Avec le renard on renarde – С воронами летать – по-вороньи каркать (джен)

Что-то вроде пролога

Какая темнота!.. Откуда вдруг взялась? И жуткий холод... Господь всемогущий, как же холодно! И эти капли. Проклятые капли... Кап-кап-кап. Они точно сговорились и падают прямо на темя; ощущать их голой кожей головы так неприятно, почти больно. Нет, этого не может быть, ведь у неё такие густые длинные волосы! И с чего бы вдруг так чешется нежная кожа, точно на теле не тончайшая льняная камиза, а власяница? А еще чей-то тоненький скулёж из темноты: «Ну, почему вы не послушали меня, мадам, почему? Ведь я настаивала, умоляла... Если б вы мне доверились, разве закончилось бы всё так ужасно?»

Она могла бы поклясться, что голосок был ей знаком.

Тряска, тряска, тряска... Тело немилосердно ныло от ударов о жесткие доски грубо сколоченного сиденья, а зубы клацали каждый раз, когда колёса ветхой, крытой черным повозки (она догадалась, что её вместе с кем-то везут в неизвестном направлении) ухитрялись провалиться в очередную рытвину, полную чавкающей грязи.

Кончики пальцев вдруг ощутили страшный жар. Она вскрикнула и...

И отдернула руку, затем с трудом открыла глаза, полные слёз.

Всё плыло и тонуло в золотистой дымке. Хорошо бы зажмуриться, выдавить пугающую пелену из-под век, чтобы увидеть всё вокруг наверняка и перестать сомневаться в собственных ощущениях и собственном же рассудке, но это так больно, словно кто-то прямо в лицо швырнул горсть мелкого песка.

А еще страшно. Не дай бог, приведётся увидеть ту самую темноту еще раз. И ощутить то беспредельное отчаяние, из-за которого секунду назад, несмотря на пронизывающий холод, пот струился по спине ручьями, а сердце останавливалось.

Упаси, святой Дионисий, от такого, но неизвестность страшнее всего.

Слава богу! Она у себя в покоях — на коленях перед распятием. Вот свечи, вот бархатная подушечка под коленями, рядом — молитвенник и четки.

Всё так привычно и правильно. Только огоньки на кончиках фитилей ходили ходуном, выдавая не то сквозняк, не то незримое прикосновение пугающей своей неизвестностью запредельности.

«Господи, что это было? Как будто в аду побывала. Или еще где... В каком-то странном месте, которого нет, но, кажется, что оно есть. Верней, будет. А может, уже было?.. Нет, не было... и быть не могло! — обожженные пламенем свечи тонкие пальцы судорожно вцепились в гриву тяжелых пушистых волос. — Что за знак ты мне подал, господи? О чем предупредил? Направь меня, господи, прошу тебя! Ведь неспроста же я видела те ужасы своими глазами, слышала собственными ушами, чувствовала кожей. Не заснула же я... Да и не бывает снов, в которых всё настолько по-настоящему. И как мне теперь быть, господи?! Как?»

Дыхание срывалось: секундный морок отнял у неё все силы.

* * *

— Господь Всемогущий, прошу... Умоляю... Сохрани нас, господи! Это ужасно! Пусть всё скорей закончится! Я не могу больше это слышать, господи, не могу!..

Графиня Жанна де Пуатье, средняя из королевских невесток, находилась в этот час в их с мужем покоях и в ужасе зажимала руками уши. Крик погибавшего в страшных муках Великого магистра тамплиеров Жака де Моле эхом разносился по всей округе. Он достигал самых отдаленных от Еврейского острова окраин Парижа и зловещей тяжестью ложился на сердце. Вопли были слышны даже через закрытое окно. Жанна дрожала, как осиновый лист, и думала о том, что чувствует человек, умирающий столь ужасной смертью.

«А ведь магистр де Моле — крёстный моей разлюбезной золовки. Неужели не в её власти было повлиять на короля? Разве Изабелла — не любимица отца? Государь послушал бы её... Или нет?.. Как же так? Ведь ясно же, как божий день, что де Моле не виновен, так неужели гнев господень для короля ничего не значит?»

Чернота за окном озарилась зловещими багровыми отблесками от пламени костра, подожженного волей её Железного свёкра.

Графиня Жанна с трудом поднялась с колен, не сводя глаз с распятия. Лик Христа был печален и полон укоризны. Иисус кротко и, вместе с тем, строго смотрел на неё, словно осуждал за каждый неприличествующий истинной христианке проступок. Жанна вздрогнула. А что, если эта казнь и гибель невинного — предзнаменование какой-то страшной кары за все прошлые, настоящие и будущие грехи Капетингов? Она сама и её муж Филипп искренне верили дядюшке Валуа, горестно восклицавшему, что расправа с де Моле и де Шарне обернется бедой для французской короны. Дядя всё время бормотал о том, что рыцарство умирает, и Жанна удивилась бы, если б приговор Железного короля его брат не назвал похоронами этого самого рыцарства. Всё, что касалось древнего рыцарского кодекса чести, Карл Валуа чтил свято и нерушимо. Вот и её Филипп не пожелал продавать свою совесть за отцовскую благосклонность и отказался присутствовать при бессовестном фарсе, именуемом Малым королевским советом. Узнав, что король и высшие сановники собрались окончательно решить участь Великого магистра и приора Нормандии, граф де Пуатье воспользовался моментом и напросился у короля в провинцию с каким-то поручением. Он слишком хорошо знал отца и понимал, какой приговор вынесет его венценосный родитель Великому магистру. Уж на что Филипп был прагматичен и разумен, но в бога верил и пятнать душу грехом осуждения невинных не собирался.

«Господи, прости, — по щекам Жанны текли слёзы, а в горле застрял ком. — Ты же видишь, господи, ты читаешь в душах и знаешь, что ни я, ни мой Филипп не хотели гибели верного твоего слуги... слуг... Мы — простые подданные короля Франции, а его слово — закон. Ведь это же ты, господи, наделил властью земных владык, и только ты можешь спрашивать с них. Тебе, только тебе, господи, ведомо обо всём, что скрыто от нас, простых смертных. Молю тебя, заклинаю любовью, что живет в моем сердце к тебе, отец наш небесный, помоги нам! Отведи несчастья и горести от Франции! От нашего короля, что совершил такое святотатство! От того, кого люблю всем сердцем, господи... И прости меня, грешницу, что его, моего Филиппа, я люблю чуть больше, чем тебя. Я не хочу сейчас лгать, господи, я честна перед тобой до конца, и душа моя — вот она! — вся перед тобой!»

Слезы резко высохли, и Жанна вдруг вспомнила, что её душу уже давно червем изгрыз еще один грех. И гораздо более тяжкий, нежели малодушие перед волей Железного короля в деле Великого магистра тамплиеров.

Она — жена королевского сына, праправнучка короля Франции Людовика VIII — оказалась замешанной в таком грязном постыдном деле, что сказать противно. Её родная сестра и троюродная тетка без зазрения совести предаются в эту минуту в Нельской башне греху прелюбодеяния, украшают ветвистыми рогами корону Франции, позорят династию и королевское ложе, а она... Она вынуждена помалкивать и ждать. Ждать, пока в один кошмарный момент всё не всплывет. И кто она после всего случившегося? Сводня! Жалкая богопротивная сводня! И трусиха. А еще завистница... Да, ей завидно, что Бланка и Маргарита могут позволить себе такие вещи, а она — нет! Жанна пыталась убеждать себя, что ей это не нужно, что она любит своего Филиппа, и, как мужчина, он её вполне устраивает. И не сомневалась при этом, что не лгала даже себе. Только вот проклятое любопытство, а еще глуповатые хихиканья и подколки Бланки и Маргариты насчет её репутации благонравной святоши очень уж бесили и не давали спокойно жить.

«Всё, не могу больше так! Хватит! Я должна прекратить похождения этих сумасшедших. Чует сердце, добром они не кончатся! Нужно что-то делать! Я не хочу потерять Филиппа, господь мне свидетель! А Бланка? Ну, не дура ли у меня сестрица?! Ведь она же любит мужа. И Карл любит её! Зачем ей понадобился этот Готье? Что в нём такого, чего нет в красавчике Шарло? Маргариту хоть понять можно. Мало того, что Людовик неприятен внешне, так еще жалок и глуп. Она ж не слепая, потому и помешалась на младшем д’Онэ. Ладно бы в одиночку с ума сходила, так еще малышку Бланку за собой в омут тянет!..»

