Рыжая, быстрая (гет)

Им оказалось тесно на одном острове, и она ничуть этому не удивилась. Знала бы заранее, что станет сама здесь жить, — ни за что не поселила бы так близко рыжую тварь. Что-нибудь придумала бы, как-то извернулась. А теперь — теперь ничего не поделаешь. Сама пустила, сама дала здесь жить, как когда-то и обещала.

То была уплата старого, старого долга, сделанного задолго до того, как она задолжала Коршуну. Она обещала дать белке дом и людей, что будут поклоняться ей, — она дала. Она не думала тогда, не надеялась, что будет здесь княжной. И вот теперь люди поклоняются и белке — и ей. И им двоим тесно, невыносимо тесно, душно на острове.

* * *

Жена была бела, нежна, прекрасна, статна. Лебедью плыла раньше по морю — лебедью теперь вплывала в комнаты — длинная шея, тонкие пальцы, как перья белых крыльев, любящий взгляд. Жена была колдунья, знал это, но не боялся, ведь столько добра она ему сделала, ни разу не обманула, не подвела, даже не отказала. Знал, чувствовал: любит его, всегда поможет, что бы ни попросил. Поначалу любил без памяти, надышаться не мог, целыми днями смотрел на дивную свою птицу. Потом успокоился, поверил, что всегда будет рядом. Потом — то ли сам заскучал, то ли поблекла его княжна, посерела как-то, сжалась, перья свалялись.

Затосковал, стал снова ходить к морю. Раньше к ней ходил, а теперь, стало быть, ни к кому. Однажды вышел, как всегда, а голос задорный, девичий, и спрашивает:

— Что грустишь, мой князь? Может, я тебя развеселю?

* * *

Знала, что не ее остров и ее не будет — наврала мерзкая колдунья, обманула, как у них от начала времени заведено. Все дала, как было обещано: дом, землю, людей. А власти не дала. Приходили люди на поклон — не молиться, а позабавиться. И не выберешь ни одного из мужчин, и детей с ним не заведешь, потому что будут эти дети — не ее дети, лебеди. Ледина дочь, мерзкое племя, пух, перья и обман. Хоть уходи и новый дом ищи, но нет, здесь ее дерево, здесь ее сокровища, здесь теперь ее земля — и здесь она останется. За свою землю и за свою семью поборется еще.

Не одна дочь Леды хитрить умеет.

* * *

Рыжая, рыжая, как огонь, а на свету как будто золотая. Шея в веснушках, плечи в веснушках, по груди рыжие крапинки россыпью. Смеется — будто камень драгоценный под солнцем переливается, брызжет искрами. Говорит: "Люблю тебя, князь, больше жизни; ты лебедь свою всего два раза видал, а я уже здесь была, рядом, и танцевала, и пела, и все для тебя, чтоб было тебе весело. Ведь было? А пора пришла жениться — оплошал ты, князь, оплошал. Взял бы меня — не ходил бы уныло по берегу морскому. Уж я бы сумела тебя развлечь, уж я бы твои думы тяжелые разогнала. А что же, и сейчас разгоню, мне не жалко!"

Говорит: "А вот рожу тебе сына раньше княжны — весело будет, забавно. Да не бойся, не скажу ей ничего, я же не для страха твоего, только для радости. Ты — для меня радость, а я пусть буду — для тебя".

Рыжая, горячая, быстрая, как солнечные блики, как огонь. Только что впервые подошла, а вот уже в сердце влезла целиком, будто всегда была.

* * *

Знала, сердцем чуяла: что-то случится. Отдалился супруг, стал совсем чужой. Мать его раньше в стороне держалась — боялась колдуньи-то, пряталась за деревянными ликами своих богов. Теперь осмелела, поклевывать начала, силу свою почуяла. А князю все равно, не здесь он сердцем, не здесь он мыслями.

Раз ворожила — темны зеркала, только ночь в них и пустота.

Два ворожила — разлился воск, погасла свеча, утекла вода.

Третий раз ворожить не стала, обернулась лебедью да полетела на берег морской, куда сердце позвало, а муж уж там, и рыжая женщина с ним, лежит рядом, смеется, смех и речи ее по ветру вьются, косу распустила — будто хвост огненный, рыжий, беличий.

Говорила я тебе, князь, подумай, надо ль тебе жениться. Кто мне клялся? Кто божился? Где теперь твои клятвы, в песок ушли морской водой?

* * *

Ударилась оземь — глаза темны, одежды черны. И его лебедь, и будто уже не его.

Белка прочь бросилась — только хвост мелькнул, а лебедь за ней. Гоняла ее по берегу, гоняла, все заклевать старалась, все крыльями била. Металась рыжая, металась, да все без толку, не убежать, не скрыться, не спастись ей было. Вот упала она на песок, лебедь сверху налетела. Не вытерпел князь, поднял лук со стрелой.

— Не трогай, — говорит, — отойди.

Замерла лебедь, вздрогнула.

— Этим луком меня спас, им же и убьешь?

— Отойди, — снова попросил. — Не трогай ее. Не ее вина — моя...

Не успел договорить: подпрыгнула белка, молнией взвилась — и зубами лебеди прямо в шею впилась. Миг, другой — и погибла лебедь, и крыльями бить перестала. А белка женщиной рыжей встала, сплюнула кровь на песок, улыбнулась, сказала:

— Спасибо, князь. Вот, теперь ты свободен. Хочешь — можешь меня в жены взять. Хочешь — можешь кого другого, только гляди: чтоб превращаться ни в кого не могла. Ладно, пора мне, я к ели своей пошла. Как надумаешь — приходи, поговорим с тобой.

Проводил ее взглядом. Обернулся — а лебеди уже нет: унес прибой.