В лабиринте кривых зеркал (джен)

— У Прэтта случился сердечный приступ, — сообщил Гризликов. — В следственном изоляторе.

— Не может быть! — Дрейк сглотнул слюну. — Он умер?

— Нет. — Гризликов хмыкнул. И, помолчав, добавил: — У него не получилось.

— А он что, очень старался?

— Думаю, что не очень. По словам охранников, он упал, посинел, начал задыхаться, и изо рта у него пошла пена… В первую секунду решили, что у него нелады с сердцем, но вскоре выяснилось, что дело не в этом.

— М-м?

— Кто-то передал ему капсулу с ядом. Он пытался отравиться… или сделать вид, что пытается отравиться. К счастью, проглотить яд полностью то ли не успел, то ли не захотел, но, надо признать, его еле откачали.

— Кто мог передать ему отраву?

— Пока не знаем. Но кто-то явно желает нашего сизокрылого голубка убрать.

— Кто?

Гризликов усмехнулся в трубку.

— Не удивлюсь, если Железный Дровосек.

— Прэтт теперь опасен для ВАОН, — медленно сказал Дрейк.

— Да. Слишком многое знает об этой организации. Его арест может повлечь за собой целую цепочку следующих… Они теперь постараются избавиться от него как можно быстрее, чтобы он не наболтал лишнего.

— Придется вам его охранять, как ценного свидетеля.

— Сделаем все возможное, Плащ.

— Приставь к нему ГРОБ.

— Непременно. Хотя сейчас ему больше требуется УРНА.

— Что еще за урна? Чтоб останки далеко таскать не пришлось?

— УРНА — это Универсальный Реанимационно-Новационный Аппарат, ясно? Последняя разработка наших…

— Ладно, ладно, я понял. А что с трупами? С теми, из микроавтобуса? Их опознали наконец?

— Пока только один. Это Джейсон Вулвич, мелкая ваоновская сошка по кличке Томб. Опознали по золотой коронке во рту и фрагментам одежды…

— А второй?

— Пока не знаем. От него вообще мало что осталось, только кучка костей… Нужно дождаться результатов экспертизы.

— Но он женский, по крайней мере? Мужской?

— Не знаю! Официальной информации пока нет.

— А других трупов в автобусе не обнаружили?

— Нет.

— Слушай… — Дрейк замялся. — Джесси мне сказала, что с ними в микроавтобусе оставался еще один громила, Кулак. Гейл оглушила его бутылкой. Он был в салоне, валялся там без сознания… Куда он потом делся — неизвестно.

— Думаешь, тот второй труп принадлежит этому… Кулаку?

— Почему бы и нет?

— Тогда где сама Андерс? Она должна быть в автобусе. Если только её совсем не разметало взрывом на молекулы…

— Может, эти молодчики высадили её где-нибудь по дороге? А?

Гризликов вздохнул.

— Не питай ложных надежд, Плащ. Возможно, они действительно её… высадили. Вот только вряд ли целой и невредимой… Во-первых, это не в правилах ВАОН. Во-вторых, она бы уже заявила о себе, если бы была в состоянии это сделать. Если ее трупа нет в автобусе, скорее всего, эти отморозки просто выбросили его где-нибудь в лесу… до того, как принялись штурмовать проклятый карьер.

— В лесу тоже ничего не нашли…

— Пока не нашли. Только несколько часов прошло, Плащ, дай нам время. Дай нам время…

* * *

— Она жива, — сказал Антиплащ.

— Ты думаешь? — пробормотал Дрейк.

— Я не думаю. Я знаю.

«И чем продиктована такая уверенность?» — устало подумал Дрейк, но сказать это вслух не решился, потому что собеседник явно не походил на человека, готового услышать что-то подобное.

Антиплащ разжал кулак. На ладони его лежал гладкий стальной шарик диаметром в дюйм.

— Это еще что? — пробормотал Дрейк. — Шарик от подшипника?

— Мой подарок, — секунду помедлив, пояснил Антиплащ. — Который я когда-то преподнес Гейл.

Дрейк сглотнул и… промолчал. Что он мог сказать: «Хорошо»? Или: «Ну, здорово!»? Или: «А-а, понятно»? Ему было ничего не понятно.

Антиплащ, тяжело дыша и придерживая рукой бок, смотрел в противоположную стену. Там не было ничего интересного — обычная унылая стена казенного учреждения, выкрашенная простой, ничем не примечательной желтовато-бежевой краской.

