Наугад (джен)

Вечерело. Горные вершины ярко белели в темнеющем небе.

— Резак потеряешь, — попенял Солдон Лиару, который бросил инструмент на камень. Лиар спохватился, убрал резак в чехол и бросил на камень уже в чехле. Солдон только вздохнул.

— Тебе не холодно? — спросил Ольгор, подойдя. Солдон промычал нечто неопределённое. Камень хранил тепло, воздух не был холодным, и он не спешил одеваться, а предпочёл сначала обсохнуть как следует. Фоле и Шойн вообще ещё плескались.

— Эй, парни, мы всё измерили, но не знаем, какая тут температурная активность, — подтрунивал над ними Лиар. — Вдруг сейчас гейзер кипятка — и привет!

— Ну тебя! — отмахнулся Фоле и показал запястье с маленьким прибором на эластичном браслете: — Зачем я, по-твоему, с градусником не расстаюсь? Вот, сорок четыре целых, две десятых. Он едва тёплый!

— В случае гейзера градусник тебе не поможет, — лениво заметил Солдон. — Сам знаешь.

Шойн воспользовался тем, что Фоле отвлёкся, поднырнул под него и утащил под воду. Когда они вынырнули, отфыркиваясь и смеясь, даже невозмутимый Бу-Сан повернулся посмотреть, от чего столько шума. Он как раз разводил огонь из заранее натасканных веточек и сухой травы. Солдон мечтал запечь на костре беллиорские клубни, которых тащил с собой целый десяток, и пребольших, но вряд ли бы из такого топлива получилось много углей.

Он зевнул и посмотрел на звёзды, безошибочно нашёл взглядом Сириус. Лиар уловил движение и повернулся тоже. Стало грустно, Солдон поднялся, кинул полотенцем в Шойна, который как раз выбрался на берег и ступал по камням, и начал одеваться. Становилось холодно. Фоле нырнул в последний раз и выскочил, тут же залязгав зубами. Солдон поглядел, как они, смеясь, перетягивают полотенце, и, вздохнув, стал завязывать шнурки на ботинках. Наклонился он как раз так, чтобы никто не увидел выражения досады на его лице, но Ольгор стоял рядом и заметил.

— Ты слишком переживаешь, — сказал он, коснувшись его голого плеча. Солдон едва не отдёрнулся и поспешнее, чем следовало, надел рубашку.

— Это у нас всё мирно, а у других? — спросил он с горечью.

Ольгор не обиделся, и, сделав вид, что ничего не произошло, растрепал влажные волосы, чтобы сохли быстрее.

— У других свои проблемы. А мы будем делать то, что должны, — ответил он. — Если каждый станет заниматься делом, то никаких распрей не будет. Потому что наука превыше… гм… — он запнулся, подбирая слово. — Идеологии.

Огонь наконец взвился, обагрив синеющий пейзаж. От свежего воздуха тянуло поскорее залезть в спальник и ни о чём не думать, пока не уснёшь. Усталый Солдон так и клевал носом, сидя вместе со всеми вокруг костра, и не он один.

— Ну и денёк вышел, — зевнул Фоле. — Только бы у других всё хорошо было.

— Денёк вышел замечательный, — поддержал Бу-Сан. Он всё отмалчивался и говорил только по делу, и Солдон подозревал, что он чувствует себя не в своей тарелке. Или боится допустить ошибку и навсегда оттолкнуть от себя. Надо ему сказать, чтобы не нервничал так и не воспринимал слишком серьёзно…

— Будем часового выставлять? — спросил Лиар, озираясь. — А то вдруг на нас кто-нибудь нападёт? Геологи, съеденные полным составом, — это трагедия для экспедиции…

— А не полным — не трагедия? — подколол его Солдон. — Раз боишься, ты первым и дежурь.

