Приют раненых душ (джен)

Отто обошёл корабль, заглянув на каждую палубу и даже в трюм. Ему было скучно, к тому же следовало напомнить команде, что он по-прежнему не даст им спуску, какие бы обстоятельства ни приключились с кораблём. На опердеке даже пришлось устроить взбучку, благо недолгую, но всё-таки.

Вернувшись в каюту, Отто обнаружил присутствие Мейнарда у дверей и отсутствие Карла в каюте. Удостоверившись, что Мейнард ничего не знает, капитан отослал его найти и разузнать.

Окинув каюту оценивающим взглядом, Бюнц плюхнулся в кресло у окна и жестом пригласил Гроссера, замявшегося у дверей, сесть за стол.

— Итак, Штефан, что вы можете сказать в своё оправдание?

Тишина. Мерзкое, липкое молчание. Гроссер потупился, но не ответил. Его немного трясло.

— Я надеялся на более конструктивный диалог, — вздохнул капитан. — Следует ли мне напомнить вам правила?

— Никак нет, мой капитан, — отчеканил фок Гроссер дрожащим голосом.

Как и все члены экипажа «Весенней Птицы», Штефан любил и корабль, и капитана. И боялся его. Он всегда всё знал. Будто сами крысы и птицы ему докладывали. Впрочем, почему «будто»? У него есть две крысы, может, и впрямь докладывают?

— В таком случае, покайтесь, что ли, я ведь жду. — Бюнц картинно развёл руками, ехидно улыбаясь.

— Простите, капитан! Я готов понести любое наказание! Клянусь, это более не повторится, — почти на одном дыхании выпалил мичман, чертыхнувшись про себя, что не продумал всё заранее.

Бюнц довольно долго молчал, разглядывая мичмана с головы до ног, периодически скептически хмурясь. Наконец, хлопнув в ладоши, он переплёл пальцы и, положив на них подбородок, строго вынес вердикт:

— Я знаю. Дело не в том, что вы сделали. А в том, что вы сделали это у меня за спиной. Солгали. Предали. Сейчас вы отправитесь на опердек, в компанию к уже наказанным. И если подобное хотя бы раз ещё повторится, вы будете созерцать Птаху исключительно с берега. Вам понятно?

— Так точно, мой капитан! — кивнул Гроссер, облегчённо вздыхая.

— Тогда можете быть свободны. А! И ещё. Прежде, чем присоединиться к наказанным, будьте любезны, сообщите пленнику и господину Серхио Молине, что через три часа они должны быть готовы. К чему — они знают.

— Есть! — Щёлкнув каблуками, фок Гроссер быстро покинул кату капитана, надеясь, что тот не будет рассказывать его семье, как он проиграл в карты семейную реликвию.

— Ну право слово, хуже маленьких детей... — со вздохом пробормотал капитан, падая на койку.

Впереди ещё три часа, так почему бы не отдохнуть?

В дверь капитанской каюты постучали, и на пороге возник вернувшийся Мейнард. Вид он имел довольно озадаченный.

— Капитан, господин старший лейтенант пребывают в кают-компании, — начал докладывать он по всей форме, — заняты проверкой вахтенного журнала, а также денежных ведомостей и документации на снабжение.

Отчеканил и замолк. Из самого его поведения можно было понять, что боцман чем-то то ли не доволен, то ли обижен.

— А он вас покусал, что ли? — с искренним любопытством поинтересовался Бюнц, пытаясь понять причины столь неординарного поведения. Уж кому-кому, а Мейнарду такие замешательства были совершенно не присущи.

— В любом случае, пусть тащит эти дурацкие бумажки сюда, коль ему так приспичило ими заняться. Мейнард, -задумчиво добавил капитан. — Вы не знаете, где постоянно шляются все те люди, которые должны дежурить у этой чудесной двери, будучи готовыми в любую минуту выполнить любое поручение капитана? Почему этим всё время занимаются люди с совершенно иными обязанностями? Это я у вас, между прочим, как у ответственного лица спрашиваю. Не корабль, а балаган на воде какой-то!

Мейнард мог бы многое сказать на тему того, что балаган этот начался еще несколько суток назад с появления на корабле странного господина Айсена. Словно проклял кто-то «Птицу»! Но мнение свое он оставил при себе.

— Так ведь и дежурили, господин капитан. Смениться, видимо, не успели.

Нет, точно что-то не то творится на «Птице». Вон, капитан да помощник его — словно с цепи сорвались. Хотя капитану положено, когда такое безобразие. А что случилось с лейтенантом Леманном, Мейнард понять не мог.

— Лейтенант Леманн указал мне на некоторые недочеты в плане судовых работ, — сказано это было так, что сразу становилось ясно, боцман с лейтенантом был не согласен.

