Сэйдзи (джен)

Серый тусклый рассвет, зародившись где-то на востоке, неотвратимо наползал на Токио, принося с собой суету нового дня. Комната постепенно обретала привычные очертания, выступая из мрака ночи знакомыми углами и стенами, свесившимся со спинки стула теплым халатом и мерцающим аквариумом. Огата пролежал всю ночь без сна, уставившись в потолок остекленевшим, ничего не замечающим взглядом. Аккуратный столбик седого пепла упал с потухшей сигареты, зажатой в нервных пальцах, пачкая белое одеяло. Горка искалеченных окурков скопилась в большой пепельнице на прикроватной тумбочке. Мысли, тяжелые, как старинные гобаны, и ускользающие, как только что вымытые камни, незаметно переползли с Очи-куна на него самого. На собственное... одиночество.

У него нет и никогда не было желания завести семью — жену, детей. Он просто не видел в этом смысла, ведь что они смогли бы понять в его жизни? В его стремлении стать выше, сильнее, превзойти всех, быть лучшим из лучших. Что понимала Тойя Акико в жизни своего мужа или сына? Ни-че-го. Огата был уверен в этом абсолютно — он просто неоднократно наблюдал, с какой глуповатой растерянностью она смотрит на обсуждающих очередной интересный ход игроков, собравшихся в ее доме. Жениться ради того, чтобы приходить в прибранный дом к готовому ужину? На это вполне сойдет домработница. В нагретую постель — любовница или, на крайний случай, всегда есть профессионалки.

Все его мимолетные интрижки существовали от силы пару недель, максимум несколько месяцев, и нужны были исключительно для временного избавления от общества самого себя и банальной скуки. Ни одна из этих девушек не смогла бы понять его жизнь, жизнь го-профессионала вообще мало кто мог бы понять, кроме такого же профи. Искать жену среди женщин-игроков никогда не приходило Огате в голову — они ведь даже не противники, так, небольшие помехи на пути к цели: ни одна женщина в мире го еще не поднялась до высшего уровня.

А что он сможет дать сыну или дочери, кроме своей любви к го? Что если его дети не пойдут по стопам отца, как сделал Акира, а будут интересоваться домоводством или баскетболом? Как он сможет поддерживать это увлечение, как он сможет быть отцом, в конце концов? Его постоянные разъезды по стране и за ее пределы, матчи, официальные и не очень, фестивали и прочие связанные с карьерой профи занятия требуют все внимание без остатка. Пытаться разорвать себя между семьей и смыслом жизни — глупо. Понятно же, что тут победит.

У него никогда не было друзей. В детстве существовали одноклассники, соседи, приятели. А с тех самых пор, как Огата Сэйдзи в тринадцать лет отправился сдавать свой про-экзамен и начал долгий путь к цели, он узнал, что друзей в мире профессионалов нет и быть не может. Есть только противники, соперники, даже враги, которых нужно обойти, обогнать по пути наверх. Нельзя испытывать дружеских чувств к своим оппонентам, это порождает жалость, если «друг» слабее тебя, и зависть — если он сильнее. И то, и другое неконструктивно для игры. Жалость расслабляет и внушает излишнюю самоуверенность, зависть злит и не дает мыслить хладнокровно, а эмоциям в матче, особенно турнирном, совершенно точно не место. Дружить с обычными людьми, не живущими го? Смешно. Что могут дать ему тупые обыватели, чьи интересы вертятся вокруг покупки дивана или нового телевизора? Его жизнь — это го, его мир — мир профессионалов и любителей. Все его отношения с людьми всегда строились только вокруг игры.

Тойя Койо-сэнсэй совершенно точно не мог считаться другом. Отцом, наставником, тем, кого следовало превзойти, примером, а в самом начале — почти божеством. Разве можно дружить с богами? Ответ на столь глупый вопрос известен даже маленьким детям.

Курата? Слишком шумный, слишком показушный, вечно перспективный и чрезвычайно надоедливый. Он вызывал только царапающее раздражение, сродни першению в простуженном горле, и даже немного отвращение. Пухлая лепешка лица, улыбка во все зубы до самых ушей и цепкий хитрый взгляд голодной лисицы. Вечно испачканные в туши пальцы, так и норовящие вывести очередной автограф на любой пригодной для письма поверхности, и явно превышающий по количеству децибел норму голос. Посмешище. А в данный момент этот клоун — его соперник в борьбе за титул. Определенно, записать Курату в разряд друзей никогда бы не пришло Огате в голову.

