Метод Мальсибера, или О парадоксальном влиянии контекста на репутацию (джен)

— Привет, — сказал Мальсибер, кидая свою сумку на парту рядом с Мэри МакДональд и сам падая рядом. — Скажи мне, прекрасная дева, от чего глаза твои теперь всегда красны, а платки все мокры? — весело спросил он.

В классе, кроме них, пока никого не было — пятикурсники ещё не успели вернуться с обеда, да и выбравших древние руны в качестве одного из обязательных факультативов в их параллели было немного. Мальсибер бы ни за что сюда не пошёл — но минимум из двух новых предметов взять было нужно, и он выбрал тот, куда ходили оба его друга, и Снейп, и Эйвери, у которых, при необходимости, можно было… проконсультироваться, как он это называл. Да и выбор у него, скажем прямо, оказался не слишком велик: не маггловедение же ему было брать! Нумерология навевала на него тоску, прорицания — сон, оставались лишь руны да уход за магическими существами, который ему даже нравился: животных Ойген всегда любил и прекрасно умел с ними договариваться, да и с профессором Кеттлберном они мгновенно нашли общий язык (Снейп язвил, что два лишённых чувства самосохранения человека, конечно же, не могли не спеться — вот только школу жалко до боли, шансов устоять перед подобным тандемом у нее практически нет). Ни Снейпа, ни Эйвери на Уходе, конечно же, не было, зато там присутствовал весь гриффиндорский квартет («Вот и тебе там самое место, — прокомментировал сей факт Северус ещё в начале третьего курса, — как раз по интеллекту подходишь»), что, вкупе с методами преподавания профессора и глубокой взаимной симпатией между означенными учениками и Мальсибером время от времени приводило к самым интересным и непредсказуемым результатам.

А вот на рунах всегда было тихо — и предмет непростой, и преподаватель, хотя и молодая, но, как шутил Мальсибер, до зубовной тоски серьёзная профессор Бабблинг, не поощряла шуток вне изучаемых в данный момент вопросов. Именно на этих парах Ойген и Мэри сдружились — по его версии, сперва потому, что успевали хуже всех (хотя и имели оба «Выше ожидаемого», но эти оценки были единственными подобными в их группе — все остальные получали стабильное «Превосходно», причём вовсе не из-за снисходительности профессора), ну а потом уже просто обнаружив некоторые общие интересы. Мэри — симпатичная пухленькая девочка с замечательными, на его взгляд, веснушками на переносице, тёмно-русыми коротко стриженными волосами и яркими орехового цвета глазами — ему нравилась своим мягким ровным характером, лёгким отношением к жизни и чувством юмора, и такая мелочь, как то, что училась она «на вражеском» факультете, его не смущала в данном случае совершенно. На остальных уроках Мэри сидела с Эванс — за которой, по его мнению, все эти годы весьма бессмысленно и бездарно бегал зачем-то Снейп — но Руны Эванс не посещала, а кроме Мэри гриффиндорцев здесь было совсем немного, разве что Люпин с этим своим пухлым приятелем Петтигрю на задней парте, и еще одна девочка со своим братом с Райвенкло. Поначалу Мэри сидела одна, пока Мальсибер, скучая, к ней не присоединился. Было это в конце сентября их третьего курса, и с тех пор так и пошло — они иногда и задания делали вместе, а то и делились друг с другом списанным (чаще, впрочем, это делал Мальсибер, потому что Мэри списывать руны было, в общем-то, не у кого, а у него было целых два друга, ни один из которых никогда не мог в подобных просьбах ему отказать).

— Ни от чего, — отвернулась от него Мэри.

Ойген, во-первых, удивился: отвечать подобным образом, было на нее совсем не похоже, и, во-вторых, ощутил тот азарт, что обычно охватывал его при таких неоднозначных отказах.

— Ни от чего не плачут целыми днями, — сказал он серьёзно. — Расскажи — вдруг я сумею помочь?

— Не сумеешь, — горько вздохнула она. — Ещё и высмеешь. И правильно, — добавила она зло. — Потому что я — безвольная дура, и так мне и надо.

— Ты влюбилась? — мгновенно спросил он, постаравшись сделать это, по возможности, мягко и даже ласково.

— Почему сразу влюбилась? — завелась она вдруг. — Почему если девушка плачет — то непременно из-за несчастной любви? Что, других поводов для огорчения у человека вообще быть не может? — она развернулась к нему, уперев руки в бока и сверкая своими светло-карими глазами.