— Ну, да, конечно. Не успели... — недовольно сказал капитан в пустоту закрывшейся двери.

Откланявшись, Мейнард вышел. Через минут десять дверь в каюту отворилась, и лейтенант Леманн явился в каюту. В руках его была стопка журналов.

— Мой капитан, — сказал полувопросительно, складывая свою ношу на стол.

Мейнард оказался не столь разговорчив, как хотелось бы капитану. А понять что-либо по лицу Карла было невозможно, как обычно. Пришлось узнавать.

— Ты почто хорошего человека обидел? — спросил Бюнц, задумчиво изучая лейтенанта. Что-то в нём, по мнению капитана, неуловимо изменилось. Но что именно, Бюнц так и не смог понять. И в лучшую ли сторону?

— Вы про боцмана Мейнарда? — спросил Леманн, усаживаясь в кресло. От капитана не могло укрыться, как он привычно для себя обвел взглядом каюту, будто ища что-то. Экхарта не было. — Извольте. В ремонтной ведомости не указан расход материалов. Также вам известно, что наряду с ветеранами среди матросов есть и те, кто в море вышел впервые. Эти новички ничего не смыслят, их необходимо обучать. Но они почему-то шатаются без дела. Пожалуй, все. Здесь есть и моя вина.

Переведя дыхание и успокоившись, Карл всмотрелся в лицо капитана внимательнее.

— Вы бледны. Что-то случилось?

Теперь Леманну было отчасти стыдно за свою вспышку, ведь, по сути, он просто сорвался на боцмане.

Бюнц слушал внимательно и с лёгкой улыбкой. Лейтенант, скорее, лжёт самому себе, но капитан не станет его останавливать. Есть такие отрезки пути, где должно споткнуться самому.

— Ну, коли так... Буду считать, что ты не был «не совсем прав», — кивнул Бюнц, явственно намекая на некоторое расхождение в их взглядах на произошедшее. Карл очень умный парень, он всё поймёт сам. Всё, что нужно.

Но в ответ на пристальное внимание к себе Бюнц отвернулся к окну, прикусив губу:

— Да нет, всё как обычно.

— Я склонен вам не верить.

Как обычно. Обычно капитан Бюнц не выглядел, как человек, решающий для себя — веревка или пуля в лоб? Впрочем, он сам тоже хорош. Сцепился со своим помощником без особой на то причины, чего никогда себе не позволял раньше. Еще раз окинув капитана взглядом, Леманн добавил уже мягче:

— У вас плохо получается делать вид, что все хорошо, капитан. Может, мне все-таки следует вернуться в кают-компанию, чтобы вам не пришлось делать этого?

— Хорошо, у меня всё плохо, — огрызнулся капитан. — Я случайно засадил себе кортик в грудь, фок Гроссер сорвал мне все планы по нашей крыске, а заодно устроил драку на опердеке, ночью или утром нас ждёт романтическая казнь, господин Айсен ведёт себя подозрительно, а я боюсь идти к Паулю, потому что он знает меня, пожалуй, даже лучше, чем ты, а значит, ему тоже придётся всё это сказать.

Переведя дух, Бюнц немного обиженно добавил:

— И смотреть будет вот точно так же, как ты сейчас. А если ты уйдёшь, я буду горько плакать, забившись под кровать.

— Случайно?! Вы?!

Представить, как же такой человек, как Бюнц, мог случайно засадить себе в грудь кортик, Карл не смог. Все остальные слова капитана хоть и были услышаны, особого значения сейчас для лейтенанта не имели. Оставалось два варианта — либо его пырнули, либо он сделал это сам, специально. Ни то, ни другое в голове не укладывалось.

— Капитан, я могу предположить два варианта, — вкрадчиво продолжил лейтенант, совладав с собственными чувствами, — либо на вас напали (быть может, это был Конрад Айсен, чему я все-таки не верю), либо — вы сделали это сами. Потому что так хотели.

Верить в последнее не хотелось, Леманн с надеждой глянул на капитана, но тот сказал то, что сказал.

— Зачем?

— Ну... Я не знаю, если совсем откровенно.

Бюнц устало потёр виски и запустил пальцы в волосы, предпочтя смотреть в стол, а не в глаза своему лейтенанту. Он не хотел перегружать Карла информацией, которая вызовет у него озабоченность, а Бюнц — это одна большая озабоченность в жизни лейтенанта Леманна. В тоже время скрыть что-либо от Карла было практически невозможно, он всегда смотрел в самую суть проблемы. Получается, капитану нужно было сказать правду, но преподнести её так, чтобы не вызвать ещё больших опасений... Когда же этот танец над пропастью закончится?

