслаждение, которое вряд ли сможет понять человек, но которое отлично известно любому зверю. Люди почти позабыли о том, как прекрасно может быть осязание — он и сам большую часть своей жизни не помнит об этом, но сейчас, перед трансформацией, вспоминает — и наслаждается.

Женщине рядом с ним это нравилось — она обожала быть с ним в эти дни, обожала смотреть на него вот такого, человека с повадками и чувствами зверя, ей даже секса от него не было надо, да она, на самом-то деле, вообще не любила заниматься этим, хотя и скрывала ото всех — но он знал… Она была холодна, эта женщина, и не чувствовала почти ничего — он не знал, почему и как это вышло, да ему и не интересно было совсем: может, её кто-нибудь изнасиловал, и последствия оказались столь неприятными, может, просто природа её такова. Но факт оставался фактом: сколько бы она не изображала из себя femme fatale, она была безнадёжно холодна. А нравился ей в телесной любви контакт тел, ощущение чужой тяжести и тепла, скольжение кожи по коже — всё то, что обычно составляет только прелюдию, и просто сопутствует главному.

Потому и любила она бывать с ним перед полнолунием — потому что самому ему тоже было сейчас не до секса, слишком сильно он сейчас чувствовал, и хотя в другое время он был вовсе не против любых форм и видов близости, нынче ему более чем хватало обычных ласк и прикосновений. Ему нравилось ощущать, как она расслаблялась с ним в этот день, сбрасывала с себя маску умудрённой опытом, пресыщенной и развращённой женщины и становилась такой, какой и была — порочной, умелой, но при этом мало что чувствующей и желающей.

Сейчас они лежали на ковре вдвоём: он внизу, она — на нём, растирая ему шею и вырисовывая что-то ногтями у него на плечах и спине. Её тело было пока что почти совершенно, но лицо уже выдавало и возраст, и весьма специфический опыт, так что он был даже рад не видеть его. А ведь он помнил её молоденькой и красивой — во всяком случае, очень хорошенькой и популярной. Как же они быстро стареют, эти девочки… Ему стало грустно, но грустить он не любил, тем более по такому странному поводу, и поэтому он потянулся и потёрся щекою о ворс ковра, думая о завтрашней ночи и о том, что надо уйти сегодня пораньше. Но пока…

Он резко перевернулся, роняя её, сел на неё верхом — и начал разминать её тело быстрыми, сильными движениями, и она застонала от удовольствия, а он вторил ей тихим рычанием. У неё была гладкая, мягкая, очень ухоженная кожа, и трогать её было очень приятно… Он так увлёкся, что пропустил, как стало темнеть, и вскочил в возбуждении и ужасе, оттолкнул её — и аппарировал, слыша за спиной её смех.

Счастье, что чем-чем, а аппарацией он овладел в совершенстве — страшно подумать, что в противном случае могло бы случиться.

…Следующий день он проспал — повезло. Проснулся на рассвете вторых суток и потянулся блаженно, поняв, что в этот месяц судьбу обманул. Слабость не позволяла ему сегодня куда-то пойти — да и не хотелось… Зато уже можно было поесть, а потом лежать и читать, например, или предаться воспоминаниям.

А вспоминал он очень и очень многое — и чем дальше, тем почему-то больше. Даже то, о чём после войны старался не думать, и даже в какой-то момент решил было, что позабыл. Ан нет… память никуда не делась — и время от времени удивляла.

Как, например, сейчас. Рождество, что ли, грядущее так на него подействовало…

Он лежал в скудно освещённой бледным зимним светом избушке и глядел в маленькое окошко, в которое с кровати разглядеть можно было лишь кусок грязно-белого сейчас неба. Точно такого же, как в тот день — правда, весенний и достаточно тёплый — когда он впервые увидел Грейбека.

Было Скабиору тогда лет восемнадцать или девятнадцать, и первая их, случайная встреча состоялась в маленькой и дешёвой книжной лавочке в Лютном, где можно было отыскать почти всё: от запрещённых справочников по гербологии до странных маггловских книжек, которые порой могли напугать сильнее, нежели любые волшебные. Скабиор медленно двигался вдоль полок, разглядывая корешки книг и водя по ним пальцами, и в какой-то момент почувствовал, как поднимаются дыбом у него волоски на загривке. Не понимая ещё, в чём дело, он подобрался — ему показалось, что стало темнее. Он сощурился и увидел в конце прохода массивную мужскую фигуру.

И мгновенно осознал, с кем его столкнула судьба. Скабиор замер, зачарованно глядя на персонажа городских легенд, которые он так много раз слышал, и какое-то время совершенно бесстыдно пялился на него — и лишь когда тот подошёл совсем близко, спохватился, почтительно опустил глаза и вжался в полки, пропуская Грейбека, сжимающего в руках пачку каких-то ротапринтных брошюр. Проход, впрочем, был слишком узким, чтобы им разойтись спокойно, и Фенрир, проходя мимо юноши, вынужден был развернуться, бросив при этом на него тяжёлый, но одобрительный взгляд — и молча проследовал мимо, а дощатый пол мерно поскрипывал под его массивными ботинками в такт тяжелым шагам. Скабиор проводил его могучую спину глазами, а потом, влекомый шальным любопытством, пошёл туда, откуда Грейбек только что вышел, и долго рылся на тех полках, на которых остался его запах, однако сам ничего подобного не купил — литература оказалась политической, сложной и не слишком-то ему интересной.

Мимолётная эта встреча сыграла свою роль значительно позже — когда через много месяцев Скабиора привели к Фенриру уже непосредственно для знакомства. Он тогда совершил крайне неудачную кражу: и дом был не тот, и волшебник оказался непростой… В общем, Скабиора искали — не зная, по счастью, имени, но шли практически по пятам, и светило ему года три Азкабана, иначе говоря — верная смерть. И тогда кто-то из его знакомых оборотней, вникнув в эту сложную ситуацию, предложил представить его Грейбеку — предупредив, что тот, возможно, прикроет, да только цена за подобное покровительство будет весьма велика. Но Скабиор в тот момент был готов на всё — впрочем, говоря честно, даже если б и не был, всё равно согласился бы на подобное предложение с восторгом.

Ибо Фенрир Грейбек был живой легендой.

Чего только не рассказывали о нём! Действительность же оказалась ещё более впечатляющей: огромный лагерь в глухом шотландском лесу, целый городок из палаток, в котором была даже библиотека. Последняя, впрочем, особой популярностью не пользовалась и была почти в единоличном распоряжении юного Скабиора, который от нечего делать (хотя работы в лагере было достаточно, и он честно исполнял все возложенные на него обязанности) проводил там порой по полдня. Стариков в лагере почти не было — во всяком случае, дряхлых и немощных, так же, как не было там и увечных. Большинство обитателей составляли сильные мужчины, женщины и подростки, порой попадались почти что дети — но о тех разговор был особый. Своих тут почти не рождалось — и чаще всего, если такое случалось, и ребёнок не наследовал оборотничество (что происходило, на самом деле, достаточно редко — Скабиор с удивлением выяснил, что даже у обоих родителей-оборотней дети, как правило, рождаются, во-первых, простыми людьми, и во-вторых, это всегда только мальчики), он потом очень быстро исчезал куда-то, а с матерью или без — бывало по-разному.

В первые дни своего пребывания здесь Скабиор много бродил по лагерю и разглядывал здешних жителей, стараясь поменьше попадаться на глаза тем, кого с подачи Грейбека здесь знали, как серых охотников. Тот с гордостью звал их «хребтом своей стаи», и они, находясь на самом верху иерархии, помимо прямых, весьма кровавых обязанностей, следили в лагере за порядком, пресекая нарушения быстро, тихо и, порой, довольно жестоко. Впрочем, настоящих конфликтов в лагере почти не возникало — а те, что случались, чаще всего сами собой разрешались при приближении «серых». Никаких знаков отличия они не носили — но их было не так уж много, а в лагере все знали друг друга хотя бы в лицо. Большинство из них были мужчинами, но встречались и женщины: взять, например, немолодую уже, коротко стриженную седую «волчицу» — они все здесь называли себя волками, слово «человек» было тут, скорее, ругательным — со шрамами через всё лицо, которую опасались и уважали почти так же сильно, как самого Фенрира или маленькую, худенькую и хрупкую, словно фарфоровая статуэтка, блондинку с нежным, хотя и не слишком красивым лицом, которая как-то на глазах у Скабиора с лёгкостью разняла пьяную драку, не получив при этом ни единой царапины.

Но эти женщины Скабиора не интересовали совсем — ну, или он просто запретил себе даже думать о них — и он предпочитал общаться с кем-то попроще, тем более что его собственное положение в Стае, каковой они все себя и считали, поначалу было, конечно же, в самом низу. Он не возражал, хотя и не радовался такой ситуации, однако сделать тут ничего не мог и просто жил, как умел, не забивая себе подобными мелочами голову — чем, сам не зная того, заметно от большинства отличался и чем, вероятно, и обратил на себя внимание самого Грейбека. Этим — но в большей, конечно же, степени своим интересом к библиотеке.

Дело было в том, что, как Скабиор с удивлением обнаружил, далеко не все оборотни здесь были хотя бы грамотны — и уж, тем более, мало кто воспринимал чтение, как занятие приятное или хотя бы полезное. Посему поначалу над его пристрастием к книжкам здесь насмехались — ровно до того дня, когда он, загнанный в угол и доведённый этим до точки кипения, не выхватил палочку… и не обнаружил, что, оказывается, хотя и проигрывает многим оборотням в обычной драке, сильней большинства в колдовстве. Ту битву он выиграл — и, как ни странно, как зачинщик, не получил никакого внушения от «серых», один из которых, высокий жилистый мужчина средних лет с глубокими шрамами на щеках, пронаблюдал её от начала и до конца, однако вмешиваться не стал и по её окончании бесшумно растворился среди деревьев.

А через пару дней подошёл к Скабиору и, мазнув по нему равнодушным взглядом, позвал присоединиться к ежеутренним боевым тренировкам, приведя этим молодого человека в щенячий восторг. Который развеялся, когда его просто вынесли едва ли не с половины первого же занятия — никак, впрочем, это не комментируя. Пару дней Скабиор отлёживался — его не трогали, но и не помогали никак, впрочем, он и не нуждался в каком-либо особом уходе — но, поднявшись, упрямо вернулся, и никто и не подумал его никуда прогонять. В итоге лучшим бойцом он так и не стал, но держать удар научился неплохо, крепко усвоил основы защиты, а главное — узнал многое о собственных слабых и сильных сторонах.

Времени эти занятия отнимали порядочно — ибо, чтобы выглядеть на них если уж не прилично, то хотя бы не позориться, как в первый раз, приходилось заниматься и вне их, самостоятельно — однако на библиотеку время Скабиор всё равно находил. Там-то они с Грейбеком и увиделись в третий раз, и в первый — поговорили. Скабиор ужасно смущался и был от этого смущения слишком развязен и чуть ли не нагл — но то ли Грейбеку это понравилось, то ли он понял причину, только он и внимания не обратил на подобное возмутительное поведение, а начал расспрашивать юношу о том, что и почему он читает, назвал его, в итоге, толковым и взял к себе кем-то вроде секретаря или помощника, не освободив, впрочем, от обязательных для большинства проживающих в лагере работ. Виделись они редко, разговаривали и того реже, но постепенно встреч этих становилось всё больше, а разговоры затягивались — Грейбек оценил острый ум Скабиора и его отлично подвешенный язык, к которым со временем присоединились начитанность и своеобразное обаяние.

С этого момента положение Скабиора в лагере переменилось — он, совсем молодой, поднялся достаточно высоко и, пожалуй, уступал теперь только серым охотникам. В целом же, благодаря подобному покровительству он оказался вообще вне иерархии, ибо там, в основном, мерялись силой, а Скабиор ценился Грейбеком, прежде всего, как хитрый и умный парень с хорошей деловой хваткой, а ещё как весьма неплохой волшебник. Драк, кстати, в жизни Скабиора от этой перемены меньше не стало — скорее, напротив, его задирали теперь куда чаще, да и сам он, почувствовав себя намного увереннее, нередко лез на рожон. И вот тут его только палочка и спасала — потому что многие оборотни вовсе её не имели, что давало ему откровенное преимущество. Как-то один из зачарованных им противников пожаловался кому-то из «серых» — и получил в ответ насмешливое предложение обратиться с жалобой в «Комитет по защите оборотней», а потом и достаточно неприятное внушение, большей частью физического толка: волшебство здесь было дозволено, а если ты не умеешь ему противостоять — это исключительно и только твои проблемы.

Однако последствия у этой истории всё же имелись: через пару недель Грейбек, вызвав Скабиора к себе на рассвете, безо всякого предупреждения вывел его перед большой группой оборотней и сообщил и им, и ему, что отныне этот юноша станет учить их боевой магии. И остался — смотреть. Учитывая, что в группе было немало «серых», сказать, что Скабиору страшно, было бы преуменьшением, но он справился — и хотя руки у него дрожали, голос звучал уверенно, и урок, в целом, вполне удался. Позже, обдумывая, почему же Грейбек не предупредил его об этом заранее, Скабиор пришёл к выводу, что это было совершенно правильно: тот шок, который он пережил в первый момент, полностью лишил его самодовольства, которое, скорее всего, он испытал бы, готовься он к этому загодя. А чуть позже он понял, что является отнюдь не самым сильным волшебником здесь — хотя, действительно, одним из самых хороших — и понял, что на него взвалили, по сути, тяжёлую и черновую работу. И лишь много позже он понял, насколько, на самом-то деле, работа эта была и почётной, и важной — а тогда он расстроился и почти что обиделся, хотя, конечно же, не показал вида.

Однако, обижался он или нет, а работу свою делал неплохо — и, сам не поняв, как и когда, вошёл в ближайшее окружение Грейбека — не получив, конечно же, принадлежности к «серым», зато став практически адъютантом. И обалдел совершенно, увидев в первый раз своего вожака за чтением — задумчивого и в очках. Обычных на вид круглых очках, которые парадоксальным образом придавали его лицу ещё более зверский вид — даже при том, что в то время оно ещё мало чем отличалось от человеческого. Создавалось впечатление, что этот милый аксессуар он снял с трупа учителя, однако это было не так, и об особенностях волчьего зрения Скабиор узнал значительно позже. Сейчас же изумление юноши было настолько сильным, что он не сумел его скрыть — и Фенрир, заметив его, поглядел на своего молоденького сподвижника неожиданно иронично, усмехнулся, обнажая клыки, демонстративно поправил очки — и вернулся к чтению.

Вот так Скабиор, уже переселившийся к тому времени на свой остров, с началом второй магической войны прочно вошёл в штаб Грейбека, и, по сути, возглавил тогда же появившихся егерей, большинство из которых имели то или иное отношение к Тёмному Лорду, хотя формально подчинялись всё-таки министерству. Таким же образом Скабиор оказался в особняке Малфоев, впервые войдя в такой дом с парадного входа… и возненавидев волшебников вообще и ещё больше — аристократов. За их откровенные взгляды, в которых опасение не могло скрыть пренебрежения и брезгливости, за самоуверенность, за то, что они почти не скрывали, что просто используют их, оборотней, тёмных тварей, потому что, ну кто-то же должен сделать всю грязную работу. Однако время от времени в их глазах мелькал страх — прежде всего, перед Волдемортом, но иногда и перед ними, оборотнями, в особенности, конечно же, перед Грейбеком.

Который, если уж быть до конца честным, к тому времени уже и самого Скабиора порою пугал — потому что всё меньше и меньше оставалось в нём человеческого и всё чаще и ярче в нём проглядывал зверь. Скабиора это и пугало, и завораживало одновременно — но пугало со временем всё сильнее. Теперь Грейбек мог порвать человека, не дожидаясь полной луны, и тот, хотя и не становился оборотнем в полном смысле этого слова, но некоторые черты их приобретал. Скабиор, впервые это увидев, задумался о том, хочет ли он сам стать таким же, и, в конце концов, ответил себе на этот вопрос отрицательно.

К тому же, чем старше Скабиор становился, тем неприятнее казался ему тот способ, с помощью которого Грейбек пополнял свою стаю и армию — а делал он это, с энтузиазмом проводя в жизнь собственный лозунг «Кусайте их юными!»: обращая детей, уже достаточно больших для того, чтобы обслуживать себя самостоятельно, но не доросших ещё до школы, мальчиков лет восьми-десяти, выбирая их из не самых дружных и благополучных семей. И обратив, приводил их с собой — и Скабиор не мог в какой-то момент не задаться вопросом, а не Грейбек ли обратил и его самого, однако спросить того напрямую не решился хотя бы потому, что не знал, что будет делать, если услышит в ответ «да».

Именно эти дети — волчата, как вслед за лидером звали их в лагере — смущали Скабиора со временем всё сильнее: сам он обращать не любил и сознательно никогда такого не делал, хотя и помнил несколько случаев, когда приходил в себя после трансформации с характерным и ни на что больше не похожим привкусом человеческой крови во рту. Он так и не узнал никогда, была она маггловской или волшебной, да и не хотел знать — надеялся только, что в любом случае никто из его жертв не выжил, но, в целом, не сказать, чтобы много об этом раздумывал. Волчата росли быстро — и вырастали жестокими и по-звериному злыми и, едва начав матереть, то есть, к совершеннолетию, боялись и безусловно слушались лишь Фенрира, и ему же лично были слепо преданы, порой превосходя даже его своей свирепостью и неоправданной, ненужной жестокостью.

Сам Скабиор в лагере научился убивать самыми разными способами, но предпочитал делать это быстро и чисто, используя или Самое Непростительное, как они называли между собою Аваду, или просто ломая шею. Кровь пьянила его, даже когда он пребывал в человеческом облике, и, стоило ей пролиться, остановиться Скабиор уже мог с трудом — а поскольку в бою лучше иметь трезвую голову, он старался кровопролития избегать.

По той же самой причине он обожал секс с женщинами в те дни, когда от них по естественным причинам пахло кровью — когда два самых возбуждающих аромата смешивались, он буквально лишался рассудка и испытывал возбуждение такой силы, что далеко не сразу научился хоть как-то ему противостоять и сдерживаться, не бросаясь на улицах на незнакомых или полузнакомых людей. Впрочем, Скабиор вообще любил женщин, разных и в самое разное время, и те отвечали ему взаимностью: он был отличным, хотя, порой излишне страстным любовником, наслаждающимся не только собственным удовольствием, но и чужим, и потому очень внимательным и изобретательным. Девочки — а большинство его любовниц были или шлюхами, или же, как и он, оборотнями — тоже любили его за это, а ещё за то, что с ним можно было легко разговаривать и дружить, и даже иногда рассчитывать на вполне конкретную помощь.

Так он и жил — не считая ни годы, ни деньги, с лёгкостью обзаводясь друзьями и женщинами, и ещё легче их теряя, и зная о своей жизни лишь то, что закончится она либо насильственно, либо в Азкабане. Ибо официальную работу он найти бы не смог — и никогда даже не пытался, живя кражами, сбытом краденого (своего и чужого), контрабандой да шулерством, и со временем начал получать удовольствие от такой жизни на грани, а потом и втянулся и полюбил, не желая уже для себя никакой другой.

Холодно было — как в скандинавском аду. Он вообще любил самую разную мифологию, только путал её порой, и когда-то его весьма впечатлило представление северян об аде. Так вот сегодня был как раз такой день — первый после весело отзвеневшего колокольчиками Рождества. Ветер — ледяной, швыряющий в лицо снег горстями, воздух — аж дышать больно, волоски в носу замерзают, и даже согревающие чары помогают слабо. Однако дела есть дела, погода на них мало влияет — вот Скабиор и пробегал по ним почти что весь день и ближе к вечеру возвращался к лесу, мечтая только о том, чтобы скорей оказаться на опушке и аппарировать в свою избушку, где можно будет, наконец, отогреться что снаружи, что изнутри. Собственно, лес — вот он: перейти накрытое антиаппарационным куполом шоссе по мосту, пройти футов сто — и всё, можно аппарировать, всё равно в такой метели никто не разберёт ничего. Само шоссе пользовалось по всей округе дурною славой, слишком уж часто здесь происходили аварии, но откуда же магглам было знать, что прямо через него лежит тропа миграции штырехвостов. Вот Отдел регуляции магических популяций и делал, что мог: сначала дорогу заколдовали, а потом и купол поставили от слишком настырных охотников, не раз аппарировавших под колеса. Так что Скабиор быстро шагал вперёд, оглядываясь с надеждой, что вокруг никого не будет, и не надо будет топать до этого мордредова моста. Но нет… Редкие прохожие всё попадались и попадались, а на самом мосту, прямо посередине, торчала какая-то девица в ярко-красной куртке и белой шапке и пристально смотрела на проносящиеся внизу машины. И было в ней… нечто. Скабиор заинтересовался… Пока подходил — начал принюхиваться, а поднявшись и подойдя почти вплотную — уверился: да, от девчонки совершенно отчётливо тянуло смертью, но не болезнью, а намерением. И ещё кое-чем крайне знакомым.

Он остановился, засунул руки в совершенно не помогающих сейчас шерстяных перчатках под мышки и пригляделся. Белая шапка на девичьей голове оказалась вовсе даже не вязаной, а снежной — видимо, девица стояла здесь уже довольно давно, и дующий в спину ветер успел набросать на её тёмные волосы небольшой сугроб. Вот ведь, и не холодно ей… прыгнет? Нет? Постояв пару минут, Скабиор решил, что замёрзнет быстрее, чем та, наконец, примет решение, подошёл тихо сзади и спросил — крайне любезным шёпотом:

— Подтолкнуть?

Девчонка даже не вздрогнула — но и не ответила ничего. Он подошёл ближе, почти что вплотную, и прошептал практически на ухо:

— Я могу, если надо. Чего ж не помочь ближнему в этот чудный святочный вечер.

Та даже не отстранилась — стояла, не шевелясь, и всё так же пристально глядела вниз на несущиеся по дороге машины.

— Мальчик бросил, небось? — глумливо продолжал Скабиор, которого это молчание начинало злить. — Или даже не посмотрел в твою сторону? Я бы тоже не посмотрел в сторону такой говорливой…

Он обошёл её сбоку и заглянул в лицо. Святая Моргана, да она девчонка совсем! Ей лет… тринадцать, наверное? Если не меньше… Нос вон совсем белый от холода… какие мальчики?

— Или ты тролля схватила и маме признаться боишься? — продолжал он насмешничать, все яснее различая в её запахе аромат волшебства.

— Нет, — вдруг ответила девочка.

— Нет? — радостно подхватил он — и поинтересовался почти с нежностью: — А что ж такое случилось?

— Вам не понять! — воскликнула она, разворачиваясь к нему и отчаянно глядя на него снизу вверх. — Меня летом оборотень покусал. И с тех пор в школе от меня все шарахаются, родители — откровенно боятся и к братьям-сёстрам больше близко не подпускают, даже в комнату отдельную отселили и наедине с ними не оставляют, а в школе девчонки со мной в одной спальне боятся спать, — её торопливый голос был ни на гран не теплее бесящегося вокруг них ветра. — Ну и что меня теперь дальше ждёт? — спросила она с недетской горечью. — Работать меня не возьмут ни в одно приличное место, к магглам мне вообще нельзя — я же, как оборотень, зарегистрирована… да и не знаю я про них ничего... в общем, никому я не нужна и всем легче будет, если я умру. Ну, стою вот... а страшно. Правда, толкните, а?

— Толкнуть недолго, — было похоже, что его вовсе не впечатлил этот монолог. — А ты других-то оборотней когда-нибудь видела?

— Видела. В Мунго. Я там аконитовое зелье беру теперь каждый месяц.

— Не-е-е, — протянул он, картинно скривившись, и сплюнув. — В Мунго — это не то… Это как в зоопарке глядеть на волков. Ты обычных, нормальных оборотней видала? На свободе?

— Я не помню того, кто меня покусал… И его до сих пор не поймали. А других я никогда не встречала.

— Этим летом тебя укусили? — задумчиво уточнил он.

— Да. В августе. Перед школой, — всхлипнула она вдруг.

— Точно не я, — демонстративно задумавшись, сообщил ей Скабиор. — Я летом другим был занят.

— Вы, — девчонка вдруг побледнела, хотя только что он был абсолютно уверен в том, что это уже невозможно, и отшатнулась в сторону, вдоль ограждения, — вы оборотень?!

— Сама такая, — заржал он в ответ. — Чего пугаешься? Да и полнолуние далеко… Ладно… идём, что ли? Холодно как в Хельхейме, я обледенел, пока стоял тут с тобой.

— Вы правда оборотень? Настоящий? — она вдруг начала дрожать.

— Ам, — он щёлкнул зубами, шутливо сделав вид, что сейчас укусит её, та попятилась на негнущихся от холода ногах, поскользнулась и едва не упала. Едва — потому что он успел подхватить её за плечо, удержав на ногах. — Идёшь со мной? Расскажу, но не здесь: у меня уже хвост отмёрз.

Она вдруг начала истерично рыдать — он поморщился и даже решил было оставить её тут, но потом всё-таки потащил с собой — и она послушно пошла, всё время норовя уткнуться своим отмороженным носом в рукав его кожаного пальто.

…Правда, совсем девчонка. И одета по-детски: тёплое шерстяное платьице из тёмно-синей шотландки, с чёрным бантиком под белым круглым воротничком… волосы заплетены в две косички… и личико хорошенькое и совсем детское…

— Хорош реветь, — Скабиор поднял её лицо за подбородок и брезгливо посмотрел в красные и опухшие от слёз глаза. — Тут рыдай-не рыдай, кто есть — той и останешься. И не так уж это и плохо.

— А вы родились таким, да? — она достала из кармана белый с голубой каёмкой платок и вытерла им лицо.

— Почему сразу родился? — удивился он. — Да нет, как раз в твоём возрасте и… тебе, кстати, лет сколько?

— Четырнадцать, — у неё опять задрожали губы.

— Четырнадцать, — повторил он со вздохом.

Нда… Хорошо, что не двенадцать, конечно, но тоже… Найдут у него тут девчонку — посадят же. И ничего не докажешь — даже легилимента вызвать никто не почешется. Ещё и скажут, что это он её обратил — а это уже Азкабан. Навсегда. Ну, вот на кой он её сюда приволок?

— Знаешь что, — он уселся на край стола, — давай-ка ты сейчас успокоишься, а я тебя потом домой отведу.

— Не хочу домой, — она села на единственную здесь табуретку и упрямо поджала губы.

— Тебя искать будут. И найдут. Здесь. Как полагаешь, что со мной сделают?

— Ничего, — она, кажется, удивилась.

— «Ни-че-го», — передразнил он гнусаво. — Ничего — это если бы ты была взрослой, а я — человеком. Я «мяу» сказать не успею, как окажусь в Азкабане.

— Почему «мяу»? — ещё больше удивилась она. И улыбнулась.

«Мяу», значит, её удивляет. А Азкабан — нет. Вот балда…

— Не знаю, — заулыбался он тоже. — Привык так говорить с детства.

— Я им скажу, что вы ничего мне не сделали…

— Да кто тебя спросит-то? — изумился он. И начал с усмешкой загибать пальцы: — Ты раз — ребёнок, два — девчонка, три — оборотень… Да твоё слово значит меньше, чем слово эльфа из какого-нибудь добропорядочного дома!

— П-почему? — её глаза вновь налились слезами.

— П-потому! — передразнил он. — Я только что перечислил аж три причины. Причём, две из них никогда не изменятся, так что привыкай — тебя никто никогда слушать не будет. Никакие авроры.

— Но почему они так? Ведь я же… Я же не изменилась! — она снова заплакала: задрожали и искривились губы, и нос тут же дышать перестал… — Это же всё равно я! И я честно пью зелье… А в другие дни я же совершенно такая, как и была!

— Они просто боятся, — пожал он плечами — и улыбнулся очень довольно. — Не знают же ни хрена — вот и боятся. Всем надо чего-то бояться, а то жизнь становится пресной и скучной… А ещё это же так приятно сморщить нос и сказать: «фи! Оборотень!» — и вроде сам такой чистенький и вообще молодец.

— Вы говорите так, словно вам это нравится…

— Конечно же, нравится, — хищно улыбнулся он — и одним длинным плавным движением оказался рядом с ней. Сел на корточки, заглядывая ей снизу в глаза — и оскалился. Потом засмеялся: — Мне нравится быть опасным. И страх их мне тоже нравится.

— А мне совсем нет, — сказала она очень грустно. — Я думала, у меня есть подруги…

— Да ну, какие подруги… ты гриффиндорка, что ли?

— Нет, — она даже головой покачала. — Я с Хаффлпаффа…

— А-а-а, эти, — он скривил губы и очень нехорошо ухмыльнулся. — Самые главные лицемеры. Тут тебе, детка, не повезло.

— Неправда! Неправда, они хорошие и…

— Ага, — он встал и пошёл, наконец, растапливать печь. — Они хорошие, да. Вон по тебе видно, какие они все славные… добрые такие и понимающие, да? — он обернулся и посмотрел на неё из-под руки. — Подружки, говоришь, от тебя шарахаются?

— Они просто, — едва успокоившись было, она вновь начала всхлипывать, но он перебил жестоко:

— Ну да, ну да, они просто боятся, бедненькие! Барсучки вообще все такие мягкие и пугливые… и декан у вас там… а кто там сейчас декан?

— П-профессор С-спраут…

Он разразился хохотом:

— Святая Моргана! Да она вечна! — он поджёг уложенные в очаг дрова.

— Моргана разве была святой? — девочка так удивилась, что даже рыдать позабыла — всё хлеб...

— Моргана-то? Я считаю — была! — он развернулся и весело на неё поглядел. — Столько лет выжить в этом курятнике и не свернуть братцу шею — я считаю, только святая и выдержит!

— Вы не любите короля Артура? Но почему?

— А за что его любить-то? — склонил он голову набок. — И бабу не сумел удержать, и погиб как последний му… ай, — он махнул рукой. — Ну что ты так смотришь? Я не люблю героев — навидался в жизни. Вокруг них все мрут, как мухи — а их потом даже не вспоминают. А ты, я смотрю, любишь? Артура нашего короля?

— Люблю, да…

— А рыцарей круглого стола назовёшь? Хотя бы десяток?

— Гавейн, Ланселот, — начала она перечислять быстро, — Галахад… Персиваль…

И умолкла смущённо.

— Мордред, — насмешливо помог он.

— Мордред предатель и убийца! — горячо возмутилась девочка. — Как вы можете?!

— Но рыцарем-то он был, — возразил Скабиор, — и за круглым столом сидел. А уж что он сделал потом — дело другое… однако, как видишь, не очень-то много ты помнишь. И что бы ваш любимый Артур сделал без своих рыцарей? Пф-ф, — выдохнул он насмешливо. — Тех, кто делает всю работу, никто никогда не помнит. Покажи нос, — он вдруг подошёл и крепко взял её за подбородок. — Ты его себе отморозила, балда, — он разверну её голову. — И уши тоже. После трансформации всё пройдёт, а вот сейчас болеть будет.

— Они отвалятся? — в ужасе спросила она, прижимая уши ладошками. Он обомлел от подобной наивности и, сделав большие глаза, захохотал:

— Почему сразу отвалятся? Ты никогда себе ничего не морозила?

— Нет! Мне мама так говорила… что, если отморозить что-нибудь — оно отвалится…

— Ну, мама твоя даёт, — он потряс головой. — Ничего у тебя не отвалится. Просто ныть будет. А после трансформации перестанет.

— Почему?

— Потому что после них всегда всё проходит и заживает. Очень удобно. Кстати, ты знаешь, что оборотни вообще не болеют? Ничем?

— Как, совсем? — переспросила она недоверчиво.

— Совсем. С нас даже многие проклятья после трансформаций спадают. Не все, к сожалению, но всё равно приятно, — он подмигнул ей. — Тебе не сказали?

— Нет… то есть… я не помню, мне что-то рассказывали в Мунго, но я…

— Да понятно. Я поначалу тоже ничего не понял. Но видишь — во всём есть свои приятные стороны. И вовсе незачем прыгать с моста — тем более, там низко, и ты не разбилась бы, скорее всего. Ты же волшебница, да ещё и оборотень… Тут надо сигать с башни Хогвартса. Лучше с западной или астрономической. Заодно и запомнили бы тебя навсегда. А то чем магглы перед тобой провинились?

— Почему не разбилась бы? Там высоко…

— Разве что под грузовик какой угодила бы… А ты представь, как обалдел бы водитель, когда ты на него свалилась бы.

— Водитель?

— Водитель.

— Я не подумала, — её губы вновь задрожали — он тут же поморщился:

— Хорош реветь, я сказал! Не прыгнула же.

— Я не хочу быть оборотнем, — прошептала она.

— Всё, дело сделано — Хогвартс-экспресс ушел, — пожал он плечами. — Ты уже оборотень. Тебя никто не спросил.

— А ты кусал кого-нибудь? — с внезапным острым любопытством спросила она.

— Всяко бывало, — снова легко пожал он плечами. — Обычно я стараюсь такого не делать, но, знаешь…

— Ты тоже сделал с кем-то такое?!

— А нечего шляться невесть где в полнолуние! — неожиданно зло сказал он. — Я, знаешь, в дома не влезаю и детишек в кроватках не ем. Все знают, что тут живут оборотни! Дома надо сидеть под полной луной, если не умеешь себя защищать.

— То есть я сама виновата, да?!

— Да! — рявкнул он — и тут же смягчился. — Ну, с тобой я бы, скорее, сказал, что виноваты твои родители — ты ещё маленькая. Ты знала, что тут есть оборотни?

— Тут — знала, — кивнула она, понурившись. — Но меня укусили не здесь… хотя… я… мне говорили, что там… тоже такое бывает…

— Как это случилось-то? — он, подумав, поставил на огонь чайник. Гнать девочку надо было сразу… А теперь уже выставлять её, даже чаем не напоив, было как-то неловко.

— Я… вы сейчас опять скажете, что я сама виновата, — она опять начала плакать. Да что же это за наказание-то такое?

— Слушай, — он со вздохом сунул ей свой платок — белейшего, самого лучшего батиста, в каждом из углов которого им самолично были вышиты по одному из его инициалов: K, G, W, S. — Я не то, чтобы не любитель женских слёз, но мне до смерти уже надоело, как ты тут разводишь сырость на пустом месте. Ладно бы, повод был… всё уже, ты — оборотень, реви-не реви.

— Я на свиданье пошла… а он выбрал другую… и все разошлись… и я осталась одна-а-а…

— Тьфу, — он брезгливо сморщился и просто зажал ей рот. — Ты, вообще, можешь говорить и не плакать? Чего ты всё время ревёшь?

— Потому что я девочка! — всхлипывая, сказала она. — И мне грустно!

— Ты больше не девочка. Ты волчица. Маленькая пока — но волчица. И прекрати ныть.

— Я девочка!

— Ты оборотень, — глумливо усмехнулся он. — Оборотни — это недолюди или сверхволки. Я предпочитаю второе, а ты?

— Я не хочу быть оборотнем! — прокричала она.

— Ну и дура, — сказал он неожиданно добродушно.

— И домой я тоже не хочу, — она поставила пятки на край табуретки и, обхватив колени руками, поставила на них подбородок. — Можно я тут останусь?

— Рехнулась? — он изумился и даже слегка… не то, чтобы испугался, но занервничал. — Совсем обалдела? Сейчас чаю выпьешь — и марш домой!

— Я не хочу туда! — упрямо повторила она.

— Да на кой ты мне тут сдалась? — раздражённо сказал Скабиор. — Тут одному-то не повернуться…

— Ты же такой же, как я! Ты должен меня понять…

— Ты сама-то не боишься меня? — он наклонился к ней так, чтобы их глаза оказались на одном уровне. — Я тебе не цветочная фея, а ты уже вполне себе ничего так… А ну как, накинусь и изнасилую? Или ещё что похуже?

— Ну и пусть, — её губы вновь дрогнули… неужто опять зарыдает?! Святая Моргана, дай сил…

— Дура, — сказал он, выпрямляясь и отвешивая ей лёгкий подзатыльник. — Совсем очумела? Девочка, — он присел на корточки, — ты соображаешь вообще, куда ты попала? Тебе матушка сказочки в детстве читала? Про маггловскую девочку и оборотня? И спасших её волшебников? Так вот — сюда никакие волшебники не придут, и спасать тебя некому!

— А мне плевать! — выкрикнула она ему прямо в лицо. — Мне — плевать! Ясно? Хотите насиловать — да пожалуйста! — она вскинула руки и начала возиться сзади со своим аккуратненьким платьицем, торопливо и нервно расстёгивая его. Когда до Скабиора дошло, что она делает, он аж на пол сел — а потом покрутил пальцем у виска и сказал едко и очень насмешливо:

— Было бы что насиловать… ни сисек, ни задницы…

Она вспыхнула, залилась яркой краской — он никогда прежде не видел, чтобы краснели так мгновенно и целиком, ему показалось, что у неё даже руки заалели — и замерла.

— Маленькая ты ещё, — сказал он с усмешкой. — И шуток не понимаешь. Застёгивайся давай — и холодно, и неэротично…

— Я некрасивая, да? — спросила она, помолчав.

Он поперхнулся и закашлялся — женщины… Вот что у них в головах? Сказать кому: приличная девочка, сидит на необитаемом острове со взрослым мужиком-оборотнем явно не джентльменского вида, только что заподозрив его в намерении взять её силой — и что она спрашивает? Ой, дура-а…

— Я не знаю, — он засмеялся. — Ты маленькая ещё. Вот вырастешь — и посмотрим.

— Если бы я была красивой, со мной ничего этого не произошло бы, — сказала вдруг она грустно.

— При чём тут? Ты полагаешь, оборотни предпочитают кусать страшненьких? — а ему, пожалуй, нравилось с ней болтать. Такая глупая девочка — невероятное просто что-то.

— Потому что я тоже пошла бы со всеми… у нас было свидание. Совместное. А мне не досталось пары, и я решила вернуться домой одна, — начала она, наконец, нормально рассказывать. — Я в деревне была у бабушки… Мы там целой компанией встречались по вечерам, и вот тогда решили устроить такое свидание, общее… но меня никто не выбрал, и я осталась одна. И не захотела просто сидеть и ждать их… тем более, бабушка мне в полнолуние запретила выходить из дому. Я думала, что успею вернуться так, чтобы она ничего не заметила… но вот… не успела, — её голос опять задрожал, и Скабиор тут же поднял предупредительно руку:

— Не реви! Ну, глупо, конечно, вышло, да, — кивнул он. — Да нет, я бы сказал, что ты даже хорошенькая… будешь хорошенькая, когда вырастешь. Косички такие…

— Детские да? — она взяла их в свои руки. — Я всё думаю их отрезать…

— Классные, — он придвинулся ближе и умудрился как-то уместить свои локти на самых углах табуретки. — Не вздумай резать. Ты ещё всю жизнь взрослой будешь, успеется. Ты на каком курсе сейчас?

— На четвёртом… Я больше туда не пойду.

— Ну и дура, — констатировал он.

— Я не могу! Ты не понимаешь, — горячо заговорила она, но он перебил:

— Чего ты не можешь? Учиться не можешь? Мозги отшибло? Тебе и так будет очень несладко, уж ты мне поверь — учись чему-то полезному, пока можешь! Потом будет и некогда, и не у кого. Это я не мог доучиться — оборотней тогда ни в какую школу не брали. А ты даже не думай.

— Да не могу я! Ты не представляешь, как они все на меня смотрят! — воскликнула она с отчаянием.

— Да наплевать сто раз! — тоже разгорячился он. — Смотрят они… а ты огрызайся и учителям жалуйся, если обидят. И комнату себе отдельную вытребуй.

— Какую комнату? Там общие спальни…

— Да знаю я! Но тебе не откажут, — он осклабился. — Я помню Спраут… лицемерная сука. Никуда не денется — пожалеет и найдёт что-нибудь. У нас же принято сейчас сирых и убогих спасать — ну вот и пусть поспасают. Сирую и убогую. И соседки твои пусть поноют. И родители их наверняка письмами всё руководство там закидали…

— Я не хочу в школу больше! — почти со слезами воскликнула девочка. — Что мне там делать теперь? И зачем? Меня всё равно никуда не возьмут! Ни на какую работу!

— Так тебе жить дальше! Какая работа, ты о чём думаешь? Учи что-то полезное: чары там, зелья, если у тебя получается… у тебя получается?

— Ну, зелья — не очень…

— Учи другое — там много нужного: трансфигурация, гербология… аппарация потом очень понадобится — я сам учился, потратил до фига времени. Ты же не для работы учишься, а для себя… а остальным не заморачивайся. И никто тебе ничего не сделает. Это же просто роскошно!

— Я не хочу! Мне так неинтересно! — воскликнула она, будто бы защищаясь.

— Что тебе неинтересно? — раздражённо и насмешливо спросил он. — Колдовать?

— Вообще! Ничего, — она… опять тихо заплакала. Святая Моргана, уйми уже свою дочь, а? Откуда в ней столько слёз? Какой-то неистощимый источник.

— Наплюй на интерес. Думай про пользу. Тебе выживать, — он покосился на закипающий чайник и встал. — Нет, дело твоё, конечно. Но я бы непременно вернулся. И устроил им всем весёлую жизнь. Ты же зверь! Оборотень. Волчица. Ну и заставь их всех себя если не уважать — то хотя бы бояться.

— Я не смогу, — прошептала она. — Я совсем не умею…

— А вот это уже другой разговор, — его глаза хищно и возбуждённо блеснули. — Этому я тебя научу. Если хочешь.

— Я… хочу, — она вытерла слёзы тыльной стороной рук. — Только я не сумею.

— Сумеешь, — он потрепал её по голове. — Из тебя выйдет знатная волчица. Со временем. А для начала — давай-ка тебя слегка приоденем, — он встал, отошёл, открыл сундук, где хранил свою одежду, порылся там, достал что-то и поманил девочку пальцем. — Иди сюда и чайник сними с плиты по дороге, на стол поставь.

Она спрыгнула с табуретки, послушно переставила чайник на стол, схватившись за горячую ручку через многострадальный носовой платок, и подошла.

— Так… посмотрим.

Скабиор одним резким движением оторвал от её платья воротничок с бантиком и повязал ей на шею вместо них красный с чёрным шейный платок, потом надел поверх платья чёрный жилет, вышитый красным — тот, разумеется, оказался велик, пришлось немного уменьшить его с помощью чар — и укоротил подол платья так, что оно стало напоминать длинную рубашку. Под платьем обнаружились тёмно-серые шерстяные рейтузы, плотно облегающие её ноги, и всё вместе внезапно сложилось в странный, но вполне удачный ансамбль. Он трансфигурировал большое зеркало и, с удовольствием оглядывая её, сказал:

— Погляди.

Она замерла — а потом начала крутиться, оглядывая себя с разных сторон.

— Вот как-то так. Нравится?

— Да, — она заворожённо смотрела на себя в зеркало. — Это всё мне?

— Ну, — хмыкнул он, — пусть тебе… забирай, чего уж. Но всё-таки трансфигурированная одежда — это не то… Да и долго не проживет — потом купишь себе похожую.

— Я отдам… как куплю — сразу отдам! — горячо пообещала она.

— Жилет верни — а платок можешь оставить, ладно. У меня их достаточно.

— Спасибо! — она поглядела на него почти счастливо. — Мама меня убьёт, когда так увидит…

— А ты скажи ей, что у нас, оборотней, нынче такая мода, — ласково посоветовал он. — Тебе идёт. И выглядишь старше.

— Спасибо! — повторила она. — Это здорово… Жалко, в школе нельзя так ходить.

— Да почему нельзя? Кто тебе запретит? Под мантией-то? Но в школе я бы всё же носил штаны, — он подмигнул ей. — А то там подростки… И голые ножки могут навести их на такие интересные мысли — метлой не отмахаешься.

Девочка снова вспыхнула.

— А ты как думала. Глаза ещё подвести и губы намазать… Умеешь краситься?

— Немножко, — она смутилась.

— Учись. Всё, пьём чай — и я тебя отвожу назад, — решительно сказал он.

— Я не хочу назад! Пожалуйста, разреши мне остаться! — тут же заныла она.

— Да ты вообще берегов не видишь, детка! — вскинул он брови. — Отправишься домой, как миленькая! Можешь завтра прийти — если хочешь, — добавил он. — Но спать хорошие девочки должны дома. Мне не нужны проблемы с поисками сбежавшей из дома девчонки.

— Правда, можно прийти? Но я же не найду… Мы аппарировали…

— Конечно, не найдёшь, — согласился он с удовольствием. — Ладно. Назначим встречу — захочешь, придёшь. Что тебе дома-то не живётся?

— Там ёлка! И Рождество! — она, кажется, снова собралась плакать. — И все такие… счастливые…

— Не реви! — рявкнул он — она притихла испуганно, но плакать, похоже, раздумала. — А ты стребуй с них денег — и с утра отправляйся по магазинам. Заведёшь себе гардероб новый.

— Мама не даст…

— А это как попросить, — он заулыбался и подмигнул. — А лучше вообще не просить. Ты же знаешь, где у тебя дома деньги лежат?

— Знаю… но… ты… Ты предлагаешь мне их украсть?

— Зачем красть? — он опять вскинул брови. — Красть — это тайно… Просто приди и возьми — на глазах у всех. И скажи, что это тебе компенсация за испорченную жизнь. Вот прямо так и скажи — уверен, они не вякнут. Тем более, это правда. Ну? Что глядишь?

— Я не могу так… у нас… У нас семья большая, и…

— Так ты не бери все. Возьми немного. Символически. Зато сразу перестанут глядеть на тебя, как на убогую — вот увидишь.

— Они расстроятся… и разозлятся, — сказала она неуверенно.

— Да и пусть их, — пожал он плечами. — Всё лучше, чем вздыхать да охать. Ну, лично мне было бы не так противно, — уточнил он. — А ты уж сама смотри.

— Так нельзя! Нехорошо это…

— А ты вообще теперь нехорошая, — хмыкнул он. — Пусть привыкают. Ты в курсе, что оборотни — это не люди, а существа? Как русалки и эльфы?

— Нет, — покачала она головой. — Я не… Мне не сказали…

— Так стыдно же говорить такое в глаза ребёнку, — насмешливо сказал он. — Но факт есть факт: мы не люди. Мы — су-щест-ва. И лично я себя так и веду с ними. С существа какой спрос, — он фыркнул и подмигнул ей. Потом добавил серьёзно: — Они тебя предали, девочка. Иначе бы ты не стояла сегодня там, на мосту. Они все тебя предали: мамочка, папочка, братишки-сестрёнки… все. Люди всегда предают. Запомни.

— Нет! Нет… Неправда! — она снова заплакала, но на сей раз он не стал ей мешать. Пусть плачет. Он тоже плакал когда-то — когда сидел с умирающей матерью, и никому не было дела, есть ли у них хотя бы еда. Не говоря уж о том, чтобы узнать, почему он вдруг не вернулся в школу с каникул. А он так ждал тогда хоть кого-то… Но нет — даже хвалёной Спраут её исчезнувший ученик оказался ни разу не интересен. Так что пусть девчонка поплачет сейчас — по крайней мере, не в одиночестве.

— Правда, — жёстко сказал он, подходя к ней и обнимая за плечи — девочка тут же приникла к нему, обхватила руками и вжалась в него всем телом, горько и безутешно рыдая. Он не отстранялся и даже погладил её по голове и вздрагивающим плечам. — Все предают, если появляется повод, но люди — идут на подобное легче всех остальных. Ты больше не с ними. Ты наша.

— Я не знаю никого… другого…

— Узнаешь со временем.

— А оборотни… оборотни… они держатся вместе? — глухо проговорила она.

— Кто как… да нет, не особенно, — равнодушно пожал он плечами. — Но мы стараемся не выдавать своих без нужды. А людям ты отныне чужая. Они тебя сдадут на раз — даже без повода. Ты думаешь, кто-то расстроится, если ты не вернёшься в школу? Да они там счастливы будут: одной проблемой меньше! На кой им там оборотень? Не учить нельзя — министерство обязало, но, думаешь, они рады? Да они тебя ненавидят все. И будут. Всегда. Потому что боятся. Тебя вон даже родители родные боятся — чем учителя лучше?

— А ты? — она подняла голову и посмотрела на него. — Ты тоже меня предашь? Если придётся?

— Предам, конечно, — кивнул он. — Но только если и вправду понадобится, — добавил он, чтобы хоть немного её утешить. — Все предают — вопрос в том, почему и насколько легко.

— Это неправильно… неправильно… и нечестно…

— Жизнь — сука, — философски заметил он, обнимая девочку и кладя ладони ей на голову. — Тут только вопрос, кто кого поимеет: она тебя или ты её. Учись быть сверху сама, — он вдруг подхватил её на руки и заглянул в перепуганные этим глаза. — И если ты хочешь и дальше со мной общаться — завязывай рыдать по любому поводу. Я не против женских слёз, но ты меня уже ими достала.

Девчонка вдруг обхватила его руками за шею и… поцеловала. В губы. Ужасно неумело и до смерти перепуганно.

— Тьфу! — он немедленно разжал руки, опустив её на пол и отступая на шаг. — Совсем сбрендила? Ещё раз так сделаешь — сниму штаны и так задницу надеру — неделю не сядешь! — он демонстративно обтёр рукавом губы. — Кретинка малолетняя. Ты что вздумала?

— Ну… ты же… мужчина, и ты…

— Я тебе не мужчина! — брезгливо сморщился он. — Я просто… ну, считай, я просто тебя научу, как быть оборотнем. Я не трахаю малолеток! Ты поняла?

Она быстро закивала, очень смущённая и… довольная. Невероятно просто довольная, почти радостная.

— У тебя чокнутый, но очень сильный ангел-хранитель, — сказал Скабиор, вспомнив, наконец, про чайник и заваривая чай прямо в чашках. — Не советую так делать с другими — могут и не понять. Ты хоть предохраняться-то умеешь?

— Я… нет, я не…

Она стала совсем пунцовой — даже отмороженный нос и уши порозовели. Ну, тоже хлеб… Вот уже и кровоток восстановился.

— Я так понимаю, ты девственница…

Девчонка хихикнула.

— …но с такими замашками это ненадолго. Я тебе расскажу, какие зелья нужны — некоторые можно пить сразу после, но вообще обычно женщины делают это заранее.

— А ты… ну… откуда ты знаешь?

— А я родился в борделе, — легко сказал он, с удовольствием наблюдая, как она снова теряется и краснеет. — Так что я об этой приятнейшей стороне жизни знаю много. Мама тебе, как я понял, ничего не рассказывала?

— Н-нет…

— То есть, она не в курсе, что дочка у неё — дура? Которая лезет целоваться к первому попавшемуся взрослому мужику?

— Ты сам говорил, что не мужчина, а оборотень, — почти весело возразила вдруг девочка.

— То есть ты пристаёшь только к оборотням?

— Наверное, — она… рассмеялась. Очень приятным и милым смехом. Ну, слава Мерлину, неужели, наконец, успокоилась? Выпить бы теперь… И вовсе не чаю. А собственно, почему бы и нет-то…

— Вот тем более не советую, — он кивнул ей на табуретку. — Держи свой чай и садись.

Он вынул початую бутылку виски и, выплеснув из своей чашки чуть ли не четверть чая, разбавил свой чай янтарной жидкостью, долив до краев.

— А можно мне тоже? — дерзко попросила девчонка.

— Нет, — отрезал он, пряча виски. — Тебе домой скоро. И вообще — тебе пока рано. Потом как-нибудь дам попробовать.

Он сделал глоток — и блаженно прикрыл глаза. Какой суматошный вечер… Придвинув сундук, он сел на него — больше не на что было, единственный табурет занимала сейчас его гостья — и сделал второй глоток. Святая Моргана, хорошо как…

На столе тем временем что-то шуршало — он открыл глаза и обнаружил, что девчонка не просто сидит и пьёт чай, а собирает разбросанные по столу книжки в одну стопку, бумажки — в другую, грязную посуду — в третью. Некоторое время Скабиор с удивлением наблюдал за этим, потом поинтересовался:

— Ты что делаешь?

— Ой, — она вздрогнула и отдёрнула руки. — Извини… я… я по привычке.

— Да нет… я не против, — проговорил он удивлённо, — тут лет тыщу никто не прибирался толком, я не большой любитель…

— Хотите, я завтра тут уберусь? — радостно вскинулась девочка. — Мне будет приятно… я люблю наводить порядок. Я ничего не испорчу, просто…

— Хочу, — он засмеялся несколько удивлённо. — Конечно, хочу… и тут нечего портить — а на разбитую посуду, если что, есть Репаро. Ну вот, всё от тебя польза, — он потянулся с хрустом. — Тогда завтра встречаемся на мосту в полдень. Не опаздывай — ждать не буду.

— Я приду, — энергично кивнула она. — Спасибо за чай, очень вкусный.

— Чай неплохой, да, — он кивнул и залпом допил свой. — Ну всё… давай одевайся — и домой. Ты далеко от моста живёшь?

— Я не знаю… я, кажется, долго шла… я не знаю, где этот мост. Я там никогда не была раньше, — проговорила она растерянно.

— А где ты живёшь?

— В Милтоне.

— Эк, тебя занесло… ладно, я там бывал — аппарируем на опушку, там лес недалеко — я тебе провожу до деревни, дальше сама пойдёшь.

…Девчонку-то Скабиор предупредил, чтобы она пришла вовремя, а вот сам опоздал: банально проспал. Когда проснулся — был уже почти полдень, пока оделся, пока воду согрел для кофе — было уже около часа дня. Он вообще идти не хотел, но совсем не явиться — это было бы некрасиво, так что он всё же аппарировал на опушку леса и пошёл к мосту, уверенный, что никого там уже не застанет.

Девчонку он увидал издали: день был хмурый, шёл мелкий колючий снег, но её ярко-красная куртка всё равно бросалась в глаза. Ему стало немного неловко — сколько же она стоит тут? Заледенела, небось, совершенно…

— Замёрзла? — спросил он, подходя — она, как и вчера, глядела вниз, на машины, и потому его не заметила.

— Угу, — она кивнула — на сей раз капюшон был надет на голову, и сугроба на волосах не случилось.

— Ну, извини. Я проспал. Идём?

— Я думала, ты уже не придёшь, — сказала она, беря его за руку. Обалдеть… Он так удивился, что даже руки не отнял, и машинально сжал её совершенно ледяную ладошку.

— А чего стояла тогда? Холод собачий же!

— Ну, ты же пришёл, — она улыбнулась. — Я думала — ну, а вдруг ты просто опаздываешь. Ты обещал же. И видишь…

— Идиотка, — он потащил её вниз по лестнице, отогревая заледеневшие пальчики в своей тоже не самой тёплой сейчас ладони. — Совсем мозгов нет.

С опушки он аппарировал — и, оказавшись в своей избушке, снял с девчонки куртку… и лишился дара речи, увидев её наряд.

— Ты на панель собралась? — спросил он, едва обретя голос вновь и оглядывая её с ног до головы. — Снимай всё это, — категорично велел Скабиор, разжигая огонь в очаге и отправляясь к сундуку с одеждой. — Давай-давай, снимай с себя всё, кроме трусов! Живо! И стой на месте.

Роясь в сундуке, он слышал за спиной шорох и чувствовал страх, слышал, как она начала хныкать… Так ей и надо — может, запомнит раз и навсегда, и никогда больше не будет изображать из себя шлюху. По крайней мере, пока ею не станет. И уж точно не с ним. А то он ведь тоже не железный: она, конечно, ещё девчонка девчонкой, но всё же не пятилетняя, а он ведь, всё-таки, не святой.

Отыскав, наконец, свои старые брюки, рубашку и свитер потолще, Скабиор закрыл сундук и прислушался. Где-то тут были ещё носки… Ладно, потом.

Демонстративно не оборачиваясь — и ведь даже не хотелось ему на неё смотреть, голую — он, пятясь, протянул своей гостье найденное.

— Надевай. Я потом уменьшу. Давай, живей — холодно тут!

Она плакала, судя по звукам. Опять. Она умеет, вообще, обходиться без слёз? Хоть иногда? Он знал сотни женщин — ни одна на его памяти не ревела столько.

— Ну? Оделась?

— Да, — шмыгнула она носом.

Наконец-то.

Он обернулся. Святая Моргана…

— Умойся, — не сдержал он усмешку, доставая свою палочку. — Ну? Давай руки!

— Ты же спрашивал, умею ли я краситься… Вот…

— Не умеешь, я уже понял, — ухмыльнулся он. — Умывайся давай. Мыло там, — он кивнул на полочку над умывальником, под которым стояло ведро.

Пока девочка тщательно умывалась — даже уши помыла зачем-то, она что, и их накрасила тоже? — он поливал ей из палочки тёплой водой и раздумывал, что же с ней делать дальше. И на кой вообще он её притащил.

— Ты понимаешь, что нарядилась, как дешёвая шлюха? — спросил он, когда та, наконец, закончила. — Ты это сдуру или нарочно?

— Я пыталась одеться, как волчица, — еле слышно прошептала девчонка.

— Как кто? — расхохотался он. — Ты хоть раз в жизни одетого волка видала?

— Нет, — она робко хихикнула. — Я просто… Я всё думала, как теперь буду одеваться… А повторить так же красиво у меня не вышло… И родители даже не заметили, что я совсем поздно вернулась, — грустно добавила она.

— А я тебе говорил, — кивнул он. — Ты для них больше не существуешь. Так. — Он вздохнул, глядя на то, как сидела на ней его одежда — он и сам был не слишком-то крупным мужчиной, но вещи его висели на этой малявке, словно на вешалке — и бесцеремонно ощупал свою гостью. Девочка ледяная… Конечно, ничего ей не сделается, от чего-от чего, а от простуды ни один оборотень ещё не умер, но…

Наложив на неё согревающие чары, он вылил в чашку остатки кофе и щедро разбавил их виски. Ничего… Не так тут и много, а если что — до вечера она протрезвеет.

— Пей давай, — он протянул ей чашку. Девочка послушно взяла, попробовала... сморщила нос:

— Горький… А сахара нет?

— Есть… где-то. Найдёшь — бери, — он кивнул на стол. — Там полки внизу — можешь порыться. И вообще, ты обещала вчера тут прибраться.

— Я помню, — она юркнула вниз, зашуршала там чем-то, стукнулась пару раз обо что-то — и вылезла радостная с двумя жестянками: в одной он хранил сахар, а вот вторую опознать не сумел.

— А это можно? — спросила она, протягивая ему вторую.

— Не помню, что там… Открой.

— Там печенье, — открыв крышку, говорит девочка.

И вправду печенье… Кто бы помнил, откуда. Девка какая-нибудь сунула ему незаметно в сумку, а он выложил и забыл?

— Не знаю, сколько ему лет — но бери, — он взял одно, попробовал… И даже не очень засохшее. Чего у него только нет тут…

— Там виски? — спросила тем временем девочка, принюхиваясь к своему кофе.

— В кофе? Да. Немного, чтобы согреться.

Однако ей вполне хватает, чтобы опьянеть.

И разреветься, конечно.

Святая Моргана, зачем ты породила такую дочь?

А впрочем, плакала она совсем тихонько, и честно при этом наводила порядок… Выглядело это так, словно бы она выполняет самую печальную и неприятную повинность на свете.

— Иди-ка сюда, — позвал он её, наконец.

Она подошла послушно… Села на край кровати, сложила руки на коленях…

Плача.

Тьфу.

— Ну что ты? — ласково спросил он, садясь совсем рядом. — Почему ты всё время плачешь?

— Потому что мне грустно… Потому что я осталась совсем одна… А как с тобой это случилось? — прошептала она. — Расскажи мне… Пожалуйста…

— Да какая разница-то? — пожал он плечами. — Мне шестнадцать было, я пятый курс закончил.

— Твои родители… Что они сделали?

— Мать умерла, — он взял её руки в свои. Тёплые, пыльные и уже с грязью под ногтями — это она только что успела, наверное. У него же даже тряпок нет толком… Какая уборка? — Когда узнала — слегла. А потом умерла… к Рождеству. Но мне проще было — я парень, и я отлично умел уже выживать сам.

— Твоя мама умерла? — переспросила девочка почти с ужасом, глядя на него с такой жалостью, что он поморщился:

— Все умирают.

— А папа?

— Понятия не имею. Никогда не знал, кто это, и даже догадок нет, кто этот тип.

Она вдруг прислонилась к его плечу и переплела свои пальцы с его.

— Я никогда раньше не была пьяной, — призналась она.

— Ну, извини. Кто ж знал… Там пара ложек всего была. Ложись сюда, — он подвинулся, и она безо всякого смущения забралась на постель и легла, свернувшись клубочком. Он вытащил из-под неё одеяло и укрыл им свою странную гостью — девчонка, уже совсем сонная, промурлыкала что-то, отдалённо напоминающее «спасибо», и почти сразу уснула.

Отлично.

И что теперь? А собственно… красть у него всё равно нечего… И он вовсе не обязан её тут караулить. У него полно дел…

Он встал, оделся потеплее и, посмотрев ещё раз на свою спящую гостью, ушёл, даже не подумав черкнуть ей хотя бы пару слов.

Девочка проснулась часа через два. Полежала, потом потянулась — и, открыв глаза, в первый момент испугалась, не понимая, где она и почему сейчас здесь. Потом вспомнила… Огляделась, пытаясь отыскать взглядом хозяина — но нет, никого больше здесь не было, она явно была одна.

Она села на узкой — уже, чем её собственная — кровати и поёжилась, заворачиваясь в одеяло. Здесь было очень холодно — не так, как на улице, конечно, но холодно. Она встала — босые ступни мгновенно замёрзли, и она, кутаясь в одеяло, дошла до вешалки, на нижней полке которой она сложила свою одежду, достала из стопки чулки — пусть тонкие, но это всё равно было лучше, чем ничего — и надела их под выданные ей брюки. Уходить не хотелось… И потом, она же обещала прибраться. Так. Это она отлично умеет…

Она огляделась. Тряпок нигде не было видно — но не может же быть, чтобы их совсем тут не было? Впрочем, пока можно просто разобрать вещи…

Начала она со стола. Собрала в аккуратные стопки бумаги — не удержавшись, конечно, и заглянув в них. Почерк её восхитил: она сама всегда писала, по маминому выражению, «как курица лапой», и изящнейшие, чёткие, понятные строки, которыми были покрыты листы, вызвали у неё завистливый вздох. Записи были самые разные — но, в основном, или выписки из каких-то книг, или стихи. Она не знала, тоже переписанные откуда-то или собственные, но они ей очень понравились — она зачиталась, и когда за дверью что-то хрустнуло, вскочила от неожиданности, ужасно перепугавшись: нехорошо же читать чужие письма, наверное, и стихи тоже нехорошо… Но нет — это вовсе не хозяин вернулся, и она, с отчаянно колотящимся сердцем и подрагивающими руками, быстро собрала все бумаги в стопку и активно принялась за уборку. Сложила книги, потом перья, карандаши, сдвинула к краю грязную посуду… А ведь её нужно вымыть. И где тут вода?

Воды не было. Но ведь сейчас зима — наверняка снаружи нападало столько снега, что его вполне получится собрать и растопить. Только надо разжечь огонь — но это она умеет.

Дрова нашлись рядом с очагом, сухой мох и кора для растопки — тоже… И даже спички были — она отлично умела ими пользоваться и заслуженно имела свое "Превосходно" по маггловедению. Так что, вскоре огонь радостно зализал поленья, а она взяла ведро и, надев куртку, вышла на улицу.

Снега и вправду выпало много: она набила его поплотнее в ведро, вернулась и поставила его на огонь. И продолжила наводить порядок в столе — теперь уже в ящиках.

К вечеру она всё закончила — и даже оттёрла дочиста поверхность стола, который, кажется, вообще никто никогда не чистил. Тряпки, кстати, нашлись — в самом дальнем углу комнаты, зажатые между стеной и сундуком. Она и сундук отмыла, и перестелила постель, и даже маленькое окошко вымыла… И заскучала. Во время уборки она наткнулась на скромные и незатейливые припасы: подвядшую, но ещё вполне живую картошку, пару луковиц, несколько сморщенных, но не сгнивших яблок, несколько горстей сухих ягод… Посидев и подумав, она снова набила снегом — но на сей раз не ведро, а найденную за очагом кастрюлю, растопила его, бросила туда порезанные на четыре части яблоки и часть ягод, добавила сахара и поставила кипятиться. А когда то ли морс, то ли компот, она не была уверена, что именно у нее получилось — но вышло вкусно — был готов, отставила его остывать на стол и, почистив, а затем порезав картошку и лук, положила их на сковородку. Масла никакого она не нашла, но у неё с собой были любимые её бутерброды с беконом (Мама всегда ругалась, что нельзя есть столько жирного, и бекон вообще только для воскресного завтрака, но девочка сегодня решила, что может не придерживаться правил, и вместо шокировавшего её вчера предложения забрать себе родительские деньги сделала несколько запрещённых бутербродов и без колебаний забрала их с собой). И так вышло даже лучше: она сняла весь бекон, нарезала его и положила к картошке.

Вышло здорово — она честно хотела дождаться хозяина, но за окном темнело, а она сегодня только позавтракала, так что, в конце концов, она не выдержала и поела, оставив ему большую часть и картошки, и оставшегося от бутербродов хлеба.

В темноте она совсем заскучала, однако, уже утомившись и не придумав себе новых дел, легла полежать, постеснявшись укрыться без разрешения одеялом и использовав вместо него свою куртку — впрочем, в избушке уже было натоплено и тепло. И сама не заметила, как уснула…

Говоря откровенно, про ожидавшую его дома девчонку Скабиор просто забыл — и вспомнил внезапно посреди партии в покер далеко за полночь.

— Мордредовы яйца, — пробормотал он. — Я пас! — он кинул карты на стол и вскочил. — Пора мне… всех прошу извинить, дела-дела.

Аппарировал он сразу из-за двери кабака — к избушке. Влетел, осветил её Люмосом… и обалдел. От всего сразу: от идеального, никогда не существовавшего тут прежде порядка, от запаха жареного бекона и лука, от спящей у него на кровати под курткой девочки…

— Эй, — он присел рядом, прямо чувствуя, как трезвеет без всякого заклинания. — Как тебя… просыпайся! — он потряс её за плечо. Она зашевелилась, замычала что-то недовольно-сонное, и попыталась натянуть куртку на голову. — Вставай сейчас же! — он сдёрнул куртку вниз и посветил ей Люмосом прямо в лицо. — Поднимайся же! Тебя как зовут-то? — спросил он, прекрасно понимая, что вопрос в данный момент звучит по-идиотски.

— Гвеннит, — сонно отозвалась она. — А что… Что случилось?

— Ночь на дворе! Ты почему домой не ушла?

— Так я же не знаю, куда идти, — сказала она растерянно и потёрла глаза. — А сколько времени?

— Два… почти два часа ночи, — ответил он.

— Ой, — она тут же совсем проснулась и в ужасе прижала руки ко рту. — Родители меня просто убьют…

— Это вряд ли… и хорошо, если именно тебя, — сказал он.

А потом, наконец, задумался.

— Можно, я утром домой пойду? — умоляюще спросила девчонка. — Пожалуйста!

— Даже не знаю… Дай подумать, как лучше быть.

— Пожалуйста! — повторила она.

— Да погоди ты… Что ты им скажешь?

— Не знаю… Я не знаю. А что им сказать? Я не расскажу про тебя, не бойся!

Он скептически хмыкнул, но, несмотря на нервное состояние, едкую реплику сумел проглотить.

— Да чего уж… Так, ладно. Надо посидеть и хорошо обдумать, как будем выпутываться. А чем тут так пахнет?

— Я… Ты не будешь сердиться?

— Не знаю, — честно ответил он. — Я же не знаю, что ты натворила. Может, и буду.

— Я нашла тут немного картошки и лука и пожарила их…

— Серьёзно? — он очень удивился. — Надо же… Я даже не знал, что тут что-то подобное завалялось. А бекон откуда? Или мне уже спьяну мерещится?

— У меня был с собой…

— Ты носишь с собой бекон? — недоверчиво переспросил он.

— Бутерброды, — тоже улыбнулась она. — Я сделала утром бутерброды с беконом… Мама мне никогда не разрешает, а я их очень люблю… И я подумала, что вот деньги брать — это слишком, но бутерброды, наверное, всё-таки можно…

Он сначала беззвучно, а потом и в голос расхохотался.

— Бутерброды… с беконом… вместо денег… Святая Моргана… Гвен… ты просто… ох, — он потряс головой, успокаиваясь. — Ты… бутерброды. Сама-то поела?

— Немножко, — смутилась она. — Я хотела дождаться, честно! Но не смогла…

— Да на кой дожидаться? — удивился он. — Я вон вообще про тебя забыл…

— Забыл? — спросила она после паузы — её голос упал, а только что улыбавшиеся губы задрожали.

— Ну… Да, забыл, — он смущённо откинул со лба провонявшие сигаретным дымом волосы. — Ну, извини. Я не привык к гостям.

— Ничего, — прошептала она, отворачиваясь. — Я… Я правда домой пойду. Отведите меня, пожалуйста.

— Тьфу, — он досадливо сморщился и взял её за подбородок. — Я тебе с самого начала говорил: во-первых, я плохой, во-вторых — все предают. Но в данном случае я случайно и с непривычки. Зато ты можешь мне отомстить: рассказать всем, где ты была. У меня будут очень крупные неприятности, если захочешь.

— Не хочу, — она попыталась освободиться, но его пальцы держали крепко. — Не надо... Пустите, я не скажу никому. Правда.

— Слушай, — вздохнул он. — Я не имел намерения обижать тебя. Честно. Можешь дуться и дальше, конечно, но, по-моему, это глупо.

— Отведите меня домой, — упрямо повторила она.

И он сдался. В конце концов, ну, правда, на кой ему эта малолетняя дура?

— Ладно, вставай и пошли, — он тоже поднялся — и снова увидел буквально сияющую чистотой комнатку.

Тьфу ты. Как-то это… Совсем по-свински. Нет, ему так не нравится.

— Слушай, — он обернулся и заглянул ей в глаза. — А давай ты просто двинешь меня — а потом мы с тобой поужинаем и подумаем, что делать дальше. Ага?

— Я не умею, — буркнула она, отворачиваясь.

— Бить не умеешь?

— Угу.

— Так я научу… Это легко. Смотри, — он взял её за руку и сжал ту в кулак. — Держи крепко. Держишь? — она кивнула. — И смотри на меня, иначе как ты бить будешь? Теперь прицелься… Куда ты бить будешь?

Она повернулась, посмотрела на него, потом вдруг вырвала руку и, размахнувшись, со всей силы дала ему пощёчину — и заскулила, потому что удар вышел тяжёлый, и больно от него стало не только ему.

Скабиор же охнул и схватился за щёку — нельзя сказать, чтобы это была первая в его жизни пощёчина, полученная от дамы, однако приятнее от этого не стало.

— Мощно, — сказал он, растирая ушибленное место. — Больно тебе? — сочувственно рассмеялся он, беря её руку в свои и растирая в своих ладонях. — Мне больнее, если тебя это утешит… А ты молодец!

— Извини, — пробормотала она очень смущённо. — Я как-то…

— Какой извини? Ты молодец! Так и надо! — он опять засмеялся. — Я тебя потом научу бить так, чтоб самой было не больно… Ну, не так больно. Ну всё, я прощён?

— Наверно, — она вздохнула.

— Я, правда, совсем не привык к гостям. А ты так потрясающе тут всё сделала… Ещё и ужин. Я ещё тот козёл, — признал он.

— Вот да! — кивнула Гвеннит.

— А я даже никакой еды тебе не принёс…

— Я поела, — напомнила она ему, но он возразил:

— Но я-то не знал об этом. И как раз я хочу есть. Хотя у меня, кажется… Погоди. — Он пошарил по карманам и отыскал-таки то, о чём думал: раздобытую и так пока никому из знакомых дам и не подаренную плитку маггловского шоколада. — Вот, держи, — положил он её на стол. Пробовала когда-нибудь?

— Не-ет, — проговорила она с любопытством. — А что это?

— Шоколад. Маггловский. Вкусный.

— Маггловский? — страшно удивилась она, хватая плитку и вертя её в пальцах. — У них тоже есть шоколад?

Он расхохотался, хлопнув себя по бёдрам.

— Да! Представь, у них тоже есть шоколад! Ты вообще маггла когда-нибудь видела?

— Конечно, — немного обиделась девочка. — Они же приходят на Диагон-Элле… их видно — по одежде.

— Ну, понятно. В общем, как оборотней: тех — в Мунго, этих — на Диагон-Элле… ладно, — он поджёг дрова в очаге и поставил греться сковороду. — Я тебя как-нибудь отведу посмотреть на магглов. Настоящих. Однако, что же сказать твоим родителям? Куда ты пропала?

— Можно сказать, что я была у подруги, — предложила девочка.

— У какой? Спросят тебя они. И…

— Я скажу, что не скажу. Я не знаю!

— Скажи лучше, что была в Лондоне — и заблудилась, — подумав, предложил он.

— Где там заблудиться-то можно? — удивилась она. — На Диагон-элле?

— Ты не поняла, — подмигнул он ей. — В маггловском Лондоне. Сейчас я поем — и отведу тебя туда. Погуляем.

Так и сделали — только сперва он и сам оделся, как мог, тепло, и на неё один из своих свитеров надел, а потом ещё и согревающие чары наложил — и только потом аппарировал в один из лондонских переулков. Они бродили по пустым ночным улицам, залитым бледным электрическим светом, Гвеннит восхищалась фасадами дивно подсвеченных зданий, яркими вывесками и огромнейшей ёлкой, возвышающейся на Трафальгарской площади… Она вообще почти всем здесь восхищалась и даже развеселила под конец этим Скабиора.

— Ну вот, — сказал он, наконец, отчаянно зевая, ёжась и пряча подбородок в намотанный на шею яркий шерстяной шарф, — думаю, этого вполне хватит. Главное, не соглашайся на легилименцию и веритасерум — и давай возвращаться. Скажешь, что гуляла с подружками. Надеюсь, твои родители не успели дойти до аврората.

— А можем мы завтра встретиться? — попросила девочка. — Ну, пожалуйста!

— У меня полно дел, — раздражённо ответил он. — Сегодня четверг — можем встретиться в воскресенье.

— Так нескоро? — очень расстроенно и разочарованно проговорила она.

— Будешь ныть — вообще не встретимся. В воскресенье в полдень… Дай подумать, где, — спохватился он. — На мосту слишком холодно и далеко от твоего дома. У вас там рядом есть маггловский городок — автобусом минут десять. Была там когда-нибудь?

— Нет, — она помотала головой. — Но я найду!

— Там есть… Ладно, давай в этот раз на мосту — и я тебе покажу, где будем встречаться в дальнейшем. Если меня не будет минут десять — уходи в тепло и приходи к двум. А потом к четырём. Если меня и в четыре не будет — приходи в полдень в понедельник. Или так — или никак. Подойдёт?

— Да, — кивнула она, даже и не обиженно вроде.

* * *

…Дома Гвеннит ждал скандал. А когда ей запретили отныне вообще выходить на улицу, она, не выдержав справедливых упрёков, расплакалась и зажала уши руками. Мать, разозлившись, подошла к ней и попыталась отвести руки, и от этого прикосновения внутри у Гвеннит что-то вскипело, она вскочила, глухо, по-звериному зарычав — мать отшатнулась, глядя на дочь в ужасе, девочка, увидев этот взгляд, замерла, в испуге зажав ладонями рот, потом потянулась к матери — та отпрянула… И Гвеннит, медленно отступая, сделала несколько маленьких шагов назад, потом развернулась — и убежала в свою крохотную комнатку, которую ей выделили вскоре после того страшного полнолуния. Где и рыдала остаток ночи и уснула, не раздеваясь, только под утро.

Скабиор же, для начала, отлично выспался — оставив себе на столе на всякий случай записку, написанную крупными и чётким почерком: «Воскресенье, полдень, мост» — а потом, лениво позавтракав остатками ужина и с удовольствием оглядев свой непривычно чистенький домик, отправился в Лондон. В "Спинни Серпент", если быть точным. Оттуда он перебрался в один из полуподпольных игорных домов — но сегодня ему не везло, и он проиграл не просто всю наличность, но ещё и должен остался. Посему последующие пару дней он посвятил добыче оной наличности — в чём и преуспел, и опять играл полночи с субботы на воскресенье, и на сей раз остался в выигрыше. Домой он вернулся почти под утро, увидел записку, крайне неохотно завёл будильник на одиннадцать — и явился на встречу вовремя, но в крайне скверном расположении духа, которое стало ещё паршивее, когда девочки на месте не обнаружилось. Он подождал минут десять, потом выругался весьма витиевато — и ушёл, поклявшись себе, что больше никогда в жизни не будет ни подбирать маленьких девочек, ни, тем более, о чём-либо договариваться с ними.

Не зная, что Гвеннит прийти попросту не могла, ибо, когда она попыталась выйти из дома, отец запер её в комнате, зачаровав и дверь, и окошко. И не выпустил, не смотря на все её крики и слёзы — даже в туалет её провожали, конвоируя от двери до двери, а обед принесли прямо в комнату — впрочем, есть Гвеннит не стала, и даже не из принципа вовсе, ей просто кусок в горло не лез...

Родители поступили так не со зла, разумеется.

Исключительно из любви и заботы.

Ни отец, ни мать Гвеннит не понимали, что вдруг случилось с их тихой и доброй девочкой в эту зиму, и с грустью и болью списывали все эти внезапные перемены на те неизбежные изменения, о которых их предупредили в Мунго, когда рассказывали о том, что их всех теперь ждёт. Не понимая, что дело вовсе не в этом… Не видя, как это, к несчастью, случается даже с неплохими и вовсе незлыми родителями, как их дочь мучилась всё это время, и не могли знать, насколько она, и прежде замкнутая, чувствовала себя теперь в их большой семье одинокой.

К ночи Гвеннит всё же выпустили — поужинать и в ванну, конечно. Она вела себя очень тихо и смирно, попросила прощенья — и дверь оставили на ночь не зачарованной. Она и ушла — рано утром, ещё до рассвета. Оделась так тепло, как могла, взяла на кухне еду (стараясь производить как можно меньше шума, бутерброды делать не стала, просто сунула в пакет хлеб, сыр и бекон, положила туда же нож, потом добавила пару яблок и оставшуюся с вечера четвертинку пирога с ними же) — и ушла, заперев за собою входную дверь. И очень надеясь, что Скабиор догадается, что она не просто так не пришла, и всё-таки появится на мосту в понедельник.

Но он, конечно же, не пришёл — он и думать о ней забыл… Ну, или почти забыл — и, проснувшись далеко за полдень, неспешно позавтракал, оделся, собрался — и аппарировал прямо в Лютный.

Однако вечером возвращаться решил через мост. Что такого, что аппарировать в два приёма… В конце концов, у него были там поблизости дела. На мосту он — случайно или нет, он и сам бы не смог сказать — оказался ровно в восемь вечера… и ещё издали увидел грустную маленькую фигурку в яркой красной куртке, стоящую на мосту. Отчаянно ругаясь, он, кутаясь от омерзительного зимнего ветра, почти бегом подошёл к ней и, тронув за плечо, спросил грубовато:

— Ты где шлялась?

— Ты пришёл, — прошептала она, утыкаясь в его руку. Даже сквозь перчатку её лицо казалось холодным — он приподнял его за подбородок и увидел совершенно белую, замёрзшую кожу.

— Ты давно тут стоишь? — спросил он, внезапно ощутив неприятный укол вины.

— С полудня, — тихо ответила Гвеннит. — Меня заперли вчера… Я так боялась, что ты не придёшь сегодня…

— Заперли, — повторил он, морщась.

Ну, сглупил, что уж. Не пришло ему в голову подобное элементарное объяснение. Тьфу ты…

— Идём, — он поднял её лежащий на мосту рюкзак. Она кивнула, но не шевельнулась — и вдруг заплакала, вернее, из её широко и доверчиво глядящих на него глаз просто полились слёзы. Скабиор досадливо и раздражённо вздохнул, наклонился к ней, снял перчатку и коснулся её щёк. Ледяные… Ну что за… — Замёрзла? — задал он совершенно дурацкий вопрос. Она кивнула — он вздохнул снова, закинул её рюкзак на плечо и подхватил девочку на руки. — Идиотка, — пробормотал он, прижимая её к себе покрепче и быстро пошёл, почти побежал к припорошенной снегом, скользкой лестнице. Осторожно спустился и быстрым шагом направился к кромке деревьев, затем, оглянувшись по сторонам, вошел в сумрачный зимний лес — и аппарировал, наконец, в хижину, где, впрочем, сейчас было почти так же холодно, как на улице.

Усадив Гвеннит на кровать, он молча и быстро стянул с неё промёрзшую верхнюю, а потом и остальную одежду и разул, оставив в одном белье — и только тогда наложил согревающие чары. Откинул одеяло, согрел так же постель и уложил девочку, покорно позволявшую проделывать с собой что угодно.

Потом растопил очаг, поставил на огонь чайник, вынул откуда-то снизу полупустую бутылку коньяка и подсел к неподвижно лежащей под одеялом Гвеннит.

— Ничего с тобой не случится, конечно, — сказал он, приподнимая её за плечи, — оборотни от простуды не умирают. Но согреться всё равно надо. Пей давай.

Она послушно сделала большой глоток, закашлялась, задышала часто — и вдруг придвинулась и, обхватив его руками за шею, прижалась к нему всем телом, дрожа и снова рыдая. Ну что же это такое-то… она и в гробу будет, что ли, плакать? Святая Моргана, скажи мне, почему ты послала мне из всех своих дочерей именно её? А?

— Ну, ты чего? — спросил он, заворачивая её в тёплое одеяло и сажая себе на колени. — Я идиот: не подумал, что тебя просто могли не выпустить. Ну, прекрати. Хватит.

Но она так и плакала, и он снова заставил её глотнуть коньяка, а потом ещё раз и ещё… Постепенно она отогрелась — и опьянела, конечно. Но сидеть с пьяной девочкой было последним, чего ему сейчас хотелось, и потому он её протрезвил, правда, честно предупредив, что заклинание неприятное, и пустоту и ощущение внутреннего холода нужно просто перетерпеть.

Пока она приходила в себя, он занялся чаем: заварил покрепче, отыскал сахар и, подумав, плеснул туда пару глотков коньяку — им обоим. Отнёс чашку Гвеннит, взял свою — и, наконец, с наслаждением сделал глоток, чувствуя, как разливается внутри тела тепло.

— Значит, так, — сказал он, подумав. — Место встречи нужно менять. Это не дело — торчать на мосту.

— Ты меня долго ждал вчера? — очень виновато спросила она.

— Не очень. А ты что, так с полудня там и сидела?

— Нет… Я сначала ходила туда-сюда. А потом устала и вот…

— Устала, — передразнил он. — Ты замёрзла бы там насмерть, не понимаешь?

— Я не хочу жить дома, — прошептала она. — И в школу не хочу. Ну и замёрзла бы. Ну и ладно. Ты же мне тоже не рад… Ты же не ко мне сегодня пришёл, правда ведь? Ты там проходил просто…

— Я решил, что ты образумилась, — буркнул он. — Но потом подумал, что стоит проверить. Что тебе дома не живётся-то? Ну, заперли. Ну, подумаешь…

— Знаешь, как они на меня смотрят?

— Догадываюсь. Ладно, — он допил чай и снова сел рядом с ней. Погладил задумчиво по голове, сказал: — Так. Во-первых, мы перенесём место встречи в тепло. Во-вторых, ты сейчас же прекратишь ныть. В-третьих, ты сейчас допьёшь чай и отправишься домой — а я тебя научу вышибать двери. Чтобы больше не запирали. Это ясно?

— Ясно, — заулыбалась она. — Только мне колдовать же нельзя вне школы…

— А кто тут о колдовстве говорит? — подмигнул он, вставая. Взял её одежду, отогрел её горячим воздухом из палочки, кинул на кровать. — Одевайся. Двери отлично выбиваются ногой, например. А зачарованные — двумя, — он усмехнулся. — Хотя для последнего есть маленький фокус. У твоей двери есть ключ?

— Есть, конечно… Но он у родителей.

— Так забери его. Сделай с него копию — завтра — и принеси мне. Вечером встретимся — устроим им небольшой сюрприз, — он широко улыбнулся. — Сумеешь?

— Я же сбежала, — тихо сказала она. — Меня снова запрут теперь — до самой школы.

— Ну, это не большая проблема, — он подмигнул ей. — Вставай, одевайся. Я тебя провожу домой… Не смей спорить! Покуда тебе не исполнится семнадцать, ты здесь ночевать не будешь, — категорично заявил он. — Это не обсуждается. Я посмотрю, где ты живёшь, и если завтра ты не придёшь — я сам тебя выпущу.

