Твой Авалон (гет)

Как же ей не хватало Фламеля! Не хватало до сих пор. Только глупец мог полагать, что способен обойтись в этой жизни без учителя, духовного наставника. Того, кто уже прошел путь и может показать направление в пугающем тумане жизни. Вот только идти к желанной цели все равно придется самому.

Но чего же она хотела? Счастья? Понимания магии Мерлина? Помощи всем страждущим? Обретения цели в жизни? Вечного блаженства Авалона?

Казалось, у волшебницы было практически все: любимое дело, когда-то испытанное неизмеримое счастье рядом с обожаемым мужчиной, радость из-за спасения мира от темного мага. Но для чего она жила сама по себе?! Кто-то другой мог вполне все это сделать за нее. В чем же заключался смысл этой бесконечной жизни, в которой ты, наделенная молодым телом и старой душой, пыталась играть не свою роль? А какая роль своя?

Замкнутый круг, из которого не было выхода! И даже осознание целостности своего бытия не спасало, потому что Гермиона не видела особого смысла и дальше тянуть эту линию жизни из прошлого в будущее. Зачем? Ради чего она живет?!

Не боль, и не радость — пустота зияла в душе. Не та пустота, что поднимает вверх своей легкостью и синевой, а та, что мрачной тяжестью тянет в могилу, предлагая отказаться от всего, погружая в пучину забвения.

Все психологические методики, все позитивные ориентиры, целепостановки и аффермации[1] казались лишь умелым макияжем на унылой маске смерти. Все, на что она опиралась ранее, растворялось в пучине безысходности.

Надо жить! Но где взять на это силы?

Когда на землю упала зима, освящая ее белизной снегов, очищая морозами и ветрами, Гермиона поняла, что должна обратиться к тому, кто обладает знанием. К единственному, кому она могла доверять.

В зал заседаний Совета Конфедерации миссис Риддл пустили без лишних слов и вопросов. Она попросила остаться одна, и ей не смогли отказать — все равно в преддверии Рождества здание пустовало.

В полутемном зале было спокойно, но вопреки ожиданиям, совсем не тихо.

Мерлин сидел под своим деревом, самозабвенно играя на арфе. И Гермиона застыла у порога, завороженная красотой древней мелодии, которая наполняла зал таинственностью и волшебством. Затаила дыхание, боясь разрушить тонкую ткань музыки. Эта музыка была настоящей — она рождала эмоции: заставляла рыдать в неизбывной боли, смеяться в безграничном счастье, а в следующий миг — уносила своим могущественным течением в океан покоя.

К сожалению, Мерлин закончил играть быстрее, чем Гермионе хотелось бы. Почувствовал ее присутствие?

Что же сказать ему, чтобы разорвать круг повторов, иллюзии и боли? Как получить надежду на то, что смысл жизни есть? Смысл существования — и ее, и всего живого, и самого мироздания…

Великий маг поднялся с земли и неспешно вышел из-за старого дуба.

Темные глаза Мерлина были пронзительны. Это выходило далеко за пределы легилименции, маг будто смотрел прямо в душу.

Гермиона почтительно поклонилась волшебнику. Тот ответил легким кивком и сразу же сказал, просто и спокойно:

— Ты отдала книгу ему.

Это было не вопросом, а утверждением. Волшебница смущенно опустила глаза:

— Я не могла иначе, Мерлин. Самой мне не справиться. И Том… он заслужил…

Мэтр едва заметно улыбнулся.

— Про то, что он достоин, спору нет. А вот насчет себя ты ошибаешься, юная. Не имей ты искреннего запроса, то не пришла бы сюда. Все случается вовремя, Гермиона. Ответы даются тогда, когда в них действительно нуждаются. Но ты и сама уже поняла, как справиться с этой ситуацией, не так ли?

Гермиона пожала плечами:

— Понять это было сложно, но вполне возможно. Для магии твоего уровня, Мерлин, необходимо определенное состояние сознания.

И действительно, человеческие мысли, являясь негэнтропийными по своей сути, несут упорядоченность в систему. Когда творится магия, эффект их влияния усиливается заклинанием. Поэтому чем лучше сосредоточенность, тем сильнее магия. Но обычно даже самые способные волшебники, концентрируясь на сложных вещах, добавляют к своим мыслям постороннюю эмоциональную окраску: обеспокоенность результатом, сомнения, воспоминания и другие отвлекающие факторы. Что для магии высшего уровня просто неприемлемо.

