Химеры (джен)

Вообще-то, сначала Сэм даже не собирался читать эту дурацкую бумажонку. Любопытство, как известно, порой и кошек губит, что уж тут говорить о парне, которого старший брат регулярно дразнит "ботаником" и "книгоедом"… В общем, оно само так получилось. Как говорится в изысканных кругах общества, упс.

К тому времени Дин давным-давно ушёл в свою комнату — то ли спать, то ли перелистывать антикварную порнуху (все эти томноглазые гейши уже годятся ему в бабушки!), то ли в сотый раз наводить лоск на огнестрельную коллекцию. Стрелки часов в библиотеке сложились в острый угол — четверть третьего, — настойчиво намекающий на то, что Сэму тоже пора бы напомнить своему матрасу, не менее памятливому, чем у Дина, о форме своей массивной тушки. О том же намекало назойливое гудение в голове, зародившееся от адской смеси латыни и канцеляризмов где-то на шестом часу просмотра «трухлявой старинной писанины» — как грубо, но метко Дин обозвал архив Просвещённых. В глазах плясал сероватый машинный шрифт. От бумажной пыли свербило в носоглотке. Внутренний Сэмов голос приобрёл бюрократически-монастырские интонации: «Засим надлежит поместить документацию на прежнее место хранения оной, дабы очистить совесть свою и отойти ко сну со спокойной душой, ибо завтра будет новый день для дел земных и подземных. Амен…»

Вот он и складывал папки аккуратной стопочкой, рассчитывая без происшествий поместить, очистить и отойти, когда из стопочки вывалился совершенно незнакомый (притом, что всю эту груду Сэм считал изученной вдоль и поперёк) манускрипт. Состоял он из двух жалких желтоватых листочков, соединённых ржавой скрепкой и исписанных почерком мелочным, въедливым, иезуитским, со множеством хвостов, завитушек и скрупулёзных подчёркиваний, выдававших амбициозную натуру автора.

Листочки спланировали на стол и разлеглись в завлекательной позе. И Сэм поддался соблазну — просто потому, что любил всякое дело доводить до конца. В книгах и фильмах такие оставленные на потом мелочи иногда оказывались судьбоносными, и он не хотел остаток ночи гадать, не относятся ли эти конкретные бумажки к упомянутой категории.

Впрочем, бумажки обманули — как обычно и бывает в жизни.

Это была какая-то заковыристая архаичная кляуза непонятно на кого или на что. Несмотря на изысканную цветистость стиля, она производила неприятное впечатление — будто автор временами отрывался от писания, чтобы, брызжа чернилами и слюной, погрозить хилым кулачком своду своей летописной кельи: «Ну я вам покажу-у-у!» Смысла жалоб Сэм так и не уловил, но старательно дочитал до конца, надеясь, что в последней фразе всё разъяснится, хотя чем дальше, тем сильнее строчки плыли и разъезжались перед его полусонным взглядом, а подпись — пара невротично взвихренных инициалов — превратилась в раздвоенную туманную кляксу.

Дочитав и окончательно разочаровавшись, он зажмурился, потёр глаза кулаками, основательно зевнул, распахнул глаза — и не увидел ровным счётом ничего. Пустоту. Непроницаемый изначальный мрак.

Поначалу он даже не испугался. Слегка удивился, снова потёр глаза, поморгал, но лишь удостоверился в том, что и с закрытыми, и с открытыми глазами видит одно и то же.

Почему-то сразу вспомнилось, что Бункер основной своей частью всё-таки располагается под землёй и окон не имеет. Поэтому успокоительная версия внезапно отрубившегося электричества пришла ему в голову первой. При желании, пожалуй, можно было бы допустить, что одновременно засбоило и аварийное освещение — Бункер, конечно, штука надёжная, но довольно старая и снабжаемая благами цивилизации неизвестно откуда, чёрт его знает, как тут всё устроено… — если бы что-то внутри, смутная тень интуиции, пессимистичная, но всегда почему-то оказывающаяся правой, не подсказывала, что наихудший вариант развития событий и есть самый верный.