Бу-Сан посмотрел на Лиара, молча привстал и щёлкнул пряжкой. Лиар в ужасе вытаращился на протянутый ему ремень с тяжёлой кобурой и, судя по всему, готов был провалиться сквозь все слои пород в какую-нибудь пещеру, только бы не принимать его. Солдон его прекрасно понимал: рабам оружия не полагалось, и взять его сейчас означало окончательно подвести черту под прошлым. Пауза затянулась; Солдон вскочил и принял пистолет вместо Лиара, поблагодарив Бу-Сана наклоном головы, несколько более церемонным, чем простой кивок.

— Значит, я первый, потом разбужу кого-нибудь, — сказал он.

Непривычная тяжесть на бедре вселяла священный ужас, но куда ей было до чужого доверия, которое так просто и обыденно легло в руки!

* * *

— Это называется «дурная голова ногам покоя не даёт», — сказал Мевир и споткнулся о теряющиеся в темноте корни елей. — Мы тут уже третий раз проходим. Ты как?

Эйгард пыхтел позади, он уже устал, и Мевир мог его понять.

— Ты что, считаешь, что наш вожак спятил? — спросил наконец Эйгард, озираясь. — Точно третий. Его заносит вправо всё время, вот и ходим кругами.

— Я считаю, что ему плохо, — ответил Мевир. Он постоял тихо, прислушиваясь к удаляющемуся треску сучьев. — Похоже, он дороги не разбирает.

— Док сказал, не подходить, хуже сделаем, — напомнил Эйгард, хватая за плечо.

— Угу, — отозвался Мевир. — Он будет плакать, а мы даже не подойдём?

— Мы будем рядом, — объяснил Эйгард. — Вообще это нечестно, конечно, он о нас не знает, но ведь никто не должен видеть плачущего вождя.

— Это ещё почему? — нахмурился Мевир. — Опять через биологию всё объясняешь? Но у нас же не такая иерархия, как у животных, и показать слабину не значит лишиться статуса…

— Это ты сознанием понимаешь, а подсознание у всех нас считает иначе, — сказал Эйгард. — Атавизм. Разум развивался слишком быстро, биология приспособиться не успела, вот и получаем. И вообще, Ильсор хочет побыть один, иначе бы не ушёл. А если мы ему покажемся, он может убежать, и мы его не найдём и только хуже сделаем. Так что будем издалека наблюдать.

Они снова двинулись по лесу. Ветки то и дело лезли в лицо.

— Неужели угомонился? — шёпотом спросил Эйгард. Прислушиваясь, Мевир поднял руку вверх.

— Спать ложится, тоже устал, — сказал он. — Ф-фух. Ты чутко спишь, узнаешь, когда он дальше понесётся?

— Главное, чтобы не среди ночи, — серьёзно заметил Эйгард. — Ну что, вон поваленное дерево, давай в ветки заберёмся, всё же не на земле.

Они легли, стараясь не думать о том, каково сейчас Ильсору, который свернулся клубочком под кустом. У Мевира сердце обливалось кровью, но он стискивал зубы и лежал, глядя в темноту, в которой изредка шевелились от ветра ветви деревьев и пролетала какая-нибудь большая ночная птица.

— Трудно быть вождём, — вздохнул Эйгард.

— Ещё как, — поддержал Мевир. — И он ещё и негипнабельный, представляешь, каково ему было годами смотреть на то, что с нами делают, и никак себя не выдать?

Он спохватился, что напомнил Эйгарду о плохом, но тот как будто прочитал его мысли и поспешил успокоить:

— Я вот многие вещи смутно помню. Только ощущение осталось. Но если встречу Ман-Ра…

Мевир представил, как Эйгард стискивает кулаки.

— И что? — проговорил он. — Что ты ему сделаешь? Ну, может, побьёшь, если его кто-нибудь из наших подержит. — Под словом «наши» он подразумевал кого-то из полковников. — А дальше? Раскается он, что ли? Или тебе легче станет?

— Может, и станет, — признался Эйгард.

— Ты с таким же успехом можешь с ёлкой подраться, — сообщил Мевир. — Я Ву-Инна простил.

