Не будь идиотом (джен)

Медленнее всего тянулись первые две сотни лет.

Сначала Мерлин боялся, что он просто умрёт. Не от меча разбойника или яда в стакане, подлитого злыми придворными, так от старости. Он канет в небытие, как однажды Артур, и не сможет быть на берегу Авалона в нужный момент. Не протянет руку вновь воскресшему королю, не обвинит в нерасторопности, не стиснет холодную от времени и воды ладонь. Что он не дождётся, как обещал.

Затем взамен этого страха пришёл иной. Он боялся так никогда и не умереть. Время шло, Гаюс тихо угасал, сын занимал место отца за Круглым Столом, чёрная смоль волос Гвен менялась на серебристую проседь, ясные глаза мутнели, годы шли, а он словно навсегда остался на берегу Авалонского озера — замер, не постарев ни на день. Королеву сменил король, короля другой король, Мерлин пил одно старящее зелье за другим, совершенствовал заклинание возраста и искусство обмана.

Сперва боялся, что станет очевидна его слишком долгая молодость, затем слишком крепкая и здоровая старость, а после — мучительно едкое, малодушное, пронзительное отчаяние.

Но так было лишь первые две сотни лет.

* * *

Время бежало вперёд, тело не старело, но старела душа.

Иногда десятилетия шли как положено, иногда тянулись как смола, а иногда — пролетали, как Килгарра над полыхающим Камелотом. Один век Мерлин жил, словно впервые, второй прозябал подобно папертнику под тенью Собора Святого Павла, третий проводил на грани между сном и реальностью, когда часы бегут преступно быстро, а сознание к совести глухо.

Страх смерти, как и страх вечной жизни давно оставил его — теперь его терзал совсем иной зверь. Мир от войн не поднимал голов, люди проливали кровь в походах и сражениях, трава багровела везде, где ступала нога человека. Альбион падал, и чем ближе он был к гибели, чем неотвратимей казался его конец, тем нетерпеливей становился Мерлин. Он приходил к Авалонскому озеру, ждал, слушая звон мечей и залпы орудий у себя за спиной, умолял, кричал, плакал и, однажды, прошёл мимо.

Альбион падал и поднимался вновь.

Надежда покидала его как всякий в его жизни — Мерлин боялся, что величайший из королей никогда не вернётся из склепа.

* * *

Шёл пятый век его жизни, когда с запястья пропала метка.

Наверное, то был предел.

Эмрис много знал о магии, он был ею больше, чем любой другой маг на планете. Видел миллиарды её воплощений и деяний, миллионы родственных душ, повстречавших и невстретивших друг друга. Он знал, что такое «друг по душе», видел саму суть. То, что приводило в восторг и ужас Утера, что одни принимали за метку дьявола, другие за знак судьбы, виделось ему мириадами звёзд, тончайшими нитями, переливающимися всеми оттенками белого. Несчётное множество бриллиантовых осколков, ярко светящиеся искорки света, концентрированная тьма, танцующие туманности и разбрызганное Солнце.

Люди упрощали, говорили, что «судьба», Килгарра всё видел и смеялся — «две стороны одной медали».

Дракон ничего не понимал. Нити тянулись друг к другу до того, как звучали заветные слова, переплетались после, сливаясь в один толстый, горящий ало-золотым канат, и никогда больше не распадались надвое. Толстый трос от одной груди к другой, нерушимая связь, как вечная порука. Одна душа погибала, канат истончался, тускнел и пропадал совсем. А вместе с ним, и метка.

Наверное, то был их предел. На месте некогда светящегося троса — чёрная дыра.

* * *

Проходит ещё сотня лет, прежде чем запястье обжигает пламенем. Чёрные буквы вырисовываются медленно, словно давая ему шанс подумать, магия, что веками берегла его от времени и не тускнела ни на миг, взрывается золотом, вьётся вокруг предплечья, окутывает кисть, подобно лианам, любовно касается четырёх простых букв и вопросительного знака и волнами плещется с ладоней.

Глаза горят. В этот день снег в Эдинбурге тает.

Когда Мерлин видит Артура, он ни на секунду не задумывается. Сразу говорит: «Хватит».

* * *

В рождениях Артура нет никакой закономерности. Порой между ними проходят десятилетия, порой он перерождается на следующий год. В этом нет никакой логики, и это очень похоже на Пендрагона — поступать так, как ему хочется, и всегда выбирать что-то третье. Порой метка не успевает исчезнуть, и Мерлин может заранее сказать, где и когда Артур вернётся.