Пожалуй, наиболее близким к категории «друг» в его жизни был Акира-кун. В маленьком сынишке учителя Огата видел самого себя: как он учился держать камни, как внимательно следил за рисующимся узором, как слушал объяснения и задавал правильные вопросы. У него тоже не было друзей-сверстников, способных понять и оценить талант Акиры, разделить его любовь к вечной игре, стать достойным соперником. Огата прошел через это — непонимание, насмешки, изоляцию — и отчасти даже понимал желание Тойи-младшего этих самых друзей обрести. Но с каждым новым разочарованием желание это постепенно угасало, и Акира мало-помалу начал тянуться ко взрослым ученикам своего отца, справедливо расценив, что только там, среди таких же, как он, сможет найти единомышленников. До тех самых пор, пока в жизни Тойи не появился Шиндо Хикару и не увел за собой и своим талантом. Эти отношения были чем-то большим, чем парадигма «учитель-ученик». Да, Акира-кун был наиболее близким к тому, что принято называть другом. Пока не стал профессионалом, сдав экзамен.

Именно в тот день Огата понял, что прежних отношений между ними уже никогда не будет: желание радоваться успехам Акиры словно стерли ластиком из его сознания, не оставив даже следа. Теперь их официальная встреча стала лишь делом времени, а именно там и только там Огата смог бы увидеть настоящую силу Тойи-куна, направленную на то, чтобы сломать его. И сам он будет стараться сломать Акиру. Никаких эмоций, лишь борьба двух гениальных разумов за право зваться лучшим. Огата узнал это давным-давно. Теперь и Акира познал эту истину — никакой дружбы по разные стороны гобана не существует. Тут либо отношения учитель-ученик, в которых второй всегда будет стараться превзойти первого, либо отношения соперничества, где каждый будет пытаться выбить противника из турнира. А уж победитель в партии, в борьбе, в итоге и вовсе один.

А после тех его слов Акира окончательно оказался потерян для Огаты в каком-либо качестве, кроме противника в официальных матчах. И, судя по яростному взгляду Шиндо-куна, которого каждый раз при любой, даже мимолетной встрече удостаивался Огата, он не только потерял потенциального друга, но приобрел еще и врага. Опасного врага. У этих двоих непонятные взаимоотношения, и ему было бы глубоко на них плевать, если бы эти «странные» отношения не делали парочку Шиндо-Тойя сильнее с каждым днем. И ближе к нему. Настанет день, и он проиграет партию одному из них. Или обоим. И этот день знаменует собой то самое неизбежное начало падения.

Могло ли все сложиться иначе? Если бы Акира-кун остался его учеником, если бы Шиндо-кун тогда согласился пойти на семинар Тойи Мэйдзина вместо семинара Моришиты-сэнсэя. Изменило бы это хоть что-то в его отношении к ним обоим? Будь он их учителем, смог бы гордиться успехами своих учеников, смог бы отступить в тень, освобождая им дорогу, смог бы испытать радость от осознания величия своего ученика, превзошедшего учителя? Было бы менее страшно, если бы он знал, что именно благодаря ему эти двое поднялись на вершину, что он причастен этому, что часть его знаний и его самого, Огаты Сэйдзи, живет вечно в их мастерстве? Это ведь и есть величайшая цель настоящего учителя, так почему он не чувствовал в себе жажду такой гордости, почему не хотел радоваться за учеников, отчего ему так было невыносимо страшно отдавать кому-либо свои знания? И почему он точно знал, что ничего бы не изменилось?

Может... ему просто не суждено быть учителем? Что если он неспособен на человеческие отношения, любые, потому что не умеет делиться ничем, ему принадлежащим, с кем-либо достаточно сильным? Он слишком эгоист и слишком трус для подобного. Эта мысль пришла в районе полуночи и неожиданно настолько расстроила, что он закурил прямо в постели и продолжал курить одну сигарету за одной до самого рассвета, серого, как пепел, и горького, как вязкая от привкуса табака слюна.

И вот теперь, лежа в насквозь прокуренной спальне и вслушиваясь в звуки просыпающегося мегаполиса за приоткрытой створкой окна, Огата в своих размышлениях добрался до последнего человека в списке своих «как будто друзей» — Ашивары Хироюки.