Жанна чувствовала, что теряет сознание. Воздух!.. Ей нужен глоток свежего воздуха, иначе не миновать обморока. С трудом сообразив, что полный страдания вопль Великого магистра, наконец-то, затих, она тряхнула пепельно-рыжеватой гривой и, с трудом переставляя ноги, подошла к узкому оконцу. Дрожащие белые руки графини, трогательно выглядывавшие из тяжелых длинных рукавов одеяния, в полумраке покоев походили на трепетных голубок; легко вспорхнув вверх, они почти невесомо прикоснулись к оконным створкам, украшенным витражами с изображением Людовика Святого, и распахнули их настежь. Первый же глубокий вдох, в котором Жанна так отчаянно нуждалась, заставил её вздрогнуть: мартовская промозглость, казалось, насквозь пропиталась гарью, и в ней явственно ощущался запах паленого мяса. Этот запах перебивал все остальные парижские миазмы, настойчиво лез в ноздри и словно убивал. Наповал.

Костер уже догорел, и небо над Парижем вновь стало черным, без единой звездочки, и оттого еще более страшным. В тяжёлой непроглядной мгле почти явственно повисло ощущение близких и, главное, неумолимых бедствий, вот-вот готовых обрушиться на Францию и королевскую семью за расправу над одним из величайших сынов церкви и верным слугой господним. Дрожь вновь охватила Жанну со страшной силой.

«Ох, да что же это такое? Ну, откуда вдруг такой страх и подозрения, откуда?..»

В том, что чёрные тучи сгущаются не только над Францией и королевским домом, но и над их бессовестной троицей, благоразумная и верная супружескому долгу графиня де Пуатье ни минуты не сомневалась.

* * *

Филипп появился в их с Жанной супружеских покоях через два часа — мрачный и задумчивый. На высоком породистом лбу принца, несмотря на прохладу, выступили капельки пота. Тяжело дыша, граф де Пуатье оперся рукой, затянутой в чёрную кожаную перчатку, о каменный камин, в глубине которого догорали, изредка вспыхивая, угли, и тихо застонал:

— Жанна... милая... Где вы?

Она бросилась со всех ног к любимому и вдруг резко остановилась, прикрыв рот рукой.

Филипп поднял на жену затравленный взгляд.

— Что такое? Не рады меня видеть?

Она подхватила длинное бархатное платье и сделала три робких шажка навстречу мужу.

— Простите, дорогой, просто... Это ужасно. Ваша одежда... так пахнет. От вас несет паленым мясом.

— И всё? — язык отказывался повиноваться ему.

— Еще страхом, — прошептала Жанна, покачнувшись. — И мне тоже очень страшно, Филипп. Даже не спрашиваю, каково это — видеть такое своими глазами.

Филипп горько усмехнулся.

— Да уж... Зрелище то ещё.

Они помолчали.

— Я хочу поскорей раздеться, смыть с себя всю эту вонючую копоть и забыться сном. Нет... Не хочу спать... Боюсь. Вдруг увижу во сне его — крестного Изабеллы. Я помнил его еще ребенком. Как мог отец поступить так? Впрочем, он будет за всё держать ответ перед богом, а я... Я хочу, чтобы вы были со мной, Жанна. Вы нужны мне, очень нужны. Просто обнимите меня и всё. Я буду знать, что жив.

— А ужин?

— Простите, у меня кусок в горло не полезет. Всего выворачивает.

Жанна, кое-как пытаясь справиться с рвотными позывами, опасливо обошла мужа и распахнула дверь в освещенный тускло чадящими факелами коридор.

— Караульный!

Через минуту около двери, ведущей в покои графа и графини Пуатье, из полумрака возникла высокая, закованная в латы мощная фигура одного из королевских стражников, охранявших дворец.

— Мадам?! — глухо пробасил он, слегка наклонив голову.

— Немедленно согрейте воды, да побольше! Граф де Пуатье желает совершить омовение. И пришлите немедля ко мне мою камеристку.

Захлопнув дверь, она обернулась и в ужасе увидела, что любимый муж буквально валится с ног. А еще услышала, как стучат его зубы.

— Филипп!..

Жанна едва успела подхватить его, иначе он рухнул бы на пол от упадка сил и нервного перенапряжения.

— Я здесь! С вами.

Она опустилась на колени рядом с мужем, придерживая его голову.

Филипп простонал что-то невнятное и прикрыл глаза.

— Господь всемогущий! — воскликнула Жанна, нежно запуская пальцы в светлые волосы любимого, испачканные золой от костра, нанесенной ветром. — Да что такое стряслось, Филипп? Вы просто сам не свой.

Граф де Пуатье с трудом приподнял веки и взглянул на жену.

— Он проклял нас, Жанна, — тихо простонал он. — Весь наш род, до тринадцатого колена. Такие проклятья не обойти, не объехать. Мы обречены.

— Кто? Кто нас проклял? — она позабыла, как дышать. Тягучие липкие предчувствия опутали сердце, точно силки запутавшуюся в них птичку; оно заколотилось, как сумасшедшее. Жанне показалось, что этот стук слышен на весь Париж.

— Жак де Моле перед смертью. Нам конец, я чувствую. С такими вещами не шутят.

Филипп облизнул губы и вновь прикрыл глаза.

— Тише, родной, тише, — Жанну затрясло от страха. — Успокойтесь. Господь защитит нас. Мы вместе. Главное — доверять друг другу. Я люблю вас, вы — меня, а любовь и не такие проклятья разрушала. Мы справимся.

Губы принца тронула едва заметная кривая улыбка. Он тяжело вздохнул и провалился в тяжелый беспокойный сон; Жанна же сидела, держа на коленях его голову, тихонько гладила по длинным жестким волосам и думала о том, что будет говорить завтра Бланке и Маргарите. Выходки этих двух выживших из ума похотливых бабёнок пора было приканчивать. Знать бы только, как. Отделаться малой кровью будет очень непросто, и Жанна это понимала. В конце концов, это не дело — так забываться. Мало ли чего и ей хочется, но если еще и она потеряет разум, беды не миновать.

«Разве теперь отвадишь этих бесстыдниц от... того самого? — думала графиня де Пуатье, едва сдерживаясь, чтобы не застонать сквозь зубы. — Конюших, точно, природа не обидела. Нужно что-то придумать. Только что?»

В дверь постучали.

— Мадам, вы посылали за мной?

— Наконец-то, Клотильда! Почему так долго? — в голосе принцессы чувствовалось смятение пополам с раздражением. — Помоги мне. Его Высочество нуждается в отдыхе. Принеси мне медвежью шкуру с нашей постели. Да, еще захвати одеяло — то самое, подбитое шелком.

Камеристка Жанны — ловкая проворная сиротка, присланная дочери графиней Маго из Артуа — была предана молодой госпоже безоговорочно. Ей недавно исполнилось восемнадцать, и она приходилась какой-то очень дальней родственницей Тьерри д`Ирсону. Особой красотой девочка не блистала; таких снисходительно кличут за глаза серыми мышами. Тонкие русые волосы, светло-голубые, почти бесцветные глаза, высокая тоненькая фигурка — вот и все приметы. Мила, конечно, но лишь потому, что юна и свежа. Всегда тиха, послушна, аккуратна. Словом, ничего выдающегося: ни проблеска темперамента, ни искры страсти, ни самобытности в поступках, ни слова поперёк. Однако Жанна понимала, что в качестве наперсниц вот такие неприметные тихони особенно бесценны, потому что верны до конца. А еще они в состоянии думать о ста мелочах разом, видеть и замечать всё, что проскальзывает мимо твоего собственного взора, мгновенно принимать решения и умело оставаться в тени. Не раз и не два Жанна про себя (а иногда и вслух!) благодарила матушку за Клотильду. Сама девочка и подумать не могла, что когда-нибудь сумеет попасть к королевскому двору, ведь она была дочерью обычного рыцаря-шевалье. Когда Жанна два года назад принимала малышку под своё покровительство, то обещала матери и мессиру д`Ирсону, что если останется довольна службой и верностью Клотильды, в награду постарается выдать её замуж за достойного человека и обеспечить приличным дворянскому происхождению приданым. Сама Клотильда ни на секунду не забывала об обещании госпожи и потому старалась изо всех сил.

— Слушаюсь, ваше высочество.

Жанна горестно вздохнула, проводив камеристку, скрывшуюся в темноте спальни, взглядом, полным тоски.