Он выпрямился, бессмысленно моргая, всё ещё держа в руках жалобные листочки. Выронил. Те ушелестели на пол, но он уже забыл о них. Нащупал шершавую спинку стула. Сел. Заставил руки не дрожать. Приструнил готовые удариться в панику мысли.

Он не впервые оказывался в полной темноте, и после Клетки, в которой бывало всякое, слепота его не особенно пугала, но крайне интересовал вопрос, надолго ли. Он помнил дорогу до своей комнаты, мог добраться до неё наощупь —, но что дальше? Лечь спать в надежде, что наутро всё пройдёт? А если нет — придётся как-то объясняться с братом. «Извини, Дин, я не могу глянуть в сети, не появилось ли в Канзасе или Арканзасе какого-нибудь любопытного дельца по нашей части, потому что сегодня я слеп как крот… Кстати, что там у нас на завтрак и с какой стороны от меня стоит тарелка?»

Если не пройдёт, придётся на некоторое, страшное своей растяжимостью время превратиться в объект неусыпной братской заботы. Опять. Только не это. Не дай Бог, Дин снова наворотит каких-нибудь отчаянных глупостей и снова умрёт кто-нибудь неповинный и доверчивый…

В извивах коридоров неторопливо простучали знакомые шаги. Лёгок на помине. И чего ему, спрашивается, не спится?

Невидимка Дин свернул в сторону кухни, бросив мимоходом:

— Всё ботанишь? Спать пора! — и исчез, не дожидаясь ответа.

— Дин?

— Чего? — эхом отозвалось издалека, приглушённо и легкомысленно.

Шаги вернулись спустя полминуты, после хлопка холодильниковой дверцы и свистящего пшика бутылочной крышки. Он не торопился.

Сэм представил: брат стоит на ступеньках между холлом и библиотекой с бутылкой пива в руке и ещё ни о чём не догадывается, потому что Сэм очень хорошо умеет делать правильное лицо и задавать самые странные вопросы будничным тоном.

— Что у нас со светом?

Секундная пауза — вероятно, Дин с подозрением смотрит на мирно сияющие библиотечные лампочки. Вероятно, хмурится. Вероятно, пожимает плечами.

— Всё у нас в порядке со светом. А что? Мигает?

Вероятно, лёгкое недоумение.

Сэм снова поморгал — бесполезно, сплошная темнота, как в ином мире, — и решилcя на признание.

— Тогда всё хреново. Слушай, Дин, ты только не волнуйся… Я ничего не вижу.

— В каком смысле?

— Вообще ничего. Ослеп. Раз — и всё. — Он щёлкнул пальцами в воздухе для пущей доходчивости.

Несколько секунд не доносилось ни звука. Понятное дело, такие новости не из тех, что ожидаешь услышать, метнувшись среди ночи на кухню за пивком… Сэм отвёл глаза и уставился в стол. Его бесила невозможность ответить взглядом на взгляд.

Шаги приблизились почти вплотную. Глухо стукнуло о столешницу бутылочное донце — судя по непочатой тяжести, Дин даже пригубить не успел. Сэм почувствовал, как перед лицом качнулся воздух.

— Можешь не махать граблями, я действительно ничего не вижу.

* * *

Вообще-то, сначала Дин даже не собирался идти за этим пивом.

Он лёг в постель в добропорядочном двенадцатом часу, погасил свет и после целой вечности созерцания темноты, заполнившей комнату, понял, что не уснёт. Потом из сумрака выделилась нечёткая картинка кровожадного содержания — и почему-то вылетела из памяти сразу же, как только он, судорожно ахнув, подскочил и понял, что всё-таки уснул. Тьма осталась такой же равнодушно-непроницаемой — что с открытыми глазами, что с закрытыми, одно и то же. Он подумал, что надо в будущем оставлять включенным какой-нибудь ночничок — просто чтобы, когда просыпаешься, можно было понять, что проснулся. И пофиг, что ночники — это штуки для маленьких пугливых детишек…

Со старой фотографии под лампой улыбнулась женщина, для которой Дин так навек и остался пугливым малышом. Цифры на часах показали начало третьего — половину пути между закатом и рассветом. Время самых крепких снов для нормальных людей. Время отправляться баиньки для упёртых книгоедов. И время промочить горло для тех, кому не спится.