— Ты? — ахнула она восхищённо. — Ты придёшь за мной в дом?

— Почему нет? Ты, главное, ключ забери. А родителям скажешь, что тебя запирать нельзя. И что, если они снова так сделают — ты пожалуешься в отдел помощи оборотням.

— Куда? — растерянно переспросила она.

— В отдел помощи оборотням — или как он там называется сейчас, я не знаю. Есть такой в министерстве. Туда никто никогда не приходит, конечно — ну да какая разница-то. Учись себя защищать. Если к тебе относятся, как к бешеной твари, запирая — веди себя соответственно. Иначе они тебя ещё и на цепь посадят. На всякий случай.

Домой он её и вправду отвёл — а заодно показал довольно крупный маггловский торговый центр в соседнем городке, до которого можно было добраться автобусом буквально за десять минут. Показал остановку автобуса и объяснил, как им пользоваться, и даже маггловских денег дал — на билеты.

И, возвращаясь домой, понял, что, похоже, ему от этой вечно рыдающей хаффлпаффки уже не отвязаться.

К лету Скабиор уже почти привык к мысли о том, что в его жизни теперь есть эта нелепая девочка — и даже нашёл в этом некоторую прелесть, если не сказать удовольствие. Её было очень забавно чему-то учить — она вообще почти ничего не знала об устройстве этого мира и слушала его так, что он даже смущался порой. Однажды, показывая ей остров, он рассказал, как можно добраться сюда с большой земли, — путь был сложный и требовал как умения обращаться с лодкой, так, разумеется, и её наличия. Куда проще было лететь на метле — у девчонки она была, правда, старая, в которой с трудом можно было опознать Комету-180 — Скабиор едва сдержал смех, когда увидел её, но ничего, лицо удержал: сам был нищим когда-то и высмеивать такие вещи считал паскудством и низостью. Тем более, девочка ей гордилась… И тем, как умеет с ней управляться — летала она, кстати, и вправду неплохо.

Как чуял.

…В эту ночь Скабиору в картах везло — впрочем, он и сам, как мог, этому везению способствовал. И, видно, перестарался — потому что в какой-то момент его поймали. Драку он помнил плохо, но ещё хуже помнил, и, вообще, понимал, как умудрился аппарировать в свою хижину целым.

И сознание потерял уже там.

Очнулся он через несколько часов — и попытался, разумеется, прежде всего, открыть глаза.

И не смог.

Веки полыхнули болью, он машинально поднёс к ним руки и ощутил под пальцами вместо кожи какое-то непонятное месиво.

И вспомнил.

Белая до синевы вспышка неизвестного ему заклинания, которым кто-то хлестнул его по глазам в конце драки, после чего Скабиор и аппарировал, оказалась не просто чрезвычайно болезненным сполохом света. Замирая от боли и ужаса, он ощупал своё лицо, сообразив постепенно, что больше всего пострадали глаза, хотя и кожа была обожжена, где больше, где меньше. Кое-как добравшись до кровати, он с трудом стянул с себя пальто и попытался снять и ботинки, но на это его не хватило: едва не потеряв сознание от боли, он лёг, как был, натянул на себя что-то, кажется, простыню, и затих, впав со временем то ли в дрёму, то ли в какое-то неясное забытьё.

— Э-эй… Ты здесь?

Что за… Откуда она тут взялась?

Он попытался открыть глаза, но ничего не вышло, конечно — у него дышать едва сил хватало, а тут — шевельнуться. Как же его отделали…

— Ты болеешь?

Да быть её здесь не может. Это галлюцинация. Точно.

Гвеннит на цыпочках подошла к кровати и осторожно тронула его за плечо.

— Ты заболел?

Он очень осторожно вздохнул поглубже. Сколько, интересно, у него рёбер сломано? И до луны ещё… как до луны. Недавно только полнолуние было… А в Мунго не сунуться — сдадут аврорам мгновенно. Да и не добраться ему туда… Болело всё: руки, ноги… Ужасно ныла грудь, живот, кажется, представлял собой один огромный синяк, но больше всего досталось его голове, и даже не столько голове вообще, сколько глазам. Те обожгло, вспомнил он, надеясь лишь, что только снаружи, и что после трансформации всё пройдёт. Но та белая до синевы вспышка так и стояла у него перед глазами, а веки, кажется, были сожжены напрочь. Интересно, останутся ли ожоги… Вроде бы, это был просто огонь — должны сойти после первой же полной луны… наверное…

— Ой, мамочки…

Он и не заметил, когда и как она стянула с его головы простыню — и перепугалась, конечно. Он бы и сам испугался, наверное, если б увидел подобное зрелище с собой в главной роли или с кем-то другим. Впрочем, увидеть такое ему точно не светит… какой каламбур, однако, удачный.

— Что с тобой случилось? Кто это сделал? — в ужасе спросила Гвеннит.

Ответить он, конечно, не смог.

— Я… я сейчас… я вернусь! — торопливо проговорила она — и, наконец, исчезла.

Спасибо, Моргана. Вот от всего сердца — спасибо.

Как он добрался сюда — он не то, что не помнил, даже представить себе не мог. Неужто сумел аппарировать? И остаться при этом целым? Ну, во всяком случае, таким же целым, как был до. В принципе, чем-то таким давно должно было кончиться: слишком долго ему везло, а так до бесконечности не бывает. Да он и сам зарвался — не надо было садиться с ними играть! Но было так соблазнительно… Никогда он не умел вовремя останавливаться, уже и не научится, вероятно. Если вообще выживет. Надо же было ещё и выиграть… Ох, как же пить хочется. И холодное что-нибудь на лицо положить. Жжёт так, будто оно горит до сих пор… Чем же ему по глазам засветили? На самом деле, ему было страшно коснуться век — он очень боялся, что кожа просто останется у него в руках. Может, всё-таки в Мунго? За ним, вроде, нет ничего такого… И до луны далеко — может, и не узнают…

Что-то коснулось его лица — мокрое и прохладное. Запахло какими-то травами…

— Мне дали в аптеке… сказали — это самое лучшее зелье против ожогов… ты же обжёгся?

Ну, можно и так сказать.

— Это нужно выпить… ты можешь пить?

Что-то тонкое ткнулось ему в губы, пробиваясь внутрь… соломинка. Соломинка для коктейля… Какая умная девочка…

— Пей, пожалуйста! — умоляет она…

…снова плача. Святая Моргана, да что же это такое-то…

Он с трудом втянул в себя — сперва воздух, а потом, наконец, и зелье. Густое… Вкуса никакого он не почувствовал, хотя со ртом у него было всё в порядке — просто на это уже не было никаких сил. Так и глотал субстанцию без вкуса и запаха…

Боль медленно, потихонечку отступила. Она не прошла совсем, но стала, наконец-то, вполне терпимой, и даже глаза жгло теперь меньше.

— Тебе надо в Мунго, — проговорила Гвеннит. — Но ты туда не дойдёшь, наверное…

Он хмыкнул бы, если бы у него были силы. Какое «дойдёшь»…

— Или можно позвать кого-то оттуда, — подумав, сказала девочка. — Давай я схожу? Да?

Он застонал негромко, потом начал говорить еле слышно, едва шевеля губами:

— Скажешь… эксперимент… ставили… деньги… там…

Ну не было у него сил объяснять, где. Под сундуком они… как бы сказать покороче…

— Сундук… под…

— Я найду, — проговорила она торопливо. — Найду…

Что-то не то он делает… нельзя, чтобы… Чтобы его с ней связали… она же маленькая совсем.

— Стой, — прошептал он — но она не слушала: сдвинув сундук, нашла, наконец, заветную половицу, а под ней — завёрнутый в посеревший от грязи платок потертый кожаный кошелёк… А потом убежала. Прямо бегом… как, всё-таки, она его отыскала его тут? Как вообще на остров попала? И с чего вдруг?

Он сам не заметил, как выключился — то ли сон, то ли обморок… А проснулся от незнакомого голоса, который громко и настырно проговорил:

— Я — Кэтрин Воунс из госпиталя святого Мунго, меня пригласила мисс Уитби. Это правда, что вы её защитили?

Защитил? Он? Что эта дура опять придумала? Как можно защитить от огня? И если бы только…

— Она сказала, что на неё напали, но в аврорат обращаться отказывается.

— Да…

Разбираться и спорить сейчас у него всё равно не было никаких сил. Да и не сочинить ему в таком состоянии хоть сколько-то правдоподобную ложь. Будет, как будет.

— Лягте на спину.

Он развернулся — с трудом, застонал, дыша тяжко, с усилием. Почувствовал, как снимают с него простыню… Когда равнодушные и умелые пальцы доктора начали его ощупывать, он буквально взвыл от боли, но на целительницу сие не произвело никакого впечатления. Она спокойно продолжала осмотр — он так и орал периодически, но ругаться не ругался, потому что понимал — всё правильно, всё как надо. Лицо она осмотрела в самом конце, потом наложила вдруг обезболивающие чары, предупреждая:

— Сейчас всё равно будет больно. Петрификус Тоталус.

И дотронулась до его глаз.

Ну, что сказать… «больно» — слово неправильное. Оно вообще не описывало его ощущения. Если бы не заклятье — он бы, наверное, сломал ей что-нибудь, например, её руки. А так он даже не то, что дёрнуться — закричать не мог. Ужасно…

Зато у него перед глазами мелькнул свет — ну, хоть что-то хорошее. Видеть ничего он толком не видел, но это, он надеялся, просто от боли.

Наконец, она закончила и сняла обездвиживающее заклинание. Сказала удовлетворённо:

— Вам весьма повезло, мистер… Простите, мисс не назвала ваше полное имя.

— Винд, — хрипло прошептал он.

— Мистер Винд. Повреждения весьма значительны, но не фатальны. Мисс сможет здесь за вами ухаживать?

— Смогу, — прежде, чем он успел что-то сказать, раздался откуда-то уверенный голосок девочки. — Вы скажите, что делать, я всё сделаю.

Совсем помешалась глупая. Какое «сделаю»? Она теперь что же, поселится тут? Святая Моргана, ну за что ему всё это?

— Подойдите сюда, — сказала, между тем, целительница. — И смотрите внимательно.

— Можно, я запишу?

— Запишите, конечно. Вы тоже запоминайте, мистер Винд.

Угу. Чем тут запоминать-то? У него сейчас желе вместо мозга.

— Купите костерост, — между тем начала целительница, — давать будете по следующей схеме…

Она долго диктовала и показывала, что делать — самое сложное, конечно, глаза, но, по её словам, зрение, вроде, не пострадало, хотя наверняка сказать пока сложно. Из всей её речи ему ещё очень не понравились слова о внутренних повреждениях — вот тут она обещала помочь… И назвала цену. Очень, надо сказать, приличную цену — он даже не был уверен, что у него есть нужная сумма. Но это девчонка сейчас им скажет — должна же она уметь считать…

Денег хватило — как раз. Целительница возилась с ним долго — ему действительно стало значительно легче, и под конец, когда отпустила тяжёлая боль в животе, он даже умудрился вполне связно её поблагодарить. Когда та ушла, он позвал:

— Гвен!

Та подошла — он пошарил рукой по кровати (глаза его закрывала повязка, пропитанная какой-то восхитительной мазью, холодящей кожу и почти снимающей боль), девчонка, по счастью, сообразила, чего он хочет, и подсунула ему свою ладошку. Он сжал её и проговорил — искренне:

— Спасибо тебе.

— Да ладно, — она ужасно смутилась и погладила его по руке своей второй ладонью. — Я просто… Хорошо, что сейчас лето и каникулы. Я у тебя тут останусь.

— А родители?

— Им наплевать, — сказала она почти равнодушно. — Я только домой схожу и предупрежу их, что поживу в городе у подружки — они только обрадуются. Всё равно мне за зельями надо.

— У меня больше денег нет, — предупредил он. — Думаю, где бы их раздобыть…

— У меня есть, — сказала она. — Не очень много, но, мне кажется, хватит.

— Я верну потом.

— Да не надо, — она, судя по голосу, улыбнулась. — Они всё равно просто лежат.

— Сказал — верну, — он сжал её руку и невольно тоже заулыбался. Какая же она всё-таки дура. А ведь уже не такая и маленькая. Разве можно так деньгами разбрасываться?

— Как хочешь, — согласилась она. — Я пойду? Тут далеко же…

— Воды дай, — попросил он, чувствуя, что почти засыпает. Как же хорошо, когда ничего не болит так сильно… а слабая боль сну не помеха.

Она напоила его — снова через соломинку, чтобы лишний раз не тревожить голову. Он пил — медленно, жадными большими глотками, смакуя холодную влагу во рту. Вода очень быстро кончилась, и он попросил:

— Ещё, — но она вдруг отказала:

— Целитель сказала, в течение часа нельзя больше пить. Я, когда вернусь — напою тебя снова. Пожалуйста, потерпи! — попросила она.

Ладно… он потерпит. Нельзя, так нельзя…

Он заснул, провалившись в тяжёлый и мутный сон, который, впрочем, был всё равно лучше бессмысленного слепого бодрствования.

— Я к подружке, — сказала Гвеннит, заглянув в кухню. Её мать торопливо обернулась и посмотрела на дочь с привычной чуть нервной и преувеличенно бодрой улыбкой на бледном лице.

— Что за подружка?

— Ты её не знаешь, — Гвеннит подошла к холодильнику, открыла его и начала собирать продукты: сыр, масло, бекон, яйца… — Я поживу у неё пару недель. А может, и месяц. Или даже до конца каникул. Я буду заходить иногда.

— Гвеннит! — всплеснула руками мама. — Даже не думай об этом… Как ты вообще…

— А я не спрашивала твоего разрешения, — резко развернулась она. — Я тебе просто сообщила. И не надо делать вид, что ты против, — добавила она, щурясь. — Вам только спокойнее будет. Не волнуйся, аконитовое я сама заберу и пить буду.

Она стала совсем другой, её девочка… Миссис Уитби и не заметила, когда её дочь так изменилась — но её ведь предупреждали… Говорили, что ликантропия часто меняет характер: люди становятся грубее и жёстче, а некоторые теряют те качества, что делают нас людьми и достойными членами общества — такие, как сострадание и благородство… С того самого дня, как в их доме случилось это несчастье, миссис Уитби пристально наблюдала за Гвеннит — во всяком случае, когда та была дома. И в первые дни та казалась совершенно нормальной, обычной… Потом она уехала в школу, писала оттуда отчаянные и грустные письма, умоляла её забрать — но родители не могли пойти на подобный шаг, ведь их семье, если уместно так будет выразиться, так повезло, что с недавних пор оборотням разрешили учиться в Хогвартсе — правда, под жёстким контролем и со стороны министерства, и представителей госпиталя святого Мунго, и директора, но всё же! В первые дни рождественских каникул Гвеннит казалась настолько тихой, что миссис Уитби уже подумала, что их, наверное, эти страшные «изменения личности» обошли стороной — но нет… после Рождества та вдруг начала самовольничать: огрызалась на их расспросы, исчезала куда-то, ничего не сказав, пару раз даже не пришла ночевать, таскала продукты из дома — миссис и мистер Уитби даже подумать боялись, куда и зачем. На пасхальных каникулах стало хуже: её милая и скромная дочка вдруг начала очень вызывающе одеваться, а на её замечание ответила, что она теперь оборотень, а у них, оборотней, мода — такая. Её матери даже подумать страшно было, откуда она это знает… Ну, а теперь — вот это.

А ведь они даже комнату ей свободную выделили, хотя им всем и пришлось жутко для этого потесниться — царский подарок для большой семьи, теснящейся в маленьком доме — да и работой домашней её больше старались не нагружать…

— Я тебя никуда не пущу, — решительно сказала миссис Уитби.

— Да ну? — Гвеннит развернулась и, сощурившись, глянула ей прямо в глаза. Та отпрянула — ей на миг показалось, что зрачки у её дочери сжались в вертикальные узкие щели. — И как же ты меня остановишь? Мама.

— Я тебе запрещаю вот так уходить из дома! — беспомощно выкрикнула она

Но что делать — не представляла.

И мужа нет… И старшие дети гуляют. Дома только она и самая младшая… Господи, а если Гвеннит сейчас что-нибудь…

— Или что? — с чужой, издевательской, злой интонацией спросила девочка. — Ну, что ты мне сделаешь? Запрёшь меня в комнате?

— Я хочу знать, куда ты идёшь.

— К подружке, — упрямо повторила Гвеннит, складывая еду в сумку — и неожиданно вспомнив о том, что нужно ведь взять с собой какие-то свои вещи, смену белья, зубную щётку, расчёску… Полотенце, наверное, тоже. Деньги-то свои она из комнаты забрала сразу, а про вещи и не подумала. Она закрыла сумку, застегнув её поплотнее, подхватила и шагнула к выходу из кухни, но мать заступила ей дорогу.

— Я не разрешаю тебе никуда уходить, — сказала она.

— Могу в окно выпрыгнуть, — снова зло сощурилась Гвеннит. — Пропусти меня, — сказала она с угрозой. — Я всё равно уйду.

— Я не пущу! Что с тобой, Гвен? — нервно спросила женщина — девочка дёрнулась, развернулась, распахнула дверцу кухонного шкафчика, схватила одну из тарелок и швырнула её на пол. Та с грохотом разлетелась сотней осколков — Гвеннит взяла вторую, занесла её над полом и сказала:

— Ну? Я их все перебью — а потом разнесу вообще всю кухню, если не дашь мне пройти.

— Господи, — прошептала её мать, побледнев и глядя на дочь с отчаянием и испугом. — Да что же с тобой, моя девочка …

— Что со мной?! — выкрикнула вдруг Гвеннит, чувствуя, как на глазах вскипают горькие злые слёзы. — Со мной то, что вы все от меня шарахаетесь! Вы же смотрите на меня, как на зверя, как на чудовище — ну вот и получите то, что видите! Да, я оборотень! Я волк… Волчица! А то я у тебя, когда тебе надо — «твоя девочка», а когда нет — «Гвеннит, ты должна нас понять, тебе будет лучше в собственной комнате», так, да, мамочка?! Ну, так вот — мне там НЕ ЛУЧШЕ! А где лучше — туда я сейчас пойду, — она отодвинула оглушённую и ошарашенную женщину и кинулась, плача, в свою комнатку — собираться. Сборы много времени не отняли — вещей у неё было немного, она покидала их во вторую сумку, заскочила в ванную комнату, забрала свои туалетные принадлежности, подумала — и решительно сунула в сумку пару чистых больших полотенец, потом снова подумала, и положила туда же ещё одно. Мало ли… А у них полотенец, вроде бы, много.

Когда она выходила из дома, её мать не нашла в себе сил даже в коридор выйти, тихо плача за кухонным столом… Но Гвеннит этого, конечно же, не увидела.

* * *

Скабиор проснулся под вечер — от боли и мучительной жажды. Застонал — Гвеннит, задремавшая за столом, встрепенулась и, схватив приготовленный стакан с водой, подбежала и осторожно вставила соломинку для коктейля в сухие, потрескавшиеся губы раненого. Тот в несколько больших, жадных глотков опустошил стакан и, разлепив губы, проговорил тихо и хрипловато:

— Ты вправду решила тут поселиться?

— Но ты же не сможешь сейчас один, — ответила Гвеннит слегка удивлённо.

— Не смогу, — согласился он. — Ты за больными когда-нибудь ухаживала?

— У меня две младших сестры, — самоуверенно ответила девочка. — Я с ними часто оставалась — и пеленала, и гуляла, и мыла… Я справлюсь.

Несмотря на боль, он фыркнул — и скривился. Святая Моргана, какое же у тебя феерическое чувство юмора…

— Я тебе не младшая сестрёнка, — прошептал он, боясь закашляться, если заговорит в полный голос. — Ты голого мужика когда-нибудь видела?

— Н-нет, — она залилась краской, и хотя он этого не увидел, но по голосу распознал смущение — и ухмыльнулся.

— А придётся. И колдовать здесь не смей — найдут мигом. Одежду с меня снимай — всю, проще будет. Бери ножницы и режь, не стесняйся. Это раз. А два — тебе придётся позаботиться о туалете и раздобыть где-то стул, потому что табурет здесь — будет выглядеть скорей издевательством, тем более ты вряд ли умеешь пилить, да здесь и нечем.

— Я принесу из дома, — прошептала она.

— А пока тебе придётся помочь мне — я не дотерплю, — он снова хмыкнул. — И дай сперва обезболивающее, потому что будет мне больно, и орать я буду громко. А ты будешь терпеть. Давай сюда ведро и помоги мне подняться.

Она помогла, конечно… Потом, когда он снова уснул, слетала домой — и, дождавшись, пока в окнах погаснет свет, тихо вошла и, прокравшись в свою ненавистную комнату, забрала оттуда деревянный стул и стеганое покрывало со своей кровати, заодно по пути позаимствовав из кладовки несколько чистых льняных простыней. Идти со всем этим было очень неудобно, лететь — тем более, но она добралась всё же до острова, хотя рассвет застал её уже где-то над морем.

Так что самые интимные проблемы им удалось решить, последовав старому, как мир, приёму: избавив стул от сидения, плотно обмотав по краям тканью и добавив к конструкту ведро — так Скабиор смог сохранить остатки своего достоинства и не шокировать свою маленькую сиделку, восседая на сём импровизированном троне и прикрывшись простынёй, словно отороченной горностаем мантией. Гвеннит, конечно же, всё равно смущалась, но вскоре привыкла — так как, раз уж она здесь осталась, выбора у неё не было никакого.

Куда более смущающей вещью был уход за телом больного. Гвеннит прежде не доводилось даже видеть обнажённого мужчину — а уж тем более прикасаться к нему. А теперь пришлось: каждый день обмывать его, целиком, включая и те места, о которых ей даже думать было неловко, не то, что трогать, тем более — так. Но делать было нечего — и, чтобы хоть как-то сгладить мучительную неловкость, она принималась болтать о любимой истории магии: бесконечные недовольные судьбой своего народа гоблины помогали отвлечься. Скабиор отвечал — шутками, часто грубыми, потому что на что-то изящное его не хватало, но смущаться ещё и ими у девочки не было сил.

Это лето выдалось на удивление жарким. И Гвеннит, с досадой обнаружив, что хранить приготовленные продукты здесь просто негде, убеждала себя, что без неё ничего страшного не случится, и оставляла Скабиора, чтобы за ними слетать. Когда она сделала так в первый раз, покуда он спал, он отругал её по возвращении и потребовал, чтобы, уходя, она привязывала его руки и ноги к кровати — и научил, как завязывать крепкие, способные удержать человека узлы — мало ли, что пригодится девушке в будущем.

— Ты понимаешь, что я в беспамятстве сорву эти мордредовы повязки? — зло говорил он, пряча за этой яростью собственный страх и растерянность. — И что тогда всё станет хуже во много раз? Не смей меня оставлять одного, не связав!

— Я не буду, — ласково и совсем не обиженно проговорила она, успокаивающе погладив его по руке. — Прости, пожалуйста. Я не буду. Всё будет хорошо. Правда, будет…

...Следующие дни Скабиор провёл как в тумане: от зелий он почти всё время спал, просыпаясь только когда Гвеннит мыла его, или когда поила то зельями, то бульоном, то ещё чем-то — он не очень понимал, чем, и просыпаться ему не нравилось, потому что к нему тут же возвращалась боль. Абсолютно не привыкший болеть, он и не умел этого делать, и боль тоже особенно терпеть не умел, и поэтому стремился скорее снова заснуть, надеясь, что, когда он в следующий раз проснётся, боли больше не будет. Так что, спал он много — а Гвеннит, отчаянно стараясь поменьше шуметь в это время, чтобы его ненароком не разбудить, по многу часов просиживала у его постели, погружаясь в странное, похожее на полусон состояние, чутко реагируя на малейшие его движения или стоны и не замечая вокруг ничего больше. Её реальность в такие часы начинала походить на кисель — плотный и вязкий, в который погружаешься медленно, и откуда потом очень непросто выбраться. И, поскольку заняться в подобном странном состоянии Гвеннит ничем толком и не могла — да и не было здесь особых занятий — ей оставалось только сидеть и изучать то единственное, что сейчас волновало её. Скабиора. Она часами разглядывала их лежащие рядом руки — вот её маленькая, мягкая ручка, а вот его, большая и бледная, пальцы ровные и не очень длинные, и мелкие шрамики на них, много-много, кое-где будто обрывки тонкой белой сетки… откуда? И кожа у них совсем разная — у него плотнее и толще, и поры шире, и волосы совсем по-другому растут…

Со временем она поняла, что его успокаивает любое её прикосновение — и стала брать его руку в свои, а то и дремать, положив щёку ему на ладонь, горячую и влажную от сильного жара. Она вообще приспособилась спать, сидя на полу и положив руки и голову на край кровати — и лишь на несколько часов иногда расстилая на полу принесённое из дома покрывало и положив под голову свёрнутую одежду. Её очень спасала погода — довольно сухая и тёплая, позволяющая сушить постоянно сменяемые простыни на улице, для чего ей пришлось протянуть неподалёку от домика между острыми обломками скал верёвку.

Все эти заботы постепенно стёрли смущение, которое она в первое время постоянно испытывала, ухаживая за Скабиором, и Гвеннит сама не заметила, как перестала в нём видеть мужчину, осознавая теперь просто кем-то родным и близким, кто — так уж вышло — сейчас нуждается в постоянном уходе и помощи. Тем более, что к боли Скабиор, как и большинство оборотней, совсем не привык, и потому переносил её скверно, очень надеясь каждый раз, засыпая, что та хотя бы ослабнет со следующим его пробуждением.

Но она оставалась — разная, и когда в какой-то момент Гвеннит, тщательно выполняющая все предписания, перестала давать ему снотворное, ему пришлось терпеть её уже по-настоящему. Тогда, чтобы отвлечься, он начал просить Гвеннит что-нибудь почитать — и она читала, впервые в жизни знакомясь со стихами и с художественной литературой, особенно маггловской, которую он так любил. Она не понимала поначалу, кажется, половину слов, и он объяснял, то скрипя порой зубами от боли, то насмехаясь над девочкой — но объяснял понятно и просто, и она читала часами, сама увлекаясь и стараясь как можно быстрее переделать все хозяйственные дела, чтобы скорее продолжить.

В какой-то момент у них кончились обезболивающие, а денег на них больше не было — и ей уже на весь день пришлось привязывать его за запястья и щиколотки к кровати, чтобы он не сорвал повязки, потому что и остальных зелий было совсем впритык, и купить новые было не на что. Когда он кричал от боли — а кричал он часто — она плакала, гладила его по руке и шептала что-нибудь успокаивающее, понимая прекрасно, что от её слов нет никакого толку и ужасно жалея, что не знает и не умеет накладывать никакие нужные заклинания. Тогда-то она, наверное, и повзрослела — в маленькой, вросшей в камни хижине, рядом с беспомощным, воющим от боли взрослым оборотнем, который, в общем-то, даже никогда ей прежде не радовался, Гвеннит раз и навсегда выбрала свою сторону, даже не задумавшись о том, что вовсе не обязана оставаться тут. А когда ему стало совсем плохо, она, накрепко привязав его, рано утром собралась и отправилась домой — за деньгами.

…Родителей её дома на сей раз не оказалось. Там вообще никого не было: день был очень тёплый и солнечный, и пока отец был на работе, остальные, по всей видимости, ушли гулять. С бешено бьющимся сердцем Гвеннит вошла в спальню родителей, открыла шкаф и вытащила оттуда коробку из-под печенья. У них был маленький сейф в Гринготтсе, но часть денег всегда хранилась здесь — в этом не было никакого секрета, у них в доме никогда особенно ничего от детей не скрывали. Девушка открыла коробку — та оказалась довольно тяжёлой — и замерла, глядя на серебряные и даже золотые монетки. Чувствуя себе предательницей и воровкой одновременно, она, вся дрожа, быстро пересчитала их, записала получившуюся сумму на бумажке, ссыпала деньги в карман своей сумки, сунула туда же бумагу, потом взяла чистый лист и написала записку, прося прощенья за то, что сделала и клятвенно обещая деньги вернуть. Положила её в коробку и, закрыв ту, вернула её на место. Ей было невероятно, просто непередаваемо плохо — но что ещё можно сделать, она не знала.

Денег оказалось достаточно много — и она отправилась в Мунго. Как ни странно, целитель Воунс вспомнила и Гвеннит, и пациента, и, выслушав внимательно девушку, денег с неё за консультацию не взяла, зато советы дала, и подробно ей объяснила, что и как нужно сделать. Поблагодарив её, Гвеннит побежала в аптеку — и на сей раз денег хватило и на необходимое, и на самые лучшие обезболивающие зелья, и даже на то, что целительница обозначила как «необязательное», и ещё довольно много осталось. Она купила ещё еды — цыплёнка, овощей, фруктов… всё, что, как ей казалось, могло понравиться ему и помочь выздороветь — и, нагруженная всем этим, вернулась на остров.

Дорога заняла массу времени, и её очень выручили порталы, которые у неё были от дома до клиники и обратно. Домой она, конечно же, не пошла, но там всё-таки было уже совсем не так далеко, особенно, если на метле напрямик… Часа за два она добралась — и, когда оказалась в хижине, уже начинали сгущаться сумерки. Скабиора она застала в очень плохом состоянии — он уже не кричал даже, только стонал, громко и хрипло, кожа вокруг верёвок была содрана до крови, но Гвеннит привязала его хорошо, и те выдержали. Шепча бесконечные извинения, она торопливо напоила его обезболивающим — и уже после всем остальным. Зелья подействовали быстро — и он сразу уснул, и только тогда она, наконец, отвязала его и начала обрабатывать сперва запястья, а после лодыжки. Ей пришлось вновь сменить всё бельё на постели — а потом полночи стирать и развешивать его на улице, ужасно расстраиваясь и злясь на запрет несовершеннолетним колдовать вне школы.

Заснула она под утро — вновь напоив Скабиора, сонного, так и не проснувшегося толком, зельями, в том числе обезболивающим — сидя прямо на полу и положив руки и голову на край кровати. А проснулась от того, что он гладил её по голове и звал по имени:

— Гвен…

Она перепугалась ужасно и вскочила, очень боясь, что он всё-таки снял с глаз повязку — но нет, всё было на месте.

— Привет, — сказала она, садясь на край кровати и беря его руку в свои. — Извини, пожалуйста, что вчера тебя бросила так. Но мне нужно было слетать за…

— Я понимаю, — он улыбнулся и сжал её руки. — Ты молодец. Где ты деньги взяла?

— Дома, — она судорожно вздохнула и зажмурилась. — Я их… без спроса взяла. Их надо будет вернуть, обязательно! — добавила она умоляюще. — Пожалуйста, ты ведь достанешь потом? Да? Пожалуйста!

— Да достану, конечно, — он усмехнулся. Святая Моргана, пожалуйста, сделай так, чтобы она хотя бы сейчас не плакала! Не так много прошу ведь. — Не плачь.

— Я не буду… Я тебе верю, — она тоже сжала его руку. — Я написала им записку, что всё верну.

— Дай поправиться — деньги будут, — как можно убедительнее сказал он. — Ты чем меня напоила? Мне так хорошо, словно и нет ничего…

— Я была в Мунго у той целительницы и купила всё самое лучшее, — тут же похвасталась Гвеннит. — Она сказала, тебе вообще не должно быть больно, если всё это пить… И что ты непременно поправишься.

— Меня зовут Кристиан, — сказал он вдруг. — Крис, если хочешь. Хотя обычно меня называют Скабиором. Зови, как понравится.

— Крис, — улыбнулась она. — Красиво… Кристиан Винд.

— Строго говоря, Кристиан Говард Винд, — добавил он для чего-то. — Еда есть какая-нибудь?

— Да, я вчера приготовила, — встрепенулась она. — Есть и бульон, и цыплёнок, и овощи тушёные есть… Что ты хочешь?

— Всё хочу. И прежде всего — сесть. Если можно.

— Можно, — она кинулась помогать.

После она снова ему читала — а он объяснял и комментировал, и даже почти не смеялся над нею. А когда она, ужасно вчера уставшая и совершенно не выспавшаяся, начала засыпать, он велел ей ложиться к стене, а сам остался сидеть на краю — она тут же уснула, а Скабиор встал, медленно и осторожно передвигаясь на ощупь, добрался до стола и устроился там устало. Хотя боли он и не чувствовал, но он знал, что она где-то есть — чувствовал, как она притаилась, и старался двигаться как можно меньше. И теперь сидел, вернее, почти лежал на столе, и неспешно обдумывал всё происходящее.

А оно было странным. Не то, что он не привык, чтобы о нём заботились — нет, в общем-то, ему самому случалось в подобной ситуации помогать, но тут было другое: девочка эта, по сути, ни к какой, даже условной, стае не принадлежала и ничем обязана ему не была. Она всё ещё оставалась домашним ребёнком — маленькой девочкой, обиженной на родителей, конечно, и в целом растерянной, но всё же самой обычной и не имеющей представления о мрачной изнанке жизни, которой довольствуются такие, как он. И, как бы он над ней ни смеялся, Скабиор прекрасно осознавал, как трудно ей было заставить себя взять у родителей деньги — для него. Он, конечно, вернёт: ему-то красть не впервой и не составляет проблемы. Но то, что сделала она, было трогательно — и очень странно.

Сидеть оказалось совсем не так просто: поясница быстро заныла, даже несмотря на хвалёные обезболивающие, одновременно заболели — несильно, но весьма неприятно — сломанные и вроде бы уже сросшиеся рёбра… Или это были не рёбра, а то, что под ними — и он, так же на ощупь, добрался до кровати и лёг осторожно, кое-как уместившись на самом краю. И тоже почти сразу заснул, чувствуя рядом уютное тепло маленького полудетского тела и думая, что теперь он, похоже, серьёзно обязан этой вечно рыдающей хаффлпаффке — и, кстати, не сумел вспомнить, когда же слышал в последний раз, как она плачет.

Они так и прожили до следующего полнолуния — Гвеннит пришлось ещё раз добираться до Мунго, чтобы забрать своё аконитовое зелье: девушка очень боялась, что, не сделай она этого, её начнут искать, и поэтому потратила на путешествие целый день, правда, воспользовавшись случаем и купив ещё еды. Когда она уходила, Скабиор попросил её купить зелья и для него — именно купить в лавке, не желая, чтобы она привлекала к себе внимание. И поэтому полнолуние они оба встретили в полном сознании — и он, вполне излечившийся, повёл её по острову гулять под луной: мощный волк и молоденькая волчица, почти подросток.

Следующий день они почти полностью оба проспали — и проснулись на рассвете отдохнувшими, хотя оба были слабы, но чувствовали себя замечательно. Особенно он: каким же счастьем было снова всё видеть!

— Сколько я тебе должен всего? — спросил он за завтраком.

— Сейчас, — она полезла в свою сумку, достала блокнот и стала что-то считать, беззвучно шевеля губами. Он терпеливо ждал — святая Моргана, ну почему нельзя было посчитать сразу?! — наконец, она сказала смущённо:

— Двадцать три галеона, четырнадцать сиклей и три кната.

— Это всё, или только то, что ты взяла у родителей?

— Это… это у родителей — и я ещё сегодня еды купила, поэтому…

— Посчитай, пожалуйста, всё. И свои тоже — те, что ты потратила в первый раз.

— Я тебе уже говорила, — начала она спорить — он оборвал сердито:

— Я не собираюсь жить за твой счёт: ты мне не любовница. Считай давай.

Она снова завозилась с бумажками… и снова заплакала.

От обиды.

Святая Моргана, дай мне терпения и уйми свою дочь! Он тяжело вздохнул и спросил:

— Что не так?

— Я же хотела… помочь… искренне… А ты…

— Ты помогла, — терпеливо проговорил он. — Ты меня вылечила, и я тебе благодарен по-настоящему. В чём проблема?

— Я говорила тебе, не надо мне возвращать мои деньги… а ты… ты…

Она горько расплакалась — и, уже не в силах считать, сидела теперь, низко опустив голову и капая слезами себе на колени. Он застонал — громко и немного картинно, вынул их кармана платок, поднял её лицо за подбородок и вытер его. Сказал, едва удерживая смех и глядя в её заплаканные светло-серые глаза:

— Ты вообще умеешь думать о ком-нибудь, кроме себя? Ну, давай я тебе объясню, раз не понимаешь сама. Я — взрослый мужчина, и для меня брать у тебя — девчонки, которая и на конфеты-то себе сама заработать не может, девчонки, окончательно испортившей ради помощи мне отношения со своими родителями — деньги попросту неприлично и унизительно. Ты это можешь понять глупой своей головой? Это было бы унизительно, даже если бы ты сама заработала их — а сейчас вообще не о чем говорить. А я унижаться перед тобой не желаю. Так понятнее?

— Угу, — она всхлипнула и кивнула.

— А раз «угу» — прекрати, наконец, рыдать и считай, — он отпустил её и вернулся к своему кофе.

Она тихонько считала — потом закончила и сказала, протягивая ему листок:

— Вот. Тридцать два галеона, шестнадцать сиклей и девять кнатов.

— Тридцать три, в общем, — подытожил он, — двадцать кнатов спишем на конфеты, которые ты себе купишь от моего имени. Понял, — он кивнул. — Вернуть желательно до конца лета. Что ты скажешь родителям?

— Не знаю… Правду скажу, — грустно ответила Гвеннит. — Ну, не про тебя, — добавила она торопливо, — а просто, что нужны были деньги на лечение… одного из нас.

— Даже не думай, — поморщился он — ну да, чего-то такого он и ожидал от неё. Святая Моргана, где же ты таких идиоток берёшь-то — а главное, почему эта конкретная досталась именно мне? — Ты была в Мунго, целитель тебя наверняка запомнила. Ты приводила её сюда. Если твоим родителям взбредёт в голову найти того, ради кого доченька их — как они думали — обокрала, меня мигом найдут.

— Ну и что? Ты же ничего мне не сделал, со мной всё в порядке, и…

— …и я взрослый оборотень — а ты несовершеннолетняя девочка. А того, кто тебя обратил, так ведь и не нашли, сколько я помню.

— Но они же не смогут тебя обвинить…

— А что им помешает-то? — удивился он. — Сперва они проверят, разумеется, твою девственность — ибо это первое, что им придёт в голову. Обнаружив её на месте, они зададутся вопросом, что мне вообще от тебя надо — и придут к единственно логичному, на их взгляд, выводу. И поскольку доказать тут ничего невозможно — будет их слово против моего. И я сяду. Вот и всё.

— Но это же несправедливо! — возмущённо воскликнула девушка.

— А ты как думала? Я тебе уже говорил сотню раз: забудь ты о таком понятии, как справедливость. Её для нас нет. И не будет.

— Но я читала постановление Визенгамота! В школе! По закону слово оборотня так же…

Он расхохотался.

— Ты идиотка просто! Какая разница, как оно по закону?! Судить-то нас будут люди — те же люди, которые всегда отправляют нас в Азкабан безо всяких доказательств. Ты думаешь, их заинтересует какой-то закон, когда перед ними будут убитые горем родители несовершеннолетней девочки? Которая все каникулы с момента своего обращения непонятно с чего проводит в избушке на необитаемом острове в доме взрослого мужика? Ты в своём уме? Слушай, — сказал он, насколько мог, мягко. — Я понимаю, это весьма неприятно. Но мы отбросы. Что бы они ни написали в своих законах, ты ведь знаешь, как люди относятся к нам. Если бы тебя судили твои одноклассники или учителя — ты как думаешь, они бы руководствовались бумажкой с большой круглой печатью, принятой кучкой бездельников? — она не ответила ничего, только голову опустила, и он, сжалившись, умолк и, сделав небольшую паузу, вернулся к тому, с чего начал: — Ты вообще слышала, что я тебе говорил?

— Да, — кивнула она.

— И что ты поняла из всего этого?

— Что не надо ничего про тебя никому рассказывать. Особенно родителям.

— Особенно никому, — сказал он многозначительно. — Итак, что ты им скажешь?

— Я не знаю. Ничего не скажу.

— Правильно! — он поднял вверх указательный палец, привлекая её внимание. — Ты вообще ничего им не скажешь. Ничего — это лучшее, что можно сказать в таких случаях. Всегда. Всем. Ты просто придёшь и вернёшь деньги — если не получится совсем молча, скажешь, что тебе было очень надо, ты одолжила и вот теперь возвращаешь, потому что ты не воровка. Это всё, что им следует знать о тебе. Да?

— Да, — у неё опять задрожали губы.

— Не о чем плакать, — сказал он. — Если бы они о тебе беспокоились, ты бы во второй раз из Мунго попросту не вернулась: тебя бы там ждали авроры. Раз не ждали — значит, родители тебя не ищут. Раз не ищут — значит, им всё равно. У тебя же есть братья-сёстры?

Она молча кивнула, вертя в пальцах карандаш, которым писала.

— Ну вот — значит, им достаточно оставшихся у них детёнышей. Ты для них умерла, понимаешь? Глядя на тебя, они видят девочку, которая только выглядит, как их дочка, но которая, на самом деле, ничего общего с ней уже не имеет. Понимаешь?

— Но почему так? — она посмотрела на него не по-детски трагично.

— Потому что так. Какая разница, почему, — он отставил чашку, придвинулся к ней и растрепал ей волосы на голове неожиданно ласковым жестом. Она потянулась вперёд и уткнулась лицом ему в грудь — он вздохнул, но ни гнать, ни смеяться не стал: в конце концов, за всё, что она для него сделала, она заслужила хотя бы немного сочувствия. Так что Скабиор обнял её за плечи и снова погладил по голове. — Такова жизнь, девочка. Гвеннит. Глупая маленькая волчица, — добавил он почти ласково.

* * *

…Ну и, раз она осталась жить с ним, он водил её с собой в Лютный, чаще всего оставляя Гвеннит в «Спинни Серпент» и жёстко наказывая девочкам не рассказывать ей слишком много — но Гвеннит, абсолютно невинной, хватало и той малости, что они всё же рассказывали. Поначалу ей было невероятно неловко — она краснела и почти всё время молчала, но со временем разговорилась и даже начала задавать вопросы, и девочки отвечали ей с удовольствием, хихикая над её неопытностью и наивностью. Скабиор почти никогда не влезал в эти разговоры, но всё равно его присутствие смущало Гвеннит — ей поначалу было неловко видеть даже просто откровенные объятья и поцелуи, которыми они со «змейками» щедро одаривали друг друга. Не меньше она терялась и от их шуток — откровенных и зачастую совсем непристойных, и когда ей становилось совсем неловко, сбегала куда-нибудь в уголок, где её рано или поздно и находил Скабиор. Как ни странно, её стеснительность он не высмеивал — шутить шутил, но не зло, говорил: «Привыкай», — и потом или устраивал её где-нибудь здесь же и ночевать, пропадая после этого на всю ночь, или же аппарировал вместе с ней в домик на острове. Гвеннит очень любила, когда происходило именно так — потому что в такие ночи он был расслаблен, добр и очень с ней мил, рассказывая множество забавных и интересных историй или читая какие-нибудь стихи. Спать они ложились вместе — он никогда не раздевался при этом, и ей не давал спать в белье или в рубашке, категорично в первую же ночь потребовав от неё надевать хотя бы пижаму, а лучше завести какие-нибудь домашние брюки. И даже купил ей и то, и другое — сам, чем невероятно тронул её, до слёз.

Сова из школы принесла список всего необходимого сюда же — на остров. И, получив его, Гвеннит так явственно загрустила, что Скабиор не выдержал и спросил через пару дней:

— Что стряслось? Если я куплю молока к кофе, твой кислый вид сквасит его прежде, чем мы успеем выпить его.

— Я не хочу идти к родителям за деньгами для школы, — призналась она, опустив голову. — Я понимаю, что надо… Я обещала же, что поеду. Но это будет… Я так отвратительно вела себя с ними всё лето — и прийти к ним теперь… я пойду, конечно, — перебила она себя. — Просто это грустно и…

— А и не ходи, — пожал он плечами. — Хочешь — я тебе сам всё куплю. Вернее, дам тебе денег — а по магазинам ты сама пройдёшься, не дело нам с тобой вместе на Диагон-элле светиться.

— Ты? — переспросила она, недоверчиво на него глядя.

— Если хочешь, — он усмехнулся. — А нет — так ступай домой. В школу ты поедешь в любом случае.

— Поеду, конечно, поеду! — воскликнула Гвеннит, вскакивая и кидаясь к нему. — Ты, правда, можешь мне всё для школы купить? — переспросила она с восторгом. — Это же дорого!

— Да разве же это дорого? Покажи список — я забыл уже, что там надо. А домой сходишь и скажешь, что всё для школы купила — понятно? Не хватает ещё, чтобы они тебя начали из-за этого разыскивать.

Назавтра он вручил ей кошелёк — и удивился, когда она его отодвинула:

— Я забыла совсем — у меня же есть деньги! Свои — я не тратила их, и…

— Глупости, — фыркнул он. — Тебе пригодятся в школе — вряд ли теперь родители подкинут тебе карманных деньжат. Не дури. Отправляйся на Диагон-элле — и не стесняйся тратить. Что останется — принесёшь мне. Иди.

Он чуть было не сказал, что хочет, в конце концов, как-то отблагодарить её за то, что она для него сделала — но не успел, потому что Гвеннит кинулась к нему обниматься, а пока он терпел её радостные восклицания и, разумеется, слёзы, Скабиор сообразил, что, пожалуй, ей подобная аргументация не понравится. Потому говорить ничего не стал и, дождавшись, пока она успокоится, просто аппарировал с нею в Лютный, где велел ей со всеми покупками прийти в "Спинни Серпент" и носу потом не казать оттуда, пока он за ней не явится.

* * *

На вокзал он её проводил — но на платформу не пошёл, смешавшись с толпой провожающих, и подождав, пока она пройдёт барьер. Родителей её, пришедших хотя бы здесь увидеть свою девочку, он тоже заметил — подходить не стал, посмотрел только на них внимательно, покривился, похмыкал про себя и ушёл.

У него как раз намечалось одно несложное интересное дельце.

Его уже ждали: пара мальчишек, ещё ничего толком не умеющих, и Флетчер. Тот нервничал — как, собственно, и всегда, Скабиор уже привык к этой его манере и не обращал на неё никакого внимания, а вот мальчишки и вправду переживали. Пришлось Мундангуса приструнить: утащить в угол и нарычать, после чего тот заметно повеселел и поведал им, наконец, куда они отправляются.

Домик, который они собирались сейчас обнести, принадлежал старому бирюку Сквигглу, который как раз сегодня с утра покинул его на несколько дней, дабы поучаствовать в выставке и продемонстрировать всему миру выведенный им новый сорт зубастой герани. Дом был защищён слабо, и единственной неприятной неожиданностью могли оказаться дьявольские силки в саду — вроде бы всё было совсем просто, а заказ (а лезли они туда не просто так, а по заказу, хотя каждый и собирался присмотреть ещё что-нибудь себе лично) неплохо оплачивался. В общем-то, столько народу для подобного дельца вовсе не требовалось, но молодых нужно было на чём-то учить, и потом, если что, всегда можно будет остаться в их тени — хотя Скабиор и не представлял, на чём тут можно попасться.

Домик стоял в стороне от деревни — скрытый чарами от магглов, он представлялся тем чем-то настолько неинтересным, что к нему от дороги даже тропинки не протоптали в густой траве. На калитку были наложены следящие чары, но простенькие — обнаружить и нейтрализовать их для Скабиора было делом нескольких минут, хотя мальчишки глядели на него с восхищением — что ему льстило бесспорно, и являлось, говоря откровенно, одной из причин их присутствия здесь. Проверив газон, он осторожно ступил на него первым — нет, вроде бы здесь никаких дьявольских силков не было. Он медленно, очень внимательно оглядываясь, пошёл вперёд — парни шли за ним, почти след в след, Флетчер — последним. Так и дошли до двери — дьявольские силки им встретились, но оказались обнаружены и обезврежены прежде, чем смогли повредить грабителям.

Открыть дверь тоже оказалось несложно — тут, впрочем, Скабиор уступил место Флетчеру, отчасти потому, что не желал делать всё сам, отчасти потому, что тот был профессионалом старой закалки: пара движений палочкой — и та распахнулась.

Дом встретил их запахом пыли, земли, каких-то удобрений — и невероятным количеством колдографий обожаемых владельцем гераней, кажется, всех существующих цветов и видов — кубками и наградами с выставок и разнообразнейшей, приятной всякому вору мелочёвкой вроде золотых (или золочёных? Нужно будет проверить) садовых ножниц и серебряных подсвечников. Нужную им живую картину с той самой геранью и тремя пастушками, на которую у них, собственно, и была наводка, они отыскали в находящейся в самом конце коридора спальне — такой же пыльной и заставленной фотографиями и рассадой.

— Снимай, — кивнул Флетчеру Скабиор. Тот — как, собственно, и ожидалось — поднял руки и помахал ими:

— Благодарю покорно… Я с вами тут просто за компанию. Прошу! — он сделал практически царский жест, словно бы даря Скабиору картину. — Она вся твоя. Я возьму что по мелочи — и довольно… Я сейчас не нуждаюсь.

— А чего пошёл? — Скабиор окинул картину и стену рядом с ней быстрым профессиональным взглядом. — Раз только по мелочи?

— Я краду из любви к искусству! — пафосно заявил Флетчер. Скабиор хохотнул коротко и принялся обследовать стену.

Не зря.

Чары на картину оказались наложены хитрые — именно такие ему в первый раз встретились, но ведь и он сам был непрост. Провозился он больше часа — под мерное клацанье зубов изображённой на холсте флоры и застенчивые смешки пастушек — но картину всё-таки снял. Уменьшать со своими талантами в трансфигурации побоялся — отдал Флетчеру, который мигом сделал её совсем крохотной и сунул за пазуху. Мальчишки — идиоты, нет бы смотреть и учиться! Скабиор показал бы, почему нет — шастали в это время по дому и, набрав полные карманы всего, вид имели такой, что Скабиор даже не сунулся по их следам: наверняка ведь всё, что имело смысл, собрали.

— Уходим, — сказал он, ещё раз оглядывая спальню. — Быстро и тихо.

И вышел из спальни первым.

К счастью.

Потому что следом за ним шёл Флетчер — и едва он перенёс ногу через порог, сверху в дверной проём рухнула толстая металлическая решётка, и такая же перегородила окно.

— Хель и Моргана! — выругался Скабиор, останавливаясь, но не притрагиваясь к решётке. — Отойдите, — он принюхался — та пахла маслом и новым металлом. Недавно поставлена, что ли… и… настоящая? Похоже, это вовсе не чары, — проговорил он с досадой. — Ну что… Вешай картину на место — и поглядим, что будет. Вдруг повезёт, — предположил он, впрочем, без особой надежды.

— Надо всё на место вернуть! — занервничал один из юнцов. — Ты отнесёшь? — спросил он Скабиора, протягивая ему через решётку пару подсвечников.

— А я знаю, где это место? — хмыкнул он, отступая вглубь коридора. — Нечего лезть было: вас взяли учиться, а не по дому поодиночке шарить. Попробуем поднять эту штуку — а если нет, извините, — он ухмыльнулся прегадко.

— Ты меня бросишь? — жалобно заныл Флетчер — и получил в ответ насмешливое:

— Ты разве по Поттеру не соскучился? Вот и повидаетесь — давно, небось, не попадался ему на глаза?

— Он посадит меня! — трагично проговорил тот, утирая вполне натуральные слёзы. — Как пить дать посадит! Он обещал…

Скабиор снова хмыкнул:

— Ничего, посидишь. Давно пора. Не переживай: ему сразу же станет стыдно, и он возьмёт тебя на поруки. А вот что с этими идиотами делать — я даже не представляю. Ладно, тихо — дай погляжу, что это. Картину повесь.

Это, увы, не помогло: решётка никуда не делась и обычным чарам не поддавалась.

— Ладно, — решился Скабиор. — Аппарировать попробуй, — предложил он одному из пацанов. Тот послушался, но ничего ожидаемо не вышло. — Так, — решительно сказал Скабиор. — Предлагаю вынести стену — и бежать. Надеюсь, успеем.

— А картина? — спросил один из юнцов, заслужив от Скабиора грязное и очень выразительное ругательство.

Стену Скабиор взорвал сам — спокойно покинув дом и сделав это снаружи. Дыра вышла знатная — и Флетчер, разумно выложивший из карманов не только ценное произведение искусства, но и все мелочи, что успел сунуть туда по дороге, вылез в неё без труда, а вот мальчишки застряли — что-то не пускало их, и Скабиор, отчаянно и замысловато ругаясь, велел им немедленно вытряхнуть всё, что они взяли, торопя их, как мог — ибо взрыв, хоть и был небольшим, а незамеченным остаться не мог, да и кто его знает, какие тут ещё чары есть. Те послушались — но сперва попытались выбросить награбленное в проём, а когда это не вышло, попробовали, едва выбравшись на свободу, призвать брошенную добычу с помощью банального Акцио, однако, увидев убегающих в одиночку Флетчера и Скабиора, бросили это дело — тем более, что у них всё равно ничего не вышло — и бросились следом.

Они всё же успели — в последний момент: добежали до ограды и аппарировали практически одновременно с невесть откуда взявшимися аврорами.

И, даже не успев прийти в себя после аппарации, мальчишки познакомились с кулаком Скабиора — оба почти одновременно, после чего узнали несколько новых ругательств, повстречались еще с его ботинками и были с позором изгнаны с глаз его навсегда. Ну, или хотя бы, покуда не поумнеют…

— …что, кажется, одно и то же! — выкрикнул в бешенстве им вслед Скабиор — а потом развернулся и накинулся уже на Флетчера, с удовольствием наблюдавшего эту сцену. — Простенькое дельце, говоришь? — недобро улыбаясь, заговорил он. — Ничего такого особенного, значит?

— Да откуда ж я знал! — невероятно искренне возмутился тот, медленно начиная отступать в сторону. — Да я поклясться готов был…

— А ты не клянись, — язвительно оборвал его Скабиор. — Христиане говорят, грех это. А я по твоим наводкам больше работать не буду, — пригрозил он, понимая, впрочем, что не совсем честен. Флетчер тоже отлично знал это, но среагировал правильно: сделал несчастнейшие в мире глаза, прижал руки к груди и принялся убеждать его, что ни сном, ни духом и знать не знал, что там может быть такая ловушка, и что лично он никогда бы…

Разговор они закончили в кабаке — Флетчер предсказуемо угощал, а Скабиор так же предсказуемо позволял ему это, и расстались они, в общем, по-прежнему почти что приятелями.

Пару раз в месяц, когда вечные очищающие заклинания вставали уже поперёк горла, Скабиор забирался в какое-нибудь маггловское жильё. Перед этим он несколько дней следил за ним и, наконец, убедившись, что и владельцы, и соседи утром отправляются на работу, возвращаясь лишь вечером, решался.

И шёл в душ.

Надолго.

Он мог стоять под обжигающе горячими струями час или два — поэтому быстро научился находить квартиры с центральным водопроводом, потому что ни в одном накопителе воды на такое время, конечно же, не хватало. Он был по-своему вежлив: всегда приносил с собой всё, начиная с мыла и заканчивая полотенцами, и после тщательно убирал за собой, оставляя хозяевам лишь фантастические совершенно счета за воду, о которых, впрочем, понятия не имел и, соответственно, никогда даже и не задумывался.

Этот час или два были одними из самых долгожданных в его не балующей разнообразными удовольствиями жизни: просто стоять под мощными струями, подставляя им спину и поясницу, грудь и плечи. Словно под странными, но сильными и опытными пальцам неведомого водного божества, подсовывая под них голову, чувствуя их настойчивую ласку на своем затылке… Мерные удары, сплетающиеся в причудливый ритм. Он даже стонал от удовольствия, и по-своему это казалось ему ничем не хуже секса — которым он, к своему удовольствию, был всегда обеспечен. Иногда, впрочем, он притаскивал с собой какую-нибудь девчонку: из борделя, или же из своих, тоже оборотня. Но чаще ходил один: женщины требовали к себе слишком много внимания, и огромная часть удовольствия, того, что он получал от собственно душа, почти что терялась — а его было жаль менять на простой секс.

Чаще он поступал иначе: уже после этого шёл к кому-нибудь, нередко даже ещё не успев остыть. Девочкам нравилось: обычно в такие моменты он бывал в превосходнейшем настроении, следовательно, нежен, весел и щедр.

Вот и сейчас он возвращался с «купания», расслабленный и довольный, размышляя лениво, вернуться ли сразу домой, или заскочить к кому-то на огонёк — когда его отыскала сова, настырно пристроившаяся ему на плечо и, вероятно, ожидая ответа. «Здравствуй, Кристиан!» — начиналось послание. Даже не глянув на подпись, он уже знал, от кого оно: так к нему обратиться могло прийти в голову одному единственному человеку на свете. «Я надеюсь, у тебя всё хорошо». Да просто отлично… Он усмехнулся. Такое впечатление, что девчонке не пятнадцать, а пять. Ну, или десять. «Спасибо тебе большое за советы…» Святая Моргана… её кто-нибудь когда-нибудь учил писать письма? «…мне действительно дали отдельную спальню, по-моему, переделав её из чулана». Ух ты. Ну, Спраут даёт! Они же там нашествие оборотней получат, когда подросткам станет известно, что это способ получить отдельную комнату. Это же надо трусить до такой степени! «Мне надо было бы радоваться, но мне стало ещё грустнее». Какая же глупая девочка! Да она со своей отдельной, собственной спальней может стать самой популярной в Хаффлпаффе! А то и не только в нём. Особенно среди старшекурсников. Да и денег так заработать можно. «Но я всё равно тебе очень благодарна». Святая Моргана… благодарна она. «Пожалуйста, мне очень хочется получать от тебя письма, хотя бы раз в неделю» Что?! Он даже остановился. Письма? О чём, Мордредовы яйца, он может писать раз в неделю хаффлпаффской девочке? А главное — ему-то это на кой сдалось? «Я тоже буду писать тебе, если можно». А если нельзя? Можно подумать, ты послушаешь меня… как там тебя… девочка? «Скажи только, что тебе было бы интересно знать». Мне? Интересно?! Святая Моргана… «До свидания, Кристиан. Я велела сове ждать твоего ответа, чтобы тебе не нужно было платить на почте. Твоя Гвеннит».

— Н-да, — проговорил он, озадаченно поглядев на невозмутимо чистящую клюв у него на плече птицу. — Пошла вон! — он дёрнул левым плечом — и зашипел, когда сова, стараясь удержаться на месте, вцепилась в когтями в его пальто. — Да что за… кыш отсюда! — он попытался отодрать её когти от своего плеча — она больно клюнула его в пальцы, взлетела… и, сделав круг, опустилась на правое. — Ещё одна хаффлпаффка, — усмехнулся он вдруг и рассмеялся. Ну что ты будешь делать…

Можно было, разумеется, просто прогнать птицу, можно было черкнуть какую-нибудь отписку, или просто сунуть ей кусок чистой бумаги… Да даже то же письмо вернуть — вариантов, на самом деле, была масса. Ибо, ну, в самом деле, о чём ему ей писать? Им и разговаривать-то было не о чем. А тут письма. Он никогда в жизни никому не писал — во всяком случае, в своей новой жизни, с тех пор, как стал оборотнем. Да и учась в школе, писал домой мало и редко — маме было не до того, а ему не хотелось лишний раз вспоминать дом. А тут каждую неделю. Безумие.

Он бы и плюнул, но он слишком хорошо знал, как это — быть одному. Он сам был немногим старше, когда с этим столкнулся — и, хотя в то время ему казалось, что хуже ничего быть не может, сейчас он прекрасно понимал, что вполне может, и что вариант этой самой Гвеннит, возможно, как раз и есть хуже: каждый день быть среди тех, кому несколько лет доверял… Нет, пожалуй, он не хотел бы. И, определённо, был рад, что с ним самим всё было так, как было. К тому же, он ведь был, в некотором роде, обязан ей после этого лета…

Однако, что же ей написать? А впрочем… Это же просто.

Он вытащил из кармана карандаш, перевернул письмо, присел на обочину, положил письмо на колено чистой стороной кверху и написал:

«1. Не чаще раза в неделю.

2. О чём ты хочешь, чтобы я писал?

3. Расскажи, КАК тебя там боятся», — и, не подписав, привязал письмо к лапке совы и отпустил птицу.

Следующее письмо он получил ровно через неделю — в субботу.

«Здравствуй, Кристиан! Я надеюсь, у тебя всё хорошо». Да просто отлично — за два-то дня до трансформации. Она чем думает, интересно? Сама же должна всё чувствовать! «Я очень рада, что ты согласился со мной переписываться». Тьфу. «Мне грустно писать о том, о чём ты спросил, но раз ты спросил, я пишу…» Святая Моргана… она совсем не читает книжек? Речь пятилетки… нет, он определённо свихнётся читать такое еженедельно. «...пишу: меня ОЧЕНЬ боятся, и никто не хочет рядом со мною сидеть даже за столом в большом зале. И, конечно, за партой тоже. Раньше я всегда сидела с одной девочкой на второй парте, а теперь мне приходится сидеть сзади совсем одной. Учителя меня никогда не спрашивают. Мне всё время говорят, что я могу вообще не ходить на уроки, если чувствую себя плохо. А мне не плохо. Каждое утро уже пять дней я прихожу в больничное крыло и пью аконитовое зелье, а мадам Помфри на меня смотрит. И завтра я приду к ней и останусь там до вторника. Она говорит, что у меня будет отдельная, полностью моя палата. Напиши мне что-нибудь про себя, пожалуйста. И что-нибудь хорошее. Твоя Гвеннит».

Дочитав письмо, он поморщился и отложил его на кровать. На сей раз сова отыскала его в избушке — он по-прежнему старался не слишком высовываться в дни перед полнолунием — и сейчас сидела на столе, чистя перья. Он поискал глазами что-нибудь, чем можно было бы её угостить (кажется, это принято?), но предсказуемо ничего не нашёл. Ему что, придётся купить совиное лакомство? Дожил…

Однако девочку ему было жалко. Он понимал прекрасно, что виной этому его обострившаяся чувствительность, и что уже через неделю ему снова будет на неё, в общем-то, наплевать, но сейчас… Так почему бы и не воспользоваться моментом? В конце концов, пусть малышка порадуется. И, может, что-то поймёт.

Он сел к столу, взял наполовину исписанный пергамент, который использовал для черновиков, и начал быстро писать:

«1. Стандартные вступления «Здравствуй, Кристиан! Я надеюсь, у тебя всё хорошо» вызывают у меня изжогу. Лучше обходиться вовсе без них, если не можешь придумать что-то оригинальное. Или просто писать «Здравствуй».

2. «Мне грустно писать о том, о чём ты спросил, но раз ты спросил, я пишу» — это самоочевидные вещи: раз я читаю твоё письмо — значит, ты пишешь. Звучит абсолютно по-идиотски: то ли ты — дура, то ли меня таковым считаешь.

3. Не хочешь сидеть на задней парте — приходи первой и садись туда, куда хочется. Тронут — бей. Тронут ещё раз — бей снова и иди жаловаться.

4. Отдельная комната — неистощимый источник дохода. Представить боюсь, сколько отвалят тебе старшекурсники за час пользования — главное, пусть приносят бельё с собой.

5. Не собираюсь ничего про себя писать.

6. До окончания школы осталось на неделю меньше».

Вычеркнув кое-что и добавив ещё пару строк, он переписал текст набело на обратной стороне её письма, привязал к птичьей лапе и отпустил сову.

Так и пошло: каждую субботу он получал письмо и писал на обороте ответ, правя стиль и оставляя едкие комментарии по поводу прочитанного. Поначалу в этих письмах не было ничего интересного, однако в середине октября Гвеннит удалось его и заинтересовать, и позабавить: «Оказывается, здесь у нас есть очень странные люди, которые с восторгом говорят о Темном Лорде и его сторонниках — они предложили мне присоединиться к ним на праздновании Хэллоуина и нарядиться Фенриром Грейбеком. Сказали, что это будет аутентично, потому что я тоже оборотень. Я обещала подумать, но я не знаю, что им ответить, потому что, ну какой же из меня Грейбек?»

Прочитав это, Скабиор не удержался от хохота — а, отсмеявшись, сразу же сел за ответ: «У вас там тоже водятся эти ряженые? Они целую стену памяти в Лютном устроили — я тебя свожу как-нибудь, продемонстрирую этот идиотизм. Кретины они, конечно, несусветные, ты, главное, не относись серьёзно к этой их непонятной ностальгии по тому, чего они никогда не видели — а вот идея их мне очень понравилась, по-моему, из тебя выйдет отличный Грейбек. Главное — никогда и никому про это за стенами школы не рассказывай, некоторые из наших могут и не понять, а я тебе с удовольствием поспособствую и пожелаю развлечься по полной. Напиши, если нужно что-нибудь по костюму — постараюсь прислать».

Описание Хэллоуина его развеселило ещё сильнее: читая про то, как девочки из их «клуба» наряжались кто в Беллатрикс Лестрейндж (её он помнил даже лучше, чем самому хотелось), кто в Алекто Кэрроу (а это имя ему уже ни о чём не говорило), а мальчики — кто в кого, но в Тёмного Лорда никто не рискнул, опасаясь наказания со стороны директора и деканов (и Скабиор в кои-то веки был бы в данном случае с ними совершенно согласен — он и сам с удовольствием снял бы с этих идиотов штаны да высек так, как секли молодняк в том лесном лагере Грейбека, где прошла его собственная молодость), он хохотал, ругался и потом написал Гвеннит, которая в самом деле явилась на праздник в костюме Грейбека, что рад появившейся у неё в школе компании, но очень хотел бы, чтобы она не слишком проникалась их романтическими бреднями, ибо знавал он когда-то всех их кумиров и непременно расскажет ей про них, и она поймёт, что они не стоят подобного поклонения.

Последнее послание перед каникулами его удивило: в постскриптуме девушка просила его встретить её в Лондоне на вокзале. Он отказал, разумеется.

Но пришёл. Просто, чтобы узнать — зачем.

Ну и узнал: увидел, как она вышла из поезда, таща за собой большой и явно тяжеленный сундук, огляделась и подошла к стене — ждать. Он тоже ждал, прячась за одной из колонн платформы — и дождался, пока они остались на перроне одни. Никто не пришёл её встречать… Гвеннит тихонько плакала, молча вытирая варежкой слёзы — и он сдался. Подошёл, спросил раздражённо:

— Где твои родители?

— Я написала им, что не приеду домой на каникулы, — счастливо проговорила она, хватая его за руку. — Я думала, ты уже не придёшь!

— Почему? — изумлённо спросил он, даже не разозлившись от удивления.

— Все уже разошлись…

— Почему родителям так написала? И куда ты теперь?

— К тебе! — она радостно улыбнулась.

Твою же мать…

У него в первый момент даже слов не нашлось — никаких.

— Ко мне? — только и сумел повторить он.

— Ну да, — кивнула она. — Ты же говорил мне, что мне нельзя оставаться, потому что меня будут искать. Ну вот, теперь не будут, и у нас почти две недели!

— Ну, ты даёшь! — он вдруг расхохотался с искренним восхищением. Вот тебе и тихая плакса. Ай да Гвеннит… Так загнать его в угол! Да ни одной бабе не удавалось! А ей ведь ещё шестнадцати нет… Что же будет в двадцать? А в двадцать пять? — Следовало бы развернуться сейчас и уйти, — сказал он насмешливо. — И посмотреть, что ты станешь делать.

— Домой вернусь, — она погрустнела. — Скажу, что хотела сделать сюрприз… Рождество всем испорчу…

— Заплачешь сейчас — так и будет, — предупредил он. — И вообще: станешь рыдать — остаток каникул проведёшь дома, лично за шкирку притащу. Это ясно?

— Да, — очень искренне кивнула она.

— Ладно, — он взялся за чемодан. — Аппарировать отсюда не принято — но здесь обычно не перекрыто. Держись.

— Мама меня ищет, — растерянно проговорила Гвеннит рождественским днём, который для них со Скабиором оказался утром, поскольку проснулись они далеко за полдень. Да и то не сами, а от совы, которая билась в окно с такой силой, будто бы вознамерилась его непременно расколотить. Письмо оказалось адресовано девушке — и та, прочитав его, ужасно расстроилась. — Откуда она узнала?

— Собирайся, — быстро сказал Скабиор. — Живо, давай! И напиши ей сейчас же, что скоро будешь дома.

— Я не хочу! — она помотала головой и отбросила письмо, отталкивая от себя сову.

— Ты идиотка? — зло сказал Скабиор, торопливо складывая на кровать её вещи. — Ты не понимаешь, что тебя будут разыскивать? И даже если вдруг не найдут сейчас — ты вернёшься в школу, и тогда тебя допросят со всей серьёзностью, а после придут ко мне. Собирайся!

— Я не скажу про тебя! — возразила она.

— Куда ты денешься? — фыркнул он, открывая её чемодан. — Напоят веритасерумом — уверен, родители согласятся — и всё. Живо, ну!

— Я не хочу домой, — начала плакать она, впрочем, послушно вставая с табурета и начиная складывать вещи в сундук.

— Слушай, — он подошёл и взял её за подбородок, — я тебя понимаю. Но думать должен — о себе. Ничего с тобой не случится… Если хочешь, будем видеться, пока ты не в школе. Хотя я не понимаю, какая тебе радость сидеть тут сутками одной, — добавил он. — У тебя дома хотя бы ванная есть, я уверен.

— Не нужна мне никакая ванная, — всхлипнула она. — У тебя тут дом… а там…

— А там берлога, я понял, — хмыкнул он, садясь на край кровати и наблюдая за её сборами. — Но тебе придётся потерпеть. И я знаю, откуда они узнали.

— Откуда? — шмыгнула она носом.

— Рождество же. Наверняка они совестливо отправили тебе в школу подарок — а им написали оттуда, мол, что за чушь вы несёте, вы не в курсе, что ваш ребёнок дома уже?

— Да… да, наверное, — растерянно проговорила она. — Я не подумала…

— Дура, — раздосадовано сказал Скабиор — и добавил самокритично: — Хотя я тоже дурак.

Едва вещи были собраны, он помог ей одеться и аппарировал с ней на окраину её городка.

— Ты придёшь встретиться завтра? — спросила она с надеждой.

— Приду, — вздохнул он. — В полдень. Если меня не будет минут десять — не жди и приходи к двум. Могу проспать.

— Хорошо, — послушно кивнула она — но он понимает, что она всё равно будет ждать. Надо какое-то другое место для встреч найти, что ли… тёплое.

…Дома на Гвеннит накинулись родители — но не с объятьями, а с руганью, которая, конечно же, происходила от их волнения и тревоги, но девочку ужасно обидела:

— Ты где шлялась? — воскликнула мать, хватая её за плечи, едва только та вошла в дом, и тряся дочь с такой силой, что с неё упала шапка. — Ты понимаешь, что мы пережили?! Ты представляешь, в каком мы были ужасе, когда получили днём письмо из Хогвартса, что ты уехала на каникулы домой?! Ты понимаешь, что испортила нам весь праздник!

— Мама, я… — Гвеннит начала плакать — и от разбуженного чувства вины, и от испуга, потому что прежде ей не доводилась видеть маму в такой ярости. Отец же просто стоял рядом и смотрел на неё молча… а она даже глянуть на него боялась.

— А ей просто плевать на нас, — наконец, сказал он. — У неё теперь свои друзья и своя компания. Да, Гвеннит?

— Папа! — она плакала, размазывая по лицу слёзы. — Папа, пожалуйста! Я…

— Я не знаю, что с тобой происходит, — сказала мать, — но я тебя не узнаю просто. Ты никогда так раньше не поступала!

— Я… мама, я просто… я не хотела портить никому праздник! — закричала она в отчаянии. — Я поэтому и не приехала — потому что вы… вы же…

— Ах, то есть мы тебе ещё и благодарны должны быть? — взвилась её мать и обернулась к мужу: — Ты слышишь, что она говорит?!

— Слышу, — проговорил тот. — Ну что ты хочешь? Нас ведь предупреждали.

Эти слова — как пощёчина… Гвеннит вспыхнула, сжалась, отшатнулась, развернулась — и выбежала за дверь.

За нею никто не пошёл…

…Она бежала по улице, стараясь не смотреть по сторонам, не видеть рождественских украшений, не смотреть в освещённые окна, не слышать счастливого смеха… и остановилась только, с размаху налетев на поймавшего её в охапку Скабиора.

— Я смотрю, семейная встреча не задалась, — сказал он насмешливо — и, убедившись в том, что улица пуста, аппарировал вместе с Гвеннит прямо в избушку.

Где и усадил девочку на кровать, позволяя ей выплакаться.

— Ну? — спросил он, когда она, наконец, затихла.

— Они… они накинулись на меня, сказали, что я испортила им Рождество…

— А я тебе говорил: они тебя предали, — кивнул он. — Кончай рыдать. Не стоит того. Слышишь? — он взял её за подбородок и требовательно поглядел в глаза.

— Да, — кивнула она и повторила: — Предали.

— Вот именно. Запомни это, Гвен. Им плевать на тебя — ты для них просто зверь — тварь, существо. А вот собственный испорченный праздник жалко, конечно.

— Я запомню, — она сжала губы.

— Вот и умница. А теперь, — он ухмыльнулся, — хочешь в гости? Только чур, от меня ни на шаг — мигом утащат в угол и изнасилуют.

— Хочу, — решительно и возбуждённо кивнула она. — Я не отойду никуда, я обещаю.

— Я напьюсь, — предупредил он, — и ты всё равно не должна от меня отходить. Это ясно?

— Да, — она кивнула.

— Только к тем, кому я тебя сам на руки сдам. Поняла?

— Да. Пойдём! — воскликнула она нетерпеливо.

— Ну, пойдём, — кивнул он.

…А в доме, откуда снова сбежала Гвеннит, её родители сидели на кухне и растерянно смотрели друг на друга.

— Не надо было так с ней, — сказала, наконец, её мать. — Мы же… сама не знаю, почему я так на неё накинулась. Я так перепугалась, когда получила это письмо…

— Да и я, — махнул рукою отец. — Зря я это сказал. Где вот её теперь искать…

— Она вернётся! — сказала его жена — но в её голосе не было слышно уверенности.

* * *

Но она не вернулась — ни в тот вечер, ни на следующий день, ни потом.

Она вообще больше не вернулась домой до конца учебного года.

Написала только — уже из школы — с просьбой прислать ей её вещи, прежде всего, одежду и несколько смен белья. Мать прислала, конечно — и больше не получила ни одного письма, даже перед пасхальными каникулами. Они с отцом извелись все от неизвестности, даже не зная, осталась ли Гвеннит в школе или снова сбежала куда-то — куда? Её родители боялись даже представлять себе это. Они долго обсуждали, обращаться ли в аврорат, но в итоге решили не делать этого, думая, что Гвеннит это только разозлит и ещё больше от них отдалит — не понимая, что уже больше некуда: подростки порой рвут связи куда быстрей и решительнее, нежели взрослые. Единственное, что они сделали — пришли по окончанию каникул на вокзал к отправлению Хогвартс-экспресса, где и увидели Гвеннит — одну.

На самом деле, на вокзал они аппарировали, разумеется, вдвоём — однако на платформу Скабиор провожать её не стал, просто постоял в отдалении и посмотрел, как она проходит сквозь стену: отпускать её совсем одну он не рискнул, однако и светиться в её обществе тоже желания не имел никакого. Посему девушка подошла к вагону уже стоящего под парами Хогвартс-экспресса одна — и когда увидела родителей, дёрнулась и демонстративно пошла, почти побежала мимо, к самому концу состава.

Летом, однако, ей пришлось вернуться домой: родители встречали её у самого поезда, и проскользнуть мимо них у неё не вышло. Да и некуда ей было идти: аппарировать она не умела, а Скабиор в последнем письме наотрез отказался её встречать и селить на каникулы у себя, пообещав, впрочем, увидеться с ней следующим же утром. Родители встретили её радостно и очень ласково — но опоздали и с радостью этой, и с лаской: теперь они вызывали у Гвеннит лишь глухое раздражение. Она молчала всю дорогу до дома, где сразу же ушла в свою комнатку и демонстративно зачаровала дверь — как умела — даже не задержавшись для ужина: поесть она успела в поезде и там же купила себе на вечер сливочного пива и бутербродов. Утром же она ушла совсем рано — и гуляла до времени встречи со Скабиором по улицам.

Так и пошло дальше: домой она приходила лишь ночевать — да и то не всегда. Ни мать, ни отец больше не спорили с ней — пытались, правда, пару раз просто поговорить, но встретив неожиданно резкий отпор, отступились. Они не знали, как им вести себя с дочерью — так же, как не понимали теперь этого её братья и сёстры. Гвеннит всегда держалась от них в стороне: средняя дочь, слишком маленькая для старшей сестры и братьев, которые никогда не принимали её в свою компанию, и слишком взрослая для младших сестёр, с которыми уже самой Гвеннит было скучно и неинтересно. У них была большая семья: шестеро детей, из которых Гвеннит была четвёртым ребёнком и второй из четверых дочерей, и в этой большой семье она иногда чувствовала себя лишней. И оборотничество лишь отдалило её от сестёр и братьев — старшие уже закончили школу: старшая сестра выпустилась как раз в тот год, когда Гвеннит перестала быть человеком. И если старшие и сами не слишком стремились к общению с ней, то младшие не очень понимали, что изменилось, и порой по привычке приходили с просьбой почитать или поиграть с ними — и плакали, услышав резкий отказ. Но Гвеннит было уже всё равно… Она вообще не хотела больше жить здесь — и, будучи вынуждена, никакой радости от этого не испытывала.

Со Скабиором во всех смыслах было куда интереснее. Он брал её с собой почти всюду — во всяком случае, так ей казалось, хотя на самом деле, конечно, многие стороны его жизни оставались от неё скрыты: не брать же с собой на серьёзное дело маленькую и глупую девочку, которая просто от страха может подставить их всех. Да и не хотелось ему тащить её в этот мир… ещё успеет. Вырастет — попадёт сюда так и так. А пока рано, она же ещё маленькая совсем… Однако в тот же бордель он водил её регулярно — не для чего-то конкретного, а просто потому, что сам любил бывать там, причём далеко не только, чтобы переспать с кем-то: он с удовольствием общался со многими девочками и просто так, угощая их сладостями и выслушивая их тайны и жалобы. К Гвеннит там быстро привыкли и взяли над ней что-то вроде шефства: научили всяческим женским хитростям, показали, как обращаться с косметикой — Скабиор, впрочем, потом очень смеялся, ругался и велел забыть всё, что ей показали, если она, разумеется, не планирует делать соответствующую карьеру. А затем сам научил её краситься, невероятно удивив её своими познаниями в этой, как ей представлялось прежде, совершенно женской сфере.

Не менее регулярно он водил её и в «Белую Виверну» — не самый паршивый кабак (трудно соревноваться в этом плане с «Кабаньей головой»), больше известный, впрочем, как место встреч тех, кто предпочитал решать рабочие вопросы не за письменным столом и не за скрипучей деревянной конторкой, а в более располагающей для бесед обстановке. Однако этим промозглым декабрьским днём он оставил Гвеннит в «Спинни Серпент», строго наказав ждать его возвращения, и отправился в «Виверну» один. Ёжась от холодного дождя, попадавшего ему за шиворот, Скабиор почти что вбежал в таверну и, отфыркиваясь, высушил на себе одежду. Огляделся — и, заметив в одном из углов Флетчера, пошёл прямо к нему. Сел, трансфигурировал себе стакан, плеснул в него из стоящей на столе подозрительного вида бутылки и в несколько больших глотков выпил.

— Дрянь какая, — весело сказал он. — И почему ты всегда выбираешь подобную гадость? Что принёс?

— О, — довольно проговорил тот. — Тебе понравится! Но это редкая вещь, Скабиор, о-очень редкая! И дорогая. Но на любителя, — тот подмигнул ему и облизнулся.

— У тебя всё на любителя, — хмыкнул Скабиор. — Показывай.

— Не здесь, — таинственно проговорил Флетчер. — Редкость же! Поймают — сядем оба!

— Ну, ты-то точно не сядешь, — усмехнулся Скабиор. — С таким-то покровителем. За что он тебя так любит, а, Флетчер? Чем ты так дорог самому Гарри Поттеру?

— Так мы же воевали с ним вместе! — охотно начал свой вечный рассказ Мундангус Флетчер. — У нас же практически боевое братство было! — хвастливо проговорил он.

Скабиор слышал этот рассказ — в самых различных вариантах — уже раз сто, но, как и всегда, в нужных местах кивал, а в иных даже выражал бурное восхищение: подобные беседы всегда расслабляли Флетчера, и он мог рассказать заодно что-нибудь действительно интересное и полезное, например, где, как и кого можно по-тихому обнести. Обычно он хлебные места не сдавал, но время от времени, подпоив и расслабив его подобными разговорами, можно было его разговорить. Этим сейчас Скабиор и занимался: слушал, подливал тому в стакан странную жидкость, вероятно, видящую гордое звание «виски» в своих самых сладких мечтах, сочувствовал, восхищался… и выжидал.

И дождался. За ужин, правда, пришлось платить самому, но дело того стоило: Флетчер между делом почти выболтал пару адресов, и теперь осталось только сходить туда и осмотреться на месте. А ещё получить, всё-таки, ту вещь, ради которой они встречались.

Вещь оказалась старинным золотым подсвечником, причём весьма агрессивным: он первым делом попытался тяпнуть Скабиора за палец, но тот, отлично умеющий обращаться с подобными артефактами и всегда готовый к какой-нибудь подлости, вовремя отдёрнул руку и снова накинул на него тряпку, в которую тот был прежде завёрнут. И задумался. Золото стоит дорого — но, на самом деле, это не так хорошо, как может показаться на первый взгляд, потому что его цена резко сокращает круг потенциальных покупателей. Серебряные вещи куда как удобнее… а что оборотни боятся серебра — даже не враньё, а просто какая-то глупость. Конечно, серебро может им навредить — если попадёт внутрь, причём в тот момент, когда они не в человечьем, а в зверином обличье. Но в остальном… Когда-то в юности его очень заинтересовал этот вопрос, настолько, что, как только появилось аконитовое, он раздобыл его и проверил, выяснив, таким образом, что через шерсть серебро никакого вреда не причиняет, все рассказы о волшебных серебряных ошейниках просто сказки, и даже лизать серебро можно. А вот к открытой ране прикладывать его не стоит — эту жгущую боль он потом помнил долго, а крохотная ранка, к которой он тогда приложил заранее припасённую серебряную статуэтку, никуда после трансформации не делась и потом заживала очень долго и плохо.

Однако на сей раз ему досталось золото — и он сейчас размышлял, стоит ли вообще овчинка выделки. Разве что в «Ноггин и Боунс» отдать… хотя, конечно, эта вещь скорее для Борджина. И ведь тот возьмёт… Но цену занизит так, что смысла не будет. И Флетчер это отлично знает, иначе бы сам к ним пошёл и не терял процент на посреднике.

С третьей стороны, всегда есть магглы… хотя за такие штуки его по головке не погладит уже соответствующий отдел глубоко любимого Министерства. Если поймает, конечно. Да и это возможно лишь в случае, если он сообразит, как успокоить вещицу — а то магглы очень уж удивятся, если безобидный на вид предмет внезапно попытается им пальцы отгрызть.

Сторговавшись, в итоге, он отдал подсвечник обратно, пообещав отыскать покупателя, распрощался… и, выйдя на улицу, увидел сжавшуюся на ступеньках Гвеннит, по обе стороны от которой сидели два весьма неприятных подвыпивших джентльмена. Святая Моргана, ты позабыла вложить в голову своей дочери мозг? Или зачем-то сегодня его забрала? Что она вообще делает тут — велено ж было в борделе ждать! В чём дело-то? А главное — как выследила?

— Брысь отсюда, — рыкнул Скабиор, наводя на них палочку. — Или рисунок моих подошв я изображу прямо на ваших убогих лицах.

Те переглянулись — и отступили. Вопреки тому, что рассказывали порой о Лютном, драки случались здесь редко — чаще всё сводилось к такому переглядыванию, после которого обе стороны, как правило, расходились — ну, или дрались по-серьёзному. Скабиора тут знали — и, по большей части, старались не связываться.

— Ты откуда взялась? — он бесцеремонно поднял её за ворот — и отодвинулся, когда Гвеннит потянулся обнять и прижаться. — Что делаешь тут, говорю? Я тебе где велел ждать?

— Тебя долго не было… Я беспокоилась, — сказала она смущённо.

— И что? Ты когда шла сюда — ты чем думала? Что делать предполагала? Если обнаружишь меня в опасности? Тебе даже колдовать пока что нельзя! Ты соображаешь вообще? Ты понимаешь, что тебя могли изнасиловать прямо тут, на ступеньках — и никто бы не помешал — зато присоединились бы охотно? И мне бы пришлось уже по-настоящему драться? Ты идиотка совсем? — распекал он её, крепко держа за локоть и таща за собой по улице. — Я тебя больше вообще никуда не возьму!