И в раздумьях добавила:

— Отсюда вывод — лишь избавившись от определенной иллюзии, от завесы для сознания, создающей вечное беспокойство, можно сделать что-то значительное. А вот как добиться этого, я пока лишь только догадываюсь.

Мерлин усмехнулся, теперь в его глазах отчетливо просматривалось если не лукавство, то определенный задор.

И это было так мучительно приятно — стоять в полутемном зале, в том месте, где на протяжении сотен лет принимались важнейшие решения, судьбоносные для волшебного мира. Стоять напротив великого мага и беседовать простым языком о сложных вещах.

— Сие я и имел счастье полагать. Позволь услышать о твоих догадках?

— Я думаю, что пересечь завесу можно лишь через ключевые точки — реализации определенных состояний сознания, — начала излагать свою теорию Гермиона. — Если посмотреть на схематичное описание творения, мы найдем точки пересечений трех лучей вдохновения с тремя сферами бытия. Как раз эти точки — области проявления — и являются отображением этих ключевых состояний. В мире идет как бы процесс развертки, проявления этих качеств. Нам же надо наоборот их свернуть, то есть проявить в чистом, совершенном виде. И тогда произойдет качественный скачок. Одна из них — Авалон, о котором так часто снились сны моему мужу.

Мерлин перестал улыбаться.

— Легко ты говоришь о внутреннем мире, Гермиона. Но представляешь ли ты, милочка, что это значит не в теории, а на практике? Что приходится пережить, когда рвутся связи с миром, и человек перестает принадлежать к нему, переходя в другой?

Она молчала. Чего он хотел от нее?

— Уверен, ты кое-что разумеешь, раз уж создала Философский камень. И должна знать, что для этого не нужно время. Всего, абсолютно всего можно добиться мгновенно. Однако трудность в том, что мало кто к этому готов. Людей держат их эмоциональные привязки к другим людям, к своей собственности, занятиям, окружению. Но тебе ведомо, каково это — быть вырванной из своего мира, не так ли?

Неужто он… А может быть, он имеет в виду не только, вернее, не просто то, что она из другого времени?!

Гермиона смертельно побледнела.

— Мерлин… — выдохнула она. — Неужели и мое перемещение было подстроено... оказалось следствием твоей магии?

Он слабо улыбнулся:

— Об этом я и говорю, Гермиона. Только сила твоей души оказалась способна проявить то, что мы видим и знаем.

— Но что же будет дальше? Как же ты помнишь обо всем? — растерянно пробормотала она. — Значит, я не в параллельной вселенной и в будущем она не схлопнется, вновь вернувшись на прежний путь развития?

Мерлин был на удивление спокоен.

— Я стою вне этого, девочка. А вот ты сейчас задаешься не тем вопросом, который в действительности волнует тебя. Все это ты сама осознаешь позже. И многое будет зависеть не только от тебя, но и от другого человека, которого твое беспричинное милосердие и сила души смогли отвратить от пути разрушения и деградации. Теперь вы оба близки к тому, чтобы сделать решающий шаг.

Гермиона в отчаянии вздохнула и оперлась о трибуну.

Возьми себя в руки!

— Но сейчас, Мерлин, меня и в самом деле волнует куда более парадоксальный вопрос. Зачем все это?

— Что именно? Перемещение?

— Бытие.

Он издал невольный смешок. За который тотчас же извинился.

— Прошу прощения, Гермиона. Но это как раз тот вопрос, который не имеет ответа внутри системы. Мы можем долго рассуждать о том, что есть и чего нет. Равно как и о том, зачем вообще что-то есть. Но тем и отличается пустое рассуждение от прямого осознания природы и источника бытия. В нем сосредотачиваются все концепции и пути. Это абсолют, который одновременно и есть, и нет. Впрочем, сейчас дело в другом. К подобному осознанию не прийти без ощущения собственной природы. Выход из твоего внутреннего конфликта очень прост — в прямом переживании осознать свое бытие, незамутненное ни эмоциями, ни разумом, ни окружением. Блаженство — твоя природа.

Мерлин говорил такие очевидные, но в то же время жизненно важные вещи.

— Это и есть преодоление завесы? — спросила она, слегка смущенно улыбаясь. — Я правильно понимаю? Нужно выйти за пределы мирской любви, горести, боли и умственных представлений?