«Ну, кому... кому я могу доверить свои страхи и сомнения? Особенно после того, что случилось недавно, и слов Филиппа. Не этой же глупышке. Мать далеко, а муж — последний помощник в таком деле. Он слишком уж щепетилен во всем, что касается фамильной чести. Стоит только заикнуться о проделках Маргариты и Бланки, как эти дурищи на следующий же день окажутся на коленях перед королевским судом. И хорошо, если им жизнь сохранят. Господь свидетель, от королевского ложа отлучат непременно и сошлют в такую даль, что адово пекло по сравнению с ней раем покажется. А конюшими займется Ногарэ. Он и тамплиеров, будто каштаны, пёк: жилы и кости, говорят, лопались только так, а от этих дурачков мокрого места не оставит. Про казнь, полагающуюся за измену династии, и думать не хочу. Таких мук я даже Ногарэ не пожелала бы. Если б Бланка не сглупила и не повелась на посулы Маргариты, я б, наверное, молчать не стала. Плевать мне на эту стерву. Ну, конечно, она ж у нас дочь герцога, к тому же замужем за наследником престола. И уже королева. Куда уж нам?.. Творит, что в голову взбредет, и сестрица у неё — такая же гадина. И почему господь так сурово карает за гордыню и мстительность? С удовольствием проучила бы эту зарвавшуюся хромоногую суку...» — Жанна сжала зубы, вспомнив давнюю, случившуюся ещё до замужества обеих почти детскую ссору по поводу благосклонности короля Филиппа, любой девушке старше десяти и женщине моложе шестидесяти казавшегося воплощением благородного совершенства и просто невероятной греховной мужской красоты. А ещё мудрости и снисходительности. Государь не подвел ни одну из своих маленьких пылких поклонниц, и каждая из них в своё время получила от него супруга: Жанна из графского бургундского дома вышла замуж за его собственного сына, а Жанна из герцогского — за племянника. Две Жанны, ровесницы, почти не встречались, но в каждую из нескольких редких мимолётных встреч глядели друг на дружку волчицами; каждая бесила другую из-за любой дурацкой мелочи: и имена-то у них одинаковые, и мужей зовут Филиппами, и бургундские дрязги припоминались. Всего не перечислишь. А уж за внимание такого красавца, как государь, обе Жанны готовы были друг дружке глотку перегрызть.

— Ах, Бланка, какая же ты дурочка! — выпалила вслух графиня де Пуатье и осеклась...

В горле застыл вопль ужаса.

* * *

Вновь сгустившаяся перед глазами тьма повергала в трепет. Обездвиживала. И убивала, с каждым вздохом болезненно втягиваясь в лёгкие — медленно и мучительно.

Опять это проклятое — кап-кап-кап... И усталые озлобленные мужские голоса за темнотой, что-то восклицавшие о поводу Дурдана.

А потом, хвала господу, совсем рядом раздалось мерное и привычное «топ-топ-топ».

К белым, как мрамор, щекам, прихлынула кровь, сердце забилось ровнее, а спазмы, скрутившие внутренности, начали медленно отпускать.

* * *

Из темноты, точно привидение, выплыла Клотильда, таща в охапке огромную медвежью шкуру, отдававшую крепким звериным духом, и одеяло с серой шёлковой подкладкой.

Башмачки камеристки бодро протопали в темноте по крепким дубовым доскам пола; через несколько секунд юная наперсница графини де Пуатье проворно расстелила на полу шкуру, а Жанна, боясь потревожить спящего мужа, с помощью Клотильды аккуратно перевернула его на бок и постаралась устроить на теплом мехе как можно удобнее.

«Что с нами будет? Я не переживу, если меня разлучат с Филиппом... — горестно думала Жанна, укрывая супруга одеялом. — А так и выйдет, если сидеть сложа руки и смиренно дожидаться гнева Божьего. Или — еще хуже! — гнева короля. В сравнении с ним рёв геенны огненной — птичьи трели. Ну, почему, почему я должна отвечать за утехи Бланки и Маргариты? Они не только стыд потеряли, но и голову: ничего не видят, не чувствуют, лишь смеются надо мной. Для них моя добродетель — всего-навсего трусость. Ладно, Маргарита, бог с ней, но родная сестра!.. Даже она то и дело пеняет мне на отсутствие храбрости, — графиня вздрогнула, вспомнив шутливо-пренебрежительный выговор Бланки в Гостиной галерее несколько дней назад, когда их опасные речи едва не достигли ушей самого короля. — А они, смотрю, до чего ли не расхрабрились!.. Посмотрела бы я на этих бесстыдниц, поймай их государь на горячем. Вмиг любовный пыл растеряли бы».

Она всхлипнула, представив вполне вероятное будущее вдали от двора, матери, совсем еще крошечных дочек и, главное, Филиппа. Леденящее душу проклятие Великого магистра никак не выходило у неё из головы. И недавнее видение — слишком реальное, чтобы просто так выкинуть его из головы.

«Что делать? — Жанна была на грани отчаяния. — Как разглядеть, где края у этой ямы-ловушки? С какой стороны грозит опасность? От кого? Кто из них скорей попадётся — Бланка с Маргаритой или их любовники? Как заставить этих дурёх прислушаться к себе? А, гиблое дело... Они только похихикают над моими страхами и будут дальше заниматься блудом, пока не угодят в западню. А то, что угодят, ясно, как Божий день: рано или поздно, всё тайное становится явным. Я ж совсем одна. У кого просить совета и помощи, не представляю...»

Графиня де Пуатье еще раз мысленно перебрала в уме все возможные варианты развития этой грязной истории, и каждый заканчивался ужасней Апокалипсиса.

Жанна заплакала от бессилия. Горько, почти навзрыд. Слёзы текли и текли по щекам; солёные капли, падая, утопали в медвежьей шкуре, а она чувствовала себя измученной, одинокой и, главное, полнейшей дурой, которая должна будет, случись что, расплачиваться вместе с родственницами-прелюбодейками за их грехи.

«А ведь наказания без вины не бывает. Разве я не потворствовала их похождениям? Не одобряла эти непристойные забавы? За всё в жизни надо платить, и я — не исключение».

Она, точно ребенок, тихо шмыгнула носом, недоумевая, почему осознала эту простую истину только сейчас.

* * *

— Мадам! Что случилось? — послышался тихий голосок Клотильды. — Почему вы плачете?

«Надо же, она еще здесь. Ну, конечно, ведь я не отсылала её к себе».

— Ты свободна. Ступай! — графиня де Пуатье гордо вскинула голову и дрожащими пальцами отерла соленые дорожки с лица.

— Простите, мадам, но я не уйду! — И откуда вдруг в робком блеянии маленькой простодушной овечки взялась почти отчаянная решимость? — Вам плохо, вы страдаете, а я... Я не могу видеть вас в таком состоянии. Это выше моих сил.

— Иди. Ты всё равно ни чем не сможешь помочь, так что не выводи меня из себя, — Жанна была настолько взвинчена, что готова была сорвать злость и отчаяние на ком угодно. Даже на этой ни в чем не повинной сироте — доброй, честной и послушной.

— Ни-за-что, — с расстановкой проговорила Клотильда, вставая рядом с госпожой на колени. — Перед тем, как поступить к вам на службу, я поклялась господу и своей небесной покровительнице — святой Клотильде Бургундской, что всегда буду с вами и, что бы ни случилось, останусь верна вам до последнего вздоха. И сейчас, мадам, перед ликом божьим... — Клотильда прикрыла глаза и, обернувшись к распятию, осенила себя крёстным знамением, — ...клянусь лично вам, что всё, что вы скажете мне, чем облегчите душу, останется между нами. Кто знает, вдруг я сумею помочь.

Жанна вздохнула и тут вдруг... вспомнила.

Да, это она — её верная Клотильда — причитала в той неведомой тьме рядом с ней самой и говорила о том, что нужно было послушать её, и тогда всё закончилось бы благополучно.

«Это и был знак! И я не закрою на него глаза».

— Я не сомневаюсь в твоей преданности, Клотильда, но, всё ж, ступай к себе. Моя беда слишком ужасна, чтобы я втягивала в это дело еще и тебя. Если вдруг такое всплывет, мне не миновать опалы и ссылки, а тебе... — графиня понимала, что должна быть осторожна. — Я боюсь даже упоминать о тех пытках и страданиях, что ожидают на эшафоте любого, кто осмелится покрывать...

Жанна осеклась и с опаской взглянула на спящего мужа.

— Давайте пройдем в вашу опочивальню, мадам, — едва слышно прошептала Клотильда, помогая госпоже подняться. — И знайте, я ради вас готова на всё. Для непоправимого случая у меня припасен сильный яд, и я, не задумываясь, воспользуюсь им. Будьте уверены, мессир Ногарэ живьём меня не получит. Я наслышана о том, что это за человек.

— Это не человек, Клотильда. Это дьявол! — с ненавистью произнесла Жанна, когда они, наконец, оказались в святая святых семьи графа и графини де Пуатье.

Казалось, силы совсем оставили графиню; она прикрыла глаза и присела на постель.

— Я знаю, — всё так же шёпотом произнесла камеристка, плотно притворив дверь в спальню. — Всё, я вас слушаю.

— Мне страшно, Кло, но у меня, в самом деле, нет выхода. Я не знаю, с кем можно поговорить об этом, у кого просить помощи.

— У меня, мадам.