— Как — простил?! — подскочил Эйгард. — Совсем простил?

— Ну, совсем. Только пусть мне на глаза не попадается, вот и всё. А так — что толку? Поплакал — и ладно, что было, того не вернёшь, жить надо дальше, — рассуждал Мевир и вдруг замолк. — Слушай, ты мне так и не рассказывал, что он с тобой делал. Впрочем, если тяжело, не говори! — спохватился он. — Просто я, знаешь, воображаю себе что-нибудь страшное, и так плохо становится…

Эйгард помолчал, и за время этого молчания у Мевира в груди успел разлиться мертвенный холод.

— Да нет, нормально всё, — сказал Эйгард наконец. — Иногда Ман-Ра проверял, что окажется сильнее — инстинкт самосохранения или приказ убить себя. У меня восемь шрамов — восемь раз он не успевал меня останавливать или просто не хотел. И я не знал, какой раз будет последним. Давай спать.

В темноте Мевир нашёл его руку и крепко сжал.

* * *

— Попробуй вот это, — сказал король, пододвигая генералу блюдо с большими продолговатыми плодами. Некоторые были перезрелыми, и в лопнувшей шкурке просвечивала мякоть.

— Это что? — спросил Баан-Ну. Не то чтобы он думал, будто Тонконюх собирается его отравить. После такого блестящего приключения это было немыслимо. Но осторожность требовала спросить.

— Кроличье дерево, — охотно пояснил король, сам с наслаждением впиваясь зубами в зажатый лапами плод. — Они растут только у нас, и если бы не ты, не росли бы больше нигде.

Был уже вечер, светило опустилось за горизонт, и слуги принесли множество светильников — светящихся шариков, которые озарили пространство под установленным на поляне шатром, где король принимал дорогого гостя. Несколько раз Тонконюх велел всем свидетелям подвига рассказать, как было дело, а когда наконец поверил, уже вернулись гонцы, посланные к горам, и доложили о разрезанной скале. Потрясённый Тонконюх тут же приказал называть генерала не иначе, как Сокрушителем Скал и под этим именем и вписать его в предания лисьего народа. Для приличия Баан-Ну сначала отнекивался, но потом принял все почести.

— У вас никто не погиб? — спросил он, пробуя чудесный плод кроличьего дерева. На вкус он оказался похож на нежное мясо.

— Никто, — ответил король. — И это тоже чудо.

— Тоже? — переспросил Баан-Ну. — А было что-то ещё?

— Три года назад я гнался за кроликом и попал в старый капкан, — рассказал ему лис. — Несколько дней я провёл в нём, а потом мне на помощь пришла могущественная… дама. Сейчас, насколько я знаю, она опять посетила нашу страну.

— Зачем? — не удержался Баан-Ну, полагая, что упомянутая дама — особа знатного происхождения.

Взгляд лисьего короля стал нехорошим.

— А как ты думаешь, пришелец? — спросил он. — Энни, как и её сестра, является тогда, когда нашей стране грозит опасность.

— Это мы, что ли, опасность?! — возмутился генерал. Тонконюх смачно выплюнул на блюдо косточку плода и снова посмотрел очень внимательно.

— А что, нет, что ли? — спросил он. — Я политик, видишь ли. Когда на голову одному народу сваливаются представители ранее неведомого, это с большой долей вероятности значит только одно.

— Почему ты не думаешь, что мы явились с мирными целями? — не сдавался Баан-Ну. Конечно, это было совсем не так, но нельзя же было так просто согласиться.

— Потому что власть устроена везде одинаково, — ответил король. — И на вашей планете вряд ли иначе. Когда приходят с миром, устанавливают контакт, отправляют посольство и всячески заявляют о себе. На всякий случай: вдруг местные жители только кажутся беззащитными простачками?

С запозданием Баан-Ну понял, что разговоры с царственными особами никогда не бывают простыми. Сейчас король то ли предупреждал, то ли угрожал. Вспоминая происходившее, генерал всё больше убеждался, что они вообще не задумывались о том, как их поступки выглядят со стороны. И это менвиты, которые ни дня не могут прожить без того, чтобы не полюбоваться собой!