— Прости! — заревела она почти в голос, но он давным-давно уже привык к её слезам и сейчас они только сильнее его разозлили.

— Ты понимаешь, что меня убить из-за тебя могут? Потому что, если девчонка сидит на улице одна — да ещё практически посреди ночи, до полуночи меньше часа же! — она ничья и не принадлежит никому? То есть тому, кто нашёл её первым? Хорошо, сейчас на тебя какое-то отребье запало — а если б нет? Почему я должен рисковать из-за твоей дури?

— Прости-и, — рыдая, повторила она.

— Ты же ведь много раз про Грейбека слышала? — распаляясь всё больше, зло спросил он.

— Д-да, — прошептала она испуганно.

— Напомни мне, кто это был?

— Оборотень, — отозвалась она еле слышно.

— «Оборотень», — передразнил он язвительно. — Этот оборотень, встреть он тебя тут одну, сожрал бы тебя в самом буквальном смысле этого слова — вот просто перегрыз бы сперва твое нежное горло, — он резко остановился и схватил её пальцами за шею, перепугав этим до полусмерти. — А потом, пока ты ещё была бы жива — потому что от этого умирают не сразу, а живут ещё пару минут — он бы отрывал от тебя живой куски мяса зубами, и ты чувствовала бы, как его клыки вонзаются в твое тело. Причём всё это — вовсе не обязательно при полной луне! Ты думаешь, у него тут не осталось последователей? Учеников и подражателей, Хель их забери? Пойдём, — он резко развернулся и потащил её обратно по пустому в такой поздний час переулку. — Я тебе покажу кое-что — чтобы ты не думала, что я тут на пустом месте психую.

Они быстро прошли часть Лютного и остановились у одной из улочек-лестниц, ведущих к Диагон-элле.

— Люмос, — поднял палочку Скабиор. — Вот, полюбуйся.

Гвеннит замерла, изумлённо разглядывая освещённую пламенем десятков маленьких свечек стену, на которую были наклеены старые плакаты и колдографии с изображениями знакомого ей по учебникам Волдеморта, а также тех, кто когда-то был Упивающимся Смертью и носил чёрную метку. Особенно много здесь было колдографий и рисунков Беллатрикс Лестрейндж — первые из которых представляли собой розыскные плакаты, во множестве выпущенные после массового побега этих чудовищ из Азкабана. Кроме изображений, здесь были стихи, посвящённые кому-то из изображённых на плакатах людях, свежие и уже сухие цветы и много-много свечей.

— Смотри хорошенько, — он встряхнул её за воротник, — и представляй, как один из этих двинутых почитателей-некрофилов — к коим, кстати, относятся и члены твоего школьного клуба — увидит тебя и вообразит себя духовным наследником покойного Фенрира Грейбека. Поймает, оттащит в какой-нибудь подвал — а там свяжет, — он вдруг бросился на неё и с силой прижал к стене, заведя её руки за спину и зажав их между стеной и телом, — бросит на пол, — он приник к ней так тесно, словно бы вправду собирался изнасиловать, и рванул на груди курку, расстёгивая её грубо и резко. Девушка смотрела на него в полном ужасе — он ухмыльнулся хищно и слегка отстранился, продолжая смотреть ей в глаза, а со стены напротив на неё со старого плаката глядело жуткое безносое красноглазое лицо. — А потом он сделает с тобой то, что делал Грейбек: поставит тебя раком и поимеет так жёстко, что порвет внутренности, а потом вспорет живот и намотает твои кишки тебе на шею, а затем вскроет грудную клетку, вытащит твоё еще трепыхающееся сердце — и вопьётся в него зубами… я как-то видел. А потом, как ни в чем не бывало, пойдет по своим делам, а ты останешься гнить в том подвале, — закончил он, остывая и передёргиваясь от отвращения. Отпустил Гвеннит, шагнул назад, вынул платок и обтёр её бледное, перепуганное, зарёванное лицо. — Так-то, девочка. Всё, застегнись — и поклянись мне, что никогда больше никуда тут без меня не пойдёшь. Во всяком случае, покуда не вырастешь и не научишься себя защищать.

— Не пойду, — прошептала она, застёгивая куртку непослушными пальцами.

— Какого драккла тебя куда-то вообще понесло? — он помог ей застегнуться и повёл обратно, позволив взять себя под руку — Гвеннит буквально вцепилась в него так, что ему было даже немного больно.

— Я волновалась, — еле слышно проговорила она, смотря себе под ноги.

— И что? Ну что, вот что бы ты сделала?! — он резко остановился и развернул её лицом к себе, взял за подбородок и требовательно посмотрел в глаза. — Ответь мне, немедленно: что бы ты сделала? А?

— Я не знаю… позвала бы кого-нибудь, — пролепетала Гвеннит.

— Кого?! Авроров, никак? — расхохотался он. — Святая Моргана, ну как можно быть такой дурой!

Однако по-настоящему разозлиться у него не получилось: очень уж трогательно звучало это «я волновалась». Видно, придётся учить её, как это правильно делается…

— Ладно, закончили, — он вздохнул и даже улыбнулся немного. — Ты понимаешь, что сделала глупость?

— Я не хотела… правда, я…

— Ты вообще английский язык понимаешь? — снова вспылил он. — Я же ясно сказал: ждать меня с девочками. Ты не поняла меня? Или что?

— Ты сказал, что ненадолго… а уже три часа прошло, и я…

— Гвен, — он вздохнул. — Давай договоримся: если я велел ждать в каком-то конкретном месте — значит, надо ждать именно там. И не важно, как долго. Ты сможешь понять эту сложную мысль?

— Угу, — она неуверенно улыбнулась — и, пользуясь тем, что теперь он стоял напротив, держа её просто за подбородок, скользнула к нему и обняла, юркнув прямо под его руки. Он вздохнул и приобнял её на секунду, потом растрепал заплетённые в две косички волосы и сказал уже мягче:

— И вообще, поздно уже. Тебе пора домой. Давай аппарировать.

И, не дождавшись предсказуемо отрицательного ответа, это и сделал, оказавшись с ней на околице её родной деревеньки.

— Всё, — строго сказал он. — Вытри слёзы, продышись — и домой, до завтра.

— Ты не сердишься же, да? — спросила она с надеждой.

— Не сержусь. Хотя должен. Иди, Гвен.

…Вот так и пошло… Следующие рождественские каникулы она провела так же: он заставил её показаться дома, и Рождество там же отпраздновать — зато забрал её оттуда на следующий день прямо с утра и отвёл отмечать уже в Лютный — но каждый раз ночевать приводил домой со строгостью старины Филча… Гвеннит пыталась спорить, но быстро сдавалась, потому что на любое её возражение Скабиор лишь пожимал плечами и говорил философски: «Или так — или никак». А «никак» она совсем не хотела…

Шестой курс, кстати, оказался проще пятого: Гвеннит вообще думала взять самый минимум предметов, но неожиданно получила за это такой нагоняй от Скабиора, что набрала много всего, даже ненавистную гербологию — хотя дело было, конечно же, не в предмете, тот даже нравился Гвеннит сам по себе, дело было в профессоре Спраут, которую девушка давно уже едва выносила. И не то, чтобы не могла — не желала ничего с этим делать. Впрочем, к шестому курсу она научилась получать некоторое удовольствие от того, как смотрела на неё декан — всегда вспоминая при виде её рассказы Скабиора и порою с трудом удерживаясь от того, чтобы не напомнить ей про него. И всё же она молчала — только дерзила порой и, видя грусть и сочувствие в глазах немолодой уже женщины, глядела в ответ почти торжествующе.

* * *

Пока Гвеннит училась, время от времени навещая Скабиора на каникулах, он жил обычной для него жизнью: иногда воровал что-нибудь сам, иногда помогал сбывать краденое, а порой и занимался чем-нибудь более интересным — например, контрабандой.

Как, к примеру, той весной, когда Гвеннит заканчивала шестой курс. Март выдался достаточно тёплым, однако побережье есть побережье, да и на островах оказалось куда прохладнее, чем в Британии. А днём начало холодать, и к вечеру температура упала, наверное, градусов до тридцати,⁽¹⁾ во всяком случае, трава покрылась инеем, лужи — хрустящей корочкой, а ждать предстояло до утра. Это был один из крохотных островков рядом с Дриром, который, к своему удовольствию и возмущению министерства, обжили предприимчивые и голодные пятиноги, и куда они, как выяснилось, вполне были способны доплыть. Из-за этого остров считался не менее опасным, чем сам Дрир, и точно также был скрыт от магглов, поэтому был излюбленным местом встреч контрабандистов, что из Британии, что с материка. Вот только являться сюда в одиночку или даже вдвоём было опасно, а поскольку Скабиор предпочитал в подобных вопросах перестраховываться (перспектива стать закуской для МакБунов, хотя бы и волосатых, его совершенно не радовала), ценя свою шкуру куда больше любых денег, он всегда брал с собою минимум троих надежных парней — чтобы наверняка.

И вот сейчас их было четверо — и на всех у них была всего одна фляга — зато большая и полная отличного виски. К ночи поднялся ветер, от которого не спасало ни кожаное пальто, ни поваленное дерево, за которым они пытались прятаться от ледяных порывов. Огонь разводить было нельзя, а согревающие чары помогали только отчасти — в итоге фляжка быстро пустела, а хохот звучал всё чаще, потому что, чем ещё можно согреться в подобных условиях? Вот и сидели и то травили анекдоты и байки, то просто шутили — если это можно, конечно, назвать шутками. Сейчас, например, они обсуждали собственно предмет контрабанды, который должны были получить тут с утра — крылья фей. Почему-то сейчас, в третьем часу мартовской ночи на берегу вдали от Британии, представлять то, как им обрывают крылья, казалось невероятно, просто до колик смешным.

— Прикинь, — говорил самый молодой и самый смешливый из них, — они, такие, оглядываются потом и гру-у-устные домой бредут… пешком… и спотыка-аются… потому что ходить же не уме-еют…

Они заржали — плевать, что, если задуматься, тут не было ничего весёлого, но представлять сейчас цепочку бредущих «домой» фей с оборванными крылышками почему-то казалось им неимоверно смешным. Холодно было так, что не спасал ни всё-таки разведённый в яме и укрытый чарами, чтобы не светился издалека в ночи, костёр, ни виски из фляжки. Руки у всех заледенели настолько, что пальцы просто не гнулись, и случись им сейчас колдовать, не факт, что у них что-нибудь вышло бы. Скабиору было чуть лучше других: во-первых, ветер не продувал его кожаное пальто, во-вторых, у него были толстые кожаные же перчатки на меховой подкладке и, наконец, шарф — длинный шерстяной шарф, который он, ничуть не смущаясь, накинул сейчас и на голову. Но холодно было всё равно — он в тысячный раз держал над костром вывернутые наизнанку перчатки, чтобы те согрелись и потом какое-то время отдавали это тепло рукам, потом вернул им обычный вид и надел, на пару секунд замерев от блаженного ощущения тепла в ладонях и пальцах. Как же он мечтал о том, чтобы оказаться в своём домике, растопить очаг и завалиться спать — на полсуток, но сначала выпить обжигающе горячего кофе с виски. Но до этого было ещё не менее суток — и то, если повезёт. А сейчас имелись лишь побережье, март да ледяной мокрый ветер.

И поставщик, который должен появиться здесь до рассвета. До которого ещё Мордред знает, сколько часов.

Тот явился около шести утра — и партия оказалась меньше, чем они ожидали. Но уж, что было — и они, расплатившись, аппарировали. А потом ещё и ещё — пять, шесть, семь скачков подряд, хаотичных, в никак не связанные друг с другом места, и, когда Скабиор добрался, наконец, до своего острова, ему уже не хотелось ничего, даже согреться, настолько он был измотан. У него даже раздеться сил не нашлось — но очаг растопить пришлось, потому что внутри домика было так же холодно, как и снаружи, и он просто замёрз бы во время сна. Оборотни, конечно, не простужаются, но…

Проснулся он ближе к вечеру — почти окоченевший, ибо дрова давно прогорели, и в хижине опять стоял холод. Встал, кое-как привёл себя в порядок — и аппарировал, наконец, в Лютный.

В «Омолаживающих зельях мадам Примпернель» его ждали. Сама мадам — вечно юная, сколько он помнил её (а он ходил сюда ещё в детстве, с матерью), очаровательная блондинка лет двадцати с небольшим, с прозрачной, фарфоровой кожей и необычными, фиалкового цвета глазами, кокетничала, протягивая ручку для поцелуя. Он подыгрывал, раздумывая, как и всегда, сколько же ей на самом деле лет, а главное, как она на самом деле выглядит и помнит ли это сама (ему казалось, что, пожалуй, уже нет). Пока они обменивались комплиментами, она была сама нежность, но едва они перешли к торговле, он в который уже раз помянул про себя гоблинов, торговаться с которыми, как известно, дело почти безнадёжное, хотя и чрезвычайно увлекательное. Но вот, наконец, торг был окончен, крылья отданы, деньги получены — и он оказался при деньгах и свободен.

И готов был, кажется, всё спустить на какой-нибудь маггловский роскошный отель, где есть хороший горячий душ. Куда и отправился — но прежде отложил свою долю, а остальное убрал подальше, ибо, зная себя, опасался потратить чужие деньги, которые следовало не позже, чем завтра, раздать остальным участникам операции. В маггловском же отеле Скабиор снял недешёвый номер и следующие пару часов простоял под горячими, почти обжигающими струями, выйдя из душа с красной распаренной кожей — и, наконец-то, согревшийся.

И, конечно, голодный, причём во всех смыслах. Впрочем, оба голода отлично утолялись в "Спинни Серпент" — где он и провёл остаток этого дня.

1) В Англии для измерения температуры воздуха используют шкалу Фаренгейта. 32 градуса по Фаренгейту = 0 градусов по Цельсию

Вернуться к тексту

Как странно всё изменилось.

Когда-то — и ведь не так давно — Гвеннит бы всё на свете отдала, чтобы её родители стали прежними, чтобы им снова хотелось просто с ней разговаривать, чтобы им по-прежнему было интересно знать, что у неё происходит… Теперь же она ёрзала на стуле, больше всего на свете желая отсюда просто уйти. Ей было физически неприятно находиться здесь, рядом с ними, её раздражали и казались бестактными и неуместными любые, самые невинные их вопросы. Какое им дело до того, как она учится? Какое им дело до того, где, с кем и как она сейчас живёт на каникулах? Последних своих каникулах… Она ничего не просит у них, она уже совершеннолетняя — ей семнадцать… она вообще больше не хотела их видеть. Не потому, что злилась — злость когда-то была, но теперь прошла, и эти люди теперь просто казались ей почти незнакомыми и чужими.

— Мне пора, — сказала она, наконец, вставая.

— Гвен! — ахнула мама. — Ты только пришла… часа ещё не прошло!

— У меня дела. Мне, правда, пора.

— Но куда же… Гвен, мы все…

— Я напишу, — она увернулась, сделав вид, что не заметила намерения матери обнять её. — Всем счастливо. Пока мам, пап.

Она наспех накинула куртку и, подхватив сумку, выбежала из дома.

Снаружи ей даже дышать стало легче — она завернула за угол дома, огляделась — и аппарировала, наконец, в один из маленьких безымянных проулков, прилегающих к Лютному. Прошла пару домов и постучалась условным стуком в неприметную дверь. Там что-то щёлкнуло, Гвеннит произнесла известное ей тайное слово — дверь распахнулась, и девушка вошла внутрь.

Пройдя по узкому коридору, она спустилась по лестнице и оказалась в игорном зале. Оглядевшись, у одного из затянутых зеленым сукном столов она увидела Скабиора и только вздохнула: когда он играл в покер, мешать ему было нельзя. Но и просто так тут стоять тоже было донельзя глупо и привлекало слишком много внимания — поэтому она подошла, поздоровалась тихо, придвинула себе стул и села рядом, достала из сумки книжку и демонстративно в неё уставилась. Так было можно — он потом злился, правда, но во время игры обычно не гнал, особенно если ей удавалось сидеть действительно тихо и не мешать. А ей удавалось. А уж если он выигрывал, то мог и потом не ругаться… Но тут уж, как повезёт.

Сегодня, похоже, везло — потому что в какой-то момент он потрепал её по склоненной голове и сказал весело:

— Шампанского?

— Да, — кивнула она, осторожно взглянув на него.

— У нас перерыв, — пояснил он. — Ты ела?

— Угу, — вздохнула она. — У родителей.

— А, точно, — кивнул он рассеянно. — И как они?

— Да ну, — Гвеннит поморщилась и изобразила на лице крайнюю степень отвращения. Скабиор засмеялся и снова растрепал её волосы — жест одобрения и утешения одновременно.

— Какая у тебя миленькая подружка, — хохотнул кто-то из его партнёров. — Не хочешь поставить на кон?

Тот сделал задумчивое лицо — и покачал головой:

— Не-а. Не хочу.

Гвеннит рассмеялась — она давным-давно уже привыкла к подобным шуткам, так же, как и к тому, что в какой-то момент они вполне могут перестать быть шутками: здесь играли на всё, что угодно, и подружки были не самой экзотической ставкой. Однажды она и сама стала ею — в оправдание Скабиора можно было сказать, что он был к тому моменту уже практически до смерти пьян, как только карты держал — непонятно… а ещё что он в тот момент всё-таки выиграл партию и на этом остановился. Гвеннит тогда была потрясена и очень обижена — настолько, что убежала, едва только игра закончилась, и ночевала тогда в каком-то заброшенном сарае, благо было тепло и лето. В тот раз она всерьёз решила больше никогда не иметь дела со Скабиором — но не выдержала, конечно, и через несколько дней сама отыскала его в Лютном. Он, надо отдать ему должное, едва увидев её, сам подошёл к ней и спросил, остановившись напротив со скрещенными руками:

— Обиделась?

— Да! — сказала она зазвеневшим от нахлынувших тут же слёз голосом.

— Правильно, — он кивнул и, поморщившись, добавил: — Я был неправ. Извини.

Это было первое извинение, которое она вообще услышала от него — Гвеннит так удивилась, что тут же перестала обижаться и кивнула.

— Я был пьян, — добавил он неохотно. — Слишком пьян. Тебе не следует оставаться со мною рядом, когда я в таком состоянии.

— Ясно, — она снова кивнула и спросила: — А если бы ты тогда проиграл? Что бы было?

— Паршиво было бы, — он снова поморщился и почесал левую бровь правым указательным пальцем. — Но тебе повезло. Ладно, — он протянул руку и посмотрел вопросительно — Гвеннит шагнула к нему и обняла его, прижалась привычно лицом к его кожаному пальто. Он усмехнулся и потрепал её по голове, потом сказал:

— Я забываю порой, сколько тебе лет. Что ты ещё совсем маленькая и не можешь себя защитить. Пора исправлять это, — он взял её за подбородок и резко приподнял её лицо вверх, заставив смотреть в глаза. — Раз ты связалась со мной — а я такой, какой есть, и да, могу спьяну и сдуру тебя проиграть кому-нибудь, например — тебе следует знать, что в таких ситуациях делать. Пойдём, буду тебя учить, — он подхватил её и аппарировал в свой домик на острове.

Где начал свой первый урок самообороны для юных плакс.

— Во-первых, запомни: ты никому не принадлежишь. Ни мне, ни вообще кому бы то ни было. Ты — волчица и потому сама по себе. Это ясно?

— Но я же…

— Не надо со мной спорить! — немедленно разозлился он. — Я спросил, ясно это тебе?

— Ясно, — шмыгнула она носом. — Но разве меня кто-то послушает?

— А это зависит от того, как ты это скажешь, — ухмыльнулся он. — Так. Свободно колдовать тебе пока что нельзя — будем учиться драться по-маггловски. Иди сюда. Вставай. Запоминай: во-первых, больше, чем с двумя ты, скорее всего, пока что не справишься — так что, если их много, всё, что ты можешь сделать — это расслабиться и постараться получить удовольствие. И запомнить их получше, потому что я после найду их — ты поняла?

— Да, — кивнула она испуганно.

— Но чаще всё-таки твоим противником будет кто-то один или, возможно, двое — поэтому нужно суметь себя защитить. Драться ты толком не умеешь, поэтому запоминай. Первое и самое простое: ткнуть палочкой в глаз. Если сделать это достаточно сильно, запросто можно убить.

— Я не хочу никого убивать! — совсем перепугалась Гвеннит.

— Ну, надеюсь, когда тебя соберутся насиловать, твоё мнение переменится, — съязвил он. — Второе: использовать любое заклинание и предупредить, что ты несовершеннолетняя — следовательно, будет разбирательство в министерстве, ты потребуешь легилимента и расскажешь о нападении, их найдут — авроры в таких случаях бегают очень резво — и посадят лет на… вот не помню — десять, что ли. Это отрезвляет многих, — он усмехнулся, — но не всех. Поэтому третье: если насильник кретин и полезет к тебе целоваться — дай ему засунуть тебе в рот язык и кусай. Со всей силы. Клянусь тебе — это ОЧЕНЬ больно. Главное, сжимай зубы сильнее и ничего не пугайся — а лучше всего постарайся вообще его откусить, хотя это совсем не так просто. Ты же любишь мясо с кровью? — засмеялся он, не обращая внимания на выражение отвращения на лице Гвеннит. — Потом ткни его той же палочкой в глаз, или ногой по голени — это я тебе сейчас покажу — или сразу коленом в пах, и беги. Очень быстро беги — хотя, если укусишь качественно, ему может быть уже не до тебя.

— Он же убьёт меня, — прошептала Гвеннит.

— Может, — кивнул Скабиор, — хотя вряд ли. И наверняка не станет использовать непростительные — поэтому очень советую потренировать, как следует, в школе щитовые чары, это один из самых полезных разделов магии, а уж в Лютном-то — вообще первое дело, — он подмигнул ей и подошёл ближе. — А теперь я тебе покажу несколько самых элементарных ударов. Принцип прост: бей в лицо, шею, голень или колено. Можно в пах — но туда ещё надо попасть. Смотри.

Провозились они достаточно долго — и потом все вечера этих и следующих её каникул он будет учить её самым простым приёмам, а ещё покажет, как правильно убегать, что по улицам, что по открытой местности.

А в тот раз, когда они закончили, Гвеннит начала возиться с ужином, а Скабиор валялся на кровати, вытянувшись во весь рост, закинув руки за голову и небрежно пристроив обутые в тяжёлые башмаки ноги на спинке кровати, и продолжал рассказывать ей, как нужно себя вести:

— Покуда ты не поймёшь, что никто не имеет на тебя права, ты всегда будешь жертвой. Все в мире делятся на жертв и на хищников — и тут вопрос веры, прежде всего. Иначе тебя сожрут тут же.

— Не играй на меня больше, пожалуйста, — попросила она, нарезая курицу для рагу.

— Постараюсь, — кивнул он. — Но обещать не могу: я ведь и в этот раз вовсе не собирался. Но когда пьян и проигрываешь… тебе не понять. В какой-то момент крышу рвёт совершенно, и ставишь на кон вообще что угодно — а тут ты. Конечно, тебе бы лучше в принципе не оказываться рядом со мной в такие моменты… но ты же упёртая.

…Это было полгода назад, летом перед седьмым курсом — а сейчас были пасхальные каникулы, на которые Гвеннит приехала к Скабиору. Он поворчал, но из дома не выгнал — он вообще давно уже не пытался её выгонять, даже разрешил разгрести один из ящиков и хранить в нём что-то своё. Остальные же её вещи оставались в дорожном сундуке, который они устраивали у двери, частично перегораживая проход, но другого места в домике для него всё равно не было.

Предыдущие, рождественские, каникулы она тоже провела здесь, и само Рождество они встретили вместе — в большой, шумной, весёлой и совершенно перепившейся под утро компании оборотней, шлюх, воров и прочих сомнительных личностей — и почти всех уже Гвеннит так или иначе знала, и, как ни странно, чувствовала себя среди них совершенно нормально. Какими бы они ни были, им было наплевать на её оборотничество — а ей на то, чем они занимаются. У неё там даже подруги появились — возможно, не самые близкие, зато они не шарахались, узнав, кто она, и не глядели на неё со страхом и отвращением. Все здесь считали Гвеннит любовницей Скабиора — что он и подтверждал с удовольствием, а она тоже не возражала: в конце концов, так она чувствовала себя более защищённой… и более уверенной и взрослой. Ей льстили такие слухи — и порою казалось, что она была бы вовсе не против того, чтобы они перестали быть слухами. Однажды она даже набралась храбрости предложить это ему — подгадав момент, когда он был пьян достаточно для того, чтобы потерять некоторую часть контроля, и недостаточно для того, чтобы потерять координацию. Реакцию его она помнила потом очень долго: он её обругал в таких выражениях, каких она никогда не слышала от него ни до, ни после — и даже месяцы спустя краснела, вспоминая об этом — потом отхлестал по щекам, схватил за шкирку и, вытащив из домика, отшвырнул от двери так, что она упала футах в шести, больно ударившись о землю.

— Ещё раз так сделаешь — вообще больше не приходи сюда! — орал он, стоя на пороге и держась за дверь. — Шлюха малолетняя! В бордель иди, если не терпится!

— Я с тобой хочу-у! — рыдала Гвеннит, сидя на земле и закрывая лицо руками. — Я люблю-у тебя-а!

— Ты меня что?! — захохотал он. Подошёл, чуть покачиваясь, наклонился, взял её за волосы, не удержался на ногах, пошатнулся и упал на неё сверху, ругаясь грязно и отвратительно. — Лю-убишь? — передразнил он, кое-как поднявшись и стоя теперь рядом с ней на коленях, всё так же держа её за волосы. — Ты знать не знаешь, что это такое вообще! Какая любовь, девочка?! Да ты сбрендила совершенно! Ты даже не хочешь меня, дура незрелая! — он несильно размахнулся и ударил её по лицу ладонью. — И правильно, что не хочешь… не надо тебе такого, — он выпустил ее, наконец, и обессиленно плюхнулся рядом на землю. Гвеннит продолжала истерично и горько рыдать — он посидел-посидел и вдруг притянул её к себе и взял на руки, как ребёнка. — Ну, всё, — сказал он, прижимая её к себе и гладя по голове. — Хватит, правда… Ты просто ужасно глупая девочка — и хорошая, а вести себя пытаешься, как невесть что. Или кто. Успокойся, пожалуйста.

— За что ты меня уда-арил? — прошептала она, икая от слёз.

— Да Хель меня знает… Ты меня выбесила потому что! Сама подумай: ну я же не просто мужчина, я оборотень! А ты, на самом-то деле, очень хорошенькая, я бы даже сказал, привлекательная. Ещё и нетронутая. А я пьян. Ну вот, снесло бы мне крышу — и что бы мы с тобой потом делали? Ты зачем всё это придумала, а?

— Ты мне, правда…

— Замолчи, а? — перебил он. — Я оборотень, а не хаффлпаффский пятикурсник! Я чую, когда меня кто-то хочет. Ты — не хочешь. Что и понятно: девочки в шестнадцать лет вообще редко…

— Мне семнадцать! Я специально ждала, пока стану совершеннолетней, чтоб ты опять не сказал, что…

— Это не важно — шестнадцать, семнадцать… ты ребёнок ещё. Причём мой личный, — он засмеялся — а она замерла от таких его слов и даже зажмурилась, накрытая волной горячего счастья.

— Я — твой ребёнок? — переспросила она неверяще.

— Ну… да, — он, похоже, смутился, прижал её к себе посильнее и вдруг немного неловко чмокнул в макушку. — Ну, вроде как я тебя же воспитываю — значит, мой, и, значит, ребёнок. Так что, давай прекращай эту муть — ну отвратительно же, инцест какой-то выходит. Тьфу.

— Я не буду! — жарко прошептала она, приподнявшись и заглядывая ему в лицо. — Я просто… ты правда… я для тебя, как дочка? Правда?

— Ну, дочка, племянница… я не знаю, — он явно чувствовал себя неловко и отчаянно пытался прикрыть смущение шуткой. — У оборотней всё проще… детёныш и детёныш. Всё, прекращай, — он с силой склонил её голову себе на плечо и прижал сверху щекой. — Балда. Не будешь так делать больше?

— Нет, — она помотала головой. — Никогда.

— Могу больше не говорить о тебе так, — сказал он с неожиданной серьёзностью.

— Да нет, — она заулыбалась, — пусть… так лучше. Я правда больше никогда не буду. Ты же прав, на самом-то деле… я правда не… ну, то есть…

— Не мучайся, — он опять погладил её по голове, так и не отпуская. — Знаю я, что ты чувствуешь, а что — нет. Ничего ты такого пока что не чувствуешь, — сказал он уверенно и довольно.

— Ну, не чувствую, — согласилась она. — И мне даже обидно, знаешь… почему я…

— Всему своё время, — пожал он плечами. — Успеешь ещё. Всё! — решительно сказал он. — Идём в дом. Я с тобой протрезвел совсем, — он выпустил её и поднялся. — Луна какая! — проговорил он, глядя на яркую половинку луны, низко висящую над горизонтом. — Идём, побродим? Раз уж напиться не вышло. Тут красиво лунными ночами.

— Пойдём, — тут же согласилась она.

Ту ночь они прогуляли, пробродили по поросшим мхами и вереском холмам, дошли до самого моря — а до него было не так уж и близко — и даже искупались, неожиданно скромно поворачиваясь друг к другу спинами при входе и выходе из воды. Тогда, вернувшись домой, он в первый раз дал почитать ей свои стихи — и те показались Гвеннит лучшими на свете, может быть, потому, что стихов она за свою жизнь читала и слышала очень мало, даже принимая в расчет ежегодное выступление Распределяющей Шляпы. Одно она даже — когда, наконец, он под утро уснул — переписала и спрятала в свою сумку, и перечитывала потом столько раз, что быстро выучила наизусть — что-то затронуло оно в ней, что-то очень глубокое и очень личное:

Это совсем не страшно и совсем не смешно:

Кости белеют в тарелке, выпито всё вино.

Брошены на пол книги, остановились часы…

Ты распрощался с домом и сжёг за собой мосты.

Утро встретит туманом, вечер — густой росой.

Много ли тебе надо — лишь отыскать постой,

Выспаться сладко ночью, да утром сытно поесть…

Выжить. А остальное — оно не про нашу честь.

Что у нас есть? Свобода, да танцы среди ветров.

Последние из двуногих — первые из волков.

Верь мне: это не страшно — но, пожалуй, смешно:

Волка и человека ждёт в итоге одно.

А днём, проснувшись и вспомнив про её прошедшее совершеннолетие, он в качестве подарка научил её протрезвляющим чарам — и тренировал потом ещё долго, покуда заклинание не стало получаться у Гвеннит практически идеально. На себе же и тренировал — правда, ругаясь при этом, сколько же огневиски тратится зря. А потом напоил и её — в первый раз в её жизни всерьёз. А затем, дав уснуть, растолкал её беспощадно и заставил наложить это, архиважнейшее, на его взгляд, заклятье на саму себя — и не отставал, покуда у неё не вышло.

— Ты девчонка, — сказал он несчастной измученной Гвеннит, отпаивая её горячим кофе с молоком и карамельным сиропом, какое она больше всего любила, — тебе надо уметь приводить себя в чувство в любой момент и из любого состояния. Сколько бы ты ни выпила.

— Я вообще больше пить не буду, — пробурчала она, держа кружку с кофе обеими руками — после заклятья ей было холодно, пусто внутри и до дрожи противно.

— Хорошо бы. Но нереально, — он засмеялся и налил себе горячего молока, положил туда ложку мёда, немного масла, взбил венчиком и посыпал сверху корицей — странная смесь, которую он любил, хотя и пил достаточно редко. — Все пьют — без этого порой жить не хочется. Но уметь очухаться в нужный момент — надо. И никогда — запомни, никогда! — даже не прикасайся к спиртному в день трансформации.

— Почему? — спросила она с любопытством. — А что тогда будет?

— Будет очень плохо. Поверь мне на слово.

— Когда? Когда ты волк?

— Я никогда не пробовал делать это вместе с аконитовым — и тебе, кстати, не советую — так что не знаю, что там чувствует волк, — усмехнулся он, — но наутро тебе обычное состояние после обращения покажется идеалом бодрости и здоровья.

— Так плохо будет?! — недоверчиво переспросила она.

— Да не то слово. Я один раз так сделал — и до сих пор помню. Было… ужасно.

О да… он помнил.

Ему было тогда лет двадцать, и он прекрасно знал, что подобного делать нельзя — это все оборотни, хоть как-нибудь контактирующие с себе подобными, знают, ибо это одна из тех вещей, о которых обязательно предупреждают друг друга. Он даже и не собирался ставить эксперименты — но за несколько дней до полнолуния вдрызг разругался с девушкой, в которую, как ему казалось тогда, был влюблён — ну и запил по-черному.

И полнолуние попросту пропустил. Хорошо хоть, что пил он тогда не один, а в компании с такими же оборотнями, они его и оттащили в лес — иначе очнуться бы ему уже в Азкабане. Однако в себя он пришёл на какой-то поляне — к невероятному его счастью, рядом с маленьким лесным прудом.

К счастью — потому что потом он сумел оттуда напиться. Когда он очнулся — голова у него болела так, что его первым делом попросту вырвало, и то же происходило следующие несколько часов всякий раз, когда он хотя бы пытался пошевелиться. Никогда — ни до, ни после, даже, когда он попадал под Круциатус, ему не было больно так сильно и так долго. Это ощущение раскалённых иголок, шевелящихся в голове и протыкающих то глаза, то нос, то виски, он запомнил навечно — их, а ещё дикую, тоже до рвоты, жажду, от которой сводило все внутренности и жгло рот. Запомнил и темноту в глазах, и мягкие, как желе, мышцы… и то, что потом, когда боль слегка отступила, и когда он сумел, наконец, утолить жажду, напугало его до истерики: неправильно сросшиеся кости и оставшийся вывернутым сустав — по счастью, один, и ещё раз по счастью, локтевой, а не коленный. А вот кости неправильно срослись как раз на ногах, причём на обеих, и он весь следующий месяц хромал и порой едва ли не выл от боли — и зарёкся навсегда даже смотреть на спиртное перед трансформацией. Тогда он очень боялся, что следующее обращение не сможет исправить всё это, и весь месяц вёл на удивление тихий и правильный образ жизни. И, когда луна вновь стала полной — ночь принесла избавление, и утром он очнулся совершенно нормальным, Скабиор дал себе слово никогда больше не ныть и не жаловаться ни на какие неприятные ощущения первых суток начавшей медленно умирать луны. И слово сдержал, хотя радоваться охватывающей его слабости и ломоте в теле не научился.

— А что именно было? — с настырным любопытством спросила Гвеннит.

— Больно было. И обратная трансформация прошла не так.

— В смысле «не так»? — она удивлённо вскинула брови.

— В смысле кости срослись неправильно. И суставы не так вывернулись. Так что можешь попробовать — но я искренне не советую.

Гвеннит замерла, глядя на него в полном ужасе.

— Как… не так?

— Ну, неправильно. У волков же некоторые из них развёрнуты по-другому… Ты не знала?

— Я не думала… но это же… очень… страшно!

— Страшно, — согласился он. — Очень. Поэтому и предупреждаю.

Гвеннит отставила чашку на стол, встала с кровати, на которой сидела, подошла к Скабиору и порывисто его обняла.

— Ты чего? — удивился он, но отталкивать её не стал — напротив, усадил её себе на колени и растрепал волосы. — Нельзя так остро реагировать, — сказал он с упрёком, снова поминая про себя святую Моргану и жмурясь от удовольствия, когда девушка с нежностью гладила его волосы и шептала что-то про то, что она просто представила себе, как ему тогда должно было быть больно и страшно — и думал, что иметь собственного детёныша, пусть даже такого глупого, очень приятно.

* * *

…ТРИТОНы Гвеннит сдала неожиданно хорошо — получив сову с результатами, она сперва даже растерялась немного и очень обрадовалась, а потом загрустила и даже заплакала, потому что это ведь очень печально, на самом-то деле, получить такие замечательные результаты и знать, что они тебе совершенно низачем не нужны. Вернувшийся домой рано и в дурном настроении Скабиор, обнаружив её рыдающей, застонал — святая Моргана, ну почему именно эта твоя дщерь постоянно рыдает? — и, разглядев на столе фирменный министерский конверт, сказал очень язвительно:

— Только не говори мне, что ты рыдаешь тут потому, что плохо сдала экзамены.

Она замотала головой и, не в силах ничего выговорить, молча протянула ему изрядно уже помятую бумагу. Он взял, посмотрел — и присвистнул:

— Знатно потрудилась, чего уж там! И какого Мерлина лысого ты рыдаешь тогда? Тебя выше ожидаемого по чарам расстроило? Или…

— Вот именно! — воскликнула она истерично, вскакивая и бессильно ударив сжатыми кулаками по столу. — Вот именно! Я отлично сдала! Ты понимаешь? Просто здорово! Ты понимаешь, как это… обидно?!!

— Мордредовы… да, — он вдруг посерьёзнел. — А ты права. Я понимаю. Иди сюда, — он подошёл сам, обнял её — Гвеннит обхватила его руками, засунув их под его вечное кожаное пальто, и зарылась лицом в его жилет. — Это очень обидно, — сказал он, гладя её по голове. — Но я не знаю, чем тут помочь. Извини.

— Я понимаю, — очень горько проговорила она. — Я же знала… я просто… просто…

— А ты знаешь, — вдруг решительно сказал он, — а, может, и знаю… слушай, — он сел на кровать и усадил её себе на колени. Взял за подбородок, вынул платок, вытер её лицо. — Я знаю одну женщину, которая наверняка найдёт тебе какую-нибудь подходящую работу.

— Какую женщину? — грустно улыбнулась Гвеннит. — Какую-нибудь…

— Не-ет, — протянул он. — Это совсем другая женщина. И ей… не нужно знать, что мы с тобою знакомы. Мне попадалось её фото в газетах — она, кажется, работает в департаменте обеспечения магического правопорядке.

— Ты знаешь кого-то из министерства? — потрясённо спросила Гвеннит.

— Не совсем, — он ухмыльнулся. — Я просто знаю, что она есть — и что она поможет, если ты к ней придёшь и попросишь. А вообще я с ней практически незнаком — так, видел однажды мельком. Просто слышал кое-что.

— А кто она? — заинтересованно спросила Гвеннит.

— Её зовут Гермиона Уизли. Напиши ей трогательное письмо, расскажи, кто ты, приложи копию оценок — спорю на что угодно, она ответит тебе и поможет. Она вообще… очень любит защищать всех обиженных.

— Она тебе тоже помогла?

— Мне? — он расхохотался. — Нет… нет, — он растрепал ей волосы обеими руками и, продолжая хохотать, упал на кровать навзничь, с размаху приложившись головою о стену. Это его ещё больше развеселило, он застонал от смеха, снова садясь и потирая ушибленную макушку. — Будешь с ней разговаривать — не вздумай даже упоминать моё имя! Просто скажи, что кто-то из оборотней тебе посоветовал, а кто — не помнишь. А ещё лучше — скажи, что слышала, что она очень справедливая и может дать шанс на нормальную жизнь таким вечным изгоям, как ты, и что говорят, что она имеет отношение к смягчению законов об оборотнях. Что правда, кстати. По-моему.

— Сильно ударился? — сочувственно спросила Гвеннит.

— А? Нет, — он, впрочем, продолжил тереть голову. — Ты меня просто… рассмешила.

— И ты не расскажешь, — вздохнула она. — Как всегда.

— Не-а, — он помотал головой. — Да это не важно же. Напиши ей. Серьёзно.

— Я напишу, — кивнула она. А потом робко добавила: — А ты… ты не…

— Не что? — святая Моргана, ну сделай ты уже что-нибудь с этой своей дочерью! Что же она такая робкая-то? В кого?

— Не обидишься на меня?

— Чего-о? — всё-таки умеет она удивлять. Вот, пожалуйста. — На что я должен обидеться?

— Ну… если получится, — она ужасно смутилась. — Если я… если я найду нормальную работу…

— Я же сам тебе предложил, — очень удивлённо проговорил он. — Гвен, я тебя порой совершенно не понимаю. То есть вообще. Ещё раз: на что я должен обидеться?

— Ну… ты же всегда говорил, что я оборотень — а оборотни живут сами по себе, и…

— Да, ну мало ли, что я говорил, — пожал он плечами. — Обычно живут, да. Потому что миссис Уизли на всех не хватает. А ты — попробуй, вдруг повезёт.

— Ты правда…

— Да ну какой ты оборотень? — вдруг сказал он с мягкой усмешкой. — Ты девчонка. Как была — так и осталась. Да и одно дело, парень… а ты… ну что тебя ждёт там? Большей частью бордель. Или скитания и воровство. А воровка из тебя… ты извини, — он вздохнул и покачал головой. — Так что, я не обижусь.

Она обняла его и поцеловала — в щёку. Он вдруг смутился, быстро вновь растрепал её волосы и отвернулся, скрывая выступившую на лице краску.

— Глупая ты. Ты с нами не выживешь просто. Напишешь?

— Напишу, — кивнула Гвеннит. — Завтра. Прямо с утра.

Она действительно написала этой неизвестной Гермионе Уизли — и была потрясена, получив ответ тем же вечером: в своем лаконичном письме женщина назначала ей встречу завтра же, в час дня в Атриуме министерства.

— Ну, видишь? А ты боялась, — сказал Скабиор, тоже прочитав и даже зачем-то обнюхав письмо. — Говори с ней честно — и всё будет отлично.

— Ты пойдёшь со мной? — умоляюще попросила Гвеннит.

— Меня не звали, — он хмыкнул. — И министерство — последнее место, где мне хотелось бы побывать. Но я тебе провожу, конечно, и подожду на улице. Давай подумаем, в чём ты туда пойдёшь.

Осмотр нехитрого гардероба Гвеннит оставил его совершенно разочарованным:

— Нет, так не пойдёт: тут или скучные детские вещи, или стильные, конечно, но слишком уж специфические. Значит, завтра утром нужно будет тебя одеть, — заявил он — и повёл её утром в огромный маггловский магазин. Долго водил по рядам, выбирая вещи, потом загнал в примерочную и заставил перемерить, кажется, несколько десятков нарядов, пока, наконец, не остановился на летнем белом платье классического фасона с ярко-красной отделкой, в котором Гвеннит выглядела одновременно строго и элегантно, и казалась себе совсем незнакомой и взрослой.

— Мантию надевать не надо, — сказал он, в стотысячный раз её оглядывая. — По-моему, очень удачно. Тебе нравится?

— Очень, — кивнула она. — Только… так странно. Я в нём такая взрослая…

— Ты и есть взрослая. Детство кончилось, — он улыбнулся очень довольно. — Я думаю, нужно будет взять ещё несколько вещей — ты же не можешь ходить в одном и том же. Пойди-ка сюда, — он поднял руки и распустил её волосы, заплетенные, как это повелось с самого детства, в извечные две косички, без которых она уже себя и не помнила. — Нужно что-нибудь сделать с волосами — не годится идти туда, словно школьница.

— Ты же мне запрещал их отрезать, — она рассмеялась.

— Пока ты была маленькая — запрещал, — он кивнул. — Но теперь время. Пора. Я знаю, кто нам поможет.

Расплатившись (и отшутившись на её вопрос по поводу происхождения денег), он вернулся с ней к волшебникам и отвёл в один из крохотных безымянных проулков, прилегающих к Лютному. Волшебник, который их впустил в темноватую и, кажется, совсем пустую квартиру, Гвеннит почти напугал — то ли своей расшитой рогатыми головами неизвестных существ мантией, то ли своей худобой, из-за которой казался похожим на обтянутый кожей скелет. Когда он усадил её на стул, она испуганно вцепилась в руку Скабиора, но тот высвободился и, пообещав ей, что всё будет просто отлично, ушёл, оставив её наедине с этим мужчиной. Она даже глаза закрыла — но нет, ничего страшного с ней не случилось, если не считать того, что её волосы оказались острижены по плечи и завиты на концах, и когда Гвеннит посмотрела на себя, наконец, в зеркало, она увидела там почти незнакомую, совсем взрослую молодую женщину, разительно отличающуюся от привычного ей отражения.

А потом он действительно проводил её к министерству — и, втолкнув в телефонную будку, помахал рукой — и Гвеннит отправилась на своё первое в жизни деловое свидание.

Едва увидев миссис Уизли, Гвеннит узнала в ней легендарную Гермиону Грейнджер — и страшно смутилась, настолько, что покраснела и позабыла все те слова, что репетировала вместе со Скабиором накануне. Её хватило только на то, чтобы пролепетать «здравствуйте» — и застыть.

— Вы не знали, что это я, — поняла Гермиона, ободряюще улыбаясь девушке. — Не надо так смущаться, мисс Уитби — честное слово, я совсем не такая страшная. Пойдёмте, выпьем где-нибудь чаю? — предложила она. — И вы расскажете про себя немного — а я сделаю вид, что обедаю. Идёмте?

Гвеннит кивнула, и они, пройдя по коридорам, вошли в министерскую столовую. Гвеннит брать ничего не стала, а Гермиона взяла себе символический чай и, устроившись вместе с девушкой за одним из дальних столиков, спросила:

— Итак, мисс Уитби, чтобы помочь вам с поисками работы, мне нужно знать о вас хотя бы что-нибудь. У вас превосходный аттестат — поздравляю вас — но этого всё-таки мало. Чем бы вы хотели заниматься? Что вам интересно?

— Всё равно, — отчаянно краснея, пролепетала Гвеннит. — Я просто… ищу работу. Куда возьмут оборотня, — договорила она едва слышно.

— Это я поняла ещё из письма, — дружелюбно кивнула Гермиона. — Но раз мы с вами ищем что-то с нуля, лучше ведь отыскать что-нибудь интересное, правда же?

— Ну… наверное, — Гвеннит сжала пальцы на ногах — это было незаметно в её закрытых туфлях — и постаралась как можно увереннее улыбнуться. Вышло плохо, но Гермиона, кажется, не обратила на это никакого внимания.

— А раз вы согласны — расскажите мне: что вам интересно? Какой предмет вы больше всего в школе любили?

— Историю магии, — заливаясь краской, прошептала Гвеннит. — И чары.

— Историю магии? — очень удивилась Гермиона. — А… Её по-прежнему преподаёт профессор Биннс?

— Да, — Гвеннит не знала, куда девать руки — она положила их на колени, но они ужасно мешали, и она всё время двигала ими, пытаясь отыскать удобное положение.

Гермиона на самом деле была потрясена: за всю свою жизнь она ни разу не встречала кого-то, кому нравились бы уроки Биннса.

— А что именно нравилось вам в истории магии? — всё же спросила она.

— Как и откуда появлялись разные артефакты, — глаза Гвеннит блеснули помимо её воли. — Как, кто и зачем делал их, вся их история… и все эти короли и интриги, — она запнулась и замолчала очень смущённо.

— Вы знаете, — сказала ей Гермиона, — я не обещаю, конечно, что получится именно этот вариант, но я слышала, что у нас в архиве не хватает людей. Вы бы хотели работать в архиве, мисс Уитби?

— В министерстве? — недоверчиво переспросила девушка.

— Да, — с улыбкой кивнула Гермиона. — Очень многие, правда, находят эту работу скучной… зато там не будет никаких проблем с ежемесячными отлучками: архивная работа не требует спешки, но там нужно внимание и аккуратность… насколько вы аккуратны, мисс Уитби?

— Очень! — искренне воскликнула девушка. — Правда, я аккуратная, очень — и внимательная, вы можете, наверное, моих учителей спросить — они подтвердят!

— Не я принимаю решения, — возразила Гермиона, — но я поговорю о вас с тем, в чью компетенцию это входит, и напишу вам. Надеюсь, что всё получится — но, если нет, придумаем ещё что-нибудь. Не волнуйтесь, пожалуйста: обязательно что-то найдётся. Но там, конечно же, нужно будет рассказать о ликантропии, — добавила она мягко.

Гвеннит кивнула:

— Я понимаю! Конечно… Я всегда пью аконитовое, но всё равно работать день до полнолуния и день после я не сумею, наверное…

— Я знаю, — кивнула Гермиона. — Не волнуйтесь, пожалуйста — уверена, что всё это решаемо. Я рада, что вы написали мне — и не постеснялись. И обязательно сделаю для вас всё, что только смогу, — пообещала она.

И действительно сделала, потому что уже через день Гвеннит отправилась на собеседование к руководителю министерского архива. Тот оказался плотным, даже, пожалуй, полноватым мужчиной средних лет с отчётливо наметившимся брюшком, лысоватым — и очень весёлым и, кажется, добрым. Пожал Гвеннит руку, усадил за стол, напоил чаем с кексом, порасспрашивал о том, о сём, засыпал комплиментами — и сообщил, что, если такой юной красивой девушке не жалко гробить себя среди пыльных бумаг и коробок, то она принята и будет работать в секции поддельных документов и артефактов. «Не самая популярная секция, моя дорогая, но кто-то же должен делать и это — мы все были бы счастливы, если бы это были вы!» Она только кивала, не веря своему счастью, кивала — и благодарила, а он отмахивался и подливал ей некрепкий и не слишком горячий чай. Ликантропия его, кажется, вовсе и не смущала — он отмахнулся опять, сказав, что платят у них не так, чтобы много — зато контроля за строгим соблюдением присутственных часов у них нет, и несколько пропущенных дней в месяц никакого значения не имеют. «Главное — не ночуйте в эти дни на работе», — пошутил он, и она, рассмеявшись, пообещала, что ни за что так делать не будет.

Вот так и произошло это чудо: Гвеннит, несмотря на своё оборотничество, получила официальную работу, причём не абы где, а в самом министерстве. Они со Скабиором отпраздновали это вдвоём: она упросила его почитать ей стихи, а потом они ужинали и гуляли, уже в темноте, по заросшим вереском каменным пустошам.

Так у Гвеннит началась своя собственная, взрослая жизнь. Через пару месяцев она сняла собственное жильё: крохотную квартирку, фактически, комнату под крышей, но зато свою собственную. Со временем у неё на работе сложились не только тёплые отношения почти со всеми коллегами, но и появились те, кого она могла бы считать подругами — ну, может быть, не совсем подругами, просто девушки, с которыми она вместе обедала, а иногда они могли после работы погулять или пройтись по магазинчикам на Диагон-элле. Для них в этом не было ничего особенного, а вот Гвеннит ценила эти обеды и прогулки, как редкую драгоценность. О таких она часто могла прочитать в документах и уверенно заявить, что она настоящая. И одним замечательным тёплым сентябрьским вечером они шли вот так впятером, смеясь и болтая, разглядывая витрины и бурно обсуждая то, что там видят — и вдруг, уже подходя к кафе Фортескью, почти что столкнулись со Скабиором, который поприветствовал Гвеннит в своей обычной насмешливо-игривой манере, склонив голову набок и послав ей воздушный поцелуй.

Гвеннит показалось, что она сейчас упадёт в обморок: словно сквозь вату слышала она раздражённо-недоумённые восклицания своих спутниц, возмущавшихся тем, что подобные личности имеют нахальство мешать пройти и смеют заигрывать с приличными женщинами, не говоря уже о похотливом взгляде, уместном, скорей, на задворках Лютного. Она замерла, желая лишь провалиться сквозь землю, раствориться, исчезнуть — и не имея сил хотя бы отвести взгляд от Скабиора. Он казался ей здесь, среди толпы колдунов и ведьм в пестрых мантиях, чудовищно неуместным — в своём кожаном длинном пальто, расстёгнутом и открывающим расшитый серебристым шнуром жилет и яркий шейный платок, с глумливым выражением подведённых сурьмою глаз, в которых девушка видела привычное ожидание и медленно возникающее непонимание… Ей было и холодно, и жарко одновременно, и казалось, что мир вокруг словно замедлился, и голоса подружек звучали где-то совсем далеко — одна из них сказала Скабиору что-то громкое и резкое и демонстративно достала палочку, другая её поддержала, а третья потянула Гвеннит вперёд, уводя подальше — и та, не в с силах оторвать взгляд от устремлённых на неё требовательных серо-зелёных глаз, увидела, как в них постепенно проступает понимание… а затем и разочарование. Скабиор вдруг скривил губы, очень нехорошо усмехнулся, развернулся на каблуках — и скрылся в ближайшем же переулке.

Гвеннит было уже не до прогулки — но она не ушла, всё пытаясь придумать хотя бы кажущуюся достойной причину и уговаривая себя, что это же глупость, и что он, конечно, поймёт.

Но знала, что лжёт себе.

И чувствуя, что с каждой прошедшей минутой теряет драгоценное сейчас время, она всё равно тянула, не силах уйти… А потом, когда стрелки совершили роковой оборот, сообщая, что прошёл уже почти час — стало поздно, да и непонятно было уже, где и как сейчас искать Скабиора. Девушки, наконец, заметили, что с их подругой что-то не так, спросили её — она отговорилась дурным самочувствием и головной болью, попрощалась — и ушла к себе домой, в снятую после выхода на работу малюсенькую квартирку, фактически просто комнату, к которой примыкала ванная комната, но и без неё квартирка всё равно была больше одинокого домика на далёком необитаемом острове.

Надо было туда… на остров. Найти его, попросить прощения… всё объяснить. Гвеннит ходила по комнате, нервно комкая попадающиеся под руку предметы: одежду, салфетки, газеты… Ей было страшно и очень стыдно, но страх был сильнее стыда. И она никуда не пошла, в итоге: протянула до ночи, а потом, измученная, не заметила, как задремала, так и не раздевшись, а проснулась, когда уже рассвело, от будильника, когда ей уже следовало вставать на работу. А прогулять она не решилась…

Поэтому в домик на острове она аппарировала только вечером — сразу же после работы. Было ещё светло и, в общем, достаточно рано, и Гвеннит не рассчитывала застать Скабиора и готовилась его долго ждать.

Однако она ошиблась.

Он был дома. Когда она вошла, привычно не постучавшись, он сидел за столом и, кажется, даже не услышал её шагов — но когда Гвеннит подошла почти что на расстояние вытянутой руки, произнёс чётко и ровно:

— Пошла вон.

Она замолкла на полуслове и замерла. Потянулась привычно коснуться его плеча — он развернулся, встал, и вдруг схватил её за шею — страшно и больно.

— Пошла вон отсюда, — повторил он совсем чужим, неживым, ледяным голосом. — Убирайся. Ещё раз придёшь сюда — башку сверну. Я не шучу. Ни разу.

У неё задрожали губы, но ему было уже всё равно — он грубо, продолжая с силой сжимать её шею, вытолкал её к двери и потащил по ступенькам — наверх. Оказавшись на улице, отшвырнул с такой силой, что она упала навзничь футах в пяти от него.

— Не хочу тебя больше знать и видеть, — сказал он, наводя на неё палочку. — Ты такая же, как все остальные. Выметайся.

— Крис… я …

— Меня. Зовут. Скабиор, — чётко и яростно проговорил он. — Я считаю до трёх. Не уйдёшь — пеняй на себя. Раз…

— Подожди! — она, плача, вскочила и кинулась было к нему — и ударилась о выставленный им невидимый барьер.

— Два.

— Крис, пожалуйста! Я же извинилась, я просто…

— Три.

Взмах палочки — и с её рассечённого лба закапала кровь. Девушка вскрикнула и прижала руки к лицу, потом отняла их, посмотрела непонимающе на вымазанные алым пальцы…

— Пошла. Вон. Отсюда. В следующий раз будет хуже. Раз.

— Крис, пожалуйста…

— Два, — он поднял палочку.

И она аппарировала.

А он сел на землю — и, наконец, разрыдался. От ненависти к себе за то, что он сейчас с нею сделал, от боли её предательства, которого он должен, должен был ожидать, потому что они все такие — все люди… все всегда предают — всех, и все всех используют, он же знает это с самого детства… с чего бы этой девчонке быть исключением? Не с чего… Он ей, как был никто — так и остался… ей теперь повезло — с чего ей тащить за собой такой хвост, да и ему — что делать в этой её новой нормальной жизни? На кой он ей сдался — и на кой, главное, сдалась ему она? Никто никому ничего же не должен, верно? Вот и она, эта девочка — она ведь действительно ничего ему не должна. Он сам сто раз ей твердил это, вбивал в её глупую голову — вот, значит… вбил всё-таки. И вообще всё правильно и закономерно: волчата должны уходить… Она выросла отличной волчицей — и должна была когда-то уйти… да что же это такое? Что там внутри так может болеть? Почему?..

Он вдруг вспомнил, как однажды один давно уже мёртвый волшебник сделал с ним что-то жуткое, словно вселив в него ненадолго дементоров — вспомнил это ощущение жадной голодной пустоты, расползающейся внутри и растворяющей в себе самую его суть, саму душу. Словно он сам становился одной из этих чудовищных тварей… Сейчас он чувствовал то же самое — а ещё холод, звенящий холод внутри, от которого цепенели руки и ноги и, кажется, замирало сердце…

Он закричал, а потом завыл — так, как воют волки. Стало немного, но легче… совсем немного. Чуть-чуть. Он лёг на землю и вцепился в неё — так сильно, как только смог, всем, чем это было возможно: руками, ногами, ртом… На зубах захрустело, на языке шевельнулось вдруг что-то — его неожиданно пробрало отвращение, до костей, и стошнило…

Потом он очень долго лежал на земле, рыдая и в бессильном отчаянии стуча по ней то ладонями, то кулаками. Стемнело… Вместе с солнцем у него кончились силы, и он просто лежал и скулил тихонько, и теперь не бил, а, наоборот, гладил землю, словно искал у неё тепла и сочувствия.

И маленькую руку у себя на затылке он ощутил не сразу. Он вообще не понял и не заметил, как и когда девушка к нему подошла, как села рядом и как положила ладонь к нему на затылок — так, как всегда делала, утешая.

— Прости меня, пожалуйста, Крис, — тихонько проговорила она, наконец. — Я очень перед тобой виновата. Я тебя предала, — прошептала она. — Но я всё равно люблю тебя. Очень. Прости.

Он молчал. Говорить совсем не было сил… ни на что их у него уже не было. Даже прогнать её снова — и то он не смог бы. Их хватало только на то, чтобы лежать вот так и ощущать тепло, расходящееся по его заледеневшему телу от этой маленькой родной ладони.

— Я больше никогда тебя не предам, — прошептала Гвеннит, ложась рядом с ним на холодную мокрую землю и прижимаясь своей щекой к его затылку. — Слышишь? Никогда-никогда. И если ты меня сейчас снова прогонишь — я всё равно вернусь завтра. И послезавтра. И потом.

— Я не верю тебе, — с трудом выговорил он. — Больше не верю.

— Я понимаю, — она прижалась к его спине всем телом. — Я знаю, что натворила… но не может же быть, чтобы ты совсем никогда меня не простил… Хочешь, я вообще туда никогда не вернусь? Ни на какую работу? И вообще никогда не заговорю ни с одним волшебником?

— Рехнулась? — он даже вздрогнул от неожиданности и развернулся — она тут же обняла его за шею и спрятала лицо на груди. Снова плача. Откуда в ней в таких количествах слёзы берутся? Какой-то вечный источник, честное слово. — Хорош реветь, — сказал он, помедлив, и всё-таки обнял её — а самому при этом было так страшно и жутко, как будто он прыгает вниз с обрыва в незнакомое море — и бог весть, не размозжит ли башку о подводные скалы. И так же восхитительно, захватывающе хорошо.

— Кри-и-ис…

Ну всё… это надолго. Она рыдает, он гладит её по голове… всё как всегда. Только…

— Ну хватит, — он быстро склонился и прижался губами к её макушке. — А то я тоже сейчас зареву. Будет глупо.

Он поднял её лицо за подбородок — кожа на лбу так и была рассечена, и рана то ли кровила до сих пор, то ли вновь начала только что. Он задохнулся от накрывшей его при виде этого острой боли, судорожно схватил палочку и залечил её — Гвеннит удивилась только:

— Что ты, зачем? Сама пройдёт… мне вовсе не больно!

— Прости… извини меня, — у него тряслись руки, он откинул подрагивающую в них палочку и взял в ладони её лицо. — Я… ты меня разозлила. Ужасно. Я думал — убью тебя…

— Я понимаю, — кивнула она, тоже обхватывая его лицо ладонями. — Правда. Я такая дрянь, Крис…

— Да ладно, — он, наконец, улыбнулся, пока что одними губами. — Но ты… никогда так больше не делай. Я вправду убью тебя в другой раз, наверное. И сам сдохну. Там же.

— Я не сделаю. Правда не сделаю, Крис. Я клянусь.

— Балда ты, — он снова прижал её к себе, чувствуя, как тают холод и пустота, уступая место обычной живой усталости. — Да и я не лучше. Волчата должны уходить, когда выросли. Но я как-то не ждал, что это будет вот так…

— Я струсила, — прошептала она. — Я испугалась…

— Чего? — тихо спросил он, беря её на руки, как ребёнка, и прислоняясь щекой к её уже чистому лбу.

— Тогда — что… я не знаю, — с болью призналась она. — Что они… поймут, что… что я…

— Что ты знаешь такого, как я, — сказал он, вновь прижимая её с такой силой, что у неё хрустнули кости.

— Да, — еле слышно шепнула она — и поняла, что даже заплакать почему-то не может… Даже сейчас, у него на руках, её внутренности заледенели, и холод от них мгновенно распространился по всему телу — Гвеннит зажмурилась, задрожала и вцепилась в его руки с такой силой, что её коротко остриженные ногти проткнули его кожу до крови.

— Ну, — постарался он усмехнуться, — это понятно… я тебя понимаю. В самом деле.

Она отчаянно замотала головой, продолжая дрожать и всё сильней и сильней сжимать свои пальцы, и он, не понимая, что с ней происходит, и чувствуя только и звериным своим чутьём и человеческим своим сердцем, насколько ей сейчас больно, не выдержал и проговорил горячечно и почти умоляюще:

— Хватит, Гвен… нашла, из-за чего психовать. Всё же выяснили. Довольно. Ну хватит… хватит, пожалуйста, — он развернул её к себе и снова прижал — грудь к груди, сердце к сердцу. — Хватит, правда, — повторил он, запахивая на ней полы своего расстёгнутого пальто, в котором так и просидел эти сутки, даже не заметив, что не разделся, вернувшись. — Дурь же, если подумать. И я психанул не к месту.

— Я застыдилась — тебя, — наконец отыскала верные слова Гвеннит. От этого стало легче — во всяком случае, она, наконец, смогла разговаривать. — Мне стало стыдно… как будто ты — это что-то… грязное и… Кри-ис… я… как я… могла так…

— Ну, я, в общем, грязное, — с облегчением рассмеялся он. — И подлое. И вообще существо, — он опять засмеялся. — Не надо было к тебе подходить. У тебя там свой мир, и…

Он хотел ей сказать, что действительно понимает и вовсе не собирается ей мешать — и больше не обижается, но не успел — она закричала:

— Нет! — и отодвинулась от него с такой силой, что он едва удержал её в руках. — Нет у меня никакого отдельного своего мира!! Нет, слышишь?!!

— Слышу, слышу, — он даже испугался в первый момент, но потом сообразил, что это просто истерика — обычная, наконец-то, истерика, слава Мерлину. А то ведь было совсем жутко. — Не кричи так — меня оглушишь. Ну нет и нет, — он кивнул. — Как скажешь.

— У меня нет никакого своего мира без тебя! — повторила она яростно, заглядывая ему в глаза. — Ты слышишь меня?! Слышишь?!!

— Слышу, — несмотря на всю патетичность момента, ему стало смешно, и он заулыбался широко и немного глумливо. — У тебя нет никакого твоего мира.

— Ты… шутишь? Да? — поняла она вдруг — и растерялась. — Ты уже шутишь?

— А что мне ещё делать, когда ты вопишь тут на зависть любой банши? — уже откровенно расхохотался он.

— Ты… значит… простил меня? — замерев, спросила она.

Он вздохнул и ответил — очень серьёзно:

— Я поверю тебе. Сейчас. Но в третий раз — не смогу.

— Не будет третьего раза. Я обещаю, Крис. Правда не будет, — прошептала она, чувствуя, как, наконец, набегают на глаза слёзы и касаясь трясущимися руками его лица, проводя пальцами по лбу и вискам. — Я так испугалась, когда поняла, что наделала.

— Чего ты испугалась? — спросил он неожиданно грустно, привычно беря её за дрожащий сейчас подбородок. — Тебе же хорошо там. Это твой мир. Тш-ш, — он прижал палец к её губам, останавливая готовые сорваться с них возражения. — Я сейчас говорю очень серьёзно и безо всяких обид. Тебе хорошо там, Гвен. Я же видел. И меня это разозлило, — он усмехнулся и поправился: — Да просто взбесило! Но видеть-то я всё видел.

Она покачала головой, плача и глядя на него умоляюще.

— Не прогоняй меня, Крис… Пожалуйста, не прогоняй…

— Я не… тьфу, — он вздохнул, притянул её к себе и поцеловал в лоб — она обхватила его руками и замерла так, кажется, почти не дыша. — Никто никуда не гонит тебя. Но я не сумею так жить, Гвен. Я не из тех, кто будет сидеть под дверью и ждать, или отворачиваться при встрече на улице. Даже если я сам знаю, что это нужно, — честно добавил он. — Я готов тебя отпустить, но если ты со мной — то ты со мной всегда. Проблема в том, что тот твой мир тебе этого не простит — а я не прощу вновь отведённого взгляда. Так что придётся тебе выбирать, девочка, — сказал он, зарываясь пальцами в её волосы, кладя её голову к себе на плечо и снова запахивая вокруг неё полы своего кожаного пальто. — Всё и сразу иметь не получится.

— Я уже выбрала, — тут же ответила Гвеннит. — Я с тобой.

— А раз со мной — придумывай, как ты станешь объяснять наше знакомство, — сказал он насмешливо. — Как по мне, вариант с любовником не слишком удачен: так ты никогда ни с кем другим просто не познакомишься.

— Я не буду врать, — твёрдо сказала она. — Ты — мой, — она запнулась, подыскивая нужное слово.

— Твой кто? — засмеялся он. — Просто «мой» звучит как «любовник».

— Я не могу назвать тебя отцом, потому что все сразу поймут, что это неправда, — серьёзно сказала она, потеревшись щекой о его плечо. — Я скажу правду.

— Какую? — он снова почти что развеселился.

— Я не знаю, как это называется одним словом. И даже двумя, — вздохнула она. — Я просто расскажу, кто ты мне. Как ты не дал тогда мне спрыгнуть с моста. И как научил — всему…

— Плохая идея, — сказал он насмешливо, скрывая под этой насмешкой радость и удовольствие, тёплой волной накрывшие его от этих её слов. — Проще повесить на себя табличку «оборотень» и так ходить. А лучше татуировку сделать. На лбу.

— Все и так знают, — пожала она плечами — и, наверное, была не так уж далека от истины. — И я в любом случае не собираюсь ничего скрывать.

— У тебя на работе знают про это?

— Конечно, — кивнула она. — Я же исчезаю каждый месяц.

— То есть они знают, что ты оборотень — а ты сделала вид, что не знаешь меня? — медленно проговорил он.

— Крис, не надо, пожалуйста! — с вновь нахлынувшим на неё ужасом воскликнула Гвеннит, поднимая голову и заглядывая ему в лицо. Её снова затрясло, она замотала головой и, задыхаясь, заговорила: — Крис, Крис, пожалуйста! Крис…

— Ладно, — он глубоко вдохнул и закрыл глаза. — Но ты… умеешь, — он не договорил, что именно, накрыл ладонью её лоб, прижимая голову Гвеннит к своему плечу… и опрокинулся вместе с ней навзничь на землю. — Как же я устал, — проговорил он. — Хуже, чем после полной луны.

— Идём домой? — спросила она, впрочем, даже не шевельнувшись.

— Идём, — согласился он, тоже не двинувшись. И рассмеялся. — У меня сил нет уже никаких. Значит, так, — он всё-таки сел, поднимая и её тоже. — На будущее. Я — человек старый, и такие потрясения уже не по мне. Тебе ясно?

— Так больше не будет. Никогда не будет!

— Не будет, — кивнул он. — Потому что, если будет — я научусь закрывать аппарацию. Делают же это как-то. Вот я от тебя и закрою, — непонятно, в шутку или всерьёз пригрозил он. А потом вдруг втянул воздух судорожно, поднял лицо Гвеннит за подбородок и поцеловал глаза и лоб — и снова прижал к груди её голову. Они долго сидели так, почти что не двигаясь — а потом он сказал внезапно: — Ты когда была у родителей?

— Где? — она так изумилась, что даже плакать перестала. — Не помню… а что? Почему вдруг?

— Потому что, хватит уже на них дуться — не маленькая. Изволь зайти на днях.

— Зачем?! — ничего не понимая, спросила она почти что растерянно. — Крис, я же…

— Затем, — он засмеялся. — Я так сказал — этого недостаточно?

— Ну… нет, я… я схожу, если хочешь, — она по-прежнему не понимала — а потом решила, что это такое своеобразное наказание — он ведь знал, что она знать больше их не хотела и не видела, кажется, с самой школы. — Схожу, — повторила она уже веселее и попросила: — Пойдём домой?

— Ну пойдём, — он поднялся, пошатываясь и опираясь на её плечо — она тоже встала, взяла его за руку и повела за собой. — Ты как хочешь, а я сегодня напьюсь, — сказал он, входя в хижину и доставая из ящика запечатанную бутылку огневиски. — Хочешь — присоединяйся, полагаю, нам на двоих хватит.

— Мне на работу завтра, — виновато сказала она.

— Напоминалку себе наколдуй, — кивнул он, откупоривая виски. — Ты голодная?

— Я не знаю, — призналась она. — Напоминалку… а я не умею, — смущённо сказала она.

— На какое время? — он взялся за палочку. — Когда тебе надо там быть?

— В девять… можно на полвосьмого. Или даже на восемь.

— Ты пить со мной будешь?

— Буду, — кивнула она решительно. Он рассмеялся:

— Тогда на семь. И сообрази какую-нибудь еду — там было что-то, кажется. Поищи.

Она поискала — нашла только хлеб, печенье и совсем немного сахара. И вдруг поняла, что уже очень давно не ночевала здесь — наверное, с тех пор, как сняла собственное жилью. А ещё — что ни разу не позвала его в гости… Заходить заходила, но ненадолго, а потом всегда возвращалась к себе… Она огляделась — Скабиора никогда не отличала любовь к порядку, и сейчас это было очень заметно: комната выглядела почти так же, как когда её впервые увидела Гвеннит.

— Ну что ты там замерла? — спросил он, перестав слышать движение — он уже лежал на кровати с привычно заброшенными на спинку кровати ногами и увидеть её, не оборачиваясь, не мог. — Гвен? — позвал он и, не дождавшись ответа, повернулся-таки — и сел, увидев выражение её лица. — Эй, — окликнул он, подходя и помахав рукой перед её глазами. — Ты уснула?

— Я… я даже тебя в гости не позвала, — прошептала она.

— Не позвала, — кивнул он, враз посерьёзнев.

— Я не… я не подумала, — она шагнула к столу и обессиленно опустилась на табуретку, глядя на него снизу вверх. — Мне даже не пришло в голову… просто вообще не пришло…

— Н-да? — спросил он — и вдруг улыбнулся, подошёл и, растрепав её волосы, прижал её голову к себе. — Да верю я, на самом-то деле. С воспитанием у тебя всегда была просто беда, — он присел на корточки и заглянул ей в лицо снизу. — Давай уже заканчивать с трагедиями на сегодня, — попросил он. — Лично я уже не могу больше. Согласимся на том, что ты идиотка, и закроем тему хотя бы до завтра.

— Пойдём ко мне? — жалобно попросила она. — Пожалуйста!

— Сейчас?

— Да! Пойдём!

— Аппарировать? Вот сейчас? — глумливо переспросил он.

— Хочешь, я сама? С тобой? — умоляюще проговорила она. Он вздохнул, покрутил пальцем у виска, встал, подхватил её на руки и отнёс на кровать. Взял с пола открытую уже бутылку виски, приложил горлышко к её губам и приказал:

— Глотай.

Она сделала большой глоток — и задохнулась, закашлялась, замахала руками; он отпустил её, рассмеявшись, и с видимым удовольствием глотнул сам.

— Всё. Аппарировать пьяным — огромная глупость. Вопрос закрыт. А в гости позовёшь завтра.

— Ты придёшь?

— Приду, конечно. Мне интересно же, — он опять засмеялся и уселся на пол рядом с кроватью, позволяя ей лежащей обнять себя — она обняла тут же, утыкаясь носом ему в ключицу. Он посмеялся, погладил её по голове, потом отстранился слегка и протянул ей бутылку. — Держи. Завтра будет паршиво, но сегодня, я думаю, мы заслужили. Это всё, что есть? — он посмотрел на стол и сунул одно из печений ей в рот. Гвеннит засмеялась смущённо и, перехватив его руку, потёрлась об неё щекой.

— Прости меня, пожалуйста, — попросила она. — За всё-всё.

— За всё-всё католические священники прощают, — усмехнулся он, — у меня полномочий нет. Но за дурь прощаю, — он протянул ей бутылку. — Пить нужно на выдохе: глоток — вдох. Давай. И не вздумай опять реветь.

…Утро действительно выдалось непростое: Гвеннит еле проснулась, и встать заставила себя далеко не сразу и с огромным трудом. Потом долго приводила себя в порядок, жадно пила воду, обнаружив, что чай подошел к концу и заварить практически нечего, а банка с кофе давно уже показала дно, и вновь ощутила стыд за то, что так давно не была здесь толком и совсем забросила хозяйство, обязанности вести которое когда-то так настойчиво добивалась, и обещая себе впредь исправиться. Будить Скабиора она не стала, но написала записку с просьбой встретить её сегодня после работы.

Он пришёл — стоял прямо напротив дверей, и когда она вышла с подружками, шагнул ей навстречу — и на сей раз Гвеннит улыбнулась ему, помахала рукой и громко сказала:

— Привет, — а потом обернулась к удивлённым девушкам и сказала решительно: — Это Кристиан. Мне пора.

Она подошла к нему и демонстративно обняла — а он, промедлив секунду, сказал громко — так, чтобы её подружки его услышали:

— Привет, Гвен. Ну, знакомь меня с твоими коллегами.

Она взяла его за руку, развернулась, подвела его к тем и повторила:

— Это Кристиан. Эрин, Лиза, Меган, Тэмми.

Девушки смотрели на них удивлённо, непонимающе — и на миг Гвеннит остро пожалела о закончившейся дружбе, но только сильнее стиснула его руку и сказала:

— Он мой друг. Я струсила, когда мы позавчера его встретили — я знала, что он вам не понравится. Но это было свинство, и я исправляюсь, а если кому-то не нравится — значит, нам не по пути, — она упрямо поджала губы, выглядя решительной и дерзкой, и только он чувствовал, как дрожат её руки.

— Вы тоже оборотень? — спросила вдруг Тэмми, невысокая пухленькая девушка с короткими русыми волосами.

— Верно, красавица, — ярко улыбнулся он ей.

— Вы извините нас, — сказала Тэмми. — Мы же не знали, что вы знакомы.

— Да что уж, — вступила Эрин, такая же маленькая и коротко стриженная, но худенькая и темноволосая. — Мы тоже по-свински себя вели. Мир? — спросила она, шагнув вперёд и протягивая ему руку.

— Мир, — усмехнулся он, беря её за руку и поднося ту к губам — девушка ужасно смутилась и покраснела, и когда он её отпустил, спрятала руку за спину. — Прощайте, красавицы, — Скабиор послал им воздушный поцелуй и взял Гвеннит за руку. — Ну, веди, — сказал он. И она аппарировала прямо в свою квартирку — вместе с ним.

— А тут мило, — сказал он, оглядываясь и задерживая взгляд на стоящей в углу застеленной лоскутным одеялом кровати с низкой деревянной спинкой в изголовье, на которой лежал большой игрушечный волк. Засмеялся, подошёл, взял его, спросил: — Это что такое?

— Это… просто, — она очень смутилась и попыталась забрать у него игрушку.

— Подарок или сама купила?

— Сама, — прошептала Гвеннит. — Смешно, я знаю… ну и что.

— Да нет, — он улыбнулся и, отдав ей волка, погладил девушку по голове. — Трогательно. Ты девочка, тебе можно, — она тут же кинулась обниматься, и он не стал возражать, продолжая оглядываться. Мебели в комнате было немного: кроме кровати — шкаф, письменный стол, пара стульев, комод да высокая этажерка в углу у окна. В другом углу стояла маленькая плита, на которой можно было готовить, а над ней — пара полок, на которых стояла нехитрая посуда: сковородка, маленькая кастрюля, три тарелки, чашка…

— Тут почти ничего моего нет, — сказала девушка, — но это пока… ты будешь теперь ко мне приходить? Пожалуйста!

— Посмотрим, — сказал он — но она так расстроилась сразу же, что он сдался: — Буду. И это было красиво — сегодня с твоими подружками. Не жалеешь?

— Немножко, — честно призналась она — какой смысл было врать, он всё равно чуял правду. — Но я потом перестану.

— Зато узнаешь, как они к тебе по-настоящему относятся, — буркнул он, отпуская её и начиная обходить комнату.

— Да я и так знаю… ну просто… ты прости меня, пожалуйста. Просто это выглядело как… как…

— Как нормальная жизнь, — помог он. — Но «как» — это не считается, Гвен, — он вернулся, сел на кровать и усадил её рядом с собой. — От этих игр только хуже потом. Нельзя себя обманывать — других запросто, а себя нет. Ты понимаешь?

— Да, — вздохнула она, прислоняясь к его плечу.

— Я тебе говорил: тебе придётся выбрать, кто ты. Нельзя быть и оборотнем — и человеком. Не выйдет. Я навидался таких — жалкое зрелище.

— Я знаю, — тихо, покорно и грустно сказала она — он вздохнул вдруг, чувствуя неожиданную и неуместную совершенно вину, и, разозлившись сам на себя, отозвался зло:

— А знаешь — так веди себя соответственно.

— Я буду, — она кивнула, закусив задрожавшие губы. Опять слёзы… святая Моргана, ну почему у неё всё всегда ими кончается? С какой стороны ни зайди? Что ж такое…

— Хочется жить нормально? — спросил он с усмешкой. Гвеннит молча кивнула, роняя слёзы себе на колени — ну да, всё как всегда. Только сейчас ему было почему-то по-настоящему её жалко. — А знаешь… может быть, и попробуй, — сказал он задумчиво. — Вдруг как раз у тебя и получится. Раз они знают, кто ты… может, бывают чудеса в этом мире, — он обнял её, посадил к себе на колени, и она с облегчением привычно устроилась у него на руках. — Я уже говорил тебе — я тебя отпущу, — мягко проговорил он, целуя её тёмные волосы. — Ты уже всё умеешь и знаешь, что нужно. Я тебе не особенно нужен, в общем-то. И общаться тебе теперь есть, с кем…

Она только сильнее заплакала и помотала головой. Глупая упрямая девочка…

— Крис, — она вдруг посмотрела на него, и в устремлённом на него взгляде он увидел то, чего прежде не встречал в нём — твёрдость. — Я очень хочу жить, как все: просто встречаться с подружками, влюбиться в кого-нибудь, выйти замуж… Но я — не все, и как все, никогда не буду. Я вообще, по-моему, ни на кого не похожа — ни на оборотней, ни на людей, — добавила она грустно.

— Не похожа, — неожиданно согласился он.

— Я тебя очень люблю, Крис, — она обняла его за шею и поцеловала в щёку, а потом прижалась к ней собственной. — Ты — моя единственная семья и, наверное, так всегда и останется… я не представляю, за кого бы я вправду могла пойти замуж. Не бывает таких, наверное — чтобы был такой же ни на кого не похожий. И чтобы всё понял. Даже ты не понимаешь, наверное…

— Наверное, нет, — согласился он, прижимая её к себе.

— Я сама до конца не понимаю, — улыбнулась она сквозь слёзы. — Но ты меня принял. И назвал дочкой. Помнишь?

— Помню, — он усмехнулся тепло и смущённо.

— Ты не передумал с тех пор?

— Да нет, — он вздохнул. — Но волчатам положено вырастать и уходить. А ты выросла.

— Я никуда не уйду, — твёрдо… почти жёстко сказала она. Надо же… неужто вправду выросла и научилась? — Я позавчера тебя почти потеряла и жила одна целый день, — как ни странно, она не заплакала при этих словах, только губы сжала и нахмурилась — между бровей пролегли две симметричные морщинки. Она продолжала говорить что-то, но он не слушал уже, а просто смотрел на внезапно и вправду выросшую девочку — его девочку. Дочку… вот никогда в жизни он даже не помышлял ни о каких не то, что детях — даже воспитанниках. Он и молодых оборотней, только что обращённых, никогда не опекал и даже не стремился особо общаться… как же он так попал-то? Но получилось, похоже, неплохо… красивая сильная девочка. Надо же… и как он так умудрился? — Ты не слушаешь, — сказала Гвеннит, и вот эти слова он услышал.

— Нет, — заулыбавшись, признался он. — Но не важно. Ты правда выросла, Гвен.

— Я сказала, что никуда не уйду, — тоже улыбнулась она. — И что понимаю, что это будет непросто. И хотя я боюсь, я всё равно всё решила.

— Ишь ты, — он с удовольствием её оглядел, взял в ладони её лицо, вгляделся в глаза — и кивнул. — Взрослая. Хоть и ревёшь по любому поводу. Надо тебе подарить что-нибудь, — сказал он решительно и встал, поднимая на ноги и её. — Пойдём-ка.

— Куда? Зачем?

— В магазин, — он вынул платок, вытер её заплаканное лицо, снял мантию с её плеч — и аппарировал в один из маленьких лондонских переулков. Маггловских. Повёл её за собой — и вскоре вывел на какую-то улицу, чистую и многолюдную. Пунктом их назначения оказался небольшой магазин. Ювелирный, поняла Гвеннит.

— Мы ищем кольцо, — сказал он продавщице. — На совершеннолетие. Покажете, что у вас есть подходящего?

Гвеннит, розовая от смущения, подошла к прилавку, даже не подумав напомнить, что семнадцать ей исполнилось уже давно, и подарок она от него уже получила. Да и не это совершеннолетие имел он в виду…

Продавщица — приятная пожилая дама с аккуратно уложенными седыми волосами, в бежевой шёлковой блузке — спросила девушку, улыбаясь:

— Какого типа кольцо хотелось бы мисс? Золото? Серебро? С камнем? Без?

— Золото, — ответил за неё Скабиор. — Жёлтое, — Гвеннит поглядела на него удивлённо: а каким же ещё может быть золото?

— Посмотрите вот здесь, — предложила продавщица. — Покажите, что вам понравится — я покажу похожие.

Гвеннит склонилась над витриной.

— Не смотри на ценники — это маггловские деньги, — шепнул ей Скабиор. Она кивнула — и начала рассматривать кольца, переходя от одной витрины к другой. И вдруг ахнула, обернулась к нему и спросила:

— А можно вот это?

— Какое? — с острым интересом спросил он.

— Вот это… которое похоже на веточку, — её глаза блестели от радостного возбуждения. — Можно?

— Это белое золото, — сказала продавщица, — очень красивая и необычная вещь… показать вам?

— Давайте, — кивнул Скабиор.

Та достала кольцо, положила его на бархатную подложку и протянула девушке. Потом наклонилась и достала из одного из ящиков палетку с похожими — белого и жёлтого золота — и разложила рядом.

У Гвеннит просто глаза разбежались. Она перебирала кольца, примеряла их, всё время оглядываясь на Скабиора и встречая его неизменную чуть насмешливую улыбку. Наконец, очень смущаясь, она призналась:

— Мне больше всего нравится это. Но оно, кажется, самое дорогое…

Кольцо выглядело довольно простым: две сплетённые белые веточки, в одно из переплетений которых был вставлен овальный почти прозрачный камень, отливающий призрачным голубым светом.

— Лунный камень, — сказал Скабиор и засмеялся. — Хорошо выбрала. Умница. Мы возьмём его, — он вытащил из кармана неожиданно толстую пачку маггловских денег и начал отсчитывать нужную сумму — продавщица, кажется, слегка удивилась, но вида не подала — мало ли… меньше знаешь — совесть спокойнее. Она упаковала кольцо в белую бархатную коробочку, а ту — в обычную, картонную, завернула её в блестящую голубую бумагу, положила в фирменный бумажный пакетик с затейливым логотипом — и протянула, наконец, девушке, с улыбкой поздравив её.

Едва они вышли на улицу, Гвеннит остановилась и, распаковав всё обратно, протянула бархатную коробочку Скабиору.

— Надень мне его, пожалуйста, — попросила она.

— Я же тебе не жених, — засмеялся он.