Жанна протянула руку и, обхватив тонкое девичье запястье, притянула Клотильду к себе и заставила сесть рядом с собой.

— Я тоже клянусь тебе, Клотильда, что если нам с тобой удастся избежать несчастья, то в приданое от меня ты получишь пятьсот ливров и еще пять штук самого тонкого и дорогого полотна в придачу. У тебя есть на примете кто-то, кто тебе по душе?

— Есть, мадам.

— Ты влюблена в него?

— Всем сердцем, — опустив глаза, грустно произнесла Клотильда. — Но он даже не посмотрит в мою сторону.

— Вот как? Почему же?

— Он очень красив и знатен. Я ему не пара.

— Глупости, посмотрим, что он запоёт, когда я сама приму участие в твоём счастье. Ты можешь мне сказать, кто этот счастливчик? Давай, не робей, — слабо улыбнулась Жанна, заметив в полумраке, как девочка приложила ладони к лицу. Небось, вспыхнула до самых ушей.

— А вы его хорошо знаете, мадам. Это Филипп д`Онэ, конюший вашего дядюшки Карла Валуа.

Жанна едва не подпрыгнула на постели, а затем зажала рот ладонью.

— Мадам? — испуганно пролепетала Клотильда. — Что с вами?

— Тогда ты и впрямь должна помочь мне, ибо тучи сгустились не только надо мной, моей сестрой, французской короной, но и над твоим любимым.

Огромные светлые глаза Клотильды раскрылись так широко, что Жанну прямо-таки обдало светом, хлынувшим из них. Графине даже показалось, что в спальне стало светлей и... еще напряженней.

— Как так? Почему? — голос Клотильды дрогнул.

— Ох, тут... Словом, скверная история вышла. Очень скверная. Если всё всплывет, Филиппа д`Онэ и его брата Готье ожидает страшная смерть на эшафоте, а перед этим — несколько дней жестоких пыток, — Жанна запнулась. — Прошу еще раз, подумай хорошенько.Ты просто не представляешь, во что ввязываешься.

— Я уже всё решила. Говорите, мадам! И ничего не бойтесь. У меня теперь нет иного выхода, как помочь вам предотвратить беду, о которой вы сокрушаетесь.

Жанна вела рассказ торопливо, шепотом, через каждое слово пугливо замирая и прислушиваясь к звукам из соседних покоев. Не хватало еще, чтобы Филипп проснулся. С каждым словом графини Клотильда всё больше мрачнела, а когда дело дошло до помешательства младшего д`Онэ на королеве Наваррской, стиснула зубы и сжала пальцами камчатое одеяло, покрывавшее постель.

— ...а тут еще это проклятие, о котором до твоего прихода мне рассказал граф де Пуатье. Я просто не знаю, что делать, на кого думать, кого бояться. Не представляю, когда разразится гроза, откуда придёт, но в том, что это произойдет, уверена наверняка.

Лицо Клотильды приобрело угрюмое выражение. Жанна удивленно ойкнула, не веря глазам: от тихой, скромной, неприметной малютки не осталось и следа. Сейчас Клотильда напоминала волчицу, готовую биться за своего волка до последнего укуса, до смертельного исхода.

«Надо же... — пораженно подумала Жанна, пытаясь сообразить, что на уме у маленькой камеристки. — А ведь когда она клялась в верности мне, от теперешней отваги была, дай бог, половина. Ну, да всё равно. Лишь бы толк был».

— Что скажешь, Кло?

Клотильда резко выдохнула, встала с постели и прошлась пару раз туда и обратно вдоль огромного супружеского ложа, после чего остановилась перед Жанной.

— В первую очередь, мадам, нужно подумать, может ли кто догадываться об этих шашнях, и желает ли этот человек вам зла. А также королеве Наваррской и мадам Бланке.

— О! В эти тайны бургундского двора до конца была посвящена только личная камеристка королевы Наваррской. Теперь вот ты.

— Ваше высочество, эта камеристка — маленькая сошка. И еще в своём уме, чтобы трезвонить о таких делах. Нет, сами подумайте, мадам, чтобы король позволил подобным вещам дойти до своих ушей, нужно, чтобы высказал их ему очень близкий человек. Тот, кому его величество целиком и полностью доверяет и, главное, кому знать о запачканном грязью королевском брачном ложе было бы столь же нестерпимо, как и самому государю. Как вы думаете, кто это мог бы быть?

Жанна принялась лихорадочно соображать. Принцы? Упаси, боже! Если б они что-то узнали или даже просто начали подозревать, скандал давным-давно разразился бы. Нет, для каждого из них даже представить такое запредельно, ведь все женщины, принадлежащие к королевской семье, знают, чем грозит измена короне и супружескому долгу.

— Это не может быть Ногарэ? — шепотом спросила Жанна, бледнея от страха при одном упоминании имени хранителя королевской печати.

Клотильда задумалась.

— Вряд ли, мадам, — она покачала головой. — Ногарэ — исполнитель воли государя, но чтобы он сам, по собственной инициативе осмелился облить грязью королевскую семью? Нет, мадам, он знает своё место и не пойдёт на такое. Даже если у него есть какие-то догадки или домыслы, проклятому Гийому проще раскрыть глаза кому-то более важному. Человеку, приближенному к его величеству. И натравить с его помощью короля на мадам Бланку, королеву Наваррскую и заодно на вас.

— Да кто это может быть?! — Жанна снова чуть было не зарыдала. — Кто-то из прелатов? Может, духовник Бланки или Маргариты? Нет... — она тяжело дышала, — не такие они дуры, чтобы на исповеди признаваться в том, что сулит неминуемую гибель.

Клотильда опустилась на колени около ног графини, напряженно размышляя о чем-то.

— А вы не думали о вашей золовке, мадам?

Жанна пораженно уставилась на свою маленькую служанку, как бы желая удостовериться, не сошла ли с ума глупая девчонка.

— Что за ерунда, Кло? Да даже если б в твоих предположениях была хоть крупица здравого смысла, это невозможно. Как может королева Изабелла интриговать против нас, если она в Англии?

— Верно, ваше высочество... — Клотильда оглянулась, резво поднялась с колен и, сделав два шага к двери, прижалась к ней ухом, словно желала удостовериться, что граф де Пуатье по-прежнему крепко спит, затем вернулась к Жанне, — ...её величество Изабелла в Англии, но подумайте, что мешает какому-нибудь её верному паладину за один день добраться до острова, доложить обо всём, что удалось узнать, получить соответствующие распоряжения и вернуться во Францию, как ни в чем не бывало?

Жанна позабыла, как дышать.

— Я не... не понимаю.

— Мадам, подумайте хорошенько. Я, например, очень удивилась, когда вы нечаянно проговорились, что к королеве Наваррской в качестве придворной дамы приставили мадам де Комменж. С чего бы вдруг? Ах, ну, конечно, ведь её рекомендовал ваш дядюшка Карл. Только ему-то что за резон беспокоиться об этой старой карге? Кто она ему? Крестная мать или вдова первого вассала? Да и королева Англии очень странно себя ведёт. Скажите на милость, мадам, с чего бы вдруг её величеству, которая и так стеснена в средствах, столь щедро одаривать несимпатичных ей невесток? Когда вы показали мне подарок вашей золовки, я дар речи потеряла. Видно же, что вещь очень красивая и, главное, дорогая.

— Ты... ты... намекаешь на то, что те кошели, которые Изабелла подарила нам с Бранкой и Маргаритой — часть её хитроумного плана? Но каким образом она с их помощью может навредить нам?

Клотильда горестно всплеснула руками и покачала головой.

— Мадам, это же очевидно. Во-первых, всё делалось тайно. О кошелях не знают ни ваши мужья, ни государь. Я не верю, что гордая дочь Капетингов позволяет законному супругу настолько принижать себя, что боится без его дозволения подарки делать. Мне кажется, если бы её величество поставила в известность отца и братьев о своих дарах, для неё это было бы надежным щитом перед возможным гневом супруга, но...

— Боже праведный! Я об этом не подумала! Кло, ты умница! — Жанна вскочила и крепко обняла камеристку за плечи. — С чего, спрашивается, мы всей троицей этим кошелям так обрадовались, будто дурочки, золота в руках не державшие. Ведь ясно же, что дело нечисто. Изабелла всегда нас недолюбливала, смотрела косо и презрительно, словом добрым ни с кем из нас не перемолвилась, и вдруг — такая щедрость. И что же теперь нам делать?

Во взгляде принцессы, устремленном на свою верную наперсницу, читались надежда и восхищение. Жанну и впрямь, не могли не поразить ум, рассудительность и, главное, безупречная логика Клотильды. Все соображения маленькой камеристки, разложенные по полочкам, выглядели теперь для Жанны бесспорными и безукоризненными.