— Да и у вас вроде не всё гладко… — многозначительно добавил Тонконюх. Баан-Ну что-то промычал в ответ, чтобы не увязнуть в хитросплетениях придворной беседы, и занялся едой.

— А скажи, в вашем племени все такие же рыжие, как ты? — спросил вдруг Тонконюх.

— Нет, что ты, — засмеялся Баан-Ну. — Рыжие у нас очень редки, всё больше блондинов и русых, так что я в какой-то мере уникум. А у вас лисы рыжие и черно-бурые?

— Да, и много-много лет назад это были два народа, — охотно объяснил Тонконюх. — Два народа, которые враждовали друг с другом не на жизнь, а на смерть. А потом, чтобы избежать взаимного истребления, рыжие и чёрно-бурые лисы заключили династический брак. С тех пор браки королей заключаются только между лисами разного цвета, остальные по мере желания подражают им, а война прекратилась насовсем. Понимаешь, о чём я, пришелец?

Генерал задумался, что именно известно королю и намекает ли он сейчас на что-нибудь, или в его словах нет скрытого смысла.

— Но ведь если два народа будут смешиваться много поколений, то однажды разница между ними сотрётся и это будет один народ? — спросил он. — А как же разный язык и культура, как же прежние достижения?

— А они никуда и не делись, — заметил Тонконюх. — Летописи ведутся, предания заучиваются, а язык у нас был один, тут ничего сказать не могу. Но ты совершенно прав: это не дело, когда один народ теряет себя.

С подозрением Баан-Ну посмотрел на него. Король задумчиво надкусывал следующий плод и смотрел в сторону, как будто не сказал ничего особенного.

— Ты уверен? — спросил он. Тонконюх едва не поперхнулся:

— А как иначе? Представь, что ты забыл свой язык, свою историю…

— Ну уж нет! — возмутился Баан-Ну. — Ты бы знал, какие у нас героические баллады! А оды победителям! А саги о славных сражениях и победах, дошедшие с древних времён! Но с другой стороны, ведь сами люди необратимо изменятся…

— Всё меняется, даже у нас, — заметил Тонконюх. — А что-то остаётся неизменным.

— Ты прав, — сказал Баан-Ну, поразмыслив. — У меня есть один подчинённый — в нём четверть крови другого народа, но ценю я его не за то, что он внешне не отличается от нас, а за исполнительность и постоянное стремление к идеалу.

— Ну вот, — кивнул король. — Понимаешь же. Выпей вот этого сока, готов поспорить, ты такого не пробовал.

— Так как же, по-твоему, устроена власть? — спросил Баан-Ну, когда они, по беллиорскому обычаю, стукнули свои кубки друг о друга и отпили из них. Ему было интересно. Король как-то держит в узде своих подданных, может, поделится секретами?

— Система власти проста: на вершине находится первое лисо государства, в данном случае — моё лисичество. У него есть несколько помощников, через которых оно передаёт свои указания и от которых получает основные сведения о происходящем в государстве. У меня это мои советники и, конечно, драгоценная супруга, королева Быстроногая. Указы исполняются подданными, которые, в свою очередь, занимаются повседневными обязанностями.

— Но если эта стройная схема нарушается? — спросил Баан-Ну. — Что делать, если твои подданные отказываются тебе подчиняться?

— У меня такого не бывало, — без хвастовства сказал король. — А если твои подданные бегут на тебя, щёлкая зубами и грозясь оторвать хвост, думай, что сделал не так.

«От революции ничто не спасёт! — с ужасом подумал генерал. — Если уж они умудрились сбежать из-под гипноза…»

После пережитых треволнений, успокоенный радушным приёмом, Баан-Ну решил, что неплохо было бы и отдохнуть. Тонконюх заметил его усталость и сделал знак слугам, которые внесли подушки и покрывала, а один наклонился к королевскому уху.