— Мне его Гризликов отдал. Показывал мне всякие вещи, обнаруженные в салоне сгоревшего микроавтобуса, спрашивал, не найду ли я чего знакомого. Этот шарик был найден там в бардачке. От самого бардачка, надо сказать, почти ничего не осталось, а вот этот шарик, надо же, уцелел!

— А с чего ты взял, что это именно тот шарик, который ты подарил Гейл? — осторожно поинтересовался Дрейк. — Разве мало в мире шариков от подшипников?

— Может, и не мало. Но таких, которых я подарил Гейл — всего один.

Дрейк понял, что ничего более вразумительного все равно не услышит. Хочется двойнику верить, что именно тот злосчастный шарик — пусть верит. В конце концов, это и в самом деле мог быть именно тот шарик, почему бы и нет?

В коридоре ШУШУ было уныло и скучно. Где-то хлопали двери, клацали клавиши компьютеров, брюзгливо скрипели принтеры, порой с другого конца коридора доносились приглушенные голоса, шаги и цоканье каблуков. Витал дразнящий аромат кофе над кофейным аппаратом, стоявшим в углу рядом с раскидистой пальмой-бутией. Антиплащ сидел, обхватив плечи руками, точно его знобило, свесив голову на грудь и полуприкрыв глаза.

— «С этой вещицей никогда ничего не станется, Гейл — даже в случае атомной войны. Она не погнется и не расколется. Не растечется, не испарится и не разойдется по швам…» — Он секунду помолчал. — Да. Вижу, я был тогда прав. Эта литая штука ничуть не изменилась и сохранила свое статус-кво, даже попав в… — Он умолк, запнувшись о болезненное слово. Облизнул губы. Договорил через силу: — В эпицентр пожара. — И, быстро отвернувшись, закрыл лицо рукой.

У Дрейка отчего-то закололо в груди.

— Интересный… символ ваших отношений, — негромко заметил он. — Прямо неубиваемый. Похоже, ты угадал с подарком.

Антиплащ не ответил. Наверное, не мог.

* * *

…Вселенная раскололась на части, провалилась в преисподнюю и перестала существовать. Гейл была уверена в этом почти целую минуту.

Был вокруг скрежет, и грохот, и страх, и боль, и вихрем закружившийся мир, и вопли Томба, и панический визгливый вой Кулака… Автобус повалился набок — и так покатился вниз по склону, вздымая тучи пыли, беспомощно воздев к небу вращающиеся колеса, точно перевернутый жук, подминая под себя кусты и мелкие деревца, сметая все на своем пути. Гейл швырнуло к окну, и вдавило в спинку кресла, и чуть не оторвало ей руку, прикованную к креплению ремня. Потом раздался мощный удар, лязг, дребезг и скрежет сминаемого металла, и вой Кулака тут же стих, оборвался на какой-то немыслимо высокой ноте, и в голове у Гейл лопнул хрустальный шар, и на неё посыпались осколки стекла…

Потом она обнаружила, что лежит в узкой щели между двумя креслами. Под ней была груда осколков — все, что осталось от окна, возле которого она сидела еще минуту назад.

В воздухе резко, невыносимо остро пахло бензином и нагретым металлом.

Где-то едва слышно что-то булькало и потрескивало. Откуда-то смутно доносился шелест листвы. Медленно кружилась в воздухе и оседала поднятая пыль. Болталась вода в засунутой в сетчатый кармашек бутылке. Что произошло? Где Томб и Кулак? Почему она, Гейл, все еще жива?

Автобус лежал на боку, а пленницу в позе свернувшегося ёжика зашвырнуло в укромный уголок между основаниями двух соседних кресел, что, наверное, в момент удара и спасло ей жизнь… Вот только надолго ли?

Гейл была уверена, что все руки и ноги у неё переломаны в хлам. Тела своего она вовсе не ощущала, точно ниже шеи у неё совсем ничего не было. Неужели у неё сломан позвоночник?! Она попыталась шевельнуться — и тут же к ней пришла боль: нудная, вялая, тяжело разливающаяся по всему телу, но уже знакомая и вполне терпимая… Позвоночник, кажется, был цел, а руки-ноги, значит, просто затекли от неподвижности и неудобного положения. Ну, спасибо и на этом…

Интересно, что это так мерзко булькает и капает? Уж не бензин ли, вытекающий из бензобака?

Гейл замерла.