Клотильда о чем-то напряженно размышляла, а Жанна с надеждой вглядывалась в её маленькое узкое личико, полускрытое оборками простого матерчатого чепца.

Наконец, это самое личико просветлело; глаза засверкали в свете единственной слабо чадящей свечи, крылья тонкого носа затрепетали от частого дыхания, а губы сжались в ниточку.

— Нет, мадам, ваших невесток мы в такое дело втягивать не станем. Незачем. Пусть остаются в неведении. А вот для того, чтобы выяснить всё наверняка, распутать этот змеиный клубок, хорошенечко напугать ваших родственниц и их сердечных дружков и, главное, сделать Филиппа д`Онэ моим женихом, придется постараться. Только тут есть одно слабое место...

— Какое? — Жанна была готова на всё, чтобы избежать беды.

— Золото, ваше высочество. Без него никак. Мне придется кое-кого подкупать, кое с кем договариваться. Вы сами своим титулом и положением могли бы надавить на нужные больные места, но нельзя. Ваше имя не должно даже мельком всплыть в этой истории. За исключением одного пункта моего плана — самого важного.

— И что я должна сделать? Где и как всплывет моё имя?

— Не беспокойтесь, мадам, ни о каком постыдном деле и речи быть не может. Просто завтра с утра вы возьмёте свой кошель в качестве образца, отправитесь в ювелирный цех и закажете одному из лучших мастеров Парижа два точно таких же. Только застежка у них будет не из рубинов, а из менее дорогих камней. Может быть, из гранатов? — Клотильда с трудом сдержалась, чтобы не захлопать в ладоши. — Да, точно! Этот камень — символ брака и семьи. Отлично, просто отлично. Да и стоит он гораздо дешевле.

— Зачем они нужны?

— Как зачем, мадам? — изумилась Клотильда. — Это будут ваши свадебные подарки нам с Филиппом д`Онэ. Вот только он, бесстыдник, возьмёт да и отдаст подарок невесты своему брату...

— Погоди-погоди... — забеспокоилась Жанна, начиная понемногу постигать заковыристый план своей камеристки. — Ты хочешь сказать, что кошели Изабеллы Бланка и Маргарита непременно подарят Филиппу и Готье?

Клотильда перевела взгляд на изящную гипсовую статуэтку богоматери, примостившуюся на комоде.

— А вот это и есть, что называется, во-вторых. Ведь такую вещицу может носить как женщина, так и мужчина. Да пусть на меня наложат сорокадневную епитимью, если на днях братцы д`Онэ не украсят себя подарками английской королевы.

— Боже милостивый! — Жанна едва не подавилась воздухом от страха. — Стало быть, все будут видеть эти кошели, и как только...

— Да, мадам, всё так и случилось бы, но мы опередим злопыхателей и разыграем перед королем представление не хуже провансальских менестрелей.

— Да кто этот злопыхатель?! — в отчаянии Жанна чуть не сорвалась с шепота на визг. — Провались он в ад!

— Я, кажется, догадываюсь. Налицо бургундская интрига — загрести жар чужими руками. Подумайте-ка, кому выгодно, чтобы две принцессы из славного дома пфальцграфа Бургундского были опорочены и изгнаны из королевской семьи? Тут важно не забывать, чьи вы с мадам Бланкой дочери. Сами понимаете, если разразится скандал, положение вашей матушки непременно пошатнётся, да так, что...

— О, Господь всемогущий! — перебив камеристку, воскликнула Жанна и тут же зажала рот рукой. — Неужели Робер?

— Мадам, вы не только красивы и благородны, но еще и очень умны, — поклонилась Клотильда госпоже.

— Я? Да без тебя мне такое и в голову не пришло бы, — Жанна улыбнулась девочке и тут же мстительно сжала пальцы в кулаки. — Что ж, дорогой кузен, посмотрим теперь, чья возьмет. Наверняка именно ты и задумал погубить всех нас, а Изабелла с превеликим удовольствием стала орудием твоей мести матушке. Кло, говори, что мне делать со всем этим? Как разузнать всё точно, чтобы не попасть впросак?

— Итак, мадам, — Клотильда вновь устроилась поудобнее у ног графини, — завтра мы, в первую очередь, должны уладить вопрос с кошелями. Главное, чтобы они получились точь-в-точь как ваш. Почти. Плетение, толщина золотых нитей и прочее не должны отличаться от оригинала. А вот шелк, которым кошели подбиты, может быть и другим. Главное, светлым. Думаете, мужчины заметят такую мелочь? Я вот уверена, даже внимания не обратят. Да и гранат от рубина не отличат, даю руку на отсечение. Главное, вы скажете ювелиру, что кошели — это свадебные подарки вашей камеристке и её прекрасному жениху от вас лично. Как награда за верную службу. Потому и камни для застежки должны быть гранатами, а не рубинами. Он должен знать для кого, как и почему выполняет свою работу.

— Хорошо. А что будешь делать ты?

— Я? Я постараюсь их незаметно подменить и вернуть английские кошели лично вам. Да, мадам, для вас есть еще одно дело. Вы должны на днях, чем скорее, тем лучше, встретиться с вашим дядюшкой Валуа и разузнать, с чего бы вдруг ему пришло в голову приставить к королеве Наваррской мадам де Комменж. Придумайте что-нибудь, надуйте губки и скажите, что королева Наваррская до смерти устала от этой занудной старухи и впала в меланхолию. Словом, говорите, что сочтёте нужным, но ваш дядюшка должен, ничего не заподозрив, назвать того, кто попросил его об этой услуге. Если вдруг благодетельницей старухи де Комменж окажется ваша золовка, в чем я не сомневаюсь, заболтайте его высочество так, чтобы он сам выложил, кто привез ему письмо с просьбой от её величества английской королевы. В том, что посланцем милосердия её величества Изабеллы окажется граф де Бомон-ле-Роже, у меня сомнений тоже нет.

— Да-да, — энергично закивала Жанна, — это отличный способ разузнать, кто стоит за щедрыми дарами королевы Англии.

— Я уверена, что старая карга — соглядатай графа д`Артуа и её величества Изабеллы. И ещё, мадам... Умоляю вас, ни словом, ни жестом, ни взглядом не выдайте себя ни перед вашими невестками, ни перед мессиром Робером. Ведите себя, как обычно: будьте беспечны, веселитесь, смейтесь. Всё остальное — моя забота.

Жанна молча кивнула, обдумывая слова этой маленькой, но чрезвычайно разумной девушки, благодаря которой, может быть, удастся избежать убийственного воздействия проклятия Великого магистра. Или, по крайней мере, его можно постараться смягчить, сделать удар менее болезненным. Главное, чтобы все остались живы, здоровы и на свободе. А уж остальное — воистину воля господня. Одно дело, когда высший суд вершит бог, совсем другое, когда близкие к тебе люди за твоей спиной строят такие козни, что волосы встают дыбом.

— А золото? Оно зачем?

— Постараюсь кое-кого подкупить.

— И кого же?

— Прислугу вашего дядюшки Валуа. Вы же понимаете, что простой камеристке нечего делать при дворе брата короля. Если с кошелем Готье всё будет проще, поскольку старший д`Онэ служит вашему супругу, мадам, то с младшим придется повозиться.

— Ты уже знаешь, что делать, Кло?

— Примерно представляю, мадам. Скажу сразу, мне придется воспользоваться голубиной почтой, которую вы используете для связи с вашей матушкой. Вы напишете письмо графине Матильде; я продиктую содержание, а после сделаю приписку для кузины Беатрисы. Без её таланта по части снадобий и зелий нам не обойтись. И следите внимательно за всем, что происходит с вашей золовкой. Попытайтесь узнать, не намеревается ли ли её величество Изабелла почтить Францию в ближайшее время своим визитом. Думаю, ваш супруг, его величество король Наваррский и его высочество принц Карл заранее будут извещены государем о приезде их сестры.

— Хорошо, — Жанна глубоко вздохнула. — Тогда будем действовать, и да поможет нам бог!

* * *

Месяц спустя

— Клотильда, ты где пропадала столько времени? Я тут чуть с ума не сошла!

— Простите, мадам, но всё это время я проспала в кладовой дворца вашего дядюшки. Так было нужно.

— Всё получилось?

— Без сучка и задоринки, мадам, — юная камеристка сделала книксен перед графиней де Пуатье.

— Давай, рассказывай, не томи... — Жанна от волнения разве что не заикалась.

— Кухарка долго артачилась, мадам. И только когда я отхлебнула из того флакона глоточек, она согласилась сделать то, о чем я просила. Правда, пришлось потерять почти сутки, но дело того стоило. Да и целых пять ливров в качестве вознаграждения распалили её воображение. После того, как я проснулась, то увидела, что она сидит и прикидывает, как распорядится вашими денежками.