— Это лишь жалкое описание реальности, Гермиона. Но можно с очень большой натяжкой сказать, что это так. Поразмысли в последний раз, ты действительно хочешь сделать еще один шаг вперед, зная, что возврата к прежнему быть не может?

Мерлин смотрел очень внимательно, и Гермиона поняла, что вот он, момент.

— Мне некуда и незачем возвращаться.

Великий маг протянул руку. Мир, казалось, дошел до своего предела, готовый взорваться, свернуться в точку. Неужели это она стоит здесь, в этом зале? Защемило сердце. Да, она была здесь, всего лишь в зале заседаний Совета, где портрет оставался портретом. Но Мерлин, сам Мерлин протягивал руку ей, магглорожденной волшебнице Гермионе Грейнджер!

И она приняла его руку. Когда ее пальцы прикоснулись к его ладони, в области солнечного сплетения почувствовался рывок, как при аппарации.

* * *

Том Риддл, невольно утирая капли пота со лба, с отвращением смотрел на рабочий поселок, огороженный колючей проволокой. Жалкие пальмы, сухая земля и грязная вода из лужи, которую жители принимали за колодец, навевали удручающие мысли даже на любого закоренелого оптимиста. Все здесь кричало о голоде и нищете, более того, о самом страшном ее виде — нищете, которая считалась нормой.

— Оборотная сторона «великой» маггловской цивилизации, — с отвращением прошептал стоявший рядом Эйвери.

Защищенные чарами невидимости, волшебники проникли на один из африканских объектов, где добывались алмазы.

— Что ты хочешь, еще один источник сверхприбыли, — обронил Том, пристально глядя на хромающую женщину, выглядящую лет на сорок, насколько он вообще мог судить о возрасте чернокожих магглов. Она тащила на руках маленького ребенка — у чумазого мальчика не было ноги.

— Говорят, их специально калечат, чтобы не смогли бежать. Дешевая рабочая сила, — заметив направление взгляда шефа, пояснил Эйвери.

— Поражает не само по себе неравенство, оно неизбежно, — наконец выдавил тот. — Поражают формы его проявления.

И некоторые еще хотели, чтобы он уважал эту цивилизацию, основанную на насилии, грабеже и эксплуатации! Интересно, что бы сказал дорогой Альбус, окажись он сейчас рядом.

А самое главное, ничто не объединяло магглов в единый живой организм, ничто не поддерживало дух общности. Даже концепция Бога, потому что она не могла быть подтверждена экспериментально и превратилась в отличный повод для разжигания конфликтов и розни. Зато у волшебников такой объединяющий фактор был: магия — та хрупкая, но незыблемая ценность, которая лежала в основе крепких связей их мира и являлась залогом его выживания!

Впрочем, Том явился сюда не для того, чтобы удостовериться в порочности и лицемерии современного маггловского общества. Это было понятно и без экзотического путешествия по алмазным шахтам. Нужно было разработать эффективный план борьбы с очередным источником немыслимого обогащения, за счет которого кормились многие, в том числе нелегальные, структуры, не говоря уже об участии таких монстров, как ЦРУ.

— Пойдем, мой Лорд, все с этим ясно, — вывел его из раздумий Эйвери, кладя руку ему на плечо. — У меня уже есть пара мыслишек, обсудим на следующем оперативном собрании.

Риддл молча кивнул и, в последний раз окинув взглядом грязную деревню, населенную калеками, вооруженных людей на вышках, напоминавших тюремные, огоньки сигнальных устройств на проходной, аппарировал вслед за приятелем.

Вернувшись домой, Том никак не мог отделаться от чувства, будто он измарался в грязи.

* * *

Гермиона никогда не встречала упоминания о подобной магии — возможности перемещаться между реальностями. Но теперь она окончательно убедилась в том, что испытание Философского камня являлось одного поля ягодой с тем, что случилось сейчас.

Волшебница находилась внутри картины, и все вокруг казалось вполне реальным. Ветерок легонько теребил волосы, вокруг щебетали птицы, луг был покрыт вереском и полевыми цветами, и даже запах медоносных трав приятно щекотал ноздри.

Гермиона огляделась. Вдали что-то поблескивало серебром, напоминая полоску реки или озерную гладь. Дальнейший пейзаж терялся в беловатой дымке.

Авалон? Но это не вполне походило на описания Тома.

— Авалон один, но у каждого он свой, — голос Мерлина прозвучал где-то над ухом. — Просто нужно его найти.

