Незнакомыми дорогами (джен)

В палате стояла оглушительная тишина, немного неловкая после пары часов болтовни шёпотом. Риган и не подозревал, что менвиты, оказывается, тоже любят чесать языком, особенно когда скучно. Или это просто черта характера Ар-Лоя?

Он понимал, что почти ничего не знает о своём пилоте. Ар-Лой казался надменным, жадным до почестей и едва ли не жестоким, но теперь перед Риганом был совершенно другой человек, и он не знал, что тому причиной. Может, так казалось при взгляде снизу вверх, когда самого себя он считал пылью на его сапогах, а теперь, когда они фактически стояли на равных, выяснилось, что за надменностью кроется желание защититься, за любовью к орденам — желание, чтобы выделили и похвалили, а жестокость обернулась показной суровостью, которая развеялась, когда в ней отпала нужда. Но было ли это правдой или домыслами?

Риган тихонько прошёлся по тёмной палате, между одинаково застеленными койками, и вернулся к Ар-Лою. Тот давно уснул, не дослушав чего-то, что Риган ему рассказывал, и в темноте белел овал его спокойного лица.

Обхватив себя руками, Риган так и застыл, запрокинув голову к потолку и слегка покачиваясь; он пытался найти в себе что-то, что не мог охарактеризовать или назвать, он пытался прислушаться к себе и почувствовать себя всего, с ровным дыханием, болью в потянутых мышцах, тяжестью пистолета на бедре. Под руками была тонкая ткань рубашки, шнурок с изумрудом выбился из ворота, в грубых ботинках, как оказалось, можно было пройтись бесшумно, не разбудив Ар-Лоя.

Риган закрыл глаза и стал слушать. Он слушал стрекотание насекомых за приоткрытым окном и биение собственного сердца, слушал дыхание Ар-Лоя и то, как ударяется о стекло залетевшая в палату крупная ночная бабочка. Он слушал эту большую и просторную комнату, слушал шелест ветвей за её пределами, и наконец ему стало казаться, что он слышит совсем уж невероятные вещи: металлическое молчание дверного замка, ровное спокойствие пола, едва заметный хруст занесённых с улицы песчинок под своими ногами.

Ар-Лой сказал, что не узнаёт его, так и он сам не узнавал ни себя, ни его. Что здесь было правдой, а что ложью? Опустевшая коробка из-под бутербродов и сваленный на тумбочку букет разномастных цветов говорили сами за себя, и это было невероятно и немыслимо. Риган словно снова завис над пропастью в только что взлетевшем вертолёте и так же, как и тогда, не знал, суждено ли ему рухнуть или нет.

Он молчал, хотя губы его были приоткрыты и едва заметно шевелились, когда он вспоминал то или другое из их разговоров, которых вдруг стало слишком много. Но за всё это время они с Ар-Лоем ни словом не обмолвились о прошлом, исхитряясь находить другие темы, и даже запинаясь и подбирая слова так, чтобы не ранить, они всё же не замолкали.

Теперь у Ригана был пистолет, а у Ар-Лоя не было. Теперь он едва мог приподняться на подушках, а Риган возвышался над ним. У Ар-Лоя дрожали и слабели руки, когда он подносил ко рту чашку с бульоном, и Риган это видел. И Ар-Лой знал, что он видел. И если бы Ригану вдруг захотелось отомстить за своё унижение, за годы рабства, за бытность живой, но машиной, которой отказано во всём, едва ли не в самом имени, — он мог бы отомстить.

И тогда Риган испугался того, что в самом деле захочет отомстить и более того — сможет это сделать. Поспешно открыв глаза, он посмотрел на Ар-Лоя, который, не двигаясь, лежал в той же позе, в которой уснул, и ужаснулся себе.

— Я не перенимаю дурные примеры, — шёпотом сказал Риган, словно утверждаясь в своём праве решать, как жить и с кого брать пример. Это было правильно и волнующе.

Он снова замолчал, чувствуя всё своё тело и одновременно обращая внимание на мысли. Это составляло всё его существо и его личность, и в эту минуту он уверился, что больше никто не посягнёт на неё.

И после стольких раздумий в глубине своей души он нашёл то, ради чего пришёл.

— Я знаю, чего хочу, — снова прошептал он, и это было откровением для него, человека, которого давно отучили хотеть.

Очень тихо и медленно он приблизился к Ар-Лою и в темноте различил его черты. Ар-Лой был спокоен, наверное, ему снилось что-то хорошее. Риган поправил ему одеяло, постепенно шалея от мысли, что это он теперь тут главный, он защищает того, кто не может о себе позаботиться… И это ему тоже понравилось.

Изумруд закачался на шнурке, когда Риган наклонился над Ар-Лоем; волосы упали на лицо, а коленом пришлось опереться о постель. Тишина висела над ними, почти осязаемая, и её едва нарушало биение бабочки о стекло. И когда Риган не просто услышал, а ощутил ровное дыхание Ар-Лоя, в этой тишине взвыла сирена тревоги.