— И как?

— Она собралась замуж, мадам, — Клотильда прыснула. — А ваше золото будет приданым и послужит залогом того, что её будущий супруг не сбежит из-под венца сломя голову.

— Замуж? Она — и замуж? Та толстуха с оспинами по всему лицу? Ты, верно, шутишь?

Графиня де Пуатье и её камеристка звонко расхохотались.

— Ладно, Кло, бог с ней. Что там с кошелем?

— Словом, мы договорились, что она подливает охране, конюшим, рыцарям двора вашего дядюшки этот напиток в вино и в пиво, и когда они засыпают, я пробираюсь в покои Филиппа и меняю кошель королевы Наваррской на наш. Всё прошло идеально. Я получила кошель, кухарка Фантина — вожделенное приданое, а вы — отличный козырь против вашей золовки. Кстати, что там с её приездом?

— Филипп, супруг мой, долго мялся, но всё ж проговорился, что Изабелла вместе с принцем Эдуардом прибывают через неделю. И встречать королеву Англии в Клермоне поручено как раз Филиппу и дядюшке Карлу. Ладно, давай его сюда!

Клотильда осторожно отстегнула простой медный аграф, прикреплявший серое суконное сюрко к котте, и сняла с пояса злополучный кошель.

— Вот, мадам. Кстати, благодаря Бригитте — потаскухе, у которой бывает цепной пёс вашего кузена д`Артуа Лорме, я узнала, что граф де Бомон-ле-Роже тоже едет с ними, а Лорме, конечно, будет при своем господине. Знаете, я почему-то не сомневаюсь в том, что граф не преминет представить Филиппа и Готье королеве Изабелле. Вместе с этими кошелями.

— Главное, чтобы сама Изабелла не заметила, что кошели уже не те.

— Не заметит, мадам. Ведь даже вы не смогли отличить с первого взгляда кошели вашей золовки от тех, что изготовил мастер Вардо.

— Да, ты права. Сработано искусно.

Она бережно убрала кошель, принесенный Клотильдой, к собственному и кошелю Бланки. Вернуть подарок сестры оказалось совсем несложно: всего-то стоило отвлечь графа де Пуатье и Готье инсценированной дракой между их оруженосцами. Как она и рассчитывала, Готье д`Онэ, боясь испортить красивую и, главное, дорогую ему вещь, отстегнул кошель с пояса и, состроив умоляющую мину на своей симпатичной физиономии, попросил «прекрасную графиню» подержать «прелестную безделушку», пока он будет помогать господину графу наводить порядок с «этими бездельниками». Каждый из драчунов честно отработал свои три ливра, схлопотав от графа де Пуатье и Готье по тычку в зубы и здоровому синяку под глазом.

— Кло, ты всё запомнила? Для того, чтобы Филипп д`Онэ стал твоим, нужно, чтобы государь увидел наши с тобой кошели на их поясах. И чтобы Бланка с Маргаритой струхнули, как следует. Надеюсь, подобное переживание надолго отобьёт у них охоту к любовным играм в Нельской башне.

— Мадам, не беспокойтесь, я помню. И попробую появиться как раз тогда, когда обе ваши невестки и братья д`Онэ от страха дар речи потеряют. У Филиппа не должно остаться ни малейшей возможности отбрыкаться от брака со мной.

— Кстати, когда поедешь получать благословение к мессиру д`Ирсону, не забудь поблагодарить от меня Беатрису за её снотворное снадобье.

— Обязательно, мадам. Впрочем, ваши десять ливров ей пришлись гораздо кстати, нежели признательность. Кузина Беатриса — та еще штучка.

«Ох, что я буду делать без тебя, Кло, когда ты выйдешь замуж? — вздохнула Жанна. — Увы, уговор есть уговор».

* * *

Никогда еще Жанна так не волновалась и не тряслась, будто в лихорадке, от страха. Даже перед первой брачной ночью. От того, как всё пойдет сегодня или завтра, зависела дальнейшая судьба её самой, сестры и тетки.

И судьба династии Капетингов.

Клотильда в последние дни пребывала в возбуждении, а после приезда с графиней в Мобюиссон словно с цепи сорвалась. Конечно, её гораздо больше династических проблем занимало собственное будущее и весьма вероятное замужество с одним из самых красивых молодых рыцарей королевства. Если бы всё прошло, как задумывалось, сбылась бы не просто её мечта о любви к прекрасному рыцарю: она стала бы весьма уважаемой дамой — знатной, почтенной, и уже ей прислуживали бы другие. Еще два месяца назад она даже мечтать себе запрещала о таком, но удачу, забрезжившую её горизонте так внезапно, маленькая камеристка упускать не собиралась.

Жанна с рассеянной, немного нервной улыбкой следила за четкими продуманными шагами Клотильды к своей цели и думала о своём:

«Господи, ну почему ты не дал мне увидеть всё до конца? Может, не стоило вмешиваться и пытаться противостоять силе проклятья? Лишь бы не вышло еще хуже, чем могло быть...»

Видения, подбросившие Жанне вариант вероятного их будущего и больше похожие на пребывание в ином мире, больше не приходили, а те, в которых ненароком удалось «побывать», вспоминались теперь, как кошмарный сон. Сама она сочла их божьим промыслом, знаком свыше, и твердо верила, что господь послал ей их для того, чтобы предотвратить ужасные несчастья, разбуженные проклятьем Великого магистра.

Как же трудно было держать лицо, предаваться весёлым забавам, затеянным Бланкой и Маргаритой, в то время как сердце сжималось от страха. Сестрица и тетушка придумали разыграть весёлую пьеску из жизни королевских особ, для чего захватили из Парижа сундук с марионетками. Жанна изо всех сил изображала беспечность и смеялась вместе с ними, хотя изнутри её пожирало адское пламя, а нервы были натянуты до предела.

«Лишь бы Клотильда не подвела и не вздумала отлучиться по каким своим делам, да хоть тем же естественным надобностям. И ведь даже нельзя выйти из покоев и узнать, как у неё дела. Но отступать поздно. Да и неправильно. Если король увидит кошели на братьях д`Онэ, бедным конюшим конец. Да ещё какой страшный...»

Она напряженно прислушивалась сквозь собственный фальшивый смех к свисту сквозняков в галерее, что соединяла их крыло с королевским, и ждала. Когда ей уже начало казаться, что все её опасения и их с Клотильдой грандиозные планы — всего лишь фикция, в галерее послышались гулкие печатные шаги короля.

«Наконец-то! — Жанна на секунду прикрыла глаза. — Пусть уж скорей всё закончится. Так или иначе».

Когда на пороге появились король и Изабелла, принцессы смущенно потупились, как нашалившие школьницы.

Маргарита поспешно схватила небрежно брошенную на кресле накидку и набросила ее на свои точеные плечи и грудь, открытые чересчур декольтированным платьем. Бланка старалась привести в порядок свои кудряшки, которые растрепались от слишком усердного исполнения роли разгневанного дядюшки Валуа.

Жанна, которая лучше сестер умела владеть собой, заговорила первая:

— Мы уже кончили, государь, мы как раз кончили, государь, уверяю вас, вы не услышали бы ни одного слова, которое могло бы оскорбить ваш слух. Мы сейчас все уберем.

И, хлопнув в ладоши, она крикнула:

— Эй, Бомон, Комменж, кто там есть...

— Совершенно незачем звать ваших придворных дам, — коротко сказал король. — Где ваши мужья? — спросил он.

— В фехтовальном зале, государь, — ответила Жанна.

— Как видите, я явился к вам не один, — продолжал король. — Вы часто жаловались, что ваша золовка вас не любит. И, однако ж, мне сообщили, что каждой из вас она преподнесла по прелестному подарку... Ну что же! — сказал король. — Что означает это молчание?

— Я оставила свой кошель в Париже, — Жанна с трудом вымолвила слова, которые накануне они десять раз отрепетировали с Клотильдой.

— И я тоже, и мы тоже, — услышала она голоса Маргариты и Бланки.

Филипп Красивый медленно направился к двери, выходившей в коридор, и в напряженной тишине был слышен только скрип половиц под его тяжелыми шагами. Маргарита и Бланка, полумертвые от страха, следили за каждым его движением. Жанна тоже чувствовала, что задыхается от волнения.

«Теперь всё зависит от Клотильды».

Не оборачиваясь, король произнес:

— Раз вы оставили ваши кошели в Париже, мы попросим братьев д'Онэ съездить за ними и привезти немедля сюда.

Открыв дверь, король кликнул стража и велел ему тотчас же привести обоих конюших. Бланка не выдержала. Она бессильно опустилась на низенький табурет, лицо ее побледнело, сердце замерло, головка склонилась набок: казалось, она сейчас упадет без сознания. Жанна схватила сестру за плечи и с силой встряхнула, чтобы привести в чувство.