— Я действительно не знаю, зачем. Мы разговаривали, а он опять всё выворачивал наизнанку. Чтобы я ни сказал, чтобы ни сделал, он всегда видит какую-то подоплеку, которой не было. Я уже был не слишком адекватен к тому моменту, и его слова просто стали некой последней каплей. Я был очень зол, зол и немного безумен. Меня захлестнула слепая ярость и стремление... доказать, что любые мои поступки не фарс, как бы странно они ни выглядели со стороны. А дальше всё случилось как-то само собой. Я осознал, что сделал, лишь когда лезвие уже вошло... — Капитан поднял взгляд, внимательно глядя в глаза Карлу. — Знаешь, это странно, наверно, прозвучит, но после этого мне стало легче. Немного, но легче. Будто из груды камней, скопившихся на душе, пара-тройка свалилась.

Закончив говорить, Бюнц сплёл пальцы, нервно ожидая реакции.

Леманн внимательно слушал капитана, пытаясь понять, не кроется ли за его словами еще что-то. Ему непрестанно казалось, что Бюнц тщательно подбирает слова не только потому, что ему тяжело говорить, а потому, что он решает — сколько имеет право знать его лейтенант. Только когда капитан закончил, Карл понял, что сжимает подлокотники кресла так, что вновь проснулась тянущая боль в правой руке.

Это как же надо травить человека, чтобы он пожелал убить себя… так, в едином порыве? Или это Бюнц только так сказал?

— Капитан, — начал он осторожно, — я мог бы начать сейчас говорить о том, что жизнь дается лишь раз и не стоит от нее отказываться так внезапно. Но… — Оставаться на одном месте было невыносимо, Карл встал, прошелся по каюте, сел на кровать рядом с Бюнцем. — Но вряд ли от этих слов был бы прок. Не держите в себе ничего. Кричите, срывайтесь, пейте, деритесь, но… только бы не так.

Очень некстати вспомнились недавние слова брата. «А что если скажу тебе убить его?» Такой ярости Карл не испытывал еще никогда. А теперь приходилось сознавать, что в те самые минуты капитан был, возможно, при смерти, что он сам это сделал с собой… хотелось схватить его за плечи, встряхнуть, накричать, рассказать, в конце концов.

— Если вам нужно будет, чтобы вас выслушали, я к вашим услугам.

— Ох, Карл, — печально улыбнувшись, Бюнц положил голову на плечо лейтенанта, — Если бы я ещё знал, что хочу рассказать... Наверно, я просто устал. Сколько себя помню, всюду слышал только «нельзя, недопустимо, не подобает». Нельзя быть слабым, нельзя жаловаться, нельзя показывать настоящие эмоции, нельзя делиться переживаниями... Вечно какие-то «нельзя». С моим характером я вылетел бы с флота через неделю. Хотя нет, меня бы вообще на флот не взяли. Сначала я изменял самому себе ради мамы, потом ради своей мечты о море, потом ради друзей и товарищей, а потом это вошло в привычку. Чтобы не скопилось на душе, оно всегда там и оставалось. И вот... Разлилось, наконец.

Отто в неосознанном порыве накрыл руку Карла своей, нервно сжав пальцы.

— Полагаю, мне просто необходимо было сорваться. Когда-нибудь оно всё равно случилось бы, за столько-то лет...

Карл улыбнулся в ответ. Подумать только, а ведь по сути они мало друг от друга отличаются. Оба тщательно скрывают от окружающих себя настоящих, оба предпочитают вести себя так, как хотелось бы другим. Оба до ужаса, до скрежета зубовного — не свободны.

— Я благодарен господину Айсену за то, что в тот момент он был рядом с вами. — Свободной рукой Карл накрыл руку капитана, осторожно погладил, успокаивая. — Нарыв прорвало, теперь должно стать легче.

— Да уж, — хмыкнул капитан. — Боюсь, Хенрик бы физически не смог исправить мою ошибку. Кажется, я перед этим парнем теперь в долгу...

Бюнц прикрыл глаза. Карл стал для него своеобразной отдушиной. С ним было как-то легко и спокойно, словно так всегда и было. С ума сойти, как оказывается, мало нужно людям. Всего-то человек, с которым можно быть откровенным. И как всё-таки это много.

— Хорошо, что ты здесь, — с лёгкой улыбкой заметил он. — Без тебя было бы паршиво.

— Я же сказал вам, что буду, — ответил Карл.

Задумчиво помолчав, Бюнц закусил губу, обдумывая произошедшее и прокручивая в голове события последних двух суток. Ему сейчас было настолько хорошо и спокойно, что совершенно не хотелось портить момент неприятными вопросами. Но оставаться в неведении не хотелось ещё больше.

— А как... с твоим самочувствием? — осторожно спросил он.