Гермиона обернулась. Но там никого не было.

— Мерлин?

Куда же он подевался?!

Поляна вокруг была пустынна, как будто маг тут никогда и не появлялся.

Сдерживая страх, Гермиона побежала назад, откуда, как ей казалось, она переместилась в эту солнечную, но столь пугающую реальность.

Большого старого дуба, под которым так любил отдыхать мэтр, нигде не было видно. И волшебница вдруг поняла, что Мерлин перенес ее в иное пространство, не то, где на картине находился он сам.

Неужели это испытание, как с Философским камнем? Но теперь Тома не было рядом, и проходить его придется одной.

* * *

Наверное, именно так происходили ломки у маггловских наркоманов. Том с иронией думал о своей собственной зависимости. Ради чего он стремился к власти и ее фундаменту — бессмертию? Чтобы победить страх, чтобы жить на полную катушку, чтобы обрести величие и просто быть счастливым. Получил ли он желаемое? Нет, страх лишь усилился — пусть не за свою жизнь, но за ее качество. Страх и ответственность за всю организацию, за магию, да чуть ли не за весь мир! Какая горькая ирония. Подчинив себе что-то, ты навеки оказываешься связан с тем, что подчинил. Величайшая свобода всегда оборачивается величайшей тюрьмой. Если, конечно, она принадлежит этому миру: миру людей, социуму.

Нужно было сделать решительный шаг в другом направлении! Последовать за Мерлином. Но у Тома оказался лишь один способ добиться этого. И вновь посредством женщины! Наверное, это было его проклятием, расплатой за грехи своей несостоявшейся ипостаси, которая была не способна любить.

Риддл понимал, что если говорить откровенно, то в прошлый раз он послал Моргану подальше. И опять идти туда…

Но сейчас не оставалось ничего другого. Наследник Слизерина ненавидел признаваться в собственном бессилии, а особенно в том, что он нуждался в помощи. Теперь же был один из тех редких случаев, когда приходилось переступать через свою гордость. Причем от результата зависело не только его собственное благополучие. Хотя и оно стояло далеко не на последнем месте.

Гермиона очень удачно отказалась от участия в традиционных празднованиях в замке Певерелл, и Риддл тоже отговорился от них, возложив организацию торжества на плечи своих слуг и помощников.

Вечером перед самой длинной ночью в году он аппарировал в знакомые окрестности Гластонбери. Подножие горы покрывал сумеречный туман, придавая пейзажу мистическую красоту и таинственную нереальность. Казалось, тут начинался иной мир, скрывающий в себе множество загадок и тайн. Недаром сумерки считались одним из удобных периодов для так называемого перехода — трансформации сознания.

Том зажег свечу. Маленький огонек в тумане приковывал внимание, прорываясь своим теплом сквозь влажное марево. Это был магический якорь, чтобы не потеряться между мирами.

Взмахнув палочкой, волшебник прочитал нужное заклинание. И теперь оставалось ждать. Ждать ее.

Моргана все не появлялась. Постепенно он уже начал терять терпение. Обиделась? Неужели такие, как она, все еще способны обижаться? Или же разочаровалась, решив, что Риддл не подходит на роль ее марионетки?

— Ну что ты, Том, — раздался полный веселья голос. — Ты же с самого начала дал понять, что не собираешься быть ничьей марионеткой.

Ведьма.

— Мое почтение, леди Моргана, — с очаровательной улыбкой отозвался он. — Я ни в коей мере не собираюсь и до сих пор. Но я подумал, что тебе будет интересно узнать, как хитро выкрутился Мерлин.

Крючок был закинут точно. Том видел, как сразу зажглись любопытством ее глаза.

— Интересно? Мне вот тоже очень интересно узнать, как попасть на Авалон.

Она засмеялась. В своей манере — звонко, искренне, с чувством превосходства.

— Ты и вправду желаешь узнать, Наследник Слизерина?

Запугивает?

— Уж не имеешь ли ты в виду, что я боюсь, Моргана?

— Ну что ты, — все так же весело отозвалась она. — Ты слишком далеко зашел, Том Марволо. Бояться уже поздно!

— Вот и замечательно, — обаятельно улыбнулся Риддл. — Значит, ничто не останавливает нас от магической сделки. Нерушимая клятва, думаю, нам не понадобится, вполне будет достаточно лишиться удачи в случае несоблюдения условий.