Смуглыми пальчиками Маргарита машинально крутила шею марионетки, изображающей Мариньи, которой она с таким увлечением играла всего пять минут назад.

В комнату вошли братья д'Онэ, они вихрем примчались, они даже столкнулись в дверях, так как каждый непременно хотел войти первым и поскорее услужить королю, быть отмеченным королем.

По-прежнему стоя у стены, Изабелла протянула вперед руку и произнесла всего несколько слов:

— Эти рыцари, должно быть, угадали ваши мысли, батюшка, поскольку принесли мои кошели: посмотрите, они у них на поясе.

Филипп Красивый повернулся к своим невесткам:

— Не можете ли вы объяснить мне, каким образом к этим конюшим попали подарки, которые вам поднесла ваша золовка?

Никто не ответил.

Филипп д'Онэ удивленно взглянул на Изабеллу. Так смотрит побитая собака, не понимая, за что наказывает ее хозяин, потом медленно перевел глаза на старшего брата, как бы прося у него поддержки. Но Готье стоял с полуоткрытым от ужаса ртом.

— Простите, государь, что не ответила сразу, слишком уж я разозлилась на мессира Филиппа, и он-то знает, за что, — Жанна поняла, что её время пришло, и выступила вперёд, пока король не успел позвать стражу. Филипп поднял на графиню большие, как у теленка, округлившиеся от страха глаза и закивал. — Эти кошели, что висят на поясах рыцарей д`Онэ, подарила им я. Верней, не им обоим, а только Филиппу д`Онэ. Уж не знаю, зачем он отдал кошель, предназначавшийся его невесте, своему брату.

— Вы, Жанна? — король был настолько изумлен, что сделал шаг навстречу невестке и заглянул ей в глаза. — Вы в своём уме? Как вы посмели?! — вымораживающий нервы и душу любого тон вновь вернулся к нему.

Филипп и Готье стояли тихо-тихо — не живы, не мертвы, — не смея даже пикнуть. Бланка, дрожа, сидела на табурете и с трудом приходила в себя: похоже, новость о том, что сестра предусмотрела какой-то выход, придала ей сил. И только Маргарита недовольно нахмурилась, словно желала знать, не ослышалась ли она насчет какой-то там невесты у своего возлюбленного.

На лице Изабеллы явно читалось недоумение пополам с раздражением. Так смотрят люди, у которых что-то пошло не так.

— Простите, государь, но эти два кошеля я лично заказывала мастеру Вардо почти месяц назад. Если не верите, можете спросить у него сами. Это не подарки её величества Изабеллы.

— Заказывали? Но зачем? — Филипп Красивый совсем растерялся, не зная, что и подумать.

— Я хотела сделать подарок на свадьбу своей любимой камеристке Клотильде де Рогье, государь, — Жанна потупила взор, затем вскинула на короля глаза, лучившиеся святой простотой, — потому что заметила, как понравился ей мой кошель, с каким благоговением она дотрагивалась до него, как восхищалась. А так как свадьба благородного мессира Филиппа д`Онэ и Клотильды не за горами, то решила порадовать будущих молодых супругов. Я сделала заказ мастеру Вардо, а готовые кошели передала будущему жениху, наказав вручить невесте на свадьбе, а он, вон, что учудил — отдал второй кошель брату. Филипп, — Жанна нарочито сердито напустилась на младшего д`Онэ, — как вам не стыдно?

Филипп с Готье переглянулись с самым глупым выражением на лицах и опустили головы. Надежда на спасение, видимо, вынуждала поддержать их игру Жанны.

— Батюшка, — взорвалась, наконец, Изабелла, — не верьте ей. Она лжет! А ювелира она могла и подкупить.

Графиня де Пуатье медленно развернулась к золовке.

— Зачем мне это нужно, ваше величество? С чего бы мне его подкупать? Неужели желание сделать подарок на свадьбу верной камеристке — это преступление? Я и так заплатила мастеру Вардо звонкой монетой за его работу.

— Не городи чушь, Изабелла, — медленно произнес король, сурово взглянув на дочь.

— Какая уж чушь, батюшка, — злобно процедила королева Англии. — Лишь те самые кошели, что подарила им я, могли послужить бы доказательством невиновности этих бесстыдниц.

— Ваше величество, — Жанна почтительно склонила перед королем голову и махнула рукой в сторону злополучных кошелей, болтавшихся на поясах онемевших от всего происходящего д`Онэ, — взгляните... Здесь, на этих кошелях вместо рубиновой застежки гранатовая. Я специально заказала именно этот камень, ведь он — символ брака и семьи.

Изабелла покраснела от злости.

— Великий государь, мадам... — послышался сзади тонкий голосок Клотильды.

— А это еще кто? Та самая камеристка? — обернувшись, спросил Филипп Красивый уже почти будничным тоном.

— Совершенно верно, государь, — Жанна вновь присела перед королём, попутно с удовлетворением заметив бурю негодования в глазах Маргариты.

— Значит, эта птичка и есть невеста?

— Да, ваше величество, она самая, — пискнула Клотильда.

— И как же столь благоразумная девица согласилась выйти за этого повесу?

— Мне несказанно повезло, государь. Ведь меня выбрал в жены самый благородный рыцарь. Он прекрасен, храбр, благороден. Чего ж еще желать? — она подошла к вконец ошалевшему Филиппу и встала рядом с ним. — Прекрасней всех принцев мира, вместе взятых. Ой, простите, государь, совсем забыла... — Клотильда сорвалась с места и скрылась в покоях принцесс. Через минуту она вышла, неся в руках два кошеля.

— Э-это что? — на Изабеллу было жалко смотреть.

— Кошели мадам Жанны и мадам Бланки, ваше величество. Они не знали, что я захватила их перед отъездом. На всякий случай. Просто подумала, — выпалила Клотильда, заметив вопросительно приподнятую бровь короля, — что госпоже графине и мадам Бланке будет приятно покрасоваться с такими прелестными вещицами на празднике по случаю прибытия её величества.

— А где же кошель королевы Наваррской?

— Он, государь, и впрямь в Париже, но если будет на то ваша воля, его доставят из Парижа в Мобюиссон за несколько часов, — кротко ответила графиня де Пуатье.

Маргарита вздрогнула; её темные глаза беспокойно забегали из стороны в сторону. Жанна с трудом смастерила вежливую улыбку, мысленно молясь богородице, чтобы их с Клотильдой ва-банк не провалился. Если король и впрямь надумает послать кого-нибудь в Париж за кошелем Маргариты, выйдет самая настоящая катастрофа. Особенно не повезет, если на роль гонца с подачи Изабеллы вызовется Робер д`Артуа.

Однако Филипп Красивый, похоже, потерял интерес к кошелям. Его сейчас занимал совсем другой предмет.

— Так, всё ясно, — промолвил он с расстановкой. — Свадьба — это хорошо. Я сам лично приму участие в её подготовке и непременно удостою своим посещением ваше венчание. И мой подарок будет не хуже, чем от вашей госпожи, барышня де Рогье.

— Ваша милость и щедрость не знает границ, государь, — склонила голову Клотильда.

— Иди, Изабелла! — Филипп Красивый строго, если не зло, глянул на дочь и прошествовал вперед.

Белые, как мел, братья д`Онэ едва успели низко поклониться своему повелителю. Жанна вышла проводить государя и золовку.

* * *

Как только мощная величественная фигура короля и не менее царственная тонкая фигурка королевы Изабеллы скрылись в потёмках крытой галереи, Жанна резко развернулась к оторопевшей вконец компании.

— Бланка, быстро в свою комнату! С тобой я поговорю попозже! И очень серьёзно! Клотильда, проводи мадам Бланку и глаз с неё не спускай. Маргарита, ты тоже, будь добра, иди пока... — графиня де Пуатье коротко передохнула и на секунду поднесла руку ко рту. — И не возражай! — Жанна говорила тихо, но резко и непреклонно, а затем прошипела, наклонившись совсем близко к уху тётки: — Ты уже столько дел понаделала, на десять эшафотов хватит! Не терпится с Ногарэ встретиться? Ты хоть понимаешь, что если б не мы с Кло, назавтра вся наша компания предстала бы перед королевским судом? Тебя, меня и Бланку обрили бы наголо, облачили во власяницы и сослали разве что не в ад, а уж что устроили бы глупым мальчишкам д`Онэ, страшно подумать!

Бланка с трудом, словно ей было не восемнадцать, а все восемьдесят, поднялась с табурета при помощи Клотильды и, едва переставляя ноги, направилась в свою комнату. Перед тем, как закрыть дверь, камеристка благодарно улыбнулась своей госпоже.