Вечно позитивный... неудачник. Да, именно так его определял для себя Огата, потому и не мог назвать другом в полном смысле этого слова. Как можно дружить с тем, кто настолько слабее тебя? К кому не испытываешь уважения как к противнику, с тем, кто даже не соперник. Во всех очных партиях, будь то турнирные игры, учебные занятия у Мэйдзина или неофициальные дружеские состязания, Огата неизменно побеждал с прямо-таки устрашающим перевесом. Он не мог припомнить, когда последний раз они вообще доиграли до подсчета, чаще всего партия завершалась сдачей где-то в середине тюбана. Однако это, казалось, нисколько не напрягало и не расстраивало Ашивару. Тот лишь, дружелюбно посмеиваясь, благодарил за игру, что-то черкал в своем вечном ежедневнике и спокойно отправлялся по делам. И еще Огата не мог припомнить, когда они договаривались хоть об одной игре — все происходило само собой, но так, словно было запланировано.

Ашивара всегда обнаруживался где-то поблизости, как только в нем возникала необходимость, и был готов прийти на помощь по первой же просьбе: подменить на очередном глупом фестивале — без проблем, составить компанию за партией — даже походный набор при нем, забрать пьяного из клуба — на такси, присмотреть за рыбками, когда Огата уезжал на несколько дней из Токио, — только в радость. Ашивара приходил посмотреть все титульные игры Огаты, проводящиеся в Киине, если у него самого в этот день не было матча, и вроде бы даже искренне радовался его победам, чуть ли не больше него самого. Это было бы совсем странно, если бы он не делал почти все то же самое для кучи своих знакомых профессионалов.

А еще Ашивара был тем, по сути — единственным, кто всегда спокойно смотрел ему прямо в глаза. Без страха, без подобострастия и угодливости, без ненависти, без осуждения или снисходительности. Даже после сомнительных выходок Огаты Ашивара продолжал общаться с ним как ни в чем не бывало, с той же вечно раздражающей дружелюбностью и предупредительностью. Словно ничто на свете не могло его задеть. Что это? Отсутствие самолюбия и профессиональной гордости? Или здравая оценка собственных возможностей? Тактический ход, позволяющий подобраться ближе к Огате, усыпив бдительность последнего, и обойти на крутом вираже? Нет. Глупость. Ашивара — как открытая добрая книга. Огата знал его истинную силу игрока, знал, что тот абсолютно не честолюбив и не стремится стать выше всех в мире; его, видимо, полностью устраивало быть учителем, вести семинары для инсеев и комментировать открытые партии профессионалов. Огата этого не понимал, но каждому свое — может, Ашиваре действительно просто нравилось общаться с ним? Мысль оказалась неожиданной и непривычной. Оттого абсолютно неправдоподобной.

Среда, тем временем, окончательно вступила в свои законные права, осветив ярким солнечным светом мрачную нору Огаты. Сегодня ему предстояло лететь в Саппоро, именно в этом несчастливом для Огаты городе должна была состояться партия против Кувабары-сэнсэя, снова. Однако рейс вылетал поздно вечером, утро же оставалось свободным. Он угрюмо выполз из скомканного одеяла, смахнул пепельницу, выругался и, привычно проигнорировав настойчиво сигнализирующий о сообщении автоответчик, отправился в ванную — поспать не удалось, так может хоть горячий душ расслабит донельзя напряженные нервы.

Конечно, он мог бы попытаться выспаться днем, коль скоро ночь прошла без сна, но Огата чувствовал, что из этой затеи ничего дельного не выйдет. Потому решил и сегодня съездить в «Мурасакидзуи», несмотря на то, что ни одной учебной партии в расписании не стояло, однако повод был — зеленый чай Ичикавы-сан являлся еще одним проверенным спасительным средством для разыгравшихся нервов.

* * *

— Огата-сан! Огата-сан! Как хорошо, что я вас встретил! — не успел Огата открыть дверцу машины, как перед ним возник именно тот, о ком он думал, — так недолго и поверить в сверхъестественное — Ашивара излучал одновременно привычный позитив, затмевая даже скромное весеннее солнце, и непривычную серьезность, вносящую диссонанс в его образ. — Мне необходимо поговорить с вами.

— Ашивара, — он слегка поморщился от стрельнувшей в висок боли, вызванной громким голосом. — Это срочно? Я немного не в форме сегодня для каких-либо разговоров. Может, перенесем на выходные, после матча с Кувабарой-сэнсэем?