В библиотеке сиял приглушённый свет. Как Дин и ожидал, самый упёртый книгоед всё ещё лакомился наваристой книжной пылью. Дин давно уяснил, что гнать в койку не до конца насытившегося книгоеда — дело бессмысленное и неблагодарное. Ответит рассеянно: «Ага, я сейчас…» — и тут же забудет, что говорил, и всё равно с места не сдвинется.

Но для порядка он всё-таки бросил не глядя: «Спать пора!» и, посчитав миссию выполненной, устремился к холодильнику. На мгновение призадумался, не прихватить ли и мелкому бутылочку — как-никак, совместное распитие в тиши ночной располагает к разговорам по душам, а настроение как раз выдалось такое — душевное, редкостное… Но тут мелкий позвал его. И спросил. И ошарашил.

На взмах ладони перед глазами Сэм не отреагировал. Вернее, отреагировал раздражительно.

— Можешь не махать граблями, я действительно ничего не вижу. — И взгляд у него был в точности такой, как бывает у слепых — пустой, отрешённый. Он смотрел в стол прямо перед собой и одновременно — в никуда.

Дину стало жутко.

— Но с чего вдруг? Не бывает же так, чтобы раз — и всё! — Он повторил щелчок пальцами и тут же пожалел об этом, потому что мелкий вздрогнул, как от выстрела (заметка на будущее — не производить резких звуков поблизости от взвинченных Винчестеров!), но быстро взял себя в руки.

— Дин, кому, как не тебе, знать, что с нами случается всё, что угодно? В любое существующее на свете дерьмо мы рано или поздно умудряемся вляпаться!

— Зато и выбраться обычно умудряемся… Ладно. Давай рассуждать логически. Что ты делал перед тем, как это случилось?

— Да ничего особенного. Собирался идти спать, дочитывал последнюю рукопись. К концу в глазах всё поплыло, но я решил, что это от усталости. Закрыл глаза, а когда открыл — всё, финиш! — Сэм развёл руками и задел бутылку. Та опасно качнулась, но Дин успел перехватить, облив пивом только собственные пальцы. Затряс мокрой рукой над полом.

— Чёрт…

— Извини.

— Да ерунда… Может, это и правда от переутомления? Может, тебе стоит выспаться как следует?

В голосе Дина сквозила такая робкая надежда на то, что очередная случившаяся с ними хрень имеет банальные физиологические причины, что Сэм, поколебавшись, кивнул и поднялся. Широкие ладони старшего брата легли ему на плечи.

— Давай провожу.

Он упрямо передёрнул плечами.

— Я сам!

Как упрямый трёхлетка, честное слово…

— Ну, как скажешь, — усмехнулся Дин и отступил.

А Сэм, ведя кончиками пальцев по краю стола, двинулся туда, где, как он полагал, находился ведущий к спальням коридор. Он старался идти уверенно — знал, что брат следит за ним, — и это было легко до тех пор, пока стол не кончился и под пальцами не разверзлась неодолимая пропасть. Тогда он остановился, мучаясь неизвестностью. Сколько шагов до коридора? Два или три? Есть ли там спуск? Какая по счёту дверь его спальни?

Знал бы, что так получится — сосчитал бы заранее. И шаги, и двери, и ступеньки.

Дин всё ещё сверлил взглядом его спину. Сэм сжал в кулак бесполезные пальцы и неустрашимо шагнул в бездну. Не упал. Ещё шаг. Вытянул руку — где-то впереди предполагался угол коридора. Ещё шаг — нога соскользнула с неожиданно искривившейся поверхности, и он потерял равновесие. Ткнулся рукой в искомый угол, а грудью — в живую преграду, которой тут не должно было быть.

— Осторожно, ступеньки, — произнесла преграда голосом Дина, и Диновы руки, пахнущие пролитым пивом, снова обхватили его плечи.

На этот раз он не стал возражать.