— Я оставлю тебя, — сказал Тонконюх. — Мне докладывают, что моя королева просит меня побыть с ней, после всего случившегося она очень встревожена.

Баан-Ну в самых изысканных выражениях, вычитанных давно в каком-то рыцарском романе, поблагодарил короля за радушный приём, тот ответил ему не менее витиевато и удалился. Не успели рыжие и черно-бурые слуги устроить в шатре мягкое ложе, как генерал уже упал на него и уснул, и даже не почувствовал, как лисы укрывают его.

* * *

Ярко светил беллиорский спутник, выкатившийся из-за гор, неровный с одного края. Остерегаясь включать фонарь, чтобы не привлекать внимания часовых, Риган выбрался из палатки, чуть не разбудив своего господина, и отправился к вертолёту. Спать он не мог, постоянная тревога вылилась в бессонницу, а может, виноваты были таблетки. За относительно нормальное восприятие реальности приходилось расплачиваться, спать днём и ворочаться с боку на бок ночью. В груди было тяжело, иногда Риган силился сделать вдох, но воздуха всё равно не хватало.

Он откинул боковую панель и наугад сунул пальцы в темноту — пощупать холодный металл. Потом сбегал в ангар, достал оттуда инструменты и кусок белой ткани, чтобы вытащенные детали не потерялись в траве, и принялся за работу. Риган был хорошим техником — плохого в экспедицию не взяли бы, потому темнота, изредка прорезаемая слабым светом луны, которая то и дело пряталась за облаками, никак не мешала ему. Он намеревался работать почти что с закрытыми глазами.

Прошёл час с лишним, батарея деталей чернела на белой ткани, за работой Риган забыл о своих бедах, снятые панели обнажали чрево вертолёта, куда он без опаски совал руки по локоть. Заводить мотор он не стал, чтобы не привлекать внимания, и работал так, решив ограничиться только внешним осмотром и проверкой ходовых частей. Ещё через час устрашающее нутро машины, щетинящееся проводами, валами и трубками, в нужных местах истекало маслом, которого Риган не пожалел.

Луна начала опускаться к макушкам деревьев. Наверное, в это время года она на Беллиоре не поднималась высоко. Риган решил, что работу можно заканчивать, ещё раз всё тщательно ощупал там, куда доставала рука, пожалел, что в одиночку снять двигатель никак не получится, и опустился на колени перед рядами гаек и шурупов, чтобы было сподручнее искать нужные.

— Ты что тут делаешь? — раздался голос над его головой, и Риган понял, что с колен лучше пока не вставать.

— Проверяю вертолёт, мой господин, — сказал он, уже зная, что это вряд ли похоже на ремонт, а больше на диверсию. Кто ему поверит при таком раскладе, кто сможет убедиться, что он ничего не натворил, когда он единственный техник на весь лагерь?

— Ночью? — подозрительно спросил Ар-Лой.

— Мне не спится, мой господин, — ответил Риган, уронив в траву бесполезный гаечный ключ. Вряд ли ему позволят закончить работу, и он почувствовал досаду.

Над его головой повисло молчание, которое вполне могло обернуться грозой, и Риган не выдержал:

— Простите меня, мой господин! Я не замышлял ничего дурного! Я буду спрашивать вашего разрешения, если что-то понадобится сделать!

Он не знал, как Ар-Лой может наказать его теперь, когда нет гипноза, и от этого делалось ещё страшнее. Одно дело заснуть днём, а другое…

Риган так и замер, прижав руки к груди и боясь посмотреть вверх.

— Бросай ты это всё, — сказал Ар-Лой. — Утром доделаешь, раз так приспичило.

— Птицы детали растащат… — заикнулся потрясённый Риган.

Ни слова ни говоря, Ар-Лой накинул один край ткани на другой, перемешав детали, и Риган понял, что спорить бесполезно.

— Иди отмойся, — велел Ар-Лой. — И приходи на кухню.