«Это только в кино автомобили взрываются на каждом шагу, — посмеиваясь, говорил ей Дирк. — В реальной жизни такое случается крайне редко. Хотя, конечно, от возгорания никто не застрахован… особенно если топливная система повреждена при аварии. Сильный удар может повредить бак, топливные трубки и электропроводку, и произойдет замыкание… тогда достаточно малейшей искры, чтобы взорвались пары бензина, вытекающего из бака. Да даже куска горячего металла будет вполне достаточно для воспламенения… А бензин при взаимодействии с кислородом воздуха горит исключительно хорошо.»

Горит исключительно хорошо. Н-да. Перед мысленным взором Гейл четко вспыхнул кадр из кинофильма: искореженная груда металла, охваченная ярким, жарким, всепожирающим черным пламенем…

«Выбирайся отсюда, — сказал Дирк. — Скорее!»

Легко сказать — выбирайся! Но как? Как? Гейл дернула рукой — и поняла, что наручник, которым она была прикована к креплению ремня, никуда не делся. Он по-прежнему был на месте, и охватывал запястье Гейл, и был полон решимости во что бы то ни стало помешать ей покинуть это проклятое место.

Гейл застонала, охваченная ужасом и отчаянием. Ключа от наручников у неё нет, и неизвестно, где он. Ей никогда отсюда не выбраться! Никогда! Никогда…

«Прекрати ныть! — сердито прикрикнул Дирк. — Посмотри вокруг! Неужели нельзя обойтись без ключа?»

Нельзя, — подумала Гейл. Её охватила дрожь.

Она лихорадочно осмотрелась, но вокруг действительно ничего спасительного не имелось. Осколки стекла, резиновый коврик на полу, гладкая спинка сиденья… пластиковая бутылка в сетчатом кармашке, мятая пачка сигарет, какой-то невзрачный тюбик — не то с клеем, не то с кремом…

«Что в тюбике? — быстро спросил Дирк. — Клей или крем? Сможешь его достать?»

Гейл протянула свободную руку, запустила её в кармашек. Кончиками пальцев нащупала тюбик…

Это был крем. Старый добрый пантенол «от ожогов». Вязкий, густой и жирный…

«Отлично! — деловито сказал Дирк. — Смажь им запястье… То, которое в наручнике. Скорее, у тебя мало времени! Этот чертов автобус может полыхнуть в любую секунду.»

Гейл выдавила на дрожащие пальцы почти весь тюбик, щедро вымазала им плененную кисть. Должно получиться… должно, должно! Стальной браслет и так не слишком плотно сидит на тонком запястье; если как следует смазать кисть кремом, а потом попробовать аккуратно вытянуть, высвободить руку… она даже читала об этом в какой-то книжке…

Она стиснула зубы, ожидая боли — острой, может быть, даже нестерпимой, но боли почти не последовало. Крем, состряпанный на основе вазелина, ланолина и парафина, помог размягчить кожу и облегчить скольжение охватывающему запястье стальному ободу. Кисть вынулась из наручника почти без усилий, края браслета лишь чуть ободрали кожу у основания большого пальца, в самом широком месте ладони. Гейл — наконец-то! — оказалась на свободе…

Всхлипывая, она кое-как выкарабкалась из щели между сиденьями. Где её мучители — Томб и Кулак? Кругом была тишина, вязкая, зловещая и давящая на уши, даже робкое капанье и бульканье как будто прекратились… или… Что это? Гейл показалось, будто она расслышала тихий хрип — оттуда, с передних сидений… Показалось?

Она приказала себе в ту сторону не смотреть, потому что смотреть там, в сущности, было не на что — основной удар пришелся именно туда. Соскользнув по склону, автобус на полном ходу врезался в дерево, и водительская кабина оказалась разбита всмятку, раздавлена и сплющена вдрызг. Это было теперь настоящее месиво искореженного металла, битого стекла, изломанной пластмассы и… и чего-то еще, Гейл не хотела разглядывать, чего именно. Нечего там было разглядывать, совершенно нечего, живых там явно оказаться не могло…

«Поторопись, — сказал Дирк сквозь зубы. — Время уходит!»

Гейл осмотрелась.

При падении автобус завалился набок, дверца салона теперь оказалась над головой Гейл, на потолке, она была вмята и искорежена, и пленница поняла, что вряд ли сумеет, даже встав на торец сиденья, её открыть. Можно, наверно, выбраться через разбитое заднее стекло, или…

«Аварийный люк», — подсказал Дирк.

Точно! Запасный выход, прежде находящийся на потолке, теперь сменил дислокацию и оказался сбоку, совсем близко, и Гейл на карачках подобралась к прямоугольной металлической дверце. Что тут нужно нажать, на что дернуть, за что потянуть? Пленница судорожно рванула на себя попавшийся на глаза маленький красный рычажок, яростно надавила на него раз, и другой — и ничего не произошло…

Да что же это такое?!

