A song of souls (гет)

PWP, альтернативное развитие событий в храме Многоликого после того, как Арья принесла туда лицо Бродяжки.

Воздух наполнился влагой, задрожал струной, засвистел, запел, словно потревоженная арфа. У сестры Сансы была такая, и она пела и рыдала в ее руках. Земля, в противовес — холодная и твердая, земляной пол никогда не станет похожим на перину, да вот только и пола сейчас было достаточно, сухая истоптанная трава царапала лопатки, впивалась в поясницу.

Странно было чувствовать себя вот так, холодно и боязно, и в то же время тело заполняла сухая, яростная эйфория, будто бы Арья стояла на холме, и в руках ее была Игла — ее обдували ветры, ее зло царапал дождь, и радость от этого была настолько буйная, что кровь приливала к лицу.

Поцелуи на ее лице, на ее ключицах — жалящие, почти болезненные, от этих поцелуев вязало язык, хотелось сучить ногами и биться, биться в лихорадке, лишь бы прекратилось это стыдное, это невыносимое, это болезненно-странное, приятное донельзя, настолько, что хотелось искусать себе губы и убедиться, что это все не сон, что это взаправду, что так и правда бывает.

Ее грубая рубаха домотканого полотна вдруг оказалась развязана и сбилась, бриджи обвились вокруг бедер и жали, жгуче и неприятно, и на коже обещали со временем налиться досадные следы… Но чужие руки, словно бы из ниоткуда, оглаживали плечи, руки, спину, шею, каждый дюйм, каждый миллиметр тела, и грудь мучительно ныла, словно бы налитая соком, того и гляди лопнет, если дотронуться. Человек касался ее ран на животе, едва подживших швов, сочащихся сукровицей из-под свежей корочки, обводил каждый стежок грубой нитки, заглаживая чужую — сделанную по его собственному приказу — работу, и его пальцы были странно напряжены, словно он чувствовал, как саднят отметины, нанесенные Бродяжкой.

Лучше бы он сам ранил ее. Лучше бы это был он — тогда она могла бы хоть его ненавидеть. Тогда ей хватило бы решимости убить его, ведь она и правда собиралась и даже нацелилась — Игла вонзилась в плоть почти что с готовностью, и на месте укола набухла кровью царапина. Но она не смогла, даже смотреть на него без слез не смогла — ведь она пересекла полмира, потому что верила, что он поможет ей, что ему не все равно, а он…

А он блеснул глазами, и они вдвоем оказались на полу.

— Глупая Арья Старк, — прошептал он ей тихо и с насмешкой. — Человек же учил тебя, где находится сердце, ты не туда целилась!

Под хламидой он оказался неожиданно настоящим. Ни в Харренхолле, ни во время обучения он не казался ей по-настоящему реальным — насмешливый призрак с голосом-бархатом, он появлялся из ниоткуда и уходил в никуда, и долгими осенними ночами Арья думала, что он и вовсе приснился ей — но монетка из железа, надежно спрятанная под рубашкой, доказывала ей обратное раз за разом, а тут вот он одним-единственным шагом навстречу доказал ей, что и он живой — его грудь тоже была в шрамах, и руки были исполосованы, и сам он оказался шитым-перешитым несколько раз, также, как и ее живот. Его лицо вдруг оказалось совсем близко — голубые глаза, капризно-пухлые губы, более уместные на лице мальчика, а не мужчины, горькие морщинки на лбу и у носа, зажившие шрамы-лунки на щеках, словно бы он пытался сорвать лицо с себя, но не преуспел.

— Это твое лицо, — прошептала она вдруг, и ее прошибло холодным потом. — Это все время было твое лицо. Ты не можешь его снять.

— Теперь это лицо человека, — подтвердил Безликий, и Арья всхлипнула в ответ — она оказалась на нем, и теперь они сидели так, что видели друг друга в мельчайших подробностях. Он скользнул в нее резким, прерывистым движением, в паху закололо, сдавило жалящей, медленной, злой болью, что отдалась где-то в животе. — Арья Старк подарила его, когда-то увидев. Человек знать не знает, как так вышло.

Мертвые лики смотрели на них со стен — молодые и старые, красивые и уродливые, темнокожие и светлые, бывшие при жизни иббенийцами, северянами, тирошийцами, браавосийцами, дотракийцами и даже жителями Золотой Империи Йи Ти. Они смотрели на них пустыми, мудрыми и всепрощающими глазами; открывшие великую тайну, вкусившие дара Многоликого, они наблюдали за тем, как сплетаются два тела, как они оба дрожат, не в силах ни понять, как так вышло, ни справиться с тем ворохом эмоций, что нахлынул на них. Арья ведь знала, что да как происходит между мужчиной и женщиной, и в глубине души это казалось ей жутко постыдным, но теперь, когда он бился в ее теле, она поняла вдруг с ужасающей ясностью, что эмоции отходят на второй план и из груди высвобождается что-то совершенно иное. Тело ее вдруг стало совсем легким, боль притупилась, стала вполне терпимой и даже… приятной? Арья выдохнула сквозь сжатые зубы, выгнулась дугой — ей казалось, что можно еще, еще ближе, можно врасти в человека целиком, только вот кожа мешала этому.

Время словно бы остановилось, застыло как замороженное молоко. Остались лишь они вдвоем, дерганые, резаные, больные друг другом — она пропустила тот момент, когда он вздрогнул и часто-часто задышал: теплая волна нарастала, нарастала и, кажется, уже могла бы взорваться…, но так и не взорвалась. Арья не сомневалась, что этого взрыва не перенесла бы.

Они еще долго сидели, прижимаясь друг к другу, стараясь восстановить дыхание. Пот застилал глаза, мертвые лица слепо пялились в пустоту, свечи жирно оплывали в каменных нишах, в ушах грохотало так, что казалось, будто их сердца звучат на весь зал. Безликий поднялся первым и помог встать Арье.

— Иди, Арья Старк из Винтерфелла, — даже не прошептал, а прохрипел он. — Вернись на Север, милая девочка, там тебе место. Иди же.

Арья лишь улыбнулась и, подобрав Иглу, вышла из зала тысячи ликов, все еще чувствуя смятение и влагу меж бедер. Она знала, спиной чувствовала — он смотрел ей вслед и улыбался.

Ей показалось, что вместе с его улыбкой она унесла из Храма чью-то чужую жизнь.