— Ну и что! Оно же не обручальное… надень, пожалуйста!

— Ну давай, — он вынул колечко и надел его на средний палец её правой руки.

— Я тоже куплю тебе подарок, — пообещала Гвеннит. — Заработаю — и куплю.

— Только давай без сюрпризов, — попросил он, пряча удовольствие от её слов за ухмылкой. — Я сам выберу. А то представить себе боюсь, что придёт в твою глупую голову, — сказал он, тут же её погладив — и девушка, ничуть не смущаясь, обняла его прямо посреди улицы.

Позже Скабиор много раз думал о том, что ничего подобного не случилось бы, если бы ему настолько не повезло в этот день в картах. Выиграв необычно крупную сумму, он уже от одного этого был почти что пьян, а обед с отличнейшим виски уничтожил это «почти что» — так что вечером, когда он вышел, наконец, погулять, он был возбуждён, пьян и ощущал мир лежащим у своих ног.

И тут поймал этот запах.

Он глубоко втянул в себя воздух, в котором остался еле уловимый след женских духов, скрывающий другой — настоящий. Так хорошо знакомый ему аромат… Тогда он не получил её, впрочем, не только он — но, быть может, сейчас удача окажется на его стороне…

Он тихо пошёл за ней следом — за женщиной в дорогом бежевом пальто и собранными под шапку — или уже остриженными? Жаль, если так — волосами. Та неспешно ходила от магазина к магазину — он каждый раз терпеливо дожидался снаружи, подняв воротник и отворачивая лицо от прохожих. Достаточно было запахнуть пальто, скрывая броскую одежду, и он растворялся в толпе — что Скабиор сейчас и сделал, выжидая момент.

И дождался.

Когда она проходила мимо одного из маленьких переулков, свернув в который, можно было проулками выйти в Лютный, Скабиор скользнул к ней и, загородив дорогу, попытался сорвать поцелуй. Попытался — потому что Гермиона Джин Уизли, в девичестве Грейнджер, не то, что не растеряла боевых навыков, приобретённых в школе — а напротив, приобрела новые. Бросив все пакеты с покупками, она неожиданно сильно ударила его по голени носком туфли, а когда он охнул, выхватила палочку и приставила её снизу к его подбородку.

— Я спишу случившееся на то, что вы пьяны, — сказала она, — и дам вам уйти. Убирайтесь, если не хотите настоящих неприятностей.

— Фу, как грубо, красавица, — смеясь, проговорил он. — А ты, я смотрю, и не узнала меня… что же ты ходишь одна? В прошлый раз, помнится, с тобой были рыцари… где ты их потеряла?

— В прошлый раз? — недоумённо повторила Гермиона, вглядываясь в его лицо… и вдруг узнала. Сощурившись, проговорила медленно: — Так это вы. Живы, значит.

— Жив, красавица, — радостно рассмеялся он, хищно и сладострастно облизываясь. — И очень, очень соскучился по тебе.

— Лучше бы вам уйти, — сказала она, нехорошо улыбаясь. — Иначе мне придётся сдать вас сотрудникам правопорядка, и прошлое вас всё же догонит.

— Мы амнистированы, красавица, — он вновь засмеялся. — Твоими, я слышал, стараниями.

— Но нападение есть нападение, — возразила она и добавила иронично: — Я не уверена, что вспомню все прецеденты, но, чаще всего, это год, а то и два Азкабана. Скорее, два, учитывая ваш послужной список.

— О да, — кивнул он, протягивая руку, чтобы коснуться её лица — она резко ударила по ней, отталкивая в сторону, и вызвала этим новый взрыв его хохота. — Какая горячая девочка. Ну, довольно сопротивляться — подари мне один поцелуй, красавица, и разойдёмся… если захочешь, конечно. Уверен, тебе понравится.

И опять — ничего не произошло бы, наверное, если бы… если бы на улицах в этот час было меньше авроров. Потому что один из них увидел на фоне подворотни силуэт тянущегося к женщине мужчины, потом заметил разбросанные вокруг них пакеты — а потом полыхнула белая вспышка, вырвавшись из кончика палочки, упирающийся в подбородок мужчины, от чего тот замер, а потом и упал, а женщина начала собирать свои покупки.

Арвид Долиш, единственный сын Джона Долиша, возвращавшийся в этот момент со службы, среагировал мгновенно и не задумавшись — подошёл к предположительно потерпевшей, и обратился к ней по всей форме:

— Младший аврор Долиш. Всё в порядке, мэм? Этот человек напал на вас?

— Всё хорошо, — кивнула та, выпрямляясь. — Мы уже разобрались.

— Мадам Уизли, мэм! — он вежливо поклонился. — Позвольте, я вам помогу, — он поднял заклинанием все пакеты. — Проводить вас домой?

— Спасибо, я доберусь, — не менее вежливо отозвалась она. Сын не отвечает за поступки отца, разумеется… Но очень уж она не любила этого его… за неимением другого слова, родителя. Она все понимала, но так и не сумела для себя простить этого человека за то, что тот столь усердно служил в аврорате в самые тёмные годы и никогда не задумывался над приказами и теми, кто их ему отдает. Осуждать она его не осуждала, но встречать его, так и работавшего на своём прежнем месте, ей было противно. — Всё в порядке.

— Нельзя так оставлять это, — серьёзно проговорил он. — А если бы на вашем месте была волшебница, которая не сумела бы за себя постоять?

— Вряд ли, — подумав, возразила она. — Это… пожалуй, личное.

Пожалуй… Она отлично помнила этот взгляд — он вообще не изменился за все прошедшие годы. Вот точно так же он смотрел на неё тогда, в том лесу.

И ведь, если бы их тогда не поймали, возможно, Добби бы не погиб…

Он прав, этот юный Долиш. Сто раз прав. Вполне могла бы быть на её месте какая-нибудь девчонка — и даже наверняка бывала, только ни в аврорат, ни в отдел правопорядка после не обращалась. Она не имеет права подобные вещи оставлять просто так. Никого ещё год Азкабана — тем более, такого, как сейчас, без дементоров — не убил, а вот мозги, может, на место вернёт и хорошим манерам научит.

— Так, — сказала она решительно, — вы полностью правы. Забирайте его. От меня требуется подать заявление.

— Это можно сделать завтра, если хотите, — немного смущено кивнул он. — Хотя там есть дежурный, конечно — ну, и я сейчас тоже какое-то время его оформлять буду.

— Мы сделаем это сейчас, — она уменьшила свои покупки и сложила их в сумочку. — Незачем всё это откладывать.

Вот так Скабиор и оказался в камере — не в азкабанской, конечно, а в камере предварительного заключения в самом министерстве, ласково именуемой частыми посетителями гостиницей при аврорате.

И понял, что вляпался на сей раз по-настоящему.

Потому что обычному волшебнику год или два Азкабана — да ещё без дементоров — это просто очень крупная неприятность.

А ему, оборотню — это смерть.

Алкогольная дымка спала с него еще, когда этот молодой аврор с невнятным лицом и встрёпанными волосами оформлял все бумаги и проводил первый допрос. Скабиор, едва сообразив, что его может ждать, растерял весь свой лоск и самоуверенность и покаянно сказал Долишу, что ужасно сожалеет, что был пьян, но ничего дурного, на самом-то деле, не хотел, и готов принести обиженной им женщине любые извинения. Однако аврор был неумолим — да, впрочем, Скабиор и сам знал, какова процедура, и знал, что, если уж он попал сюда, так просто выбраться не получится. А вот такие мальчишки всегда хуже всех: опыта никакого, о жизни знать ничего не знают, одно стремление выслужиться да ещё восстановить то, что сами они полагают Справедливостью и Законом. Как же он так глупо попал… И полнолуние уже вот-вот… Может, потому ему так крышу-то и снесло, вместе с черепицею, чердаком и остатками здравого смысла — он ведь осторожен обычно. Как же обидно и глупо…

Он закрыл глаза, но заснуть не мог — да и лежать не мог, вскочил через несколько минут и заходил взад-вперёд по камере. И ничего не придумать… что же ему делать? Неужели всё так по-идиотски закончится? Прятаться десять лет, пережить столько всего и всех — и сорваться на ровном месте! Идиот! И он ещё что-то говорил Гвеннит по поводу её глупости. Да она в тысячу раз разумнее его! В миллион!

Он уснул только под утро — поверхностным, нервным сном, и проснулся, едва отворилась дверь его камеры. Но нет, никаких новостей — ему просто принесли поесть…

В этот день за ним не приходили: то ли работы было много, то ли… выходные же! — вдруг сообразил он. Вчера была пятница — значит, сегодня суббота, а полнолуние завтра, с воскресенья на понедельник. Н-да… Кого-то в начале рабочей недели ждёт очень забавный сюрприз. Скабиор посмеялся бы, да как-то не выходило. Как же глупо…

Задерживали его не в первый и не во второй раз — но до сих пор ему, в общем, везло: хватали его обычно во время облав, держали потом пару-тройку дней — и выпускали, потому что в Лютном не было принято писать жалобы в аврорат, а без заявления от пострадавших никаких дел быть не может. Если, конечно же, речь не идёт об убийстве — ну так Скабиор никогда не попадался на мокром, он попадался на кражах, на грабежах да на нечестной игре, а в подобных делах без заявлений никак. А тех никогда не было — о чём заранее всегда знали обе стороны, и авроры, подержав арестованных и допросив их с разной степенью пристрастности, вынуждены бывали их отпустить.

А вот сейчас заявление было: он сам видел его. Причём, не абы от кого — а от женщины, свидетельство которой неопровержимо в нынешнем Визенгамоте, и сомнений в приговоре не оставляло: посадят его по максимуму, то есть, года на два, наверное. А, впрочем, даже если и на год… Да и на полгода — это уже не важно. Ему там больше трёх лун не прожить — ну, может, если вдруг очень повезёт, то четыре. Всё равно, это меньше полугода. Он не выйдет. Зачем же он к ней полез…

Проведя все выходные, терзаясь этими бесплодными и бессмысленными размышлениями, воскресным вечером он совершенно разделся, скрутил свои вещи в плотный комок и протолкнул их сквозь решётку, заменяющую здесь дверь, отбросив как можно дальше от камеры в коридор — зная, что будет рвать и крушить всё, до чего только сможет дотянуться, и надеясь, что их после ему вернут. Потом лёг на деревянную то ли скамью, то ли койку — и принялся ждать трансформации.

И хорошо, что не помнил, что было потом.

Потому что потом был ад: крупный волк в ярости бился о стены, разбивая о них свой лоб, и шерсть слипалась на его морде бурыми клочьями, яростно грыз решётку, рыча и воя, скрёб лапами, стирая их в кровь, каменный пол… Потом он не вспомнит прибежавших авроров, столпившихся вокруг камеры, но тогда их присутствие ещё больше сводило его с ума, рождая в нём ту жажду убийства и крови, что присуща любому оборотню, учуявшему человека. А когда эта ночь закончилась и луна, наконец, ушла, и его человеческое сознание вернулось, а тело вновь стало прежним, он едва мог пошевелиться, ощущая себя полуживым и то ли до полусмерти избитым — хотя все травмы исчезли во время трансформации — то ли просто очень больным. Без одежды ему было холодно и неуютно — но никто из наблюдавших его обратное обращение авроров не смилостивился и не бросил его вещи из коридора обратно. Их так и оставили лежать там, куда он сам их закинул: почти посреди коридора, достаточно далеко от решётки, чтобы он никак не смог до них дотянуться. Скабиор лежал на койке-скамье, свернувшись в клубок и обхватив себя руками, пытаясь хоть как-то согреться и, наконец, уснуть — но это получилось у него далеко не сразу. В конце концов, он всё же заснул, продолжая дрожать во сне.

В понедельник после ланча Арвид Долиш ждал задержавшегося с еженедельного совещания у министра Главного Аврора в приёмной. Появившись, он кивнул Долишу и, когда они вошли в его кабинет, спросил весело:

— Ну, что у вас там стряслось? Давно ждёте?

— Только пришёл. У нас там один из задержанных оборотнем оказался — вы просили сообщать о таких случаях.

— Оборотнем… да, просил, — Гарри Поттер взял протянутую ему папку, открыл… и обомлел. В отличие от Гермионы, он это лицо узнал сразу. — Скабиор, — прочитал он медленно. Потом кинул взгляд на заявление пострадавшей — и усмехнулся. Надо же, насколько причудливой бывает жизнь… Есть, что ли, некая высшая справедливость? — Оставляйте мне, благодарю вас, — кивнул он молодому человеку. — Я сам займусь. И благодарю за оперативную реакцию, — улыбнулся он, протягивая ему руку.

На взгляд Поттера, Арвид разительно отличался от своего отца какой-то почти болезненной порядочностью, странной даже в авроре — но этим он Гарри нравился. И хотя Гарри научился не спешить с выводами, но за молодым человеком (которого коллеги за твёрдые и в чём-то наивные взгляды на правду и справедливость прозвали Поттером-младшим) немного приглядывал. И знал о том, что тот нарочно выбрал один из самых непростых и не пользующихся у молодежи популярностью отделов, и о том, что отношения у него с отцом крайне непростые: ему доводилось видеть, как те порой подчёркнуто не замечали друг друга в коридорах, как ругались вполголоса где-нибудь в углу, и как Арвид брал себе все праздничные дежурства… Впрочем, в целом они держались в рамках, допустимых уставом, и все их конфликты никогда не отражались на работе.

Самому же Долишу отдавать это дело было жаль — потому что это был его первый арест… задержание — сразу исправил себя Арвид. С которым его, впрочем, накануне радостно и бурно поздравили, использовав это, как повод для небольшой импровизированной вечеринки в конце рабочей недели, на которую собрались не только штабисты, но заглянул на огонек даже сам Причард — начальник отдела особо тяжких преступлений — пожал Долишу руку, поздравил… и незаметно уговорил его срочно посмотреть пару сводок, а то у них и людей не хватает, и мало кто из них может похвастаться такими выдающимися аналитическими талантами. Комплименты он говорить умел, особенно когда хотел чего-то от кого-то добиться. И вечеринки любил и не пропускал ни одной — однако если бы кто-то, купившись на вечное его балагурство и чрезвычайно демократичную манеру общения по глупости записал бы его в категорию «своих парней», весёлых, но недалёких, он был бы сильно разочарован, ибо Причард, под всеми своими масками, был холоден и жёсток порой до жестокости.

Задерживая Скабиора, Арвид надеялся, что наконец-то сможет разнообразить свою бесконечно однообразную деятельность практически штатного аналитика чем-то другим, более приближённым к тому, чем он мечтал заниматься, когда шёл работать сюда. Но ему не повезло, и теперь он возвращался к текущим криминальным сводкам и графику загруженности патрулей, который уже давно висел на нём, словно камень на шее, к карте, на которой отмечались все происшествия за день и все расследуемые в данный момент дела, к сводкам из местных авроратов — и к отчётам, которым не было краю и которые он умел составлять быстрее и лучше всех.

Возвращаясь в кабинет, оккупированный бумагами и немногочисленными сотрудниками штабного отдела, где он нёс свою почетную службу, Арвид вспоминал своё первое патрулирование, которое запомнил навсегда — как, говоря откровенно, не он один. Он тогда только закончил учебку — собственно, это был первый день, когда он, преисполненный чувства гордости, прибыл в аврорат проходить стажировку в ранге младшего кадета-аврора.

Ему выдали форму — подогнав её по фигуре магией и предупредив, что пока ему придется походить в мантии старого образца, а потом уже, когда все бумажки на него будут заполнены и подписаны, увы, придется слегка подождать, ему непременно выдадут форму современного образца и конечно же его размера. Юный Долиш не удивился — понятно же, что новичку-кадету вряд ли выдадут всё самое лучшее. Мантия, впрочем, оказалась вполне по размеру — и хотя заметно отличалась от формы старших по званию, он счёл это вполне естественным.

— Ваше первое патрулирование будет действительно сложным, — предупредил его заместитель Главного Аврора Робардс: — вы отправляетесь сразу в Лютный. Сожалею, но людей не хватает — будьте внимательны и держите себя в руках, на провокации внимания не обращайте, но и оскорблений не спускайте. В общем, — он слегка усмехнулся, — постоянная бдительность. И зовите на помощь, если вдруг что.

С таким напутствием Арвид Долиш в яркой, пронзительно-алой мантии с вышитой на груди буквой М заступил в наряд и отправился на своё первое патрулирование.

В Лютный.

Где его уже ждали. Конечно, не конкретно его, Арвида Долиша, а просто кого-то, кто, как это обычно бывало, явится в самом начале лета на своё первое патрулирование — в алой мантии и с невероятно серьёзным лицом. Между обитателями Лютного и авроратом уже много десятилетий существовало нечто вроде негласного соглашения, по которому первые не трогали таких облачённых в алое неофитов — а за это могли позволить себя невинные маленькие развлечения за их счёт. И первыми развлекались, разумеется, «девочки» — проще говоря, шлюхи самых разных мастей.

Первая из них приблизилась к Долишу практически сразу — улыбаясь и вызывающе покачивая бедрами, пошла с ним рядом, негромко и интимно проговорив:

— Какой красивый серьёзный мальчик… и эта мантия тебе так идёт… скажи, ты теперь часто станешь нас тут охранять?

Арвид, конечно, сдержался — как и положено. Но это было только начало: через пару часов он начал ощущать себя экспонатом, выставленным на всеобщее обозрение — казалось, на улицу сегодня вышли все здешние обитатели, и лица их были серьёзны, как на похоронах.

Долиш вернулся совершенно измученным — и был встречен горячими аплодисментами.

— Вы отлично держались, — сказал ему Робардс, похлопав по плечу и пожимая руку. — Просто великолепно. И выиграли мне неплохую сумму, — он, посмеиваясь, похлопал себя по карману.

— Вы делали ставки? — с удивлением улыбнулся Арвид.

— Разумеется, — ничуть не смутившись, кивнул тот. — Мы всегда их делаем — на то, продержится ли очередной кадет всю первую смену. Я был в вас совершенно уверен — и, как видите, не прогадал.

Потом была вечеринка — на которой Арвиду с хохотом и прибаутками рассказали, что это такое традиционное посвящение, наряжать новичков в старинную алую мантию и отправлять в Лютный. И что, на самом-то деле, подобный фасон был отменен еще в бытность министром магглоненавистницы Джозефины Флинт, которая презирала в них всё, начиная с проклятого телеграфа и закачивая алыми мундирами маггловских военных чинов (видимо, было там что-то личное). Сейчас форма, конечно, другая, менее броская и на порядок удобней, однако ношение уставом давно уже в обязательном порядке не требуется; в парадной же форме аврора можно увидеть лишь по особо торжественным случаям да на собственных похоронах.

…Вообще, появление Арвида Долиша в аврорате встретили радостно — правда, немного не так, как он сам себе представлял. Первый год прошёл в тренировках и патрулях, к которым через несколько месяцев добавилась обязанность вести ежедневные сводки, потом — составление еженедельных отчётов… а потом руководство, наконец, поняло, какой бриллиант неожиданно попал к ним в руки, и что среди выпускников Райвенкло действительно куда меньше пустоголовых, нежели среди окончивших любой другой факультет.

В результате, когда через год кадетство закончилось и младший Долиш с блеском сдал экзамен, ему было присвоено звание младшего аврора и он получил направление в отдел штабного планирования, где его встретили радостным: «Парень, ты с Райвенкло! Как же мы все тебя ждали — есть дело, с которым справишься только ты!» — за которым последовало несколько коробок с бумагами, радостно взгромождённых коллегами ему на стол в первый же день работы. Как он выяснил позже, внутри находились отчёты и рапорты по всем делам, связанным с Лютным переулком за последние пять лет — а он, Арвид, должен был их все проанализировать, а потом написать один сводный — о динамике преступлений, и не забыть сдать материалы в архив — «там их давно уже ждут, но всё понимают».

И это было лишь одним из направлений его работы: как только стало понятно, что младший Долиш и вправду является хорошим аналитиком, на него радостно стали спихивать самые бесперспективные материалы: по мелкой неопасной контрабанде (вроде крыльев фей или редкой древесины для палочек), по нечестной игре (проще говоря, шулерству — корень проблемы здесь заключался в том, что ни свидетелей, ни заявлений от пострадавших тут обычно не находилось, а отчёты писались по результатам рейдов) и, конечно, по регионам — ибо что Шотландия, за исключением пожалуй лишь Хогсмида, что Уэльс, не говоря уже про Ирландию, жили достаточно автономно, и отчёты оттуда поступали порой весьма своеобразные, что по форме, что по содержанию, что даже по внешнему виду: Арвиду попадались и облитые пивом и виски, и обсыпанные какими-то непонятными порошками, и даже с грубыми орфографическими ошибками. Поначалу он крайне всему этому удивлялся, но потом быстро привык и только вздыхал иногда, сравнивая бумаги из ирландского отделения: и силы авроров, и местное ДМП там возглавляли прославленные герои войны — старший аврор С. Финниган и уполномоченный советник Д. Томас, однако насколько же эти отчёты выглядели по-разному! Объединяло их лишь одно: поступали они всегда в четверг днём, потому что, как поговаривали, единственным полноценным рабочим днём в ирландском отделении была среда. Впрочем, по сравнению с шотландскими, те были вполне читаемы — а вот эти порой бывали написаны странным языком, напоминавшим английский лишь алфавитом, в котором гэльских и скотских слов было, кажется, больше, чем собственно английских. В конце концов, устав мучиться каждый раз со словарями, он взялся за них всерьёз и не то, чтобы выучил, но, в целом, понимать научился. Так же, как и ирландский — потому что счёл неправильным не знать хотя бы основ языков, с которыми ему порой приходилось работать.

Отпустив младшего Долиша, Гарри отправился разыскивать Гермиону. Та нашлась далеко не сразу: её не было в кабинете, в приёмной у Гестии секретарь сообщил, что мадам Уизли не появлялась и здесь, Гарри не нашел её ни в одном из отделов, зато пожал массу рук и успел перекинуться парою слов с тестем. В библиотеке Гермиона также не появлялась — она обнаружилась только в лаборатории у экспертов, с которыми бурно о чём-то спорила. Он помахал ей рукой и подождал, пока они закончат — и потом, отведя её в уголок, показал ей папку и сказал с упрёком:

— А ты ничего мне не сказала!

— Ну, вот потому и не сказала, — ответила она, досадливо улыбаясь. — Гарри, пусть всё идёт, как идёт — по закону. Посадят его на год — и хватит. А за остальное он амнистирован, — напомнила она очень строго.

— Ты меня совсем плохо знаешь, — вздохнул Гарри. — Однако всё не так просто. Господин Винд — или Скабиор, как угодно — преподнёс нам этой ночью сюрприз.

— Неужели внезапно раскаялся и повесился в камере? — пошутила Гермиона.

— Не совсем, — рассмеялся Гарри. — Полнолуние было же.

— Он что… оборотень? — округлила она глаза — и добавила с сильнейшей досадой: — Нет! Гарри, скажи, что нет!

— Увы, — смеясь, развёл он руками. — Идём, поговорим где-нибудь?

— Это несправедливо! — с досадой воскликнула Гермиона, возвращая ему папку. — Идём ко мне в кабинет, — предложила она и пробормотала что-то невнятное, но, как показалось Гарри, экспрессивное не по-женски.

Они поднялись наверх и устроились у неё в кабинете на диване — Гермиона, впрочем, едва присев, тут же вскочила и заходила по комнате.

— Допустим, заявление я заберу, — сказала она раздражённо и нервно, — но это же не решение!

— Я правильно понимаю, что проблему с аконитовым в Азкабане так и не решили? — почти против воли заулыбался Гарри. Ничего смешного в этом, конечно, не было, но и спокойно смотреть на свою подругу он тоже не мог.

— Нет! — очень сердито ответила она, развернувшись к нему и уперев руки в бока.

— Так я же ещё лет… лет пять тому назад, если не больше, этим вопросом интересовался, когда судили этого, как его, Джеффри Золотого Клыка… тот еще был пройдоха, и побегали мы за ним — тогда и официальный запрос подавал… Я думал, всё давно с тех пор уже решили, это же по вашему ведомству!

— Да ну, конечно! — она тряхнула головой. — Я отлично помню, как этот вопрос рассматривали, потом комиссию создали для изучения и рассмотрения соответствующих поправок — так она до сих пор и работает!

— Пять лет?!

— Да! Статистику собирает, наверное, — ядовито сказала Гермиона. — А оборотни в Азкабане как гибли на третью луну — так и гибнут. А что ты думаешь, если нужно над чем-то вдруг сообща поработать, те же ирландцы с их двумя полноценными рабочими днями в неделю — среда и по половинке вторника и четверга — исключение? Да у нас всё ещё хуже с этими комиссиями — не просто же так говорят: хочешь похоронить любую идею — создай комиссию для её продвижения! А другого механизма не предусмотрено… Ну ничего… стану же я когда-нибудь начальником департамента — тогда разберусь с этими анахронизмами, наконец. Однако нам-то решение нужно уже сейчас, — сказала она спокойнее. — Не могу же я убить человека за то, что он пристал ко мне спьяну на улице — кем бы он ни был и что бы ни сделал мне в прошлом, так просто нельзя! Я, конечно, могу забрать заявление, — проговорила она неохотно, — но...

— Так тоже получится неправильно и нехорошо, — возразил Гарри: — Если ему это сейчас сойдёт с рук, кто поручится, что в следующий раз он не нападёт на кого-то другого? Кто уже не сумеет уложить его Ступефаем. И всё закончится кровью. Да и Долиш же там был, — покачал головой Гарри. — Он же вас видел и рапорт успел написать.

— Что он там видел… мало ли. Может, мы просто любовники и поссорились, — пожала плечами она — и засмеялась, глядя на выражение его лица. — Скитер была бы в восторге, но вряд ли подобную шутку Молли оценит, а я планировала спокойные выходные. Но ты прав: отпустить его ни с того, ни с сего мы не можем — будет неправильно и просто опасно — это же, как сигнал, что ему всё можно, тем более, бюрократическая машина уже заработала. Нет, тут надо как-то иначе… что-то придумать такое, — она с силой потёрла висок двумя пальцами. — Ты можешь придержать дело и не отправлять пока к нам на рассмотрение?

— Могу, конечно, — кивнул он. — А вообще выход всегда есть, — он вдруг подмигну ей озорно. — В конце концов, контрабанду-то никто не отменял.

— Контрабанду? — осторожно переспросила Гермиона.

— Ну да, — он засмеялся. — Не так уж оно и дорого стоит… Я вполне могу позволить себе его купить и передать туда, допустим, с целителями. Сейчас, правда, оборотней там нет… но идея мне кажется перспективной. Не могу не вспомнить сов, в голодные годы приносивших мне сладости, — сказал он очень довольно.

Они поглядели друг на друга — и рассмеялись.

— То есть ты, Главный Аврор Британии, будешь незаконно проносить в Азкабан аконитовое для оборотней? — весело уточнила Гермиона.

— Ну, может, не лично я — можно целителей попросить. Ну, а что — чем я хуже тебя? Если ты — и только ты! — можешь сначала посадить человека — а потом быстро придумать, как его вытащить, то почему я не могу заняться контрабандой аконитового для оборотней? Раз дело за пять лет с места не сдвинулось, они ещё столько же думать будут — а мы и так уже оборотней фактически только за особо тяжкие и сажаем, это же тоже не дело. Ну и, в конце концов, у нас в запасе всегда есть план с гиппогрифом, — он заговорщически ей подмигнул и засмеялся, и она через секунду к нему присоединилась.

— У меня есть ещё одна мысль, — отсмеявшись, сказала Гермиона. — Я давно размышляю об этом, да и не только я… у нас и проект готов. Но давай вечером встретимся — у меня сейчас собрание у главы департамента. Не срочно же?

— Не срочно, — кивнул Гарри.

И, попрощавшись с Гермионой, Гарри, у которого никаких срочных дел пока не было, отправился вниз — в камеру, полагая, что разговор там выйдет менее официальным, нежели у него в кабинете. И был до крайности потрясен, увидев голого спящего узника, сжавшегося в комок на голой же койке — и его одежду, валяющуюся посреди коридора. Он открыл камеру, положил одежду на пол рядом с койкой, трансфигурировал одеяло, накрыл им заключённого… вернее, пока что подозреваемого — и, вернувшись к дежурным аврорам, устроил им невероятных масштабов разнос, пригрозив, что если что-то подобное случится ещё раз, он, к лысому Мерлину, поувольняет их всех, не принимая во внимание ни выслугу лет, ни награды.

В процессе скандала Гарри успел не только остыть, но и прикинул, что нужно сначала дать мистеру Винду пару часов отдохнуть и, может быть, даже вызвать ему целителя. Он хорошо помнил, как плохо бывало Ремусу сразу же после трансформации, да и других оборотней Гарри доводилось видеть в это время, и он прекрасно осознавал, что мистеру Винду должно быть сейчас не до разговоров. Так что закончил Гарри требованием, во-первых, в Мунго отправить срочный запрос — дежурный целитель должен быть здесь в течение часа, и во-вторых, напомнил о том, что задержанному полагается еда, и что одеяло у него забирать не нужно — напротив, следует, если целитель сочтёт его нездоровым, выдать ещё и подушку, потому что больные имеют право на некоторые послабления.

Вот так и вышло, что Скабиора разбудил целитель — мужчина примерно одних с ним лет, плотный, темноволосый, с густой, коротко и весьма аккуратно подстриженной бородой, производящий впечатление человека спокойного и с чувством юмора, в характерной лимонно-жёлтой мантии (кто, ну кто придумал целителей нарядить в этот ужас? От этого цвета ведь зубы сводит и во рту становится кисло!) — и сделал это неожиданно вежливо, назвав мистером Виндом и извинившись за то, что вынужден его осмотреть. Скабиор так изумился, что даже подумал в первый момент, что всё предыдущее ему просто приснилось, а на самом деле он выпил что-то не то, из-за чего и попал в Мунго. Но нет… увы! камера никуда не делась, да и дальнейший разговор с доктором подтвердил: всё было взаправду.

— Серьёзных физических повреждений не наблюдается, — сказал, наконец, целитель. — Однако, налицо сильное магическое и физическое истощение: видимо, вы сильно поранились, и трансформация в таком состоянии отняла слишком много сил. Я дам вам зелья — они помогут быстрее восстановиться. Скажите, видите вы меня чётко?

— Вполне, — хрипловато отозвался Скабиор.

— Голова не болит?

— Не сильнее обычного, — ответил он.

— Вы, в целом, какую-то разницу с вашим привычным состоянием ощущаете?

— Сил нет совсем, — подумав, сказал Скабиор. — И нос болит, — добавил он со слабой усмешкой.

— Нос страдает особенно, когда волки в исступлении бьются головой о стены, в какой-то момент они перестают беречь морду, но, в отличие от сломанных челюстей, те же носовые раковины приходят в порядок значительно хуже, — кивнул целитель. — Кости и хрящ восстановились, но, возможно, не до конца. Давайте я посмотрю внимательнее.

— Какой вы милый, — пробурчал Скабиор, однако возражать не стал. Тот повозился с его лицом, поколдовал — и боль, обжигавшая его переносицу при каждом вдохе и выдохе, отступила.

— Слизистая не до конца восстановилась, — сказал целитель. — Я пока что снял боль — зелье пришлю вам вечером, будете делать компрессы, если такая возможность появится, или втирать, за пару дней должно всё зажить.

— Не стоит таких трудов, — издевательски сказал Скабиор. — Я тут ненадолго. Скоро переведут в Азкабан, а там вы сами должны знать, что, если разбираетесь.

— Вас пока что не осудили, — спокойно возразил целитель. — Вообще, это безобразие, разумеется, — добавил он с сожалением. — Но на моей памяти достаточно давно не сажали… возможно, ваш случай что-то изменит. Не стоит бежать впереди Хогвартс-экспресса, если машинист подрабатывает гробовщиком.

Скабиор фыркнул. Ему, определённо, нравился подход этого мистера… как его?

— Вы так добры, что я просто не могу удержаться от того, чтобы не поинтересоваться вашим именем, — проговорил он почти что вежливо.

— Тав МакДугал, славный сын шотландских гор, — кивнул тот. — Вы знаете, если мне позволят, я загляну к вам вечером — мне не нравится ваше состояние, — он поднялся. — Есть вы сейчас, конечно, не сможете, но это выпейте, — он протянул ему три флакона. — И воды я у вас не вижу — скажу, чтобы принесли, но, на всякий случай, оставлю, — он трансфигурировал почему-то металлическую кружку и наполнил её водой из палочки. — Среди зелий есть лёгкое снотворное — надеюсь, вы проспите до завтрашнего утра, — сказал он, вставая.

— Надо же, как аврорат изменился, — заметил Скабиор. — Обслуживание лучше, чем в «Дырявом Котле».

— Стараются, — кивнул целитель. — Может, что и получится, — добавил он, попрощался и ушёл, а Скабиор, увидев на полу свою одежду, с трудом поднялся, оделся, свернул пальто и, положив его вместо подушки, рухнул назад, потом выпил залпом зелья, запил их водой и почти сразу снова уснул.

Дежурного же целителя МакДугала на выходе попросили подняться наверх, к Главному Аврору — он и пошёл, тем более, это вполне совпадало с его собственными намерениями. Гарри поднялся ему навстречу, пригласил сесть и, внимательно его выслушав, тут же выписал ему многоразовый пропуск на посещения мистера Винда.

— Вы выступите на суде в качестве эксперта? — спросил он его под конец.

— Разумеется, если нужно. О чём пойдёт речь?

— О том, что происходит с оборотнями в заключении.

— Я как раз собирался поговорить с вами об этом, — кивнул МакДугал. — Они ведь гибнут там. Для оборотня даже полгода — это фактически смертный приговор.

— Я понимаю, — кивнул Гарри. — У вас есть какие-нибудь предложения, как это можно было бы исправить?

— Можно было бы давать им аконитовое зелье, — кивнул целитель. — Не так уж это и дорого: заключённых-оборотней мало. Я полагаю, министерство вполне могло бы себе это позволить.

— Да мы уже лет пять, как пытаемся этот закон провести, — с досадой сказал Гарри. — Пока без толку. А вот скажите, — он очень внимательно посмотрел на МакДугала, — вы бы готовы были относить его заключённым? Скажем так, неофициально? Как целитель. Вас же никто не проверяет там.

В общем-то, ответ он знал — не первый день работал с МакДугалом. И ответ получил ожидаемый:

— Ох, и не люблю я летать на метле… Но больше никаких сложностей не вижу. Можно, почему нет.

На этом они и распрощались — а вечером Гермиона весьма удивила Гарри.

— Значит, так, — сказала она, собирая со стола папки с изображением арфы на темно-зеленой обложке — из одной выскользнул лист с хорошо знакомой Гарри размашистой подписью «Д. Томас» — и методично раскладывая по столу какие-то списки и схемы. — Вариант, который я хочу с тобой обсудить — общественные работы. Существующая система наказаний в Волшебной Британии не просто устарела, она мхом поросла. Вот смотри: сейчас у нас в качестве наказания для всех категорий волшебников, даже тех, кого следует относить к существам, применяются либо штраф, либо тюремное заключение разной длительности, и практически за всё, что угодно. До статута по всей Британии были разбросаны тюрьмы, однако после его принятия в 1694 нам следует горячо поблагодарить Дамокла Роули, нашедшего применение Азкабану — этот садист! — Гарри удивленно приподнял бровь, а Гермиона лишь отмахнулась, — не надо на меня так смотреть, это мнение современников!

Гарри лишь улыбнулся в ответ — история магии для него всегда была чем-то до конца не постижимым. Он с трудом заставлял себя продираться сквозь текст, однако с удовольствием слушал истории, если в них не было гоблинов. Те заставляли сработать выработанный за семь лет учебы рефлекс, и Гарри выпадал из реальности.

— Так вот, этот садист, — продолжила Гермиона с блеском в глазах, — доставил себе ни с чем не сравнимое удовольствие и заодно сэкономил бюджет, наплевав на мнение всех комиссий и экспертов в этом вопросе. И только спустя пятнадцать лет уже Элдрич Диггори, чей портрет висит у вас в Аврорате в тяжелой золотой раме, Азкабан посетил, ужаснулся и попытался сделать хоть что-нибудь. Да, Гарри, ты правильно меня понял, — Гермиона желчно усмехнулась — он организовал комитет, который в том числе рассматривал и систему наказаний преступников в целом. Диггори доконала драконья оспа, а комитет по бумажкам работает до сих пор. И после — никто этим вопросом не озаботился. Я боюсь, если бы не Волдеморт, то про Азкабан бы вообще не вспомнили.

Она перевела дух и продолжила:

— Конечно, существовали мрачные средневековые альтернативы, но даже телесные наказания быстро сошли на нет. Чистокровные и состоятельные даже за убийство могли отделаться крупным штрафом, а дементоров на острове нужно было кормить. В итоге имеем то, что имеем. И совершенно не ясно, что делать с теми, кого не за что сажать надолго, а взять с них в принципе нечего. Да те же оборотни — в нашей ситуации, будь Винд обычным волшебником, его бы посадили на год-полтора, и было бы это справедливо и, я считаю, правильно. Но он — оборотень. И мы с тобой понимаем, что отправить его туда всё равно, что приговорить к смерти. А оштрафовать его не получится — что с него, кроме наглости, взять-то? В общем, вопрос о том, что обществу необходима новая форма наказания, стоит, как никогда, остро, и я собираюсь его поднять, — с горящими глазами она взяла один из своих списков и протянула его Гарри.

Там четким разборчивым почерком, словно в школьном эссе, было написано: «Общественные работы — новая форма наказания, промежуточная между денежным штрафом и тюремным заключением. Плюсы:

а) Гуманно: можно не отправлять в Азкабан мелких преступников, которые не совершили серьёзных преступлений, но которых суд не может просто так отпустить, а штрафа их преступления или не предусматривают (против личности), или он им не по карману;

б) Экономит бюджет — не нужно тратиться на содержание преступников в Азкабане, более того: они сами приносят пользу, в том числе и финансовую;

в) Позволяет социализировать преступников, которые зачастую ещё не полностью потеряны для общества;

г) Частично решает проблему с оборотнями, для которых даже краткое заключение в Азкабане заканчивается смертью — хотя проблема эта куда серьёзнее и требует поправок к закону об отбытии наказаний и выдаче им в тюрьме аконитового зелья».

— Это краткое изложение пояснительной записки к проекту закона, — сказала она, вздыхая. — Некоторые члены Визенгамота имеют привычку засыпать на третьем листе официального текста, приходится упрощать. Саму записку я ещё не закончила, но раз сейчас подвернулся настолько удобный случай, скажем, сделаю за неделю или за десять дней. Не хочу я его сажать, — упрямо сказала она. — Да и не за что, на самом-то деле, — она вздохнула. — Он же не то, чтобы действительно на меня напал с палочкой наперевес — это было, скорее, приставание. Наглое и грубое, разумеется — но всё-таки. А за это в Азкабан отправлять всё же нельзя. Будь на его месте кто другой, я разве стала бы писать заявление?! — воскликнула она горячо. — Но ведь он же преступник… Гарри, я когда увидела его — вспомнила, как они нас отыскали тогда, вспомнила Беллатрикс… и Добби… Вырубила его на голых инстинктах, — она глубоко и прерывисто вздохнула. — А потом подумала, что… но мы уже обсуждали это. И теперь, конечно, сажать его никуда нельзя…

— Да почему? — засмеялся Гарри. — Я уже и с целителем договорился: если что, он ему будет доставлять аконитовое. Но идея отличная — а то Флетчер меня уже просто замучил. А так, может, пометёт улицы с месяц — и в другой раз задумается. Главное, чтобы метлу не стащил…

— А ты с ним так и возишься всё? — удивилась она.

— Да я его раз в несколько месяцев вижу! — с досадой воскликнул Гарри. — Шучу уже, мол, Флетчера не повидал — квартал не закрыл. И сажать его жалко — и сил уже никаких нет терпеть. Так что я очень надеюсь, что этот закон пройдёт — иначе я Мундангуса просто придушу однажды, руками и безо всякой магии.

На следующий день Гарри вновь отправился в камеру к мистеру Винду. Тот уже не спал, хотя и лежал, кутаясь в одеяло — но при появлении Гарри сел. Выглядел он скверно: бледный, с покрасневшими веками и серыми кругами вокруг глаз, с сухими, потрескавшимися губами — но когда он заговорил, голос звучал вполне бодро, а глаза, казавшиеся чёрными от расширенных почему-то зрачков, блестели, хотя блеск этот можно было счесть лихорадочным.

— Господин Поттер, — вполне вежливо поздоровался он.

— Я вас помню, мистер Винд, — сказал Гарри сходу. — Это ведь вы нас тогда поймали.

Вдохновляющее начало… А, с другой стороны, зато честно — и никакой вид делать больше не надо. Скабиор пожал плечами и закрыл слезящиеся от яркого света глаза, сказав равнодушно:

— Благодарствуйте за откровенность. И что теперь?

— Я пришёл просто поговорить, — мирно проговорил Гарри. — Вас задержали за нападение. Могу я узнать…

— …как я дошёл до жизни такой? — раздражённо спросил Скабиор, не открывая глаз и не видя поэтому удивления на лице собеседника. — Валяйте. Что бы такого интересного вам рассказать, господин Главный Аврор и Спаситель Всей Магической Британии?

— Мадам Уизли не настаивает на вашем заключении в Азкабан.

— О как! — от удивления он даже глаза открыл. — Как это мило… А что так вдруг?

Это было невероятно глупо — так разговаривать, но его почему-то ужасно разозлило это «не настаивает». Словно бы он даже серьёзного отношения не заслуживает: тварь же, не человек, что с него взять. Существо неразумное… не будем настаивать на наказании — высечем да отпустим, нельзя же всерьёз к нему относиться.

Гарри крайне удивился его реакции: во-первых, потому, что сам при всём желании не мог найти в этих словах ничего оскорбительного, а во-вторых, потому что ну уж очень та была неуместной.

— Вы против? — усмехнулся Поттер. — Хотите непременно попасть в Азкабан?

— А что, у нас подобные вещи уже миссис Уизли решает? — насмешливо поинтересовался Скабиор. Его несло, конечно: тут свою роль сыграло и недавнее полнолуние, и зелья, наверное, и общий идиотизм ситуации, в которую он сам себя загнал… и надо бы было остановиться, да не хотелось ни капли. Хотелось зло высказать в лицо сидящему перед ним человеку всё, что он думал про них — волшебников, которые почему-то присвоили себе право называться людьми, отняв это же право у оборотней — просто потому, что их, волшебников, было больше. — Не знал. Я тронут. Правда.

— Не «миссис», а Мадам Советник, — сухо поправил Гарри, спрятав внутреннюю улыбку за внешней суровостью. Это сработало — Скабиор распахнул глаза и преувеличенно вежливо проговорил:

— Нижайше прошу прощения… я не знал. Конечно, мадам советник. Я тем более тронут.

— Мистер Винд, — Гарри всё-таки не стал сдерживать недоумение, — потрудитесь объяснить ваши слова, пожалуйста: вы предпочли бы заключение в Азкабане, даже не узнав, какова альтернатива?

— Ну, что вы! — он с показным смирением склонил голову — и крайне неприятно рассмеялся, вскидывая её вновь. — Вы не поверите, господин Главный Аврор, но мы, твари, тоже любим жизнь! Так что, да. Я, разумеется, хочу знать альтернативу. А то мы, оборотни, крайне скверно переносим заточение. А вы же не то, что на аконитовое не расщедритесь — даже не обездвижите, верно? Такие хлопоты ради какой-то тёмной твари — как можно?

— Мистер Винд, — спокойно сказал Гарри, вставая, — я вижу, вы не настроены на разговор. Мы побеседуем позже, когда вы будете в лучшем душевном расположении и сможете адекватно меня воспринять.

— Ах, ну конечно же, — он тоже поднялся, но его повело: голова закружилась, перед глазами поплыли яркие пятна, и он, зашатавшись, упал назад — Гарри шагнул было его поддержать, но тот даже в нынешнем своём состоянии шарахнулся от него с такой силой, что буквально впечатался в стену. Поттер отступил, а потом и вовсе молча пошёл к двери, когда его остановило бессильно-яростное: — Можете позволить себе быть благородным, да?

— Да, могу, — он остановился и обернулся, по опыту зная, что люди в таком состоянии порой могут рассказать много интересного. — Полагаю, это право я заслужил.

— Разумеется, — Скабиор усмехнулся и провёл подрагивающей рукой по горячему своему лбу — зелья, что ли, так странно на него подействовали, ведь, вроде бы прошли уже те отвратительные первые сутки, что же он делает-то? А, с другой стороны, и ладно, что ему терять-то уже — и святая Моргана, как же он ненавидит всех этих чистеньких благородных лицемеров, родившихся в старых богатых домах и знать никогда не знавших, что такое по-настоящему выживать. А этот подросший мальчик-герой — хуже всех. Потому что видно же, насколько он не сомневается в своём праве судить, карать и миловать — по собственной воле. — Конечно же, заслужили. Вы же герой. Мистер Поттер.

— Вам это неприятно? — спрятав улыбку, спросил Гарри, возвращаясь к нему и вновь садясь на им же трансфигурированный стул. — Героев не любите?

— Ну что вы, — нервно рассмеялся Скабиор. — Как можно вас не любить? Вас все любят. Вся Британия. Все люди! Ай, ошибочка — я-то не человек… всё время из головы вылетает… так, знаете, сложно привыкнуть к этой мысли…

— Не я назвал вас тварью, — сказал Гарри. — И я не считаю это деление справедливым.

— Я должен пасть ниц от подобного благородства? — глумливо поинтересовался Скабиор. — Сам Гарри Поттер не считает справедливым называть меня тварью!

— Не именно вас, — поправил его Гарри. — Вообще оборотней.

— О-о, — Скабиор отвесил шутовской поклон — слишком резко, голова вновь закружилась, и он едва не стукнулся лбом о скамью, но удержался в последний момент. — Как это невероятно щедро! Я потрясён.

— Вы так сильно не любите именно меня, или вообще всех авроров? — поинтересовался Гарри.

— Берите шире, господин аврор, — расхохотался Скабиор, снова проводя ладонью по лбу, словно стирая несуществующий пот. — Я, знаете, вообще волшебников не люблю. Да и людей, в целом — не очень. Мы, твари, такие неприятные существа… Или мы, существа, такие мерзкие твари… Так странно, да — не любить тех, кто тебя презирает?

— А Лорд был объективней и вас не презирал, как я понимаю? — медленно спросил Гарри.

— А Лорд презирал вообще всех, — хохотнул Скабиор, даже не заметив этого «Лорд» вместо «Волдеморт». — Что нас, по сути, уравнивало.

— Какая интересная мысль, — очень серьёзно проговорил Гарри. — Поэтому его поддержало так много оборотней?

— А вы как хотели? — усмехнулся Скабиор. — Сначала ставите на нас клеймо тварей — а потом удивляетесь, что мы себя соответственно и ведём? Серьёзно? Да вы идиоты, господа волшебники!

— Пожалуй, — кивнул Гарри. — Практически поголовно.

— А раз идиоты — тогда и получайте то, что получили. Лорд был той ещё тварью, конечно — но он громил этот ваш мир, — сказал Скабиор со злым и яростным удовольствием. — И мы ему в этом с удовольствием помогали. Так что я сдохну, конечно, в этом вашем Азкабане — но меня будет очень радовать мысль, что я всё это вам сказал прямо в глаза, — добавил он почти с ненавистью.

— Кстати об Азкабане, — кивнул Гарри. — Не знаю, что решит суд, но речь идёт об общественных работах. Но, даже если и нет — есть у нас пара идей с аконитовым зельем, так что сдохнуть там вы, разумеется, сможете, но уж точно не по причине своего оборотничества.

— Как благородно, — устало проговорил Скабиор, роняя голову на стену, на которую опирался плечами. — Ну и отлично. С удовольствием отведаю крошек со стола вашей щедрости. Какой у нас милый аврорат нынче, — он усмехнулся. — Не сравнить со старым с прежним.

— Да, верно, — кивнул Гарри. — Вас ведь задерживали, и даже неоднократно… но обвинения, если я правильно помню, ни разу не выдвинули.

— Ну, ваши любили нас ловить, — фыркнул Скабиор. — Это весело же: устроить облаву в каком-нибудь публичном или игорном доме, притащить всех к себе. И попрактиковаться в том, как лучше бить обездвиженного. По почкам или, может быть, по коленным чашечкам. Вы знаете, в разное время в моде были различные методы.

— Я смотрю, вам хватает опыта оценить подобные вещи — сказал Гарри невозмутимо, — вы же в своё время были очень успешным егерем… вам платили по пять галеонов за пойманного — вы должны были просто озолотиться! Зря вы тогда не отвели в министерство нас, — слегка улыбнулся он. — Получили бы большую награду. Почему, кстати? — поинтересовался он со спокойной улыбкой. — Почему вы тогда отвели нас не в министерство, а к Лорду?

— А вы Грейбека спросите, — пожал плечами Скабиор. — Хотя он ведь умер в этом вашем Азкабане… Ну, обратитесь к медиуму — авось, поможет. Но это было забавно — как ваша подружка визжала, — добавил он, насмешливо глядя Гарри в глаза. — Жаль, потом этот глупый домовик всё испортил — надеюсь, миссис Лестрейндж в него всё же попала.

— Попала, — сухо кивнул Гарри, вставая. — Я думаю, мы, в целом, закончили.

Скабиор поглядел на него, прищурившись, с удивлением понимая, что, кажется, внезапно пробил-таки его броню, причём в самом неожиданном месте.

— Это был ваш домовик? — спросил он.

— Нет. Добби был свободным эльфом и моим другом, — ответил Гарри, спокойно глядя ему в глаза — и смутив, в свою очередь, этим уже его самого. Скабиор вновь прижал ладонь ко лбу, потом потёр пальцами глаза — веки горели, как бывает при сильном жаре, да и дыхание отвратительно горячило на выдохе верхнюю губу. Он уже и забыл это гадкое ощущение — в детстве такое бывало, когда он сильно болел, но с шестнадцати лет подобного никогда не случалось. И вот… Так, что ли, умирают в Азкабане? — Я вижу, вы нездоровы, — услышал он голос Поттера. — Я попрошу снова прислать вам целителя и, пожалуй, не стану сегодня заполнять протокол — когда вы придёте в себя, мы поговорим снова.

— Правда глаза колет, да? — усмехнулся Скабиор.

— Я бы тоже злился на вашем месте, — кивнул Гарри. — Но никто из волшебников не виноват в том, что с вами случилось, — сказал он твёрдо. — Их тоже можно понять.

— Их? — очень удивлённо переспросил Скабиор. — Почему «их»? Или герои — не волшебники?

Гарри вдруг рассмеялся.

— В каком-то смысле вы правы. Я ведь у магглов вырос, и до одиннадцати лет знать ничего не знал ни про каких волшебников. Наверное, где-то в глубине души я так и остался тем маггловским мальчиком.

— Вы же Поттер, — так же удивлённо проговорил Скабиор. — Какие магглы?

— Мои родители погибли, — напомнил Гарри. — Меня вырастила тётя — а она маггла.

— И каково вам было попасть в этот мир в первый раз? — спросил Скабиор с любопытством. Гарри сел обратно на свой стул и ответил:

— Очень странно. И очень волшебно. Я только не понимал, почему все на меня смотрят… Я тогда ничего не знал ни о Волдеморте, ни о волшебниках. И, в общем-то, это было невероятно здорово, — он улыбнулся.

Они замолчали. Скабиор вновь устало закрыл глаза — силы резко закончились, и ему захотелось темноты и тишины, но если последняя должна была наступить с уходом Главного Аврора, то первая здесь просто отсутствовала: к ночи освещение лишь приглушали, но не гасили полностью.

— Что за общественные работы? — спросил Скабиор после долгой паузы.

— Это пока что просто идея. Проект, — пояснил Гарри. — Но если он пройдёт, то вместо годового, к примеру, заключения в Азкабане вы просто подпишете магический контракт о том, что в течение определённого времени будете исполнять некоторые виды полезных работ — не знаю пока, что это будет конкретно: возможно, вам придётся мести улицы или что-то такое…

— Как у магглов, — кивнул Скабиор, крайне удивив своей осведомлённостью Гарри.

— Вы разве магглорождённый? — спросил тот. Скабиор, так и сидящий в закрытыми глазами, пожал плечами:

— Нет. Но это же не значит, что я идиот. Я не так мало знаю о магглах.

— Понятно. И как вам такая идея? — улыбнулся Гарри.

— Хорошая, — вполне по-человечески отозвался Скабиор и добавил искренне: — Я не собирался делать что-либо дурное миссис Уизли. Напугать — да… тоже, конечно, нехорошо, вернее не так хорошо, как мне в тот момент казалось — но всё же на Азкабан, как по мне, не тянет.

— Я согласен. И она тоже, — он вновь улыбнулся. — Поэтому, я надеюсь, что проект на суде рассмотрят и примут. И было бы проще, если бы вы вели себя там… чуть потише.

Скабиор приоткрыл один глаз и оценивающе посмотрел на Главного Аврора — но нет, на его лице не было и тени насмешки.

— Ладно, — кивнул Скабиор. — Можно и потише. А сейчас я бы лёг и поспал, если мы закончили, — попросил он.

— Я пришлю целителя, — повторил своё обещание Гарри, снова вставая и трансфигурируя стул в подушку, которую молча положил на край койки и, попрощавшись, вышел, провожаемый заинтересованным взглядом подследственного.

Скабиора, задремавшего почти сразу после ухода Главного Аврора, разбудил лязг двери и знакомый уже голос целителя:

— Что тут у нас?

Он трансфигурировал себе табурет, сел рядом с койкой и попросил:

— Повернитесь, пожалуйста, на спину — хочу осмотреть вас.

Скабиор повернулся, но глаза открывать не стал — свет был неприятен даже сквозь закрытые веки.

— Боюсь, это моя вина, — сказал МакДугал покаянно. — Я, видимо, неправильно рассчитал дозировку. Оборотням очень трудно подобрать верную дозу: зелья на вас действуют сильнее, чем на волшебников. С магглами обратная проблема — но они изучены лучше. Я дал вам стимулирующее и восстанавливающее — и, похоже, перегнул палку. Отсюда жар и, по всей вероятности, некоторая нервозность. Если вас допрашивали в таком состоянии, и вы сказали что-то не то, полагаю, этот допрос можно признать недействительным: я засвидетельствую, что вы были не вполне адекватны и не можете нести ответственности за свои слова.

— Как мило, — усмехнулся Скабиор. — А я уже голову сломал, что со мной. А это просто вы идиот, оказывается.

— Определение, строго говоря, не слишком точное с медицинской точки зрения, — добродушно отозвался целитель, — но если использовать его в том же смысле, что делали древние греки, вы удивитесь, насколько вы недалеки от истины.

— Не любите людей? — с явным интересом спросил Скабиор, открывая глаза и рассматривая целителя.

— Не то, чтобы не люблю, — сказал тот, ничуть не удивившись тому, что его поняли, и смешивая что-то в небольшой прозрачной колбе, — и не то, чтобы именно людей… Скорее, предпочитаю любить всё наше славное и многообразное общество на расстоянии, социум меня утомляет. Выпейте-ка, — целитель протянул ему результат своих манипуляций. — Думаю, это должно помочь… И надеюсь, что теперь рассчитал всё правильно.

— А я-то уж как надеюсь, — усмехнулся Скабиор, залпом выпивая зелье — довольно мерзкое, кстати, на вкус. И тут же сообразил, что не ел ничего уже почти двое суток — и немедленно ощутил голод. — А здесь кормят вообще? — поинтересовался он тут же.

— Тоже моя вина, — склонил голову МакДугал. — Я просил пока что вас не кормить. Потерпите до завтра, пожалуйста.

— Воды хоть дайте, — попросил Скабиор. — Или тоже нельзя?

— Учитывая предыдущую передозировку — нельзя, — сокрушённо кивнул целитель. — Но я усыплю вас, чтобы было полегче.

— Можно хоть рот прополоскать? — почти жалобно попросил он.

— Боюсь, вы не сдержитесь и проглотите воду, — сокрушённо проговорил МакДугал. — Придётся потерпеть. Мне очень жаль. И поскольку я чувствую себя виноватым перед вами — я готов завтра лично доставить вам завтрак или обед. Что пожелаете… в разумных пределах, — добавил он с улыбкой, от которой в уголках его глаз проявились многочисленные морщинки. — Я не настолько богат, чтобы быть в состоянии позволить что-нибудь экзотическое, — пояснил он.

— Лучше обед, — подумав, сказал Скабиор, чувствуя, как утихает жар и проясняется, наконец, в голове. — На завтрак я, думаю, буду готов съесть даже собственное пальто, — он усмехнулся. — А на обед я хочу мясо — хороший кусок жареного мяса с кровью. Можно без ничего — ну, или если правила позволяют, я выпил бы огневиски.

— Я тоже не знаю, что говорят на этот счёт местные правила — и не вижу смысла этот вопрос выяснять. Вы какой виски предпочитаете?

— Да любой, — усмехнулся Скабиор. — Хотя если расщедритесь на Огденский — оценю.

— А на гарнир что предпочитаете? — поинтересовался МакДугал, и в его карих глазах мелькнул смех.

— Французскую картошку. Я банален, — он закинул согнутую правую руку за голову и, устроив голову на сгибе локтя, с любопытством посмотрел на целителя. — У вас зубы не сводит от этого цвета? — поинтересовался он неожиданно.

— Да я обычно мантию не ношу, — улыбнулся тот добродушно. — Это уж сюда я нарядился официально.

— А я полагал, что все целители обязаны так ходить в Мунго. Разве нет? А если пожалуется кто?

— Мои пациенты не склонны жаловаться, — улыбка целителя стала шире.

— Вы работаете со слабоумными и немыми? — насмешливо спросил Скабиор.

— Я работаю с мёртвыми, — не менее насмешливо отозвался МакДугал. — Устанавливаю в сложных случаях причину смерти и изучаю внутренние повреждения от проклятий и ядов.

— То есть я уже, можно сказать, покойник? — развеселился Скабиор. — Раз прислали вас?

— А я по совместительству исполняю обязанности тюремного врача… в смысле, являюсь внештатным сотрудником аврората, как целитель, — пояснил тот.

— Сами придумали? Совмещать? Или это такой добрый министерский юмор?

— Ну, это и прежде практиковалось, — туманно ответил МакДугал. — Я вижу, вам лучше. Сейчас дам вам снотворное — проспите до утра. Давайте заодно нос посмотрю, — он придвинулся ближе и вынул палочку. — Да, заживает неплохо, — кивнул он. — Всё-таки у оборотней потрясающая регенерация, — добавил он восхищённо.

— Тоже такую хотите? — усмехнулся Скабиор. — Присоединяйтесь. Могу подсобить. По дружбе.

— Вы знаете, — очень заинтересованно проговорил МакДугал, — я бы с удовольствием поизучал эту особенность вашего организма на вас, например — если бы вы согласились.

— У вас подопытных мало? — удивился Скабиор. — Вроде, в Мунго регулярно аконитовое выдают — неужели несчастные вам отказывают?

— Ну, это как-то неэтично, — неожиданно отозвался целитель, — делать подобные предложения тем, кто не сочтёт себя вправе ответить «нет». Вы вот — другое дело.

Во взгляде, который Скабиор бросил на него, явственно проглянуло уважение.

— Я подумаю, — кивнул он. — Но мне-то с этого будет что?

— Аконитовое вы, как я понимаю, не пользуете? — полуутвердительно проговорил целитель. — Даже не знаю, что вам предложить… а что бы вы сами хотели?

— Я подумаю, — повторил Скабиор. — Хотя я не горд и принимаю деньгами.

— Я подумаю, — эхом отозвался целитель и протянул ему небольшой флакон. — Это снотворное. Выпейте — и я пойду, — он поднялся — суставы хрустнули, он потянулся и потёр поясницу. — И кстати — никому сообщить не нужно, что вы арестованы? Можете написать — я отправлю.

— Вот за это спасибо, — серьёзно отозвался Скабиор. — Есть бумага и карандаш?

МакДугал протянул ему свой блокнот — очень странный, не в линейку, не в клетку, а в кружочек — в ровные ряды аккуратных бледных кружочков. Увидев удивлённый взгляд Скабиора, он пояснил:

— Люблю необычную канцелярию. Это японский.

— Никогда такого не видел. Классный. — Скабиор набросал несколько строк, вырвал листок, сложил трижды и протянул маленький прямоугольник целителю. — Надеюсь, читать не станете.

— Имя-то адресата напишите, — напомнил МакДугал.

* * *

Сова нашла Гвеннит у неё дома: девушка уже почти спала, когда та начала возмущённо биться в закрытое окно. Пришлось вставать и впускать птицу — та спокойно позволила снять с лапы бумажку и важно устроилась на подоконнике, явно ожидая ответа. Девушка развернула сложенный в несколько раз листок: «Гвен! Не вдаваясь в детали и радуясь, что я не увижу твоих вечных слёз: с вечера пятницы я арестован за нападение на миссис Уизли, за что мне грозит до двух лет Азкабана. У меня есть некоторые основания полагать, что всё обернётся не столь фатально, но если всё-таки да, то сделай следующее: если тело тебе вернут, сожги его и развей где-нибудь над островом, бумаги можешь прочитать и оставить себе, но то, что не нужно — тоже сожги, так же, как и те вещи, что тебе не захочется тоже оставить. А домик твой, если хочешь. Будь счастлива и никогда никого не бойся. К.»

Прочитав записку, Гвеннит пришла в полный ужас. Она несколько раз перечитала написанные знакомым каллиграфическим почерком строчки и прижала листок к лицу, лихорадочно соображая, что она может сделать. Собственно, ничего, кроме как броситься в ноги к миссис Уизли, ей в голову не приходило — но о которой из них идёт речь? Гвеннит даже толком не знала, сколько их — пять? Четыре? И она даже представить не могла, как и зачем Скабиору понадобилось нападать на одну из них — разве что, он был сильно пьян, и это было на самом деле не нападение, а приставание… но всё равно странно. Он всегда был по-своему вежлив с женщинами… что же случилось? Но вот, кстати, сова же ответа ждёт… Гвеннит взяла чистый лист и написала: «Крис! Которая из миссис Уизли? Я попробую убедить её забрать своё заявление! Скажи мне, чем я могу помочь тебе? С кем поговорить? Гвен.» Потом свернула письмо в трубочку, обвязала ленточкой, привязала к совиной лапе — и выпустила птицу, оставив, на сей раз, окно открытым, не зная ещё, что ответа на это письмо она так и не получит.

Она легла спать, но уснуть, разумеется, не смогла, — так и пролежала всю ночь, ворочаясь, плача и ведя бесконечные разговоры то с неизвестной миссис Уизли, то с самим Скабиором.

* * *

А тот проснулся достаточно поздно — от шума открывающейся двери. Завтрак… Он даже во сне чувствовал себя голодным, и горячую овсянку — кстати, на удивление прилично приготовленную — проглотил, даже ещё не проснувшись толком. К ней прилагался довольно большой кусок хлеба, блюдечко с джемом и кружка обжигающе горячего кофе. По сравнению с тем, как кормили, когда он гостил в этих апартаментах ранее, еда была королевской — и он даже любезно поблагодарил совсем молоденького аврора, который зашёл через полчаса за пустой посудой.

— Кофе ещё хотите? — спросил тот.

Это было уже вообще запредельное что-то — Скабиор изумлённо моргнул, но отказываться не стал — и получил к такому же горячему кофе ещё и кусок лимонного кекса.

— Прекрасный завтрак, — осторожно подбирая слова, сказал он. — Тут всегда так?

— Как правило, да, — кивнул мальчишка. — По воскресеньям обычно какао дают — а еда та же самая.

— Ух ты, — искренне восхитился Скабиор. — Ну, спасибо.

— Пожалуйста, — очень вежливо ответил аврор — и ушёл.

На самом деле, это была всё-таки не совсем правда: еда-то была такая, но вот приносили её нередко остывшей, да и кофе бывал похуже, и джем не всегда доходил до своих адресатов — но после устроенного Главным Аврором разноса дежурные, на всякий случай, ходили вокруг этого заключённого буквально на цыпочках. А уж когда кто-то вспомнил Ремуса Люпина, который был, как они слышали, оборотнем и личным другом мистера Поттера, Скабиору перепал тот самый кусок кекса — но он, разумеется, никогда этого не узнал.

А дальше, собственно, делать ему было все равно нечего, и он то валялся на койке, то слонялся по камере — маленькой, но всё-таки позволяющей сделать несколько небольших шагов.

Посему появление Главного Аврора Скабиор встретил почти с воодушевлением. Чувствовал он себя отлично, а потому повёл себя соответственно: поздоровался очень вежливо, сел ровно — и первым же делом принёс извинения за вчерашнее.

— Целитель сказал, что напутал с дозами, и я был не совсем в себе, — пояснил Скабиор. — Я плохо помню, что вчера говорил — прошу простить, если был груб.

— Я бы так не сказал, — кивнул Поттер. — Всё в порядке. Однако давайте начнём допрос. Расскажите, что произошло между вами и потерпевшей стороной в лице мадам Уизли…

Дальше не было ничего интересного: Поттер спрашивал, Скабиор отвечал, обстоятельно, как мог, подробно — и очень, очень раскаиваясь.

Причём, для разнообразия, раскаиваясь действительно искренне. Потому что был совершенно согласен с тем, что ничего глупее, чем выкинуть то, что он выкинул, даже нарочно придумать было нельзя.

— Вы очень убедительны, — сказал, наконец, Гарри, останавливая самопишущее перо. — В целом, я готов согласиться с тем, что подобная выходка не тянет на Азкабан — но нападение всё же было, и то, что вы были пьяны — скорее, ухудшает ваше положение, нежели облегчает его.

— Я заслуживаю за это смерти? — усмехнулся Скабиор.

— На смерть в любом случае можете не рассчитывать, — ответил Гарри. — Если мы не договоримся об общественных работах, вы будете получать аконитовое зелье непосредственно в Азкабане.

— Ну что ж… Это выход, — кивнул он. — За всё надо платить. Всё верно.

— Верно, — тоже кивнул Гарри. — Я передам дело другому аврору: мы с вами оба знаем, что к вам я крайне пристрастен, и вряд ли смогу что-то с этим поделать — я тоже человек. Но вы заслуживаете объективного разбирательства, так что завтра у вас будет новый следователь.

— Да и не к лицу господину Главному Аврору заниматься такими мелочами, — кивнул Скабиор. — Я понимаю.

— А вы хотите, чтобы именно я этим занялся? — удивлённо усмехнулся Гарри. — Прекрасно зная, что я буду, пожалуй, наименее объективен из всех?

— Вы-то? — позволил себе улыбнуться Скабиор. — Вы как раз будете самым объективным — как раз потому, что пристрастны. И если мне и вправду светит избежать Азкабана — то только с вашей подачи. Но вы не занимаетесь такой мелочёвкой.

— Ну, хорошо, — сказал Гарри, пожимая плечами. — Времени много это не займёт — я возьму ваше дело. По старой памяти, — добавил он без улыбки. — Если вы ответите на пару вопросов без протокола.

— Спрашивайте, — пожал тот плечами.

— Почему вы тогда стали егерем?

— А почему нет? — удивился Скабиор. — Вполне официальный заработок… это же министерство придумало.

— Егеря амнистированы. Что бы вы мне сейчас ни рассказали об этой вашей деятельности, — не удержался он от усмешки, — осудить вас за это уже невозможно. Могу отдельно пообещать лично вам — я не стану преследовать вас за это. Но я хочу понять. Всегда хотел. Почему?

— Я же ответил: официальный и несложный заработок.

— Но вы же знали, как это — быть на их месте. Знали, как это — быть вне закона. Почему же вы не приняли их сторону? Или хотя бы могли их просто не трогать?

— Вы не видите разницы? — усмехнулся Скабиор. — В самом деле?

— Между положением оборотней при старом министерстве и магглорождённых при Волдеморте? Вижу. Вторым было ещё хуже.

— У них был выбор, — пожал плечами Скабиор. — И если они были настолько глупы, что делали тот, который делали — это их проблемы.

— Какой выбор?

— Уйти обратно в свой мир, — насмешливо проговорил Скабиор. — Там их никто не стал бы искать: невозможно найти неколдующего волшебника среди магглов. Да и не стал бы никто, — повторил он. — Вольно же им было идти в леса, где они и жить-то не умели. Это у нас никакого выбора нет. А у них — сколько угодно. Так что не стоит равнять нас — не выйдет.

— Уйти в маггловский мир и не колдовать — это вы называете выходом? — усмехнулся Гарри.

— Да, называю! Ну, раз уж всё было так плохо. Я знаю, как живут магглы — нет в этом ничего такого ужасного. Потерпели бы.

— О да. Потерпели. До первого магического выброса, — кивнул Поттер. — До него — да, вполне можно прятаться и не колдовать. Позволю себе напомнить вам, что бывает со взрослым здоровым волшебником, если он не колдует долго: а бывает с ним магический неконтролируемый выброс. Как в детстве. Который, разумеется, тут же фиксируется министерством — и тогда здравствуй, магглорождённый, мы так долго тебя искали, — он усмехнулся. — То есть, вы полагаете, что они должны были не просто рисковать сами, скитаясь и прячась — но и свои маггловские семьи подвести под удар, я правильно понимаю? Я допускаю, что лично вы сделали бы именно так, но большинство людей подобного не захочет, — закончил он очень спокойно.

— Бедные магглорождённые, — не удержался Скабиор, хотя на самом деле ему вдруг стало вовсе не весело. Но нужно же было держать лицо перед этим Главным Аврором.

— Их травили, — жёстко сказал Гарри. — Продавали, как животных — поштучно. По пять галеонов, как я уже говорил. И я действительно не понимаю, почему это делали такие, как вы — те, кто знал, как это — быть по ту сторону.

— Я уже сказал вам — это другое, — с трудом сдерживая раздражение, преувеличенно вежливо отозвался Скабиор, сунув руки в карманы, чтобы спрятать сжатые кулаки.

— Я так и не понял из ваших слов: в чём, собственно, разница? Вы были, по сути, почти вне закона — теперь там же оказались они. Ваше положение при этом, сколько я помню, официально не изменилось — хотя оно было несколько лучше: оборотней просто за сам факт существования тогда не арестовывали. Мне всегда казалось, что как раз вы должны были бы сочувствовать им, и, если не помочь, то хотя бы остаться в стороне от подобного зверства.

— Да с какой стати нам помогать им? — вспылил всё-таки Скабиор, отгоняя этой резкостью некстати лезущие ему в голову мысли. — Тем, кто ещё вчера плевал нам вслед, ничуть не задумываясь о том, что мы тоже люди? Только потому, что им вдруг на своей шкуре довелось попробовать, как это — быть вне закона? И что-то я не слышал, чтобы после войны кто-нибудь из магглорождённых, которые, по вашим словам, оказались тогда на одной стороне с нами, помог хоть одному оборотню. А я бы знал, если б такое было — у нас подобная история стала бы весьма популярной. Или я чего-то не знаю?

— Люди боятся оборотней, — помолчав, сказал Гарри.

— Вы себя-то слышите, господин… Поттер? «Люди» боятся «оборотней», — передразнил он. — Верно: оборотни — они не люди. И я отлично знаю, как к нам относятся до сих пор, — он закинул ногу на ногу и прислонился к стенке, развалившись на своей койке, впрочем, не вынимая рук из карманов. — Мы — твари, — он усмехнулся. — Вы же сами нас так определили. Странно ждать от тварей человеческого сочувствия, не так ли?

— Сейчас всё иначе, — возразил Гарри.

Скабиор расхохотался.

— Пра-авда? Вы себя-то с другими не равняйте, — он с искренним любопытством придвинулся к Поттеру, нахально разглядывая, словно неодушевлённый предмет. — Я даже готов поверить в то, что вы искренне верите в то, что полагаете нас людьми. Верите же?

— Я действительно так считаю, — ровно ответил Гарри.

— Да ну? «Люди боятся оборотней», — напомнил он тут же. — Ваши слова, господин Поттер. Хотя вы, не спорю, стараетесь, — великодушно признал он.

— Хотите сказать, что нет никакой разницы? — спросил Гарри, чувствуя, что начинает злиться.

— Ну что вы, — тот поднял руки, словно сдаваясь. — Есть, разумеется.

— Нет уж, — слегка сощурился Гарри. — Не уходите от разговора, мистер Винд. Или струсили?

— Меня зовут Скабиор, — широко улыбнулся тот. — Винд — это ваше имя. Моё — Скабиор.

— У нас с вами не частная беседа, — спокойно возразил Гарри. — Для меня вы мистер Винд. Кристиан Говард Винд. Я не пользуюсь кличками на работе, если только в рапорт их не вношу — добавил он с едва заметной улыбкой. — Итак — вы полагаете, что нет никакой разницы между оборотнями и обычными волшебниками?

— Быстро учитесь, — кивнул Скабиор. — Есть, разумеется. Мы бываем опасны, — он усмехнулся. — Причём, в отличие от «обычных волшебников», предсказуемо опасны, — глумливо добавил он. — Мы дивно предсказуемы. А вы — нет.

— Вы не контролируете себя во время полнолуния.

— Верно, — ласково улыбнулся Скабиор и продолжил почти что нежно: — А вы уверены в том, что ваши соседи всегда себя контролируют? И что кто-то из них не сошёл внезапно с ума или не выпил что-то не то, от чего у него сорвало крышу, и он не придёт вас всех убивать?

Он торжествующе улыбнулся и откинулся назад, сложив на груди руки.

— А ещё есть аконитовое зелье, — добавил он. — Да и прежде можно было много чего придумать. Этот ваш Лорд — он ведь был человеком, мне помнится. Не оборотнем, — он подмигнул Гарри.

— Я не считаю оборотней… нелюдьми. Тварями, — морщась от этого слова, сказал Гарри. — У меня был друг…

— Да-да-да. Ремус Люпин. Это все знают, — кивнул Скабиор. — Только знаете — это звучит как «а ещё у меня есть друг — кентавр и подружка — русалка, смотрите, какие у меня широкие взгляды». Вы не поняли? — почти снисходительно спросил он.

— Нет. Не понял, — сухо ответил Гарри, которому очень захотелось немедленно завершить разговор.

— А вы себя на месте этого Ремуса Люпина представьте, — шепнул тот. — Вам бы понравилось, если бы про вас кто-нибудь говорил: о, вы знаете, я вовсе не считаю мальчиков-которые-выжили, тварями. У меня даже был один такой друг. М-м? Получается представить?

Они замолчали, просто смотря друг на друга.

— Даже лучше, чем вы можете предположить, — после небольшой паузы с улыбкой сказал Гарри, вставая и закрывая папку с его делом. — Спасибо за искренность. Отдыхайте.

Он развернулся — и быстро вышел, позабыв про оставшийся в камере трансфигурированный им стул.

Скабиор проводил Главного Аврора долгим внимательным взглядом, потом потянулся, встал, придвинул стул — и с удовольствием положил на него ноги, поставил подушку к стене и откинулся на неё с блаженным вздохом.

Гарри же вернулся к себе в кабинет, но работать даже и не пытался — закрыл дверь, бросил папку на стол и нервно начал мерить кабинет шагами. Взад-вперёд… Последние слова этого оборотня жгли его, и как он ни пытался сам себя убедить в том, что тот неправильно понял его, а то и просто хотел оскорбить или разозлить, обмануть сам себя Гарри не мог: звучало это именно так, как звучало. Но ведь он никогда — на самом деле никогда — даже не думал о Ремусе, как об… как об оборотне. Он всегда видел в нём человека — друга, учителя, потом боевого товарища… Но он вообще не думал про его оборотничество, просто никогда не вспоминал про него. Но было ли так потому, что он, Гарри, и вправду не различал оборотней и людей, или потому, что сам всегда был изгоем и узнал и полюбил Люпина без всяких условностей, просто за сам факт его существования, и ликантропия этот факт никак не могла изменить? Ответа на этот вопрос Гарри найти не мог, как ни пытался. Но точно знал, что о многих событиях свой жизни он старался просто не вспоминать, и не хотел бы снова услышать в свой адрес то, к чему привык с детства.

— Есть кто дома? — крикнул Гарри, выходя из камина в гостиной Рона и Гермионы. Вопрос был, в общем-то, риторический, потому что в комнате горел свет, и прозвучавший голосом Рона ответ «Нет никого!» был таким же.

— Вот и славно, — сказал Гарри, устало опускаясь на мягкий тёмный диван, на котором всегда с таким удовольствием спали гости, и снимая очки. Откинувшись на спинку и закрыв глаза, он потёр переносицу — а вошедший в это время в гостиную Рон (босой, в цветастой рубашке и когда-то выглаженных, но уже слегка помятых штанах непонятного цвета) тем временем поставил на стоящий у дивана журнальный столик шахматную доску. Потом постоял-постоял, поглядел на друга задумчиво — и достал из бара бутылку Огденского.

Гарри приоткрыл один глаз и увидел шахматные фигуры, которые, лениво потягиваясь, неспешно занимали свои места на доске. Последовав их примеру, он, не вставая, потянутся, зевнул от души, неприлично и широко, опять потянулся и снова зевнул — и сел, развернув доску белыми к себе. Рон поглядел на него, вздохнул и, исполняя обязанности хозяина, сходил на кухню за виноградом, вернулся с лежащей на тарелке большой кистью и поставил всё это на стол.

— Тяжек ты, орден Мерлина, — сочувственно покивал он, садясь напротив Гарри и разливая виски. — Корона уши мозолит, а скипетр руку оттягивает, — сказал он, протягивая Гарри стакан.

— Честно сознайся, — сказал Гарри — его пешка сделала шаг вперёд и замерла на g3, — ты знал, когда в аврорат не пошёл, что это такая засада?

— Обижаешь, друг — с хитрым лицом сказал Рон и почесал рыжую макушку. Его шахматы оглянулись на него, и он решительно отправил в бой свою черную пешку, за спиной которой стоял суровый король — она промаршировала через две клетки и заняла позицию на e5. — Конечно, я знал! У меня же отец в министерстве — я с детства рассказов наслушался и как представил, что так всю жизнь проведу — в палатке, как мы тогда, и на голодный желудок… нет уж, спасибо, Мерлин храни от такого счастья — он с удовольствием пригубил виски. — Поэтому теперь я в тепле дома готовлю ужин и жду обожаемую жену — а ты по лесам и болотам за злодеями ползаешь и в бумажках тонешь потом. А я забыл уже, когда что-то писал длиннее накладной.

— Хм-м, — задумался Гарри. Повинуясь едва заметной команде, его конь пронёсся вперёд и замер в ожидании на f3. — А зато меня, как Главного Аврора, бесплатно в столовой кормят и даже в кабинет еду приносят по первому требованию, — он с сомнением посмотрел в стакан, наколдовал себе льда, поболтал немного и отпил.

— Знаю я ту еду, — хмыкнул Рон. Его отважная пешка ушла от атаки, переместившись на клетку вперед, но оказалась вдали от своих и практически у линии противника. — Одно название, а не пища… то ли дело у нас — вот сегодня кролик в вине. В красном. Но пока Гермиона не вернётся — ничего не получишь.

— Кролик от Молли? — облизнулся Гарри. — Как я удачно зашёл, оказывается…

— Обижаешь! — гордо возразил Рон. — Кролик от меня.

— Ты умеешь тушить в вине кроликов? — недоверчиво спросил Гарри, отрывая взгляд от доски, которую он задумчиво разглядывал. — Правда?

— Да что там уметь? — фыркнул Рон. — Всё нарезал, вином залил — и в кастрюлю на маленький огонь. Зато какой результат. И, между прочим, на СОВ я завалил не зелья, а прорицание.

— Действительно, — усмехнулся Гарри. — Ладно, — он задумался и отправил белого всадника на d4, и тот оказался совсем рядом с отважной Роновой пешкой, которую конь немедленно попробовал укусить, а всадник угрожающе рассмеялся.

— Ага, — задумался Рон. — Ну… а мы тогда так, — он отправил в бой ещё одну пешку, и та, звеня черной кольчугой, пробежала две клетки и замерла напротив всадника на d5. Рон с вызовом поглядел на Гарри и, левитировав на стол миску с яблоками, взял одно и вгрызся в него с громким хрустом.

— А ещё мне министерство ботинки, между прочим, оплачивает, — сообщил ему по секрету Гарри, задумчиво глядя на доску. В голове Гарри, наконец, наметился план атаки, и для начала следовало напасть на одинокую пешку Рона. Он отправил в бой свою белую пешку, которая заняла позицию позади всадника на d3. — Валлийский зелёный — с улыбкою протянул Гарри — это тебе не баран начихал! Как говорится, с паршивого книззла хоть шерсти клок.

— Подумаешь, — пожал Рон плечами, хотя, видимо, мысль о ботинках вызвала в нем резонанс, и равнодушным этот жест не получился. — Если мне очень захочется пустить кому-нибудь пыль в глаза, я напишу Чарли, и он мне не то, что валлийского зелёного — венгерскую хвосторогу пришлёт! Надеюсь, что только шкуру, а не целиком, — добавил он весело. — А ты зато ни модель выбрать не можешь, ни даже цвета шнурков, куда уж там породу дракона — форма есть форма, да? У вас, наверное, и специальные люди есть, которые размер пуговиц замеряют, как старина Перси стенки котлов…

— Зато бесплатно и по первому требованию… Я обычно заявление пишу сразу, как получаю новую пару — как раз, когда сносятся, его успевают рассмотреть, — он засмеялся.

— Гарри, я не хотел тебе говорить, но ты же косолапишь с первого курса, а годы неумолимо берут свое — вот они и снашиваются у тебя быстро, — кивнул Рон, очень задумчиво глядя на доску. Его пешка набросилась на пешку Гарри, и в результате короткой схватки белая пешка оказалась повержена, а чёрная ликовала на d3.

— Зато тебе приходится по утрам самому варить кофе, — Гарри улыбнулся в ответ, однако бросил осторожный взгляд на ноги. Тем временем его белая королева, закованная в броню, сразила ликующую пешку одним точным ударом. — А мне утром эльф в кабинет приносит. Ну, или жена. Если не спит. Потому что будить её жалко — а на работе для этого есть и эльф, и секретарь.

— Кофе, говоришь… — Рон задумался, а затем отправил своего чёрного всадника на f6, защитив единственную свою стоящую рядом с врагом пешку. — Я тут ездил недавно в Ирландию по делам — видел там Шимуса с Томасом, вот уж кому не пропасть, и вот Финниган хвастался, что у них местные управленцы свято национальную гордость блюдут, поэтому кофе у них в аврорате не просто так, а как полагается — по-ирландски. А туда на каждую чашку положено не меньше джиггера виски вливать.⁽¹⁾

— Вот с кофейком им бы надо как-то полегче, те же американцы, например, не стесняются водой разбавлять, — хмыкнул Гарри, переместив своего епископа на g2 и таким образом нападая издалека на пешку Рона. — И так работают два дня в неделю: среду и вторник с четвергом по полдня. И радостно покрывают друг друга.

— А ты как хотел: они же все там чьи-нибудь родственники, — кивнул Рон, отправляя своего черного епископа на b4 и объявляя королю Гарри шах.

О да… Ирландское отделение аврората и вправду представляло из себя сборище «чьих-нибудь родственников»: начиная с Финнигана, который родился в Ирландии, и было проще найти того, кто не был бы с ним в родстве, или по крайней мере не хвастался бы этим, нежели разобраться в его крайне запутанных родственных связях. Он пришел в аврорат на год позже Гарри, однако карьера его в гору пошла так же стремительно, и если Поттер стал самым молодым Главой Аврората, получив эту должность всего в двадцать семь, то Финниган прочно занял позицию его регионального заместителя. Ирландия хотя и пользовалась определенной свободой и даже прославилась своей сборной по квиддичу, но все же входила в состав Волшебной Британии, хотя и не всех устраивало подобное положение дел. Однако оглядываться в этом вопросе на магглов ни тогда, ни сейчас министерство считало недопустимым.

Что же касается Томаса, то никакие его опровержения упорно ходивших (и несколько раз опубликованных) слухов о том, что он то ли племянник, а то ли вообще внебрачный сын министра — недавно ушедшего с министерского поста Шеклболта, который приставил его следить за непокорным зеленым краем — никак не могли помочь в этой нелепейшей ситуации. Напротив, чем яростнее он их опровергал, тем громче они звучали, так что Дин в какой-то момент плюнул на них и махнул рукой, и теперь лишь весело рассказывал, как сильно изумилась его мама, когда узнала о себе такие подробности.