Пред внутренним взором в который за сегодня раз предстал белый пляж и сосны. В лучах заходящего солнца их стволы казались маленькому Карлу горящими свечами. Как он любил бродить средь них, прячась от докучливой сиделки! Нет. Когда человек раз за разом возвращается в прошлое — это дурной знак. Или не в знаках дело, а просто чувства, испытываемые тогда и сейчас схожи? Вопрос капитана заставил вспомнить разговор с братом. Пальцы, все еще накрывающие ладонь Бюнца, чуть дрогнули.

— Брат пришел сразу после вашего ухода, — не счел возможным соврать или отмолчаться Карл. — Мы с ним… поговорили.

При упоминании об этом Экхарте капитан напрягся. Ну не внушал этот человек-призрак ему доверия. Ни капельки. В конце концов, он угрожал. Ему, экипажу... Карлу. Бюнц поднял взгляд и внимательно посмотрел на лейтенанта, осторожно продолжая допытываться:

— И... о чём же? Сомневаюсь, что вы вспоминали, как в детстве гоняли голубей...

Ответа он жаждал и боялся одновременно. Этот ублюдок вызывал просто невозможные перемены в Карле. И Отто опасался, что однажды Экхарт окажется сильнее, а они не смогут помочь. Страх бессилия. Один из самых сильных страхов капитана.

Теперь настала очередь Карла подбирать слова. Ну как сказать, что Экхарт, кажется, нашел слабое место брата и теперь Создатель ведает, чего от него еще можно ожидать. «Я боюсь, что могу вас убить», — так, что ли?

— Экхарт пытался на меня давить, скажем так. Я вспылил, он ушел.

Да, на откровенность за откровенность это походило слабо. Но большего Карл сказать не мог. Или следует все-таки рассказать? Отвернувшись к двери, лейтенант продолжил:

— Я боюсь, что могу нанести вред вам или остальным членам команды.

— А если сказать не так, а совсем честно? — капитан не давил, он действительно просто спрашивал. Нет — значит, нет.

Отвернулся. Боится говорить правду и боится думать о возможных последствиях. Или Бюнцу так только кажется? В любом случае, он должен что-то предпринять. Или нет? По крайней мере, расставить точки. Хотя бы в чём-то.

— Когда-то давно я дал слово, что моя команда, если только не совершит преступления, погибнет исключительно в бою. Много лет это соблюдается, словно некая традиция, и какой-то там паршивый призрак не станет исключением. Это «Весенняя Птица». Здесь без ведома капитана даже не дышат.

Это действительно было так. Бюнц просто не мог себе представить, чтобы на корабле кто-то пострадал вне боя. Для него это представлялось невозможным.

— Что же до меня...

Отто немного напрягся, убрал руку из-под чужих пальцев. Прикрыв глаза, тихо выдохнул, готовясь к чему-то. Чуть наклонившись вперёд, он взял Карла за подбородок, аккуратным, но твёрдым движением вынуждая посмотреть на себя, и тихо, но уверенно произнёс:

— Мне ты навредить не сможешь. Только не мне. Ты этого, возможно, не понимаешь, но это так. Я уверен, что ты сильнее, чем он думает. Чем ты сам думаешь.

Смотреть в глаза капитану Карл не смог, спасся бегством, закрыв глаза. Только сейчас он стал задумываться о том, как же он себя, по сути, безответственно вел. Да ему и вправду следовало добровольно затвориться в усадьбе отца, дабы не подвергать опасности окружающих. Но где гарантии, что там бы его оставили в покое?

— Я очень хочу верить вам, капитан, — проговорил наконец-то Леманн, открывая глаза и глядя на капитана чуть ли не с надеждой, — но пока что он был сильнее. Всегда. Я хочу только, чтобы вы знали, по своей воле я никогда не пойду против вас.

— Хочешь? Верь. Моя покойная матушка часто повторяла, что сила в вере. Ты должен верить. В себя и свои силы в первую очередь. А ты веришь в обратное почему-то. Это же неправильно. — Бюнц говорил тихо и ласково, но очень твёрдо, убеждая, подчиняя своей вере. Сам Отто никогда не сомневался в своих силах. Ни в себе, ни в своих подчинённых, ни в чём. Кроме одного. Но и это он уже для себя решил.

Дальнейшее для капитана происходило как в тумане. Где-то в глубине души барахталось мерзкое чувство — страх. Давно уже Бюнц не испытывал такого чувства. Как и многие другие, посещавшие его в последнее время. Этот рейд определённо кардинально изменил его жизнь.

Пальцы скользнули по шее, притягивая Карла ближе, и Отто сделал то единственное, что в данную минуту казалось ему верным, пусть и очень опасным. Легко коснувшись чужих губ, он медленно обвёл их языком, и прежде, чем Карл успел бы опомниться, ласково, но настойчиво углубил поцелуй, с замиранием сердца ожидая реакции. Что бы ни последовало за подобным поступком — страх, ненависть, презрение или же наоборот — он был готов принять любое решение Карла как должное.

