Месть Фарката Бона (гет)

Осторожно ступая, чтобы не споткнуться о собственный подол, расшитый камнями и золотыми узорами и ставший от этого жестким, как… обод бочки, Дарнейла поднималась по парадной лестнице Обители Великой матери и поглядывала на чеканный профиль магистра Тинери. Лицо рыцаря менялось, находилось в движении, то ли от того, что шли они по-разному освещенными галереями и залами, то ли от обуревавших его эмоций; он то хмурился, то, казалось, слегка улыбался, уловив в высоких зеркалах ее мимолетное отражение. Ее, Дарнейлы Киллы, своей возлюбленной…

Любовь… Когда это случилось? Месмочка будто спала и спала, плывя куда-то сквозь зиму и следующую за ней весну, без времени, без чувств, и вдруг очнулась в… старинной балладе! Она сама — и есть та прекрасная дама одинокая в своей несчастной судьбе. А он — рыцарь, нежданный друг, спаситель, и — страшно произнести вслух — любовник! Остальное как в тумане или неважно; кажется, всегда так и было — этот взгляд, летящий из-под стрел густых бровей, этот голос, что так испугал ее в первый раз… Его властное мужское присутствие в замке, волнующее даже звуком шагов в тишине ночи, и в то же время дарящее покой… Ее тайные страхи и постыдная тягость от другого…

И драгоценный их первый сладкий поцелуй, когда, держа на руках детей и тихо улыбаясь, он склонился к ней, лежащей в постели на тридцатый день после родин, и сказал, что любит! А потом…

Месма Дарнейла любила их обоих… Нет, речь не о сыне и дочке… Обоих Браев!

* * *

Как только спускала Модена покров свой звездный на холмы и долы, пропадал Брай Асси, благородный рыцарь Тинери, и в спальню Дарнейлы Гейсарнейской входил дикий Зверь ночной, прекрасный…

А она сама уже не робкой девчонкой, и не молодой матерью, и даже не смешливой подругой, хозяйкой турнея, которая вечерами, пока не гасли факелы, уперев острый подбородок в кулачки, слушала застольные куплеты, что поет, веселя воинов, ее дружок Фаркат… О, нет, сильной голодной волчьей самкой ждала она его, своего мужчину. И бусы ожерелий, им же даримых, брызгали звонкими каплями на пол, и пот струился по спине, изогнутой в любовной схватке… Да и саму любовь прочь! Только бы воздуху вздохнуть, только бы взять своего наслаждения, бесстыдно, как во хмелю.

Никто не учил месму страсти — всё руки Брая подсказывали, а жар сам рождался в теле. От губ его, не нежных в ночи, от жажды обладания, от резкого и пряного запаха горячего тела, от требующего соития естества… От слов его срамных и сладких, от громкой алчности своей женской плоти…

«И, кажется, мир рухни — не замечу!» — думала Килла, а потом как забывала себя, и только в голос стонала, насаживаясь на налитый кровью орган Зверя:

— Дай мне поездить на твоей силе! И изливать не смей — пока не велю! Ещё не всё госпожа от тебя взяла. Или мне тебя, нерадивый, подгонять плетью? Качай пуще! — И смеялась, на рык его отвечая, и, наклоняясь, кусала сильные плечи без жалости. — Еще хочу, бери меня.

А потом только хрипом, только ногти ему в спину вонзая, плакала под Зверем, дух из нее выбивавшем, чтоб наутро лечить, тихо ойкая, синяки на боках своих и ляжках белых, а Зверю кровавые царапины, да укусы бесстыдные, коими сама наградила, ворожбой сводила. Зверь же улыбался и только шею к свету поворачивал, чтоб удобней было месме.

— Милая! — говорил. — Я ж сегодня в седло не сяду. А мне заставу проверять…

* * *

Дарнейла вдруг опомнилась и заозиралась — разом как окатило! — боязно ей стало и ознобливо, словно кто-то в мысли проникнуть силился. Она остановилась, вдруг обозлясь, и сама от себя такого не ожидая, спрятала думок и страхов мелькающий поток и картинки всякие из жизни своей, что там было дурного, что светлого и самого сокровенного, которое вот только что невольно вспоминала, в какую-то привидевшуюся перед глазами зеленого камня шкатулку. А настоящая ли та, но не замеченная в убранстве дворцовых залов красивых, по которым проходила Килла в окружении верных воинов, или примерещилась — штуковина этакая затейливая резная, с замочком, даже подумать не успела. Да и не чаяла в себе такого умения — ан вышло! И в голове у маленькой месмы стало будто пусто, как веником смело. А страху больше вообще не было.

Дарнейла Килла вздохнула, на вопросительный взгляд Лона Тинери чуть головою покачала:

— Господин рыцарь, мне помощь ваша далее не нужна, благодарю. Великая мать меня в свои покои одну призывает. — Юбку ненавистную чуть носком туфли откинула, губу, правда, закусила. Но откуда что взялось, спину, как баронская дочь прирожденная, выпрямила, подбородок подняла и к дверям в покои Анарды Никтогии Великой колдуньи Оломейской пошла неспешно, точно равная. (1)

_______________________________________________

(1) — забрехался я в прошлом разе, или с устатку вышло, да позабыл вам, мои любезные, сказать, что жили месмы в земле по названию Оломей.

Зверь ночной http://www.pichome.ru/IyJ