Вообще, Дина — с его внушительным ростом, слухами о семье и выдающимися художественными способностями, особенно ярко проявляющимися во всём, что связано с подписями на документах — приняли в ирландском отделении ДМП, что называется, «на ура»: он сразу стал всеобщим любимцем, и очень скоро на него начали смотреть, как на того, кто в будущем станет главой департамента, потому что при всех достоинствах Гермионы Уизли для одних она оставалась женщиной, а для других грязнокровкой. (Увы, даже отгремевшая война не способна была сломать стереотипы, сложившиеся в течение многих поколений.) На данный момент Дину до этого оставался всего шаг: он уже третий год был заместителем главы ДМП по региону, и, надо сказать, прекрасно себя чувствовал в этой роли. Шимусу же было поначалу сложнее, но его весёлый нрав, любопытство и темперамент быстро снискали ему любовь коллег, которые так до сих пор и не привыкли к тому, что за этими качествами кроется острый ум и умение быстро и очень решительно действовать в случае необходимости.

Если Рональд предполагал, делая свой ход, что Гарри закроется пешкой на с3, то друг весьма его удивил, отправив на защиту короля своего второго епископа на d2 и философски заметив:

— Мы все чьи-нибудь родственники. Хотя, что я, собственно, на ирландцев ругаюсь — можно подумать, у нас как-то иначе. А ещё ведь шотландцы есть, которые вечно жалуются на скудное финансирование, хотя, если бы нас так финансировали, у меня хотя бы людей хватало — а не так, как сейчас! — договорил он с досадой.

— У вас всегда там не хватает, — фыркнул Рон. Его чёрный епископ чинно прошествовал через две клетки и эффектным ударом посоха по голове отправил белого епископа Гарри в нокаут. — А у Гермионы в департаменте парней всегда полный комплект, — с довольной улыбкой добавил Рон.

Однако страсти на d2 не утихали, ибо второй белый всадник Гарри, до этого стоявший в резерве, рвался в бой — и, получив соответствующее разрешение, втоптал епископа Рона в доску.

— Конечно, у них народу полно, — с деланным пренебрежением весело проговорил Гарри. — Подумаешь: приставы да патрульные, бегающие за всякой мелкою шушерой и выписывающие пожилым ведьмам штраф… Моих ребят мало — зато они качественнее, и один наш их десяти стоит, — засмеялся Гарри, с удовольствием глядя на сражение, разворачивающееся на доске. — Потому что они у нас специальный отбор проходят, а кто не попал — идут в ДМП.

— Вот ты то же самое ей скажи, — задумчиво предложил Рон, которого в данный момент, кажется, больше интересовало происходящее на клетчатом поле боя. Он задумался на пару минут, а потом всем другим вариантам предпочёл рокировку. — Я бы на это с удовольствием посмотрел…

— Нет уж, мне василиска один раз хватило — вновь засмеялся Гарри, начиная планомерную и продуманную атаку на ферзевом фланге. В бой пошла пешка, Рон в ответ осторожно ответил тем, что вывел своего второго всадника на a6. Гарри продолжил атаку, уничтожив чёрную пешку на g5 своей. — Если мы кадрами начнём… хм-м.. мериться — я проиграю, пожалуй, — признал он. — Почему-то самые умные всегда идут к ним — у нас даже просто выпускников Райвенкло раз, два, да обчёлся… Хотя вот некоторые…

Он вздохнул.

— Что некоторые-то? — подбодрил его Рон, тактично пригрозив его королеве на d3 своим всадником.

— Да вот… Ты знаешь же, над чем мы с Гермионой сейчас работаем… Дурацкое и неприятное дело, — Гарри перевёл ферзя на c4, и теперь уже чёрный всадник оказался в опасности.

— Про егеря этого? — тут же нахмурился Рон, отравляя несчастного всадника на d5, где тот забрал жизнь белой пешки. — Ещё бы. Я как сейчас помню, как этот гад Герми обнюхивал. А мне эта скотина два зуба выбила.

— Ну да, — досадливо поморщился Гарри, который, похоже, оказался готов потерять пешку, но не к тому, что воспоминания Рона настолько свежи. Не ослабляя атаки, он отправил своего всадника на d3, в результате чего в центре доски собрались все четыре всадника, кони под которыми недовольно ржали, фыркали и били копытами. — И ведь был бы кто другой… а тут…

— Погоди, — Рон почесал в затылке, осторожно выводя черную пешку на c6. — Я не понял. Этот умник учился, что ли, на Райвенкло?

— Кто? — удивлённо поглядел на него Гарри, тоже делая рокировку.

— Этот… Скабиор… Как его, кстати, зовут по-человечески? — Рон все так же вдумчиво и осторожно продолжал укреплять свою защиту, переместив ладью на e8.

— Винд. Кристиан Винд, — сказал Гарри, выводя ладью на позицию d1. — Нет, почему на Райвенкло? Вроде, на Хаффлпаффе… но не уверен. Знаешь, это последнее, что меня в его деле интересовало, — сыронизировал он. — Да нет, на Райвенкло учился Долиш, который его и арестовал.

— Это который Дамблдора приходил арестовать? — спросил Рон, с хитрым блеском в глазах делая провокационный ход, отправив своего единственного оставшегося епископа практически в стан врага на g4 и таким образом нападая на стоящую в, казалось бы, безопасности пешку Гарри, которая откровенно занервничала и начала подавать ему отчаянные знаки с просьбой о помощи.

— Это его отец. А я про сына. И да — у нас тут тоже семейственность, — он улыбнулся и переместил свою ладью на одну клетку вперед — на d2, прикрывая ее: авроры своих не бросают. — Хотя вообще Арвид мне нравится… Но как же он так попасть умудрился — слов нет.

— А что вы с ним оба так носитесь? — недовольно поинтересовался Рон, продолжая укреплять оборону и сдвигая ферзя на с8, однако, его фигуры пребывали в явной растерянности. — Посадить его, да и… Думаешь, не за что?

— Да есть, конечно… Но он же оборотень — это же всё равно, что убить. Нельзя так, — проговорил Гарри, которому его аврорское чутьё говорило, что Рон что-то задумал, однако, он продолжил свою атаку — его всадник проскакал на c8 и напал на чёрную пешку. — И жалко шанс упускать для продвижения этого проекта с общественными работами, — честно добавил Гарри.

— Угу. Это ты бабушке Тедди скажи, — непривычно мрачно проговорил Рональд. Хитрый черный епископ тем временем переместился на клетку вперед, и следующие несколько ходов подряд они с белым епископом с азартом играли в салочки.

— Мордред, — помрачнел Гарри, даже позабыв про шахматы. — Я и так голову сломал, рассказывать ей или нет… С одной стороны — надо бы. А с другой…

— Это же Грейбек со своей сворой её мужа убили, — понимающе кивнул Рон. — И, может, этот твой…

— Тогда это было бы в его деле, — возразил Гарри, усиливая атаку, на которую чёрные ответили неожиданно жёстко и слаженно. — Дин-то выбрался… он рассказал бы… Нет, Винд не убивал тогда никого. Может, только тогда, не знаю… но всё равно, конечно, — он вздохнул. — Не хочу я рассказывать… смысла нет потому что: только старую рану тревожить, а смысла ноль… каково ей будет, если проект пройдёт.

— А я бы его посадил, — сказал Рон, упрямо продолжая напор. Вот уже пали в битве королевы...

— Рон, — вздохнул Гарри. — Я всё понимаю. Но на нём нет обвинений в убийствах — а за егерство он амнистирован. Я понимаю — у нас с тобой это личное… Как и у Гермионы, и у Меды. Но не убивать же его из-за этого.

Фигуры тем временем падали с доски одна за другой почти на каждом ходу, однако жертв с обеих сторон было практически поровну.

Рональд бросил на соперника мрачноватый и очень красноречивый взгляд, и Гарри договорил:

— Чем мы тогда будем от них всех отличаться? И кем после этого станем, — он вздохнул. — Я не Волдеморт, — добавил он очень тихо.

— Да не то слово, — фыркнул вдруг, немного помолчав, Рон. — Слушай, мне этот тип тоже, конечно, очень не нравится, и вообще к шайке Грейбека у меня… у всех нас много чего накопилось — но я в любом случае всегда поддержу вас с Гермионой, потому что, если уж не вы правы, то кто?

Он красноречиво поглядел на доску, на которой позиционное преимущество явно было на стороне чёрных, сохранивших к тому же на пешку больше.

— И я вообще не понимаю, чего ты так дёргаешься, — добавил Рональд. — Вы же нашли уже решение — и чего ты себя без дела накручиваешь? Ну не пройдёт проект сейчас — потом пройдёт, когда Герми сменит, наконец, Гестию и встанет во главе департамента. А пока — Герми рассказывала, что ты контрабандой займёшься, — он подмигнул Гарри. — Кстати, если что — всегда есть, у кого проконсультироваться, вроде этот ваш Винд как раз спец в подобных вопросах?

Гарри засмеялся и задумчиво поглядел на своего короля, практически загнанного в угол на h3, пусть и прикрытого пешкою и епископом.

Разменяв ещё по всаднику и ладье, Гарри с улыбкой и вздохом сдался.

— Отличная битва, — сказал он, крепко пожимая Рональду руку. — Даже проиграть не жалко.

— Во всём должны быть баланс и гармония, — пошутил в ответ Рон. — Проиграл здесь — выиграешь с вашим проектом. А мне и шахмат хватает, — довольно закончил он.

1) Англ. "jigger" — единица измерения жидкости, равная полутора жидким унциям, примерно 44 мл.

Вернуться к тексту

Визенгамот, созванный малым составом и рассматривающий в тот день несколько дел, изучив материалы, довольно легко согласился на необычную меру наказания с Департаментом Правопорядка: в конце концов, никаких неприятных последствий нападение не имело, а улицы тоже кто-то должен мостить. И вот так Кристиан Говард Винд, более известный, как Скабиор, оказался приговорён к тысяче часов «работы на благо общества», которую обязывался назначить, проконтролировать и обеспечить ему аврорат. Подписавшего прямо в зале суда магический контракт мистера Винда отправили дожидаться окончания заседания Визенгамота назад в ту же камеру, где он ждал суда — и, когда вечером его, наконец, отвели в кабинет Главного Аврора, он был ужасно голоден и поприветствовал того не слишком любезно:

— Мне зачтут эти часы ожидания, как общественно полезную работу, или это такой славный бонус от аврората?

— Могу зачесть, — устало ответил Гарри, — если скажете, что полезного для общества вы там сделали.

— Обдумывал своё недостойное поведение и раскаивался, — тут же ответил Скабиор. — Это считается?

— Боюсь, что в отчёте такой графы нет, — слегка улыбнувшись, ответил Гарри. — Вы будете работать по будним дням и субботам — количество часов определяйте сами, но не меньше пяти и не больше десяти, можете брать перерыв на обед, но в этом случае еду вам придётся приносить с собой, уходить нельзя, есть вам придётся на месте.

— А что я буду делать? — с любопытством спросил Скабиор.

— Сначала брусчатку класть, — очень серьёзно ответил Гарри. — На Диагон-элле давно пора её поменять в некоторых местах. А когда закончите — посмотрим. Вам покажут, как это делается, — сказал он совершенно деловым тоном, — инвентарь и перчатки выдадут. Время работы вы сможете определять сами — но в первый раз вам придётся прийти сюда к девяти утра. Я предлагаю начать в понедельник — сегодня четверг, мне представляется неразумным делать это уже с завтрашнего дня, но если вы так хотите — пожалуйста.

— Да нет, — отозвался Скабиор. — Понедельник меня устраивает.

— В таком случае жду вас здесь в понедельник ровно в девять, — Гарри подписал какую-то бумагу и протянул ему. — Это пропуск, не потеряйте. До встречи, мистер Винд. Да! Забыл предупредить вас: невыход на работу без моего согласия будет расценен, как нарушение вами контракта, и в этом случае вас, как вы слышали, ждёт год Азкабана. Я, разумеется, знаю, что за день до полнолуния и пару дней после вы работать не сможете — уверен, мы с вами сможем это учесть. Вот теперь действительно всё. Хороших выходных, мистер Винд.

— До свидания, — вежливо попрощался Скабиор — и вышел.

Он сам не знал, что чувствует по поводу приговора. С одной стороны, он был просто счастлив, что избежал Азкабана, но вот с другой, мысль о том, что он будет на глазах у всех исполнять эти мордредовы «работы на благо общества», приводила его в бессильную ярость. Конечно, нужно было придумать что-нибудь максимально унизительное — разве же можно было найти что-нибудь, например, в том же министерстве? Или ещё где-нибудь… Мало ли грязной нудной работы в безлюдных местах? Но нет… как же можно без унижения. Такой великолепный шанс показать, кто есть кто — да ещё и почувствовать себя при этом настоящими благодетелями. Моргана и Мерлин, как же он их всех ненавидел! И он ещё вздумал разговаривать с этим Поттером, как с человеком — кретин! Впрочем, это всё зелья. Зелья — и трансформация в камере. Тут никакие мозги не выдержат, и…

— Крис! — услышал он, едва выйдя из министерства, и Гвеннит, кинувшись ему на шею и, разумеется, плача, расцеловала его в обе щеки — и на глазах у всех, ничуть не стесняясь, просто повисла на нём. — Крис, Крис, — шептала она, зарываясь лицом в его шарф и волосы. — Я так рада…

— Ну, привет, — он тоже обнял её — и почувствовал, как испаряется его ярость, уступая место неожиданно сильной радости: надо же… и о времени суда узнала, и не постеснялась встретить, да ещё так… здесь же полно министерских, и это уже не просто какие-то глупые подружки-девочки. — Пришла, — сказал он, прижимая её к себе.

— Конечно, пришла! — прошептала она. — Пойдём домой? Там уже ужин готов.

— К кому? — улыбнулся он.

— Ко мне… Я подумала, что тебе захочется вымыться, и поэтому… но я у тебя тоже всё прибрала, и еда там есть тоже, и…

— Умница, — он чмокнул её в висок. — Ну, давай, аппарируй со мной, что ли.

Она кивнула — и аппарировала, так и продолжая его обнимать — и не отпустила, даже когда они оказались посреди её комнаты.

— Ну, всё, — рассмеялся он. — Слезай с меня. Тяжело же.

Она промычала что-то отчётливо отрицательное и ещё крепче стиснула руки. Он опять засмеялся, подхватив её на руки, дошёл с ней на кровати и рухнул туда — вдвоём. Вытянулся, вздохнул с наслаждением:

— Как хорошо! Но ты обещала дать мне вымыться. И я собираюсь постирать одежду, так что давай отпусти меня — уже поздно, а дел целый воз.

— Я сама постираю! — возразила она. — Я захватила сюда для тебя чистую, ты оставь эту, я завтра всё сделаю.

— Ух ты, — восхитился он. — Да ты умница просто! — он растрепал её волосы — и она снова расплакалась от этого его нежного и знакомого жеста.

— Я так боялась… ты не представляешь…

— Ну почему, — весело возразил он, — я вполне представляю. Я и сам, знаешь ли… ладно, давай-ка мы с тобой это завтра обсудим — а этот вечер портить не станем, — он встал. — Где, говоришь, чистые вещи? Я в душ — и надолго. У тебя тут водопровод или накопитель?

— Накопитель… домовладелец наш тот еще… приходится кипятить чарами… но он сейчас полный и очень горячий, я перед уходом наполнила и заколдовала… там много воды. — А я пока ужин согрею… у меня виски есть, думаю, что хороший, — сказала она гордо.

— Роскошно, — он чмокнул её в нос и повторил: — Ты умница.

…Он долго стоял под горячими, почти обжигающими струями, подставляя им лицо, спину, грудь… голову он помыл сразу, и теперь просто наслаждался, чувствуя себя почти что счастливым. Вода расслабляла тело, согревала его, смывала с кожи что-то, что невозможно было убрать никакими чарами — а ведь в камере даже их не было, палочку-то у него забрали. Она кончилась, как ему показалось, очень быстро — он с сожалением завернул кран и вытерся, с удовольствием прижимая к телу мягкое полотенце, а потом надевая чистое — при всей своей безалаберности Скабиор был весьма чистоплотен, а уж грязную одежду на теле и вовсе терпеть не мог, хотя ходить так ему, конечно же, не раз доводилось.

Потом они ужинали — стейки с кровью, салат, вкусный хлеб… Ели молча — пока, наконец, он не насытился и не кивнул ей:

— Устала?

— Очень, — призналась она. — Но завтра мне никуда не нужно: я взяла выходной.

— Пойдём спать, — кивнул он. — И ты молодец. Серьёзно. Так отлично всё сделала.

— С тобой всё хорошо? — почти испуганно спросила она, подходя к нему и гладя по влажным ещё волосам.

— Да, — рассмеялся он. — Мне вообще хорошо сейчас. Хотя завтра я буду в ярости… Но сегодня — мне хорошо, — он встал. — Всё. Идём спать.

Они легли рядом — как делали тысячи раз до этого — и Гвеннит, устроившись под его недовольное ворчание, что тут-то места достаточно, у него на плече, проговорила тихонько:

— Я так испугалась, что больше никогда не увижу тебя.

— Да, было бы неприятно, — усмехнулся он, но по голове её погладил, а потом и за плечи обнял — она прижалась, обнимая его и пряча лицо на плече, прошептала:

— Как бы я жила без тебя…

— Ну, как жила, — проговорил он, — справилась бы, я полагаю… Я тебя давно уже научил всему, что тебе нужно знать. И работа у тебя есть, и жильё… И ты умная сильная девочка — зачем я тебе, собственно?

— Ты семья моя, Крис, — она погладила его по волосам. — Ты единственная моя семья…

— Кстати, зря, — назидательно сказал он. — Это я виноват, конечно… В общем, давай-ка ты восстанавливай отношения со своим семейством. А то…

— Я не хочу! — воскликнула она, даже на локте приподнимаясь от возмущения. — Они все меня предали, и…

— Ну, как все, — отозвался он как-то задумчиво. — У тебя же не только родители, помнится мне. Там ещё были какие-то братья-сёстры, нет?

— Они тоже предатели!

— Гвен, — он поморщился. — Ты головой-то своей подумай. Предатели. Скажешь, тоже. Им же пришлось выбирать между родителями и тобой — думаешь, это так просто?

— Ты их… защищаешь? — изумлённо проговорила Гвеннит.

— Ну, а что делать, — вздохнул он, — если тебе самой мозгов не хватает. Я пока там сидел — думал, как ты тут будешь одна жить. И мне это не понравилось, — он засмеялся. — Посему давай это исправлять. В конце концов, я же простил тебя — почему ты не можешь?

— Ты простил, — прошептала она, сникая. — Но они… это же… другое…

— Да какая разница-то? — возразил он. — Предательство есть предательство. Если я простил — ты тоже можешь. Вот и вперёд.

— Я не хочу. Я не люблю их никого больше…

— А кто говорит о любви? — не сдержав зевок, спросил он. — Тебе просто семья нужна. На всякий случай. А любить мужа будешь, — он снова зевнул и потянулся.

— У меня нет мужа, Крис…

— Ну, так будет, — он перевернулся на бок, лицом к ней, и поцеловал в лоб. — Всё. Спать, — проговорил он приказным тоном. — Завтра продолжим.

— Я не хочу с ними общаться, — сказала Гвеннит упрямо и чуть не плача. — Крис, ну пожалуйста… Я не хочу!

— Завтра поговорим. Не реви, — он приоткрыл глаза и посмотрел на так близко сейчас лежащее рядом с ним девичье личико. — Ну, не заставлю же я тебя.

— Нет? — с надеждой переспросила она. Он рассмеялся — расхохотался просто, даже проснувшись.

— Как?! Святая Моргана, как я могу заставить тебя? Гвен, — он вздохнул и сел, приподняв подушку. — Ну, ты совсем головой не думаешь. Иди сюда, — он развёл руки, и девушка скользнула к нему, почти привычно уже устраиваясь у него на руках — с того момента, как он однажды назвал её дочерью, он полюбил лежать с ней вот так, держа её на руках и иногда даже баюкая, как маленькую. Гвеннит, совсем не избалованная подобной нежностью даже в детстве (Её мать никогда не любила объятий, и вообще была скуповата на проявление ласки — и не потому, что не любила своих детей, а потому, что проявляла эту любовь по-другому, и до знакомства со Скабиором Гвеннит даже не думала, что физическая ласка вовсе не обязательно несёт в себе сексуальный подтекст), поначалу смущалась, но быстро привыкла и давным-давно перестала чувствовать какую-либо неловкость. А вот Скабиор с детства привык к физическому контакту, к поцелуям и объятьям при встречах и расставаниях, к усаживанию на колени и засыпанию на плече, он вообще был крайне телесен и, ни о чём не задумываясь, приучил к тому же и Гвеннит. И сейчас, заворачивая её в одеяло и устраивая у себя на коленях, он полулежал с прикрытыми от нежности глазами и говорил: — Ты ведь уже совсем взрослая девочка, Гвен. Взрослая, умная, сильная — ну каким образом я могу заставить тебя что-то сделать? Да даже не именно я — кто бы то ни было. А? Просто ты пойми: я — это не тот, на кого стоит всерьёз рассчитывать. Ну, вот в этот раз мне повезло — но ведь рано же или поздно я сяду. Лет на пять — за кражу, за шулерство, за драку какую-нибудь неуместную… И всё…

— Нет! — она прижалась к нему, замотав головой. — Крис, пожалуйста! Ты не…

— Тш-ш, — он прижал палец к её губам. — Я такой, какой есть, — в стотысячный раз повторил он ей. — Я вряд ли умру лет через пятьдесят или сто в своей постели. А вот ты вполне можешь, — он улыбнулся. — Тебе нужна семья, Гвен. Со стаей не вышло — но братья-то-сёстры у тебя есть. Да и родители… знаешь, — он вздохнул и опять коснулся пальцем её губ, с которых уже готовы были сорваться слова протеста, — я был, пожалуй, неправ тогда. Их по-своему можно понять… расскажи мне про них, — попросил он.

— Сейчас?

— Ты устала? — улыбнулся он, отлично чувствуя эту её усталость.

— Устала, — согласилась она. — Скажи… А кто это был из миссис Уизли? Их же много… А на малое заседание Визенгамота зрителей не пускают…

— Та самая, — он усмехнулся. — Это было очень глупо, конечно. Но если б не один аврор, который там так неудачно оказался…

— Ты напал на Гермиону Уизли?! — ахнула Гвеннит. — Зачем?!

— Да пьян был, — он рассмеялся. — А она там так соблазнительно шла… вот я и не удержался. Дурь, конечно. Ну да ладно… хочешь, пообещаю, что больше не буду? — весело предложил он.

— Хочу! — воскликнула она горячо.

— Ну вот — обещаю, — он кивнул. — Они мне охоту к этому, думаю, на всю жизнь отбили… но об этом завтра, — решительно сказал он. — Засыпай, — он сполз чуть пониже, устраиваясь поудобнее и закрывая глаза, чувствуя, как и она расслабляется и слегка возится, укладываясь. Его маленькая названная дочка…

Выходные пролетели быстро, и в понедельник утром Скабиор явился в аврорат — даже немного заранее: менее всего ему хотелось опоздать и из-за этого вновь нажить себе какие-нибудь неприятности. Так что уже без четверти девять он сидел в приёмной Главного Аврора, ловя на себе взгляды секретаря и слегка напоказ листая маггловскую книжку с надписью «Шелли» на обложке. Поттер появился без нескольких минут девять, кивнул Скабиору и пригласил в кабинет, который тот немедленно начал с огромным любопытством разглядывать. Тот выглядел весьма аскетично — единственным его украшением можно было, при желании, счесть крупные волшебные карты Соединённого Королевства и — отдельно висевшую — Лондона, разукрашенные разноцветными точками: какие-то из них двигались, какие — иногда мигали. В некоторых местах их было больше, чем в остальных: так, к примеру, в Шотландии наблюдалось скопления светло-голубых и тёмно-зелёных, а в Ирландии больше всего было тех же голубых и ещё розовых, Лондон же радовал всеми цветами радуги.

— Протокол ваших работ, — Поттер показал ему зачарованный пергамент. — Здесь будут появляться записи о времени начала и окончания работы. У вас будет копия, — он протянул ему точно такой же лист, который Скабиор взял с чрезвычайно кротким видом. — Я уже говорил вам, но повторюсь: вы работаете все будни и субботы, исключая дни полнолуния, день до и два дня после… Если вас подобный график устроит — если нужно, количество…

— Меня всё устраивает, — кивнул Скабиор. — День до и два после — вполне достаточно.

— Инструменты получите в Хозяйственном Управлении Министерства — вам придётся носить их с собой. Разумеется, если вам понадобится что-то ещё, скажите — вы всё получите. Сегодня вас ждёт человек, который покажет вам, как всё делается — дальше вы будете работать один, однако учтите: вы должны именно работать. Если станет ясно, что вы только изображаете деятельность и тянете время…

— Азкабан, да, — мирно кивнул Скабиор. — Я всё понял, господин Поттер. Я постараюсь, чтобы вы остались мною довольны.

Гарри остро взглянул на него, но Скабиор выглядел очень спокойным и вежливым, и ни в позе его, ни во взгляде, ни в голосе не было видно и тени неуважения или насмешки.

— Я надеюсь, — кивнул ему Гарри.

Дал ему соответствующую бумагу — и отправил за инвентарём.

В Отделе снабжения Хозяйственного Управления на Скабиора посмотрели с подозрением. Служитель пару минут тщательно изучал вручённый ему пергамент, потом, недовольно покачивая своей лысой лопоухою головой с большими ушами, из которых торчали седые волосы, и со старческими пигментными пятнами на дряблой отвисшей коже, нехотя удалился куда-то в недра своих владений — и бродил там чуть ли не с полчаса, словно нарочно испытывая терпение Скабиора — а когда, наконец, вернулся со всем требуемым, заставил сперва подписать ворох бумаг, беспрестанно ворча себе при этом что-то под нос. Всё вместе заняло почти час — впрочем, судя по реакции Поттера, отправившегося провожать Скабиора на Диагон-элле, совершенно не удивившегося столь долгому отсутствию Скабиора, похоже, в министерстве это была обычная практика.

На Диагон-элле их уже ждал пожилой невысокий волшебник, показавший Скабиору технику предстоящей ему работы. Она оказалась несложной: насыпать песка, разровнять и как следует уплотнить (заклинание было довольно простым, и Скабиор очень пожалел, что не знал его, когда обустраивал свой домик). Потом установить — если нужно — бордюрный камень, потом аккуратно и мерно левитировать собственно камни по одному, соблюдая ритм и структуру мощения (и как хорошо, что здесь не было никакого рисунка!), подгоняя деревянным молотком неровно лёгшие камни, потом прижать их, чтобы сели (и снова заклинание — тоже довольно простое). Затем просыпать выложенную часть смесью песка и волшебной извести, смести всё лишнее, чтобы смесь эта осталась только в щелях — и пролить, наконец, водой.

Совсем просто.

И в половине одиннадцатого утра Скабиор уже принялся за работу. Та оказалась не столь сложной, сколь утомительной — но это бы он как раз легко пережил. Проблема была не в работе — она была в людях. В тех, что ходили по Диагон-Элле, и которые, хотя Скабиор и был одет в самую обыкновенную одежду — разумеется, пальто своё он оставил дома, и работал в самых обычных штанах и куртке — прекрасно знали и кто он, и почему и что делает здесь. На него приходили смотреть — или так казалось ему, всегда крайне болезненно воспринимавшему всё, что хотя бы отдалённо могло сойти за унижение. А этого тут было много: волшебники останавливались, смотрели, перешёптываясь и зачастую качая головами, а когда одни уходили, их место занимали другие.

Но стократ хуже были вездесущие журналисты. Он даже и не подумал, что его скромная персона может вызвать такой ажиотаж — а ведь должен был, потому что быть первым, пусть даже в таком сомнительном деле, как введение нового вида наказаний, всегда означает привлекать к себе внимание, в том числе прессы. Когда появилась Скитер, он подумал с тоской, что дело плохо: эта не тратила время на мелочи, и её статьи традиционно украшали первую полосу «Пророка». А первая полоса — это же, в сущности, объявление на всю страну, где и когда его можно найти. А зная Скитер и её репутацию, на которую она работала много лет, можно предположить, что она и биографию его выложит, и первым делом вспомнит о егерстве и Фенрире. Легко представить, чем ему это грозит. И ведь не сделаешь ничего… Разговаривать ни с кем он, конечно, не стал, но понимал, что сути дела это не изменит.

Так что пять минимальных часов превратились для него в вечность, и как только они закончились, он аппарировал прямо на свой островок, где в бешенстве расшвырял рядом с домом тщательно промаркированные инструменты, наспех сорванные с себя рукавицы и куртку, и едва не порвал свою копию контракта, остановившись в самый последний момент. От ярости, ненависти, унижения у него кружилась голова и кровь билась в висках так, что почти заглушала все остальные звуки — и встреть он сейчас Поттера, или ту же Гермиону Уизли, или… да кого угодно — перегрыз бы горло, наверное, безо всякой луны.

Чтобы успокоиться, он ушёл гулять, и бродил по острову до темноты, а вернувшись, увидел сидящую на ступеньках Гвеннит.

— Всё хорошо? — тревожно спросила она, вставая ему навстречу.

— Да просто отлично, — он плюхнулся рядом с ней и потянул её за руку вниз. Она села. — Не смей туда приходить. Ясно?

— Я как раз думала, что могла бы в обед, — начала она, но он яростно перебил:

— Не смей, я сказал! Ты меня вообще слышишь?!

— Не буду, — сказала она почти испуганно. — Крис, что случилось?

— Да ничего, — он потёр сначала глаза, размазывая сурьму, а потом и лицо. — Ничего не случилось. Всё как всегда. Но я не желаю, чтобы ты это видела. Ты меня поняла?

— Да, — она кивнула и добавила: — Я обещаю.

— Хорошо, — он тоже кивнул и замолчал, глядя в землю. Потом обхватил её за плечи и, притянув к себе, замер. — Ладно. Переживу и это. Что с них взять. Идём ужинать, — он поднялся и ушёл в хижину, не оглядываясь.

Вечером, выгнав Гвеннит, он сел и посчитал, сколько времени у него займёт эта мордредова общественная работа, если он и дальше продолжит ограничиваться пятичасовым минимумом. Увидев результат, застонал — и решил, что должен работать дважды по пять — ничего, не развалится, зато закончит меньше, чем за четыре месяца.

Однако решить дома — это одно… Но назавтра уже на втором часу работы он готов был то ли убить кого-нибудь, то ли завыть, то ли выругаться — а лучше всего бросить всё и исчезнуть. Отвык он, однако, от таких взглядов… отвык. Сперва, после войны, скрывался на своём острове, прожив там почти безвылазно целый год, потом начал выходить потихоньку, но старался не появляться в волшебном мире, вполне довольствуясь маггловским, и только лет через пять после войны начал понемногу заглядывать к знакомым здесь, за милю обходя, впрочем, любые места, где его могли встретить или авроры, или пойманные им не так давно магглорождённые. После амнистии он слегка осмелел, однако на Диагон-элле старался не заходить: зачем понапрасну дразнить гусей? И вот теперь…

Первый плевок полетел в него ближе к середине его второго рабочего дня. Он обернулся, не сдержавшись — и вспомнил. Не человека, конечно — запах. Как раз один из тех, пойманных… Ладно, имеет право. Наверное. Да и в любом случае — что он сделать-то может? Ничего… И уйти раньше времени невозможно. Так что Скабиор отвернулся и продолжил, прекрасно понимая, что теперь его ждёт много интересного и увлекательного.

И оказался прав.

Весть о том, что он — бывший егерь, разлетелась с невероятной скоростью, и теперь к нему постоянно приходили те, кого он про себя обозвал «гостями из прошлого». На самом деле, далеко не всех их когда-то поймал именно он — Скабиор для многих был здесь и сейчас символом, и хотя он сам прекрасно понимал это, легче ему не становилось. Настолько, что он стал прятать свою палочку поглубже, попросту опасаясь, что не сдержится и сделает то, что уже никакими общественными работами не искупишь: что-что, а непростительные у него выходили отлично, во всяком случае, два из трёх, и одно из них было зеленее первой весенней травы.

Он сдержался, конечно. Но когда этот второй день закончился, он отправился в бордель — и потом вспоминал об этом своём визите без всякого удовольствия и даже почти со стыдом, потому что никогда не любил причинять боль девочкам — знал, как им порой достаётся от клиентов — но сдержаться на этот раз не сумел. Позже, когда его отпустило, он и заплатил побольше, и сам залечил ссадины, синяки и укусы, и прощенья просил — и был, конечно, прощён, да ещё и обласкан, ибо его давным-давно знали там и зла не держали: мало ли, у кого что случается. Да и они ведь тоже знали об этих работах…

Так что лёжа с двумя своими подружками в обнимку, он, уже отчасти пришедший в себя, думал о том, что, наверное, надо поискать какие-то зелья, ибо ведь только два дня прошли, и сколько ещё он сможет так сдерживаться. А ведь дальше будет только хуже.

Назавтра стало действительно хуже: вокруг всё время толпились какие-то люди — запах некоторых он узнавал, хотя в такой толпе это было сложнее — и теперь они были уже смелее. Трогать его не трогали, но в какой-то момент кто-то кинул в него хлопушку — та взорвалась яркими блёстками, не больно и не опасно… И это был сигнал. Что только в него не кидали! Нет, ничего опасного никто не делал — исключительно унижение. Скабиор молчал… молчал и работал, отсчитывая про себя уже не минуты — секунды, которые тянулись медленнее, чем в первые сутки после луны…

…Гарри Поттер выбрался проверить Скабиора только в среду: и понедельник, и вторник оказались заполнены работой с утра и до поздней ночи. В среду же стало поспокойнее, и часам к одиннадцати утра он был на Диагон-элле.

И онемел.

Пока он шёл к этой толпе, внутри у него разливалось жаркое, жгучее чувство стыда и ярости. Он мог понять этих людей… Мог — но не желал этого делать.

Перед ним расступились, конечно: наверное, вид Главного Аврора с палочкой в руке внушал трепет и уважение, граничащее со страхом, потому что Гарри даже говорить ничего не пришлось.

— Как же вам всем не стыдно, — проговорил он очень тихо.

Но его услышали…

Скабиор вздрогнул и, обернувшись, почти столкнулся с Гарри — и замер при виде выражения его лица.

— Мы уходим, — сказал ему Поттер. — Время я вам засчитаю, сколько вы наработали — не важно, что меньше пяти часов.

Он крепко взял его за плечо — и аппарировал в свой кабинет в министерстве. Отпустил его, выглянул в коридор и попросил у секретаря кофе. Потом закрыл дверь, развернувшись к Скабиору напряженно и нервно:

— Простите. Я не ожидал, что люди отреагируют настолько резко.

— Ну, с такой-то рекламой, — неприятно усмехнулся Скабиор. — Тут, небось, со всей Британии магглорождённых понабежало.

— Я могу их понять, — сказал Гарри, взмахом палочки очищая его одежду и волосы, в которых чего только не запуталось — от конфетти из хлопушек до грязи и кусочков испорченных фруктов.

— Я тоже могу, — неожиданно кивнул Скабиор, с отвращением сбрасывая с себя уже чистую куртку и кидая её на пол себе под ноги.

— Вы садитесь, — вздохнув, проговорил Поттер, кивая ему на диван и зачем-то поднимая его куртку — Скабиора это смутило, он резковато забрал её у него из рук, но надевать не стал и, сев на диван, положил рядом. Гарри же подошёл к столу и, отыскав там протокол работ Скабиора, вписал в него время. Появился эльф с кофе — Гарри трансфигурировал рядом с диваном небольшой столик, и тот расставил на нём кофейник, чашки, молочник и вазочки с печеньем и бутербродами и исчез. Поттер придвинул себе стул, сел напротив Скабиора, разлил кофе по чашкам и, не добавив ни молока, ни сахара, залпом выпил.

Скабиор же неторопливо налил себе молока, щедро насыпал сахара, размешал — и только потом выпил, медленно и с удовольствием. Сказал очень вежливо:

— Благодарю. Кофе прекрасный.

Они довольно долго молча сидели — ели, пили кофе, благо, кофейник имел весьма внушительные размеры, рассматривали внимательно друг друга… Первым молчание нарушил Гарри:

— Я не могу осуждать всех этих людей. Но перед вами я виноват и прошу меня извинить. Я не предполагал, что это событие вызовет такой резонанс: шестнадцать лет прошло. К тому же мы не можем провоцировать беспорядки на одной из центральных улиц. Завтра жду вас к девяти в своем кабинете — я подумаю, где вы продолжите работать. Но на Диагон-элле вы больше не вернетесь. Хотя, должен сказать, что вы всё это вполне заслужили, — добавил он жёстко.

— Заслужил, — согласился Скабиор, с чрезвычайно кротким видом отправляя в рот очередное печенье. — И вам вовсе не за что извиняться, — добавил он вроде бы искренне.

— Вы ведь не просто егерем были — хотя, на мой взгляд, хватило бы и этого — вы ведь Волдеморту служили, — медленно заговорил Гарри. — Вас ведь многие видели в первых рядах во время штурма Хогвартса. Да и нас вы отвели вовсе не в министерство тогда, — Гарри отставил чашку и, опершись локтями о колени, сцепил пальцы рук. Скабиор молчал, сидя с выражением внимательной вежливости на лице, и смотрел куда-то на стол. — Я не собираюсь вспоминать об этом официально: дело давнее, и что было — то было, всё равно уже ничего не поправить. Война давно закончилась, а при штурме школы вы, вроде бы, никого не убили… оставим это. Но скажите, — требовательно спросил он, — сражаясь на стороне Волдеморта, вы вообще представляли себе, чем всё закончится, если он победит? — Скабиор с интересом взглянул на него, и Гарри продолжил: — Что оборотней вырежут так же, как магглорождённых, и что рано или поздно Волдеморт останется на пепелище один, он же к тому времени был уже совершенно безумен, — договорил Гарри, очень внимательно глядя на своего собеседника. Тот ответил таким же пристальным взглядом и сказал после небольшой паузы:

— Мне было без разницы.

— Вам было всё равно, что потом с вами будет, или что Волдеморт потерял остатки разума? — удивлённо спросил Гарри. — И вы знали об этом и так легко говорите?

— Сложно было не знать, — усмехнулся Скабиор. — Особенно если посмотреть близко. Да они все там были психами — что Лорд, что его Пожиратели… Одна эта мадам Лестрейндж чего стоила, — добавил он со смешком.

— То есть вы сознательно служили безумцу? Почему?

— А почему нет? — вновь усмехнулся он. — Я всегда презирал и ненавидел ваш мир — а он его так чудесно крушил. А уничтожены… Это ж ещё когда было бы. Мы ещё долго были бы ему необходимы, — он сощурился, приглушая полыхнувший нешуточной яростью взгляд. — А вы чего ждали? — спросил он вкрадчиво — и всё же взял себя в руки. Улыбнулся на удивление мирно, сказал: — Впрочем, это было очень давно. Я был тогда молод и глуп, и…

— Прекратите, — поморщился Гарри. — Я не Волдеморт — я не мщу и не наказываю за взгляды. Я просто хочу понять и получить ответы. Не важно, что вы мне скажете — приговор по вашему делу уже вынесен, и пересмотрен не будет. И я уже пообещал вам, что найду более спокойное место для его исполнения. А вот за искренний разговор буду благодарен.

— Искренности хотите? — с недоброй улыбкой переспросил Скабиор. — Ладно… господин Главный Аврор. Вот вам искренность: мне и таким, как я, было наплевать, что там с мозгами у Тёмного Лорда, и что потом когда-нибудь будет с нами — потому что в вашем-то мире нас уже точно ничего хорошего не ждало, да и теперь не ждёт. А так мы хотя бы отомстили всем вам. Вы когда-нибудь мстили, господин Главный Аврор? — спросил он с внезапным острым любопытством. — Ну же, давайте — откровенность за откровенность. Пробовали месть на вкус? Знаете, насколько она сладка и как опьяняет?

— Нет, — помолчав, сказал Гарри, глядя ему в глаза. — Хотя и хотелось.

— А почему? — вкрадчиво спросил Скабиор.

— Потому что я так решил. Месть порождает лишь месть, и это никогда не заканчивается.

— А вы как Главный Аврор и герой всей магической Британии, — глумливо начал Скабиор, но Гарри его прервал:

— Я человек. И считаю, что в мире и так достаточно зла — чтобы множить его ещё и таким образом.

Их взгляды скрестились, и какое-то время они смотрели так друг на друга. Скабиор отвёл глаза первым, упрямо сжав губы, и отвернулся.

— Помните, вы мне в прошлый раз сказали, что не слышали, чтобы после войны магглорождённые помогали оборотням, хотя они должны были бы теперь их понимать? — снова заговорил Гарри. — Я тогда не нашёлся с ответом — но он очевиден и прост: вот как раз после войны и именно им помогать оборотням совсем не с чего. Потому что нынешние магглорождённые — все, всё поколение — это или те, кто тогда от министерства и вас по лесам прятался, или из те, кого в панике из школы эвакуировали, или те, кто дрался за Хогвартс. И шарахаются они от абстрактных оборотней потому, что для них это не «У-у-у-у-у!» в полнолуние, а та, жаждущая крови толпа, которая пришла в школу их убивать и которая ловила их по этим лесам и продавала.

Он перевёл дух и умолк, сам удивляясь, что так сильно завёлся. И глупо, и непрофессионально… Не следовало, наверное.

— Ну да, — с неожиданной насмешкой ответил Скабиор, снова смотря прямо ему в лицо, — и в этой большой толпе все они, конечно, потеряли вашего замечательного друга Люпина, верно? Который, сколько я знаю, как раз погиб в этой школе, защищая, в частности, и их тоже. Но кого это волнует, правильно? Это же вы герой, и ваша подружка магглорождённая — и ещё куча самых разных волшебников. Но кто вспоминает оборотня?

Он усмехнулся почти с торжеством, заметив промелькнувшую в глазах Гарри боль, и скрывая за этой усмешкой и за своими злыми словами то, насколько задело его самого услышанное. Потому что Поттер ведь сказал правду — про школу и про леса. И он сам лучше всех понимал, что теперь должны были чувствовать к оборотням магглорождённые — просто никогда прежде не задумывался об этом. И это было неожиданно едва выносимо, потому что впервые лишало его права, которое он с юности полагал неизменным — права всех их ненавидеть и презирать.

— Ремуса запомнили прежде всего, как волшебника, потому что большинство оборотней поддержало Волдеморта, — тихо ответил тем временем Гарри.

— Потому что оборотни — не люди в ваших глазах, — резко и зло возразил Скабиор. — И в ваших в том числе, господин… Поттер, — неожиданно проглотил он насмешку. И так же внезапно сказал: — Ваш Люпин был личностью в некотором смысле легендарной. Только слабой — и предложить ему нам было нечего, и мы все отлично это знали. Ну и ненавидели его многие, — он усмехнулся, но вовсе не зло, скорее, почти печально.

— За что ненавидели?

— Да за всё… а уж когда он женился на этой Блэк…

— Она была Тонкс, — оборвал его Гарри сурово.

— Она была Блэк, — усмехнулся Скабиор. — Кому какое дело было до её отца, когда мать из Блэков? Племянница миссис Лестрейндж, — хмыкнул он. — Только и разговоров тогда было… Это же редко бывает — такие браки. А уж, чтобы из подобной семьи… вообще невозможно. И мы же его тогда хорошо знали уже — и никто понять не мог, как такая… кхм, — он смущённо поправился, — такой невыразительный человек окрутил девицу из древнейших и благороднейших Блэков.

Гарри сидел, стиснув зубы. Ему хотелось, с одной стороны, заставить его замолчать, может быть, встряхнуть или даже ударить — а с другой, слушать… да и профессиональный навык сработал — внешне он казался вполне спокойным, хотя спокойствие это Скабиора обмануть не могло: он чуял и нервность, и боль, и жадное любопытство своего собеседника.

— Вы были знакомы? — спросил Гарри.

— Мельком. Он ведь пытался убедить всех нас примкнуть к Ордену Феникса, — он скривился. — Но, в отличие от Лорда, ему нечего было нам предложить, а сам он со своим вечным комплексом вины пример являл уж очень не вдохновляющий… И всё равно о нём ходили легенды, — добавил Скабиор с неожиданной мягкостью. — Потому что, каким бы он ни был, а ему удалось то, чего не удавалось почти никому из нас. И до сих пор ходят — легенды, в смысле. Правда, никому это не помогает, — добавил он со смешком.

Они опять замолчали. Каждый думал о своём, и сложно сказать, чьи мысли были мрачнее. Наконец, Гарри встряхнулся и сказал почти что официально:

— У меня дела, мистер Винд. Я жду вас завтра в девять — и ещё раз извините за то, что поставил вас в подобное положение.

— Не стоит, — отмахнулся Скабиор, поднимаясь. — Спасибо за кофе.

Он взял куртку, сунул в её карман горсть печений — и ушёл.

А Гарри посидел ещё какое-то время, потом походил по кабинету, глянул мельком на карту, где в Ирландии в этот момент зажглась ещё одна розовая точка — а потом быстро вышел и аппарировал в Мунго.

В Мунго Гарри спустился вниз — в подвал. Прошёл по бесконечным запутанным коридорам и постучал в знакомую железную дверь c небольшим круглым окном. Не дождавшись ответа, толкнул её, вошёл и крикнул:

— Мистер МакДугал! Вы на месте?

— Иду! — донеслось откуда-то издалека, и через пару минут Тав МакДугал вышел из-за одного из железных шкафов, вытирая мокрые руки полотенцем весёленького жёлтого цвета.

— Простите за вторжение, — начал Гарри. — Я...

— О чём речь, — оборвал его МакДугал. — Чем могу?

— Мне нужен совет. У меня к вам вопрос такой… странный. У вас не найдётся какой-нибудь несложной нудной работы, которую мог бы исполнять непрофессионал? Долгое время?

— Были на Диагон-элле? — понимающе кивнул целитель. — Я тоже там проходил вчера. Егерь, да?

— Да, — кивнул Гарри. — Так как?

— Найдётся, — он окинул взглядом свой кабинет. — Зелья всегда нужны, а растирать слизней всякий может. Здесь масса такой работы, на самом-то деле. Обычно используют стажёров, но и ему работа найдётся. А то выглядит как-то уж очень гаденько. Присылайте мистера Винда — вот прямо завтра пусть и приходит. Мантию нашу на него наденем — и не опознает никто.

— Только не нужно его жалеть, — нахмурился Гарри. — Я не хочу, чтобы над ним издевались, но…

— А я произвожу впечатление сентиментального и жалостливого человека? — удивился МакДугал, проведя пальцами по своей бороде.

— Не слишком, — признал Гарри. — Спасибо вам, — он протянул ему руку. — В понедельник в девять он будет у вас. Я надеюсь, — добавил он, улыбнувшись.

* * *

Следующим утром Скабиор был у дверей кабинета Главного Аврора уже без десяти девять.

— Доброе утро, — поздоровался тот, подходя к кабинету ровно в означенное время и открывая дверь: — Прошу. С сегодняшнего дня вы продолжите исправительные работы в другом месте, — он достал из портфеля бумаги и разложил на столе. — Это дополнительный контракт — если вы подпишете его, вы будете работать в госпитале святого Мунго.

— В Мунго? — он даже растерялся. — Почему?

— Не хотите — можете вернуться на Диагон-элле, — ответил Гарри. — Вам решать.

— Что за контракт?

Гарри молча протянул ему пергамент, содержавший стандартные ограничения для младшего персонала госпиталя, дополненный ещё несколькими статьями.

Скабиору ужасно хотелось пошутить о том, что, видно, дела в Мунго совсем плохи, если уж они вынуждены обратиться к нему за помощью, но он благоразумно сдержался и просто кивнул:

— Мунго так Мунго. Там хотя бы тепло.

— Тогда подписывайте — и вас там ждут в девять.

— Кто ждёт? Где искать? — он подписал, чувствуя откровенное облегчение.

— Целитель МакДугал. Вы знакомы — он осматривал и лечил вас не так давно в камере.

— Помню, — кивнул Скабиор почти с удовольствием и добавил: — Благородно. Благодарствуйте.

— Вы имеете право на меня злиться, — сказал ему Гарри. — Так же, как и я — на вас. Но я не имел в виду мстить вам подобным образом.

— Ну что вы? И в мыслях не было, — заверил его Скабиор, сам не зная, врёт он сейчас или нет, потому что на самом деле он просто об этом не думал. Он подписал контракт, и Гарри у него на глазах уничтожил старый.

Гарри посмотрел на часы:

— Целитель МакДугал ждёт вас. Вечером не забудьте вернуть инвентарь — можете оставить его у моего секретаря, он сам решит всё с хозяйственным управлением.

* * *

— Кристиан Винд — явился в полное ваше распоряжение, — почти по-военному с порога отрапортовал Скабиор, входя в маленький кабинет, расположенный в подвале госпиталя св. Мунго. МакДугал выглянул откуда-то из-за шкафа — вместо лимонной мантии на нём был вельветовый тёмно-зелёный пиджак, светло-жёлтая рубашка и тёмно-коричневые брюки, выглаженные так идеально, что казалось, о стрелки можно порезаться — и кивнул ему, будто доброму знакомому:

— А, мистер Винд. Устраивайтесь где-нибудь — будем считать, что вы к обязанностям своим приступили, но посидите, где сочтете удобным, минут двадцать, я тут закончу и к вам выйду. Там где-то свежий номер «Пророка» был — хотите, можете изучить последние сплетни.

Он снова исчез за высоким металлическим шкафом, а Скабиор, взяв столь любезно предложенную газету, начал оглядываться. Кабинет был и так небольшой, но ещё и заставленный мебелью так плотно, что свободным оставался фактически только узкий проход от двери до узкой кушетки, от неё — к заваленному папками письменному столу, и за ним, кажется, куда-то вглубь, за тот самый шкаф. Другие — точно такие же — стояли вдоль всех стен и были заполнены папками, книгами, бумагами и ещё чем-то, завёрнутым в белую ткань. Видимо, осматривался Скабиор долго, ибо МакДугал вновь выглянул из-за шкафа и позвал его:

— Мистер Винд, проходите сюда! Только осторожнее, здесь на полу коробки.

Скабиор, хмыкнув, последовал приглашению и, обогнув стол, оказался в без преувеличения огромном помещении, заставленном рядами всё тех же металлических высоких шкафов.

— Это наш архив, если можно так выразиться, — сказал МакДугал. — Поскольку ваши обязанности, насколько я понимаю, весьма расплывчато определены, сегодня вы немного поможете мне здесь. Если хотите, там есть мантия, — махнул он куда-то назад, — но лично я ей не пользуюсь.

— Я тоже лучше бы обошёлся, — сказал Скабиор, доставая палочку. — Что делать нужно?

— Глобальная задача — расставить всё это по алфавиту, — с философским спокойствием сообщил МакДугал. — Но я так далеко не замахиваюсь и потихоньку разбираю шкафы по очереди. Выбирайте любой — и приступайте. Открывать папки и читать дела запрещает регламент, да и чары на них наложены.

— Хотел сказать, что работа непыльная, но уже не уверен, — сказал Скабиор, открывая дверцу ближайшего шкафа и оглядывая покрытые ровным слоем пыли полки.

— Заклинание нужное знаете?

— Понятия не имею, — усмехнулся он. — Научите?

— Могу, — кивнул МакДугал. — Могу сам убрать — как угодно.

— Лучше научите, — попросил Скабиор. — Полезная штука.

Читать справочники и пособия по бытовой магии ему всегда было лень, но если можно научиться чему-то полезному в рабочее время, глупо было бы не воспользоваться.

МакДугал кивнул, показал, объяснил и сказав: "Тренируйтесь — если что непонятно, спрашивайте", — вернулся к своему занятию. Тренироваться пришлось недолго, и вскоре Скабиор присоединился к целителю — и ближайшие несколько часов они молча работали, переставляя папки. Занятие оказалось настолько медитативным и располагающим к размышлениям, что когда МакДугал окликнул его, Скабиор даже не сразу услышал. — Вижу, вы увлеклись не на шутку, но я собираюсь обедать и предлагаю присоединиться — или, если хотите, можете на сегодня закончить.

— Неужто уже пять часов прошло? — изумился Скабиор.

— Прошло, — кивнул тот.

— Никуда я не пойду, — решительно сказал тот. — Я имею право работать от пяти до десяти часов в день — предпочитаю десять. Хочу поскорее освободиться, знаете ли.

— Понимаю, — кивнул МакДугал. — В этом случае вам придётся заканчивать без меня — будете уходить, просто захлопните дверь, они тут зачарованы. Еда есть с собой?

— Нет, — с досадой проговорил он. — Я не думал, что останусь. Завтра будет — а сегодня могу обойтись.

— Ну, неужто я вас не накормлю? — усмехнулся МакДугал. — Если вы, конечно, едите хаггис.

— Ем, — с удовольствием кивнул Скабиор. — Любой.

— Ну, тогда давайте соорудим какой-нибудь стол, — МакДугал трансфигурировал одну из папок, из других сделал добротные деревянные стулья, достал из кармана маленький свёрток, положил на стол — и увеличил. Внутри, помимо хаггиса, который он немедленно подогрел какой-то необычной разновидностью согревающих чар, обнаружился хлеб, варёный картофель в мундире и листья зелёного салата. Еда оказалась вкусной и предсказуемо сытной, вставать и сразу идти работать после никому из них не хотелось — так что они ещё какое-то время посидели за чаем, перебрасываясь ленивыми репликами ни о чём: начав с шотландской кухни, которая, как выяснилось, нравилась им обоим, они перешли к шотландским лесам и озёрам, потом — к писавшим о них поэтам, в основном, маггловским (и Скабиор был изумлён тем, что его собеседник разбирался в маггловской поэзии не то, что не хуже, а куда лучше него), потом — к поэзии вообще…

— Жаль прерываться, — со вздохом сказал Скабиор, — однако пойду я продолжу, хотя мне это кажется довольно бессмысленным делом.

— Почему? — с интересом спросил МакДугал.

— Двойная работа потому что, — пожал он плечами. — Потом-то всё равно переставлять всё придётся. Я бы…

Он замолчал, прикусив язык: его мнения никто тут не спрашивал, а люди обычно очень не любят, когда их тычут носом в их собственный идиотизм. Ссориться же со своим новым «работодателем» в его планы никак не входило — и, в конце концов, какое ему вообще дело до того, как быстро будет достигнут результат?

— А вы бы как сделали? — добродушно поинтересовался МакДугал.

— Ну, — с видимым равнодушием проговорил Скабиор, — например, можно "Акцио" собрать куда-нибудь все папки на «А», потом из них — все на «Ab», «Ac», «Ad» и так далее — и их сразу ставить на место. Выйдет куда быстрее.

— Хм, — слегка озадаченно проговорил МакДугал, — а хорошая мысль… займитесь? Так вы за неделю тут всё разберёте. Потом и отпразднуем — потому что, если вы это сделаете, да ещё так быстро, вы станете нашим местным героем, — рассмеялся он. — Мы тут просто тонем в бумагах.

Скабиор не удержался от говорящего взгляда, но собеседник не обиделся — напротив, вновь посмеялся, покаянно покивав головой и разведя руки в стороны.

— Что поделаешь… Я всё же целитель, и некоторые вещи просто не приходят мне в голову.

— Ну, я — человек простой, — усмехнулся Скабиор, — хотя, впрочем, даже и не человек вовсе… Мне только подобные вещи в голову и приходят.

— Каждый должен заниматься своим делом, — сказал МакДугал. — Не всем же лечить… Но давайте я освобожу вам место — папки же куда-то надо складывать поначалу.

В итоге Скабиор даже увлёкся этой сортировкой: всё оказалось немного сложнее, чем казалось ему поначалу, а главное — папок было очень много и некоторые из них были невероятно пыльными. Так что, закончив, Скабиор оставил склад в беспорядке, а себя обнаружил покрытым пылью не хуже какого-нибудь древнего артефакта. Ему ужасно хотелось вымыться — но идти без приглашения к Гвеннит он полагал неправильным, а денег на маггловский отель у него не было, так что он со вздохом почистился чарами, погасил свет и, выйдя со склада, обнаружил МакДугала в кабинете, что-то пишущим за столом.

— Вы, вроде, домой собирались? — спросил Скабиор, подходя.

— Заработался, — отмахнулся тот. — Такой неприятный случай… Что, пять часов прошло?

— Прошло, — кивнул Скабиор. Домой ему не хотелось — хотелось общаться и есть. Он сел на единственный свободный стул и вытер вроде бы уже чистые руки о штаны.

— Если хотите в душ, то тут есть, — спохватился МакДугал. — Проводить вас?

— Тут есть душ? — радостно переспросил Скабиор. Да это не наказание, а просто курорт какой-то! Пожалуй, ради такого стоило потерпеть плевки. Ещё бы кормили… Потому что, где ему деньги на еду брать, если он тут станет по десять часов просиживать? Хотя теперь-то зачем торопиться — здесь хорошо, можно и не спешить никуда… Работать по пять, да и всё…

— Ну, это же госпиталь, — улыбнулся МакДугал. — Разумеется, есть. Пойдёмте.

Как Скабиор ни подгонял себя, в душе он, по своему обыкновению, застрял — правда, не на традиционные два часа, но минут сорок он там простоял и вышел оттуда в привычно расслабленном и благодушном настроении.

— Вы ещё не ушли? — спросил он, даже не удивившись, вновь обнаружив МакДугала за столом.

— Да я тут порой ночую, — махнул тот рукой. — Хотите разделить со мной ужин? Правда, боюсь, от обеда он будет отличаться разве что стаканчиком виски — ну да, что есть.

— Хочу, — Скабиор потянулся и опустился на стул. — Виски — это отличное разнообразие. Я бы сказал, лучшее из возможных.

Так и пошло… Архив Скабиор полностью рассортировал дней за десять. Результат вышел странный, хотя отчасти вполне предсказуемый: когда он пришёл на следующее утро, его встретили две молодых женщины в лимонных мантиях — похихикали, поулыбались ему… а потом вдруг зааплодировали. После одна из них подошла и, смущаясь, спросила:

— А с вами можно разговаривать?

— Можно, я думаю, — насмешливо отозвался он. — Почему нет-то?

— Ну… вы же… как будто бы под арестом, вроде бы? — сказала она неуверенно.

— Вроде бы, — кивнул он. — Но вот разговариваете же. И я не кусаюсь, — добавил он, улыбнувшись. — Во всяком случае, днём.

Медсёстры захихикали — а потом та, что заговорила с ним, решилась:

— А нам рассказали, как вы здорово с архивом справились… А вы не могли бы помочь и нам?

— Мог бы… наверное, — отозвался он с удивлением. — Только это не ко мне, а к мистеру МакДугалу — я вроде как ему подчиняюсь.

— А он нас послал к вам, — радостно пояснила она. — И сказал, что если вы согласитесь, то можете отправиться спасать нас. Согласитесь, пожалуйста!

— Я всё же его спрошу, — подумав, решил Скабиор. Медсёстры пошли за ним — МакДугал, увидев всех троих, сказал сразу:

— Дамы вот помощи просят. Не поработаете у них?

— Могу, — кивнул Скабиор. — Это же вам решать — куда мне…

— Ай, — отмахнулся МакДугал. — Здесь вы уже всё сделали — идите, конечно, если охота. А то у меня сейчас работа только с теми пациентами, которые обычно не лезут под руку и молчат — интересуетесь?

— Да не очень, — хмыкнул Скабиор.

— Загляните потом время отметить, — напомнил МакДугал. — Ну и на обед приходите, если возникнет такое желание.

— Да мы сами его покормим! — перебила его вторая медсестра. — Ну неужели же оставим голодным такого помощника! Только вам мантию нужно надеть, — добавила она тут же, обратившись уже к Скабиору, и спросила МакДугала: — Есть у вас лишняя?

— Была где-то… сейчас найду.

Вот так Скабиор оказался на втором этаже больницы Святого Мунго, где его попросили проделать фактически то же самое: помочь разобрать накопившийся за несколько десятилетий архив.

Он оценил иронию — или насмешку — судьбы: надо же было ему попасть именно сюда… И подумал, что может однажды встретить тут Гвеннит: до полнолуния как раз оставалась неделя… И, кстати — ему ведь тоже, по всей видимости, в этот цикл имеет смысл пить аконитовое. И любопытно, выдадут ли ему тут его?

Зелье выдали — тот же МакДугал, когда он днём вернулся пообедать, протянул ему характерный больничный флакон.

— За счёт заведения, — пошутил он.

— Это подарок или обязательство? — тоже пошутил Скабиор — и услышал ожидаемое:

— Увы, вы обязаны его пить, пока не закончите свои работы. Вас не предупредили?

— Может, и предупредили, — пожал он плечами, открывая флакон и морщась от знакомого запаха. — Я не помню.

Он выпил — залпом, и демонстративно скривился. Хотя вкус зелья не был особенно неприятным, Скабиор его ненавидел — просто за то, что это было такое. Однако выбора ему не оставили… Что же, во всяком случае, зелье, наверное, качественное — и можно будет погулять с Гвен по острову и поучить её толком охотиться.

— Так невкусно? — спросил с любопытством МакДугал.

— Да нет… не то, чтобы, — честно признал Скабиор. — Не в том дело. Не люблю прятать волка.

— Вы себя плохо от этого чувствуете?

— Нет, — пожал он плечами. — Просто — не люблю. Не понимаете?

— Нет, наверное, — подумав, ответил МакДугал. — Расскажете?

— Да что непонятного-то, — сощурился Скабиор. — Волк — такая же часть меня, как и видимый всем человек. А вы его запираете. Делаете вид, что его нет, и меняется только тело — это, наверное, не так страшно, — он раздражённо ударил пустым флаконом по столу. — А это враньё. Я согласен с тем, что волку в такое время не место рядом с людьми — я не убийца, что бы вы там ни думали. Но и прятать я его не желаю. Хотя сейчас, конечно, куда деваться.

— Я понимаю, — подумав, медленно проговорил МакДугал. — Думаю, это мнение, во всяком случае, имеет право на существование.

— Ну, надо же, — не сдержался Скабиор. — Какие у вас широкие взгляды.

— Ну, — добродушно кивнул МакДугал, погладив свою бороду, — я вообще весьма терпим. Обстановка, вы знаете, располагает, — он улыбнулся. — Мёртвые — они настраивают на весьма философский лад.

Скабиор чуть слышно вздохнул. Злиться на МакДугала было глупо — и несправедливо: тот с самого начала был действительно вежлив и искренне не считал его ниже или хуже себя — подобные вещи Скабиор чувствовал порой даже слишком сильно, и если уж не уловил ничего подобного — значит, улавливать было нечего. А уж идея заставить его пить дракклово аконитовое точно принадлежала не целителю — так что, как не крути, Скабиор был к нему несправедлив.

— Я был не прав, — сказал он, садясь. — И готов это как-нибудь компенсировать.

— А я соглашусь, — немедленно отозвался тот. — Мы уже говорили как-то — я очень давно хочу изучить механизм вашей потрясающей регенерации.

— Да, помню, — кивнул Скабиор. — Ладно… Что вам нужно?

— Немного крови… для начала. Если позволите.

— Позволю, — согласился Скабиор. — Раз сам предложил.

Ему было больше любопытно, чем неприятно — скорее всего, потому, что ему нравился сам целитель.

Так и пошло… Работал Скабиор неспешно, иногда оставаясь на весь день, иногда — уходя через минимальные пять часов. Обед он приносил теперь с собой, и обычно они с МакДугалом делились друг с другом — сочетания порой выходили забавные, и в конце концов они стали нарочно приносить что-нибудь необычное — и делать ставки, как быстро другой угадает, что это. Денег, конечно, они не ставили: на кону, как правило, было право первым выбрать себе еду изо всей сегодня имеющейся. Ближе ко второму полнолунию МакДугал всё же решился — Скабиор давно ожидал эту просьбу, и хотя уже решил согласиться, сам не предлагал, разумеется — попросить позволить ему увидеть трансформацию.

— Где предполагаете любоваться? — насмешливо поинтересовался Скабиор, пока что не давая ответа. — Здесь негде, а домой я вас, уж простите, звать не готов.

— Можно у меня, — преспокойно предложил МакДугал. — Я живу за городом, там тихо.

— Мы потом отсыпаемся сутки… если повезёт. И аппарировать далеко я вряд ли буду способен — есть у вас, где мне после вздремнуть?

— Найду, — кивнул тот.

— Никаких снимков, — предупредил Скабиор. — А если разбудите, пока сам не проснусь, ваше исследование на этом закончится.

— Можно спросить, почему?

— Спросить можно, — усмехнулся Скабиор.

Они рассмеялись.

— Потому что мы себя чувствуем не слишком хорошо в этот день, и…

— Это я знаю, — кивнул МакДугал. — Про снимки вы почему вспомнили? Я не собирался, но откуда у вас вообще такая мысль?

— Да мало ли, — ухмыльнулся он.

Видел он подобные колдографии. Смысла понять не смог, но разозлился ужасно — хотя, наверное, людям понять причину его злости было бы сложно: ну что такого? Естественный процесс, в общем-то. А объяснить кому-то, что вряд ли можно отыскать что-нибудь более интимное, нежели эти несколько бесконечных минут трансформации — и сам волк, который живёт в тебе, к которому ты никогда в своей жизни не прикоснешься, да и увидеть его не удается практически никому — невозможно.

— Даю слово, — очень серьёзно сказал МакДугал. — Никаких снимков. Непреложный обет хотите?

— Не стоит, — помедлив, ответил всё-таки Скабиор. Он чуял, что тот не лжёт — а если ошибся — он узнает. И найдёт способ объяснить, что обманывать некрасиво.

Дом МакДугала оказался основательным двухэтажным строением, сложенным из больших неровных камней. Они аппарировали туда из клиники, куда Скабиор пришёл вечером перед полнолунием — и сразу, сходу предупредил:

— Я сегодня на взводе — как всегда в этот день. Могу обидеть или, наоборот, оскорбиться — я бы на вашем месте был как можно вежливее, — пошутил Скабиор, оглядываясь и принюхиваясь. Дом пах жильём — местом, где живут давно и, кажется, в одиночестве, готовят еду, предпочитают яблоневые и вишнёвые дрова для камина, держат много книг и не слишком любят гостей. И животных не любят — или, во всяком случае, не держат. — Я могу осмотреться? — нахально поинтересовался Скабиор и, получив в ответ спокойный кивок, свернул в гостиную. Та казалась, скорее, полупустой, чем просторной. Рядом с камином, находившимся почти в центре ближайшей к коридору стены, стоял длинный и низкий стол, который можно было бы счесть журнальным, на нём в рабочем порядке были разложены бумаги и книги. У соседней стены стоял очень удобный на вид диван, на котором лежал смятый плед в чёрно-бежевую клетку, третья стена целиком была закрыта книжными полками, четвёртая же, если не считать окон, закрытых сейчас тяжёлыми тёмными шторами, была пуста — единственным украшением на этой аскетичной поверхности была крупная колдография, неуловимо, но вместе с тем явно похожей на хозяина дома девушки в синем шарфе с гербом Райвенкло, которая улыбалась и радостно махала в камеру, а снежинки кружили вокруг и опускались на её темные волосы. Скабиор оглянулся на МакДугала и спросил с любопытством:

— Дочка?

— Сестра, — коротко ответил он.

— Солидная у вас разница, — заметил Скабиор, подходя к колдографии и рассматривая девушку повнимательнее.

— Пять лет. Она погибла в Хогвартсе в девяносто восьмом, — ровно проговорил МакДугал.

Скабиор с шумом втянул воздух и так же выдохнул, радуясь, что стоит сейчас спиной к хозяину дома. Постояв так и выровняв кое-как дыхание, он обернулся с деланно безразличным видом, но выдержать его не сумел — сказал, сперва отведя взгляд, а потом, почти сразу, напротив, глянув МакДугалу прямо в глаза:

— Мне жаль.

— Это не вы, — спокойно ответил тот. — Забудьте. А вот там кухня — вам пригодится, я полагаю, когда вы проснётесь.

Они свернули на кухню, потом поднялись по лестнице… Скабиору действительно было любопытно, но ещё больше нравилось дразнить хозяина — однако тот позволил ему посмотреть даже свою спальню на втором этаже, а когда они вошли в соседнюю комнату, сказал:

— Это ваша комната на ближайшие день или два. Надеюсь, вам будет удобно.

Мебели здесь тоже было совсем немного: кровать, шкаф да прикроватная тумбочка. Здесь даже стула не было, хотя ни сам дом, ни его обстановка вовсе не создавали впечатления стеснённости в средствах — скорее, у хозяина дома было собственное представление о меблировке, не слишком совпадающие с общепринятыми. Зато места в комнате было много, и вся она, со стенами и скошенным потолком, выкрашенными белой краской, светлым деревянным полом и плотными тёмными шторами, производила стильное впечатление.

— Скромно, — насмешливо проговорил Скабиор. — Но мне большего и не нужно. Странный у вас дом, мистер МакДугал.

— Главное, что он вас устраивает, — невозмутимо ответил тот и добавил: — Если вы передумали, вы можете уйти, разумеется.

— Да нет, — он пожал плечами и начал снимать пальто. — Пора, — сказал он возбуждённо. — Не бойтесь, — Скабиор рассмеялся. — Выглядеть будет жутковато, но если вы давали мне качественное аконитовое, всё обойдётся. Хотя я настаиваю, чтобы вы встали к двери и держали палочку наготове. Мало ли, — сказал он очень серьёзно. — Меньше всего мне сейчас нужен ваш труп поутру.

МакДугал спорить не стал — кивнул и сговорчиво отошёл к двери, открыл её и взял в левую руку палочку.

— Я левша, — напомнил он очень спокойно.

— Я помню, — кивнул Скабиор, раздеваясь окончательно и складывая одежду на кровать. Поёжился — холода он не чувствовал, но его, как обычно, слегка потряхивало — и лёг ничком на пол.

Ждать пришлось недолго… Его накрыла привычная волна жара, предвосхищающая боль — а потом началось. Он не кричал — давно уже научился сдерживаться, во всяком случае, до тех пор, пока помнил себя. Сейчас же сознание не менялось — приходилось терпеть до конца. Наконец, всё закончилось… Мир стал другим: менее ярким, но более осязаемым, обоняемым и, в целом, живым. Скабиор… большой светло-серый волк внимательно смотрел на человека, тоже глядящего на него настороженно, но, скорее, с любопытством, нежели со страхом. От него пахло хорошим табаком, жареным цыплёнком, картофелем, шоколадным тортом, мятной зубной пастой и добротной кожей ботинок… и ещё массой всего: пылью архивных папок, немного смертью — видимо, снова работал с трупами — виски, чернилами, какими-то неизвестными Скабиору зельями… Волк поднялся — медленно, сперва сев, и только потом встав на все четыре лапы, и демонстративно потянулся. Зевнул, облизнулся — и медленно двинулся к человеку. Тот нервничал — и в то же время был возбуждён и невероятно заинтригован, и интерес его был вполне доброжелателен, хотя и приправлен немного страхом. Зверь не любил страх — но в таком соотношении тот был почти приятен, скорее, являясь подтверждением признания его, зверя, силы — а вот Скабиору нравился, тем более, что он не мешал человеку смотреть.

Он подошёл неспешно и, остановившись рядом, медленно поднял большую широкую лапу и тронул ею МакДугала. Тот улыбнулся и протянул руку — волк зарычал, скаля белоснежные крупные зубы, и махнул когтями в паре миллиметров от его кожи: волки не подают лапку, кретин! Тот, как ни странно, кажется, понял — убрал руку, сказал с едва заметной улыбкой:

— Прошу прощения, если оскорбил. Это было потрясающе. Я даже представить себе не мог ничего подобного.

Волк… Скабиор слегка зарычал — не зло, а так, для острастки. Ему не нравилось быть сейчас в доме: волки не любят закрытых пространств, и хотя сознание его оставалось вполне человеческим, он был сейчас слишком зверем, чтобы совсем того игнорировать. Потому он двинулся дальше, прошёл в дверь мимо МакДугала, и неспешно затрусил к лестнице, а потом и по ней — вниз. К двери.

Они вышли на улицу: МакДугал сам распахнул перед ним дверь, и Скабиор оценил этот жест, чувствуя, как тот нервничает и с какой силой сжимает в руке свою палочку. Дом стоял далеко от других, и нервничать было не о чем… Но удержаться он всё равно не мог. Скабиору это, впрочем, почти не мешало: он обнюхивал незнакомую, новую землю. Та пахла кротами, маленькими шустрыми мышками, ежами, лягушками, птицами и травой — многими травами, известными ему и не очень, и всё это казалось ему сейчас куда интереснее его безмолвного спутника. Здесь было так много новых звуков и запахов… Скабиор и в человеческом-то обличье чувствовал себя очень хорошо на природе, ему никогда не бывало в одиночестве скучно или тоскливо, а уж в зверином та и вовсе притягивала его к себе.

Пока он ходил по саду, МакДугал, кажется, успокоился — сел на ступеньки и, почти что расслабившись (разве что, палочки всё же из рук не выпустив), сидел, привалившись спиной к косяку и глядя на своего странного гостя. Ночь выдалась тёмная, тучи скрывали луну, но светлое тело зверя видно было достаточно хорошо.

А Скабиор веселился. Почуяв ежа, он с лёгкостью выследил его и, осторожно трогая тыльной стороной лапы, покатил к дому. Дошёл до крыльца — и, оставив свою «добычу» у ног МакДугала, лёг рядом, слегка помахивая хвостом. Тот наклонился, разглядывая трофей — и расхохотался, до слёз.

— Я бы пошутил — да не знаю, не опасно ли это сейчас с вами, — сказал он, утирая глаза. Волк… Скабиор поднял морду, на которой явственно виднелась улыбка, и несколько раз с силой махнул хвостом, досадуя, что они заранее не договорились о какой-нибудь самой простой сигнальной системе: к примеру, один мах — да, два — нет. — Если принять это за согласие, — вопросительно проговорил он — Скабиор снова махнул хвостом один раз, а потом тявкнул негромко, — я бы сказал, жаль, что у нас тут нет кроликов: если бы те разоряли мой сад, пожалуй, сейчас можно было бы попросить вас найти их норы. Но увы: тут только кроты, а от них вы меня вряд ли избавите: волк — животное благородное, а главное, крупное, так что даже пытаться не буду.

Он протянул руку и задержал её вопросительно над головой волка. Тот поглядел-поглядел — да и поддел её влажным холодным носом, и МакДугал осторожно коснулся, наконец, его шерсти. Это оказалось приятно — и ужасно смешно, потому что прикосновение это было деликатным и аккуратным, как если бы тот трогал очень хрупкое или нервное существо. И Скабиор не удержался от шутки: быстро отдёрнул голову и схватил его руку зубами — аккуратно, чтобы не поцарапать ненароком — и замер, наслаждаясь мгновенной волной ужаса, захлестнувшей человека, почти сразу же сменившейся откровенным облегчением и несколько нервным смехом. Ему вдруг стало интересно, как это — бороться с человеком на равных, без всякой магии, просто двое на двое, как, на самом-то деле, и должно быть.

Волк-Скабиор поднялся и встал передними лапами МакДугалу на колени. Тронул носом палочку, зарычал тихо и мотнул головой. Тот замер — зверь глянул ему в глаза, снова толкнул палочку, на сей раз лбом, и опять зарычал.

И переставил лапы ему на плечи.

И тот… понял. Покачал головой, сказал извиняющимся тоном:

— В следующий раз. Я вам доверяю, но всё же должен поставить защиту, прежде чем выпускать из рук палочку.

Это было разумно — но ужасно разочаровало волка… Скабиора, и тот отпрыгнул, недовольно рыча, и в несколько прыжков скрылся за домом, вынуждая МакДугала встать и пойти следом. Не хочет бороться — пусть хотя бы побегает…

Они так и провели эту ночь — то бегая вокруг дома, то, когда МакДугал совсем выдыхался и почти умоляюще просил о передышке, его спутник милостиво делал паузу, и они лежали на земле, иногда совсем рядом друг с другом. А под утро волк… Скабиор сам вернулся в дом — поднялся по лестнице и лёг на пол в предоставленной ему комнате, вытянувшись и положив морду на передние лапы, глядя невероятно тоскливо прямо перед собой.

А когда трансформация завершилась, он поднялся — сперва на четвереньки, потом на колени и, наконец, встал, дошёл, чуть прихрамывая, до кровати, на которой лежала его одежда, и тяжело сел. Поёжился, медленно натянул рубашку — и лёг, завернувшись в одеяло. Бельё было накрахмалено и пахло свежестью — это было так непривычно, что Скабиор приподнял голову и поглядел удивлённо на сидящего поодаль МакДугала.

— Даже не помню, когда спал на крахмальных простынях, — проговорил Скабиор.

— Вам неудобно? — осведомился тот. — Я не подумал, что с непривычки…

— Неудобно с аппарацией промахнуться зимой и уснуть на камнях в снегу, — хмыкнул Скабиор. — А тут просто странно. Я спать… если вы не против.

— Позволите ещё одну пробу взять? Прямо сейчас. Я быстро.

— У вас вампиров в роду не было? — он рассмеялся чуть хрипловато. — Вы из меня всю кровь выцедили… да берите, — он вытянул руку — хотя он сейчас и держал её совершенно спокойно, вены всё ещё были набухшие и выделялись так, что кровь взять смог бы, кажется, даже стажёр-первогодка. МакДугал же сделал это очень быстро и почти безболезненно — кровь потекла яркая, ярче обычной венозной, и побежала быстро, как будто бы под давлением, не свойственным человеку.

Залечив ранку, целитель поднялся:

— Как проснётесь — ванна слева по коридору, кухня — по лестнице вниз, берите всё, что захочется. Не стесняйтесь, если меня не будет или я сплю — сказал бы «чувствуйте себя как дома», но, поскольку я не представляю себе, как это, пожалуй что не рискну, — пошутил он, сохраняя свой обычный невозмутимый вид. — Я бы предложил вам какое-нибудь зелье для облегчения вашего состояния, но прежде, чем я определюсь с дозировкой, следует понаблюдать за вами в динамике — не хочется чтобы получилось как в прошлый раз.

— Да не надо ничего, — Скабиор закрыл глаза и с наслаждением прижался щекой к прохладной подушке. — Всё отлично.

Тело привычно ломило, но усталость была сильнее — и Скабиор быстро провалился в сон, мутный, тяжёлый — но, как он надеялся, долгий.

Однако на сей раз ему не слишком-то повезло: проснулся он уже к вечеру. А значит, ему предстояло маяться до утра, если не дольше, не имея ни сил, ни возможностей лежать, сидеть, стоять, да даже хотя бы поесть что-нибудь… вот разве что вымыться можно было попробовать. Он сообразил вдруг, что ведь ни разу в этот день не был в душе — просто не имел подобной возможности прежде. Идея ему понравилась: он поднялся, тихо ругаясь себе под нос, машинально, по приобретённой годами привычке накинул пальто прямо на рубашку, сгрёб остальную одежду — и босиком, оставив ботинки у кровати, отправился в ванную.

Та оказалась огромной — совершенно неожиданно для такого, в общем-то, скромного дома — и при одном взгляде на ванну Скабиору невероятно захотелось лечь в горячую воду. Может быть, там будет полегче… ну вдруг? Он повернул краны и, в ожидании, пока ванна наполнится, сел прямо на пол — не слишком красиво, конечно, зато удобно, да и кого здесь было стесняться? Так и сидел и смотрел на воду — и только когда ванна наполнилась, и он поднялся, чтобы раздеться, Скабиор увидел большое, в рост, зеркало на двери, совершенно запотевшее сейчас от горячего воздуха. Сбросив рубашку — пальто вместе с остальной одеждой давно уже лежало на полу — он высушил поверхность зеркала и вгляделся в него, разглядывая себя с острым любопытством. Конечно, увиденное ему не понравилось, но он всё равно долго себя рассматривал, отмечая припухшие немного суставы, тёмные круги под глазами, бледные, сильнее обычного шелушащиеся губы, напряжённые, в тонусе, мышцы… понятно теперь, почему всё так ныло — странно ещё, что так слабо.

Скабиор, наконец, отошёл от зеркала и лёг в ванну — и застонал от блаженства: обжигающе горячая вода уняла боль, растворила её в себе, успокоила ноющие суставы, постепенно расслабила напряжённые мышцы… он почувствовал, что засыпает и успел подумать, что это неразумно и даже, пожалуй, небезопасно, и что будет смешно, если он тут утонет — и неприятно, когда вода остынет… и вроде бы лишь на секунду закрыл глаза…

…и проснулся от того, что мучительно не может вдохнуть, а его легкие словно разрываются и горят. Выпрямился резко, отплёвываясь и кашляя, соскользнул назад, расплескав воду и судорожно хватаясь за края ванны, снова вынырнул — и, свесившись через край, долго откашливал воду из лёгких, одновременно пытаясь сдержать нервный смех. Чем, видимо, и привлёк к себе внимание хозяина дома — тот постучал в дверь, спросил с лёгкой тревогой:

— У вас всё в порядке? Мне войти?

— Всё нормально, — отозвался между приступами кашля Скабиор. — Я просто… воды глотнул. Нечаянно. Я выйду сейчас, — добавил он неохотно.

— Не обязательно, — было слышно, как усмехается тот. — Если вода приносит вам облегчение — оставайтесь хоть до завтрашнего утра, у меня душ на работе есть. Но я бы с удовольствием сейчас быстро осмотрел вас, — признался он.

— Заходите, — продолжая кашлять, сказал Скабиор.

Тот вошёл. Убрал одним взмахом палочки всю разлитую на пол воду, спросил:

— Вы уверены, что вам не нужна помощь?

— Я же сказал, что в порядке, — раздражённо отозвался Скабиор. — Ну? Что вы хотели посмотреть?

— Вы не могли бы подняться? — не заметив его раздражения, вежливо попросил МакДугал. — Благодарю вас, — он закрыл дверь, чтобы не впускать прохладный воздух, и приступил к осмотру. Потом спросил: — Вам легче после купания?

— Да, — он вздохнул поглубже, успокаиваясь, и даже добавил: — Извините.

— Вы не самый грубый человек, с которым мне доводилось сталкиваться, — улыбнулся МакДугал. — Тем более, сегодня у вас карт-бланш на грубость. Если позволите, я возьму кровь — и могу вас снова оставить. Если нужно, могу подсказать чары, позволяющие сохранять воду сколь угодно долго горячей, а вам — не тонуть, уснув.

— Что, и такие есть? — удивился Скабиор, протягивая ему руку.

— Да чего только нету… Вот разве что с глажкой проблемы, — пошутил МакДугал. — Вы сядьте, пожалуйста — стоя неудобно. Вот так, — он пристроил руку снова опустившегося в воду Скабиора на край ванной и быстро проделал всё требуемое.

— Ну, а теперь перейдём к полезному и приятному, — кивнул Скабиор, призвав свою палочку.

А когда они закончили разучивать чары, и МакДугал ушёл, Скабиор долил горячей воды в ванну, наложил чары — и вновь задремал, а потом и уснул, наслаждаясь незнакомым ощущением лёгкости и тепла в этот самый отвратительный в месяце день.

Он проснулся часа через два — отдохнувший и чувствующий себя превосходно. Полежал ещё какое-то время, посгибал руки-ноги, радуясь отсутствию каких-либо неприятных или болезненных ощущений, и всё-таки вылез из ванной. Кинул в горячую воду свои бельё и рубашку, поколдовал немного, отстирывая грязь, вытащил их, высушил — и оделся. Взял складную опасную бритву, которую всегда носил с собой во внутреннем кармане пальто, и тщательно выбрился, потом прибрал за собой всё — и отправился вниз, на кухню: сутки почти прошли, чувствовал он себя замечательно и был готов попробовать что-нибудь съесть.

К своему удивлению, по дороге на кухню он заметил свет в гостиной и, заглянув туда, обнаружил МакДугала, что-то с увлечением пишущего за низким журнальным столиком, сидя на расстеленной на полу перед ним шкуре.

— Доброй ночи, — окликнул его Скабиор. Тот поднял голову — и вдруг очень смутился и, быстро поднявшись, вышел к нему навстречу.

— Я не ждал вас так рано… съедите чего-нибудь, или рано ещё? — спросил он.

— Я вас смущаю? — очень удивлённо спросил Скабиор. — Не хотел отвлекать вас…Могу сам всё сделать и…

— Я сам собирался поужинать, — отмахнулся МакДугал, но смущение его слишком заинтриговало Скабиора, чтобы делать вид, что он ничего не заметил.

— Тогда в чём дело? — поинтересовался Скабиор. — Я вас смутил — почему?

МакДугал почему-то вздохнул и покачал головой:

— Видит бог, я хотел избежать неловкости, — он шагнул в сторону, открывая ему вид на гостиную. — Это волчья шкура, — пояснил он. — Она настолько давно у меня, что я попросту не подумал, как это будет выглядеть. Прошу меня извинить за это.