Вскочив, Риган только теперь посмотрел на него. Господин щурился и то и дело зевал. Одет он был небрежно, видимо, заметил отсутствие раба и помчался искать. Нужно было попросить прощения ещё и за это, но Риган всё взвесил и решил, что сейчас пока лучше его не злить.

— Слушаюсь, — сказал он и убежал.

Оттирая с мылом руки и лицо, Риган с тревогой думал о том, что ждёт его на кухне. Наконец он решил, что просто нужно с чем-нибудь помочь.

— Садись, — сказал Ар-Лой, указывая на табуретку. Риган уселся и стал смотреть. Господин уже успел приготовить кипяток и теперь рассовывал по двум чашкам беллиорскую траву, то и дело сверяясь со списком. Список был прикреплён к дверце холодильной камеры и схематично изображал уже известные науке листья. «Успокаивающее», «пряность» — было написано печатными буквами напротив каждого рисунка. Риган знал, что список составлял ботаник То-Нор с помощью Лон-Гора и консультаций с Джюсом. Ар-Лой задвинул обратно ящик с сушёными травами и залил в обе чашки кипяток.

Сам он сел напротив Ригана, размешал чай ложкой и вдруг спохватился:

— А может, ты голодный?

Риган отчаянно замотал головой. Ещё не хватало утруждать господина!

— Не врёшь? — уточнил Ар-Лой. — Правду говори.

— Ну если только чуть-чуть… — признался Риган. — Мой господин, но ведь ночью есть нельзя, это нарушение режима…

— Да ну его, этот режим, — отмахнулся Ар-Лой и полез в холодильник. — Комэск сказал, что жизнь не всегда укладывается в рамки схем, хочу проверить. Дополнение: когда ты голодный или уставший, тоже мне говоришь, понятно?

— Понятно, — кивнул Риган. Он понимал, что не может расслабляться в этой ситуации, но и тревожиться больше не получалось. Тишина и тепло кухни сами собой настраивали на спокойный лад. — А если вы спите?

Ар-Лой задумался.

— Если что-то не слишком важное, идёшь и справляешься с этим сам. Если сам не можешь, тогда будишь меня. Так, Ман-Ра сказал, что это съедобно, варить три минуты.

— Мой господин, зачем вы это делаете? — не сдержался Риган.

— Я за тебя отвечаю. И у нас договор. — Ар-Лой посмотрел на него странно. — Кстати, завтра и это тоже внесём.

— Вообще-то тобой заняться тоже надо, — добавил Ар-Лой, когда они устроились за столом, чтобы полакомиться тем, что было, по заверениям Ман-Ра, съедобно — крупными белыми яйцами какой-то местной птицы. — За себя постоять ты не умеешь, даже зарядку не делаешь, а уж о закаливании и говорить не приходится…

— Мой господин! — ахнул Риган, представив себя на тренировочной площадке вместе с менвитами.

— Молчать, — приказал Ар-Лой и спохватился: — Хотя если ты себя плохо чувствуешь, то признавайся сразу.

— Я… мне… но… — пролепетал Риган.

— Да ничего в этом страшного нет, — сказал Ар-Лой. — Нечего тут бояться. Подумаешь, зарядка. Кстати.

Он сделал многозначительную паузу, и Риган насторожился, вытянувшись и глядя на него почти что с испугом.

— Если чего-то боишься, тоже говори, — велел Ар-Лой, указав на него ложкой. — Я должен знать, в какой момент у тебя может пойти неадекват. Всё, как нас учили, когда готовили…

— Я должен сказать сейчас? — шёпотом уточнил Риган, озираясь. Было не по себе, а ещё — стыдно.

— Сию минуту, — нахмурившись, потребовал Ар-Лой.