— Может, может, — он даже руки поднял, сдаваясь. — Я просто предположил. Был не прав, готов искупить…

В этот момент в класс вошли Снейп с Эйвери, бурно обсуждавшие что-то, судя по терминам, тематическое, и Мэри только вздохнула и потянулась к своей сумке за учебниками.

— Я не отстану, — предупредил её Ойген, тоже доставая свои. — После уроков в нашем классе — придёшь?

— Не знаю, — насупившись, отозвалась она. — Это не твоё дело, вообще-то.

— Я не буду смеяться, я обещаю, — искренне сказал он. — Ну и вдруг вправду смогу помочь? Мне не нравится, что ты плачешь всё время, — он хотел добавить что-нибудь вроде «я сам, глядя на тебя, скоро начну плакать» или, ещё хуже, «ты осунулась и вообще выглядишь как будто у тебя вечный насморк», но вовремя одумался. Не стоит так шутить с девочками — это он к своим пятнадцати годам усвоил достаточно прочно.

— Хочу — и плачу, — пробурчала она, впрочем, кажется, слегка улыбнувшись.

— Так я не буду мешать, — подхватил он. — Мне бы только узнать, почему. Интересно же.

Она фыркнула и рассмеялась, он подхватил — и тут раздался звонок, в класс вошла профессор Бабблинг, а за ней — остальные студенты, и урок начался.

…В класс, где они обычно встречались, Мэри всё же пришла. Мальсибер её уже ждал — трансфигурировав две парты в пару кресел, обитых почему-то чёрным бархатом, которые и разглядывал слегка озадаченно.

— Вообще, оформление планировалось повеселее, — сообщил он вошедшей девушке, — но что-то пошло не так… и я теперь опасаюсь на них садится — может, я ошибся не только с цветом, — он задумчиво запустил пальцы в свои черные волосы, рассеянно пропуская длинные пряди меж ними.

— А я не боюсь, — сказала Мэри решительно и уселась в одно. — Отличное кресло, — похвалила она. — Очень удобное.

— Н-да? — проговорил он с сомнением — но всё же сел в соседнее и, повернувшись к ней, спросил: — Ну? Я весь внимание. Что стряслось?

— Тебе это покажется глупым, — вздохнула она. — И я сама это знаю. Но от этого почему-то совершенно не легче.

— А я не Снейп и не Эйвери, — пожал он плечами, — по мне хоть умно, хоть глупо — главное, что ты расстраиваешься. Давай рассказывай — и будем думать, что делать.

— Ты красивый, — сказала она грустно. — Тебе не понять.

— Я попробую, — неожиданно не стал он шутить. — Правда. Мэри, ну расскажи мне.

— Расскажу, раз пришла, — кивнула она. — Но если ты засмеёшься — или я пойму, что тебе смешно — я с тобой вообще больше никогда ни о чём личном разговаривать не буду! — предупредила она.

— Вряд ли меня рассмешит то, от чего тебе плохо, — подумав, проговорил он. — Даже если ты скажешь, что влюбилась в нашего лесника.

— Да лучше б так, честное слово! — воскликнула Мэри с непонятной досадой, пристально глядя на Ойгена — но в его чёрных глазах сейчас не было и тени улыбки. — Ладно, — повторила она — и, наконец, перешла к делу. — Ну посмотри на меня. Внимательно посмотри! Что ты… кого ты видишь? Опиши мне!

— Девушку, — он действительно оглядел её очень внимательно. — Симпатичную…

— … и толстую! — перебила она. — Ойген, ну посмотри на меня не как друг, а как… мужчина! Я — толстая! Не жирная, правда, — добавила она очень разумно, — но толстая! И самое обидное — ну погляди на меня, я ведь могла бы быть если не хорошенькой, то наверняка симпатичной, если бы похудела — и да, да, мне нравится… кое-кто, и ничего в этом нет смешного! — воскликнула она нервно, внимательно глядя, не смеётся ли Ойген. Но он и не думал смеяться — глядел на неё очень серьёзно и только тихо кивнул в ответ. — Во мне нет ничего особенно примечательного, — добавила она горько, — я даже волосы не могу отрастить, чтобы овал лица сузить, потому что они у меня жидкие и некрасивые! А короткая стрижка мне сейчас совсем не идёт… И не смей спорить! — потребовала она категорично.

Он поднял руки, словно сдаваясь — любимый его жест, долженствующий сообщить собеседнику, что он никоим образом не намерен с ним спорить и вообще находится на его стороне.