— Да ничего, — растерянно проговорил Скабиор. — Всё нормально.

Он озадаченно потёр лоб, не представляя, как реагировать. Сама по себе волчья шкура на полу его совершенно не смутила — он не в первый раз видел такую и никогда никаких ассоциаций между ней и собою не проводил. Это-то и озадачило его чрезвычайно: сам факт того, что подобная мысль вообще пришла в голову человеку… волшебнику, и что ассоциация эта у него не просто возникла, а по-настоящему смутила его, был удивителен. Это могло значить столько всего сразу, что он растерялся, не зная, как реагировать — ему хотелось обдумать эту странность спокойно, а значит — явно не сейчас.

— Один-один, — сказал Скабиор. — Вы меня тоже смутили. Я шёл на кухню — не знаю, выйдет ли у меня уже что-нибудь съесть, но я бы попробовал. Вы, помнится, обещали мне рассказать о результатах вашего изучения меня — есть уже что-нибудь?

— Кое-что есть, — кивнул МакДугал. — Пойдёмте на кухню — я расскажу, хотя пока что говорить почти не о чем. Собственно, на данный момент единственное, что я знаю: во время трансформации заметно меняется состав крови, и, в частности, процент содержания в ней кислорода. Это такой газ, благодаря ему мы дышим — его магглы в восемнадцатом веке открыли, и Статут, в общем, никак нам узнать о нём не помешал, и те же алхимики взяли его в оборот практически сразу. Так вот, при трансформации в человека обратное изменение состава крови происходит заметно быстрее… Пока это всё. И я не могу удержаться от очередной просьбы, — добавил он со слегка смущённой улыбкой.

— Опять? — картинно застонал Скабиор. — Вы издеваетесь?!

— Не сейчас, — рассмеялся МакДугал. — В следующем месяце. Я хотел попросить вас позволить мне взять кровь у волка.

— М-м, — задумчиво протянул Скабиор. — Теоретически, я не против… Но на деле не представляю, как среагирую. Вы ведь видели: сознание, безусловно, сохраняется, но инстинкты становятся в разы сильнее. Не поручусь, что буду полностью адекватен. Но попробовать можно — обещайте не настаивать, если поймёте, что мне эта идея вдруг разонравилась, — попросил он серьёзно.

— Обещаю, — не менее серьёзно кивнул МакДугал.

За разговором они дошли до кухни и устроились там: Скабиор за большим столом, а МакДугал — на правах хозяина — у плиты. Пока он жарил бекон для яичницы, а потом и её саму, его гость молча разглядывал кухню.

— Это было забавно, — проговорил, наконец, Скабиор. — Вы неплохо держались.

— Ваша слюна всё равно ведь остаётся опасной, — отозвался сквозь шипение яичницы МакДугал. — И когда вы схватили зубами меня за руку… Это было сильное чувство, — он усмехнулся и снял сковороду с огня.

— Не доверяете? — засмеялся Скабиор. — И правильно, — он сглотнул, с шумом вдыхая запах еды. — Но я был осторожен: я бы почуял, если бы у вас на руке были ранки, и не стал бы рисковать. Я говорил же: сознание сохраняется.

— Вы просто словно пьяны, да? — с любопытством спросил МакДугал, раскладывая яичницу по большим тяжёлым тарелкам светло-коричневой глазурованной глины.

— И близко нет, — фыркнул Скабиор, придвигая себе свою и осторожно пробуя небольшой кусочек. Сможет он есть или нет, станет понятно сразу — и вовсе незачем глотать много сразу. Он посидел с минуту, прислушиваясь к своим ощущениям, но ничего, кроме голода, не почувствовал — и, наконец, с удовольствием приступил к трапезе. Какое-то время они ели молча, но когда закончили, МакДугал спросил:

— А на что это обычно похоже? Можете описать?

— Попробую, — с сомнением кивнул Скабиор. — В обмен на кофе, — добавил он, отрывая от хлеба маленькие кусочки и кидая их в рот. — В целом, это больше похоже на сексуальное возбуждение — и мозг не то, чтобы не работает, но, как бы сказать, отходит немного на задний план. Представьте, что вас буквально снимают с женщины, — усмехнулся он, — причём с женщины, которая вам нравится, и которую вы очень сильно хотите практически всегда, когда видите. И вот, наконец, получили — и тут вас прервали. Лично я способен собраться, конечно, и быстро взять себя в руки — но это требует усилий и хотя бы краткого времени.

— Интересное сравнение, — отозвался МакДугал, возясь с кофейником. — Вы знаете, я не подумал о том, чтобы придумать простейшую сигнальную систему: хотя бы обозначить да и нет.

— Я тоже об этом подумал уже ночью, — вновь кивнул Скабиор. — Кофе отлично пахнет — и у вас не осталось того шоколадного пирога, что вы ели?

— Даже так? — изумился МакДугал. — Это было вчера и, увы, в кафе. Но у меня есть масляное печенье. Вы любите сладкое?

— Люблю иногда, — признался Скабиор. — Особенно после полной луны — оно придаёт сил и просто радует.

Они проговорили ещё с пару часов, после чего МакДугал засобирался в Мунго, а Скабиор, попрощавшись, аппарировал к себе — но спать не лёг, а пошёл бродить по своему острову под мелким накрапывающим дождём.

А покуда Скабиор разгребал больничный архив и позволял МакДугалу себя изучать, тем, кто организовал ему эту трудовую повинность, приходилось не так уж просто.

Через два дня после перевода Скабиора на работы в Мунго, пятничным вечером Гарри отыскала сова от Тедди Люпина. Он развернул письмо — и, прочитав, прикрыл на секунду глаза. Всё-таки надо было ему самому прийти и поговорить. Она не могла же не узнать. И узнала, конечно. А он не подумал даже, как это будет: открыть утром в среду «Пророк» — и обнаружить там… нечто насколько шокирующее. Надо было предупредить её хотя бы письмом… А вообще, по-хорошему, не малодушничать, а прийти самому. Было бы сейчас не так стыдно.

Он собрался, закрыл кабинет, сказал секретарю, что уже не вернётся, если не случится чего-то экстраординарного — и отправился в дом Андромеды Блэк.

Тедди (с невнятно-серыми от волнения волосами и бледным серьёзным лицом, сейчас он был невероятно похож на своего отца, такого, каким Гарри запомнил его в их последнюю встречу) встретил его у порога, сказал очень встревоженно, что бабушка почти не ест третий день и столько же не выходит из своей спальни — и, проводив его до её двери, остался ждать в коридоре.

А Гарри вошёл — без стука, потому что не хотел услышать отказ на просьбу войти.

Андромеда сидела в кресле у окна — полностью одетая и причёсанная — и держала на коленях тот самый номер «Пророка». А ещё колдографию — Гарри не видел, кто был запечатлён на ней, но этого ему, в общем-то, и не требовалось, чтобы понять.

— Мне нужно было предупредить, — сказал он, тихо заходя в комнату и закрывая за собой дверь.

— Нужно, — откликнулась она, медленно оборачиваясь к нему. В её густых и тяжёлых волосах, собранных в строгую простую причёску, было много седины, и от этого казалось, что они словно подёрнуты инеем — или покрыты прозрачной белой вуалью.

— Я… Я бы соврал, если б сказал, что не думал об этом, — честно признал он, подходя к ней. Она без улыбки взяла его за руку и сжала.

— Сядь, — сказала она, взмахом палочки придвигая ему низкий табурет. — И расскажи мне теперь.

Он сел — совсем рядом, у её ног, так, как это было заведено у них ещё с тех времён, когда Тедди был совсем маленьким, и Гарри, словно заступая на боевое дежурство, приходил проведать его практически каждое воскресенье. Он до сих пор не мог точно сказать, стремился ли тогда оградить крестника от повышенного внимания или сам искал спасения и защиты в тишине этого дома.

— Я не мог посадить его, — помолчав, сказал Гарри. — Я не могу заведомо обречь человека на смерть — не в бою, не защищая кого-то, а просто взять и хладнокровно убить, да ещё и не своими руками. Он оборотень. Для него Азкабан — это смерть.

— Я видела, как умирал Тед, — медленно заговорила Андромеда. — Я видела воспоминания мистера Томаса. И помню его — стоящего в отдалении рядом с этим зверем Грейбеком и со скучающим видом наблюдающего за тем, как убивали моего мужа и его спутников. Я помню это лицо — и не забуду до самой смерти.

— Я тоже видел эти воспоминания, — измученно проговорил Гарри, поднимая голову и глядя в её уставшее, немолодое уже лицо. — Сам он участия в бойне не принимал, а приказ исходил от Грейбека. Других свидетелей у нас нет. Он был амнистирован и осудить его больше не за что. Я аврор, — добавил он совсем тихо. — Я не могу по-другому.

— Знаю, — кивнула она, внимательно на него глядя. — Но я — не аврор. И я могу только так.

Они замолчали.

— Расскажи мне, — наконец, сказала она чуть мягче.

— Что? — тихо спросил Гарри.

— Что тебя мучает. Говори, — она опустила колдографию себе на колени изображением вниз. — Я понимаю тебя и не держу обиды… Мне просто больно. Рассказывай, — она протянула руку и положила ладонь ему на голову, опуская ту к себе на колени.

— Я был на Диагон-элле позавчера, — заговорил он, наконец. — И там…

— Я тоже была, — сказала она со странной усмешкой. — И видела. Ты перевёл его в другое место, верно?

— Ты была там? — он вскинул голову и посмотрел ей в глаза — Андромеда не отвела взгляда и кивнула:

— Была, конечно. Хотела увидеть… его. А увидела, — неприятная усмешка искривила её губы, и на миг она стала невероятно похожа на свою давно уже канувшую в небытие старшую сестру, — толпу. И, в общем, ничем не примечательного человека. Оборотня, — подчёркнуто поправила себя Андромеда.

— Я представить не мог подобной реакции, — с тоской и досадой сказал Гарри. — Шестнадцать же лет прошло… Мне казалось, что если уж я смог простить — да и не только его, а ведь это же он поймал нас тогда с Герми и Роном — то другие…

— Ты никогда не был на них похож, в противном случае эта война закончилась бы иначе, — слегка улыбнулась она, погладив его по волосам. — Я не осуждаю тебя — я знаю, что ты не мог по-другому. И, если подумать, то прав именно ты, а не я. Нельзя убивать из мести за то, что давно уже прощено или забыто. И хотя я сама никогда не смогу простить — ты всё правильно сделал, — она снова провела ладонью по его волосам, задержав руку у него на макушке. — Но ты должен был предупредить меня. А теперь иди — и успокой Тедди. Это ведь он тебя вызвал?

— Он волнуется…

— Я понимаю. Но не могу пока его видеть. Ступай, — повелительно сказала она. — Иди, Гарри. Дай мне поплакать о них.

Он поднялся и вышел, провожаемый её долгим усталым взглядом.

* * *

А парой дней раньше, в ту же пресловутую среду, не самым ранним утром в Дублине, Дин Томас, явившийся на своё рабочее место и решивший, по обыкновению, начать день с чтения «Пророка» и чашки кофе, с удовольствием сделал большой глоток, развернул свёрнутую в трубку газету… и опрокинул на себя кофе, облив мантию, но даже не обратив на это внимания. Потому что с первой страницы на него смотрел человек, чей взгляд он уже видел однажды — очень похожий взгляд: хищный и пристальный — и Дин до сих пор не до конца понимал, как же тогда сумел выбраться и остаться в живых.

И вот теперь…

Непривычно подрагивающими руками он расправил газету и прочёл статью за пару тревожных ударов сердца: текста там было не так и много, хотя даже в эту малость Скитер умудрилась уместить всю нужную информацию. Швырнул газету на стол, встал — и с размаха впечатал кулак точнёхонько в фотографию, от чего стол (тяжёлый дубовый стол, который за свою службу здесь чего только не навидался) застонал жалобно и чуть ли не зашатался: силы Томасу, что физической, что магической, было не занимать. Потом несколько раз глубоко вдохнул, убрал с мантии мокрое пятно — и направился прямиком в министерство.

Не к Гестии, разумеется, ибо это был не тот случай, когда стоило жаловаться.

К Гермионе.

Дин прошёл по длинному коридору, пересёк странный многоугольной формы холл и прошёл прямо к одному из каминов в дальнем его конце, зачерпнул горсть пороха из стоящей рядом на высокой подставке чаши и, шагнув в полыхнувшее зеленью пламя, вышел прямо в Атриуме Министерства. Чеканя шаг, проследовал к лифтам и спустился на минус второй этаж, туда где располагался Департамент Правопорядка…

— Ну, поздравляю, — проговорил он с порога, без стука распахивая дверь в кабинет Гермионы Уизли и застав её почему-то на четвереньках у открытого шкафа с папками.

— Дин, — она обернулась через плечо — и улыбнулась было, однако улыбка словно замёрзла у неё на лице, и она развернулась и села на пол, почему-то потерев себе шею. — Ох, Дин, — вздохнула она.

Вообще, увидев его сейчас, она в первый момент ощутила себя известной героиней Шекспира (она знала, конечно, что под маврами Шекспир имел в виду вовсе не негров, а вовсе даже арабов, но в данный момент это не казалось ей хоть сколько-нибудь существенным) — и даже за шею инстинктивно схватилась, потому что когда к тебе в кабинет с утра с таким выражением лица врывается мужчина отнюдь не маленьких габаритов, у которого есть к тебе вполне понятные и обоснованные претензии… Впрочем, она сама понимала, что всё это глупости — и, поглядев на него снизу вверх, сказала с раскаянием:

— Ох, Дин.

— Почему именно он? — спросил Томас, нависая над ней и протягивая руку, чтобы помочь подняться. — Я рад, что Визенгамот, наконец, принял проект и утвердил его законодательно, но я даже поздравить тебя не могу толком, не говоря уж о том, чтобы просто порадоваться — неужто нельзя было найти кого-то другого? Почему надо было взять непременно его? Ты помнишь, вообще, кто это?

Сам он помнил этот кошмар так, словно это случилось вчера.

Они сидели у костра впятером, когда свора Грейбека их окружила: три человека: Тед Тонкс, Дирк Крессвелл, он, Дин Томас, и два гоблина: Кровняк и Крюкохват. Они дрались — насмерть… но проиграли. Дин помнил, как в какой-то момент увидел во время боя невысокий пригорок, на котором стоял почему-то не участвовавший в битве Грейбек в окружении своих… Мордред знает, кто это был — своей свиты. Дин как сейчас видел их лица — он мог бы с лёгкостью нарисовать каждое. Помнил, как Грейбек отдал в какой-то момент команду прикончить сопротивляющихся. И помнил, как умирал, втоптанный раздавленной головой в грязь, Дирк, и как затихал постепенно бившийся на земле с перерезанным горлом Тед, и как шлёпнулась в лужу снесённая с плеч голова Кровняка — Дин только сейчас подумал, почему же смерть всех троих была так или иначе связана с головой?

— Помню, — Гермиона вздохнула и, схватившись за его руку, встала, чувствуя себя невероятно виноватой. — Прости. У нас просто не было выбора…

— Ладно, — перебил он, — допустим, у тебя были свои резоны — но почему ты не сказала мне? Ты понимаешь, как это… больно? — неожиданно искренне спросил он, отпуская её руку и опускаясь на стул. — Вот так вот обнаружить однажды, что тебя даже в известность не потрудились поставить…

— Дин! — воскликнула Гермиона, краснея и мучительно проклиная себя так, что если бы эти проклятья были обращены к кому-то другому, того можно было бы сразу же отправлять в Мунго. — Дин, я… Я бы кучу оправданий могла найти — но это всё ерунда, а я действительно виновата перед тобой. Ты прав, прав сто раз!

— Конечно, я прав, — вдохнул он. — Потому что узнавать подобные вещи из газет, а не от коллеги и друга, неправильно и несколько странно.

— Я… Я не знаю, что ответить тебе, — горько сказала она, подходя к нему и садясь на соседний стул. — Я даже не представляю, как сама злилась бы на твоём месте… и я… я даже думала, но события развивались так быстро и… — плечи её опустились и дрогнули.

— Ты что, опасалась, что я подам иск? — вдруг спросил он, нахмурившись.

— Нет! — воскликнула она так горячо, что он тут же поверил и немного расслабился. — Хотя ты имел полное право, — признала она негромко. — Да и сейчас имеешь.

— Не только право, но и веское основание, — качнул он своей коротко стриженной головой. — Да, конечно, сам он в резне не участвовал, и даже приказов не отдавал — по крайне мере, я не могу утверждать, что их слышал. Так… стоял на пригорке вместе с Грейбеком и смотрел. Но вот то, что случилось дальше… Гермиона, амнистировали егерей, и надо отдать министерским бюрократам должное, в девяносто восьмом их обязанности были четко регламентированы: выследили, поймали и сдали в министерство уполномоченным людям для дальнейшего разбирательства. Но нас-то они притащили к Малфоям, значит, действовали уже не как егеря, а как частные лица, и обвинений им можно было бы выдвинуть целый букет. Я выиграл бы этот процесс, но какие уж теперь иски… Да и не в нём все же дело… не только в нём. Ты не сказала мне.

— Не сказала, — она стиснула свои руки. — Дин, я была неправа. И мне очень стыдно.

— А я жутко зол, — сказал он. — Но иск, пусть и весьма перспективный… ты столько этот проект пробивала — а он нужен объективно уже сейчас. Да и не изменит это уже ничего, — он вздохнул. — Мёртвых не вернёшь. Но то я, — добавил он очень задумчиво. — Лучше мне открой секрет, как вы решили проблему с гоблинами?

— С гоблинами? — переспросила она недоумённо.

— Там убили не только мистера Тонкса и Дирка Крессвелла. Там убили ещё и Кровняка — а Крюкохвата вместе со мной взяли в плен, переломав ему ноги. Я не так много знаю о гоблинах, но сдаётся мне, что прощение среди их достоинств стоит далеко не на первом месте. И хотя этот… как его… Скабиор лично приказов не отдавал, но есть у меня некоторые сомнения, что…

— Мерлин, — прошептала Гермиона, в ужасе прикрывая руками рот. — В этой ситуации я про них даже не вспомнила. Дин, я абсолютно выпустила это из головы.

— Как бы они тебе… и всем нам сами об этом не потрудились напомнить, — сочувственно хмыкнул он. — Потому что даже я, когда увидел первую полосу — весь свой утренний кофе вылил себе на мантию, — добавил он со смешком. — Так что ты мне хотя бы кофе должна теперь. По-ирландски.

— Сделать? — спросила Гермиона, невесело улыбнувшись.

— Ты? Сама? Упаси Мерлин, — замахал он руками — и засмеялся. — Нет уж — ещё и в Мунго попасть будет некоторым перебором для этого утра.

— Я умею варить кофе, — грустно улыбнулась она.

— Даже проверять не хочу, — категорически отказался Дин.

— Дин, прости меня, — попросила она очень серьёзно. — Это было по-настоящему гадко.

— Да не то слово, — кивнул он. — За что его взяли-то на самом деле?

— За нападение, — вздохнула она. — Там же написано.

— Это же Скитер… он правда напал на тебя? — с недоумением спросил Томас. — И ты…

— Да ну, какое напал… пьяное приставание максимум. Но я же узнала его — и не могла не подумать, что это хорошо, что там оказалась именно я — а если б был кто другой… ну, и один из ребят Гарри неожиданно оказался рядом… я же не знала тогда, что этот тип оборотень.

— А кем он ещё мог быть, — пожал Дин плечами. — Вился вокруг Грейбека… хотя мало ли, конечно. Ладно, — он вздохнул и протянул ей руку. — Забыли. Не стоит он того, чтобы ссориться.

— Угу, — кивнула она, отвечая на пожатие — он дёрнул её на себя, притянул и крепко-крепко обнял.

— С тебя кофе, — напомнил Дин, отпуская Гермиону и поправляя на ней мантию. — И я пойду. А то у меня наш единственный полноценный рабочий день пропадёт — и Гестия меня съест с потрохами.

В клинику Скабиор вернулся через три дня после полнолуния — третий день выпал на воскресенье. А в понедельник МакДугал встретил его неожиданно мрачно.

— Я провинился чем-то? — пошутил Скабиор с порога. — Или воскресенье выдалось особо удачным?

Тот вздохнул тяжело:

— Да вы ни при чём. У нас тут новый пациент… В это полнолуние было нападение. Двое погибли — один пока жив и, видимо, всё же выживет.

— Ясно, — коротко отозвался Скабиор.

Ибо, а что тут скажешь.

Не повезло…

— А кто? — помолчав, спросил он зачем-то.

— Мужчина. Взрослый уже… Жена к нему только однажды пришла. А больше вообще никого не было, — МакДугал горько махнул рукой. — Так почти всегда и бывает. Редко, когда родственники заходят… с детьми ещё случается — а со взрослыми не помню ни единого раза.

— Так обычно и происходит, — кивнул Скабиор.

На том и разошлись. Скабиор поднялся на второй этаж, где его первым делом привычно уже повели пить кофе — его смешила подчёркнутая любезность, с которой его принимали здесь медиковедьмочки: в ней смешивались любопытство, смущение и желание продемонстрировать отсутствие какого-то особенного отношения, дающее, разумеется, прямо обратный эффект. Девушки ему нравились: конечно, он знал, что они глядят на него, как на диковинку, но в этом не было ни агрессии, ни — главное — пренебрежения, ни даже страха, и поэтому такое повышенное внимание скорее веселило его — и он развлекал этих ведьмочек, как мог: рассказывал им истории, порой на самой грани приличия, шутил, целовал руки и говорил комплименты, не переходя, впрочем, грани, отделяющий ни к чему не обязывающий флирт от ухаживаний и намёков. Да и кофе, к которому непременно находилось что-нибудь сладкое, был вкусным — так почему не посидеть четверть часа и не поболтать, тем более, что время это засчитывалось ему, как рабочее?

Но кофе закончился, и Скабиор отправился сортировать папки — снова сотни и сотни папок. Работал он неспешно, но дело всё равно двигалось быстро — а ему совсем не хотелось заканчивать тут и возвращаться вниз, даже несмотря на то, что МакДугал ему, в общем, нравился. Посему он совсем не спешил — и позволял себе пользоваться любезным предложением делать маленькие перерывы ежечасно, которое получил в первый же день от строгой дамы, которой подчинялись все здешние медиковедьмы. Оглядев Скабиора с ног до головы — и заставив его в этот момент вспомнить полузабытую МакГонагалл — она предупредила его о категорическом запрете даже случайно открывать папки (на вопрос, что ему делать, если он уронит какую-нибудь и та раскроется, ему было велено немедленно звать кого-то из персонала, но подобное произойти просто не может, потому что они зачарованы от любопытных глаз) с историями болезни, а потом настоятельно посоветовала делать перерыв каждый час на десять минут, поскольку слишком долгое монотонное колдовство никому не бывает полезно. Скабиор так изумился подобной заботе, что даже вопросов не стал никаких задавать — да и идея ему понравилась.

Так что эти ежечасные десять минут он использовал для того, чтобы потихоньку изучить отделение. Перемещаться по нему Скабиору никто не запрещал, а мантия (которая отличалась от формы целителей лишь споротым гербом) делала его словно невидимым для большинства — если не для сотрудников, то, по крайней мере, для посетителей. Таким образом он уже обошёл его не один раз, и запомнил большую часть пациентов и их гостей, которые, скользя по нему равнодушным взглядом, ни разу не обратили на него хоть какое-нибудь внимание.

И в этот понедельник во время одной из таких прогулок он и наткнулся на сидящего в конце коридора человека с перевязанными головой и левой рукой. Тот просто сидел на скамейке в холле и смотрел на ходящих по коридору людей — на всех подряд, ни на ком не фиксируя взгляда, словно кого-то искал или ждал. Но веяло от него вовсе не ожиданием и не поиском, а странным тупым отчаянием. Это сочетание сперва и притормозило Скабиора — и уже постояв и посмотрев на него повнимательнее он понял, в чём дело.

Укушенный.

В общем-то, это было не его дело, бесспорно.

Но…

— Ты знал тех, кто погиб? — спросил он, неспешно подходя и садясь рядом. Мужчина вздрогнул и с некоторым трудом обернулся — всем телом. Да, это больно — уж кто-кто, а Скабиор знал, как болят такие укусы. Он помнил свой первый месяц — как лежал в маленькой комнатке под крышей борделя, большей частью под Силенцио, потому что от боли он часто кричал, а зелий, её унимающих, мать то ли не смогла отыскать, то ли не нашла на них денег. Она и сама лежала большую часть времени рядом с ним — и то плакала, то болела, а его страшно бесили эти её бесконечные слёзы… Сейчас он понимал, что на самом деле это была не злость, а страх — страх того, что потом и случилось, страх остаться совсем одному. Страх — и отчаянная нужда в самой обычной поддержке, в том, чтобы хотя бы она сказала ему, что ей всё равно и она по-прежнему любит его… но на это сил у Амелии не хватило — хотя она и любила своего изувеченного сына, конечно.

Он и трансформацию свою первую помнил. Никакого аконитового тогда, конечно, не знали… или знали, но мало кто, и было оно тогда баснословно дорого. Именно тогда он и познакомился с себе подобными: за пару дней до полнолуния к ним пришёл высокий худой мужчина и, коротко пояснив, кто он, забрал Скабиора с собой. Он оказался очень сильным — юноша не мог толком идти, и он практически нёс его на себе… а может, и левитировал, подробности Скабиор уже позабыл. Тот вывел его на улицу — и аппарировал прямо в лес, в небольшую пещеру, где оставил его одного вместе с небольшим запасом еды и воды, сухо и коротко рассказав самые необходимые вещи о первых сутках после трансформации. Саму её он, конечно, не помнил — но помнил, каким счастьем было очнуться и понять, что, во-первых, места укусов полностью зажили и не болят больше, а во-вторых, что ему достался достаточно мягкий вариант этого проклятого дня.

— Вы кто? — спросил мужчина немного невнятно: лицо было перебинтовано, похоже, зверь не просто обратил его, а ещё и постарался основательно изуродовать.

— Я — твой, в некотором смысле, сородич, — усмехнулся Скабиор. В глазах мужчины мелькнул хорошо знакомый страх, смешанный с отвращением. — И нет, это гарантированно был не я, — усмехнулся он снова. — Как ни странно, могу даже доказать это. Как раз в эту луну.

— Почему вы в этом? — спросил мужчина.

— В мантии-то? Я тут работаю. Временно, — успокаивающе добавил он.

— Что вам нужно?

— Да сам не знаю… увидел вас — вспомнил себя мальчишкой. Мне, правда, было шестнадцать, и в Мунго я тогда не попал.

— Шестнадцать, — повторил тот, оглядывая Скабиора уже внимательнее. — И что ваша родня? Спрятала вас дома от всего мира?

— Мать умерла, — пожал он плечами. — А больше никого не было. А ваша, говорят, пока вся в раздумьях? Родня, в смысле.

— Нечего им тут делать, — жёстко проговорил мужчина.

— Это ты решил или они?

Вопрос повис в воздухе — что, в общем-то, и явилось ответом.

— Слушай, — мирно сказал Скабиор. — Сейчас очень многое изменилось. Нет нужды прятаться. Некоторые оборотни даже в министерстве работают.

— Ну да, — недоверчиво усмехнулся мужчина. — Небось, министрами?

— Пока нет, сколько я знаю, — поддержал шутку Скабиор. — Но работают. Я, правда, не так много знаю об этом — я более… традиционен. Но теперь выбор есть, так что… и аконитовое выдают…

— Я сам бы с собой не заговорил, — оборвал его мужчина тоскливо. — Не хочу жить так.

Он действительно не хотел. И не жил бы, если бы не тяжёлая, давящая на него всем своим весом апатия и отупение, которое возникает от бесконечных зелий, окутывавшее его большую часть времени с того момента, как он пришёл в себя. Что произошло, он понял не сразу: поначалу, очнувшись и завопив от боли при попытке подняться, он попросту удивился. А выслушав тут же собравшихся у его постели целителей — не поверил, недоверчиво улыбнувшись и попытавшись сказать: «Да нет, быть не может»… Потому что, ну не могло же подобного с ним случиться, не мог он стать одной из самых отвратительных тёмных тварей, хуже которых из разумных существ, пожалуй что, только дементоры — но они хотя бы не напоминают людей.

Но это случилось — и ему пришлось осознать этот факт. Однако оказалось, что осознать — не значит смириться… Когда он по-настоящему понял, что произошло с ним, и что этого уже никак не поправить, с ним случилась истерика, после которой он впал в странное состояние безразличия ко всему на свете, из которого его вывел визит жены. Она пришла на второй день — одна, без детей — и остановилась у самой двери, замявшись и пряча глаза. Но он всё же поймал её взгляд и увидел в нём растерянность и настороженность — и отвернулся, боясь разглядеть за ними и отвращение, такое же, какое он испытывал к себе сам. Тогда он и попросил её уйти и никогда больше сюда не приходить — и она ушла и не пришла больше, а он всё убеждал и убеждал себя, что рад этому, да так и не сумел убедить…

Потом ему стали сниться сны — изматывающие и практически не отличимые от яви кошмары, в которых он сам убивал своих спутников, в которых видел себя разом и изнутри, и со стороны, и был и жертвой, и нападающим… а потом в них пришли его дети — он просыпался каждый раз в тот момент, когда они выходили из Хогвартс-экспресса ему навстречу, всегда почему-то одни, и в это момент из-за туч появлялась луна, и он превращался в огромную тварь, в которой с трудом можно было угадать волка, и прыгал на них и…

В первые дни он срывал повязки, надеясь истечь кровью и умереть — но целители очень скоро начали их зачаровывать, а потом пообещали ему начать его обездвиживать, если он не прекратит и не уймётся, и он, пролежав так однажды несколько часов кряду, отступился и успокоился — внешне. Раны постепенно затягивались — а он чувствовал, как вытекавший прежде вместе с кровью яд теперь медленно распространяется по всему его телу, навсегда меняя его — всё человеческое отмирало и заменялось звериным, тёмным и омерзительным.

— Тоже выход, — кивнул Скабиор, получив недоверчивый, но вовсе не злой взгляд в ответ. — Я серьёзно. Может, твоим даже и легче так будет. Хотя я бы не спешил на твоём месте. А боль пройдёт, — мягче добавил он. — После первой же трансформации. И шрамы эти сойдут. Все. Ничего не останется.

— Я видел оборотней. Они все…

— Это следующие, — перебил его теперь уже Скабиор. — А эти сойдут. Остальные — да, будут всегда оставаться. Но этих не будет. Так что, не переживай — станешь, как был, и даже лучше. Мы, знаешь ли, очень здоровые, — он подмигнул ему и поднялся. — Пора мне. Могу через час ещё заглянуть.

Мужчина ничего не ответил — а Скабиор и не стал ждать ответа. Однако, когда он вернулся через обещанный час, тот был на месте и даже слегка кивнул, когда он подошёл и снова сел рядом.

— И как это? — спросил раненый… или, правильнее сказать, обращённый.

— Что «как»? — уточнил Скабиор. — Оборотнем быть? Да обычно… Зависит от того, как к себе относиться. На самом деле, никакой особенной разницы — так, мелочи вроде… да правда мелочи, — ему показалось лишним сейчас вдаваться в подробности. — Ты чувствуешь какие-то перемены? — насмешливо поинтересовался он. — Ощущаешь уже себя монстром? Хочешь закусить кем-нибудь?

— Всегда ненавидел таких, как ты, — с отвращением проговорил мужчина.

Строго говоря, это не было правдой: его отношение неправильно было бы назвать именно ненавистью. Как и большинство британских, да и не только, волшебников, он испытывал, скорее, неприятную мрачную смесь из отвращения, брезгливости, презрения — и подсознательного необъяснимого страха. Если бы оборотни не выглядели большую часть времени в точности, как обычные люди, наверное, к ним относились бы по-другому — именно это подобие многим, и ему в том числе, казалось самым омерзительным в этих тварях. Это — и их необъяснимое желание убивать в своей звериной ипостаси именно и только людей, настолько сильное, что они не различали уже никого и были способны сожрать даже собственное дитя или мать. Даже мантикоры не делают подобных вещей! Вероятно… но, даже если и делают — это же мантикоры, и никому в голову не придёт ждать от них чего-то другого. А тут вроде бы люди — а получше присмотришься…

— Тогда не мучайся, — пожал плечами Скабиор. — Здесь низковато, конечно — но можно сесть на метлу и врезаться в землю. Ну, или у магглов есть очень высокие здания — тебе хватит. И да, мы же живем на острове — море со всех сторон, и какие есть дивные скалы…

— У меня дети есть, — тоскливо проговорил раненый. — В школе учатся.

Зачем он это сказал? Зачем он вообще разговаривает с этим существом в человечьем обличье? Совсем недавно он бы просто мимо прошёл — может, скривился бы в спину да попенял министерству, которое непонятно с чего возится с ними в последнее время, будто с кем-то достойным внимания, вон, даже, говорят, в Хогвартс их принимать теперь стали… должны. Куда катится мир: оборотни в школе… Хотя он теперь не мог не припомнить того несчастного и замученного… нет, не человека, конечно, но всё же погибшего, как герой, преподававшего у них целый год Люпина. Который, видимо, тоже предпочёл смерть такому существованию.

— Курс какой? — с видимым любопытством спросил Скабиор.

— Второй. И четвёртый. Лоуренс… и Лоис — старшая. И жена ещё есть.

— Ясно. Ну… Им будет непросто, — подумав, признал Скабиор. — С другой стороны, отец есть отец… Тебе их ещё вырастить надо.

— Эмили вырастит, — мужчина поморщился и отвернулся.

Как же ему хотелось с кем-то поговорить. С кем-то, кто понял бы — и помог. Только нечем тут помогать — и понимать нечего. Сам себе идиот… почему, ну почему же он тоже там не погиб? Его бы оплакали и похоронили — и жизнь потекла бы своим чередом. Зачем же он выжил… зачем!

— Эмили, — повторил Скабиор и спросил дружелюбно: — Как-то нелепо вышло: я их все имена знаю, а твоё — нет… Тебя как зовут? Я Кристиан, — руку он протягивать не стал — момент был уж очень неподходящий, но улыбнулся как можно приятнее.

— Эндрю, — равнодушно ответил тот. — Лучше б я тоже умер. Как остальные.

— Как тебя угораздило-то? — с непробиваемым добродушием спросил Скабиор, вспомнив почему-то Поттера и подумав, что вот бы его сейчас сюда — поглядеть и послушать.

— Не важно, — мужчина поднялся и, тяжело припадая на левую ногу, скрылся в своей палате.

Потому что не рассказывать же было, как это вышло. Ибо, пожалуй, эта история вполне могла претендовать на самое идиотское обращение, какое вряд ли удастся найти в хрониках волшебного мира — и от этого становилась ещё более страшной.

Просто трое приятелей решили порыбачить в тихом безлюдном месте. Тот, кто говорит, что ловить карпа зимой бесполезная и бессмысленная затея — просто не смыслит ничего в рыбной ловле, надо лишь знать места да грамотно прикормить рыбу. А эта зима стояла на удивление мрачная, небо не очищалось неделями, и никто из них не следил за лунными циклами — вроде бы в тех краях ни о каких оборотнях давно не слышали… Впрочем, один из них — неунывающий весельчак Саймон «Ваши тряпки намылятся сами» Паффет — утверждал, что на всякий случай заглянул в календарь, и что полнолуние уже пару дней, как прошло. А другие с лёгкостью ему и поверили…

До места добирались на мётлах, потом долго обустраивались, разводили костёр, палатку ставили… Потом приготовили ужин, выпили — может быть, излишне, конечно — и с шутками и громким, разносящимся по всему лесу хохотом начали подготавливать снасти, чтобы с первыми лучами рассвета приступить к самому интересному.

Тут-то на них и напали.

Паффет погиб сразу: зверь просто вырвал у него горло. Лео Доддеридж стал следующим — его смерть стала ещё более жуткой: его, отбивающегося, оборотень опрокинул на землю и буквально лишил лица, и Эндрю теперь порой снилось, как из получившегося окровавленного месива звучит и звучит крик…

Сам он оказался последним — и от сковавшего его ужаса даже сопротивляться толком не смог: так и стоял и смотрел, как в неестественных глазах с вертикальными зрачками, которыми зверь глядел на него, разгорается ярость, и как тот, подобравшись, прыгает на него. Всё, что он сумел сделать — жалко прикрыть голову руками, но это ему не помогло совершенно ничем: Эндрю помнил, как воняло у твари из пасти кровью только что им убитых людей, и помнил ощущение вгрызающихся в его кожу клыков, сдирающих скальп и скользящих по кости черепа.

Что из этого он должен был рассказать? Он помнил свой первый допрос: как немолодой суровый аврор… Долиш, кажется, задал ему вопрос, что они делали в полнолуние в этом лесу — и как даже его натренированная невозмутимость дала трещину, когда он услышал честный ответ. Нет, он не сказал ничего — удержался… Но как же, наверное, они потом ржали потом над этой историей там у них в аврорате.

В этот день Скабиор его больше не навещал: пил очередной кофе с девочками, веселя их своими историями и с удовольствием смеясь над теми, что рассказывали они, потом снова разбирал бесконечные папки и снова пил кофе…

Но на следующий день заглянул.

Мужчина сидел на той же скамейке. Поглядел на него мрачно и пристально, спросил тяжело:

— А вы чем занимаетесь?

Он сам не знал, почему так ждал этого странного… кого? Он не был ни целителем, ни медколдуном: на его мантии не было ни герба Мунго, ни таблички с именем, да и не походил он ничем на… людей, со своими странными, подведёнными почему-то глазами, с нечеловеческой, лёгкой, звериной грацией, с покрытыми сеткой мелких белых шрамов руками — и нечеловеческой же бесцеремонностью. Тварь… Такая же тёмная тварь, как и он теперь — наверное, поэтому их и притягивает друг к другу, зло ведь тянется к злу.

А ведь он никакого зла в нём не чувствовал. Раньше наверняка бы почуял — а теперь уже нет. Это потому что он сам становится точно таким же — незаметно сам для себя… Он уже и думает-то о нём как о… человеке — да, верно, он и вправду же думал вечером, что тот делает здесь, да ещё в этой лимонной мантии. Как же незаметно и быстро происходят перемены…

— Я-то? — Скабиор улыбнулся и ответил абсолютно искренне: — Я тут помогаю архив разбирать.

— Вы женаты?

— Нет, — продолжая улыбнуться, качнул он головой.

— А были?

— Нет, — его улыбка стала ещё шире. — Меня никогда не привлекала семейная жизнь. Но если б я захотел — то непременно женился бы. Ты же поэтому спрашиваешь?

— Как это происходит? — со смесью отвращения и жадности спросил Эндрю.

Зачем?! Зачем ему это знать? Он не будет… Не хочет — и не будет до неё доживать. Зачем же он спрашивает? Что с ним такое?

— Трансформация? Тебе не рассказали? — удивился он.

— Рассказали. Но они — не вы. Я хочу знать.

— Быстро. И больно. Ты будешь пить аконитовое — от него человеческое сознание сохраняется, но чувствуешь себя будто пьяным, — ни разу это не было похоже на опьянение, но ему лень было вдаваться сейчас в детали. — Но, в целом, лежишь себе… ждёшь. Потом обратно — и начинается самое неприятное.

— Потом? — нахмурился мужчина.

— Потом, — кивнул Скабиор.

— И что происходит?

— У всех по-разному. Увидишь, как будет у тебя — в первый же раз. Может, повезёт, и будет просто маятно и плохо: тошнит, слабость, пальцы немеют… а может, и нет.

— Если это — «повезёт», то что тогда «нет»?

Он говорил коротко и отрывисто, и так требовательно, словно имел право требовать ответов. Скабиор, не позволивший бы в других обстоятельствах так с собой разговаривать, сейчас не обращал на это внимания, и потому, что понимал своего собеседника, и потому, что ему попросту было интересно: он и не помнил уже, когда разговаривал с новообращённым, да ещё и настолько взрослым.

— «Нет» — это когда от головной боли рвёт весь день, или когда в судорогах бьёшься. Или когда временно, на этот день, слепнешь — ты, кстати, не пугайся, если вдруг, у всех зрение портится, но у кого-то, — он задумался, как попонятнее передать это ощущение, — оно словно с боков сужается, что ли… А кто-то вообще не видит. Как пойдёт. Ты не решал бы пока ничего, — сказал он мягко. — Подожди месяц… Как раз они тебя тут подлечат — проживи первую трансформацию. А там посмотришь.

— Я не просил советов, — отрезал мужчина… Эндрю.

— Не просил, — согласился Скабиор, вставая. — Да и мне пора. Ты подумай.

Тот не ответил.

Не о чем тут было думать. Не место таким, как они, на земле. Наверное, он со временем тоже перестанет понимать это — как не понимает уже этого тот, другой. Поэтому ему следует поспешить — пока он ещё сохранил что-то человеческое в себе, он обязан уничтожить ту тёмную тварь, что поселилась в нём.

Пусть даже вместе с самим собой.

Тем же днём Арвид Долиш шёл по узкому проходу между стеллажами, стараясь ничего не задеть и оглядываясь в поисках кого-нибудь, кто мог бы ему помочь. Утро встретило его лаконичной запиской: «Мистер Д.! Загляните, пжлст., как время будет. Г. Причард», что предполагало срочность умеренную — и потому Арвид сперва разобрал ночные сводки, сверился с картой, нанося их на общую доску происшествий, и лишь потом отправился в отдел особо тяжких, без особенной радости думая о грядущей встрече со служившим там же отцом.

Причард оказался на месте — стоял и курил у окна. Он был, как всегда, в одном из своих вечных пижонских костюмов остромодного покроя, сегодня в тёмно-синем с медным отливом, в чёрной рубашке с расстёгнутым воротом и без галстука он, на взгляд Арвида, больше напоминал одного из заправил Лютного, нежели одного из самых известных своей ледяной эффективностью авроров Британии.

— Молодец, что оперативно пришёл. Мы тут совсем закопались… год кончается, и мы тонем в мордредовых ирландцах, — он скривился и, отложив трубку с длинным прямым мундштуком и ровной высокой чашей, протянул ему несколько больших папок. — Поможешь? Есть время? Это не то, чтобы срочно — всё равно там годами ничего не меняется. Робардс посоветовал к тебе обратиться, чтобы время зря не терять — там сам Мерлин великий не разберётся.

— Давайте, конечно, — кивнул, улыбнувшись, Арвид.

— Чудненько… Ты особо не напрягайся — тут практически одни голые слухи и очень мало конкретики — даже не ясно толком, кто у них там и как живёт, половина народу, кажется, просто как-то иначе трактует понятие волшебного государства и не спешит оказать содействие компетентным нам.

— Как такое может быть? — удивился тогда Долиш.

— А Мордред их знает — у них всё не как у людей: там солидная часть населения до сих пор дома предпочитает учиться — даже С.О.В. сдают далеко не все, да и по-английски говорят через одного, — бросил Причард раздражённо. — Удачи. Может, найдёшь что, и мы хоть куда-то продвинемся — а то я от этой ирландщины с кругами фей, лепреконами и ещё Мерлин поймёт, чем, скоро стаут пить не смогу. Тут данные только за этот год — остальное уже в архиве, будь добр, сходи сам, — попросил Причард. — Ещё немного — и я на очередном квиддичном матче просто построю и зааважу их сборную к драккловой бабушке, — он хмыкнул и с хрустом сжал пальцы в замок. — Не удивлюсь, если там о падении Волдеморта узнали только от Шимуса — дикое место. В общем, сочувствую — и желаю удачи.

На разбор уже полученных материалов у младшего Долиша уйдёт несколько месяцев — просто потому, что делать в рамках своих обязанностей параллельно приходилось очень много всего, а Ирландия отнюдь не являлась приоритетным направлением — но материалы ему нужны были уже сейчас. Однако, в конце концов, разобравшись с тем, чего же среди предоставленных бумаг в первую очередь не хватает, Арвид отправился в архив за более старыми материалами.

Архив встретил его тишиной. Шумно здесь, конечно, никогда не было, но сегодня тут будто все окончательно вымерли — и он, смутно помня, где находится интересующая его секция, решил не ждать явно заплутавшую где-то в глубинах дежурную и отыскать дорогу самостоятельно. Свернув в очередной раз, он увидел почти в конце прохода стремянку, на которой кто-то стоял. Он ускорил шаг, и, наверное, эта спешка оказался излишней — потому что, практически миновав злосчастный отрезок между двух стеллажей, он неловко махнул рукой и стремянку эту задел. Девушка, стоящая наверху, покачнулась и испуганно схватилась за ручку — при этом папка, которую она просматривала, раскрылась, и на Арвида обрушился водопад покрытых убористым канцелярским текстом с одной из сторон, и девственно-белых с другой бумажных листов. Он поднял голову и открыл рот, чтобы извиниться, но так и не сказал ничего, заворожённый открывшимся ему видом: бумаги летели на него, будто огромные снежные хлопья, которые так завораживали его в детстве — он любил и не знал ничего прекраснее снегопада в канун Рождества. Его взгляд невольно скользнул вверх по стройным ногам, прикрытым выше колен простой чёрной юбкой, отметил тонкие щиколотки, мягкие туфли почти без каблуков — а потом Арвид взглянул выше и забыл вообще обо всём, утонув в светло-серых глазах, смотрящих на него вопросительно и немного испуганно.

В тот момент, когда лестница под ней дрогнула, Гвеннит и вправду испугалась и инстинктивно схватилась за ручку, выпустив из рук край папки, отчего верхние листы выскользнули из неё и начали медленно падать на пол — а, вернее, не на пол даже, а на стоящего внизу мужчину. Они всё сыпались и сыпались, летели и летели вниз, падая ему на голову и плечи, и Гвеннит почему-то вдруг вспомнила давний святочный вечер и мост, на котором тогда стояла, глядя на падающий снег и проносящиеся под нею машины, и всё никак не решаясь сделать последний шаг. Но сейчас вместо машин внизу стоял человек — стоял и смотрел на неё с растерянной и слегка ошеломлённой улыбкой. А бумажные листы летели и кружились, устилая пол белым, словно снег — зимние улицы…

Какое-то время они вот так и стояли — но потом папка опустела, и они оба синхронно проговорили:

— Ох, простите меня, пожалуйста!

И рассмеялись.

Она спустилась вниз, держа пустую папку в левой руке, и повторила, порозовев от смущения:

— Извините, пожалуйста. Могу я вам чем-то помочь? Вы что-то искали?

— Это вы меня извините, — тоже краснея, проговорил он. — Давайте я вам помогу всё собрать — я же чуть не уронил вас!

— Да ничего страшного, что вы, я справлюсь, — она присела на корточки и начала собирать рассыпавшиеся листы, почему-то позабыв о любой магии и вздыхая от мыслей о том, что их теперь придётся заново сортировать и складывать — а ведь она потратила на это всю первую половину дня. Он тоже опустился на корточки — рядом, и тоже принялся собирать бумаги, проговорив тут же:

— Давайте я помогу вам их разложить по порядку! Здесь всё перепуталось… вам тут работы на несколько часов, а вдвоём быстрее. Это же моя вина.

— Ну давайте, — согласилась она, снова краснея. — Вы точно никуда не спешите?

— Нет, — сказал он.

Что было правдой только отчасти: дело у него и вправду было несрочное, но при этом других осталось на сегодня немало… а, с другой стороны, что ему помешает задержаться подольше? Девушка же не виновата в том, что он так неловок и вечно что-то роняет.

Очень быстро обнаружив, что ползать по полу на корточках неудобно, Гвеннит махнула рукой на приличия и просто встала на колени — и Арвид тут же последовал её примеру. Так они и передвигались, иногда сталкиваясь друг с другом и улыбаясь при этом, раскладывая бумаги в небольшие поначалу стопки прямо тут, на полу, и не замечая, как летит время. Когда, наконец, всё было собрано, Гвеннит села на пол, вытянув ноги, и протянула Арвиду руку, сказав с благодарностью:

— Огромное вам спасибо. Я бы тут до вечера провозилась.

Он взял её руку — маленькую, с аккуратными, не накрашенными ногтями и с парой шрамов на тыльной стороне, очень тёплую, мягкую и сухую — и пожал, чувствуя, как пьянеет от одного этого прикосновения. Девушка почему-то не спешила её забирать, и они так сидели, наверное, вечность, целиком уместившуюся в пару минут — потом разом смутились оба, Гвеннит отняла руку и торопливо спросила в попытке сгладить эту неловкость:

— Хотите чаю?

— Лучше кофе, — машинально, по привычке ответил он — и тут же залился краской от такого неловкого и совсем неуместного сейчас ответа. — В смысле, спасибо. Да. Чай. Очень хочу.

— Кофе у нас тоже есть, — улыбнулась Гвеннит, вставая — он вскочил первым и успел протянуть ей руку, и она оперлась на неё вовсе не символически и задержала свою чуть дольше, чем требовалось. — Меня Гвеннит зовут, — сказала она, наконец. — Гвеннит Уитби.

— Арвид Долиш, — представился он, снова протягивая ей руку и вновь осторожно сжимая её. — Я из отдела штабного планирования… искал тут кого-нибудь — и вот. Нашёл вас, — он вновь покраснел от случайной двусмысленности своих слов.

— Дежурного архивариуса нет сегодня, — но я тоже могу вам помочь…

— Это не срочно! — быстро возразил он. — Нет так нет… Я завтра зайду. Не хочу отвлекать вас… и так я…

— Да. Чай же. В смысле, кофе, — вспомнила она. — Пойдёмте?

— Чай будет отлично, — сказал он. — Или кофе. Всё равно…

Она привела его в маленькую комнату, что служила разом и столовой, и комнатой отдыха всем работающим в архиве — и пока готовила кофе, Арвид сидел за старым деревянным столом, изъеденным многими поколениями жуков-точильщиков, но ещё крепким и очень внушительным, и, не отрываясь, смотрел на девушку. Ему казалось, что он никогда не видел таких — а каких, он толком даже не смог бы сказать. Невысокая, даже маленькая, в чёрной юбке и яркой красной блузке, она двигалась так легко и так плавно, как ему ещё ни разу не доводилось видеть. Лёгкая, темноволосая, с удивительно светлой, почти белой кожей, она казалась ему совершенством, чем вызывала мучительное смущение — и не менее сильное желание быть рядом, сделать что-то, чтобы привлечь её внимание, вызвать улыбку, рассмешить, обрадовать чем-нибудь… Он знал, что не слишком-то обаятелен и вовсе не соблазнителен, и привык к тому, что девушки с удовольствием дружат с ним, но как мужчину воспринимают с трудом — и его прежде это никогда особенно не расстраивало, однако сейчас он впервые в жизни дорого дал бы за умение говорить легко и красиво.

Гвеннит чувствовала и это его смущение, и его интерес, и внимание — чувствовала и сама ужасно смущалась, не держа даже в мыслях, что может ему понравится — такому серьёзному и, как ей казалось, умному, и взрослому, и вообще аврору. Она не то, что боялась их — нет, любить не любила, конечно, но больше следуя нелюбви к ним Скабиора, нежели лично имея к ним какие-то претензии. Но, как бы она к ним ни относилась, Гвеннит всегда смотрела на них снизу вверх — а тут не просто аврор, а из аналитик из штаба…

А ещё он ей нравился. Сразу же, с первой секунды понравился — да что там, она влюбилась в тот же момент, когда только увидела его там, внизу, под этими кружащимися в воздухе бумагами… но зачем ему маленькая неловкая работница архива, чуть не уронившая ему на голову тяжеленную папку?

Кофе, наконец, был готов, и Гвеннит, поставив на стол разные чашки — потому что двух одинаковых тут отродясь не водилось — принесла кофейник и блюдце с крекерами, и второе — с шоколадным печеньем, и баночку с сахаром…

— Вы извините, — сказала она, — у нас тут гостей не бывает обычно… всё очень по-домашнему, и…

— Всё здорово, — сказал он, улыбаясь. — У нас так же… Только печенья обычно нет. Спасибо.

Они потянулись к кофейнику — их руки столкнулись, и они оба вспыхнули, залились краской… и рассмеялись.

— Я совсем не умею ухаживать за девушками, — решился он вдруг, заглянув ей в глаза, — и ужасно жалею об этом сейчас… Мне очень хочется пригласить вас куда-нибудь вечером, но я никак не могу придумать, куда — я не знаю, куда обычно водят красивых девушек, — сказал он, искренне улыбнувшись. — Я бы позвал вас попросту погулять… Но вы хотите, наверное…

— Пойдёмте, — кивнула она, не веря своим ушам и так и не отнимая своих пальцев от его, ощущая ребром ладони жар от стоящего совсем рядом кофейника. — Я очень люблю гулять. Правда. За городом… или в городе, — добавила она поспешно.

— За городом, — он улыбнулся и всё же решился взять её за руку. — Я знаю много красивых мест… Вы разрешите угостить вас обедом после работы — а потом погуляем? А потом я вас домой провожу… Если можно… Просто до дома, не думайте, я…

— Я не думаю, — решительно сказала она и, улыбнувшись, добавила: — Можно.

Так что дела в этот день у Долиша остались недоделанными — впервые за всё его не такое уж долгое время работы. Впрочем, действительно срочных среди них не было, и все они вполне ждали до завтрашнего утра…

Они прогуляли весь вечер, бродя сперва под закатным солнцем, потом в сумерках, а после и вовсе в темноте вдоль затянутой льдом и уснувшей реки, по освещённой редкими фонарями практически пустой набережной и разговаривая — обо всём, держась за руки, словно подростки, которыми, впрочем, оба были не так уж давно. День стоял холодный и ясный, морозный воздух пощипывал щёки, окрашивая их румянцем, от которого оба казались ещё более юными, чем были на самом деле, а лужи были покрыты тонкой прозрачной корочкой, который они оба, смеясь, с хрустом ломали. Им не было холодно, но он наложил согревающие чары на неё, а она, в ответ — на него, а когда солнце начало опускаться к горизонту, окрашивая иней в розово-золотистый цвет, они подошли к одному из деревьев и смотрели на закат сквозь его ветви. И уже поздно вечером, расставаясь, поцеловались — почти что случайно: Гвеннит споткнулась, он подхватил её под руку, и они оказались внезапно совсем близко, друг против друга, глаза в глаза… и замерли так, чуть ли не позабыв, как дышать — а потом очень медленно потянулись друг к другу и осторожно, неловко, радостно соприкоснулись губами.

А потом, наконец, обнялись — и поцеловались по-настоящему, долго-долго, а потом стояли, просто обнявшись.

Они встретились и назавтра — сперва утром, когда он ждал её на подходе к министерству и потом проводил до архива, затем на ланче в министерской столовой, и снова — вечером…

Так и пошло: они почти не расставались, проводя вместе вечера и выходные, совершая длинные, иногда на целый день растягивающиеся прогулки по окрестностям Лондона, иногда разговаривая часами, а иногда не произнося за весь день и пары десятков слов — им хорошо оказалось и говорить, и молчать вместе… И ни он, ни она никак не могли поверить, что тот, другой — та, другая — вдруг рядом, и всё получается, и они нужны и интересны вот этому удивительному, невероятному человеку.

Гвеннит почему-то ничего не рассказывала Скабиору — а он и не спрашивал, в общем-то, не нуждаясь в вопросах, прекрасно видя и понимая, что с ней происходит, и из какого-то ему самому неожиданного благородства ни разу не попытавшись за ней проследить.

О том, что однажды придётся рассказать Арвиду о том, кто она такая, Гвеннит старалась не думать. Сделать с этим она всё равно ничего не могла и понимала прекрасно, что, едва он узнает — всё тут же закончится. И решила, что когда-нибудь скажет, конечно… но — потом. После. В конце концов, имеет же она право на маленький кусочек счастья…

Но так не могло, конечно же, продолжаться вечно.

А пока Эндрю мечтал о смерти каждую секунду своего пребывания в больничной палате, а Скабиор плевался и кривился презрительно при каждом воспоминании о нём, пока семьи погибших их оплакивали, а семья выжившего пыталась привыкнуть к мысли о том, как теперь изменится их жизнь, авроры безуспешно пытались найти нападавшего, о котором в этом ключе никто не желал размышлять.

А ведь он, к собственным досаде и раздражению, неожиданно для себя утратил душевное равновесие, ибо это было его первое и совершенно неожиданное нападение.

Этот лес всегда был безлюден: магглы давным-давно дали ему статус особо охраняемой заповедной зоны и, хотя время от времени обходили его территорию, скрыть некоторые его части было совсем нетрудно. Волшебников же здесь отродясь не бывало: никаких колдовских домов или поселений поблизости не было, а в самом лесу не водилось ни одной магической твари.

И когда наутро после обратной трансформации он очнулся с характерным вкусом во рту, почти знакомым — ибо он отлично знал вкус крови, предпочитая, как и все оборотни, чтобы мясо было прожарено слабо, и в нем оставалась кровь — но всё же почти неуловимо отличным от того, что ему доводилось пробовать раньше, он объяснил себе это тем, что, вероятно, поймал и сожрал ночью какую-то мелкую тварь, не являющуюся обычно объектом охоты, и почти успокоился… А хорошо выспавшись и приведя себя в надлежащий порядок, неспешно позавтракал и, уже перейдя к кофе, развернул свежий «Пророк» — и завис с занесённой ложечкой над первой страницей. Потом отбросил газету, положил столовый прибор на салфетку и, откинувшись на спинку стула, прикрыл ненадолго глаза, теребя ухоженными длинными пальцами, на одном из которых блеснул голубым массивный перстень с почти бесцветным камнем, мочку правого уха с едва различимым на ней длинным белёсым шрамом, что всегда служило у него явным признаком глубокой задумчивости.

Какой Мордред принёс сюда эту троицу? В статье говорилось о разбросанных рыболовных снастях — что, больше нигде в Британии нет зимней ловли? Почему именно здесь? Судя по тому, что тела обнаружили с подветренной стороны водоёма рядом с зарослями умирающих водяных лилий, ловить они собрались карпа — можно подумать, самая редкая рыба в Англии, и других мест для карповой зимней рыбалки уже не осталось! И как, Мордред их задери… он усмехнулся собственному каламбуру — как можно отправиться ночью в незнакомый лес, не сверившись с лунным календарём?! А теперь он по их милости мало того, что стал убийцей — так ещё и, похоже, увеличил поголовье оборотней в этом мире, а их здесь и так больше необходимого. А ведь он всегда так гордился умением планировать и контролировать свою жизнь… Его самого не найдут, разумеется — но теперь по лесу будут бродить авроры, и придётся искать другое убежище, и вся его налаженная десятилетиями жизнь теперь полетит к Мордреду, а всё из-за трех идиотов, не желающих и не способных думать даже на шаг вперёд, и к тому же не умеющих пользоваться календарём.

Ему показалось, что кофе стал неприятно горчить — он в раздражении отодвинул от себя опустевшую наполовину чашку и подхватил на колени лежащего у его ног в ожидании лакомого кусочка в меру упитанного вомбата, который уже много лет исполнял роль его домашнего любимца и собеседника.

— Никки, — проговорил он, неторопливо скармливая ему листья салата и тоненькие пластинки сырых шампиньонов, которые тот особо любил, — а что ты думаешь об этом чудовищном происшествии? — вомбат увлечённо и с выражением похрустел салатом, мужчина покивал этому доводу, и заметил в ответ: — Я совершенно с тобой согласен — это вопиющая безответственность с их стороны.

* * *

На следующий день после встречи с укушенным Скабиор вновь наведался в тот коридор, но раненого там не оказалось — а больше Скабиор туда не ходил, не имея обыкновения навязывать свое общество. Однако они всё же встретились — одним мерзким промозглым и холодным вечером, когда с неба сыпался то ли снег, то ли дождь, Скабиор увидел его на скамейке у входа в госпиталь: тот сидел, нахохлившись, в плотной тяжёлой мантии, но даже не делал попыток укрыться хотя бы чарами. Скабиор постоял, раздумывая, подходить ли, но потом всё же отказался от этой мысли — и, свернув за угол на пустую улицу, аппарировал.

Эндрю же его не увидел. Он вообще никого и ничего не видел вокруг — просто потому, что не смотрел никуда. Когда его выписали, он вышел на улицу и остановился у входа, не понимая, куда и зачем ему теперь двигаться. Накрапывал дождь, временами норовивший превратиться в снег — Эндрю постоял-постоял, да и сел на скамью, расположенную рядом с тем зданием, которое магглы привыкли считать универмагом. Идти ему было некуда — появиться дома ему казалось немыслимым, обоих своих друзей он потерял — и жить не хотел, а сделать что-то с собой у него попросту не было сил. Если бы можно было умереть, просто прекратив дышать или остановив сердце, он бы непременно так и поступил, но это у него не получалось, и он просто сидел и мёрз — а потом вдруг сообразил, что, наверное, если долго-долго сидеть под зимним холодным дождём и хорошенько промокнуть, то можно замёрзнуть насмерть. Вот он и сидел и ждал этого, но пока что холод просто становился всё сильней и сильнее, а смерть даже и не думала приходить. Никто так и не обратил на него внимания: волшебники просто принимали его за обыкновенного маггловского бездомного, а маггловская полиция попросту проходила мимо, отгоняемая наложенными на Мунго магглоотталкивающими заклинаниями.

Так что утром он всё ещё был на месте: в совершенно промокшей мантии, замёрзший — и безучастный. Шедший на свои работы в клинику Скабиор тогда плюнул и вошёл в Мунго, но вечером, возвращаясь и увидев его там же снова, только уже не сидящим, а лежащим, не выдержал. Тихо, сквозь зубы, ругаясь и проклиная всё на свете, подошёл, бесцеремонно взял его под руку — и аппарировал.

Не домой, разумеется, а в один заброшенный полуразвалившийся дом на окраине Лондона, где иногда встречался с кем-нибудь… по делам. У него там было нечто вроде убежища — одно из многих, и далеко не самое любимое.

Опустив Эндрю прямо на пол, он высушил его мокрую и обледеневшую сверху одежду, потом наложил согревающие чары и спросил:

— Ну и что это был за спектакль, не поделишься?

Мужчина не отвечал — и Скабиор, вздохнув, достал из кармана флягу, открыл и, приложив к его рту, потребовал:

— Пей.

Виски там был средненький, ну, да не до вкуса сейчас — тот выпил, словно бы это была вода, посидел, не двигаясь… и заплакал. Скабиор скривился, поднял его, оттащил к устроенной в углу кровати, уложил на неё и уселся рядом, укрыв старым шерстяным одеялом.

— Не надо было, — пробормотал тот. — Не хочу больше…

Зачем он вмешался, этот… этот… кто этот? Эндрю точно знал, что знает его, но вспомнить не мог. Помнил лишь, что это кто-то, кого не должно быть рядом с ним… потому что… потому что… Он вспомнил всё-таки, почему. Тварь. Такая же тварь, как и он. Зачем он вмешался… за что?

— Так это такая попытка оборвать свою бренную жизнь была своеобразная? — насмешливо поинтересовался Скабиор. — А почему под окнами Мунго-то? Они-то чем перед тобой виноваты? Ладно б у министерства ещё — я бы понял, мол, вот, смотрите, до чего вы меня довели, не можете оборотней извести под корень. А у госпиталя-то для чего?

— Не хочу так жить, — глухо проговорил тот, мотая головой. — Не хочу.

— Ты же не пробовал, — примирительно проговорил Скабиор. — Ты даже не знаешь, чего так боишься. Ты видел раньше когда-нибудь оборотня? Общался с ним? Ну что ты психуешь, — он вздохнул. — Ответь мне, а?

— Не хочу, — повторил тот тоскливо.

Ему очень хотелось спать. Сон так похож на смерть… спать-спать-спать — и не просыпаться. Он же почти заснул… там… почти.

— Ясно, — кивнул Скабиор. — Ладно… давай-ка допивай, что ли. Нет у меня снотворного.

Он опять приставил фляжку к его губам — и Эндрю послушно начал глотать, а когда она опустела, повторил пьяно:

— Не хочу.

— Да я понял уже, — согласился Скабиор. — Ты глаза-то закрой и полежи так.

Тот, как ни странно, послушался — и почти сразу уснул. А Скабиор встал, пошарил по его карманам, забрал палочку — и вышел, тщательно зачаровав дверь.

Отправился он, разумеется, к МакДугалу — который, конечно же, до сих пор торчал на работе.

— Забыли что-нибудь? — дружелюбно поинтересовался он.

— Угу, — Скабиор демонстративно повёл плечами и скривился. — Голову я свою забыл, видимо. Где-то. Помощь ваша нужна.

— Какого характера? — МакДугал отложил перо и потёр слегка покрасневшие глаза. — Найдите мне достойный повод оторваться от этого — век буду признателен, — сказал он.

— Этот ваш укушенный решил у вас под окнами насмерть замёрзнуть, — морщась, сообщил ему Скабиор. — Так я его сейчас подобрал и пока в… одном месте оставил — но он тут, кажется, пару дней просидел, вы б его посмотрели?

— Взяли, значит, его под своё покровительство? — улыбнулся МакДугал, вставая из-за стола.

— Нет! — сердито воскликнул Скабиор. — Но что делать-то было, раз всем остальным наплевать — там его оставлять? Сейчас холод же адский — он вправду бы насмерть замёрз, насквозь-то промокший. Вы-то вот тоже мимо прошли, — добавил он ядовито.

— Да я не хожу там, как и практически весь персонал… Но каюсь: даже если бы и ходил — скорее всего, просто не обратил бы внимания. Как, полагаю, и посетители. Конечно, я с вами пойду — сейчас только возьму кое-что… А еда там у вас имеется?

— Нет, — с досадой ответил он. — Я куплю потом.

— Зачем покупать? — пожал он плечами. — Я сейчас эльфов здешних спрошу — наверняка за день что-то осталось. Официально это, конечно, не поощряется, но если спуститься на кухню…

Он подмигнул Скабиору и, попросив подождать, вышел — и очень быстро вернулся с большой корзиной в руках. Сложил туда же кое-что из шкафов — и кивнул:

— Я готов. Ведите.

Они вышли из госпиталя и, свернув в первый же пустой переулок, аппарировали.

Эндрю так всё и спал — МакДугал принюхался, обернулся, поглядел на Скабиора вопросительно, и тот огрызнулся:

— А что ещё было делать, по-вашему? Как сумел — так и согрел.

— Никаких претензий, — кивнул МакДугал. — Лихорадка идет на спад, хотя бронхит он себе заработал, я полагаю… Но мы не магглы — вылечим.

— Магглы это тоже лечат, — буркнул Скабиор, садясь на край кровати.

— Вы магглорождённый?

— Я просто умный, — фыркнул он — и рассмеялся. — Это у вас, добропорядочных, миры разделены намертво. А мы, отбросы с обеих сторон, живём за чертой — и там же пересекаемся. Что с ним теперь делать-то?

— Я его легко вылечу, — успокаивающе проговорил МакДугал. — Через пару дней и даже не вспомнит. Тем более, заболевание только начало развиваться, и шансов перейти в хронически вид мы ему не дадим.

— Да я не том, — с досадой вздохнул Скабиор. — Потом с ним что делать? Он же ведь повторит этот свой драматический акт, только уже с большим энтузиазмом. Успокоительное ему дайте какое, что ли… или наоборот… Святая Моргана, я в этом не разбираюсь!

— Мало кто разбирается в этом, — серьёзно ответил МакДугал. — Тут вы знаете и понимаете куда больше меня — вы были на его месте. Так что, я подлечу тело — а с остальным вы уж как-нибудь сами. Ну, или ему надо самому по этому профилю обратиться.

Скабиор кивнул — а что ему ещё оставалось — и, дождавшись, пока МакДугал достанет из корзины все свои зелья, бесцеремонно залез туда, вытащил еду, изучил содержимое всех горшочков и, выбрав тот, в котором обнаружилось ароматное тушёное мясо, самым нахальным образом залез туда, за неимением столовых приборов, пальцами, и принялся за еду.

— Пока всё, что мог, — сказал, наконец, МакДугал. — Сейчас проинструктирую вас, как и чем его дальше поить… Приятного аппетита, — добавил он совершенно невозмутимо. — Если хотите — загляну сюда завтра.

— Загляните, — кивнул без особой радости Скабиор, вытирая пальцы и губы платком. — Если он тут ещё будет, конечно. Я его караулить не собираюсь.

Однако собирался он или нет, а ночевать он остался здесь, и хоть и ругался, но через положенные промежутки времени вставал и зельями Эндрю поил. И утром, когда тот, наконец, проснулся окончательно, встретил его очень мрачным:

— Выспался?

Тот молча поглядел на него, ничего не говоря, потом закрыл глаза и отвернулся.

Значит, ему не приснилось и не почудилось — а он так надеялся не проснуться… или проснуться на той же скамейке. Что же он такой невезучий? Даже умереть у него не выходит…

— Слушай, — глубоко-глубоко вздохнув, сказал Скабиор. — Я понимаю: у тебя трагедия и кажется, что жизнь кончилась. Но у тебя, ты говорил, семья есть? Вроде? И дети? Их кто растить будет? — тот задышал громче, но так и не повернулся, и Скабиор, не дождавшись его ответа, продолжил: — Ты чем на жизнь зарабатываешь? Или у тебя большой сейф в Гринготтсе?

— Я кожевенник, — ответил тот, наконец. Тихо и глухо — но всё же. — Волшебные кожи Керков, перчатки и пояса из всевозможных тварей, — печально проговорил он то, что всю свою жизнь произносил с гордостью.

— То есть, когда ты сдохнешь, твоя семья на что будет жить? — язвительно поинтересовался Скабиор. — Мало им случившегося — ты их ещё и нищими оставить решил? То есть, это решение, разумеется, уверен, на фоне случившееся с тобой несчастья покажется не такой уж большой бедой. Ты голодал когда-нибудь? По-настоящему? Рассказать тебе, как это? Как это — когда кто-то ест у тебя на глазах, а у тебя в желудке — пара съеденных вчера утром картошек? А потом этот кто-то выбрасывает недоеденную еду на самый край выгребной ямы — и ты знаешь, что можно подойти и забрать её? И знаешь, что если ты сделаешь это — то ни ты себя, и никто другой тебя уже никогда больше уважать не будут, потому что ты опустился до того, чтобы подбирать жратву из дерьма — и тебе на это глубоко наплевать? Ты такого будущего своим детям хочешь?

— Замолчите, — выдохнул, наконец, Эндрю, дрожа. Почему… Кто дал право этому существу так разговаривать с ним? Почему он терпит это? Почему у него не хватает ни сил, ни желания оборвать его, заставить заткнуться, да просто встать — и уйти отсюда?

— Не нравится? — жёстко спросил Скабиор. — Понимаю… Так на что они жить-то будут? Ты так и не сказал.

— Я не могу вернуться! — выкрикнул тот — и закашлялся, схватившись за грудь.

— Не ори, — поморщился Скабиор. — Хорош истерить, как залетевшая малолетка. Мне можешь не отвечать — сам подумай. Тебе надо их выучить — а потом можешь и на метле в землю.

— Я не могу, — тоскливо повторил Эндрю, наконец, оборачиваясь. — Я сам себе омерзителен.

— А ты попробуй не про себя думать, а про них, — мягко сказал Скабиор. — В конце концов, нельзя же быть таким эгоистом.

— Я себя чувствую зверем… Животным... Грязью, — пробормотал Эндрю.

— Так поди вымойся, — разозлился Скабиор. — Помогает. Я тебе серьёзно про детей говорил.

— Мне рассказали, что со мной будет, — сказал Эндрю, садясь и спуская ноги с кровати. — Каким я стану.

— Тебе или наврали, или ты, что более вероятно, плохо слушал. Тебе говорили о том, что бывает «часто». Вот и думай об этом. И о том, что у тебя дети… и так далее — и вообще, почему я-то должен думать о них? Если их отцу на них наплевать.

— Мы живём в Хогсмиде, — сказал он. — Вы только представьте, как на них там все смотреть будут. А если я умру — все им посочувствуют только.

— Ну, в общем, да, — задумчиво проговорил Скабиор. — И будут подкармливать и, наверное, даже старые детские вещи отдавать. Тоже вариант, в общем-то.

— Старые вещи, — медленно повторил Эндрю.

Кошмар его детства. Они никогда не бедствовали — но отец считал неправильным покупать то, что можно получить даром, и с удовольствием принимал у соседей вещи, из которых выросли их дети и внуки — и свою первую новую вещь Эндрю купил сам, когда вырос и начал зарабатывать самостоятельно. Нельзя сказать, чтобы над ним в школе смеялись — ему повезло, и он попал на Гриффиндор, где бедность никогда не была поводом для насмешек — но ему самому было мучительно стыдно обнаруживать аккуратно заштопанные дырочки и разрывы, или закрашенные плохо выведенные пятна, и он поклялся себе, что как только заработает свои первые деньги, никогда в жизни больше не наденет ничего с чужого плеча, и уж тем более ни при каких обстоятельствах не позволит так унижаться собственным детям. Лучше голодать и сидеть на одной картошке и научиться шить самому.

— Ну да, — почувствовав, что, наконец, кажется, достучался, легко и понимающе подхватил Скабиор. — Ну и жена твоя, наверное, сможет сдать в аренду… что у вас там, магазин, мастерская? Наймётся куда-нибудь… в Хогсмиде много работы — официантки обычно всегда нужны… Проживут, в общем-то. Я же не умер.

— Вы? — Эндрю впервые посмотрел, наконец, непосредственно на него.

— Я, — кивнул Скабиор. — Я же тебе говорил.

— Я не помню, — устало признал тот. — Простите.

— Без отца жить довольно паршиво, — не вдаваясь в подробности, сказал Скабиор. — Особенно, если он у тебя только что был.

— Я не смогу. Просто не смогу, — покачал головой Эндрю. — Я себе омерзителен.

— А ты попробуй, — мягко предложил Скабиор. — Дождись хотя бы первой трансформации. Я тебе расскажу постепенно, как с этим жить… посидишь — подумаешь. Может, решишь, что это не так и страшно. В конце концов, оборотни тоже разные бывают.

— Ну, может быть, — вдруг согласился тот, проводя дрожащими руками по лицу. — У меня сил никаких нет сейчас думать.

— И не надо, — улыбнулся Скабиор. — Ты вообще там чуть до смерти не замёрз, так что сейчас ты болеешь — и, кстати, тебе придётся поесть.

Тот не стал спорить — может, просто не смог, может, был голоден — и, поев, а затем выпив все зелья, снова уснул.

Вот так новообращённый оборотень по имени Эндрю, фамилию которого Скабиор так и не потрудился узнать и тем более никак не связал с названием лавки, и поселился в старом заброшенном доме на окраине Лондона, куда Скабиор каждый день приносил еду, и время от времени оставался побеседовать. Разговоры эти его бесили: Эндрю, как Скабиору казалось, всё время ныл и настроен был чрезвычайно пессимистично.

Но то, что Скабиор принимал за пессимизм, на деле было смесью растерянности, усталости и страха, который сопровождал его с того самого мига, как он, даже не помня, как именно, попал в этот дом. Его память стала похожа на ветхое дырявое полотно, теряя то одно, то другое — и от этого действительность в виде вечно недовольного и заставляющего его что-то делать и пить человека, рычащего и ругающегося на него без всякой, как представлялось Эндрю, причины, становилась зыбкой и странной. Порой он почти что решался уйти — но на это у него никогда не хватало ни сил, ни решительности, и в такие моменты он забивался в самый угол кровати, прижимаясь к старой обшарпанной стене и с головой заворачиваясь в одеяло.

Скабиор же вообще так и не смог самому себе объяснить, зачем он влез в эту историю и в жизнь этого новообращённого — ведь его даже никто не просил об этом! Но и бросать его тут теперь ему казалось неправильным — в конце концов, где-то же он должен пережить хотя бы первую трансформацию. Аконитовое он тоже ему приносил сам — не просить же МакДугала, вот уж кто совсем ни при чём. Пили они его вместе — Скабиор с отвращением, Эндрю — с какой-то фанатичной надеждой в глазах.

Сама трансформация прошла совершенно обычно: Скабиор, настроенный поиграть и побегать, даже умудрился немного растормошить Эндрю, и вытащил его из дома — тот долго не решался выйти за дверь, но инстинкты всё же оказались сильнее, и часть ночи они провели на берегу реки.

А утром, едва обернувшись обратно, Скабиор был оглушён полным ужаса и отчаяния криком: Эндрю корчился на полу, закрывая лицо руками, и с такой яростью тёр глаза, что причина его воплей была очевидна. Скабиор сочувственно вздохнул и, подобравшись поближе и морщась при этом при каждом движении, твёрдо взял его за запястья:

— Тихо, — успокаивающе проговорил он. — Слушай меня. Слышишь? Ты ослеп, верно? — тот только сильнее вцепился в своё лицо, и Скабиор продолжал, с трудом удерживая его руки своими привычно онемевшими пальцами. — Это завтра пройдёт. Слышишь меня? Эндрю? Да успокойся же ты! — он не выдержал и дал ему пощёчину. — Послушай меня, — вздохнул он, когда тот замолчал. — Это. Завтра. Пройдёт. Такое бывает. Это временно. Слышишь?

— Д-да, — хрипло ответил, наконец, Эндрю.

— Отлично. Поэтому прекращай орать и слушай. Сейчас начинаются самые неприятные сутки в месяце — первые после луны. Их надо перетерпеть. Тебя будет тошнить, может — рвать, у тебя будут неметь руки, кружиться и, может быть, болеть голова, тебе будет холодно или жарко… это всё закончится к завтрашнему утру. И сделать тут ничего нельзя — только ждать и стараться уснуть. После аконитового спать получается лучше… тихо! — прикрикнул он, едва только Эндрю приоткрыл рот. — Мне легче, чем тебе — в том смысле, что зрение я не теряю совсем, просто поле сужается. Но, в целом, мне почти так же паршиво — поэтому мы с тобой сейчас пойдём спать. Ясно?

— Это точно пройдёт? — прошептал тот.

— Клянусь. Завтра будешь видеть всё как обычно. Давай вставай потихоньку… держись за меня. Поднимайся.

— Спасибо, — пробормотал Эндрю, вцепляясь мёртвой хваткой в держащие его руки, которые были для него сейчас единственным ориентиром в пространстве. — Спасибо.

— Пожалуйста. Идём. Тихо. Спокойно. Идём.

Они медленно подошли к кровати. Скабиор сперва уложил Эндрю, укрыл его — и только потом рухнул рядом с ним сам, заворачиваясь во второе одеяло, накидывая сверху своё пальто — и сразу же проваливаясь, наконец, в спасительный долгожданный сон.

Проснулся он только в середине следующего дня: всё же было у аконитового зелья одно достоинство, которое даже он не мог не признавать — спалось после него замечательно. Скабиор полежал, с удовольствием убеждаясь, что в этот месяц проскочил самое поганое время, потом вспомнил, где и почему он находится, и, открыв глаза, огляделся.

Комната была пуста.

Эндрю не было.

И куда он, спрашивается, умудрился пропасть?

А Эндрю проснулся за пару часов до Скабиора. Сперва он лежал, постепенно вспоминая прошлую ночь: как менялось тело, трансформируясь из человечьего в звериное, как покрывалась шерстью кожа, как его лицо становилось мордой… Он почти закричал — но вышел лишь хриплый кашель, от которого противно заныло горло. Дом давил — ему показалось, что тот совсем неживой, и сам он тоже становится здесь неживым, не мёртвым, а именно неживым: то ли призраком, то ли инфери, то ли ещё какой неизвестной нечистью, и он ринулся прочь, неловко ступая плохо ещё слушающимися его ногами, и побрёл, побежал куда-то — просто куда-нибудь подальше отсюда, от места, что видело его новую сущность, от существа, спящего на той же, что и он сам, кровати, прочь, прочь…

Он шёл, и бежал, и падал, и поднимался и снова бежал и бежал — сперва по лесу, вернее, его жалкому подобию — потому что, ну какой лес на окраине Лондона — загаженному маггловским мусором и испятнанному кострищами. Но в том состоянии, в котором сейчас пребывал Эндрю, это место представлялось ему именно лесом — жутким, мрачным, отвратительным лесом, почти таким же, в котором с ним случилась беда — и он продирался сквозь него, не замечая, как петляет и ходит кругами, но всё же выбрался, наконец, оттуда, и оказался, в конце концов, среди магглов. Грязный, в мятой мантии, скверно пахнущий, он напоминал им сумасшедшего, одержимого чем-то бродягу и вызывал в свою сторону полные неприязни странные взгляды и перешёптывания — и, ловя их болезненно обострившимся слухом, объяснял их, конечно, совершенно иначе. Какая-то худая высокая дама в тёмном пальто и шляпке с жалостью и превосходством во взгляде прозрачных голубых глаз протянула ему брошюрку с надписью «Господь любит вас» — он шарахнулся от неё, поскользнулся, упал на одно колено, суетливо поднялся и побежал дальше… Ушибленное колено ныло, но это только подгоняло его почему-то. Он бежал и бежал, натыкаясь время от времени на людей и сбивая некоторых из них с ног — девушку с огромной плоской папкой на плече, которая прокричала ему вслед что-то очень обидное, пожилого мужчину с портфелем, старушку, выгуливающую маленькую собачку, зашедшуюся громким лаем и попытавшуюся на него броситься, женщину с хозяйственной сумкой на колёсиках… Его тоже толкали порой — но куда чаще старались уйти с дороги, не желая его касаться, и он прекрасно понимал их всех.

Облаявшая его собачка почему-то немного привела его в чувство — он остановился и огляделся, не понимая, где находится — и обнаружил себя на набережной, а впереди, совсем близко — мост. Навалилась усталость — он медленно подошёл к нему, поднялся туда и, дойдя до середины, прислонился изнеможённо к перилам. Он долго стоял и гладил их, глядя на тёмную полынью внизу — и сам не понял, как оказался уже по другую их сторону и замер, стоя над бездной, прижавшись к перилам спиной. Это был выход… Вода ледяная, полынья маленькая — и даже если он струсит в последний момент, ни одного шанса выбраться у него не будет. Нужно просто разжать руки и сделать один шаг вперёд… но заставить себя сделать это оказалось вовсе не так просто.

Эндрю не знал, сколько он так простоял, когда услышал за спиной обманчиво ласковый голос:

— Я, вроде, сказал, чтобы ты оставался в доме?

…Обнаружив пропажу своего то ли подопечного, то ли гостя, Скабиор, для начала, выругался. Потом умылся, оделся, выругался ещё раз — и отправился на поиски, клятвенно обещая себе, что никогда больше и близко не подойдёт ни к одному новообращённому и вообще никогда в жизни больше не влезет ни в чьи проблемы. Потому что, разве ему своих недостаточно? Да более чем! Какой же драккл заставил его тогда заговорить с Эндрю?

Выйдя на улицу, Скабиор принюхался. Запах всё ещё можно было уловить в воздухе — помогали, конечно, и совсем недавно прошедшая трансформация, и всё ещё обострённые чувства. Скабиор огляделся, подумал — и пошёл по его следу. Петлять по лесу он, впрочем, не стал, а, отлично зная его, практически сразу сообразил, где Эндрю должен был выйти и преспокойно пошёл по тропинке, быстро пересёк пролесок и, выйдя, пошёл вдоль него, вновь поймал нужный запах — и отправился вслед за ним, пройдя тем же путём. Однако там, где Эндрю чудилось осуждение и отвращение, Скабиор видел лишь удивление и иногда настороженность. Всё ещё раздающая свои брошюрки дама и ему протянула одну — но он настолько похабно ей ухмыльнулся, что она шарахнулась от него и перекрестилась, а сообразительная собачка, облаявшая несчастного Эндрю, заскулила и прижалась к ногам пожилой леди, на которую Скабиор тоже налетел с размаху — да так, что с неё слетели очки, которые он одним лёгким движением подхватил с земли и с галантным извинением протянул ей, тут же продолжив свой путь.

Собственно, идти было уже недалеко: он находился на набережной и уже видел тот самый мост, на котором, наконец, обнаружился тот, кто был ему нужен — стоявшим по другую сторону перил над самой полыньёй. У Скабиора от внезапно захлестнувших его досады и ярости в голове помутилось: он быстро, почти бегом, преодолел не такое уж и большое расстояние до моста, поднялся и встал рядом с Эндрю.

— Я, вроде, сказал, чтобы ты оставался в доме? — спросил он обманчиво ласковым голосом.

— Я не просил помогать мне, — глухо отозвался тот.

— Прыгнуть хочешь? — зазвеневшим от ярости голосом поинтересовался Скабиор.

— Не хочу я так жить, — ответил тот. — И не буду. Это не жизнь.

— Вот как, — медленно проговорил Скабиор, глубоко-глубоко вдыхая. Какого Мордреда он вообще с ним связался? Какое ему вообще дело до этого… существа? Потому что, вот это и есть существо — не зверь, не человек, даже не тварь… тьфу.