На секунду у Карла перехватило дыхание, лейтенант словно окаменел. Не отталкивая, не сопротивляясь, но и не помогая. В голове пронеслась тысяча мыслей разом, и одновременно не было ни одной. Действовало тело, не разум. Он и опомниться не успел, как уже сам отвечал на поцелуй — неумело, неловко, но со всей страстью, на которую только был способен. Казалось, сам мир сейчас сузился до одного корабля, до одной каюты, до одной кровати, на которой они сидели. Как утопающий хватается за соломинку, так Карл сжал пальцы на плечах капитана, не особенно заботясь о том, останутся ли синяки.

— Тогда утром, — заговорил Карл, чуть отстранившись, когда поцелуй был разорван. — Вы хотели того же?

Вид он имел растерянный, но вместе с тем чуть ли не радостный. Им овладела странная эйфория. Лейтенант краем сознания понимал, что, скорее всего, это не то, чего бы хотел услышать Бюнц, что лучше бы ему и вовсе помолчать, но не говорить он попросту не мог. Нужно было делать хоть что-то, чтобы скрыть собственное смятение.

Сердце бешено колотилось, а в висках стучало, Отто очень хорошо ощущал как циркулирует кровь. Сколько было женщин, сколько мужчин, сколько ночей... Страсть, похоть, дурман. Сколько эмоций он перепробовал. Но никогда он не чувствовал себя таким... счастливым? Словно собрали счастье со всего мира и разом влили в него. Следовало бы побеспокоиться о том, чтобы не захлебнуться. Неужели один поцелуй может доставить больше удовольствия, чем жаркие ночи? Или кто-то всё-таки влюбился?

Бюнц потёр висящий на шее зеленоватый камушек и шумно выдохнул, немного успокаиваясь и приводя мысли в порядок.

— Говоря "того же", что ты имеешь в виду? — спросил он слегка охрипшим голосом, — Если то, что я хотел затащить тебя в постель, то нет. Не этого. Я и пальцем тебя тронуть не посмею, если ты скажешь. Если же ты имеешь в виду, что я испытываю к тебе влечение, которое мне иногда слишком тяжело держать под контролем... Да, это так. Но это влечение основано на куда более серьёзных и глубоких чувствах, нежели банальная похоть.

Отто уткнулся лбом в плечо Карла, рука его стиснула простынь, пальцы слегка дрожали. Кажется, он действительно боялся, что всё испортил. Не страшно получить отказ, каким бы он не был. Страшно испортить отношения.

— Ну вот, опять, — проговорил куда-то в макушку капитана Карл, — вам не кажется, что теперь-то опасаться чего-то уже поздно? И нелогично.

Все еще удерживая одной рукой Бюнца за плечо, Леманн осторожно погладил его по голове, скорее пробуя само движение как таковое. Он сам поражался своему спокойствию и ощущению того, что сейчас — все правильно. Так, как должно быть.

— По-моему, еще утром мною было сказано все, чтобы вы перестали заниматься самоедством хотя бы по этому поводу. Я имел в виду второе.

Он смолк, оставаясь так сидеть в ожидании слов капитана.

— Поздно, — не слишком уверенно подтвердил капитан, — А логика и я это... Ну, Карл, смешно же.

Отто старался даже дышать тише. Сам момент был настолько прекрасен, что он хотел бы запечатлеть в памяти каждую секунду. Приобняв Карла за пояс, он приподнял голову, чтобы устроить её поудобнее на плече, ткнувшись носом в шею.

— Самоедством не заниматься я стараюсь, честно. Хотя получается не слишком хорошо. Но я стараюсь.

Он помолчал, тихо втягивая носом воздух. Интересно, Карл знает, что пахнет морем?

— Калле... А ты можешь в порядке исключения перестать говорить "вы"?

— Я постараюсь... Отто.

Обращаться к Бюнцу как-то, кроме привычного "господин капитан", было странно. Но с другой стороны, странным было и сидеть вот так, практически баюкая в своих объятьях другого мужчину. Впрочем, в жизни Карла Леманна и без того хватало странностей, и он уже попросту перестал им удивляться. Отчаянно не хотелось думать ни о чем, но вместе с тем вновь пришёл страх: а что, если брат все-таки попытается что-то сделать? Карл коротко вздохнул, отгоняя от себя непрошеные мысли.

— Уже лучше, — улыбнулся капитан, легонько поцеловав Карла в шею. — Только давай о плохом, о котором ты сейчас то ли подумал, то ли собрался подумать, ты подумаешь попозже? Вместе со мной. Ночью, например. Спать нам всё равно, пожалуй, не очень-то доведётся...