Риган вздохнул и выложил всё. Про страх наказания и пугающую неизвестность, про ужас от того, что наделал — целых два раза, про страх не так ступить и не так посмотреть, про страх безумия, про страх перед беллиорцами и перед беллиорской природой, такой чужой и пугающей, про…

Ар-Лой слушал, выронив на стол ложку, которую приготовил было, чтобы съесть яйцо. Потом осмотрел Ригана, неимоверно маленького и щуплого по сравнению с ним самим, и сказал:

— И как в тебе столько страха умещается…

После их позднего ужина или раннего завтрака Ар-Лой молча отвёл Ригана в палатку и велел спать, а сам куда-то ушёл. Риган честно ждал его возвращения, но не дождался и уснул.

* * *

— Тилли-Вилли! — громким шёпотом позвала Энни и постучала великану по ноге.

— Энни, это ты! — обрадовался тот и наклонился, чтобы получше её рассмотреть.

Только что Энни вылезла в окно, предварительно выкинув из него рюкзак, в котором лежали всевозможные полезные вещи: одеяло, фонарь, моток верёвки, свечи, спички. Будь её воля, она бы взяла одно из ружей, которые привёз Фред, но ружья были надёжно заперты. Фред прятал их от Тима, но тот смирился с тем, что ему не дадут ни одного, а Энни, потихоньку собирая вещи, начинала злиться. Собирать вещи пришлось сутки, чтобы не привлекать внимания, и за это время сердце Энни успело сто раз облиться кровью. Раз, заметив выражение её лица, Страшила даже выключил волшебный ящик, чтобы она не расстраивалась, глядя, как вождь арзаков бесцельно бредёт через лес.

— За ним присматривают птицы и его товарищи, — сказал он. — Энни, я читал, что иногда человеку нужно просто побыть одному…

Энни грустно покивала, тем временем вспоминая саблезубых тигров, пропасть, орлов, Летучих Обезьян, капканы и пещеры. Она-то лучше знает Волшебную страну, и она фея, одно только её присутствие сможет уберечь от беды. Ничто не могло её разубедить, и Энни была твёрдо намерена делать глупости. Всё обдумав, она решила, что, если встретит арзаков, то ей нечего бояться, если встретит менвитов, то притворится местной жительницей, всё равно они дальше своего носа ничего не видят. Ну а настоящие местные жители её не выдадут! Хотя если Фред отправит за ней погоню, она не скроется…

— Тилли-Вилли, мне очень нужно попасть на ту сторону! — сказала она. — Ты можешь перенести меня за пределы города?

Огромные глаза Тилли-Вилли так и заблестели.

— Что это ты задумала, разрази меня гром?

— Я задумала спасти одного хорошего человека! — сказала Энни. — Пожалуйста, Тилли-Вилли, очень тебя прошу!

— А это далеко? — озабоченно спросил великан. — А то хочешь, пойду с тобой?

Энни представила, как Тилли-Вилли оставляет на всём своём пути огромные следы, по которым её и найдут, и замотала головой:

— Нет, это не далеко! Я скоро вернусь! Только, пожалуйста, не говори Фреду, он будет ругаться, так и смотрит, как бы лишить нас приключений.

— Это не дело, — согласился Тилли-Вилли и подставил огромную руку. — Держись!

Энни уцепилась за его большой палец и смотрела, как внизу плывут крыши Изумрудного города, а наверху — молочно-белая луна.

Легко перешагнув через крепостную стену, Тилли-Вилли прошёл через парк, забирая в сторону от ворот и основной переправы, вброд пересёк канал, наклонился и опустил Энни на другом берегу.

— Спасибо! — прокричала она, уже не боясь, что её услышат.

— Счастливого пути! — оглушительным шёпотом пожелал ей Тилли-Вилли, и Энни, не собираясь терять времени, пошла вдоль канала, чтобы выбраться на Дорогу ВЖК. Впереди был трудный путь, и хоть падай, хоть беги!

* * *

Урфин наотрез отказывался от того, чтобы ему поставили палатку, и спать предпочитал под открытым небом, на пустых ящиках. «Полезно для здоровья», — говорил он, только принёс из дома своё одеяло, чтобы было привычнее. Теперь это сослужило ему полезную службу.