* * *

— Телефон под подушкой, — сообщил Дин перед тем, как уйти. — Если что…

— Да понял я, понял. Иди уже спать.

— Какое «спать»? У меня там пиво выдыхается! — Снова эта неуклюжая попытка скрыть беспокойство за кривой ухмылкой, Динов модус операнди в подобных ситуациях. — Ладно, дрыхни. Утро вечера мудренее.

Тихо закрылась дверь, шаги направились обратно в библиотеку и смолкли. Сэм привычно вытянулся на своей кровати, превратившейся в островок безопасности, ткнулся лицом в подушку. Мысли его блуждали вокруг да около происшествия — пока ещё просто досадного, не превратившегося в катастрофу. Лиловатые иезуистские закорючки в воспоминаниях снова и снова теряли резкость, становясь неразличимыми аккурат на месте подписи. Инициалов Сэм уже не разобрал.

Почему он начал слепнуть только к концу рукописи? Раньше всё было нормально, хоть всю ночь сиди над книгами… И о чём вообще там говорилось? … «Неспособным охватить мыслию бескрайние возможности, кои я добровольно и бескорыстно готов был предоставить…» Какие-то стенания непонятого гения. Вот уйду — плакать будете. Тьфу, позорище… «Оставляю в урок и назидание… Тот, кто прочтёт до последнего слова, более не прочтёт ничего…»

Сэм попытался представить себе этого нытика, уверенного, что кто-то обязательно прочтёт его писульку, да ещё и до последнего слова. Мелкая сошка, мстительный и изобретательный канцелярский крысёныш. Такой вполне мог свалить из ордена, злобно подхихикивая, прихватив казённые карандаши и оставив в Бункере бомбу-вонючку, дохлого опоссума, капкан для любопытных носов или ещё что-нибудь, что прибиравшимся в архиве Просвещённым давно следовало бы, скривив аристократические физиономии, подцепить каминными клещами и кинуть в коробку с ярлыком «Infamati et obliterati», а ещё лучше — незатейливо спалить в том же камине…

Стоп. А что, если рукопись и есть этакая аллегорическая бомба-вонючка? «Кто прочтёт до последнего слова…»

Тут Сэму ясно привиделось, как убредший в библиотеку Дин подбирает с пола оброненные листочки — они же просто бросаются в глаза там, под столом! — бегло прочитывает их и внезапно пустеет взглядом. Вздрагивает, хлопает ресницами, шарит вокруг беспомощными руками. «Что за хрень? Сэмми! ..» Бутылка, из которой так и не сделали ни глотка, шатается и падает. Пенный фонтан, осколки, пузыристая лужа под столом. У Дина окаменело-испуганный вид. Теперь их двое — незрячих кротов, блуждающих в гулком подземелье…

Сэм подскочил в постели. Он думал, что уж свою-то комнату выучил в подробностях, но по пути к двери всё же опрокинул стул, ушибся бедром об угол умывальника и смахнул с комода какие-то незначительные, запутавшиеся в ногах бумаги. Нащупал надёжную древесину двери, выпал, повёл ладонью по холодному глянцу коридорных стен.

— Дин!

Пол под босыми ступнями ещё никогда не был таким негостеприимным… Почему ему не пришло в голову воспользоваться мобильником? А, чёрт с ним, не возвращаться же… Опять чёртовы ступеньки…

— Дин, подожди!

Без паники. Вряд ли он успел подобрать их, а тем более прочесть…

— Дин!

— Что?

Большие и тёплые Диновы руки оказались рядом неожиданно быстро — он, наверное, даже не дошёл до библиотеки, когда пришлось вернуться назад, на зов младшего.

— Я кое-что понял, — сказал Сэм, глядя туда, где, по его предположениям, было лицо Дина. Воображение дорисовало проницательный братский взгляд. — Всё дело в рукописи. Помоги мне дойти обратно.

— Сэмми, шёл бы ты спать, а? С тем, кто тебя обидел, я как-нибудь сам разберусь.

— Ни хрена ты не разберёшься! Только попадёшь в ту же ловушку, что и я!