— Вот так, — решительно сказал тот и с тоской поглядел вниз. — Я попробовал один раз — всё. Не хочу. Довольно.

— Помочь? — зло спросил Скабиор, ненавидя в этот момент весь мир вообще, стоящего по ту сторону перил мужчину в частности и отдельно ещё святую Моргану за её столь специфическое чувство юмора.

Тот обернулся и очень серьёзно кивнул:

— Да. Пожалуйста. Стою тут — и не могу решиться. И спасибо вам.

— Да не за что, — недобро ухмыльнулся Скабиор.

А потом подошёл и, помедлив пару мгновений, медленно положил ладонь ему на спину, постоял так, словно бы принимая какое-то решение, потом скривился, стиснул зубы — и единым резким движением с силой толкнул Эндрю навстречу участи, которую тот избрал, ощутив себя на мгновение настоящим вершителем судеб и буквально почуяв в своих руках тонкую нить чужой жизни -— и тут же скривившись от отвращения, которое в нём вызвало это чувство. Надо, видимо, прекращать ходить зимой по мостам — ты это хотела сказать мне, святая Моргана? Какая же дрянь, а… Нет, подобные вещи определённо не для него — вот Поттера бы сюда, самое по нему дело. А он не желает больше решать такие задачки. Никогда.

Эндрю почувствовал сильный толчок, его ноги соскользнули с опоры, тело вдруг стало лёгким и полетело… и через пару секунд громко плюхнулось в воду. В тот момент, когда оно коснулось воды, раздался короткий вскрик, мужчина беспорядочно взмахнул руками — но было, разумеется, поздно, и течение, довольно сильное в этом месте, почти мгновенно затянуло его под лёд.

И когда ледяная, отвратительно почему-то пахнущая вода сомкнулась над ним, а вмиг отяжелевшая одежда потянула его на дно, Эндрю вдруг остро вспомнил детей — как-то разом и то, какими они были совсем в детстве, и какими он видел их в последний раз, растерянными, заплаканными… и такими родными. И понял, как же скучал по ним весь этот месяц, и как тосковал по своей жене, и как был жесток и груб с ними, запрещая им приходить к нему, потому что он всё равно, что умер — да лучше б и умер, потому что умереть куда лучше и чище, чем жить чудовищем… понял, насколько всё это было глупо и, на самом-то деле, эгоистично, и рванулся вверх… но одежда и течение тянули его за собой, вниз и вперёд, под лёд. И тогда он чётко и ясно понял, что умирает — и что вот и всё. Конец. Просто конец — не спасительное забвение, а конец всего, и что никогда ничего больше и вправду не будет, и что он вообще никогда больше ничего сделать не сможет, потому что всё, всё закончилось, и Хогвартс-экспресс досрочно прибыл на конечную станцию, приехали, вылезай, дружок. Он дёрнулся снова — и случайно вдохнул, и тёмная ледяная вода хлынула к нему в лёгкие, раздирая их и выдавливая оттуда последние пузырьки жизни.

…— Под лёд его затянуло, — уверенно проговорил Джимми Пикс, растирая свои замёрзшие руки. — Не найдём уже.

— Как ужасно, — вздохнула его напарница, тёмноволосая Фей Данабар, шмыгая покрасневшим от мороза носом. — А мы все смеялись…

— Мир несправедлив, — философски заметил Пикс. — Но они же действительно идиоты — то есть, я не хочу сказать, что они сами виноваты и всё такое, но…

Он замолчал очень красноречиво, и она не смогла удержать улыбку:

— Да идиоты, конечно, кто же спорит. Но такая жуткая смерть…

— Их же мать! — возмутился он. — Три волшебника, Фей! Не один — трое! Молчу о том, что они потащились в незнакомое место, не сверившись с календарём — но втроём против одного оборотня! Не Грейбек же — ну как так не суметь справиться? У меня в голове не укладывается!

— Они просто не видели его, вероятно, — предположила она, — а потом стало поздно… Мир несправедлив, да, — Данабар вздохнула.

— Всё, возвращаемся, — Пикс покосился на мирно поджидавшую их миссис Беттс, благодаря которой они и мерзли здесь. Та оказалась сквибом, а питомец её был не просто нелепой дворнягой, а помесью настоящего крапа⁽¹⁾ с королевским пуделем, не унаследовавшим двух хвостов, но в полной мере сохранившим свойственную породе разумность. Он-то и опознал в столкнувшемся с ней, как выяснилось, незадолго до своего самоубийства мужчине волшебника.

— Так-то он у меня смирный, — с удовольствием рассказывала отправившая срочную сову в аврорат миссис Беттс, когда к ней явились дежурившие в этот день авроры Пикс и Данабар. Она же охотно рассказала им все подробности происшедшего и показала то самое место, где они сейчас и торчали на пронизывающем ветру. — Но волшебство чует… только волшба в нём была какая-то не такая, недобрая, вот Бейб и облаял его, да так злобно… Я сразу же поняла, что дело нечисто… Вы знаете — он так бежал, так бежал, даже меня с ног сшиб — но вообще в этот утро все только и делали, что носились, меня вот дважды с ног сбили, второй, правда, оказался славным юношей, не в пример первому — и извинился, и очки мне подал… А этот так зыркнул — у меня аж сердце зашлось, я сразу поняла, что с ним что-то не то, и Бейб так на него лаял…

Опознать самоубийцу даже в отсутствии тела оказалось несложно: Эндрю Керк так и не вернулся домой после выписки из Мунго, что обнаружил явившийся без приглашения к нему в гости для профилактический беседы незадолго до полнолуния Джон Долиш, которого ждал лишь растерянный вопрос супруги мистера Керка: «А разве он ещё не в госпитале?» Куда тот делся, было неизвестно — а теперь вот стало понятно. Хорошо хоть нападений никаких больше не было — а то ведь он так и не являлся в Мунго за аконитовым. Спрятался, видимо, где-то, да и не вынес ужасов трансформации, решив, что не хочет так жить.

— Ну что, — вздохнул Пикс. — Кто жене сообщать будет — мы или Долиш?

— Он так сообщит, пожалуй, — нахмурилась Данабар. — Нет уж — давай-ка мы сами. А то он со своей каменной физиономией и дежурным: «Примите мои искренние соболезнования, мэм» способен одним этим человека на всю жизнь заморозить. Брр.

Она поёжилась и затянула поплотнее шарф, в очередной раз наложив на себя согревающие чары.

— Ну давай, — вздохнул он ещё раз. — Не любишь ты Долиша, — заметил он с коротким смешком.

— Да нет, — пожала она плечами. — Он отличный аврор. Только отзывчивости в нём — как в копчёной скумбрии, что, конечно, помогает работе в целом, но вот в таких частностях…

Они проводили домой миссис Беттс, пообещали зайти к ней ещё раз, для повторного снятия показаний — в целом, дело было простым и ясным, однако формальности этого требовали — и отправились в дом к погибшему.

— Ох, как же я не люблю это, — пробормотала Данабар, останавливаясь на пороге длинного одноэтажного дома с простой шиферной крышей и выкрашенными в зелёный цвет ставнями. В глубине двора виднелись другие постройки — Фей вспомнила, что погибший был ремесленником, кожевником, и вспомнила даже, что когда-то знала его немного по школе… Она вздохнула глубоко-глубоко — и постучала.

…— Покончил с собой, — медленно повторила Эмили Керк, худенькая женщина с неяркими тёмными волосами, собранными в простой конский хвост на затылке. Её домашняя мантия была совершенно простой, но явно недавно купленной и даже претендующей на некоторую элегантность. Она так и стояла посреди гостиной — небольшой комнаты, заставленной мягкой мебелью с обивкой в полоску и с вычищенным до блеска деревянным полом — и комкала в руках с аккуратными, покрытыми светло-розовым лаком ногтями платок.

— Мне очень жаль, миссис Керк, — искренне проговорил Джимми Пикс, а его напарница подошла к женщине и сочувственно сжала её запястье, а потом осторожно приобняла за плечи и отвела на диван, усадила туда и пристроилась рядом.

— Очевидно, он так и не смог смириться со своим обращением, — сказала она. — Мы пока не нашли тело — видимо, его затянуло по лёд, а "Акцио" на… человеке ведь не сработает. Я думаю, что весной…

— …мы надеемся найти вашего мужа весной, — поправил её Пикс, бросив на напарницу укоризненный взгляд и переведя его на стоящих поодаль, почти что у самого окна, подростков.

— Ясно, — зачем-то растянув губы в улыбке, проговорила Эмили. — Весной. Да.

…Когда авроры ушли, Эмили молча обернулась к растерянно глядящим на неё детям.

— Покончил с собой? — выговорила, наконец, Лоис. — Папа?

— А мы так больше и не зашли к нему, — сказал Лоренс, отворачиваясь к окну и обхватывая себя руками — и став в этот момент чрезвычайно похожим на своего отца.

— Он не хотел… Он просил нас не приходить, — беспомощно проговорила Эмили.

Только что ей казалось, что самое страшное с ними уже случилось — но теперь это страшное представлялось ей простой неприятностью… В конце концов, такое же иногда случается… И быть не может, чтобы оборотни все были… Мерлин, что же она наделала…

Эмили обессиленно опустилась на стул и закрыла глаза. Все недавние мысли — о том, как же они теперь будут жить, и как же теперь магазин и мастерская, и как же — соседи, и как с ним общаться, и каким он станет теперь, и не опасно ли быть с ним в одном доме, и какими будут те изменения, о которых её предупредили… и — будут ли… они же не обязательны… ей же сказали, что такое бывает… просто бывает… Что же она наделала…

Она не замечала, что плачет — и не видела, как вечно достающая младшего брата Лойс подошла к нему, села рядом и ткнулась в плечо, тоже заплакав, а он обнял её и тоже заплакал, всхлипывая ещё совершенно по-детски. Второй и четвёртый курс… ещё совсем-совсем дети. Лоренс так уговаривал их не слушаться отца и всё же пойти… Чего она испугалась? И пусть бы он изменился… Они ведь не сходят с ума, да она же всегда могла бы уйти — потом… А она бросила его там — одного… Конечно же, он прогнал их — что он ещё мог им сказать? Зачем же она послушалась… Ну оборотень, ну и что…

Она плакала и плакала, но слёзы не приносили облегчения — только выматывали и забирали с собой её силы.

Вечером они тихо разошлись по комнатам — спать. Эмили долго лежала в темноте на их большой супружеской кровати, обнимая подушку мужа, на которой ей чудился его запах, и всё так же горько и тихо плакала. Она и не представляла, сколько в ней, оказывается, слёз… Они текли и текли, но боль не утихала, а, кажется, становилась только сильней. Она так, кажется, и не заснула — просто лежала с закрытыми глазами, пока не пришло серое январское утро. Встать у неё сил не было — она вяло подумала, что дети же дома, и надо бы их накормить… и только натянула на голову простыню.

Ни Лойс, ни Лоренс её не трогали: Лойс сама приготовила завтрак, и они впервые за невесть сколько лет не поссорились и ничего не пролили и не просыпали во время утренней трапезы, и Лоренс сам потом отнёс в раковину посуду, а когда сестра её вымыла — вытер и убрал в шкаф. Это был последний день их каникул — завтра они возвращались в школу, просто пешком… Им нужно было всего лишь дойти до станции.

— А я всё время думал, как я вернусь, и все узнают про папу, — сказал вдруг Лоренс. — И что лучше бы он вообще умер.

— Я тоже, — помолчав, отозвалась Лойс. — Но мы же… это же не всерьёз было…

— Но он умер же, — отчаянно проговорил Лоренс. — А мы даже к нему не пришли ни разу.

— Мама ходила, — возразила Лойс. — Он… папа… он сам не хотел…

Она заплакала — и он, неожиданно оказавшийся единственным мужчиной в их осиротевшей семье, подошёл к старшей сестре и обнял её — и тоже расплакался.

— Я не поеду в школу, — сказала вдруг Лойс. — Не сейчас. Я не могу маму оставить.

— Я тоже не поеду, — быстро проговорил Лоренс.

— А твой квиддич? — грустно спросила Лойс. — Тебя же взяли в команду… ты так хотел…

— Да ну его, — дёрнул плечом Лоренс.

— Лэз, — вздохнула Лойс, прижимая брата к себе. — Давай больше не будем ругаться. Теперь как-то… глупо…

— Угу, — кивнул тот. — Пойдём к маме?

— Я не знаю… я не уверена. Я не знаю, — растерянно повторила она.

…Так что в школу они не поехали — но написали письмо своему декану, и получили ответ, что, конечно же, они могут пропустить пару недель.

А Эмили этого даже не заметила… Вернее, она заметила, конечно же, что дети дома — но забыла про то, что им пора уже было вернуться в школу. Она то буквально не отпускала их от себя — то, напротив, закрывалась от них в спальне и плакала, плакала, прижимая к себе пока ещё пахнущие мужем его вещи…

1) В россменовском переводе — "шишуга"

Вернуться к тексту

Когда тело Эндрю скрылось в тёмной воде, Скабиор грязно и от души выругался — и аппарировал на берег, к опоре моста. Достал палочку, навёл на воду и всё ещё очень зло проговорил:

— Акцио, мантия и штаны Эндрю, — правильно рассчитав, что те наверняка притянутся вместе с ним.

Потерявший сознание Керк уже не почувствовал, как сила заклятья тащит его подо льдом и выдёргивает из воды у самого берега, бросая на грязный снег под ноги к своему спасителю, который, отчаянно ругаясь, подхватил его и аппарировал снова, на сей раз в уже знакомый Эндрю заброшенный дом.

Где, проклиная Мерлина, Мордреда, короля Артура и всех остальных его рыцарей, круглый стол и все вообще существующие в природе столы, и заодно мосты, двери, дома и кретинов, которые не умеют принимать неприятную им реальность, очистил от воды лёгкие Эндрю, правда, одним Анапнео обойтись не удалось, а когда тот задышал, застонал и закашлялся, от всей души, широко размахнувшись, двинул кулаком ему по скуле.

— Ну? — сказал он, садясь рядом на корточки. — Как тебе умирать? Понравилось?

Тот резко вцепился в его руки — с такой силой, что Скабиор заворчал от боли и попытался высвободиться, впрочем, без малейшего успеха.

— По-прежнему жить не хочется? — спросил Скабиор уже чуть спокойнее. — Я тебе доктора приведу сейчас — Мордред знает, чего ты там в той воде наглотался. Да отпусти ты меня, — он поймал его перепуганный, мечущийся взгляд. — Всё уже, говорю. Живой ты. Ну?

Эндрю, наконец, разжал руки — и разрыдался, мотая головой и всё так же кашляя и кое-как разворачиваясь со спины на бок.

— Тьфу, — Скабиор сел рядом с ним прямо на пол. Святая Моргана, если это опять твои шутки и ты снова прислала мне в похожей ситуации такого же плаксу, я его скину с моста ещё раз — и на сей раз вытаскивать точно не буду, потому что одно дело — четырнадцатилетняя девочка, и совсем другое — взрослый здоровый мужик. Потом он спохватился и высушил на Эндрю одежду, с которой на пол уже натекла приличная лужа грязной воды. — Жить-то будешь теперь? — спросил он, вытаскивая из кармана платок и глядя на него с некоторым сомнением. Давать-не давать?

— Я не знаю… не знаю, — хрипло выговорил, наконец, тот. — Но это же не жизнь… Как, как вы с этим живёте?!

— Я же тебе показал, как, — вздохнул Скабиор, всё-таки протягивая ему платок, в который тот вцепился, как в какой-то невероятно редкий и не имеющий цены артефакт и начал трясущимися руками с такой силой вытирать лицо, что кожа на нём вскоре покраснела от трения. — Ну, оборотень, что с того. Ты же сам на себя работаешь, — хмыкнул Скабиор, отбирая у него платок и засовывая обратно к себе в карман. — И в чём трагедия? Кому какое дело вообще? Работу ты не потеряешь…Что за проблему ты себе выдумал, Энди?

— Вы не понимаете? — Эндрю тяжело на него посмотрел.

— Нет. Вот чем хочешь клянусь — не понимаю, что такого ужасного в ликантропии, что она тебе хуже той полыньи. Или не хуже?

— Я… не знаю, — Эндрю тоскливо вздохнул и сел, снова закашлявшись и отплёвываясь от омерзительного незнакомого привкуса.

— Я целителя сейчас приведу, — сказал, внимательно его оглядев, Скабиор, — если пообещаешь, что нам с ним не придётся опять за тобой по окрестностям бегать.

— Я обещаю, — устало кивнул тот. — А вы помните себя человеком? Давно вы… вас…

— Обратили? Давно. Я уже говорил: в шестнадцать. Так что нет — почти что не помню. Во всяком случае, не помню особенной разницы. Хотя мне повезло больше тебя — у меня трансформация проходит спокойнее, и зрение я в первый день не теряю… но, в целом, как по мне — так тут больше плюсов, чем минусов, — подмигнул Скабиор.

— Каких плюсов? Вы издеваетесь? — горько проговорил он.

— Разных. Я говорил же уже.

— Я хочу увидеть детей, — сказал вдруг Эндрю. — И жену. Я сам их прогнал…

— После, — неожиданно мягко сказал Скабиор, положив руку ему на предплечье. — Ты в себя сначала приди — ты же на привидение сейчас похож. Отлежись пару дней: первая трансформация — самая сложная, да ещё это купание… Мы не болеем, конечно, но всему же предел есть. Вставай, — он подставил ему плечо и помог подняться, довёл до кровати и усадил на неё. — Всё, жди здесь… И, Энди, ты уверен, что не надо тебя запирать?

— Не надо, — устало качнул он головой. — Я же не сумасшедший. Просто это было невыносимо… Я же помнил, как был животным, и…

— Волк — животное благородное, — наставительно сообщил Скабиор. — Не крот какой-нибудь же.

Тот вдруг фыркнул — и рассмеялся, слегка истерично, но, в целом, довольно весело.

— Не крот, — повторил он, мотая головой. — Нет, конечно. И шкурки куда ценней наших!

Скабиор искренне удивился такой бурной реакции, но смех подхватил: смех — это отлично, во всяком случае, куда лучше, чем скорбь всего мира, что застыла, казалось, навечно в глазах Эндрю.

— Страшно было? — спросил он почти что с сочувствием. — Там, под водой?

— Страшно, — кивнул тот. — И показалось ужасно глупым. Сейчас вот уже снова не кажется, а тогда…

— Да глупо, конечно, — Скабиор присел рядом. — Ты про детей-то подумал? Ты вот прогнал их с женой от себя — а потом пошел и утопился. Ты даже записки не соизволил оставить, получается, что ты их просто-напросто бросил, они что, должны были всю жизнь тебя ждать? А если бы и узнали, что ты сделал, то как должны были эту мысль пережить, что они отца и мужа оставили, повернулись к нему спиной, — а он с горя взял, да и умер, и не поправить теперь ничего, и прощения попросить тоже не у кого?

— Не нужен им такой отец, — измученно проговорил тот. — И тем более — муж.

— Это ты сам так за них решил? А их ты спросить не пробовал? — снова начал он злиться. — А вот скажи мне: если бы это с твоими детьми случилось, ты бы тоже их бросил?

— Да как вы… — задохнулся было тот, но Скабиор его перебил:

— То есть ты себя считаешь человеком порядочным, а своих жену и детей — подонками?

— Не смейте, — выдохнул Эндрю.

— Тогда зачем ты заставляешь их стать такими? — вскинул брови Скабиор. — Они-то перед тобой чем виноваты? Жить он не может… а мы потом удивляемся, что обращённые дети тоже с мостов сигают, — ворчливо добавил он — и неожиданно попал в точку. Эндрю дёрнулся, обернулся к нему, спросил чуть подрагивающим голосом:

— Дети?

— Дети, дети… подростки. Они же куда чаще попадаются — и вот потому, что такие, как ты, считают, что оборотни — это катастрофа и конец всего, они и прыгают.

— Вы знали таких? — глухо спросил Эндрю.

— Я… знаю такую, что почти прыгнула. Но её успели остановить. Ладно, — он поднялся. — Я всё-таки схожу за целителем. А ты тут посиди… и дождись. Ты обещал, Энди.

Скабиор встал — и, даже не потрудившись отойти, аппарировал к Мунго, где спустился вниз и отыскал там МакДугала.

— Заняты? — спросил он безо всякого приветствия.

— У вас неприятности? — поинтересовался тот, отрываясь от вечных своих записей.

— У меня всё отлично, — сердито сказал Скабиор. — Неприятности у одного недавно обращённого идиота.

— Мистер Керк? — с заметным любопытством спросил МакДугал.

— Да Мордред знает, как его… да, наверное. Энди. Вы много других новообращённых знаете? — огрызнулся Скабиор — и, наконец, выдохнул. — Извините, — сказал он чуть виновато. — Но я его чуть не убил только что… Кстати, буквально, — он усмехнулся. — Там нужна ваша помощь, наверное. Посмотрите?

— Что стряслось-то опять? — спросил тот, поднимаясь. — Что брать с собой?

— Он решил утопиться, — с невероятным презрением сообщил Скабиор. — Вполне успешно, причём — я ему только совсем немного помог свалиться в воду, — он помолчал немного и, на глазах успокаиваясь под вопросительным и недоумевающим взглядом МакДугала, рассмеялся: — Да вытащил я его, конечно же, вытащил, нас даже заметить никто не успел. Но он воды наглотался — я из лёгких-то удалил, но, по-моему, вам лучше его посмотреть. И чего-нибудь ещё от головы его тупой взять, если есть — потому что я ему двинул по роже, но, боюсь, это не слишком поможет.

— Ясно, — кивнул МакДугал с почти безмятежной улыбкой. Подошёл к шкафу с зельями, открыл его, взял несколько флаконов, подумал, взял ещё несколько — и кивнул. — Идёмте.

…Эндрю… мистер Керк послушно ждал их, всё так же сидя на старой кровати — Скабиор присел поодаль, дожидаясь, пока МакДугал сделает свою работу. Тот работал неспешно, но основательно: осмотрел Эндрю, велел раздеться до пояса, натёр его чем-то, напоил зельями, поколдовал — и махнул ему одеваться. Потом оставил зелья, написал инструкцию для их применения — и попрощался.

Когда он аппарировал, Скабиор вполне мирно спросил:

— Есть будешь?

— Не знаю, — как-то потерянно ответил Эндрю.

— Значит, будешь. Да что ты переживаешь-то так? — Скабиор покачал головой. — Я сейчас схожу за едой — пожалуйста, будь любезен, дождись меня, хорошо?

— Я дождусь, — кивнул он. — Я… спасибо. Вы извините меня. За всё.

— Угу, — кивнул Скабиор — и аппарировал.

А, вернувшись, застал того сидящим в той же позе. Вздохнул, сел рядом, хлопнул его по плечу, сказал мирно:

— Умереть ты всегда успеешь, это дело не хитрое. Ты, главное, почаще вспоминай эту реку и воду в лёгких, — усмехнулся он, и Эндрю ответил ему неуверенной, но всё же улыбкой.

Скабиор явился к семье Керков через неделю после неслучившегося самоубийства, решив сначала взглянуть на семью своего, куда уж теперь деваться, подопечного — дабы подготовить его к тому, что его там вовсе могли и не ждать.

Дверь распахнула девочка — примерно того же возраста, в каком была Гвеннит, когда он впервые увидел её. У неё было бледное и заплаканное лицо и растрёпанные тёмные волосы, и он непроизвольно напрягся, в первый момент едва не сбежав — ибо заплаканных девочек в его жизни было уже более, чем достаточно.

А потом обратил внимание на то, что мантия на девочке — чёрная.

— Ты Лойс, — сказал он. — Где твоя мама?

— Мама спит, — ответила та. — А вы кто?

— Разбуди её, — попросил он вежливо, но настойчиво. — Это важно.

— Кто вы? — повторила она.

— Я-то? — он улыбнулся. — Я… вы простите — я, может, не вовремя? У вас что-то случилось? — с обманчивым сочувствием поинтересовался он, не удержавшись от соблазна услышать трагичное: « Наш папа стал оборотнем».

Однако услышал он совершенно другое…

— Папа умер, — тихо ответила девочка. — Поэтому мама и спит. Вы уверены, что она вам нужна?

— Умер? — повторил он немного растерянно. — Я слышал о нападении…

— Да, — она сжала губы. — На него напал оборотень, и он сам стал… таким же. А потом, — её голос дрогнул, — он не выдержал и… умер.

— Ясно, — он потёр переносицу двумя пальцами, осознавая, что эта история становится все больше и больше похожа на дешёвый и полный бессмысленной драмы роман. — Тогда тем более разбуди свою маму. У меня к ней очень важное дело.

— Какое? — упрямо спросила девочка — и эта её настойчивость ему понравилась.

— Думаю, я — последний, с кем разговаривал твой отец, — ответил он честно.

— Вы… вы входите, — сказала она, отступая. — Пойдёмте. Подождите тут, — она провела его в гостиную, довольно просто и старомодно обставленную, и ушла.

Эмили вышла нескоро — одна. Ему было достаточно лишь взглянуть на маленькую худенькую женщину с заплаканным бледным лицом, чтобы облегчённо вздохнуть, понимая, что скоро его нежданная и такая раздражающая опека закончится.

— Миссис Керк, — проговорил он, коротко склонив голову.

— Да? — бесцветно спросила она, силясь улыбнуться. На ней был слишком большой и тёмный халат — не её. Эндрю. — Лойс сказала…

— Мои соболезнования, — проговори он искренне. — Я не знал, что вы в трауре.

— Мой муж покончил с собой, — бесцветно сказала женщина. — Не смог жить после того, что случилось. Не смог остаться совсем один, — добавила она совсем тихо, и по её лицу потекли слёзы. Она обхватила себя руками — девочка двинулась к матери, но Скабиор ненавязчиво преградил ей путь:

— Вы извините, — сказал он, подходя ближе к женщине и беря её за локоть. — Но у меня уже сил больше никаких нет.

И аппарировал.

И через секунду Эмили увидела Эндрю.

— Ты, — прошептала она — а он, как сидел на кровати, так и замер, и глядел на неё, стоящую в его халате и домашних тапочках, испуганно, ошеломлённо и с таким видом, словно то ли собирался сбежать, то ли ожидал и одновременно опасался удара. — Ты, — повторила она, обвивая его шею руками и прижимая его к груди его голову. — Ты…

— А я говорил, — буркнул Скабиор, отходя в сторону. Надо было бы убраться отсюда и оставить их наедине… но неужто он не заслужил хотя бы такую маленькую награду?

— Я не знаю, как, — начал было Эндрю, но Эмили, наконец, заплакав, зажала ему рот — собственными губами.

— Молчи, — прошептала она. — Ты живой. Они перепутали… ты живой. Живой… Я думала… думала… ну и оборотень, ну что же теперь… но это же все равно ты…

— Я сам больше не знаю, кто я, — проговорил он, обнимая её кажущимися сейчас очень тяжёлыми руками и усаживая себе на колени. — Но как ты… откуда… как ты узнала? — он отстранился, глядя на неё почти в ужасе, сквозь который медленно начинал проявляться стыд.

— К нам домой приходили авроры, — ответила она, беря его лицо в ладони и рассматривая его так, словно видела в последний раз полвека назад. — Мне сказали, ты спрыгнул с моста… покончил с собой… А тело затянуло под лёд, и они не могут его найти — может быть им повезет весной, — она всхлипнула и помотала головой. — А они просто ошиблись, значит… Не знали, где ты — вот и подумали…

— Они не перепутали, Милли, — помертвевшим голосом произнёс он. — Я правда пытался. Я не знаю, как жить, — перешёл он на шёпот. — Не знаю. Но там… в воде… я вспомнил тебя и детей…

— Мерлин, — помертвев, прошептала Эмили, зацеловывая его бледное и измученное лицо. — Энди… Прости меня… извини… Зачем, зачем я тебя послушала?! Я хотела прийти… Но всё откладывала и откладывала…

— Я не мог… не хотел, чтобы ты меня таким видела… Милли, — он всхлипнул и спрятал лицо в вороте надетого на ней халата. — Ты представляешь, что будет теперь… Как на нас станут смотреть… Вы же все теперь из-за меня тоже изгоями станете… и заказов у меня больше не будет…

— С другой стороны, эта неприятность могла бы добавить экзотики и самобытности вашей унылой лавочке, — вдруг громко сказал Скабиор, которому до тошноты уже надоели стенания Эндрю. Они оба вздрогнули и обернулись на него — он широко улыбнулся и пояснил: — Я всё думал о том, что ты тут страдал по поводу того, как ужасно будет жить теперь в Хогсмиде. И самое простое, что мне пришло в голову — это древнее правило: чего нельзя скрыть — тем надо гордиться. Серьёзно: назовите свой магазинчик «Шкура оборотня», оформите в соответствующем стиле — утрёте нос всем своим конкурентам. Тем более, у вас профессия такая подходящая — даже клеймо теперь можно придумать соответствующее, я бы использовал отпечаток лапы, к примеру, — усмехнулся он, вспомнив одну известную маггловскую марку, название и эмблема которой ему всегда очень нравились. — Или можно морду оскаленную, но, по-моему, это пошло.

— Вам никто не говорил, что не над всем можно шутить? — резковато спросил Эндрю, прижимая к себе жену. А та вдруг улыбнулась и сказала задумчиво:

— А ты знаешь… по-моему, это не такая плохая мысль. Мне нравится…

— Милли! — потрясённо воскликнул он. — Как ты… что ты…

— Слушай, — морщась, оборвал его Скабиор. — Хватит уже страдать, а? Смотри, вот жена твоя просто радуется, что не осталась вдовой — ты оценил бы это, что ли… А то сколько тут было страданий, — обратился он к Эмили, — что, мол, ах, зачем я им всем такой, им будет лучше, если я сдохну… Я вас какой-то мегерой просто представил — а вы, оказывается, нормальная совершенно женщина… красивая даже, если подумать, — добавил он полунасмешливо. И эти слова почему-то пришлись очень кстати, разрядив, наконец, обстановку: Эмили фыркнула, а потом и засмеялась, мотая головой и вытирая ладонью выступившие на глазах слёзы, а Эндрю вдруг улыбнулся совершенно по-человечески, легко и на удивление обаятельно, и покачал головой. — Ну, вот и славно, — Скабиор с удовольствием потянулся. — Никак, у тебя, наконец, мозги всё же на место встали? — спросил он, падая навзничь на кровать рядом с ними, и простонал: — Как же я от тебя устал — передать не могу.

— Это же он меня спас, — проговорил Эндрю с улыбкой, гладя жену по спутанным и, похоже, несколько дней не мытым волосам.

— Сам скинул — сам спас, — быстро возразил Скабиор, — один-один и ноль в итоге. Никаких долгов, если ты об этом. Ещё не хватало.

— Как сам скинул? — побледнела Эмили и вопросительно посмотрела на мужа.

— Не слушай его, — решительно сказал он. — Я умер бы уже много раз, если бы не… а я даже не знаю, как вас зовут, — ужасно смутился он. — Вы говорили, я помню… и даже не один раз — но я так и не запомнил. Простите.

— Кристиан, — махнул он рукой. — Ерунда — тебе не до того было.

— Я хочу сделать для вас что-нибудь, — сказал Эндрю, подходя вместе с женою к нему.

— Сделать? — с любопытством переспросил Скабиор, садясь. — А и сделай… мне вот новое пальто бы очень не помешало, — нахально заявил он. — Этому уже столько лет… и оно совсем обтрепалось уже — вид не тот. А другого такого я не видел. Сможешь повторить? В точности?

— Я никогда прежде одежду не шил — но я знаю, кто сможет, — кивнул Эндрю. — Отдайте мне его на несколько дней — и мерки снять будет нужно.

— Вот — а говорят, что добрые дела никогда не вознаграждаются, — потёр руки Скабиор. — Я загляну к вам на днях, — пообещал он, — у меня сейчас нет адекватной замены даже на время.

— Приходите, когда хотите, — сказала Эмили, подходя и протягивая ему руки. — Наш дом теперь навсегда открыт для вас. В любое время года, дня и ночи. Спасибо вам, — она взяла его за руки и стиснула их, а потом не удержалась — и обняла. Он с удовольствием ответил объятьем, игриво подмигнув из-за её плеча Эндрю, который в ответ шутливо погрозил ему кулаком.

— Приду непременно, — пообещал Скабиор, отпуская её. — Через пару дней. На обед. Сову пришлю, — сказал он, поднимаясь. — И вы знаете, миссис Керк…

— Эмили, — перебила она. — Пожалуйста, называйте меня Эмили.

— Эмили, — кивнул он. — Так вот — ваш супруг теперь будет предпочитать мясо. Думаю, с кровью, — он улыбнулся. — Я надеюсь, вы не вегетарианка?

— Нет, — она улыбнулась тоже. — Всё, что угодно. Спасибо вам.

— Это, собственно, был намёк, — весело сказал Скабиор. — Я тоже оборотень. Правда, уже очень давно.

— Тогда вы тем более должны прийти к нам — и рассказать, как это, — решительно сказала она с улыбкой. — И детям тоже.

— Да приду я, приду, — кивнул он. — Всё. Вы тут можете… В общем, делайте, что хотите — а у меня полно дел. Хорошего дня, — сказал он — и аппарировал, наконец, отсюда.

В Лютный.

Где сначала зашёл в кондитерскую, купив конфет и пирожных, а потом отправился в "Спинни Серпент" и провёл там несколько прекрасных часов, вознаграждая себя за всю эту историю. Девочки смеялись и спрашивали, кто же его так вымотал, бедненького, а он целовал их, кормил с рук сладостями, смеялся, ругался и непонятно для них клялся, что в жизни больше ни в чьи дела не полезет, никому помогать не будет и вообще никогда даже не заговорит с незнакомцами. Впрочем, на последовавшие сразу вслед за этим протесты и вопросы, а как же они и кто же будет им помогать, он снова смеялся и говорил, что они, безусловно, не в счёт, и, бесспорно, всегда могут к нему обращаться, и он им поможет по мере сил, но больше — никогда и никому. Горячность, с которой он это говорил, так всех развеселила, что его опрокинули навзничь и устроили форменный кавардак — и он хохотал вместе с ними и позволял им делать всё, что заблагорассудится, а фантазия у девчонок всегда была очень богатой.

Так что Скабиор там и заночевал, и проспал до полудня, а потом, поскольку было воскресенье, отправился в гости к Гвеннит — без всякого предупреждения. Что было совсем не в его правилах, но очень уж он соскучился — и, в конце концов, если он окажется неуместен, он ведь всегда сможет просто уйти, верно?

Неуместным он не оказался: Гвеннит была дома одна и, кажется, только собиралась куда-то идти. Он утащил её гулять — просто по маггловской части города, и она пошла с удовольствием, потому что свидание с Арвидом у неё было лишь вечером (тот хотя и не дежурил в эти выходные, но должен был сделать что-то очень и очень срочное), и болтать со Скабиором было куда веселее, чем просто ходить по магазинам в попытке скоротать растянувшееся до бесконечности время, покупая продукты на неделю, и ждать. Она ему соврала — чувствуя себя очень неловко — что вечером встречается с подружками и поэтому… Он посмеялся, завёл её в кафе, напоил ароматным горячим шоколадом с ванильным маршмеллоу, незаметно сунул ей в сумку деньги, проводил до Диагон-элле, обнял, расцеловал — и ушёл по своим не самым законным делам.

А Гвеннит отправилась, наконец, к Арвиду.

В гости.

Её путь закончился там же, где начался — в Совятне, как прозвали волшебники этот большой пятиэтажный дом в спокойном и полном практичной сдержанности георгианском стиле: с фасадом, выложенным потемневшим от времени кирпичом и строгими силуэтами оконных проемов, с мрачным подвалом, в котором вместо такой желанной для всех котельной тоже располагались комнаты (но кому и на каких условиях они сдавались, никто не спешил уточнять), и чердаком под высокою крышей, на котором располагались мансарды. Это был единственный в своём роде многоквартирный дом во всём Лондоне, по счастливому стечению обстоятельств находящийся неподалёку от одного из немногочисленных входов в подземное царство безысходности, мрака и бюрократии, именуемое Министерством Магии. Владельцем этого здания был волшебник, сдающий квартиры (небольшие и, говоря откровенно, не слишком удобные) в наём по доступной цене. Все его жильцы тоже были волшебниками — отнюдь не только работающими в министерстве — они-то, в очередной раз избавляя оконные рамы от помета своих и министерских сов (пролетающих в неприличных количествах мимо чаще, чем хотелось бы), и дали дому это звучное это прозвище, которое прижилось и было теперь известно, кажется, всем.

Гвеннит зашла не в свой подъезд, а в соседний, поднялась на самый верх — и постучала в одну из дверей.

— Привет! — сказала Гвеннит открывшему ей Арвиду, обнимая его за шею.

— Гвен, — шепнул он, целуя её, втягивая в квартиру — и закрывая входную дверь. Потом отстранился и сказал непривычно строго: — Гвен, я должен спросить тебя. Сразу.

— Спрашивай, — с немедленно вспыхнувшей тревогой согласилась она.

— Я видел тебя сегодня в городе с одним человеком. Очень плохим человеком, Гвен. Я не следил за тобой, — добавил он торопливо, — я вас увидел случайно.

— А.

Она глубоко вдохнула и задержала дыхание. Что же… Рано или поздно этот разговор должен был состояться. Ну, значит, сегодня. Надо было, конечно же, самой ему рассказать… Но, если быть откровенной, Гвеннит просто боялась, что его любви не хватит даже на то, чтобы узнать о ней правду — а уж тем более на такое. Однако теперь деваться уже было не куда, и поэтому…

— Надо было раньше тебе рассказать, — сказала она, расстёгивая пальто.

— Что рассказать, Гвен? — побледнев, спросил он. — Скажи мне только… ты и он… вы…

— Что? — она вдруг поняла, что он имеет в виду — и рассмеялась. — Ари… Нет. Мы не любовники, никогда не были и не будем. Пойдём сядем куда-нибудь, и я тебе всё расскажу.

Они прошли в комнату и сели на застеленную покрывалом кровать — больше тут просто не на чем было сидеть. Гвеннит сняла пальто и положила его рядом с собой, нервно поправила растрепавшиеся тёмные волосы, стёрла зачем-то ладонью помаду с губ — и, сцепив руки, медленно и чётко произнесла:

— Я оборотень, Арвид.

Он кивнул и сказал с такой знакомой ей полудетской улыбкой:

— Знаю.

— Ты… знаешь? — она совсем растерялась. — Но… как? Откуда? Ты… ты узнавал про меня что-то? Да?!

— Нет, что ты, — он покачал головой и взял её за руки. — Гвен, нет! Вернее… Я просто проверил, когда понял, что с тобой происходит. Не больше. Но я уже знал тогда.

— Но как ты узнал? — нервно спросила она и повторила: — Откуда?

— Ну это же видно… Видно, что с тобой что-то не так. Я сперва списывал это на обычные женские недомогания… но потом понял, что тут что-то не то… Твоё поведение, то, как ты выглядишь до и после… как говоришь о некоторых вещах… как исчезаешь, наконец, всегда в полнолуние… Я даже не помню, как именно мне в голову впервые пришла эта мысль. Гвен, — он погладил её по колену. — Ты не хотела мне ничего говорить — я уважал тебя и тоже молчал…

— И… как тебе?

— Что как? Какая мне разница, — улыбнулся он и, придвинувшись, коснулся ладонью её щеки. — Ну оборотень, ну и что…

— Тебе… всё равно? — совершенно потрясённо спросила она.

— Всё равно, — кивнул он.

Гвеннит молчала растерянно, глядя в его светло-зелёные глаза, такие любимые и такие родные, и искала в них какой-то подвох. И не находила… Она вдруг поняла, что плачет, а он такими привычными ей движениями стирает её слёзы с щёк своими большими пальцами.

— Ари, — прошептала она, обнимая его, наконец, за шею — он подхватил её и усадил себе на колени, обнял, прижал к себе и зашептал нежно и успокаивающе:

— Надо мне было тебе раньше сказать… Но я думал, лучше подождать, пока ты сама расскажешь… Ох, я дурак…

— Ты… ты самый-самый лучший и умный на свете, — прошептала она горячо, целуя его в шею. — А я идиотка… я думала… я боялась, что когда ты узнаешь… что ты…

— Ты вовсе не идиотка — ты просто меня плохо пока знаешь, — ласково возразил он. — Ты просто не привыкла доверять людям… Я не в обиде, совсем… Моя прекрасная маленькая леди…

Он всегда так её называл, когда хотел утешить — и, услышав это, она почему-то окончательно поверила в то, что ему действительно всё равно.

Они очень долго сидели вот так, обнявшись, и Гвеннит уже собралась было звать его ужинать — когда вспомнила, с чего, собственно, начался этот их разговор. Он почему-то больше не задавал свой вопрос — но ведь он никуда не делся… И, раз он и так всё про неё знал…

— Но ты ведь спросил меня не об этом, — сказала она, неохотно от него отстраняясь. — Давай я тебе расскажу, кто он.

— Я уже понял, что это как-то связано с твоим оборотничеством, — кивнул Арвид. — Пока мне достаточно… Если хочешь, можешь рассказать после. Но Гвен… Он действительно скверный человек. Я хочу, чтобы ты знала.

— Он, конечно, не очень хороший человек, — кивнула Гвеннит задумчиво. Развернулась у него на коленях, стянула с себя сапоги, одёрнула задравшуюся чёрную юбку, сняла через голову белый с чёрной отделкой свитер, повернулась обратно, поправляя ярко-красную блузку, и положила руки на плечи Арвида. — Я постараюсь тебе рассказать — так, чтоб ты понял. Он действительно груб и порой нечист на руку… Попросту говоря — он вор и игрок, — начала она, — он был егерем во время последней войны и, я уверена, что, случись это снова — стал бы им вновь; он не добрый и не слишком порядочный, он и со мной много раз поступал не слишком красиво… он вполне может предать или так обидеть, что полжизни потом вспоминать будешь… Но знаешь — когда я однажды стояла зимой на мосту и собиралась спрыгнуть оттуда, потому что не хотела и не могла жить после того, что со мною случилось — он не прошёл мимо засыпанной снегом девчонки, а забрал зачем-то с собой, отогрел и утешил; он писал мне письма в школу еженедельно — ты представляешь, как это, когда такой вот совсем не благородный и не ответственный человек, меня лет на тридцать старше, пишет еженедельно глупой маленькой девочке, которой вся её жизнь представляется одним сплошным разочарованием и страданием? А он писал — коротко, порой зло, но писал же… единственный. Даже родители мне не писали больше… Он рассказал мне всё то, что я знаю сейчас об оборотнях: почему так нехорошо перед и после трансформации, и что можно сделать, чтобы было полегче; что ни в коем случае нельзя пить алкоголь перед полнолунием и что не нужно ничего есть в первые сутки после. Это он научил меня тому, чему девочку должны учить мама и папа: как уберечься от нежеланных последствий и как защищать себя, если что, и как правильно одеваться и краситься. А когда я придумала себе, что в него влюблена, и сказала, что хочу переспать с ним, он отхлестал меня по щекам и сказал, что я малолетняя идиотка — не из страха, потому что мне тогда уже было семнадцать, и не из равнодушия, потому что он очень падок на женщин, а просто потому, что он знал, что на самом деле я этого совсем не хочу. А когда он болел, и я заплатила за его лечение, он вернул мне всё до последнего кната, хотя я отказывалась наотрез и не хотела брать деньги. Наконец, это он рассказал мне, как найти эту работу — так что, если бы не Кристиан, мы бы с тобой, вероятно, вовсе не встретились.

— Ты говорила, что тебе помогла с этим мадам Уизли, — удивлённо проговорил Арвид.

— Это правда, — спокойно кивнула Гвеннит. — Но о ней мне рассказал он.

— Они знакомы?

— Нет, насколько я понимаю… Он просто про неё слышал и надоумил меня написать ей письмо — это при том, что волшебников он почти ненавидит, презирает и вообще терпеть не может — просто потому, что считал, что мне не место среди таких, как он сам. И ведь это он убедил меня вернуться в школу. Я не хотела, проучившись там несколько месяцев оборотнем. Это было вправду ужасно, — она вздохнула. — Но он буквально меня заставил: сказал, что я идиотка и должна учиться, потому что мне потом жить, а где я всё это ещё узнаю, и что я даже не понимаю, как мне повезло, потому что в его время он сам доучиться не смог. И поэтому, понимаешь, — она посмотрела на него и улыбнулась, — вот за ту девочку на мосту, за то, что он с самого начала терпел вечные мои сопли и слёзы, за то, что — как я сейчас понимаю — он по-настоящему рисковал свободой и, соответственно, жизнью ради глупой незнакомой девчонки — мне всё равно, какой он. Вор, шулер, наверное, егерь… не важно. Меня он спас. И я люблю его, — она улыбнулась снова. — Как отца… или, может быть, дядю. Старшего брата. Не знаю. Я не могу… Не хочу больше общаться со своими родителями: они предали меня в самый тяжёлый момент, и поэтому они мне теперь чужие и, когда я их вижу, единственное, чего я хочу — это уйти. У меня, в общем-то, больше нет никого, кроме него — ну, и вот теперь, возможно, тебя. Если ты не испугаешься того, что я сейчас рассказала, и примешь, как данность, что в моей жизни всегда будет Кристиан — а если ты со мною останешься, значит, и в твоей тоже. Потому что я его никогда не предам — хоть он и уверен в том, что все всегда предают. Вот так. Думай, в общем, — Гвеннит поцеловала его в лоб и встала. — Я люблю тебя, — добавила она ласково, быстро натягивая свои высокие сапоги и перекидывая через руку пальто и свитер и забирая свою сумку. — И я понимаю, что никогда не встречу больше такого, как ты — я и тебя-то непонятно, как повстречала. Но я всё равно не хочу его предавать. Извини.

— Я аврор, — тихо проговорил он, опустив голову.

— Я знаю, — кивнула Гвеннит. — Потому и рассказываю тебе всё это сейчас. Сразу. А теперь я уйду. До завтра — если захочешь, ты знаешь, где меня отыскать.

Она подошла, поцеловала его в макушку — и аппарировала, не оставив ему шанса ни остановить её, ни ответить.

Аппарировала она, конечно, в избушку — и достаточно неожиданно застала там Скабиора. Поздоровалась с ним, повесила пальто, надела свитер — и, забравшись на кровать с ногами, прислонилась к стене, крепко обхватив себя за узкие плечи.

— Ну и? — спросил Скабиор. — Что у тебя опять за трагедия?

— Он знал, — сказала она, распуская стянутые в хвост волосы. — Давно знал — и ему всё равно. Представляешь?

— Значит, есть некий он, — сказал он с острым любопытством, — и он, по всей видимости, волшебник. И, как выяснилось, давно тебя вычислил — но заявил, что без предрассудков. Всё верно?

— Я люблю его, Крис, — сказала она, улыбаясь и зачем-то заплетая перекинутые через плечо волосы в косу.

— Я заметил, — кивнул он раздражённо. — И что дальше? Выйдешь замуж, родишь детишек и будешь жить долго и счастливо?

— Я не знаю, — Гвеннит опять улыбнулась. — Я рассказала ему о тебе. И сказала, что, если он хочет быть со мной — значит, смирится с тем, что ты у меня тоже есть. И вот не знаю, что он теперь решит. Потому что он — аврор. Вот.

Скабиор потёр лоб ладонью, потом провёл ей по лицу — вниз-вверх, и потом ещё раз, спустил ладонь на шею, сжал её, дёрнул один из своих вечных шейных платков.

— Понятно, — выговорил он наконец.

Хотя на самом деле ничего ему понятно не было. Что Гвеннит влюбилась, он заметил чуть ли не раньше неё самой, но это-то как раз было вполне предсказуемо — но подобного он не то, что не ждал, даже представить себе не мог. Он даже не мог толком понять, что его больше всего поразило в её коротком рассказе: то, что её возлюбленный аврор, или то, что она ему зачем-то рассказала про него, Скабиора, да ещё вот такой дикий ультиматум поставила. Тот факт, что нормального волшебника не смущает оборотничество потенциальной возлюбленной, его как раз удивил не сильно: не замуж же позвал, а пощекотать себе нервы многие любят — удивить не удивил, конечно, но задел неожиданно сильно. Хотя, это её дело, конечно… Её дело и её жизнь.

— Крис, — он не заметил, когда она успела встать, подойти к нему — почувствовал только, как привычно и тепло Гвеннит его обняла, прижавшись щекой к его груди. — Конечно, я опять буду плакать, если он решит, что для него это слишком. Ну и пусть. Я переживу.

— Ты зачем это сделала-то? — спросил он, тоже её обнимая и привычно упираясь носом в макушку, сладко пахнущую шотландским вереском, который она добавляла в воду, моя свои мягкие темные волосы. — Ты понимаешь же, что ни один нормальный человек такое терпеть не станет.

— Наверное, — вздохнула она.

— Я слышал о браках между оборотнями и волшебниками, — неохотно признался он. — Такое бывает, пусть и редко. Если ты думаешь, что он тебя любит — а ты так думаешь, я же вижу — зачем ты всё портишь? А?

— Потому что есть ты, — пожала она плечами, ещё крепче его обнимая. — Ты — моя стая. И если я кому-то нужна — то вместе с тобой.

— Ну и дура, — попытался он разозлиться, но у него ничего не вышло — напротив, было так хорошо и тепло, что это «дура» прозвучало почти ласково. — А если это твой шанс?

— Я — не мои родители, — сказала она негромко и твёрдо. — Я не предаю своих. А ты — свой.

— Это разные вещи! — поморщился он, поднимая её лицо за подбородок. — То есть, я очень ценю и всё такое — но оно не стоит того, Гвеннит. И нет у тебя никакой стаи, ты понимаешь? Я тебе уже сто раз говорил: ты другая. Не знаю уж, как так вышло, но ты вообще не похожа на оборотня. И тебе же повезло уже — ну так и живи нормально.

— Я живу, — улыбнулась она.

— А меня туда, в твою эту жизнь, тащить не надо. Мне там не место. И я достаточно для тебя сделал, по-моему, чтобы…

— Крис, — бессовестно перебила она, — у меня никого нет, кроме тебя. Совсем никого. Не выгоняй меня снова, пожалуйста.

— Я… Никто тебя никуда не выгоняет, — скривился он, отворачиваясь от её требовательного взгляда. — И прекрати меня шантажировать. Всё у тебя есть — вон, родители живы и братья-сёстры… уверен, они…

— Крис! — проговорила она задрожавшими губами — в голосе знакомо зазвенели слёзы. — Перестань…

Да что же это такое… святая Моргана. И Мерлин. И все, кто там есть ещё.

— Ладно, — сдался он вдруг. — Но я тебе говорю серьёзно: не надо ставить никому такие условия. Тебе замуж надо. А не со мной тут сидеть. А то и толку чуть — и не привести никого.

— Ну, прости, — сказала она даже без намёка на раскаяние.

…Арвид встретил её с утра — в Атриуме. Отошёл от фонтана, у которого ждал, высматривая её среди утреннего потока служащих, подошёл, протянул маленький букетик любимых её фиолетовых анютиных глазок.

— Привет, — сказала она, чувствуя, что краснеет и пряча цветы от любопытных глаз за пазуху. — Я опаздываю.

— А я уже опоздал, — кивнул он. — Гвен. Я всю ночь думал. Я работаю, к счастью, в отделе, который не имеет никакого отношения ни к кражам, ни к азартным играм, ни к сутенёрству.

— И что? — настороженно спросила она, перестав вдруг замечать шум толпы.

— И мне всё равно. Если это твоё условие — я его принимаю. Будем считать, что вот такой у тебя дядюшка, — он улыбнулся. — Ну, что поделать? Родственники бывают разные. У меня тоже отец… человек сложный. И, боюсь, будет в ярости, когда узнает, что его будущая невестка — оборотень. Но мне наплевать.

— Будущая невестка? — одними губами проговорила Гвеннит.

Шум и брызги фонтана, утренняя суета, проходящие мимо люди, постоянные вспышки в каминах — всё вдруг исчезло, и она видела теперь только его: молодого мужчину самой обычной внешности в неброской мантии и с вечно растрёпанными волосами непонятного цвета. Арвид вдруг встал на одно колено, вынул из кармана маленькую бархатную коробочку, открыл её и протянул ей:

— Ты выйдешь за меня замуж, Гвеннит Уитби?

Она ахнула тихонько и прижала пальцы ко рту — и замерла, пытаясь выговорить хоть что-нибудь. Рядом раздались чьи-то счастливые возгласы и громкие аплодисменты, кто-то хлопал её по плечам — наверное, спешащие на работу коллеги — а она так и стояла и никак не могла ничего сказать. Поняв, что язык в ближайшее время слушаться её явно не собирается, она тоже опустилась перед ним на колени, стянула перчатку и протянула ему руку — и кивнула, видя, как расплывается всё перед глазами, и понимая, что это вовсе не брызги воды, а слёзы счастья.

Он всё понял: надел ей кольцо на палец, потом поцеловал руку — и, подхватив её на руки, поднял и так, держа на руках, прошептал:

— Это значит «да», верно?

— Да, — сумела она, наконец, выговорить, обнимая его за шею и целуя — в губы, прямо при всех. — Да! — повторила она в полный голос.

Никогда в жизни она не чувствовала себя такой счастливой — и не заметила, разумеется, стоящего на другой стороне Атриума Скабиора, прятавшегося за чужими спинами.

* * *

Следующие дни слились для Гвеннит в один: с Арвидом они расставались только на время работы, и никогда ещё оно не тянулось так долго — ей казалось, что восемь часов превращались в шестнадцать, а то и во все тридцать два, если не шестьдесят четыре; она следила за стрелками, которые, казалось, просто забывали двигаться. Она сама понимала, что работает плохо — но, на её счастье, ту сцену у входа если не видели, то знали по пересказам все, и некоторую невнимательность ей прощали. Впрочем, Гвеннит старалась — очень старалась, и ошибок делала не так много. Но по-настоящему она начинала жить после работы — когда видела на ступеньках его, Арвида. Они стали близки вечером того же дня, когда он — сделал, а она — приняла его предложение, и это была первая близость в её жизни. Она очень боялась — и боли, и неловкости, и того, что не почувствует ничего толком, и ещё сотни вещей — но всё оказалось совсем не так, как она себе напридумывала… Больно, конечно же, было — но кроме этой не такой сильной боли было ещё и другое… Она не смогла бы описать это словами, но теперь она понимала, почему глаза Скабиора порой загорались, когда он видел перед собой прелестную женщину, и почему он иногда даже забывал про неё, ещё не умевшую тогда аппарировать, и исчезал на всю ночь вместо обещанного часа. Она и сама забывала обо всём на свете — просто ощущая рядом Арвида, касаясь его кожи, чувствуя его рядом, слыша его дыхание, видя желание в его взоре… Они почти не спали, но им обоим хватало тех коротких часов, которые они всё-таки уделяли сну. Гвеннит будто летала — и впервые едва не пропустила первый день приёма аконитового зелья. Напомнил ей сам Арвид: спросил утром, расчёсывая ей волосы — что было у них уже традицией, равно любимой обоими — где её сегодня встречать, у работы или сразу у Мунго.

— Ох, — ужасно смутилась она. — Я… я забыла.

— Ничего страшного, — улыбнулся он. — Я помню. Хочешь, придумаем какую-нибудь напоминалку?

— Да я никогда раньше не забывала… Это всё ты! — совершенно счастливо воскликнула она. — Но можно придумать… вдруг… брр, — она передёрнулась.

— Гвен, — он вдруг очень смутился.

— Да?

— Могу я… могу я тебя… попросить?

— Можешь, конечно, — она даже кивнула для выразительности.

— Можно, я… Я хочу быть с тобой рядом в… в ту ночь. Просто рядом… я… я не боюсь. Правда.

— Я, — она вдруг побледнела. — Я… Ох, Ари…

— Прости! — быстро проговорил он. — Прости, я дурак! Не нужно… конечно, не нужно, раз ты не хочешь. Я могу вообще никогда не…

— Нет… нет, это не то, — она с ужасом глядела на календарь. — Просто я… я же… уже почти две недели прошло, — проговорила она с болью.

— Что стряслось, Гвен? — он понял, наконец, что дело вовсе не в том, о чём он только что так неосторожно её попросил. — Что такое?

— Я совсем забыла о времени, — сказала она в отчаянии. — Я даже не предупредила Криса… Я просто пропала, ты понимаешь? Просто ушла утром — и всё… Боже мой! — она обессиленно опустилась на стул.

— Я думаю, он поймёт, — улыбнулся Арвид, садясь рядом с ней и обнимая её за плечи. — Ну был же он когда-то влюблён. Хочешь, я пойду с тобой и скажу, что это я виноват и…

— Ты не понимаешь, — покачала она головой. — Крис же мне не отец… это отец бы побесился — и понял. А тут другое… совсем другое.

— Ну, что другое, Гвен? — ласково вздохнул он. — Конечно, он разозлится, что ты вот так пропала — но он же знает, где ты работаешь, верно? Он мог бы прийти или написать, если бы волновался. Я думаю, что ты преувеличиваешь, — закончил он. — Ну должен же он понимать, что ты имеешь в таких обстоятельствах право на глупость!

— Это не глупость, Ари. Это предательство, — тихо сказала она. — В его глазах я сделала то же, что и все остальные — я его предала. Снова. Как только представился случай. Не важно, как это на самом деле, — она подняла руку, не давая ему возразить. — Важно, как это для него… А для него это так. Он мне всегда, по любому поводу твердил, что все и всегда предают, понимаешь? А я только в нашу последнюю встречу пообещала, что буду возвращаться… Мне совсем пора на работу, — спохватилась она. — Ари, я вечером… я должна поговорить с ним, хорошо? Пожалуйста, ты понимаешь меня?

— Я понимаю, — он кивнул. — Ты не придёшь ночевать?

— Я не знаю. Прости… Ари, — она посмотрела на него так испуганно и виновато, что он сказал торопливо:

— Не надо просить прощения. Действительно же нехорошо вышло. Так не делают… я понимаю. Я тебя буду ждать дома, но если ты не придёшь — ничего страшного. Встречу тебя как всегда завтра, после работы. Только не забудь зайти в Мунго, пожалуйста, — попросил он.

— Я помню, — вздохнула она. — Помню…

* * *

В маленьком домике на острове Скабиора не оказалось. Гвеннит аппарировала туда сразу же после работы — в Мунго она успела заглянуть во время обеда — и, не обнаружив его там, осталась ждать его, а пока ждала — привычно прибралась, даже пол вымыла, приготовила еду, постирала и высушила его вещи… и не заметила, как глубоко за полночь уснула за столом, уронив на него голову. Скабиор же вернулся под утром, практически трезвый, но очень усталый, и невероятно удивился, увидев Гвеннит. Потряс её за плечо, спросил встревоженно:

— Что за явление? Ты откуда?

— Крис! — она обхватила его руками за шею.

— Ты ожидала кого-то другого? — пошутил он. У него было прекрасное настроение, и он искренне обрадовался Гвеннит, по которой успел соскучиться — он выпрямился и подхватил её на руки, и она повисла у него на шее. — Ну? Что ты тут делаешь посреди ночи? Хотя, что ты делала — я вижу, — он принюхался и облизнулся. — Но с чего вдруг такая внезапная милость?

— Кри-ис! — она разрыдалась, и он, растерявшись совершенно, спросил с полнейшим недоумением:

— Гвен, что случилось-то? Что у тебя стряслось?

— Прости меня, — пролепетала она, опускаясь на пол и умоляюще заглядывая ему в лицо. — Прости, Крис! Пожалуйста!

— Что ты сделала-то? — он занервничал. — Гвен, ты меня пугаешь. Перестань на минуту рыдать и скажи, что ты натворила.

— Я не хотела так пропадать! — торопливо заговорила она, глотая слёзы. — Крис, ну пожалуйста… я просто забыла о времени, вообще, совершенно… и вдруг поняла, что уже столько прошло, и я…

— Стоп, — он зажал ей рот. Святая Моргана, твоя дочь когда-нибудь научится сперва говорить, а потом уже плакать? — Раз: прекрати реветь. Два: скажи коротко, что случилось. Три: будем думать, что делать.

Он убрал руку и требовательно посмотрел в её привычно заплаканные глаза, в которых сейчас через отчаяние медленно проступало удивление.

— Крис… ты не обиделся на меня? — неверяще спросила она.

— А должен был? — удивлённо уточнил он. — За что? Что ты сделала?

— Я тебя… я исчезла, я ничего тебе не сказала… пропала вот так, словно… ушла… но это же… это же не предательство, Крис, — жалобно прошептала она.

Такого обалдевшего лица она не видела у него вообще никогда — ни разу, а ведь мимика у него всегда была очень живая и выразительная.

— Ты чокнутая, — выговорил он наконец — и расхохотался. — Гвен, ты просто… Ты ненормальная всё-таки. Вот я с самого начала это знал! — он помотал головой, взял её за подбородок и расцеловал заплаканное лицо. — Ты совсем влюбилась, да? — насмешливо спросил он, доставая платок и вытирая её лицо. — Вообще ничего не соображаешь?

— Но я же... — начиная улыбаться, неловко проговорила она.

— Ты кем меня считаешь? — продолжая смеяться, спросил он. — А? Гвен?

— Я так перепугалась, когда поняла, что совсем ничего не сказала тебе — и пропала, — прошептала она, засмущавшись. — Я подумала, что ты… ты…

— Идиот? — насмешливо подсказал он. — А что хоть случилось-то? — поинтересовался он, наконец.

— Я… мы…

Она вдруг покраснела и ужасно смутилась.

— Мы... с Ари… Ну… и я вообще обо всём забыла…

— А я же тебе не рассказывал, — неожиданно засмеялся он.

— Что не рассказывал? — она уже была пунцовой от смущения.

— Что мы трахаемся, словно шальные кролики перед смертью, и от этого крышу рвет почище, чем от большинства зелий — особенно поначалу. Потом научишься, может быть… Я себя помню — вообще ничего не соображал, — широко заулыбался он. — Да и сейчас порой… Да ты сама видела. В первый раз, да?

— Да, — прошептала она еле слышно, снова пряча лицо у него на груди.

— Ох, Гвен, — он погладил её по волосам, а потом чмокнул в макушку.

— Ты простил? — счастливо прошептала она.

— Да нечего тут прощать, — опять засмеялся он. — И потом, это ж сильнее тебя. А ты ничего и не знала, бедняга… Как ты, наверное, удивилась, очухавшись. Я хочу подробный рассказ, — потребовал он, отпуская её и начиная расшнуровывать свои ботинки. — Рассказ — а потом спать.

После они лежали, обнявшись — Гвеннит головой на его правом плече — и разговаривали, как делали это сотни, если уже не тысячи раз до этого. Гвеннит рассказывала ему — обо всём, но прежде всего об Арвиде. Скабиор слушал — и большей частью молчал, а когда говорил что-нибудь, был непривычно осторожен и мил, и только когда она сказала:

— Я очень хочу познакомить вас, Крис. Ну, пожалуйста! — пошутил грубовато:

— Хочешь стравить двух самцов?

— Да! — она засмеялась радостно, услышав, наконец, знакомые нотки и поняв, что окончательно прощена.

— Как, ты сказала, его зовут?

— Арвид.

— Это я понял… фамилию назови.

— Вы не встречались! — запротестовала она. Он кивнул, усмехнувшись:

— Да даже если бы и — что ты так всполошилась? Ну?

— Долиш.

— Вау! — он рассмеялся. — А есть справедливость на свете. Надеюсь, он не очень похож на своего папашу.

— Ты его знаешь? — она приподнялась на локте.

— А то. Встречались… неоднократно, — он засмеялся и приказал: — Всё. Спать.

Арвида Долиша Скабиор поджидал у одиозного общественного туалета на Уайтхолл-стрит, единственного пережитка недолгого правления Волдеморта, от которого не торопились избавиться, кутаясь от промозглой осенней погоды в намотанный поверх кожаного пальто яркий шерстяной шарф. Молодой человек домой предпочитал добираться пешком — и Скабиор подошёл к нему почти сразу, не дожидаясь, пока он свернёт к Совятне.

— Добрый вечер, — поздоровался он ласково.

Долиш вздрогнул и замер, глядя на будто из-под земли появившегося перед ним Скабиора. Тот улыбнулся ему и нежно проговорил:

— Ну что… давай знакомиться заново?

— Вам что-то нужно? — настороженно спросил тот, вытряхивая из рукава палочку, но держа её пока опущенной: человек перед ним выглядел расслабленно и дружелюбно и стоял, выставив напоказ свои открытые и пустые руки.

— Познакомиться заново и поговорить, — улыбнулся тот. — Я думаю, Гвеннит заслуживает того, чтобы мы оба хотя бы попытались?

— Заслуживает, — смутившись, ответил Арвид. — Я…

От этого смущения он враз стал похож на совсем юного, растерянного мальчишку — и Скабиору это неожиданно в нём понравилось.

— Она тебе рассказала, знаю, — кивнул он. — Идём поболтаем.

Он огляделся и кивнул на одно из видневшихся вдалеке на оживлённой маггловской улице кафе.

— Там? — совсем растерялся Долиш. Нельзя сказать, что он совсем ничего не знал о маггловском мире — всё-таки он был аврором, причём совсем недавно закончившим обучение — но дела с магглами он никогда не имел и даже не ел никогда их еду. Хотя и думал порою об этом. — У меня маггловских денег нет…

— У меня есть — я тебя накормлю. Как будущего зятя, — Скабиор рассмеялся и подмигнул ему. — Ну, если тебе неловко, отдашь нашими. Идём.

Долиш кивнул и послушно пошёл за ним, чувствуя себя ужасно неловко. Они смотрелись забавно: высокий, по-своему элегантный и броский в своём потёртом на рукавах и от этого, на маггловский взгляд скорее винтажном, чем старом, кожаном пальто, с длинным ярким шарфом на шее, с небрежно собранными в длинный хвост волосами Скабиор, и немного нескладный и растрёпанный Долиш, на котором любая, даже новая и дорогая, одежда сидела мешковато и быстро мялась, и который выглядел всегда так, словно одетым спал и был только что внезапно разбужен. В кафе Скабиор, заняв один из свободных столиков у стены, почти в углу, уселся напротив Долиша и принялся его откровенно и пристально разглядывать. Потом сказал:

— Я не в претензии за арест. Служба есть служба, и ты меня знать не знал.

— Вы напали на женщину, — нахмурился Долиш.

— О, эта женщина сама прекрасно умеет за себя постоять, — ухмыльнулся Скабиор. — Да ещё как. Я от её Ступефая еле отошёл… Да и не сделал бы я ей ничего. Это был… призрак прошлого. Обычно я не нападаю на женщин — да ты же видел моё дело.

— Видел, — почти с вызовом кивнул Долиш. — И ничего хорошего в нём не нашёл.

— А что там, кстати? Я уж и не помню… Меня столько раз к вам таскали, — он засмеялся и взял меню у подошедшей официантки. — Цены маггловские, — напомнил он, — дели примерно на семь.

— Откуда вы столько знаете о магглах? — с удивлением спросил Долиш.

— Все изгои знают друг друга, — ласково улыбнулся Скабиор, слегка склонив голову набок. — А у магглов их тоже много. Так и общаемся, — он подмигнул ему.

Вернулась официантка — Долиш так ничего и не выбрал, и Скабиор предложил заказать за двоих. Тот согласился: ему сейчас вообще было не до еды. Он рассматривал собеседника и отчаянно, до боли не понимал, какое отношение к этому человеку вообще может иметь его Гвеннит — зато понимал теперь, откуда взялись некоторые её суждения, которые всегда казались ему так на неё саму непохожими. Он помнил, конечно, её рассказ, но он настолько не сочетался с образом, который Арвид сейчас видел перед собой, что он не мог отделаться от мысли о том, что, может быть, просто не так понял её… Человек, который сидел перед ним — тот, кто нападает в тёмных переулках на женщин, тот, в чьём деле в аврорате было столько арестов за драки, грабежи, кражи, шулерство, и отдельная стопка листов с хроникой тех вещей, за которые он амнистирован, и которые произвели на Арвида сильное впечатление — он просто не мог быть тем, о ком так тепло говорила его Гвен. Такой бы просто прошёл мимо той девочки на мосту…

— Почему вы тогда взяли её с собой? — спросил невпопад Арвид.

— Кого, куда и когда? — удивлённо спросил Скабиор.

— Гвен…нит. Она рассказала мне, как вы познакомились. Почему?

— Сам не знаю, — честно ответил тот. — Холодно было очень… Может, поэтому. Стояла такая замёрзшая и заснеженная — целый сугроб на голове уже был, — он улыбнулся неожиданно приятному воспоминанию.

— Она сказала, что хотела тогда, — его голос дрогнул — и это тоже понравилось Скабиору. Долиш вообще, как ни странно, казался ему, скорее, симпатичным — насколько может быть симпатичным волшебник. А уж аврор-не аврор… не велика разница. Все они одинаковы, в общем-то. Авроры хотя бы честные. А этот и на аврора-то не похож… забавный такой мальчишка.

— Прыгнуть вниз, да, — кивнул Скабиор. — Но трусила. Она тогда совсем девчонка была.

— Это так страшно? — спросил очень серьёзно Арвид. — Быть оборотнем? Как это вообще?

Скабиор, сощурясь, пристально вгляделся в него. Вопрос мог значить очень разное — и ему хотелось понять, что именно вкладывал в него младший Долиш.

— Это… по-разному, — наконец, решил ответить он тоже серьёзно. — Есть масса плюсов: к примеру, мы не болеем. Ничем.

— Это я знаю, — кивнул Арвид. — Я прочёл всё, что нашёл об этом… Но представить всё равно не могу.

— Можешь считать это болезнью, — предложил Скабиор. — Некоторое сходство есть. Ну что так смотришь? — он усмехнулся.

— Я люблю её, — серьёзно сказал Долиш. — И хочу понять. Знать, каково ей… Как она живёт.

— Да как все, — пожал он плечами. — Спрашивай.

— Это больно ведь?

— Трансформация? Больно. Но этой боли не помнишь, — в этот момент официантка принесла их заказ: два стейка с кровью и французской картошкой. Скабиор тут же принялся за свой, а Арвиду было не до еды — да и не любил он такое вот едва побывавшее на огне мясо. Но всё же отправил истекающий розовым соком кусочек в рот — из вежливости. — Дни после — хуже. Особенно первый. Если повезёт, мы спим — если нет, маемся. Гвен повезло: у неё всё неплохо проходит, бывает куда тяжелее: она разве что видит хуже и пальцы немеют... ну и душевно это очень всё неприятно, конечно. Так что, ты не трогай её в первые сутки — пусть просто спит, если сумеет. И не корми ничем. А вот день перед — очень… своеобразный, — он почти непристойно улыбнулся.

— Чем? — Арвид предпочёл не заметить эту улыбку.

— Тем самым, — Скабиор подмигнул ему. — Мы очень… чувствительны в этот день. Так что будь аккуратнее — во всех смыслах. И в словах тоже, — сказал он уже серьёзно. — Десять раз всё просчитывай. А лучше поменьше болтай — и побольше… трогай, — он рассмеялся — смущение собеседника его и забавляло, и умиляло. А ещё аврор… совсем зелёный мальчишка. Но это и здорово… Гвен сама ещё девочка. Вот и вырастут вместе…

— Я понял, — быстро проговорил Арвид, красный от смущения.

— Что ты пьёшь? — сжалился над ним Скабиор. — Виски?

— Да я… — Он вздохнул.

Потому что обычно Арвид вообще не пил. С юности не любил и не понимал алкоголь, от которого его клонило в сон, и который — он видел это тысячи раз — заставлял людей делать порой отвратительные и глупые вещи. Да и пьянел он медленно, а потом, когда это всё же случалось, говорил то, о чём обычно молчал, и что, как правило, редко радовало собеседников: будучи умным и проницательным от природы, Арвид многое знал и понимал о людях, и будучи спрошен в пьяном состоянии о чём-то личном, мог дать честный и очень точный ответ, который иногда оказывался неожиданным и далеко не всегда приятным.

— Ты не пьёшь? — засмеялся Скабиор. Какой интересный мальчик…

— Нет, — сказал он, смирившись с тем, что сейчас на него обрушится или град насмешек — как обычно это бывало с его отцом — или последует предложение немедленно это исправить.

— А почему? — с любопытством спросил Скабиор.

— Смысла не вижу. Вот вы зачем пьёте?

— Чтобы расслабиться, — охотно пояснил Скабиор. — Сбросить с себя всё на время. Убрать напряжение. Много зачем. Тебя не научили, что ли?

— А этому тоже надо учиться? — против воли улыбнулся Арвид.

— Нужно, конечно, — кивнул Скабиор. — Я всегда полагал, что это должны делать отцы — твой тоже не пьёт?

— Он другому меня учил, — сухо ответил Долиш. Вот кого-кого, а своего отца он обсуждать с этим человеком не собирался.

Как интересно… Как он сразу закрылся. И радостным вовсе не выглядит. Старшего Долиша Скабиор помнил, но ничего такого ужасного его память о нём не хранила. Аврор как аврор: послушный исполнительный пёс, кого велели — того и кусает. А вот мальчик у него поинтереснее будет… А ну-ка, посмотрим, что там такое.

— Другому тоже хорошо, — легко сказал он. — Пить просто уметь надо… это не так просто, особенно поначалу.

— Будете убеждать меня попытаться? — усмехнулся Арвид.

— Предложу показать, зачем это нужно, — Скабиор, улыбаясь, слегка склонил голову набок. — Но настаивать не буду — не маленький, сам решишь. Если станет интересно — приходи.

— Мне не интересно, — возразил он и не удержался: — Пили б вы меньше — меньше бы попадались.

— Меньше бы, — согласился Скабиор со смехом. — Что ты ещё хотел узнать? Об оборотнях?

— Вы не ответите, — вздохнул Арвид.

— А ты попробуй, спроси. Вдруг отвечу, — он широко улыбнулся и вернулся к своему стейку. — Не любишь мясо с кровью?

— Не люблю, — кивнул тот. — Но это не важно, надо было самому заказывать…

— Не мучайся, — махнул рукой Скабиор. — Давай что-то другое закажем — не могу же я допустить, чтобы ты голодным ушёл. Что ты вообще ешь?

— Да я всё ем… всё нормально, — он вновь стал пунцовым от смущения и опустил голову. Скабиор засмеялся:

— Нимб не давит?

— Что? — растерянно переспросил молодой человек. — Я не понял…

— Я спросил, нимб не давит? — повторил Скабиор. — Нельзя же всегда быть таким правильным! Так же жить невозможно. Слушай, это просто еда. Я даже не сам готовил. Закажи себе что-нибудь съедобное — и поужинай, наконец, спокойно. И не смотри на меня, как на… я даже не знаю, кого. Я ей не отец.

— Вы для неё больше, чем просто отец, — сказал Арвид. — И я… Я сам хотел вас найти. И сказать, что не буду ничего… ничем, — он замялся, не умея быстро подобрать нужные слова.

— Посмотрим, как будет, — отмахнулся Скабиор. — Так ты что ешь-то обычно?

— Да я всё ем… Просто не люблю мясо с кровью. И вообще, — всё-таки признался он, — я бы лучше картошку с рыбой взял.

— Фиш-энд-чипс — настоящий британец, — засмеялся Скабиор и помахал официантке. Сделав новый заказ, сказал успокаивающе: — Не надо меня так бояться. Это мне должно быть страшно, на самом-то деле.

— Потому что я аврор? — нахмурился Долиш. — Слушайте, я работаю совсем в другом отделе, и…

— Потому что ты её муж. Я надеюсь. А женщина всегда остаётся с мужем.

— Я не собираюсь стоять между вами, — сказал Арвид, наконец, то, что собирался сказать с самого начала. — Гвеннит очень вас любит. Я знаю.

— Любит, — неожиданно нежно улыбнулся Скабиор. — Но волчата уходят, и я это знаю. К тому же, волки, как правило, однолюбы. И, должен сказать, мне нравится её выбор.

— Нравится? — искренне изумился Арвид.

— У меня извращённый вкус, — хохотнул Скабиор. — Ты мне нравишься, мальчик. Должен сказать, что на своего отца ты разве что с виду похож.

— Вы знакомы?

— Немного, — коротко ответил Скабиор.

— Расскажите, — вдруг требовательно попросил Долиш.

— Тебе зачем? — очень удивился Скабиор. — Он тут при чём?

— Мне нужно. Расскажите, пожалуйста!

Принесли заказ. Скабиор попросил виски — только себе, и воды — Арвиду.

— Ешь давай. Расскажу, если интересно… но сначала поешь.

— Вы со мной, как с ребёнком, — улыбнулся Арвид.

— Ты и есть. Сколько тебе?

— Двадцать три.

— Мальчишка, — покровительственно усмехнулся Скабиор. — Ешь — и поговорим. Не пригласишь в гости? Или ты с родителями живёшь?

— Нет, один. Пойдёмте, — сказал он слегка удивлённо. — У меня там, правда, всё очень скромно… но чаем я вас напою.

— Ну, видишь: даже чай есть, — кивнул Скабиор. — А виски по дороге купим: тебя не заставляю, а сам хочу. Ешь давай.

Они закончили ужин в молчании — Долиш торопился, Скабиор же никуда не спешил, доел неспешно, потом расплатился, отмахнувшись от тут же предложенных ему сиклей:

— Лучше огневиски купи хороший — угостишь меня, мне будет приятно. Веди.

Арвид купил самый лучший — в двух шагах от Совятни ютился неприметный колдовской магазинчик с обшарпанной дверью, обслуживающий в основном многочисленных жильцов этого странного дома — Скабиор только хмыкнул, но возражать не стал. Оказавшись у него дома, нахально пошёл оглядываться, с острым любопытством разглядывая очень маленькую квартирку, очень похожую на ту, в которой жила Гвеннит, но куда более обжитую. Здесь был порядок — Гвен повезло, эти двое нашли друг друга: кровать аккуратно застелена, пыли не было, с пола, кажется, вполне можно было есть — а ведь не лето на дворе: грязь, слякоть… Он наблюдал, как, даже не задумавшись, Арвид убирает палочкой мокрые следы с пола, как высушивает и чистит тем же способом обувь — и улыбался. У Долиша оказалось достаточно много книг — правда, в основном профессиональной тематики, хотя среди них он с удивлением заметил корешки многочисленных словарей, но всё-таки это было приятно. А вот фотографий почти что не было — только две, обе связаны с Гвеннит: на одной они были вместе, на другой — только она, кажется, на Диагон-элле, радостная, смеющаяся…

— Здесь приятно, — резюмировал Скабиор. — Хороший дом.

— Вы садитесь, — Долиш указал на кресло — дивана здесь не было, только два кресла, пара стульев и табурет, приставленный к кровати вместо прикроватного столика. — Для виски, я знаю, лёд нужен…

— Да не обязательно, — махнул Скабиор рукой. — Сейчас и так холодно — но вообще можно просто зачаровать стакан. Ты чай обещал, — напомнил он, открывая бутылку и принимая из рук Арвида высокий стакан — тот извинился:

— У меня нет низких — я не пью, и…

— И друзья не пьют, — усмехнулся Скабиор. — Прямо какой-то клуб трезвенников.

И удивился его реакции. У него друзей нету, что ли? Похоже, что нет… как любопытно. Долиш не сказал ничего, конечно, но и не посмеялся, и не отшутился… А, может, Скабиор попросту угадал. Мало ли. Кто их, авроров, знает.

— Здесь места мало — мы собираемся обычно в другом месте. Но можно же, — запоздало сообразил он, трансфигурируя стакан соответствующим образом. — Извините. Конец недели — соображаю плохо. Устал.

— Я тоже не подумал, — мирно кивнул Скабиор.

Пока тот кипятил воду — прямо в чайнике, и не на плите, а невербальным Бойлио, которое, видимо, давно и прочно вошло в привычку — и заваривал чай, Скабиор потягивал виски и продолжал, уже сидя в кресле, кстати, очень удобном, разглядывать комнату. Плотные светлые шторы и точно такое же — из очень похожей, насколько он мог судить, фактурой и цветом ткани — покрывало на постели говорили то ли о наличии вкуса, то ли о претензии на него, так же, как и пара гравюр на стенах — самых обычных, неволшебных. Хотя бывают ли гравюры волшебными? Или только картины? Он не знал.

Долиш тем временем трансфигурировал небольшой столик и поставил на него чашки — две разных, обе с картинками: шиповник на одной и какой-то замок — на другой, достал масляное печенье и шоколад, несладкие крекеры, порезал сыр… признался, подавая всё это:

— Я не помню, что подают к виски. Фруктов у меня нет.

— Да всё подают, — расслабленно отозвался Скабиор. — Мы же поужинали. А вообще зависит от сорта — этот мягкий, вполне подойдут фрукты и сладости. Сядь ты уже — мы же не есть пришли, а беседовать. Ты хотел узнать про отца.

— Да, — он сел в соседнее кресло, взяв в руки чашку с нарисованным шиповником, сделал глоток. — Расскажите.

— Не уверен, что тебе понравится, — предупредил Скабиор. — Это было во время войны. Я был егерем, как ты знаешь, — без малейшего смущения сказал он. — А он порой принимал у меня пойманных и расплачивался. Обычный аврор… Всегда был вполне корректен. Вежливее многих других, в общем-то. Ну и до войны как-то встречались — он меня однажды допрашивал. Без фантазии, — он улыбнулся, — но неприятно.

— Он вас… бил?

— Бил, конечно, — равнодушно кивнул Скабиор. — Там все бьют, так или иначе. Он это делал довольно обычно: пара ударов по почкам — и всё. Мне встречались куда более изобретательные его коллеги — а уж, что бывало при Крауче, вспомнить страшно, — он усмехнулся и сделал большой глоток виски. Потянулся, взял печенье и с видимым удовольствием отправил его в рот. — Ваш отец далеко не самый скверный аврор, кого я встречал. Это честно.

— Знаю, — кивнул Арвид. — В вашем деле не было отметки о ликантропии.

— Так никто и не знал: мне везло, и я не попадался под полнолуние. И не был зарегистрирован, конечно. Но везение внезапно закончилось, — он усмехнулся. — Вашими, кстати, стараниями. Хотя я уже говорил: я не в претензии. Но досадно.

— Зато теперь вы сможете бесплатно получать аконитовое в Мунго, — попытался пошутить Арвид. Шутка не вышла: Скабиор посмотрел на него остро и пристально и сказал:

— Я редко им пользуюсь. Но обычно провожу эту ночь очень далеко от людей.

— А почему редко пользуетесь?

— Я вовсе не против быть волком, — медленно проговорил Скабиор. — И не люблю его запирать. Гвен не такая, — добавил он мягче. — Она вообще… очень правильная и хорошая. Я уже говорил — я ей не отец. Мы не похожи.

— Вы больше похожи, чем думаете, — вдруг улыбнулся Арвид. — Я давно хотел посмотреть на человека, который так на неё повлиял.

Скабиор с удовольствием отметил это сказанное вскользь и явно без всякой задней мысли «человека» — и потому ответил:

— Не уверен, что ей так уж повезло со мной.

— Это уже не важно, — возразил Арвид. — Бессмысленно рассуждать о том, что могло бы быть. Важно то, что есть — а есть вы. И если с вами что-то случится однажды, Гвен очень расстроится.

— Ну, рано или поздно непременно случится, — кивнул Скабиор. — И тогда тебе придётся её утешить. И я на тебя в этом очень надеюсь, — он допил виски и тут же налил себе ещё порцию.

— Вы так уверены, что не умрёте своей смертью? — серьёзно спросил Долиш.

— Я уверен, что рано или поздно попадусь и сяду лет на пять-десять — а значит, навсегда, — пожал он плечами.

— Почему? — удивился Арвид. — Сейчас в Азкабане нет дементоров — там не так страшно, как раньше.

— При чём тут? — с весёлой досадой возразил Скабиор и упрекнул: — А говоришь, прочитал всё, что мог. Оборотни не живут в Азкабане. Они там почти сразу умирают. Волка в тюрьму не посадишь.

— Я видел статистику, — кивнул Долиш. — Но не задумывался о её причинах. А вы пробовали когда-нибудь работать? — вдруг спросил он, внимательно на него глядя. — Зарабатывать честно?

— Хочешь серьёзного разговора? — спросил в ответ Скабиор. — Можно. Но только на равных, — он поднял стакан. — Или в другой раз — когда я тоже трезв буду. Решай.

— Хорошо, — кивнул Арвид. Встал, взял стакан, тоже трансфигурировал его в более широкий и низкий, и налил себе виски — очень щедро. Сделал пару больших глотков — и сел обратно. Улыбнулся. — Так лучше?

— Для начала сойдёт, — кивнул Скабиор. — Работать, говоришь? Не пытался. Объяснить, почему?

— Объясните, — кивнул Арвид, снова делая большой глоток, словно бы демонстрируя этим желание быстрее оказаться, как выразился Скабиор, на равных.