Несколько раз он следит за ним от самого рождения, иногда специально ждёт и не бросается на поиски, а однажды — не успевает. Приходит слишком поздно, Артур умирает, и в то самое мгновение Эмрису впервые с битвы при Камлане хочется последовать вслед за ним.

Артур вообще никогда не доживает до старости.

Во время одиннадцатого перерождения, в очередной раз вытаскивая Артура из лап смерти, Мерлин вдруг думает, что все беды бывшего короля случаются по его, Мерлина, вине. Мысль приходит и уходит, но, когда во время одной из лекций в Кембридже Пендрагона едва не накрывает упавшей с потолка люстрой, по пути из паба в кампус чуть было не сбивает экипаж, а спустя неделю горе-грабитель угрожает ножом, нечаянная догадка вновь приходит в голову.

И больше мага не покидает.

Мерлин рассуждает. Спокойно, обстоятельно, без лишних эмоций и паники, и приходит к выводу, что да — с его приходом в Камелот что-то там у Судьбы не сложилось, потому как до того памятного дня принц спокойно прожил два десятка лет и на несчастное существование не жаловался. С тех пор он прожил одиннадцать жизней и ни одну из них — до конца.

Артуру тридцать один год, когда он умирает вновь.

Эмрис решает, что он так больше не может.

* * *

На дворе двадцать первый век, когда он чувствует, как из мира ушёл Килгарра. Теперь на всём белом свете древнее него только Магия, Мерлин кажется самому себе необыкновенно старым и усталым, смотрит на появившуюся почти двадцать лет назад метку и впервые за полторы тысячи лет думает о том, что ни разу не пытался от неё избавиться.

Не приходило в голову, а ведь это выход, и это просто.

Нити нельзя рвать, но их можно растворить. Замкнуть на себе самом, не дать потянуться к родственным и не сказать заветных слов. Он знает, — всё это время знал, — что написано у Артура на запястье, в их встречах уже давно нет ничего предопределённого Магией или Судьбой, если угодно, все они спланированы Эмрисом. Он уже и сам не уверен, что было первично — его воля, или воля Магии, он не уверен в истоках и путается в вопросе о курице и яйце.

Он не хочет в этом разбираться, но он может это прекратить. Может даже исправить метку на запястье самого Пендрагона, вероятно, поплатиться за это, но какое имеет значение его собственная гибель или пусть даже вечные страдания на фоне хотя бы одной счастливой жизни Артура?

Эмрис не мучается выбором. Его затапливает облегчение, он тушит сигарету, бросает на стол купюру, выбегает из кафе недалеко от Риджентс-парка и едва не спотыкается о собственные ноги.

Артур стоит на автобусной остановке, отвернувшись от ветра, и щёлкает зажигалкой. В нескольких шагах от него полицейский и, честно, штраф для жизни не угроза — Эмрис может просто уйти. Но шестьдесят два года — срок большой, и если ещё одно мгновение назад он бежал, чтобы навсегда стереть со своего запястья злосчастное «Что?», то теперь стоит как вкопанный посреди мостовой не в силах оторвать взгляд.

Мерлин знает, инициатор всегда он сам, поэтому прикусывает язык, чтобы не выдохнуть «Хватит», стискивает ладони в кулак и почти успевает отвернуться.

— Что? — Пендрагон морщится от пристального внимания, прикурив, убирает зажигалку и вопросительно приподнимает брови.

Мерлин в ужасе отшатывается — всё идёт не так. Артур говорит первым, ярко-карминные нити тянутся к его, собственная магия всплеском золота отвечает на фразу-ключ, и Эмрис понимает — это выход. Он знает, что написано на запястье Пендрагона, нет нужды ничего исправлять. Можно просто ответить иначе.

Сглатывает, проклиная решившую подловить его Судьбу, нервно улыбается и пожимает плечами:

— Ничего, — тычет пальцем в полицейского и не замечает, как меняется выражение лица Артура. — Штрафы сейчас…

— Шутишь!.. — неверяще выдыхает Пендрагон, и Эмрис снова смотрит на него.

От груди к груди — ало-золотой канат. У Артура в глазах — неверие, потаённая радость и первобытный восторг. Мириады звёзд, тончайшие нити, переливающиеся всеми оттенками белого. Несчётное множество бриллиантовых осколков, ярко светящиеся искорки света, концентрированная тьма, танцующие туманности и разбрызганное Солнце. Он смотрел на него так же тогда, полторы тысячи лет назад.

Эмрис срывается с места, хватает его за запястье игнорируя возмущённое «Эй!», и задирает манжету пальто.

— Шутишь, — эхом повторяет он, подушечкой пальца проводя по вырвавшемуся у него и написанному на коже «Ничего».