— Проясни, — деловито.

— Та, последняя… Докладная, рапорт, жалоба, хрен знает что… Возможно, она заколдована. Я едва успел дочитать до конца, когда мне вырубили свет.

— Совпадение?

— Не бывает таких совпадений, ты сам говорил! Ты не должен её читать, ни в коем случае!

— Аккуратно, лестница… Так, Сэм, мы снова в обители библиотечных задротов. Где тут твоя проклятая бумажка?

Сэм споткнулся на последней ступеньке, оттолкнул участливую руку, нащупал стол, кресло, прохладные половицы. Листков не было.

— Чёрт, Дин, где они?!

Рядом скрипнула отодвигаемая мебель. Еле слышно шурхнула бумага, и уголок бумажного листа коснулся руки Сэма невесомо, как бабочкино крыло.

— Эти, что ли?

— Не читай!

Он моментально выдрал листочки из рук брата, смял, прижал к груди, как любовное послание, обнаруженное посторонним. Наверное, лицо у него было отчаянное. Дин красноречиво безмолвствовал, и Сэм счёл нужным объясниться.

— Там было что-то вроде «кто прочтёт последнее слово, не прочтёт больше ничего». Я думаю, это заклятие. Я прочитал её до конца — и больше ни черта не вижу. Понимаешь?

— Ага. Что ж тут непонятного? Я только одного не понимаю — как мы узнаем, как снять заклятие, если не будем знать, что там написано? Ты хоть текст запомнил?

— Смысл как-то увяз в красотах речи. Но в общих чертах — автор был страшно обижен на адресатов и ругал их на все корки. Правда, не очень понятно, за что.

— Прекрасно. Это нам очень поможет.

— Знаешь, чувак, когда я не вижу твоего лица, твой чёртов сарказм становится гораздо выразительнее!

Смущённое «кхм». Дин и смущение — редкостное сочетание. Жаль, невидимое на этот раз.

— Ладно, Сэм. А как насчёт автора? Кто наш зловредный мелкотравчатый упырь?

— Там были только инициалы, да и то расплывчатые, я не успел толком разглядеть.

— Ясно…

Сэм вслушался в это зловещее многоточие, покрепче прижал к себе несчастные бумажки и замотал головой.

— Нет. Не отдам.

— Сэмми. — Голос Дина стал двухслойным — вкрадчиво-успокоительным со стальной сердцевиной. Кнут, спрятанный в прянике. — Ты же понимаешь — я должен посмотреть.

— А если ты тоже? ..

— Ослепну? Ну, значит, будем бродить тут вдвоём, как слепые котята, и стукаться лбами. Со стороны, наверно, будет выглядеть ужасно смешно.

Сэм почувствовал, как листочки ненавязчиво вытягивают из его объятий, и заколебался.

— Это будет кошмар.

— Я готов рискнуть, — серьёзно сказал Дин.

— Только подпись. Остальное не читай.

— Хорошо. Ну что ты в них вцепился, как в родные? Дай сюда, не бойся. Ничего со мной не случится… — Листки исчезли. — «К.С.»? Это ещё кто?

Сэм моментально подобрал недостающие буквы и, безошибочно цапнув пространство, вернул потерю.

— К.С.! Чёрт, как я сразу не догадался? Мы только одного такого знаем, изгнанного Просвещённого гадёныша!

— Тот пижон с дурацким именем?

— Именно. Катберт Синклер. Который тебя собирался в экспонат превратить.

— Не напоминай… Что ж, вполне в его духе. Что-нибудь ещё можешь вспомнить из текста?

— Извини, Дин. И нет, больше я тебе рукопись не дам. Не хватало ещё, чтобы и тебя накрыло.

Дин издал сдержанный разочарованный вздох и, прикрывшись им, всё-таки попытался вероломно умыкнуть манускрипт, к тому времени изрядно обтрепавшийся, но Сэм был начеку. Он так и отправился спать, сжимая в кулаке злосчастные листочки, и упрятал их под подушку, и всё, что он чувствовал, засыпая, — это ненависть, тревога и облегчение.