— Я согласна. Лишь потому, что у старого хитреца всегда было, чему поучиться. Любопытно, что же он придумал на этот раз.

Том взял Моргану за руку. Они вместе произнесли заклинание и свои обещания, направив палочки на соединенные руки. Белый туман окутал ладони и затем, заиграв всеми цветами радуги, взвился в небеса.

— Мерлин оставил свой портрет, который висит сейчас в зале Совета Конфедерации. Надо сказать, весьма функциональный, — начал Том, отпустив руку волшебницы. — И весьма разговорчивый. Теперь я понимаю, что за механизм стоит за его магией, но…

— Но хочешь ее преодолеть, — подхватила Моргана.

Услышав о простом и гениальном решении Мерлина, она слегка нахмурилась, задумчиво глядя сквозь своего гостя.

Том сомневался, что новость привела ее в восторг. Выражение лица волшебницы, тем не менее, оставалось нечитаемым. Она походила на хищную благородную птицу, готовую взвиться в небеса.

— Теперь твоя очередь, леди, — через некоторое время, проигнорировав ее утверждение, напомнил Риддл.

Он слегка усмехнулся, пристально глядя на собеседницу. Моргана больше не улыбалась. Смерила мага оценивающим взглядом. В ее глазах вспыхнули золотые искорки, и она сделала шаг вперед. Коснулась рукой щеки Тома, и ему показалось, что этот жест был жестом прощания.

Неужели все так серьезно?

Он прижал ее к себе. Теплые губы были уже столь знакомы, он почти привык к поцелую Морганы — страстному, обжигающему, будто в последний раз.

В последний раз…

Волшебница отстранилась. Встретилась пылающим взглядом с его темными глазами.

— Пойми, Том Марволо, одну простую, но чрезвычайно важную вещь. Ничто не может сравниться с блаженством, которое приносит осознание своей собственной сущности, своей природы. Ни слава, ни власть, ни могущество. Поверь мне, я сама когда-то шла по твоему пути. Все это лишь жалкие пылинки по сравнению с осознанием того, кем в действительности является человек! А бессмертие и так неизбежно, потому что сущность человека, его душа — вечна. И именно она является наивысшей ценностью. Хочешь ли ты того или нет, но бессмертие — такой же неизменный атрибут твоего бытия, как и блаженство. Ты просто осознай это, не прячься и не беги от этого. Авалон — он тут, — она прикоснулась рукой к его сердцу. И помолчав, будто вглядевшись в его душу, прибавила: — Следуй за белой ланью. Да пребудет с тобой благодать!

Глаза волшебницы вдруг показались ему огромными, темными, как омуты. В них словно плескались искры на воде мистического озера. И все застлал густой туман.

* * *

Солнце пекло удивительно жарко для августа, насыщая воздух почти осязаемой удушливой пеленой. Но Гермиона понимала, что в этом пространстве и не следовало ожидать особых совпадений с так называемым реальным миром. Успокоившись, волшебница внимательно огляделась — нужно учесть все детали, чтобы правильно оценить ситуацию.

Слава Мерлину, — да уж, поистине слава! — что оживших мертвецов тут не было. Впрочем, жара постепенно стала мучить не меньше — пора идти к озеру, чьи воды поблескивали в туманной дымке. Иначе ожившим мертвецом станет она сама.

Луг, ведущий к воде, простирался на многие мили вокруг. Солнце палило нещадно. Гермиона трансфигурировала из цветка ромашки шляпу с большими полями. Но, водрузив ее на голову, заметила, что та начала болеть, будто ее сжали плотным кольцом.

Волшебница отбросила шляпу, проводя руками по мокрому от пота лицу. Что за ромашки в этом мире? Заодно избавилась от мантии из плотного алого атласа. Как же хочется пить! Но наколдованная вода, казалось, лишь усилила жажду.

Что происходит?

Оставшись в одной тонкой сорочке, достающей до пят, Гермиона вновь побрела к воде.

Солнце стало печь еще невыносимей, в воздухе появилась влага. Дышать становилось все труднее, а пот, казалось, залил лицо так, что смыл всю косметику.

Нашла о чем волноваться!

Достаточно быстро Гермиона осознала закономерность — чем больше она использовала магию, тем хуже оказывались последствия и условия окружающей среды. В прошлый раз они с Томом просто не могли колдовать, а тут волшебство еще и вредило? Ну, Мерлин… На что же конкретно направлено это испытание? Как физические страдания могут привести к блаженству?