Вздохнув, Отто выпрямился и, развернувшись, лёг, уложив голову Карлу на колени. Закусив губу, он смотрел на лейтенанта внимательно и немного извиняющимся взглядом, как ребёнок, схлопотавший выговор и скрывший это от родителей:

— Наверно, следовало сказать раньше... Вообще-то, мы сегодня вечером отправляемся в гости к Паулю. А с нами господин Айсен и Серхио. Вот, как-то так.

— Я должен присутствовать подле своего капитана, — пожал плечами Карл, который не очень-то понимал, почему у Отто такой вид, и теперь смотрел на него вопросительно.

Нужно так нужно. Это часть его службы, в конце концов. Он не совсем хорошо помнил вчерашний вечер, но то, что в лазарете присутствовал младший брат его командира, в памяти запечатлелось точно. И было как-то неловко теперь перед ним за свою вчерашнюю истерику. Но разговор Экхарта и Бюнца Карл мог воспроизвести едва ли.

— Терпеть не могу это твоё "должен", — фыркнул Бюнц. — А, может, ты не хочешь? И вообще...

Отто погладил Карла по щеке, убрал за ухо выпавшую прядь волос и, взяв за ворот рубахи, потянул на себя, приподнявшись навстречу. Провёл пальцем по губам и, глядя в глаза, требовательно прошептал:

— Обещай мне, что будешь бороться, Карл. Слышишь? — Пальцы слегка сжали подбородок, Отто подался ещё немного вперёд, повторяя уже практически в губы: — Дай мне слово, что будешь драться за себя, за меня, за кесарию, за что хочешь! Но драться!

Сидеть так, наклонившись к Бюнцу и сохраняя равновесие лишь благодаря опоре на довольно сильно пострадавшую за последнее время правую руку, было неудобно. Но это-то неудобство и близость капитана способствовали тому, что слова Отто врезались в сознание, отпечатывались там прямым приказом, пробуждали что-то.

— Я буду бороться, — ответил Леманн как можно тверже, — даю слово.

Сейчас он и сам в это верил.

"Это мы еще поглядим," — раздался в голове знакомый голос, от чего Карл вздрогнул и едва ли не отбросил от себя капитана.

— Карл?.. Что произошло? — Капитан, резко сев, обернулся. Нахмурился, вглядываясь в лицо побледневшего лейтенанта.

Он определённо был... напуган? Пусть на доли секунды, но Бюнц однозначно видел промелькнувший в серо-голубых глазах страх. Он уже знал ответ, но не спросить не мог. В конце концов, с этим нужно что-то делать, а потому придётся говорить. Много и часто. И чем раньше Карл привыкнет, тем лучше для всех, включая его самого.

Чужое присутствие в его голове вызвало безотчетный ужас, в легких явственно не хватало воздуха, но Карл быстро справился с собой. Никогда раньше до вчерашнего вечера Экхарт не пытался овладеть его сознанием, он всегда только появлялся рядом, но теперь Леманн чувствовал себя абсолютно беспомощным.

«Ну же, чего ты так испугался, братик? — проговорил брат вкрадчиво, — я же говорил тебе, что еще вернусь, чтобы проучить тебя».

— Не смей так поступать со мной!

Сейчас Карла не заботило, что подумает наблюдающий за всем этим капитан.

— Убирайся.

«Ты слабее меня, и ты это знаешь».

Все закончилось так же быстро, как и началось. Леманн просто вдруг почувствовал, что сознание его свободно от чужого контроля. Это было сродни пробуждению от краткого сна, лейтенант просто вдруг обнаружил себя сидящим на кровати, обхватившим себя руками за плечи.

— Думаю, тебе не нужны объяснения, чтобы понять, что сейчас было.

А это, оказывается, был ещё не конец. Карл словно спорил с кем-то. Хотя почему спорил и почему с кем-то? Он фактически ругался. С Экхартом.

Слушать было болезненно, смотреть — и того хуже. Бессилие. Это то, что Отто ненавидел в себе. Сжав зубы, он молча наблюдал. Что ему оставалось?

Когда всё закончилось, Отто приобнял Карла за плечи.

— Не нужно, — подтвердил Отто спокойным голосом и подумал о том, о чём думать не хотелось. — Он присутствует всегда?

Карла потряхивало. То ли от страха, то ли от злости — он определить не мог. Знал только, что больше никогда не сможет смириться с присутствием Экхарта в жизни. Слишком долго он подчинялся его приказам, хватит. Брат как с цепи сорвался. Никогда еще раньше он не позволял себе такого. «Ну да, заставлять тебя убивать было нормальным? Он всегда мучил тебя, а ты это осознал лишь теперь. Или ты просто понял, что это все он, а не ты?»

— Я уже слабо соображаю, что может, а что не может мой брат, — наконец-то ответил Карл устало. — Раньше он просто приходил. Теперь он овладевает моим сознанием. Раньше он только отдавал приказы, теперь он издевается надо мной. Я не понимаю, за что.