— Потому что работать официально, не регистрируясь в качестве оборотня, невозможно, как ты понимаешь — а зарегистрировавшись, никакую работу получить тоже нельзя. Не говоря уж обо всех остальных прелестях статуса «существо», — глумливо усмехнулся он, демонстративно разваливаясь в кресле. — Я предпочёл официально остаться волшебником — пусть и недоучившимся.

— Но ведь сейчас законы фактически не ограничивают оборотней в правах, — возразил Долиш. Скабиор усмехнулся — премерзко:

— Да неужели? Ты многих людей знаешь, кто нанял бы оборотня? И давай не будем поминать мистера Ремуса Люпина, который аж целый год преподавал аж в самом Хогвартсе — эта история давно быльем поросла и закончилась, как только о нём узнали всю правду. Давай побеседуем об обычных оборотнях, у которых нет покровителей уровня Альбуса Дамблдора.

— Гвеннит работает.

— Ну, — он улыбнулся. — Это не в счёт. Она вообще особенная.

— Особенная, — кивнул Арвид. — Но при чём здесь работа?

— Время другое. И ей повезло — было, к кому обратиться.

— Это ведь вы ей подсказали, — напомнил Арвид. — Почему же сами не попросили помощи? У той же миссис Уизли? Вместо этого вы на неё напали.

— Я? — он расхохотался — до слёз, расплескав виски и поспешно отставив стакан на стол. — Я — у неё?! Помощи?!! Ты не понимаешь, что говоришь, — он отёр слёзы. — Это же невозможно.

— Почему же?

— Не важно, — он помотал головой. — Но невозможно. И потом, я вообще не испытываю желания работать, как ни странно, — вполне искренне признал он. — Меня вполне устраивает моя жизнь. Хочешь прочитать мне мораль? — спросил он с любопытством. — Не стесняйся. Мне интересно, — он широко улыбнулся. — Давай.

— Я вовсе не собирался, — возразил Арвид, допивая виски и наливая себе ещё.

Арвиду было грустно. От того, что ничего его слова не изменят, от того, что он видел прекрасно, что человек, нарочито небрежно откинувшийся перед ним в кресле, не так уж и плох, но ничего объяснить ему не получится — он давно уже выбрал свою сторону и стоит там, и будет стоять, и действительно ведь попадёт в Азкабан рано или поздно. И, на самом деле, ничем он не отличается от тех, кого презирает — может быть, потому он так и не любит их, не принимает и не желает понять. И никогда ведь не примет и не поймёт. Потому что, Арвид давно уже знал, чем человек старше — тем сложнее ему изменить взгляд на мир, и тем реже у него возникает такое желание.

— А выглядишь так, будто хочешь, — подначил его Скабиор.

— Да нет. Каждый живёт, как хочет, — ответил Арвид, глядя на него очень грустно. — И мне на самом деле всё равно, чем вы занимаетесь — хотя и неприятно, не скрою. Но это не моё дело. И я могу вас понять.

— Поня-ять? — протянул Скабиор. — Ну-ка? Что ты можешь понять, мальчик, выросший с мамой и папой-аврором, выучившийся в школе… небось, на Райвенкло учился?

— На Райвенкло, — улыбнулся тот.

— Ну, вот видишь? Самые умные в школе — помню-помню. Пошедший по отцовским следам, что ты можешь понять о том, как это, когда тебя в шестнадцать все предали? И никому, как выяснилось, нету до тебя никакого дела? А ведь они даже не потрудились узнать, что случилось — ну пропал и пропал, — добавил он горько. Забрал стакан со столика, залпом выпил и поставил обратно. Мальчишка смотрел на него очень внимательно и почему-то печально, и печаль эта в его неярких зелёных глазах Скабиора и смущала, и злила.

— А что случилось с вами в шестнадцать? Вас тогда укусили?

— Тогда, — он налил себе ещё виски и взял стакан в руки, словно бы прячась за ним от собеседника. — Летом. И я просто не вернулся в школу — а меня никто даже не искал. Включая нашу хвалёную добренькую деканшу — я слышал, она до сих пор работает там же? Спраут?

— Работала, когда я учился, — кивнул Арвид и сказал с искренним сочувствием: — Мне жаль. Правда. Это ужасно — вот так остаться вдруг одному.

Он замолчал, заставив себя проглотить продолжение — но Скабиор это заметил и, дёрнув раздражённо уголком рта, потребовал:

— Давай, договаривай. Что замолчал?

— А какой смысл? — вздохнул тот. — Я только разозлю вас или обижу — а я ведь вовсе не хочу ссориться. Гвен вас действительно любит — и не важно, что я сам о вас думаю. Тем более, что ничего такого ужасного. Просто грустно, — не сдержался он всё же.

— И что тебя так печалит? Праведник, — зло усмехнулся он. Арвид, впрочем, ничуть не обиделся и ответил:

— Да я просто не вижу разницы: что моего отца взять, что вас, в частности… Нельзя же весь тот ужас, что вы творили в войну, например, оправдывать с таким упоением этим детским предательством. Вы вот полагаете волшебников лицемерами, насколько я понимаю — но вы-то чем от них тогда отличаетесь? Что вы судите, руководствуясь исключительно своими стереотипами и заранее развесив на всех ярлыки, что они — так чем же вы лучше? Вас обидели и предали вполне конкретные люди — и вы распространили это на всех, — он говорил всё эмоциональнее: алкоголь стёр привычную сдержанность, Арвид даже жестикулировать начал: — И ровно ведь то же самое делают те, кто записал раз и навсегда всех оборотней в нелюди — они просто не видят за этим словом тех, кого они так обозначили, позабыв, что опасны те только одну ночь в месяц, а так ничем ведь от остальных людей не отличаются. А ведь каждый может однажды сойти с ума… Оборотни хотя бы предсказуемы, — горячо говорил он, не зная, что фактически повторяет то, что однажды уже сам Скабиор в ярости бросал в лицо Главному Аврору Британии — и не замечая, что его слова вгоняют собеседника практически в ступор. — И чем вы, по сути, тогда отличаетесь от тех, кого так презираете и ненавидите? Такое же лицемерие, просто в обратную сторону. Хотя, все мы лицемеры, если подумать, — добавил он вдруг устало. — Но это ведь не повод упиваться собственной правотой. По-моему, это повод, скорее, грустить, — договорил он и умолк, тяжело дыша и глядя куда-то в пространство. — Простите, если задел вас, — сказал он после паузы. — Вот поэтому я и не пью обычно. Я вам не судья, мистер Винд.

— Кристиан, — помолчав, поправил его Скабиор. — Хочешь, зови меня просто по имени.

— Хочу, — кивнул Арвид. — Спасибо, — он протянул ему руку, и получил в ответ крепкое рукопожатие. — Вы извините меня.

— А, — тот поморщился. — Я не обиделся. Сколько тебе лет, говоришь?

— Двадцать три, — вздохнул Арвид. — Догадываюсь, что вы сейчас скажете.

— Считаешь меня лицемером, значит, — медленно проговорил Скабиор. Долиш вздохнул:

— Считаю. Но мы все лицемеры — или почти все.

— И ты тоже?

— И я, скорее всего. Не знаю, — он слегка улыбнулся.

— Допустим, я мерзавец — это я понимаю и даже согласен, — кивнул Скабиор. — Но почему лицемер-то? — спросил он с отчётливым удивлением. — Где ты тут нашёл лицемерие? Я-то как раз честен, по крайней мере: честно говорю, что терпеть не могу волшебников и дел с ними никаких не имею — во всяком случае, с теми, кто весь из себя такой чистенький, — с усмешкой добавил он. — Мне последний вор и самая грязная шлюха ближе таких, как ты — потому что те хотя бы не строят ничего из себя, — он начал вдруг заводиться всерьёз, хотя до последнего обещал себе держаться и не принимать слова Долиша близко к сердцу. Но тот так на него смотрел… так грустно, понимающе и… принимающе, что ли, что Скабиор не выдержал. — А даже если я и лицемер, — добавил он, щурясь и яростно вскидывая голову, — с какой стати мне быть лучше других? Раз уж все лицемеры? И ты знаешь — а неприятно, когда тебя тварью считают и так вот смотрят — тебе бы понравилось так, а, мальчик?

— Думаю, на вас многие смотрят так вовсе не потому, что вы оборотень — а потому что на вас три тома дел в аврорате, — улыбнулся вдруг Арвид. — Вы ведь очень известная личность… Кристиан, — он опять улыбнулся — а его глаза, неяркие, бледно-зелёные, откровенно смеялись.

— Что, правда прямо-таки три тома? — фыркнул Скабиор. Злость прошла так же неожиданно, как и появилась — он и сам теперь не понимал, почему и на что так злился.

— Правда три — и очень бы не хотелось четвёртого, — пошутил Арвид, тоже слегка улыбнувшись. И добавил серьёзно: — Быть тварью и жить, как тварь — это разные вещи и личный выбор каждого человека. Потому что, если бы это было одно и то же, вы бы никогда не стали заставлять Гвеннит заканчивать школу, а потом — устраиваться на работу. Она рассказала мне, как это было… Вы ведь, на самом-то деле, прекрасно понимаете всё, что я вам говорю. Просто, — добавил он тихо, — не готовы пока что примерить это на себя тоже. И мне очень жаль, — он очень грустно улыбнулся и залпом допил свой виски.

Понимая, что не стоило говорить всё это — потому что его собеседник теперь молчал и просто сидел, глядя перед собой. Арвид много раз наблюдал такую картину: подобное нередко происходило, когда он — и чаще всего как раз под влиянием алкоголя — позволял себе сказать то, что обычно люди друг другу не говорят. А многие даже и не думают… Как правило, подобные разговоры делали продолжение нормальных отношений если не невозможным, то весьма непростым процессом — и это между хорошими приятелями. А тут… Познакомились, называется. Тот сам, конечно, хотел поговорить на равных и откровенно — но откуда же мистеру Винду было знать, как это обычно происходит у него, Долиша.

Скабиор всё сидел, молча глядя перед собой — и Арвид сказал негромко и так мягко, как только мог:

— Это ведь ничего. Так бывает… Важно просто продолжать жить, Кристиан. Гвен ведь всё равно, какой вы… просто потому, что вы — это вы.

Он всё же решился — встал, подошёл к своему нежданному гостю и присел на подлокотник его кресла. Тот никак на это не среагировал, и Арвид снова заговорил:

— Вы простите меня, пожалуйста. Я поэтому и не пью обычно… Мне не следовало всё это говорить вам при первой же встрече. Я же никто вам, на самом-то деле… и права никакого судить не имею.

— Да почему? — откликнулся, наконец, Скабиор, пожав плечами, но продолжая всё так же глядеть в пространство. — Каждый имеет. К тому же, я сам спросил. Я не злюсь, — сказал он, повернувшись и посмотрев, наконец, на него. — Ты похож на аврора, как я — на русалку, — усмехнулся он. — Или аврорат за последнее время сильно переменился. Ну что ты глядишь с такой тоской? — спросил он неожиданно ласково. — Тяжко быть таким умным?

— Я не люблю расстраивать людей, — сказал Арвид. — А вас — меньше всего собирался.

— Двадцать три, говоришь? — усмехнулся Скабиор — молодой человек кивнул и очень удивился, когда тот утешающе сжал его предплечье. — У вас там все такие, на Райвенкло?

— Половина, — улыбнулся Арвид. — Вторая ещё хуже. Вы вправду не обиделись?

— Да что уж, — он дёрнул плечом. — Но ты ведь не договорил.

— Нет, — он вздохнул и попросил: — Давайте не сегодня.

— Нет уж, — усмехнулся Скабиор. — Давай как раз сегодня. Что растягивать. Говори уже.

— Я ужасно злюсь на вас за то, что вы рассорили Гвен с её семьёй, если быть честным, — помолчав, всё же сказал Арвид.

Скабиор открыл рот, чтобы привычно ответить — но смолчал. Выпил молча, отвернулся.

— Я видел её родителей, — продолжал Арвид, — они хорошие люди… вернее, обычные. И очень грустные… Они же не бросали её. Но Гвен не хочет этого видеть… И это ведь вы ей внушили.

— Ну я, — он встал и подошёл к окну, остановился у него и прислонился к стеклу, глядя на улицу. — А кто довёл её до того моста, вы не думали?

— Да я не говорю, что они идеальны. Просто обычные люди. А вы сделали из них каких-то монстров, но сами же знаете, что монстры выглядят совершенно иначе, — он тоже встал и вернулся к соседнему креслу. Сел, вздохнув, и сцепил руки.

— И случись теперь что, Гвен останется одна, — тихо проговорил Скабиор. — Знаю.

— Она не одна, — возразил так же негромко Арвид. — Она со мной.

— Ты ей даже не муж пока.

— Пока, — повторил Долиш.

— А не боишься, что оборотничество передастся детям? — спросил Скабиор вкрадчиво, разворачиваясь и подходя к нему почти что вплотную.

— Во-первых, есть много способов этого избежать, — спокойно ответил Арвид. — И во-вторых, даже если и так — значит, будут в полнолуние с мамой. Разве же это важно? Мы ведь с вами совсем о другом говорили.

— Вправду не боишься, — кивнул Скабиор. Вернулся к своему креслу, взял стакан с виски, отпил немного. Ему не хотелось продолжать этот разговор — хотелось обдумать спокойно то, что он услышал и что почувствовал, и понять, что он сам думает обо всём этом. — Что ты хотел про оборотней спросить? — вспомнил он. — За ужином?

Арвид взглянул на него удивлённо: продолжения разговора, а тем более вот такого, сейчас он не ожидал.

— Оборотни держатся вместе? Стаей? — всё-таки спросил он.

— Кто как, — отозвался Скабиор. — Но Гвен никогда ни к какой стае не принадлежала… Да и я тоже. Тебя ведь это интересует?

— Меня всё интересует, — сказал он.

И в этот момент раздался хлопок аппарации, и посреди комнаты возникла Гвеннит — и потрясённо уставилась на Скабиора, а потом просияла улыбкой и стояла, переводя взгляд с одного на другого. Потом призналась:

— Я не знаю, кого из вас обнимать первым, чтобы никто не обиделся. Я так рада вас видеть вместе! Обоих!

— Иди сюда, — позвал её Скабиор — и Арвид кивнул, не желая устраивать глупейшее соревнование. Не нужны ему такие детские подтверждения непонятно чего... любовь не делится на кусочки. Это он тоже знал совершенно точно.

И она пошла — подошла к Скабиору, наклонилась, а когда он обнял её за шею, и она почувствовала его радость, усталость и почему-то ещё растерянность и смущение, она села к нему на колени и привычно спрятала лицо на плече. Он закрыл глаза и прислонился носом к её волосам — и замер, прижимая её к себе и почему-то не ощущая со стороны её будущего мужа ни возмущения, ни ревности, ни обиды.

— Гвен, — едва слышно прошептал он. — Ты откуда взялась?

— Соскучилась — вот и пришла. А тут ты, — она погладила его по волосам на затылке. — Я даже не знала, что вы знакомы, — упрекнула она их обоих. — Могли бы сказать.

— Мы только познакомились, — быстро проговорил Скабиор, улыбаясь ей весело. — Сегодня.

— Иди сюда! — попросила она, поднимая голову и глядя на Арвида умоляюще.

Тот улыбнулся, бросив благодарный взгляд на Скабиора, и подошёл — она потянула его к себе, и ему пришлось сесть на ручку кресла, и обнять её, наконец. — Вы правда не поругались? — спросила она недоверчиво.

— Правда, — сказал Скабиор, так и не открывая глаз. — Напились только. И поговорили. И не очень ясно теперь, где я ночевать буду, — он приоткрыл один глаз, улыбаясь хитро, — потому что аппарировать я сейчас, пожалуй, не рискну, а пешком мне до дома не дойти. Хотя в бордель пойти можно.

— Оставайтесь, — тут же предложил Арвид, заслужив за это радостный взгляд Гвеннит. — Я думаю, что в состоянии ещё трансфигурировать пристойную кровать. И места для неё тут достаточно.

— Как сердечно, — хмыкнул Скабиор.

— Останься, — попросила Гвеннит. — Пожалуйста!

— Ладно, — согласился он, не отпуская её и думая, что присутствие Арвида его почему-то совершенно не раздражает.

Утром все разошлись рано — Скабиор едва проснулся, но и Гвеннит, и Арвиду пора было уходить на работу, и он аппарировал в свой домик и рухнул досыпать там. А вечером пришла Гвен — обняла его, пишущего что-то за столом, сзади за шею, спросила:

— Ну, как тебе он?

— Он хорош, — совершенно честно ответил Скабиор, разворачиваясь к ней и сажая её к себе на колени. — Это и здорово, и ужасно печально.

— Почему печально? Крис, он понравился тебе или нет?

— Понравился, — кивнул он. — Я ревную тебя, наверное, — с отчаянной весёлостью проговорил Скабиор, прижимая её к себе и зарываясь лицом в её волосы. — Я привык, что ты есть…

— Я ведь всё равно есть, Крис, — перебила она, — я же не ухожу никуда…

— Это другое, — он рассмеялся очень печально. — Ты уже почти что ушла… Нет, я знаю, что это правильно, маленькая… и одна часть меня не хочет тебя вообще никуда выпускать, а другая радуется тому, что ты счастлива… и это правильно, Гвен — волчата должны уходить… но мне грустно, — он закрыл глаза и повторил: — Я привык, что ты есть… и мне теперь страшно снова остаться одному.

— Ты не останешься… Крис, да ты что, — она и смеялась, и плакала — дотянулась до его головы, погладила густые тяжёлые волосы. — Я же люблю тебя… Я же всё равно всегда буду к тебе приходить, каждую неделю и не один раз… Ты не захочешь, наверное, чтобы мы приходили вдвоём, — сказала она осторожно.

— Да не знаю… Можно попробовать, — то ли вздохнул, то ли рассмеялся он. — Но не всё время…

— Конечно, нет! — воскликнула она. — Просто может быть, иногда… Он хороший, правда, Крис…

— Да хороший, конечно. Ты хорошо выбрала, маленькая, — он вздохнул. — Даже слишком…

* * *

— Что пришёл? — не слишком любезно поинтересовался отец, открывая дверь и медля на пороге, словно раздумывая, впускать сына в дом или нет.

— Могу уйти, — ответил Арвид.

— Не сомневаюсь, — усмехнулся тот, словно бы неохотно делая шаг назад. — Мать позвать?

— Хочу забрать сперва кое-что у себя в комнате, — сказал тот, проходя мимо отца. — А после у меня будет к вам разговор. К обоим.

— Ну забери, — кивнул Джон.

Арвид прошёл в комнату, в которой когда-то жил. Собрал все свои детские колдографии — их было не так-то много, но всё-таки это было лучше, чем ничего. Взял и родительские — старые, но так было лучше. Оглядел комнату, подумал — и собрал книги, все подряд, в основном детские сказки, учебники… Забрал всё, даже перья свои старые зачем-то взял со стола. Потом взял и игрушки — не все, но несколько самых когда-то любимых сложил в сумку. Постоял, смотря на опустевшую комнату и очень надеясь, что через полчаса или час вернётся — и расставит всё по своим местам, разве что пару колдографий возьмёт. Надеясь — и совершенно в это не веря.

Родители ждали его в гостиной. Мать кивнула сыну, но не потянулась обнять — а он не подошёл.

— Ну? — сказал Джон. — Что за разговор?

— Я женюсь, — сказал Арвид, с грустью наблюдая, как проступает радость на их лицах.

— Ну, наконец-то! — усмехнулся Джон. — А я думал, ты нас в известность ставить не собираешься. Уже сколько дней всё министерство только и говорит об этом — должен сказать, узнавать подобные новости от коллег, а не от тебя — не самое приятное, что мне довелось пережить в жизни.

— Я виноват, — кивнул Арвид. — Знаю.

— Твоё знание что-то меняет? — резковато поинтересовался Джон, но, поймав умоляющий взгляд жены, сдержался и не стал говорить то, что собирался, а только спросил: — Ты нас хотя бы знакомить будешь? Или этого мы тоже не заслужили?

— Если вы захотите, — после небольшой паузы ответил Арвид. — Я… трусил, наверное.

— Трусил? — нахмурился Долиш-старший.

— Да. Потому что это не вся новость. И не весь разговор, — слишком медленно проговорил Арвид, вскинув голову и пристально глядя на родителей. — Гвен оборотень.

Ну вот и всё.

Слово сказано.

Его родители словно бы подавились им — побледнели; мать тихо ахнула, не удержав откровенного отвращения, а отец потемнел лицом и после долгой паузы сказал:

— Я надеюсь, ты пошутил.

Как же ты так сплоховал, Джон… почему не узнал сам об этом? Но ему… Ему просто в голову не могло прийти, что подобная тварь может работать в министерском архиве. Видел он эту девочку, разумеется — ничего особенного, смазливая мордашка, тихонькая… но как? Как она вообще попала туда, кто додумался принять её на работу? Как так?!

— Нет, — Арвид смотрел на них с неприкрытой болью, но отступать даже не помышлял. Он ведь знал, что так будет. Знал же…

— Эта тварь в мой дом не войдёт, — холодным, чужим голосом проговорила мать.

— И ты, если женишься на ней, тоже, — отрезал отец. — Понятия не имею, зачем ты это устраиваешь, но я предупреждаю тебя: на порог не пущу, пока не одумаешься.

— То есть, вас на свадьбе не ждать? — ровно спросил Арвид.

И, так и не дождавшись ответа, развернулся и вышел, понимая, что в этот дом больше никогда не вернётся.

Когда за Арвидом закрылась дверь, Пруденс — его мать — разрыдалась и, схватив мужа за руку, умоляюще проговорила:

— Он ведь одумается? Джон, это же… Так не может быть? Это же Ари, он ведь… Он ведь всегда был таким правильным мальчиком!

— Возможно, слишком, — он рассеянно похлопал её по руке.

Он думал.

Что он знал об этой девчонке? Как оказалось, практически ничего — хотя до сего момента был просто уверен, что выяснил про неё основное: училась на Хаффлпаффе, очень прилично сдала ТРИТОНы и сразу же после школы пришла работать в министерский архив, живёт в том же доме, что и Арвид — в Совятне. Дружит с другими девочками со своей работы, тихая, послушная, исполнительная, аккуратная… Ему казалось, что в ней нет ничего особенно интересного — разве что юное свежее личико, пожалуй, симпатичное, но таких, на его взгляд, было двенадцать на дюжину… А оказалось, что он просто смотрел не туда. Как вообще он, с его опытом, упустил такой важный факт? Чем же она взяла его? Что сделала, что его сын, его такой всегда разумный и рассудительный мальчик решился связать свою жизнь с кем-то, в ком живет проклятая тварь?

Однако что-то он слишком увлёкся эмоциями… Это не дело. Сейчас Джона Долиша волновало только одно — то, что девушка его сына принадлежит к тем существам, которых людям любить нельзя. Мисс Уитби. Он ведь хорошо знал их, оборотней. За почти сорок лет работы он встречал — и лично, и опосредованно — оборотней неоднократно… даже слишком много, на его взгляд. И знал, что всегда там, где оборотни — там кровь и смерть, и хорошо ещё, если одна. И знал, что, какими бы те ни были в человечьем обличье, итог всегда только один — кровь. Кровь и смерть — или же обращение, и неизвестно ещё, что хуже. Хотя нет, известно… он сам, безусловно, предпочёл бы смерть. И, говоря откровенно, был убеждён, что все нормальные люди, те, в ком остаётся достаточно человеческого, именно так и делают — и поэтому остаются те, кто и в человеческом облике был склонен к убийству, а ликантропия уничтожает в них то, что прежде их сдерживало. И дело вовсе не в том, кем был каждый из них: святоша или последний из подлецов, жалкий трус или безумный храбрец, распутник или примерный любящий семьянин, но когда на небо выползает эта бледная, словно утопленник, злая луна, живущая в них тварь вырывается на свободу, и все, все они перестают быть собой, а когда приходят в себя, перемазанные кровью родных и до отвращения сытые, то на то, что натворили, реагируют совершенно по-разному… И в этом они честны. Однако тварь, что сидит и пожирает их изнутри — вот она, и она всегда побеждает.

Женщин-оборотней он практически не встречал — и полагал их поэтому крайне редкими, но ничуть не менее опасными, чем мужчины, но на порядок хитрей. И мысль о том, что одна из них теперь, вот сейчас, возможно, в эту самую минуту, находится рядом с его сыном, мучила его и буквально сводила с ума. Потому что для оборотней и тех несчастных, кто вокруг них, история всегда кончатся одинаково.

И он не позволит ей сделать это с его сыном.

* * *

— Гвен, — Арвид усадил её к себе на колени и прижался лицом к её груди.

— Тебя кто-то расстроил? — спросила она, гладя его по волосам.

— Я прошу тебя быть внимательной и осторожной, — сказал он, поднимая голову и очень серьёзно на неё глядя.

— Что… почему? Что случилось? Кто-то… кто-то нападает на… таких, как я?

— Нет, — он вздохнул. — Я мало рассказывал тебе об отце, потому что очень надеялся избежать этого. Он… сложный человек. И не самый приятный. Мне неприятно это знать и говорить тебе, но это так, к сожалению.

— Крис тоже не ангел, — улыбнулась Гвеннит.

— Ты знаешь, — он тоже улыбнулся своей всегда немного печальной улыбкой, — в данном вопросе я однозначно предпочёл бы твоего Кристиана. Но увы, — он вздохнул снова. — Я рассказал родителям о тебе. Их не будет на свадьбе. И я не знаю, что в моем отце возьмёт верх: профессиональное или человеческое. Он, конечно, не сделает тебе ничего непоправимого… Но я боюсь, что…

— Я понимаю их, Ари, — она улыбнулась тоже немного грустно. — Это же… ужасно, наверное — впустить в семью оборотня. Тем более, к аврорам… и…

— Не говори так! — у него даже подбородок дрогнул. — Гвен, никогда, даже в шутку не говори никому такого! Ты… не должна понимать подобные вещи. Это нельзя и неправильно, — он взял её лицо в ладони и очень требовательно посмотрел в её светлые ясные глаза. — Я никому не позволю так говорить о тебе — даже тебе самой, — сказал он очень твёрдо. — Я с самого начала знал, что родители не примут тебя — и это их право, конечно, но если они хотят жить одни — значит, будут одни.

— Ты не можешь… Не должен тоже, — она даже побледнела.

— Отец выставил меня из дома, — он усмехнулся. — Сказал, если я женюсь на тебе, то могу больше не приходить. Значит, у наших детей будет только один дедушка и одна бабушка, — пожал он плечами. — И это к лучшему. Давно следовало поставить все точки над i. Гвен, — он покачал головой, стирая большими пальцами навернувшиеся на её глаза слёзы. — Маленькая моя леди… здесь не о чем плакать. Мой отец… да, в общем, и мать — очень жёсткие люди. Неплохие — но жёсткие. И, — он всё же слегка запнулся, — трусливые одновременно. Твой Кристиан честнее и смелее их в сотню раз. Хотя мне с ним тоже очень непросто, — он улыбнулся, — но я уверен, что мы сумеем договориться, потому что оба хотим этого и оба любим тебя. А мои родители договариваться не станут. И единственное, что меня сейчас серьёзно волнует — что отец вполне может тебя где-нибудь встретить, да хоть бы в архив прийти, и…

— И что? — всхлипнув, спросила она. — Убьёт меня?

— Что ты, — он почти рассмеялся. — Нет, конечно же. Но может наговорить тебе много очень неприятных вещей. Оскорбить… Вряд ли, я полагаю, ударить — но пригрозить. Обещай, что расскажешь мне, если это случится. Мне, а не Кристиану. Не потому, что я не хочу, чтобы он тебя защищал, — быстро сказал он, предвосхищая её возражения. — Потому что мой отец — аврор, и аврор неплохой. И я просто боюсь того, на что он может пойти, если Кристиан за тебя вступится. А мне он не сделает ничего. Обещаешь?

— Мне не важно, что он мне скажет, — не слишком уверено сказала Гвеннит. — Я… я пойму и…

— Ты не должна понимать. Просто не слушай его — уходи. А лучше зови меня, — он протянул ей зеркальце. — Это обычное зеркало, к сожалению, волшебного я не нашёл, но оно зачаровано — на нём Протеевы чары. Я пойму, что ты зовёшь меня — просто напиши на стекле пальцем, где ты, и я увижу. Пожалуйста, обещай мне. Я не назвал родителям твоего имени, но отец узнает, конечно. Я не дам ему обижать тебя.

Гвеннит вдруг расплакалась, обняв его за шею и уткнувшись лицом в плечо — Арвид, не понимая причины этих слёз, какое-то время молча обнимал и гладил её по голове и плечам, потом спросил всё-таки очень ласково:

— Что ты так плачешь, родная? Что такое?

— Я не хочу, чтобы ты из-за меня ссорился с родителями, — сквозь слёзы проговорила она. — Ты же у них один…

— Я не ссорился с ними, — возразил Арвид. — Они всегда могут вернуться, если захотят. Я приму их. Это их выбор, не мой.

— Они просто боятся за тебя, и…

— Они не считают тебя человеком, Гвен, — холодно и сурово проговорил он. — И пока это так, здесь нечего обсуждать. Всё, — он крепко прижал её к себе. — Ты обещаешь, что позовёшь меня, если что?

— Обещаю, — кивнула она, перестав, наконец, плакать, но головы так и не поднимая.

— Спасибо, — он прижался к ней щекой. — Моя маленькая прекрасная леди…

— Гвен!

Гвеннит обернулась удивлённо — её много кто мог окликнуть здесь, в Лютном, но голос был детский, а детей она, вроде, не знала… наверное, дитя кого-нибудь из знакомых — и с недоумением уставилась на девочку лет десяти, робко жавшуюся к стене одного из домов. Её личико показалось ей смутно знакомым, но никаких ассоциаций не вызвало — впрочем, Гвеннит всегда плохо запоминала лица. Она посмотрела на часы: Скабиор не станет её ждать, если она опоздает, и просто уйдёт без неё, ну и обидится потом, конечно — но дело было даже не обиде, а в том, что ей самой хотелось пойти с ним, она предупредила уже и Арвида, и все дела пораньше закончила…

— Ты мне? — уточнила она, подходя поближе и оглядываясь. Лютный — не лучшее место для маленьких девочек, тем более, так чисто и аккуратно одетых... Что она здесь забыла? Заблудилась, что ли? Или шутит так кто-то?

— Тебе, — улыбнулась радостно девочка. — Привет. Я искала тебя, очень, а пока все сейчас сидят у Фортескью, я увидела, как ты свернула сюда и улизнула, и…

— Иви?!

Она узнала младшую сестру не по лицу — а по запаху: лица она забывала быстро, а самую младшую видела так давно, что толком не могла вспомнить, сколько уже прошло лет, но запахи она запоминала раз и навсегда, и никогда в них не ошибалась.

— Ты что здесь делаешь? Ты как вообще попала сюда?! — ахнула Гвеннит, подбегая к ней и загораживая собой от взглядов появившейся в конце улицы нетрезвой компании. Она-то сама всё равно была здесь своей, да и случись что — могла себя защитить, но маленькая девочка, у которой даже палочки нету… наверное. Или есть? Сколько ей уже?

— Я же говорю: мы пришли к Фортескью и ели мороженое, и я увидела тебя, сказала, что я в туалет и побежала за тобой… Я скучаю, — Иви доверчиво улыбнулась и обняла стоящую рядом сестру. — Ты совсем никогда больше к нам не придёшь, да?

— Я же прихожу, — растерянно и раздражённо сказала Гвеннит, не зная, что ей делать.

— А я не видела, — возразила Иви. — Когда ты приходишь?

— Иногда. Тебе нельзя быть здесь, — Гвеннит почти что с отчаянием посмотрела на часы и схватила девочку за руку. — Родители тебя потеряли уже и с ума сходят… не дай Хель, авроров притащат. Идём быстро.

— Я не хочу! — заупрямилась девочка. — И кто это — Хель?

— Богиня мёртвых. Идём, говорю! — дёрнула она сестру за руку. — У меня времени нет сейчас совсем, я занята, — она потащила её за собой. — Я зайду. Потом. Ну, идём же! — умоляюще проговорила она, поглядев на часы.

— Я скучаю по тебе, — дрожащим голосом повторила Иви — её большущие серые глаза наполнились слезами. — А ты?

— А я нет, — рассержено ответила Гвеннит, вновь дёргая её за руку. — Идём же, говорю! Ты вообще меня не должна помнить…

— А я помню! — она вырвала руку и закричала, плача: — А я помню тебя! Я скучала, а так ждала, а ты, ты…

Она развернулась вдруг и побежала прочь — к сожалению, в сторону от выхода на Диагон-элле, и Гвеннит ничего не осталось, кроме как броситься вслед за ней. Однако та бежала так быстро, что Гвеннит никак не удавалось её догнать, а про палочку она вспомнила далеко не сразу, но потом, наконец, вытащила её и кинула в сестру Ступефаем. Девочка упала на грязные булыжники мостовой, Гвеннит подошла, сняла заклинание, подняла Иви за воротник… и услышала сзади удивлённый знакомый голос:

— Кто это тут у нас?

— Крис, прости, пожалуйста! — воскликнула она, поворачиваясь, но не выпуская из рук воротник детской куртки. — Я бы пришла вовремя, но это… Это моя младшая сестра, я сейчас отведу её назад, и…

— Я искала тебя! — всхлипнула Иви. — Всегда, когда мы бывали на Диагон-элле! А ты…

— Ты искала её? — ласково спросил Скабиор, подходя ближе и, наклонившись к лицу девочки, достал платок и очень знакомым Гвеннит жестом стёр слёзы. — Как тебя зовут?

— Иви, — девочка застеснялась и отступила назад, глядя на него исподлобья.

— Ты её сестра?

— Да. Только она сказала, что совсем не соскучилась…

— Она пошутила, — ласково улыбнулся он. — Ты просто её напугала, малышка, вот и всё.

— Почему напугала? — округлила глаза Иви.

— Потому что здесь очень страшное место, — таинственно улыбаясь, пояснил он. — И маленьким девочкам быть здесь очень опасно.

— Мама тоже ругается, когда пугается за меня, — подумав, кивнула Иви и спросила Гвеннит, — ты поэтому так сказала?

— Гвен? — спросил Скабиор, переводя на неё взгляд — очень внимательный и неприятный взгляд, надо сказать.

— Ну да, — она кивнула, непонимающе на него глядя.

— А теперь извини нас, — попросил у девочки Скабиор, — но нам надо поговорить.

Он наложил на них с Гвеннит заглушающие чары — и сказал очень резко:

— Ты что творишь? А?

— Я? — совершенно растерялась Гвеннит. — Я вообще не знала, что она… Я не видела её! Не видела, что она идёт за мной… Крис, честное слово, я…

— Хочешь её тоже предать?

— Предать?! Крис, она…

— Ей сколько лет было, когда всё случилось?

— Пять, — тихо проговорила Гвеннит.

— Ты всерьёз говоришь о предательстве пятилетнего ребёнка? Ты в своём уме?

— Крис…

— У тебя очень преданная и храбрая сестра, — решительно сказал он.

— Я не знаю её! Я же не видела её почти все эти годы и…

— Вот и повидайся. Отведи её к родителям и поговори с ними, наконец, по-человечески. Хватит уже воевать-то — тебе скоро самой выходить замуж.

— Не хочу я…

— Гвен, — он крайне неприятно заулыбался, повернувшись при этом спиной к Иви. — Тебе не кажется, что пора уже вырасти? Самой не надоело пережевывать эти свои старые обиды?

— Крис, — изумлённо выдохнула она, — но ты же сам всегда говорил…

— Говорил, — поморщился он, — и нечего постоянно напоминать мне о том, каким я был идиотом. Я тебе уже говорил: я был неправ. Изволь теперь исправлять то, что мы с тобой натворили. Я тебя не прошу любить их, но общаться нужно. Хотя бы начать.

— Они мне чужие, Крис, — покачала головой Гвеннит. — Я… я не злюсь больше. Они мне просто чужие.

— Скверно, — он снова скривился. — Давай исправляй эту нелепую ситуацию. Иди с ней к ним.

— Я хотела пойти с тобой… Ты же мне обещал!

— После придёшь. Я выйду сюда через час. И потом — ещё через час. Иди.

— Вы оба, как сговорились, — пробурчала она себе под нос, сдаваясь. — Что ты, что Ари…

— Вот видишь, — кивнул Скабиор. — Мужа надо слушаться. Даже будущего. Иди давай.

— Ладно, — она глубоко вздохнула. — Я вернусь через час.

— Возвращайся, — он кивнул, снял заглушающие чары, улыбнулся Иви и сказал ей: — Никогда сюда больше не приходи, хорошо? Обещаешь?

— Я Гвен искала, — кивнула девочка. — А почему сюда нельзя приходить?

— Потому что здесь очень опасно… для людей, — он опять улыбнулся. — Ты ей лучше просто письма пиши.

— Я писала, — вздохнула Иви. — Но она не отвечает…

— Теперь ответит, — пообещал Скабиор. — А ещё она в министерстве работает, — Гвеннит бросила на него сердитый, почти яростный взгляд, но он совершенно его проигнорировал и добавил: — Можешь туда приходить. Там безопасно.

— А вы её друг? — спросила с любопытством Иви. — А как вас зовут?

— Сложный вопрос, — улыбнулся он и, помахав ей рукой, чмокнул растерянную и злую Гвеннит в щёку, развернулся и пошёл прочь, быстро скрывшись за одной из дверей.

— Ну пойдём, — вздохнула девушка, беря сестру за руку и разглядывая её со смесью досады и любопытства. — Хорошо, если хочешь, можешь писать мне. Только нечасто. Раз в месяц. Ты уже идёшь в школу в этом году, да?

— Да, — Иви заулыбалась. — Но это ещё так нескоро…

— Успеешь, — сказала Гвеннит, шагая так быстро, что Иви едва за ней поспевала. В таком темпе они очень быстро вышли на Диагон-элле и почти пробежали мимо магазинов, мимо небольшой бригады укладывающих брусчатку людей, осуждённых по самым разным статьям, но отбывающих наказание по тому же закону, что недавно и Скабиор, однако уже не привлекавших к себе особенного внимания (потому что, одно дело первый такой осуждённый, к тому же оборотень, да ещё и бывший егерь! — и совсем другое — обычные мелкие воры, на которых и глядеть-то неинтересно) — и, подходя к кафе Фортескью, застали там некоторое волнение.

— Мам, вон она! — услышала Гвеннит крик Хэзер — самой старшей сестры.

— Идём! — Иви вцепилась в руку Гвеннит. — Гвен, пожалуйста, идём к ним! Все так обрадуются!

— Сомневаюсь, — пробурчала девушка, но пошла — обещала же…

При её появлении все замолчали. Гвеннит глубоко-глубоко вздохнула и проговорила как можно более равнодушным тоном:

— Вы бы получше за ней следили. Я её в Лютном встретила. Это плохое место для маленьких девочек — даже днём.

— А что там делала ты? — спросила её мать, прижимая к себе Иви, но глядя, не отрываясь, на Гвеннит.

— Я там шла по делам. Я там часто бываю, мама, — она вскинула подбородок. — Но мне можно. А вам туда хода нет.

— Садись с нами, — улыбнувшись то ли виновато, то ли суетливо, то ли заискивающе, произнесла её мать. — Гвен, пожалуйста… Посиди с нами. Хотя бы немного. Мы тебя так давно не видели…

— Недолго, — сказала Гвеннит — и в самом деле присела за их стол. Иви немедленно придвинула свой стул вплотную к её и уселась рядом, прижавшись к старшей сестре и обхватив её руку своими. Гвеннит было очень неловко — из-за всего: и из-за этой непонятной и неуместной радости, и из-за того, что они все смотрели на неё с непонятным ожиданием, и потому, что она понятия не имела, как и о чём теперь с ними говорить.

Беседа не клеилась… Её пытались расспрашивать — Гвеннит отвечала отрывочно и скованно, потом спрашивала что-то сама — ей рассказывали новости с каким-то неестественным энтузиазмом… А потом она вдруг увидела Скабиора, с очень странным выражением лица стоявшего на другой стороны улицы почти что напротив кафе. Увидев, что она заметила его, он поманил её — она просияла, быстренько попрощалась со всеми и выбежала на улицу, на которой его уже не было. Вернее, он был, но быстро удалялся по направлению к Лютному, и Гвеннит побежала за ним.

Свернув в одну из подворотен, он остановился, поджидая её, поймал в объятья, как очень любил делать с ней, и спросил насмешливо:

— Что, не выходит?

— С родителями разговаривать? Нет, — улыбнулась она. — Я говорила тебе: мы друг другу чужие…

Он вздохнул почему-то и сказал очень терпеливо:

— Ты не туда смотришь. Ты видела их глаза, заметила, какие они на тебя взгляды бросали?

— Взгляды как взгляды… Смотрели, как на зверька в клетке.

— Балда ты, — сказал он неожиданно грустно. Коснулся носом её макушки, прошептал: — Ладно… сделаем по-другому.

— Почему ты так хочешь, чтобы я с ними общалась? — спросила она удивлённо. — Ты давно там стоял?

— С самого начала. А почему… Гвен, — он обнял её за плечи и повёл по улице. — Я ведь сяду однажды уже по-настоящему. Вопрос времени, ты же понимаешь?

— Нет, — она побледнела и замотала головой, замедляя шаг. — Нет, Крис, нет!

— Да, — он настойчивее потащил её за собой. — И тогда ты останешься одна. А я этого не хочу. Ты не одиночка, Гвен — тебе нужна стая.

— У меня есть Ари, — сказала она, глядя на него полными слёз глазами.

— Есть. Но он тоже один. А их много. И я хочу, чтобы они тоже у тебя были. А предательство… Ну, что предательство. Мало ли, — пожал он плечами. — Все предают. Что ж теперь… Ты вот тоже в каком-то смысле сестру предала.

— Я?! — она даже остановилась, задохнувшись от возмущения.

— Ты, — усмехнулся он. — Хотя тебя нельзя за это винить.

— Я не, — начала она громко, но он прижал к её губам указательный палец.

— Тихо. Я сказал: винить тебя за это нельзя. Но факт: ты её бросила. И не только её… там, вроде, ещё кто-то есть младший?

— Крис! — от неожиданности, возмущения и обиды она заплакала, мотая головой и не находя правильных слов, чтобы возразить толком — и он не выдержал, притянул её к себе, обнял и, целуя в макушку, сказал:

— Я к тому, что сложно сказать, где тут предательство, а где нет. Они растерялись тогда, я думаю. А я был неправ, когда говорил тебе всю эту пафосную ерунду. Ну всё, прекращай плакать — после поговорим.

Но она плакала — святая Моргана, где она всё-таки берёт столько слёз? — и они довольно долго стояли в этой мордредовой подворотне, где прохожие принимали их за очередную парочку.

* * *

А пока они обнимались, в Департамент Магического правопорядка сова принесла большой плотный конверт, в котором, написанное на самом дорогом пергаменте идеальнейшим почерком, содержалось следующее заявление:

Начальнику Департамента Магического Правопорядка мадам Гестии Джонс.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Некоторое время назад нам стало известно, что один из прямых инициаторов нападения в 1998 году на господ Крюкохвата и Кровняка, в результате которого первый получил множественные переломы нижних конечностей, а второй — травмы головы, несовместимые с жизнью, следствием которых стала его преждевременная и, по всей видимости, болезненная кончина, жив и опознан одним из пострадавших, а именно, господином Крюкохватом. Поскольку нападавший был, без всяких сомнений, опознан, мы требуем проведения в отношении него дополнительного расследования и наказания.

Мы готовы предоставить все необходимые материалы и воспоминания.

Старший уполномоченный представитель Братства Гоблинов и Совета Кланов

Бродрик Косой.

1 декабря 2014 г.

Ниже следовали официальная вычурная печать и подписи самых уважаемых гоблинов Британии — начиная с директора банка Гринготтс, почтенного Рагнока Косолапого и самого пострадавшего, Крюкохвата.

Дней через десять после описываемых событий утро Гермионы Уизли началось с обычной планёрки у Гестии Джонс — возглавившей Департамент Правопорядка в тяжелый послевоенный год и успешно совмещавшую высокий пост с занимательной личной жизнью, по некоторым неподтвержденным слухам непосредственно на рабочем месте — её прямой начальницы и человека, научившего её очень и очень многому. Однако помимо обычно участвовавших в ней заместителей Джонс и начальников секторов Отдела — среди которых был Артур Уизли (когда-то поддавшийся на уговоры Кингсли возглавить Сектор борьбы с неправомерным использованием магии и до сих пор тащивший на себе нелёгкое бремя обеспечения Статута секретности, которое не оставляло ему времени на любимый гараж), практически не меняющийся год от года, разве что лысеющий всё сильнее, да то обзаводящийся небольшой бородкой, то отращивающий усы, чтобы порадовать внуков, то сбривающий всё это начисто — как в данный момент. Но вот, что выбивалось из привычного хода вещей — то, что на сей раз в кабинете почему-то оказался, во-первых, глава Юридического департамента Энди Кармайкл — пополневший, погрузневший со школьных времён — и парадоксальным образом из-за этого похорошевший, видимо, он был из тех редких людей, которым идёт умеренная полнота — и, во-вторых, командир ударного отряда ДМП Малькольм Бэддок — чем-то неуловимо похожий на своего приятеля Причарда, такой же щёголь, но предпочитающий костюмам мантии и чуть ли не ежедневно меняющий серьгу, что носил в правом ухе, выбирая что-нибудь яркое и необычное: сегодня, например, это была ярко-зелёная птичка с красными крылышками, гармонировавшая с зелёной же бархатной мантией, отделанной по подолу и манжетам алым шитьем. Гестия — плотная, но сохранившая при этом фигуру, дама с прекрасным цветом ухоженного лица и с проседью в тёмных коротко стриженных волосах — по своему обыкновению, слегка опоздала — а когда вошла, глянула на миссис Уизли так, что Гермиона на миг вспомнила давно почившего профессора Снейпа.

— Ознакомьтесь, — сухо сказала она вместо приветствия, раздавая всем копии какой-то официальной переписки.

Гермиона начала читать — и почувствовала, как краска заливает её щёки. Прав был Дин… Сто раз прав — а она идиотка. Однако что же делать-то теперь?

Она с тоской перебирала письма: вот первое, заявление и требование расследования.

Вот ответ на него — на официальном бланке министерства, сухой и официальный:

«В ответ на ваше заявление, зарегистрированное за номером 2945678-09 доводим до вашего сведения, что решением Визенгамота от 12 мая 2008 года все егеря были амнистированы, и никто из них не может быть привлечён за подобную деятельность. С уважением...» — далее следовал обычный набор должностных регалий и подпись кого-то из высших чиновников.

Следующее письмо от Братства Гоблинов было уже адресовано непосредственно министру:

«…поскольку в сферу деятельности так называемых егерей входил поиск магглорождённых волшебников, а убитого ими — мы готовы допустить, что при сопротивлении — господина Кровняка причислить к оным никоим образом невозможно, в данном случае имело место явное превышение полномочий…»

Ответ — на сей раз из офиса самого министра — сводился к тому, что «…следовательно, оную смерть можно признать самообороной или же допустимым превышением возложенных на егерей обязанностей, и посему ваше прошение никак не может быть удовлетворено…»

Братство Гоблинов, однако, оказалось весьма настойчивым — следующее письмо, вновь адресованное министру, гласило, в частности: «…как нам известно, в обязанности так называемых егерей входила доставка пойманных ими магглорождённых волшебников для разбирательства в Министерство Магии, однако же в данном случае господин Крюкохват был, вопреки действующим в тот момент законам, доставлен в частный особняк, принадлежащим мистеру Люциусу Малфою. Таким образом, можно предположить, что егеря под руководством господина Фенрира Грейбека (ныне покойного) и при пособничестве мистера Кристиана Г. Винда действовали в данном конкретном случае, как частные лица — а следовательно, их действия в целом и действия означенного мистера Винда в частности никак не попадают под закон об амнистии и должны рассматриваться отдельно и по всей строгости существующего закона…»

Ответ — от секретаря министра — на сей раз выглядел почти откровенной отпиской: «…если бы это было так, и в действиях мистера К. Г. Винда было бы что-то ещё, помимо исполнения им его непосредственных должностных обязанностей егеря, на последнем процессе над вышеозначенным господином приговор был бы совершенно иным; предположение о столь грубой ошибке уважаемого Визенгамота, безусловно, совершенно абсурдно и не может быть рассмотрено хоть сколько-нибудь серьёзно…»

Следующее письмо Братства Гоблинов вновь было адресовано самому министру и содержало уже недвусмысленные обвинения в сознательном ущемлении прав гоблинов — однако никакого министерского ответа на него не было, а была записка от того же секретаря, адресованная уже Гестии Джонс с явно раздражённым требованием разобраться уже, наконец, и поставить точку в этой идиотской истории.

Так что, ответ гоблины получили уже от Департамента Правопорядка, за авторством секретаря самой Гестии: «…доводим до вашего сведения, что для того, чтобы поднять дело из архива, вам следует обратиться в аврорат, который вёл это дело, и подождать, пока они изыщут возможности и ресурсы…»

Терпения и упрямства гоблинам было, однако, не занимать — посему в ответ на это последовало обстоятельное заявление уже в аврорат с подробным описанием всей истории и требованием поднять дело и возобновить расследование. Аврорат, однако, тоже оказался совсем не беззубым, и радостно отписал, что «…поскольку означенный господин К. Г. Винд является оборотнем, все материалы по нему следует запрашивать только через отдел по защите оборотней».

Далее следовало почти такое же письмо от Братства в указанный отдел — и вежливый ответ, что, поскольку господин Винд не обращался к ним за защитой, материалы по нему, очевидно, следует запрашивать в отделе по учёту и контролю магических тварей… который, в свою очередь, на обращение гоблинов очень пространно отвечал, что они занимаются непосредственно учётом, и да — у них в реестре такой господин значится, однако всё, что связано с правонарушениями их подопечных, входит в компетенцию аврората, а посему Братству, бесспорно, следует обратиться туда.

Подождав, пока все участники ознакомятся с этим образцом волшебной британской бюрократии, Гестия Джонс весьма сурово посмотрела на свою заместительницу и поинтересовалась у неё:

— Мадам Уизли, раз уж вы заварили эту, несомненно, важную кашу, то жду комментариев непосредственно от вас.

— Для того, чтобы провести законопроект о принудительных общественных работах, выдался, наконец, случай, который, на мой взгляд, нельзя было упускать, — начала Гермиона. — Моя ошибка состояла в том, что подобные риски не были учтены и заранее нейтрализованы или исключены. И поскольку вина за произошедшее, безусловно, лежит на мне, я готова взять на себя ответственность за всё происходящее и заняться разрешением сложившейся ситуации.

— Непременно займётесь, — кивнула Гестия, а Артур Уизли бросил на невестку взгляд, полный сочувствия и поддержки, на это она всегда могла рассчитывать с его стороны.

— Могу я узнать официальную позицию министерства? — почти официально поинтересовалась Гермиона, вызвав этим смешок у своей начальницы:

— Позицию министерства мы все читали: разберитесь и пусть эти зелёные успокоятся.

— Знаете, коллеги, мне кажется, что выход из данной ситуации находится там же, где, собственно, вход. Они же пишут непосредственно нам, — подал, наконец, голос Энди Кармайкл. — Если память моя меня не подводит — а она не подводит, я полагаю — то первое заявление было подано напрямую сюда, в ДМП, однако по соглашению 1811 года подобные заявления должны подаваться через управление по связям с гоблинами. Обычно эту формальность мы опускаем, однако постановления-то никто не отменял. Следовательно, де факто, вся предыдущая переписка просто не может быть принята нами к рассмотрению по всей форме, — сообщил он присутствующим с явным удовольствием и обратился уже непосредственно к Гермионе: — Так что, мадам Уизли, смело сообщайте им эту потрясающую новость — и пусть начинают всё заново.

— Правильно, — кивнул Малькольм Бэддок, командир бойцов ДМП. — А то Рождество на носу — а тут такое. А вообще, отправили бы этого Винда в Азкабан — и закончили год спокойно, — добавил он с мечтательным вздохом — и рассмеялся в ответ на возмущённые взгляды Джонс и Гермионы. — А то с этой юридической волокитой всё праздничное настроение книззлу под хвост… А гоблинов можно было бы перевешать на ёлках — они как раз тоже зелёные, но на пару тонов светлее, очень стильно бы получилось.

— Тебе всё зелёное стильно, — хмыкнул Кармайкл. — Прямо детские комплексы какие-то неизжитые.

— Мы, слизеринцы, всегда верны цветам своего факультета, — кивнул Бэддок.

— Довольно, — спрятав улыбку, оборвала их вечную пикировку Гестия. — Мадам Уизли, я надеюсь на вас. И действительно, давайте уже год заканчивать, — добавила она уже неформально. — Утешьте их там как-нибудь.

* * *

И она их «утешила» — как могла (хотя лично её этот термин искренне возмутил — потому что она превосходно понимала позицию гоблинов, на самом-то деле, и в других обстоятельствах скорее была бы на их стороне, но сейчас следовало всеми средствами спасать новый закон, а значит, допускать нового процесса над мистером Виндом было никак нельзя): написав очень вежливое и даже почти неформальное письмо с выражением искреннего сожаления о нарушении процедуры и почти с просьбой написать заявление заново и подать его на сей раз по всей форме, через Управление по связям с гоблинами.

Переписка эта тянулась ещё какое-то время — и вынудила, в конце концов, Гермиону сделать то, что она больше всего в своей работе ненавидела: создать Специальный Комитет для работы над этой проблемой. Ужасно злясь на саму себя, она саркастично обозвала его «Специальным Комитетом по решению межведомственных проблем», скрупулёзно сохраняя даже отвергнутые черновики собственных ответов — ибо предполагала, что со временем набьёт руку и сможет создать шаблоны, пользуясь которыми, можно будет давать практически любые отписки. Конечно, это очень нехорошо — но раз уж с ней всё равно случилось такое, не пропадать же её страданиям втуне!

А вскоре в очень дорого обставленном кабинете в одном из тех мест, куда волшебникам ходу не было, в мягких удобных креслах вокруг большого овального стола собрались гоблины. Очень серьёзные и занятые гоблины — которые, однако, нашли время для этой встречи. Некоторые из них с отвращением разглядывали нелепые, немного помятые отписки из аврората, коих набралось уже предостаточно, другие с неменьшей неприязнью разглядывали серьёзные пергаменты из министерства или ДМП.

Разговор шёл о том, что проблему нужно всё-таки как-то решать, однако провоцировать волшебников сейчас, когда пренеприятнейшие события девяносто девятого, наконец, улеглись и забылись, и вступать в открытую конфронтацию у них просто нет никакого права, ибо в данный момент билль о правах гоблинов, бесспорно, в приоритете. Однако и с этим Скабиором делать что-то необходимо — хотя бы для того, чтобы наиболее радикально настроенные гоблины не сорвали очередные переговоры каким-нибудь нелепым поджиганием маггловских почтовых ящиков.

— Чушь все эти ваши бумажки! — хрипловато проговорил Ходрод Мозолистая Рука, представлявший здесь самое радикальное крыло гоблинов. — Волшебниками была пролита гоблинская кровь — и наказания до сих пор никто не понёс. И, видно, не понесёт, — он с презрением кинул один из ответов ДМП на стол.

— Я понимаю твоё возмущение, — терпеливо кивнул Бродрик Косой. — Но при всём уважении к памяти Кровняка…

— Уважении, — передразнил его Ходрод. — У него остались сыновья и племянники, не говоря уж о жене — что я отвечу им?

— Я понимаю, — с ещё большим терпением проговорил Бродрик. — Однако мы должны учитывать и нынешнюю политическую ситуацию, когда переговоры вышли наконец на новый уровень…

— Предлагаешь на ситуацию нынешнюю сослаться? — недобро поинтересовался Ходрод.

— Господа, — подал, наконец, голос Рагнок — глава Гринготтса на встречу слегка опоздал, но уже начинал раздражаться её длительностью. — Не стоит рубить сплеча и спешить. Мы здесь все понимаем, что если для нас это вопрос чести, то для них сейчас это очередные игры в борьбе за власть — вы слышали, Азкабан для воров и убийц сейчас слишком жесток, теперь они мостят улицы.

— И ты говоришь о чести! — почти перебил его Ходрод. — Кланы требуют справедливости! — он хлопнул раскрытой ладонью о стол. — Его голове место на острие копья! И мы…

— Кланы в своём праве, — кивнул Рагнок, обведя задумчивым взглядом всех собравшихся за столом. — Однако, вспоминая о головах — твоя, почтенный Ходрод, нам в прошлый раз обошлась по цене дракона. Не так ли, Крюкохват? — он кинул взгляд на сидящего молча гоблина. — А твоя поспешная инициатива стоила нам репутации. Я повторяю — мы не будем спешить и дергать спящую мантикору за уши. Если не выходит решить этот вопрос официально, по закону людей — значит, следует изыскать какие-нибудь иные способы. В конце концов, не существует такой проблемы, которая не имела бы решения, верно?

* * *

А главный виновник всего этого преспокойно проводил время в любимой своей "Белой Виверне", дававшей ему приют в самые неспокойные дни, и никак не мог избавиться от икоты, которая в последнее время почему-то постоянно к нему привязывалась. Правда, на сей раз её перебило изумление от брошенного кем-то мимоходом в общем галдеже:

— Да Поттер же попросту утопил Тёмного Лорда! Тот в Чёрном озере и утоп — оттого оно теперь Чёрным и прозывается же! Мне дядя рассказывал — он же там рядом живёт, в самом Хогсмиде! Кому и знать, как не ему!

Скабиор, уже пьяный изрядно, только головой помотал и, подивившись богатству фантазии человеческой, в очередной раз выпил.

Арвид Долиш и вправду прекрасно знал своего отца — однако даже он не смог представить того, что произошло через пару недель, за которые Джон изучил Гвеннит так хорошо, что вполне мог бы написать её подробную биографию. Узнал и про то, как и когда её обратили, и про её родителей, мужественно не оставивших свою дочь в беде… Джон запретил себе думать о том, каково это — когда твой ребёнок становится одержим в одночасье такой вот тварью, попросту запретил — и больше не думал. Узнал и про Скабиора… и в первый момент был, несмотря на весь свой жизненный опыт и определённый цинизм, шокирован. Потому что помнил его — очень хорошо помнил и знал, ещё со времён войны, да и недавний приговор, взбудораживший всех, как раз про него напомнил. Жаль, что то полнолуние пришлось не на его дежурство… В первый момент Джон даже почувствовал облегчение, решив, что Арвид просто не знает о том, с кем общается его предполагаемая невеста — а узнав, конечно же, поговорит с ней, всё выяснит… и не сможет, просто не сможет её не оставить. Однако его ждало разочарование: поскольку он теперь практически следовал по пятам за мисс Уитби, он очень быстро для себя обнаружил, что его сын уже в курсе — и, похоже, ничего не имеет против. Совсем эта девица задурила ему голову…

И что же это за год такой отвратительный? Он ещё не закончился, а у них уже нападений оборотней больше, чем за предыдущий — и это ведь только начало зимы. Нападений, убийств и обращений… Столько обращённых было разве что в довоенное время, при Грейбеке. Хотя нет, оборвал Джон сам себя, это он, конечно, преувеличил. И всё же, что-то они зачастили, особенно на юге Британии и в Уэльсе, к примеру, буквально в прошлое полнолуние было нападение в одной из деревень под Бристолем… А вместо того, чтобы ужесточить наказания, эта чокнутая дамочка Уизли протащила-таки свой закон об общественных работах — конечно, легко быть добренькой за чужой счёт! И ведь ради кого протащила, стерва! — он даже сплюнул в сердцах. Ради этого отвратительного ублюдка, который крутится рядом с невестой… девушкой его сына! А ведь Джон помнил его — помнил, скольких отловленных по лесам магглорождённых он лично сдал во время второй войны. Хотя не ему, конечно же, вспоминать об этом…

Он вообще не любил вспоминать то время. Сейчас никого это уже не интересовало, конечно — но он всегда считал, что авроры должны оставаться вне политики при любой власти и исполнять то, о чём давали присягу: Служить и Защищать. Вот он и служил и защищал... как умел и как требовали того в то время законы, которые вовсе не он принимал. Конечно, он понимал, что обвинение в краже магии стоит меньше кучи дракклового дерьма, но не он принимал законы — он следил за их соблюдением и просто служил. У него тогда был маленький сын, у него была занятая этим сыном жена — и, в конце концов, его мнение никогда никого не интересовало. Да он и не имел его толком… просто не думал, честно исполняя приказ.

А потом Поттер выиграл войну и в один момент из преступника стал героем, и был грандиозный праздник — и траур, последовавший за ним. Страну пришлось восстанавливать по кирпичику почти с нуля… Он знал, конечно, с того самого мига, как Кингсли вдруг занял кресло министра, знал, что служить дальше ему будет непросто — и что о повышении можно забыть, по всей видимости, навсегда. Хорошо, что хоть не уволили… Он ждал увольнения и раздумывал уже, что будет делать, оказавшись на улице — но нет, увольнений оказалось совсем немного, и аврората они почти не коснулись. Те, кто сел за сопротивление в Азкабан, вернулись, и теперь это они, что называется, заказывали музыку — и Джон подумал тогда, как ему повезло, что он сам никогда не рвался в начальники. Поначалу на него косо поглядывали, однако со временем работа взяла своё — а профессионалом он был отличным, да и волшебником не из худших, так что всё, вроде бы, вернулось на круги своя… И всё же осадок, мутный, словно в паршивом виски, остался — он так и не стал до конца своим тем, кто вернулся, да и многие молодые смотрели на него не то, чтобы с неприязнью, скорей, с осторожностью. Впрочем, приятели у него тоже остались — те же, что были прежде, и они иногда собирались выпить пива или чего-то покрепче, и, в целом, жизнь текла своим чередом.

Потом молодые начали делать карьеры — как тот же Причард, к примеру. Яркий, нахальный, он с самого начала, с самого первого своего патрулирования в той самой алой мантии (когда умудрился даже арестовать кого-то, причём совершенно по делу) обращал на себя внимание и не скрывал, что хочет взобраться наверх: сперва получить право самостоятельно вести расследования, а потом двинуться дальше и вырасти до начальника отдела. Про дальнейшее он тактично — или хитро, как посмотреть — молчал, понимая, конечно, что место главы всего аврората ждёт Гарри Поттера… а может, и в самом деле желая остановиться именно там, где сейчас и пребывал — и надо признать, что очень уж это место ему подходило. Когда-то Джон думал, что подчиняться мальчишке будет досадно и неприятно — но нет, как оказалось, если человек — профессионал, то возраст не так уж и важен. А Причард был профи, и аврорат был у него в крови — а ещё он прекрасно умел управлять людьми. Слизеринец, что с него взять — шутили над ним, и он весело соглашался и даже одно время демонстративно носил факультетский галстук. Он вообще любил пошутить — что над собой, что над кем-то, однако оскорбительной грани никогда не переходил сам и не позволял этого делать другим. И, в общем, работать с ним было легко — хотя Джон порой и не мог отогнать воспоминания о том, каким забавным он был, когда только появился в отделе.

Однако воспоминания воспоминаниями, а Джон изучил не только факты — он скрупулёзно выяснил всё о характере и привычках девушки. Проследил её ежедневный путь с точностью до пары ступенек, внимательно понаблюдал за подружками, даже с ее начальником побеседовал. И, наконец, сложив для себя из всех этих кусков головоломку по имени Гвеннит Уитби, отчётливо понял, что может предпринять по этому поводу.

…Гвеннит тогда только вышла из министерства — одна, потому что Арвид в последний момент был вынужден задержаться — и столкнулась с Джоном Долишем. Впервые.

— Мисс Уитби, — сказал он, крепко беря её под локоть. — Нам с вами нужно побеседовать. Но не здесь. Я полагаю своим долгом показать вам кое-что.

И прежде, чем она успела хоть что-то ответить, он аппарировал вместе с ней прямо в какой-то дом — судя по запаху, старый и давно уже не жилой. Он произнёс «Люмос максима», и комната, в которой они оказались, осветилась ярким белым светом: обычная гостиная, в которой, похоже, была серьёзная драка: мебель была перевёрнута, карнизы оборваны, а одна из штор разодрана в клочья… Джон Долиш повёл Гвеннит за собой, до боли сжимая её локоть — девушка была ему за это почти благодарна, потому что после аппарации голова у неё кружилась, хотя обычно она отлично её переносила. В доме было невероятно, нереально тихо — Гвеннит никогда не слышала такой тишины — и их шаги звучали здесь непристойно громко.

Они поднялись по лестнице, и остановились у дверного проёма с выбитой… нет — с разбитой в щепки дверью. Долиш втолкнул девушку внутрь и пошёл следом сам, освещая мощным Люмосом покрытое бурыми пятнами и брызгами помещение. Под ногами захрустело — Гвеннит глянула вниз и увидела, что пол усыпан мелкими осколками стекла, перемешанного с щепками, видимо, от двери. Кажется, в комнате жил когда-то ребёнок, наверное, мальчик: покрашенные в голубое стены с нарисованными корабликами и дельфинами, лёгкие белые занавески в синюю клетку — совершенно чистые, лишь на одной несколько темных брызг… Раскрытая детская книжка с картинками в углу — целая, бери и читай…

И — запах… В комнате стоял странный, едва уловимый железистый запах. Кровь. Гвеннит всегда её чуяла — начиная с чужих месячных и заканчивая порезанным вчера пальцем проходящей мимо женщины. Когда-то её это пугало, но после она привыкла и уже давно перестала замечать это… или же ей так казалось.

Здесь, в этой комнате, её пролилось до отвращения много.

— Смотрите, — жёстко сказал Долиш. — Это кровь, мисс Уитби. В этом доме когда-то жила семья — муж, жена и их маленький сын. Муж был оборотнем — и однажды забыл выпить зелье и убил их. Это детская. Смотрите очень внимательно, мисс, — он подвёл совершенно безвольную сейчас Гвеннит к обломкам детской кроватки. — Вот здесь было совершенно растерзанное тело двухлетнего мальчика, мисс — мы так и не сумели опознать его по лицу. А вот тут, — он указал на большое бурое пятно, — лежало то, что осталось от его жены, которая пыталась защитить сына. Прекрасный был человек, говорят, — усмехнулся он, — добрый, вежливый… Повесился в камере, когда узнал, что наделал. Но их-то было уже не вернуть. Вы понимаете, что рано или поздно на их месте будет Арвид? Все ошибаются. Всегда. Однажды у вас будет длинный день, мисс Уитби, — заговорил он мягко, — и вы вернетесь домой уставшей — с вами ведь уже наверняка бывало такое, верно? Привычно поднимитесь на самый верх, в свою уютную небольшую квартирку, откроете дверь, скинете обувь, повесите манию на крючок, а затем нальёте себе имбирного чая и пойдёте в постель — а тот заветный флакончик так и останется стоять на столе. Аконитовое пьётся семь дней — достаточно пропустить один или просто случайно ошибиться — и всё, — голос Джона звучал почти сочувственно и очень печально. — А когда луна покажется в небесах, вы станете зверем, но в этот раз, когда взойдет солнце, вы проснетесь, ощущая во рту дразнящий солоноватый привкус — и осознаете, что натворили. Как вы сможете с этим жить? В вас притаилось чудовище, мисс Уитби — а чудовищам не место рядом с людьми. Я ничего не имею против вас лично, — добавил он мягче, — но я не могу позволить вам однажды убить моего единственного сына.

— Убейте меня сейчас, — тихо проговорила Гвеннит, глядя на него пристально и серьёзно. — Я оборотень — вы аврор. Вам ничего не будет. Убейте меня. Пожалуйста.

— Я не убийца, — пожал он плечами. — Да и нет в этом никакой нужды. Оставьте моего сына в покое, найдите себе такого же оборотня — и живите с ним где-нибудь в безлюдном месте.

— Я люблю Ари, — прошептала она, даже не замечая, как назвала его.

— А если любите — уйдите, — жёстко проговорил Долиш. — Это лучшее, что вы можете сделать: обезопасить от себя своего любимого человека. Напишите ему письмо, — предложил он так, словно бы это только что пришло ему в голову, — попрощайтесь с ним — и уходите. Не место вам среди людей.

— Да, — прошептала она. — Да… Я напишу. Напишу.

Она развернулась и медленно пошла к выходу — и он не стал ей мешать, напротив, вежливо проводил до двери и даже предложил проводить, аппарировав вместе с ней, но она отказалась, а он не стал настаивать.

Он был действительно хорошим аврором, Джон Долиш. И прекрасно знал, когда нужно нажать — а когда остановиться. Вот сейчас следовало её отпустить — он и отпустил.

И оказался прав.

Потому что Гвеннит, аппарировав домой, и вправду написала письмо Арвиду, затем, не решившись сама его отнести и подсунуть под дверь, пошла на почту и отправила его совой. А потом вернулась на работу и попросила отпуск: и что-то было такое в выражении её лица, что её отпустили без звука. Она вернулась домой, собрала свои вещи — их оказалось совсем немного, большей частью одежда да книжки — и аппарировала в маленький домик на Оркнейских островах.

* * *

Тем же вечером плотный приземистый господин в длинном тёмном плаще с капюшоном, надежно скрывающим лицо, прошёл по Лютному, внимательно оглядываясь по сторонам, и свернул в одну из самых неприметных и тёмных его подворотен, где его ждал не слишком чисто одетый мужчина с испещрёнными шрамами лицом и руками. Господин перебросился с ним парой фраз и вложил ему в руку предмет, чрезвычайно напоминающий туго набитый кошель — а когда тот открыл его и наклонился, пытаясь разглядеть содержимое, навёл на него палочку и еле слышно проговорил «Обливиэйт». Постояв так пару секунд, он быстро ушёл по направлению к Диагон-элле, завернул за угол, смешался с толпой и скрылся в белоснежном здании с отполированными бронзовыми дверями, а его собеседник ещё долго стоял, с недоумением и радостью разглядывая невесть откуда взявшийся у него в руках кошелёк — а потом сунул его в карман и радостно зашагал в сторону «Белой Виверны».

А где-то в Уэльсе некий господин, развернув свою утреннюю газету, с удовлетворением покивал, читая эксклюзивный репортаж о том, что таинственный оборотень, похоже, теперь переместился в окрестности Бристоля. Скормив своему вомбату пару черешков сельдерея, он решил позволить себе лишнюю чашку кофе — ибо новости того стоили, давая надежду на то, что авроры, наконец-то, уберутся из его леса.

Скабиор, как ни странно, оказался дома — и чрезвычайно удивился в первый момент, увидев её. Уже стемнело, и комнатку освещал огонь в очаге и стоящая на столе масляная лампа — Гвеннит знала, та была зачарована, и не разбить её, ни пролить масло было нельзя. Она сама подарила её ему — это был первый её подарок, в ответ на кольцо, которое она так и носила всегда, не снимая. Гвеннит оставила чемодан у двери, молча подошла к нему, читавшему на кровати, и молча легла рядом, уткнувшись лицом ему в грудь.

— Что такое, Гвен? — он убрал книгу и обнял девушку, попытавшись заглянуть ей в лицо, однако у него ничего не вышло — и уже одно это было чрезвычайно, почти что пугающе странно. Всё, что он увидел — чрезвычайно бледную кожу и неестественно расширенные зрачки, придающие её лицу болезненное и почему-то затравленное выражение. — Гвен, — позвал он, оставив свои попытки и гладя её по голове. — Что стряслось, маленькая?

— Не отпускай меня никуда, — прошептала она. — Никогда.

— Ладно, — он встревожился по-настоящему. — Запереть тебя тут совсем? Навсегда? — пошутил он, но она кивнула:

— Да.

Она казалась ему словно бы замороженной — холоднее, чем была, когда он с ней познакомился, чем когда она однажды много часов ждала его на мосту… только холод этот на сей раз шёл изнутри, и поэтому был куда страшнее. От неё пахло… он задумался — нет, не страхом и не отчаянием даже, а каким-то смирением и… отвращением, что ли? Впрочем, страх тоже был — схожий с тем, что он почувствовал тогда на мосту, но куда более сильный. Даже не страх — ужас… Она и дышала иначе — очень поверхностно и часто, вдыхая воздух через приоткрытые пересохшие губы.

И было что-то ещё — чем-то ещё от неё пахло. Пылью, смертью… старой высохшей кровью. Он однажды случайно попал на старую, давно закрытую скотобойню — вот там пахло очень похоже. Но Гвеннит и скотобойня…

— Расскажи мне, что произошло, — попросил он очень ласково. — Скажи мне. Пожалуйста.

Но она молчала — и тогда он использовал то единственное средство, которое, как он знал, отлично развязывает языки: виски. К счастью, тот у него водился почти всегда, и сегодняшний день не стал исключением. Уговаривать её он не стал — просто взял бутылку, налил в чашку немного горячего чая, положил сахар, размешал, щедро долил виски, принёс Гвеннит и заставил выпить — практически залпом. Она почти не сопротивлялась — выпила и снова легла, а он снова смешал такой же напиток и снова её напоил — а потом сел рядом, взял её на руки, закутав в одеяло, и заговорил, сам не замечая, что легонько её укачивает, словно младенца:

— Я всё сделаю, как ты захочешь. Хочешь, чтобы я тебя запер тут — запросто. Только расскажи мне, пожалуйста, что стряслось.

— Я чудовище, — прошептала она, сжимаясь. — Убийца…

— Ты кого-то убила? — поразился он, прижимая её к себе и легонько целуя в висок. Сколько же в ней сейчас было тоски и холода... и как же это было на неё непохоже. — Когда ты успела? И с чего вдруг?

Она замотала головой:

— Нет… нет пока… никого… но убью… обязательно…

— Н-да? — с сомнением спросил он, чувствуя, как от скверного предчувствия дыбом встают волоски на затылке. — С чего такая уверенность? Тебе нагадал кто-то? — ни в какие гадания подобного рода он не верил — сам мог нагадать такое кому угодно вполне достоверно — но то он… Что же с ней такое случилось?

На самом деле, ему было совсем не до шуток — давно он не чувствовал себя таким собранным и серьёзным — Гвеннит нужно было как-то выводить их того жуткого состояния, в котором она пребывала, и ему казалось, что подобная манера разговора лучше всего подойдёт для этого.

— Я видела… Видела, как убивают оборотни, — она задрожала и вцепилась в его плечо с такой силой, что он едва не закричал — но сумел даже не дёрнуться.

— Где это ты умудрилась сегодня это пронаблюдать? — насмешливо поинтересовался он, слегка успокаиваясь и ощущая, как злость в нём начинает потихоньку перевешивать ужас. — До луны почти две недели. В тебе внезапно проснулся легилимент?

— Мне показали… место… он убил жену… и ребёнка… просто забыл про зелье… и убил… и я так тоже когда-нибудь сделаю…

— Что-то я сомневаюсь, что ты когда-нибудь умудришься убить собственную жену, — рассмеялся Скабиор, лихорадочно размышляя, кто же и почему мог так её напугать. И достаточно быстро приходя к весьма однозначному выводу — потому что, ну, а кому ещё это могло понадобиться, кроме одного человека. Или людей — если они с женой были вдвоём. Суки. Ладно… С ними потом разберёмся. Сейчас Гвен.

Которая тем временем руки разжала и смотрела, наконец, на него — недоумённо:

— Почему?

— Почему сомневаюсь в том, что ты сможешь убить собственную жену? — глумливо переспросил он. — Ну, у нас не приняты однополые браки… жить — живут, но вот, чтобы именно брак… да и тебе мальчики, вроде, нравятся…

Она вдруг рассмеялась — нервно и резко, и уже не сумела остановиться: так и смеялась сперва, а потом и расплакалась, разрыдалась, вжимаясь в него и слушая его уже ласковые и такие нужные сейчас слова. А когда у неё закончились силы, и истерика потихоньку угасла, он спросил её шёпотом:

— Ты с его отцом говорила? Это он тебе показал?

— Но он прав, — прошептала она устало. — Я и вправду могу это сделать. Я написала Арвиду, что ухожу… И на работу я не вернусь больше. Я отпуск взяла — но я не вернусь. Потому что он меня там найдёт — и я не смогу… если увижу его — не смогу уйти… Понимаешь?

— Конечно, — он начал тихонько расстёгивать её мантию. — Давай-ка ложись, — сказал он, раздевая её — Гвеннит не сопротивлялась, но и не помогала ничем, впрочем, его это вполне устраивало. — Ложись спать, — он откинул одеяло и уложил её, лёг сам рядом и крепко обнял девушку. — Засыпай. Завтра поговорим.

Он довольно долго лежал рядом с ней — ждал, пока она покрепче заснёт, слушал, как замедляется и становится всё более глубоким её дыхание, чувствовал, как, вздрагивая, расслабляется её тело, и когда понял, что спит она по-настоящему глубоко, тихо встал и сперва вскипятил чай, заварил его, подождал немного, а потом наложил на него стазис. Написал записку: «Я запер тебя, как ты и просила. Выпей чай, поешь и приберись здесь уже, наконец, пожалуйста. К.», раскидал по столу бумаги, а по всей комнате — свои вещи, вытащил пару угольков из очага, остудил их, кинул на пол, наступил — и прошёлся несколько раз по комнате, оставляя грязные следы: если Гвеннит проснётся до того, как он вернётся, ей может понадобиться какое-нибудь занятие, и он, как мог, ей его обеспечивал. Ну, а не захочет ничего делать — не станет… Но дать ей такую возможность он счёл необходимым.

Потом вышел из домика, тщательно запер дверь и зачаровал — уйдёт куда-нибудь, где её потом искать? — и аппарировал.

В Лондон.

Стемнело давным-давно. Был уже поздний вечер. Невежливо, разумеется — ну да, не до этикета. Он аппарировал к Совятне, поднялся наверх пешком и очень настойчиво постучал в дверь младшего Долиша. Дверь распахнулась мгновенно, и хозяин квартиры едва не сшиб его с ног — Скабиор отступил и, на всякий случай подняв согнутые в локтях руки вверх (мало ли, что придёт в голову этому юному аврору, по виду сейчас адекватным его не назовёшь) и сказал:

— Есть разговор. Впустишь?

— Где она? Что с ней случилось? — слегка задыхаясь, спросил тот, впрочем, делая шаг назад и этим приглашая его войти. Скабиор и вошёл — пришлось буквально втолкнуть хозяина внутрь — закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной и сказал:

— Она у меня. А вот, что случилось — вопрос куда более интересный.

— Если вы, — начал было Арвид, но Скабиор тут же его перебил:

— Нет, не я. Строго говоря, я не знаю, кто это сделал, хотя одна догадка у меня есть. А потому положи палочку вон туда, — он кивнул на письменный стол в комнате, — и возвращайся. Так говорить не буду.

Долиш нахмурился, но, как ни странно, подчинился — ушёл в комнату, выложил на стол свою волшебную палочку и вернулся, требовательно на него глядя.

— Кто-то перепугал Гвен до смерти, сводив её на экскурсию на место убийства одним из нас… кого-то. И внушив, что однажды она сама повторит этот сомнительный и неприятный опыт. Есть идея, кто бы это мог быть? — улыбнулся он почти невинно. И, в общем-то, ответ ему уже не потребовался — он получил его сразу же, даже не успев договорить: Арвид потемнел, вздохнул очень глубоко — и шагнул было в комнату, но Скабиор оказался быстрее: схватил его за руку и, глянув в глаза, потребовал:

— Это ждёт. Сперва Гвен. Изволь объясниться с ней прежде.

— Я… да, — он сглотнул и вдруг обессиленно оперся о стену — Скабиору показалось, что он сейчас упадёт, но нет: молодой человек отлично стоял на ногах, только был очень бледен.

— Шагай, — Скабиор подхватил его под руку и буквально заставил вернуться в комнату, где усадил в кресло. Оглянулся, вспомнил, что спиртного тут нет, выругался, взял стакан, налил туда воды и протянул молодому человеку. — До дна и залпом. И поговорим.

Он сел верхом на стул и смотрел пристально, как тот пьёт и как ставит трясущимися сейчас руками стакан на пол.

— Она спит сейчас, и проспит ещё какое-то время, — сказал Скабиор. — Я тебя отведу к ней — когда успокоишься.

— Я спокоен, — возразил Арвид. — Отведите меня сейчас. Пожалуйста.

— Чуть позже. Сперва разговор. Это не условие, — добавил он. — Но Гвен всё равно спит. А ты на эмоциях. Ответь мне на один вопрос, Арвид.

— Спрашивайте, — кивнул тот. Прижал к лицу всё ещё подрагивающие руки, замер так на пару секунд, потом открыл лицо и даже сумел улыбнуться. — Я отвечу.

— Сейчас, считай, обошлось — но ведь твой отец не уймётся. Что делать думаешь?

— Я разберусь, — не удивившись и даже не попытавшись возразить, сказал он. — Подобного никогда больше не повторится. Слово даю.

— Раз ты знаешь, как это предотвратить, — сказал Скабиор жёстко, — почему сразу не сделал?

— Я думал о нём лучше, — грустно ответил Арвид. — И ошибся. Больше не ошибусь. Не бойтесь, — он улыбнулся с непонятной сейчас теплотой и, вдруг подавшись вперёд, сжал его запястье и сказал тихо и очень серьёзно: — Какое же это счастье, что у неё есть вы.

От этого простого и короткого жеста, от этих искренних слов Скабиор вдруг смутился — дёрнулся, встал, сказал быстро:

— Ладно… Я поверю тебе. А теперь дай мне слово, что не станешь пытаться узнать, где это место… Где я живу. Я тебя приведу прямо в дом — ты не будешь пытаться выйти наружу. Аппарируешь потом прямо из дома.

— Я не стану следить за вами, — улыбнулся Арвид. — И искать ваше убежище тоже не буду. Так что, да — обещаю. И спасибо вам. У меня тоже есть просьба, — он вновь стал очень серьёзен.

— Ну попробуй, — усмехнулся Скабиор. — Только не зарывайся.

— Не вмешивайтесь в эту историю, — сказал Арвид. — Я сам всё улажу со своим отцом. Я понимаю, что вы в ярости сейчас и хотите как-нибудь отомстить ему — я понимаю вас, но очень прошу: не вмешивайтесь. Мой отец аврор — и аврор, к несчастью, хороший. Я не сомневаюсь, что вы не испугаетесь, — предупредил он его возможные возражения, — но что, если отец вас просто убьёт? А потом обвинит в нападении. Вы понимаете, что ему все поверят, учитывая, кто вы — и кто он? Будь бы вы Гвен родственником, всё было бы по-другому, но формально вы ей никто, к сожалению — и потому ни в какую предвзятость попросту не поверят, вы понимаете?

— Я понимаю, — кивнул Скабиор.

Он понимал, разумеется, но приятнее ему от этого понимания вовсе не становилось. Конечно же, он ей никто. И всегда будет никем.

Он прошёлся по комнате, подошёл к окну, глянул вниз: улица внизу была пуста, и окна в домах уже почти все погасли. Ночь…

— Обещайте мне, — настойчиво повторил Арвид. — Прошу вас. Пожалуйста.

— То, что ты говоришь, разумно, — уклончиво отозвался он. — Я тоже не идиот.

— Обещайте, — Арвид тоже встал, подошёл к нему и тоже выглянул на улицу. — Хотя бы ради Гвен. Она не простит себе, если с вами что-нибудь случится из-за неё. А скрыть не получится…

— Да знаю я, — досадливо дёрнул он плечом. — Думаешь, ты умнее других? — усмехнулся он. — Всё, пора. Идём к Гвен.

— Дайте мне слово.

— Ты идёшь или нет? — раздражённо спросил Скабиор.

— Я говорил с отцом, — помолчав, сказал Арвид. — Когда получил письмо. Разнёс весь отдел, — он улыбнулся слегка смущённо.

— Зачем? — изумился Скабиор. — Весь отдел-то?

— Да я не нарочно, — он опять улыбнулся. — Магический выброс, как в детстве. Я думал, такого больше уже никогда не случится…

…Поскольку Джон Долиш увёл Гвеннит с работы в обеденный перерыв, письмо от неё Арвид получил во второй половине дня — прямо на службе. Сову перехватили, конечно — не хватало только сов в министерстве — но письмо доставили по назначению немедленно, и когда Арвид прочитал несколько коротеньких строк, написанных нервным, немного неровным почерком, ему на мгновение показалось, что он оглох и ослеп. Какое-то время он сидел, замерев и просто глядя на помятый листок — а потом понял, разом, мгновенно понял, что произошло. Встал и молча пошёл к отцу — вошёл в отдел, просто отодвигая встречающихся ему на пути людей, подошёл к столу, за которым работал Джон, сел на свободный стул, спросил тихо и буднично:

— Что ты сказал Гвен?