— Я очень извиняюсь, Огата-сан, но завтра утром у меня самолет в Китай — там тестируют компьютер, который будет играть в го как человек. Вернусь только через две недели, а разговор не терпит отлагательств.

— Что ж, тогда предлагаю хотя бы переместиться в более спокойное для беседы место. Я еду в «Мурасакидзуи», — он махнул рукой в сторону пассажирского сидения, полагая, что Ашивара поймет его правильно.

Сразу две противоречащих друг другу эмоции начали борьбу за внимание Огаты: любопытство и раздражение. Что такого важного и срочного мог рассказать Ашивара, что не терпело две недели до его возвращения? Они не были настолько близки, чтобы их связывали какие-то личные разговоры, значит, тема связана с го. Его раздражал собственный интерес к происходящему, бодрость Ашивары и весь этот день, неделя, год — жизнь. Переведя селектор коробки передач в режим движения и выжав педаль газа до упора, Огата сорвался с места, мстительно хмыкнув на испуганный вскрик вжавшегося в сидение Ашивары. Он любил скорость. Когда воздух со свистом проносился мимо, расправляя крылья за спиной и выдувая из головы всяческий ненужный мусор. Однако сегодня даже скорость не спасала — отвлечься от проблем не удавалось.

Заняв свой любимый столик в салоне и вымученной улыбкой поприветствовав Ичикаву-сан, Огата воззрился на сидящего напротив Ашивару, ожидая начала разговора.

— Огата-сан, я знаю, ты не особо жалуешь всяческие фестивали и турниры вне профессионального сообщества, и ты не очень-то любишь детей, но... у меня есть мысль создать школу. Школу для маленьких детей, чтобы учить их го, — при этих словах брови Огаты удивленно поползли вверх, он начал догадываться, что именно от него нужно Ашиваре, но не мог в такое поверить, — так вот, я бы хотел позвать тебя, Огата-сан, иногда читать лекции в этой школе и проводить показательные партии — со мной или другими приглашенными профессионалами, делиться опытом...

— Ашивара, тебе больше некого позвать? Или все уже отказались? — мозг подобрал наиболее вероятный вариант такой просьбы: последняя надежда.

— Хм, не знаю, я еще не спрашивал. Ты первый, кого я зову, потому что ты лучший из всех, кого я знаю. Да, есть молодые перспективные игроки, да и с малышней у того же Шиндо отличное взаимодействие, кстати, на идею школы меня навел именно он, но все они не имеют твоего опыта, по крайней мере, во взятии и удержании титулов. Да и ты же мой друг. Кого просить в первую очередь о помощи, как не друзей?

«Лучший из всех... читать лекции... Друг» — слова звенели в ушах разбитой фарфоровой чашечкой, словно его стукнули по голове чем-то тяжелым; где-то на заднем фоне Ашивара продолжал воодушевленно рассказывать о будущей школе, о том, как важно правильно обучать детей го, о том, что да, все же надо привлечь Хикару и Акиру, Исуми и прочих молодых игроков, о том, как он, Ашивара, будет рад, если Огата согласится... Скептик и мизантроп Огата Сэйдзи мутным взглядом смотрел сквозь собеседника и отчетливо сознавал, что просто не в состоянии придумать язвительный отрицательный ответ.

Он потряс головой, возвращаясь в реальность, и уставился на самозабвенно рассуждающего Ашивару — тот светился странным восторгом и надеждой. И вдруг Огата наконец-то понял: Ашивара просто всегда играл в свое удовольствие — как любители. Он отдавался именно процессу игры, наслаждался каждым неожиданным ходом, пусть даже ошибочным, пусть не своим, а соперника, красотой мысли игроков и течением камней в вечности... Ашиваре банально нравилось играть, выкладывать всякий раз новый, доселе не существовавший, монохромный — а на самом деле наполненный всеми цветами мира — узор на расчерченной клетками доске теплого золотистого оттенка. Ему хотелось делиться этой красотой с миром, распространяя го повсеместно, делая великую игру достоянием всего человечества. Он сохранил в себе то, что Огата безвозвратно потерял, — любовь к го.

Рядом с привычной жалостью встала странная болезненная зависть, зависть к тому, чего он лишил себя сам, бросив все силы и ум на борьбу с персональным миром врагов, вместо того, чтобы продолжать любить игру, как было в самом начале. К зависти прибавилась иррациональная обида на Ашивару и тоскливая злость на самого себя. И все это заглушила вязкая одинокая горечь.