Сколько же еще идти? А что, если… Когда ты устал до изнеможения, думать не хочется. Быть может, это и есть цель всей болезненной трагикомедии? Остановка внутреннего диалога, полное безмыслие? Что, без сомнения, являлось основой для успеха многих психологических практик. Но, пожалуй, к этому она была готова меньше всего. С ее-то умом и интеллектом, которыми она гордилась всю свою жизнь!

А возможно, испытание сводилось к осознанию: бесполезно рассчитывать на опору в материальных сферах, нужно искать причину, основу и выход из любой трудной ситуации в себе?

Она так и видела Мерлина, который по-доброму усмехался, поглаживая темную с серебряными нитями бороду: «Ты же спрашивала насчет смысла жизни?»

Все сливалось перед глазами в белый туман, в котором сверкали золотые искорки. Неожиданно запнувшись, волшебница упала на траву. И подняться не было сил.

* * *

Серебряный туман застилал глаза. Ведьма устроила ему испытание! Салазар ее побери!

Но стоило ли удивляться? Нет, ни в коей мере не стоило. Ничто не давалось просто. Лишь жизнь являлась вечным даром — ведьма была права, — а о качестве приходилось заботиться самому!

Но почему-то заботиться ни о чем не хотелось. И где же пресловутая лань?

Белая тень проскользнула в серебристом тумане словно ответом на его мысли, и Том Риддл сделал шаг вперед.

Туман почти рассеялся, по крайней мере, настолько, чтобы волшебник смог созерцать это поистине мифологическое животное. Белая лань действительно показалась впереди, и маг даже слегка растерялся. Неужели Моргана действительно ожидала, что он понесется за зверем?

Стоп… Он еще не забыл испытания Философского камня! Белая лань или косуля являлась значимым символом. Прежде всего, символом тайны. Косуля в чаще. Где же именно она пряталась?

Том пошел быстрее, и серебряный туман, рассеявшись, обнажил красивый пейзаж, чем-то напомнивший ему Гластонбери. Свет, казалось, исходил не от солнца, но сквозил в каждом листочке, пронизывал высокие травы.

Маг углубился в небольшой лесок в поисках мистического животного. Где может прятаться лань? Какой во всем этом смысл?

Quert. Ну конечно же, белая лань традиционно прячется под сенью яблони! Алфавит Огама[2].

В тот же миг тропинка вывела его в чащу. Священная роща, неметон, символ целостности внутреннего мира.

Лань спокойно лежала под плодоносящим яблоневым деревом. Том усмехнулся — неужто Моргана думала, что он не сможет разгадать столь элементарную загадку?

И кто может не знать, что Авалон — остров яблок?

Белая лань — символ загадки. Быть может, следовало понимать, что он подошел не просто к головоломке, а к чему-то принципиально важному?

Том сорвал яблоко — какая символика! Все-таки алхимики недалеко ушли от создателей Огама.

Плод раскололся в руке мага, будто срезали ножом, — и тот какое-то время созерцал семенную коробочку яблока, на срезе походящую на пятиконечную звезду.

Пентаграмма. Недаром яблоко — символ совершенства, начала и конца, бессмертия. Бессмертия, которого достиг на Авалоне Артур.

Звезда, ведущая к совершенству, символ самореализовавшегося человека, прошедшего круг.

Звезда. Том невольно повернул голову к чуть было не забытой уже новой знакомой. Лань смотрела на него умными глазами, которые показались ему невероятно знакомыми. Влажные, темные, не дающие шанса их забыть. Моргана?

Звезда сияла в зрачках этих глаз и вдруг стала расширяться, расти, заливая белым сиянием мистическую рощу.

Свет был ярким, но не слепил, и настойчиво призывал сделать шаг вперед.

— Готов ли ты? Возврата к прежнему быть не может, — прозвучал сладкий голос.

Готов ли он? В действительности он этого не знал.

— Мир никогда больше не будет для тебя завораживающим разнообразием форм и вкусов. Но ты обретешь изначальный вкус.

По крайней мере, он разрушит магию Мерлина.

Но достаточно ли этого мотива?

От наркотика так трудно отказаться!

Но если не сейчас, то никогда. А вечно мучиться — на это он не согласен!

И Том сделал шаг вперед, в самый яркий свет в своей жизни.