Кто-то потряс его за плечо, осторожно, чтобы не испугать, но настойчиво.

— Что такое? — подскочил Урфин. Было темно, ещё не закатилась луна, угли костра едва заметно сияли оранжевым при дуновении ветра.

— Мой полковник, — виновато сказал Ар-Лой. — Простите, что разбудил…

— Что-то случилось?! — испугался Урфин. Почему-то возникла одна-единственная мысль: нечаянно прибил Ригана и теперь не знает, что делать.

— Нет, ничего, просто я… — Ар-Лой вздохнул. Куда подевался самонадеянный мальчишка, который мечтал о подвигах, славе и орденах! У Урфина ёкнуло сердце: неужели работает?

— Садитесь, лейтенант, — сказал он, сбрасывая одеяло и указывая на ящик. Они сели рядом, и Урфин навострил уши.

— Так что случилось? — терпеливо спросил он.

— Мой полковник, всё совсем не так, как я хотел, — признался Ар-Лой, мучительно сцепив пальцы в замок. — Вы говорили об этом, да?

— По-прежнему уже не будет? Да, об этом, — сухо сказал Урфин. Он был немного зол, что его разбудили, чтобы изливать душу, с другой стороны, был горд тем, что Ар-Лой пошёл именно к нему, а не к кому-то из своих.

— Я пытаюсь, но… — Ар-Лой пожал плечами. — Без гипноза плохо, мой полковник.

— Почему?

— Потому что приходится думать, — сказал Ар-Лой, подбирая слова. — На бессловесного раба не обращаешь внимания, знаешь, что он работает, как механизм, в котором ничего не может поломаться. А без гипноза…

— Иначе? — спросил Урфин, подталкивая Ар-Лоя к верным выводам.

— Иначе, — признал тот. — Тут оказалось, что Ригану приходится себя контролировать, чтобы поступать по-прежнему, но всё равно не получается.

— Вам мешают его чувства, которые теперь не задавлены гипнозом? — безжалостно подсказал Урфин.

— Не то чтобы мешают… Но за ним же надо постоянно следить… — с досадой проговорил Ар-Лой. — Я уже велел ему говорить, как он себя чувствует, едва только ему будет хуже. А только что он мне признался, что боится… всего!

— И вас боится? — уточнил Урфин.

Ар-Лой встрепенулся.

— Меня? Не знаю, вот этого он не сказал.

— А вы уточните.

— Хорошо. Так вот…

— Вас напрягает то, что рядом с вами живой человек, на которого нужно оглядываться? — сформулировал Урфин. — Подозреваю, что к мнению сослуживцев вы всё-таки прислушиваетесь, особенно к мнению командования. Почему тогда это не работает в случае с Риганом?

Ар-Лой только вздохнул.

— Ну да, понятно, кто он такой, чтобы к нему прислушиваться, — продолжил Урфин. — Лейтенант, вы всеми возможными способами отторгаете одну важную мысль. Взгляните на ситуацию со стороны.

— Я за Ригана отвечаю, — процедил Ар-Лой. Взгляд его стал неприязненным, наверное, он решил, что Урфин будет читать ему нравоучения.

— Больше. Вы для Ригана и жизнь, и смерть, вы для него всё, и у него нет никого, кроме вас. Не догадывались, так?

— Нет, — ответил Ар-Лой. — И что я должен с этим счастьем делать?

— Прежде всего, перестать его пугать.

— Пугать?!

— Если он не сказал, что вас боится, это не значит, что это действительно так. Помните, он теперь может если не солгать, то умолчать.

— Но не могу же я просто сказать ему, чтобы держался от меня подальше?

— Сами думайте, — рассердился Урфин. — Своя голова на плечах есть. Порабощать умели, теперь учитесь нормально жить. Всё, лейтенант, если у вас больше вопросов нет, я ложусь спать!

«Горе! — думал Урфин, лёжа без сна, когда Ар-Лой ушёл. — Завтра надо глаз с них не спускать, а то наломает дров…»