Видно, последние слова графини де Пуатье всё же долетели до слуха «глупых мальчишек». Братьев передернуло, будто одержимых, и рты обоих, приоткрывшись, перекосились: даже представить себе встречу с Ногарэ в каземате для пыток — и то невыносимо; потому, счастливо избегнув рандеву с хранителем печати, Филипп и Готье готовы были соглашаться со всем, что собиралась приказать им графиня де Пуатье.

— Ты будешь мне указывать? — начала, было, Маргарита, осмелев, но Жанна не позволила тетке взять себя нахрапом:

— Всё! Больше повторять не стану. И забудь даже помышлять о своём Филиппе. Если что, я больше не смолчу и не стану прикрывать ваши с ним делишки! Не слышала разве, что сказал государь? Он собирается почтить личным присутствием свадьбу этого молодого глупца, выдрессированного тобой, и моей Клотильды! — Жанна оглянулась по сторонам и прибавила совсем тихо: — Ты никогда больше не получишь его к себе в постель, запомни это! Не дай бог, Кло пожалуется мне, что этот паскудник бегает обогревать твоё роскошное тельце в те ночи, когда тебе придет охота помолиться в Нельской башне, я всё расскажу его величеству. А если... — Жанна разошлась не на шутку, особенно после того, как Маргарита собралась что-то возразить племяннице, — ...вздумаешь в отместку устроить какую-нибудь пакость... из тех, что называется «ни себе, ни людям» — пожалеешь. Мы с Клотильдой придумаем, как избежать беды, один раз у нас получилось, получится и во второй, а вот ты перестанешь быть женой наследника престола и королевой Наваррской, к тому же твою дочь объявят незаконнорожденной. Оно тебе надо? Думай лучше над тем, как родить Людовику сына. Ты неплохо подковалась в альковных делах, вот и используй свои чары на законном супруге.

Графиня перевела дух, чувствуя, как пересохло в горле после столь длинной тирады.

Маргарита, тяжело дыша, подняла глаза на Филиппа. Тот стоял, глупо моргая, и переводил взгляд поочередно с брата, еле живого от пережитого потрясения, на графиню, с неё — на теперь уже наверняка бывшую возлюбленную. После того, как он вообразил в деталях "разговор" Ногарэ с ним и с братом, у него отпала всякая охота даже приближаться к королеве Наваррской.

— Это не ты! — вскрикнула вдруг Маргарита.

— Не я? — нахмурив брови, вкрадчиво поинтересовалась Жанна. — Что за ерунда?

— Не ты! Та невестка де Пуатье, которую я знаю... знала... никогда бы не вела себя так!

— Как — так?

— Нагло. Уж не подменил ли тебя дьявол? Может, ты — суккуб, вселившийся в несчастную Жанну.

— Ну, ты и дура! А впрочем, давай, пиши донос в Святую палату! Посмотрим, посмеют ли отцы-инквизиторы начать дело против невестки самого короля! Смотри, не поплатись за эту клевету. Ведь тогда я непременно расскажу королю, с чего бы вдруг ты мстить мне придумала.

— Я не собираюсь тебе подчиняться!..

— Сбавь-ка тон, невестушка, — прошипела Жанна, тряхнув Маргариту за плечи точно так же, как полчаса назад встряхнула готовую потерять сознание Бланку. — Иначе пожалеешь.

— Не каркай, дорогая, а то мало ли что...

— С воронами летать — по-вороньи каркать! — Жанна резко развернулась к братьям д`Онэ: — Ну, а вы что стоите, как соляные столбы? Филипп, живо к отцу в Нормандию — просить благословения на брак с девицей де Рогье! И пусть начинаются приготовления к свадьбе. Не забывайте, что сам король выразил желание посетить её. Насчет моего дяди не беспокойтесь: я сама с ним поговорю. Вы же, Готье, будьте так любезны, немедленно известите моего супруга, что покидаете его по семейным обстоятельствам на несколько недель. Вы должны помочь отцу и брату со свадьбой, к тому же очень соскучились по детям и вашей супруге — добродетельной Агнессе из рода Монморанси. Надеюсь, я ясно выразилась, шевалье?

Филипп и Готье согласно закивали и наперебой принялись кланяться своей спасительнице.

— Убирайтесь, и чтобы я вас больше не видела!

Братьям дважды приказывать не понадобилось: оба рыцаря, пятясь назад, поклонились графине, после чего резко развернулись и бросились бежать без оглядки.

Жанна смотрела им вслед и, как только д`Онэ скрылись в потёмках галереи, в изнеможении прислонилась к каменной стене.

— Господь всемогущий, всеблагой и всемилостивый, — зашептала она, осеняя себя крестным знамением. — Ты всё видишь и знаешь... Подай мне знак, умоляю. Я должна понять, удалось ли мне справиться с этим проклятьем, или оно еще в силе? Что ждёт нас с Филиппом? Что ждёт династию? Помоги, подскажи, как научиться читать твои знаки? Или ты скроешь их от смиренной рабы твоей, как скрываешь от всякого его земные тягости и перипетии?

Ответа не последовало. Только холодный ветер по-прежнему зловеще завывал в темных закоулках галереи.

Нечто вроде эпилога

В июне 1314 года Париж и его предместья внезапно поразила эпидемия чумы.

В последний раз эта зараза прокатывалась по Европе в шестом веке, во времена Меровингов. О ней уже успели позабыть; строки монастырских анналов, описывающих сие великое бедствие, превратились в легенды, и уж, конечно, никто не ждал её и не ведал, за какие грехи людские небо вновь обрушило на королевство эту страшную смерть. В народе поговаривали, что проклятье Великого магистра, наконец-то, вступило в полную силу.

Впрочем, эпидемия была странная, какая-то уж вовсе небывалая, ибо смерть действовала избирательно, будто по заранее продуманному плану. Первыми, как ни странно, приняли на себя её удар самые здоровые и сильные. Среди них оказались и братья д`Онэ. Филипп и Готье скончались в один день в страшных мучениях: у них заживо начали гнить и чернеть руки и ноги, а страдания, причиняемые огромными бубонами в паху, не поддавались описанию. Не иначе, как сам господь таким манером решил наказать молодых ловеласов, покусившихся на королевское брачное ложе. Юная вдова Филиппа, пробывшая замужем всего три недели, роняя слёзы, удалилась в монастырь — в то самое Мобюиссонское аббатство, где сумела заполучить любовника королевы Наваррской себе в мужья. Затем пришла очередь сильных мира сего. Не прошло и года после костра на Еврейском острове, как проклятье Жака де Молэ полностью сбылось: вначале преставился папа римский Климент V, затем — Гийом де Ногарэ, а в ноябре не стало Железного короля — Филиппа IV Красивого. Смерть, учтиво отсалютовав разбудившей её ненависти Великого магистра, принялась осуществлять свой черный план дальше.

На престоле оказался старший сын Филиппа Красивого — жалкий, глупый, вечно недовольный жизнью Людовик Х, получивший в народе прозвище Сварливый. Что ж, раз ты недоволен жизнью, то она тебе ни к чему. Потеряв свою супругу Маргариту в апреле 1315 года и похоронив её, он женился вновь на Клеменции Венгерской, но наслаждаться объятиями прелестной, ангельски доброй королевы ему довелось недолго: смерть забрала коронованного брюзгу за несколько месяцев до рождения наследника — в июне 1316 года. Его новорожденный сын прожил всего несколько дней. Ей-богу, не стоило тащить слабого крошечного малыша пяти дней от роду на представление баронам королевства: сколько там было народу — больные ль, здоровые? — никто точно сказать не мог. Несчастный ребенок отдал богу душу прямо на руках у графини Маго д`Артуа. Скорей всего, от холода — ноябрь выдался в тот год на редкость суровым. А может, кто-то постарался убрать кроху с дороги Филиппа де Пуатье, ведущей к трону? Кто знает, неисповедимы пути господни!.. В тот год многие умерли. Филипп де Пуатье с супругой Жанной еще до рождения младенца-короля Иоанна также оплакали своего едва родившегося единственного сына.

На несколько лет, пока правил Филипп, чума вроде как затихла, притаилась, но к 1320 году возобновилась с новой силой. Умерли дети Бланки и Карла; в 1322 году скончался сам король Филипп V, прозванный Длинным за высокий рост и худобу, а через четыре года несчастный молодой король Карл IV, столь же красивый, как его отец, но совершенно безвольный и бесхарактерный, обливаясь слезами и выдирая волосы от скорби, похоронил любимую супругу Бланку.

И всё... Мор прекратился столь же внезапно, как начался. Чтобы через два десятка лет вновь вернуться и выкосить четверть населения Европы.

В тот раз смерть забрала всех, кого положено было забрать. Строго по плану.

Не прихватив никого лишнего.

И тогда жизнь пошла своим чередом. Как и должна была идти изначально.