* * *

Что-то больно ударило Гермиону по лбу. И в следующий миг она удивленно смотрела на круглое красное яблоко, которое рефлекторно успела поймать, когда оно отскочило. Да, отскочило ото лба.

Какая ирония! Интересно, у Ньютона осталась шишка?

Измученная жаждой волшебница уже было вонзила зубы в сочную мякоть плода, но остановилась, когда до нее дошло, что именно свалилось на нее. И откуда. Великий Мерлин!

Гермиона подняла голову. Над ней возвышалась яблоневое дерево, хотя она могла поклясться, что раньше его здесь не было. Яблоко, заключавшее в себе пентаграмму, являлось символом совершенства человека. И его бессмертия. Пять лучей означали пять элементов и пять чувств. Недаром остров блаженства был назван Авалоном, что буквально означало «остров яблок».

А пить все равно хотелось. И волшебница надкусила яблоко, с интересом маленького ребенка ожидая, что же случится дальше.

Несказанно яркое радужное сияние словно занавесом после хорошей пьесы упало на мир, и Гермиона потеряла ориентацию в пространстве. Интересно, какого цвета бывает смерть? Мысль появилась где-то на периферии сознания, и ей показалось, будто послышался смешок Мерлина. Но он же не хотел довести до смерти свою… ученицу? Что же она должна сделать, чтобы пройти испытание? Или не делать ничего?

А может быть, придется умереть, если она так и не решит все загадки. В конце концов, Том справится и без нее.

А она сама жаждет увидеть истину!

Тем временем тело будто потеряло свой вес, легким облаком паря в ярко-синем, широком своде небес. В ушах был даже не звон, а тонкая вибрация, подобная переливам серебряных колокольчиков, где-то на самом пределе восприятия звука. Во рту застыл сладковатый яблочный вкус.

Постепенно цвета первоэлементов начали последовательно сменять друг друга. И Гермионе казалось, будто она поднимается по радуге вверх. А та расширялась все дальше и дальше, заполняя собою все пространство. И вдруг начала сиять еще ярче, словно тысяча солнц, превращаясь в бесконечный белый свет.

И волшебница уже не думала, где в этом свете был мир, а где она сама. Ум перестал делать различия, отказался от ярлыков и определений. Осталось только одно ощущение — состояние собственного присутствия, которое являлось изначальным, истинным состоянием бытия. Это состояние было знакомо Гермионе, но она никогда еще не испытывала подобного во всей его победной, глубокой полноте.

Наконец она была свободна.

* * *

Он сам и был этим светом, ярким, безграничным. Он существовал, потому что никто не мог умереть — исчезнуть, раствориться безвозвратно. Бытие оказалось неизбежным и неизбывным. Лишь наносные, временные, а потому иллюзорные вещи, исчезали, как мотыльки на пламени свечи. Все чувства, эмоции, ощущения, умозаключения и мысли сгорали в свете «я есть». И Том даже понимал это где-то далеко на границе сознания. Но только одно затмевало все — ощущение собственного изначального состояния, которое инициировал в нем Философский камень, а довела до безусловной полноты волшебница Моргана.

Предвечный свет был эпитомой блаженства.

Но неожиданно он померк. Непроницаемая мгла накрыла весь мир плотным, мрачным покрывалом.

Вечная ночь как отражение материи не была готова так просто отпустить свою почти уже бывшую жертву.

Но Риддл волевым — нет, более чем волевым — усилием не позволил фокусу сознания сместиться с завоеванных позиций туда, где царили только оковы и страдания. Это было даже не усилие, а лишь отказ вновь забыть про свой уже проявленный потенциал. Казалось, во тьме пролетали мимо его несчастное детство, подставы друзей и гениальные достижения врагов, Дамблдор, Гермиона, любовь к ней и страх ее потерять, жажда власти и могущества. Но все это находилось вне его.

Постепенно Том потерял ощущение времени, он просто присутствовал во мраке ночи души. И даже не заметил, как сквозь темень вновь появились лучи света. И во тьме есть солнце. Оно есть всегда, как и маленькое солнце — сама душа.

Свет становился все ярче. И вот уже Риддл стоял среди цветущих яблонь под ослепительной синевой небес. Это был Авалон, обетованная земля, о которой каждый тосковал в глубине своего сердца. В руке у мага оказалась палочка, и тот взмахнул ею, читая заклинание из книги Мерлина.