Гейл затрясло.

Она с ужасом поняла, что люк не откроется.

Потом она поняла, что дергает ручку не в ту сторону.

Она собралась с силами и отчаянно рванула рычажок в обратном направлении… Упрямая дверца наконец распахнулась, и Гейл кубарем вывалилась на мокрую от дождя жухлую осеннюю траву.

«Теперь — беги! — сказал Дирк. — Быстро, как только можешь!»

Она поднялась — через силу, преодолевая дурноту, слабость и головокружение. И побежала. Спотыкаясь, едва не падая, она бежала прочь от автобуса — через лес. Не разбирая дороги. Не глядя под ноги. Продираясь сквозь кусты, отмахиваясь от колючих еловых ветвей и почти вслепую огибая вырастающие на пути стволы деревьев. Стараясь не вспоминать о слышанном в салоне коротком хрипе… Или это был не хрип, ей просто почудилось? Ведь правда, почудилось? Ну кто там, в этой жуткой каше мертвого истерзанного металла еще мог хрипеть?

Во всяком случае, сначала надо выбраться из этого чертового леса, а потом вызывать помощь. Она все равно ничего не сможет сейчас сделать…

Позади раздался глухой удар, и стена горячего воздуха жарко подтолкнула Гейл в спину. Она обернулась на секунду, всего на секунду… Она не видела взрыв, но успела заметить, как чуть в отдалении вспыхнул автобус — мгновенно и страшно. Пламя вырвалось откуда-то из-под днища, и в долю секунды охватило злосчастную машину целиком — грозное, всепоглощающее, обращающее в прах и пепел ревущее пламя. Ад, смерть и геенна огненная…

Гейл отшатнулась в ужасе, оступилась, упала и покатилась по прятавшемуся за кустами крутому склону в темный узкий овраг.

* * *

— Ты-то какого черта тут сидишь, у тебя же есть пропуск, — неприязненно сказал Антиплащ. — Поезжай домой, тебя там ждут…

— Нельзя сидеть? — сухо спросил Дрейк.

— Меня караулишь? Я никуда не денусь, не переживай.

— Не переживаю. Просто тоже хочу узнать, чем дело закончится.

Показания и объяснения были даны, протоколы заполнены, долгий и обстоятельный разговор с Хоутером состоялся… Дрейк чувствовал себя взмокшим, истрепанным и выкрученным, будто старая, отжатая от грязи, но еще полностью не просохшая половая тряпка. Он действительно волен был сейчас поехать домой, лениво вытянуться наконец на диване, заказать пиццу, сыграть с Заком партию-другую в шашки, решить с Джесси пару задачек по математике или погонять с ней во дворе мяч… Но почему-то не мог.

Почему — этого он не знал… Не мог уехать, не узнав подробностей произошедшего? Не мог бросить дело незаконченным? Или не мог принудить себя оставить сейчас Антиплаща одного? Дрейк понял, что не очень-то и хочет искать в себе ответ на этот странный и, наверное, не особенно уместный вопрос.

— Подельников твоих, скорее всего, выпустят, — задумчиво сказал он в пространство, не зная, как вновь начать угаснувший разговор. — Под залог. До судебных разбирательств.

Антиплащ как будто не слышал. Не хотел поддерживать беседу принудительно и из холодной дурацкой вежливости.

— Гризликов сказал, — пояснил Дрейк, — что постарается представить дело так, будто вы действовали в интересах ШУШУ.

— Так оно и было, — буркнул двойник. — Отчасти.

— Но сначала ему нужно потолковать с Хоутером.

Антиплащ не ответил. Его это не интересовало.

Дрейк поднялся и посмотрел в окно. Там, внизу, на широкой и оживленной Сентрал-авеню было все как обычно: сновали прохожие, сигналили машины, собиралась у перекрестка раздраженная автомобильная толпа, всеми цветами радуги переливались рекламные надписи и щиты. Огромный каменный муравейник жил своей будничной, обыденной и повседневной муравейниковой жизнью, жужжал и шумел, кипешил и коловращался, и не было конца и краю этой бестолковой муравьиной суете, рутинной и беспрерывной, такой же вечной, неугасимой и неизменной, как и сам мир.

Дрейк стиснул пальцами край подоконника. Произнес негромко, не оборачиваясь:

— Слушай… Я вообще-то хочу тебе кое-что сказать.