— Я тоже не восторге, — обиженно отзывается Артур и на пробу пытается вырвать из на удивление сильных пальцев своё запястье. — И вообще — какому идиоту придёт в голову… Эй, ты чего? Парень?

Мерлин смеётся и плачет, прячет лицо в ладонях и шепчет только одно:

— Прости.

Артур оглядывается вокруг, не слишком довольный глазеющей толпой, и знакомо, тихо отвечает:

— Не будь идиотом.

* * *

Артуру тридцать один, и он не умирает. Он вспоминает.

Держит в руках найденную у Эмриса Книгу, смотрит мимо, сквозь страницы, так долго, что Мерлин не на шутку пугается. Не раскрытой магии, нет, за это больше не казнят, в это просто больше не верят. Он пугается необычайно ярких, старых, голубых глаз.

Пендрагон смотрит на него, и в этом взгляде — одиннадцать прошлых Артуров. В этом взгляде радость, досада, растерянность, восторг, скорбь, гордость, изумление, тревога, любопытство, испуг, обида, нежность…

Боже.

Артур смотрит на него и, наконец, замечает. Калейдоскоп эмоций сменяется всего одной, голубую радужку топит ярость, король Былого и Грядущего откладывает в сторону Книгу и хватает его за горло.

— Не смей, — рычит он. — Не смей решать за нас обоих, слышишь?

Мерлин морщится, не от физической боли, а оттого, как сжимается сердце, но раньше, чем он начнёт извиняться за многократно привязанную к себе душу, станет оправдываться, что виной их бесконечным встречам не он, неубедительно врать о том, что к этой магии он не имеет отношения, и что в этот раз, в этот раз он искренне хотел всё исправить, Пендрагон толкает его к стене, отпускает горло и кулаком бьёт в стену тотчас рядом с его головой.

— Ты хотел соврать, — шепчет он, и в голосе больше нет гнева — почти отчаяние. — Будь здесь, — Артур показывает ему запястье, — по-прежнему «Хватит», ты бы и соврал.

Эмрис распахивает глаза, не столько от удивления, сколько от тона, и у него перехватывает дыхание — от Артура пахнет болью.

— Я больше не знал, — отвечает Мерлин, — кто из нас решает: я или Магия.

Пендрагон смеётся громко, зло, резко отворачивается, хватает с дивана толстую, не тронутую временем Книгу и распахивает на последней, единственной потрёпанной странице.

— И поэтому решил поиграть в Судьбу? — демонстративно сверяется со строками и заламывает бровь. — Связать меня с другой душой? Уже присмотрел подходящую? Придумал, как будешь метку стирать, плести из разорванного каната новый? А может…

— А может, я просто устал тебя хоронить? — взрывается Эмрис, отрываясь от стены и обходя диван с другой стороны, будто бы материальная преграда придаёт ему уверенности. Или же мешает прямо сейчас проговорить два простых слова и лишить Артура того, что против правил и смысла к нему вернулось — памяти. — Может, я решил, что ты имеешь право хотя бы раз состариться? Увидеть не только детей, но и внуков, выйти на пенсию, поседеть и сдохнуть от проклятого радикулита, а не от шальной пули очередного грабителя, который по чистой случайности оказался в том же пабе, что и ты!..

Артур шокированно выдыхает, растеряв весь свой запал, смотрит на побледневшего от злости лучшего друга и по тонким ало-золотым нитям чувствует, как того пожирает чёрный, густой страх.

— Может быть, — уже тише продолжает Мерлин, — я решил, что хватит с тебя и меня? Что вот эта дружба, товарищество, на столетия разделённая жизнь — и так много?

— А меня ты спросил? — вновь откладывая Книгу, спрашивает Пендрагон.

— Каким образом? — грустно улыбается Эмрис. — Это первый раз, когда ты вспомнил.

Напряжение лопается, как тонкая плёнка мыльного пузыря — Артур улыбается смешно и совсем немного нагло, скрещивает руки на груди, по-королевски небрежно, а в глазах все те же тысячелетние призраки, что и у Мерлина, десятки войн, пролитая кровь и алые знамёна Камелота. Эмрис понимает, он бы без этого не смог.

— Так разве не прекрасно, что твоя же Магия решила поставить тебя на место? — демонстрируя запястье, спрашивает он.

Эмрис понимает, что Артур не смог бы тоже.

Мириады-мириады звёзд, тончайшие нити, переливающиеся всеми оттенками белого. Несчётное множество бриллиантовых осколков, ярко светящиеся искорки света, концентрированная тьма, танцующие туманности и разбрызганное Солнце.

— Прости.

— Не будь идиотом.