Мысль волшебника прошла по ткани мироздания в противофазе, гася волну, запущенную сотни лет назад. Оковы спали, и небо стало еще более синим, безудержным и высоким.

Сейчас был тот самый миг — оставить свою печать в мировых течениях, каллиграфически прописать теперь уже свой закон в высших сферах бытия.

И Том почти поднял волшебную палочку. Но вдруг остановился.

Это неправильно! И даже больно…

Мир был большой и живой. Он заслуживал такой же свободы, которую сейчас обрел сам волшебник! Достигнув независимости, Том в то же время оставался единым с ним. Мерлин!

Как же Риддл теперь сочувствовал великому магу! В этот предвечный миг сотворить такое насилие над миром — все равно, что воткнуть нож в собственное сердце. Но Мерлин несмотря ни на что исполнил свой долг, ради других, не для себя.

И Том вдруг понял, страшно и незабвенно, что сам он потерял бы Авалон, отринув мир и сосредоточившись только на себе.

Моргана все-таки взяла реванш. По-женски, хитро, и в то же время следуя по стопам великого мага, как ученица, за ним. Том Риддл не повторил его деяние, древнее колдовство было разрушено. Эпоха Мерлина прошла.

Повернув голову, Том увидел удаляющуюся фигуру в красном плаще.

* * *

Завеса пала, открывая возможность для великой магии. Но Гермиона вдруг поняла, что в этом больше не было необходимости.

Из белого света появился стеклянный корабль — увеличенный вариант подарка Мерлина. Она обнаружила себя на нем, и он понес ее по сверкающей водной глади. Волшебница ступила на священный остров, который больше не покрывал туман. Авалон!

Казалось, она никогда ранее не видела яблоневый цвет. Цветок яблони удивлял ее своей сложностью: лучи солнца просвечивали сквозь тончайшие бело-розовые шелковые лепестки, тычинки источали сладчайший аромат. Золотое светило больше не жгло, полновластно сияя в высоком синем небе. И все вокруг было живым: каждая травинка, капля воды, луч света. И со всем вокруг была связана ее душа.

Что же сделал с ней Мерлин? Очищение пяти элементов и чувств. Состояние тотального ощущения собственного бытия, сущностное состояние, к которому пытались привести и НЛП, и гештальт-терапия, и многие учения и практики.

Как удивительна жизнь!

— Это действительно так, Гермиона, — раздался теплый, глубокий голос.

Волшебница повернулась и сразу же поняла, кем являлась его обладательница. Перед ней стояла леди Озера. Полумесяц украшал ее лоб, золотые волосы обрамляли прекрасное лицо, зеленое платье ниспадало мягкими складками. И она смотрела так, как могли смотреть только люди, познавшие себя.

— Приветствую тебя, леди Вивиана, — с поклоном сказала Гермиона, удивляясь, как глубоко звучит ее собственный голос.

Та улыбнулась в ответ, и две колдуньи, тихо переговариваясь, пошли через яблоневый сад.

От Вивианы Гермиона получила подтверждение тому, что невольно почувствовала и так. Она вспомнила про заклинание Мерлина в тот самый миг, когда Том применил его! Что ж, он тоже сделал свой выбор. Радовалась ли волшебница за него? Без всякого сомнения. Тем не менее она знала, что больше не зависит от своей безумной любви к этому мужчине. Как и он больше не зависел от любви к своей жене.

— Ты любила Мерлина? — вдруг спросила Гермиона.

Вопрос был прям, но Вивиана лишь понимающе улыбнулась.

— Конечно, — призналась она, убирая со лба золотой локон. — Но это не помешало мне… делать то, что я должна была. А также любить еще и других.

Гермиона вскинула брови. Она догадывалась, что должна была делать Вивиана.

— Истинная любовь не связана с объектом, — пояснила хозяйка острова. — Но именно через кого-то одного обычно открывается путь наверх. Пока нашим выбором было оставаться тут, мы могли чувствовать что угодно, даже гнев и сексуальные желания, но они не связывали нас.

Гермиона молча смотрела на Вивиану, та продолжала доброжелательно, слегка по-озорному улыбаться. Но волшебница поняла все, что та хотела ей сказать.

Было. Было выбором. Теперь же они уйдут навсегда. А она с Томом останется в этом мире.

* * *

[1] Аффермация — позитивное утверждение, повторяемое с целью заложить его смысл в подсознание.

[2] Огам — алфавитная письменность древних кельтов, сакрально связанная с деревьями.