— Вот и не спорь, — повторила она, складывая на груди руки. — Во мне фунтов тридцать лишнего веса! Если не больше. И я ничего не могу сделать — ничего! Я стараюсь есть меньше, хотя бы не ужинать — но меня хватает на день или два, а потом я срываюсь, и всё становится ещё хуже… и да, у меня не хватает сил съедать один кусочек курицы, когда все вокруг едят ещё и картошку и пироги с почками… я даже уже зелья какие-нибудь искала, но они все или очень сложные, или не продаются несовершеннолетним… а заклинаний я не нашла — таких, чтобы раз — и просто не хочешь есть. И ладно — вот теперь, если хочешь, можешь надо мною смеяться, — она с шумом выдохнула и взглянула на него очень воинственно.

Однако Мальсибер сейчас вовсе не выглядел так, будто с трудом сдерживает смех: он смотрел на Мэри очень серьёзно и как-то задумчиво. А потом проговорил медленно:

— На самом деле, я знаю одно подходящее заклинание.

— Ты знаешь нужное заклинание? — недоверчиво переспросила она. — Откуда?

— Знаю — и всё, — сказал он, становясь с каждой секундой всё задумчивее.

— И научишь меня? — помолчав, спросила она.

— Нет, — покачал он головой — и, слегка улыбнувшись, пояснил в ответ на её возмущённый, обиженный и разочарованный взгляд: — Я не могу — раз, и это бессмысленно — два. Потому что ты не сможешь наложить его сама на себя — по-моему, это вообще невозможно. Хотя, может… не знаю, — он снова качнул головой.

Глубокая задумчивость, в которой он сейчас пребывал, была ему столь несвойственна, что Мэри даже слегка занервничала:

— А ты его на меня наложить можешь?

— Могу, — кивнул он, барабаня указательным и средним пальцами правой руки по своим губам.

— Но не хочешь, да? Или что? — не выдержала она. — Что с тобой, Ойген?

— Я думаю, — он опять слегка улыбнулся. — Не мешай. Мне это не очень привычно.

Последнюю фразу он произнёс тем же задумчивым и серьёзным тоном, что и несколько предыдущих, и Мэри не сразу опознала в ней шутку, и лишь когда он поднял на неё свои смеющиеся глаза, расхохоталась.

— В общем, я всё решил и придумал, — решительно сказал он. — Я знаю, что делать, и могу помочь. Но есть одна маленькая проблема.

— Какая? — радостно спросила она и предупредила: — Я тебя сейчас расцелую, если не скажешь немедленно!

— Это угроза или обещание? — рассмеялся он. — Я вовсе не против твоих поцелуев… а проблема в том, что заклятие это — Непростительное.

— Что? — она даже побледнела и широко распахнула глаза. — Ты хочешь меня… пытать? Чтобы я навсегда…

Он расхохотался — до слёз, утирая их тыльной стороной рук и мотая головой:

— Мэри! Непростительных три! Почему, ну почему все сразу вспоминают о Круцио?! Я в жизни его не пробовал применять!

— Ты умеешь накладывать Империо? — недоверчиво спросила она.

— Ну не Аваду же, — продолжая смеяться, ответил он. — Империо, да. Я умею.

— Откуда? — прошептала она, глядя на него округлившимся от изумления глазами.

— Оттуда… какая тебе разница? Это… секрет, в общем. А я — страшный чёрный маг, — весело сказал он. — Так же про меня говорит твоя Эванс?

— Лили просто не знает тебя, — тут же заступилась за подругу Мэри. — Я говорила ей, что ты не такой, но она…

— Да пусть считает, — махнул он рукой, — какая мне разница? Она, вслед за вашими Блэком и Поттером, вообще всех слизеринцев считает тёмными магами. Ладно, — он потёр руки. — Ну? Что скажешь на моё предложение? — спросил он с азартом.

На самом деле, Ойгену ещё ни разу не доводилось накладывать Империо на постороннего человека. Дома он регулярно тренировался на родителях, прежде всего, на отце, у них с ним даже игра такая была, но с другими, даже с самыми близкими друзьями, делать это Мальсибер-старший сыну категорически запретил. И тот до этого момента даже и не пытался, понимая прекрасно, чем ему может это грозить… но как было удержаться сейчас, когда ситуация была словно бы создана для Империо, и когда разом можно было и опробовать своё мастерство — и помочь подруге. Он был вполне уверен в себе — да и не в чем, на самом-то деле, было тут ошибиться. Ну что в этом заклинании можно сделать неправильно? Ничего! В крайнем случае, оно попросту или не получится сразу — или спадёт со временем. В любом случае, никакой катастрофы не будет.