Повернувшись в объятьях Отто, Карл уткнулся лбом в его плечо, обнял, сцепляя руки за спиной капитана.

Отто обнял Карла покрепче, поглаживая по спине, поцеловал в висок.

— Тише. Успокойся. Расслабься.

Он старался говорить негромко, но сталь в голосе всё равно звенела. Он просто не умел по-другому, когда нужно было донести до человека правду, которую он принимать отказывался.

— Я не знаю за что. И, прости уж, но я совсем не заметил у него хоть сколько-нибудь тёплых чувств к тебе. Более того, он как будто тебя ненавидит. Издевается? О, да. А раньше было иначе? Принуждать, заставлять, подчинять... Убивать. Нет, Калле. Так всегда было. Он всегда над тобой издевался. Тебе пора признать это. Он не брат тебе. Всего лишь паразит.

Пальцы сжали плечо Карла. Злость накатывала по чуть-чуть. Злость на Экхарта, на себя, на мерзавцев, на жизнь. На всё.

— Я помню его совсем другим.

Напряжение медленно покидало его, смываемое волной слов капитана, буря в душе стихала, оставляя после себя холод и пустоту. Совсем скоро станет легче, и Карл вновь наденет маску уверенного в себе молодого офицера, но сейчас была только холодная пустота.

— Знаешь, — продолжил Леманн, невольно улыбаясь собственным воспоминаниям, — иногда мне казалось, что Экхарт и Иоланта и есть мои родители. Они всегда были рядом. Несмотря на то, что уже тогда брат появлялся дома не часто. Мать ругалась сильно. А Отец… он всегда был выше всего этого.

Несколько вдохов и выдохов — и Карл мягко отстранился.

— Спасибо тебе.

Не повезло парню с семьёй. Хотя кому с ней повезло? Он, пожалуй, таких людей по пальцам мог пересчитать.

Отто слушал внимательно и продолжал злиться. Он хотел бы что-нибудь сказать, как-то помочь, но что он мог? У него, кроме Пауля и вовсе никого не было. Мать повесили бергеры, когда ему было каких-то пять лет, отец погиб в какой-то очередной стычке всё с теми же бергерами. Что он мог сказать о семье, когда семьи у него и не было? Его семья — флот, его дом — море.

Спасибо тебе.

За что? Он не только ничего не сделал, он ничего не может сделать. И не сможет. Кажется, он вовсе запутался. Что происходит? Что с этим делать? И стоит ли вообще об этом думать?

Подтянув одну ногу к груди, Бюнц запустил одну руку в волосы, положив голову на колено, поджал губы. Совсем как в детстве, когда он сидел на крыше берегового приюта, сбежав от надзирателей, вынесших ему наказание за очередную драку. Если бы всё было так же просто, как в детстве. Он вытянул руку, желая то ли притянуть Карла обратно, то ли просто положить руку на плечо, но замер на полпути. Он смотрел куда-то мимо Карла. Рука медленно, почти безвольно опустилась обратно, так и не достигнув цели, а в глазах капитана явственно отражались печаль и злость. Даже не злость, слепая ярость. Она захлёстывала его сознание, словно огненная река, обжигала, оставляя болезненные шрамы, и требовала уничтожить. Уничтожить причину. Кулаки сжались сами собой, на ладонях проступили капли крови.

Он так и не смог заставить себя сказать хоть слово. Только покачал головой, отрицая благодарность.

Некоторое время Карл сидел напротив капитана, молча созерцая его неподвижную фигуру, олицетворяющую собой сейчас готовый сорваться вихрь, потом, вздохнув, поднялся с кровати, подошел к буфету. Спрашивать разрешения он не стал, взял первую попавшуюся бутылку, откупорил, понюхал — можжевеловая. Подойдет. От повидавшей сегодня многое простыни лейтенант, не церемонясь, оторвал кусок и, вернувшись к Бюнцу, он взял его за руку, заставил разжать кулак.

— Спасибо за то, — начал перечислять он, аккуратно обрабатывая смоченной в водке тряпицей царапины,— что взял меня когда-то на «Весеннюю Птицу», спасибо за то, что стал для меня тем капитаном, за которым я шел, несмотря на…все. Спасибо за то, что благодаря тебе я больше не считаю себя опасным сумасшедшим. Разве у меня нет повода тебя благодарить?

Вот уж чего Бюнц точно не ожидал, так это того, что Карл примется обрабатывать ему руки, методично перечисляя возможные причины для своего недавнего "спасибо". Это было настолько нелогично в картине мира самого Отто, что он просто рассмеялся. Смех вообще с детства был своеобразной защитой. Больно ли, страшно ли, зол ли ты — смейся.