— А чем тут поможет Империо? — осторожно спросила Мэри. — Ты запретишь мне есть вечером?

— Нет, — улыбнулся он. — Это будет тебе тяжело… и вообще не то. Ты увидишь — а если тебе не понравится, я сниму его по первому твоему слову. Ты просто не будешь чувствовать голода, — подумав немного, всё-таки объяснил он. — Тебе не будет хотеться есть… то есть ты сможешь есть столько, сколько захочешь — ну потому что нельзя же совсем без еды, ты ведь понимаешь?

— Конечно, я понимаю, — кивнула она и сказала с лихорадочным блеском в глазах: — Я совсем-совсем расхочу есть?

— Совсем, — кивнул он. — Ты не будешь чувствовать отвращения и вполне сможешь есть — ну, как обычно бывает, когда мы сыты, но не объелись. Вот — ты просто будешь чувствовать себя сытой. Всегда.

— Ойген, — прошептала она, молитвенно складывая руки. — Если ты сделаешь это — проси у меня чего хочешь! Вообще что угодно — я всё сделаю!

— Э-э-э, — протянул он, забавно почесав в затылке. — Вот я даже не знаю, что попросить у тебя… самое очевидное как-то обидно получать таким прозаическим образом… а остальное я у тебя и так попросить могу, — шутливо ответил он — и, посерьёзнев, спросил: — Ну так как? Ты рискнёшь?

— А как долго оно будет держаться? — тоже серьёзно спросила она.

— Не знаю… по идее, если ты не будешь сопротивляться, то сколько угодно, наверное, — не очень уверенно проговорил он. — Но ты же это почувствуешь — и можно будет повторить, если захочешь. Только, Мэри, — он посмотрел ей в глаза. — Ты понимаешь же, что этого никому и никогда нельзя рассказывать. Вообще никому. Даже Эванс.

— Я понимаю, — тихо сказала она. — Я знаю, что за одно только использование Непростительных навсегда отправляют в Азкабан. Хотя теперь я думаю, что это как-то не совсем правильно… я просто не думала никогда, что их можно и вот так использовать…

— Можно, — кивнул он и, не удержавшись, добавил: — Империо же целители придумали. Во всяком случае, многие так считают. Это потом оно Непростительным стало… так ведь не всегда было. Ты обещаешь мне, что никогда никому не расскажешь? Даже лет через сто?

— Обещаю, — серьёзно и даже торжественно кивнула она. — Я могу дать непреложный обет, если хочешь.

— Каким образом? — улыбнулся он чуть насмешливо. — Для него нужен же кто-нибудь третий — и в чём тогда смысл?

— Можно кого-нибудь из твоих друзей попросить, — сказала она. — Снейпа или Эйвери, например.

— Ну да — и навсегда дать им в руки такой козырь против меня? Я их очень люблю, конечно, и всё такое… но давай я тебе лучше просто так поверю, — решительно проговорил Ойген, доставая свою красивую палочку красного дерева.

— Я никому не скажу, — повторила Мэри. — Никогда. Клянусь, — она задумалась — и он её перебил:

— Всё, достаточно. А то придумаешь сейчас что-нибудь — а потом… мало ли, — осторожно проговорил он. — Так, — он глубоко вздохнул. — Не бойся, — попросил он, поднимая палочку — Мэри замерла и вцепилась своими пухлыми пальчиками с длинными, аккуратной формы ногтями, покрытыми прозрачным лаком, в подлокотники. — Ты вообще ничего не должна почувствовать… я надеюсь. Ты мне веришь? — вдруг спросил он, опуская палочку. — Веришь, что я ничего, кроме того, о чём мы договорились, не внушу тебе и, тем более, не стану заставлять что-нибудь делать?

— Верю, — искренне кивнула она. — Я же знаю тебя. Ну, давай, — она глубоко-глубоко вдохнула.

— Хорошо, — даже не попытался он пошутить, как обычно. Потом поднял палочку — и опять опустил. — Слушай… наверное, это не самая лучшая мысль — делать это прямо в школе. Кто его знает — вдруг подобные вещи как-то фиксируются.

— А правда, — расстроенно согласилась Мэри. — Но как же тогда… ждать каникул? Или хотя бы похода в Хогсмид?

— Зачем ждать? — удивился Ойген, пряча палочку и вставая. — Сейчас даже двери ещё не закрыты — идём во двор, и я знаю, как незаметно уйти оттуда в запретный лес. Только предлагаю одеться сначала — всё-таки уже октябрь.