— Ох, Карл, какой же ты всё-таки... — Склонив голову на бок, Отто фыркнул.

За чужими бедами он забывал о своих. Бюнцу это казалось не совсем правильным.

Смех Бюнца удивил, но Карл своего занятия не бросил. Пусть смеется, если ему так легче, пусть кричит, пусть делает что угодно.

— Какой? — поинтересовался, отпуская первую руку и тут же перехватив вторую, пока капитан не успел увернуться. — Ну, я же говорил, что другого такого капитана мне не сыскать. А царапины имеют тенденцию воспаляться, не вырывайтесь.

— Твой капитан сам опасный сумасшедший с весьма резвым перепадом настроений. Оставь, царапины же... — пробормотал он, пытаясь убрать руки. — И вообще, надо проведать господина Айсена, убедиться, что Серхио не спрятался где-нибудь в трюме, а Пауль будет не слишком счастлив, если я изволю притащить вас к полуночи.

Понемногу, но он, кажется, приходил в себя. По крайней мере, к нему определённо вернулся здравый смысл и чувство юмора. И поскольку поставить точку было нельзя, Отто решил поставить хотя бы запятую:

— Как ты? Переживёшь ещё одни сутки?

Так было намного легче. Помогая другим, можно забыть о собственных проблемах, сделать вид, что все хорошо. Это давало сил идти дальше. Вопрос Отто снова удивил, но виду Леманн не подал.

— Я переживу столько, сколько потребуется.

Отто прикрыл глаза. Нет, он не хочет к Паулю. Он не хочет в Брюнн. Он хочет взять этого невозможного парня напротив и уехать как можно дальше. Куда-нибудь туда, где по утрам можно смотреть на восходящее солнце на берегу моря, а днём гулять по скалам и лесам... Квальдэто цэра! О чём он думает?

— Какой? Удивительный. Даже не знаю как это выразить, — слегка качнул головой Бюнц. — Просто ты особенный.

Карл не привык слышать в свой адрес что-то подобное. Слишком уж эти слова разнились с тем, что ему говорили раньше, что говорили родные. А друзей-то, по сути, у лейтенанта и не было.

— Конечно особенный, — проговорил он, отпуская руку капитана и аккуратно складывая тряпицу. — С десяти лет вижу призраков… хотя и до этого меня считали странным.

Он действительно удивительный человек. Не мог простой парень занять в сердце капитана всё свободное место. Не мог обычный человек вызвать у него желание провести с ним рядом вечность... И ещё чуть-чуть. Для этого нужно было обязательно быть особенным.

— Ну, да, другого такого придурка ты определённо не найдёшь, — капитан усмехнулся, подумав, что не так уж сильно он преувеличивает свою "придурочность", и добавил напряжённо:

— Столько, сколько потребуется? Если с тобой что-нибудь случится, я тебя из Заката вытащу, чтобы лично придушить. Ты обещал, помни.

Все-таки его капитан — невозможный человек. Чтобы настроение сменяло одно другое так быстро, Карл еще никогда не видел. Ну, вот сейчас-то зачем волноваться?

— Я обещал, — взгляд Леманна был серьезен настолько, будто бы он докладывался командиру в присутствии вышестоящих лиц. — И я свое обещание исполню.

— Тем, кто считал или считает тебя странным, следует сначала развить интеллект, а потом пообщаться со мной, и тогда, возможно, у них появится какое-то маленькое временное основание для оценки странностей другой личности, — отчеканил капитан, недовольный тем, что Карл снова повторял за другими всякую чушь.

— Нет, им не надо общаться с тобой, — вырвалось чуть ли не с испугом у Леманна.

Была бы его воля, он бы навсегда забыл дорогу к дому своей матери, ограничившись встречами с ней в пределах усадьбы своего дяди.

— Спасибо, — Бюнц посмотрел на свои руки. Надо же, какая глупость. Впрочем, когда он совершал умные поступки? Вздохнув, Отто скептически поджал губы и развёл руками:

— Я знаю, просто придираюсь.

Встав, он переступил с пяток на носки, и обратно, обдумывая что-то своё, а потом резко обернувшись, наклонился вперёд, целуя лейтенанта и задорно улыбаясь:

— Делам до наших бед совсем уж дела нет, а посему идём со мной.

И он потянул Карла к двери, ведь дела действительно не ждут и этим делам абсолютно наплевать на их мучения. Впереди ещё Айсен, и Пауль, и Серхио. Ох, Серхио. Найдут ли они общий язык?

Карл только удивленно моргнул, когда Отто вдруг обернулся и сорвал поцелуй с его губ. Нет, определенно, он никогда не научится определять, что же у его капитана на уме. Мысленно качая головой, лейтенант позволил увести себя прочь из каюты. И правда, дел у них было невпроворот.