Антиплащ все так же молчал за его спиной. Равнодушно и отстраненно.

— Ну скажи, — наконец отозвался он вяло.

Дрейк потер друг о друга потные ладони.

— Наверно, это будет немного неожиданно… не пойми меня превратно… я, признаться, сначала не хотел тебе этого говорить, но…

— Да говори уже наконец!

Дрейк собрался с духом.

— Ладно. Черт возьми, это, наверно, прозвучит глупо, но… Знаешь, я рад, что мне довелось побывать в вашей команде! Без кое-каких недоразумений и непоняток, конечно, не обошлось, но я… в общем, мне было приятно со всеми вами в целом и тобой в частности поработать.

Антиплащ медленно повернул голову. Взглянул на Дрейка снизу вверх, исподлобья, внимательно и с подозрением — кажется, он и в самом деле был удивлен услышанным. Рассеянно помассировал запястья кончиками пальцев. Криво усмехнулся:

— Ну это было здорово, да. До тех пор, пока ты не сломал мне парочку ребер.

— Извини. Но ты первый напал на меня с кирпичом!

— Потому что ты собирался сдаться на милость Дровосека вместе с моей мобилкой. А я не мог допустить, чтобы телефон с важной записью попал в руки Прэтта.

— Ага. «Вещи не такие, какими представляются на первый взгляд»?

— Вот именно.

— Почему ты сразу не сказал мне толком, чего именно ты добиваешься? И что записываешь свой разговор с Дровосеком?

— А ты меня в тот момент слушал? Ты уловил своими длинными ушами одну-единственную фразу, тут же сделал собственные выводы насчет всего происходящего и сразу возомнил меня законченным подлецом, врагом и предателем. И как я мог тебя, вечного, предубежденного против меня ишака уверить в обратном?

Дрейк скрипнул зубами.

— Я был не прав. Но я, кажется, перед тобой уже извинился.

— Ну, молодец.

— Еще кое-что.

— Да?

— Когда-нибудь я горько пожалею о том, что сказал тебе это.

— Сказал что?

Дрейк, не отрываясь, смотрел в окно. Пристально следил за тем, как в небе над улицей выписывает круги залетевшая с залива шальная чайка: одинокая черная запятая на широком сером листе осеннего неба.

— У моего отца был брат… мой дядя. Он был… странным. Ушел из дома еще в юности якобы для того, чтобы «понюхать самостоятельной жизни», а на самом деле скорее на поиски драйва и приключений. Я не знаю подробностей, потому что в моей семье не принято было о нём говорить. Вроде бы он служил в морской пехоте, потом какое-то время жил в Сен-Канаре, работал в некой жутко засекреченной конторе, чуть ли не в разведывательном бюро… Это если верить его собственным словам — а уж чем он там занимался на самом деле, бог его знает! Поддерживать общение с родителями и семьей брата он никогда не стремился, и я — по крайней мере, в сознательном возрасте — никогда в жизни его и в глаза не видел. Тем более что вскоре он и вовсе бесследно исчез из города: то ли перебрался жить в Европу, никого не поставив об этом в известность, то ли вообще где-то бесславно сгинул… Уже лет тридцать о нем не было ни слуху ни духу.

Антиплащ по-прежнему безучастно изучал противоположную стену коридора. Лицо его было едва ли выразительнее этой гладкой и желтовато-бежевой неодушевленной поверхности.

— Ну и к чему мне эта генеалогическая справка?

Дрейк пожал плечами.

— Может, и ни к чему.

— Не смеши. По-твоему, этот сомнительный тип мог быть моим отцом?

Дрейк отчего-то рассердился:

— А тебе что, смешно? Насколько я понял из редких разговоров моих родителей, этот тип… мой дядя… был не очень-то разборчив в личных связях!

— Ну так и что? — помолчав, спокойно спросил Антиплащ. — По-твоему, нам с тобой следует сделать генетическую экспертизу?

— А ты этого хочешь?

— Честно? — Антиплащ издал короткий смешок.

— Да. — Глубоко внутри у Дрейка что-то холодно и напряженно натянулось.

— Не хочу.

— Почему?

— Тебе что, нужен такой кузен, как я?

— У меня никогда не было кузенов.

— Ну так пусть и не будет. К чему начинать?

Ну да, действительно, подумал Дрейк. Зачем мне кузены? Что еще за глупости?

— Руку ты мне пожать не откажешься, я надеюсь? — спросил он сквозь зубы. — В знак моей… признательности и нашего временного примирения? Или тоже… побрезгуешь?

— Не откажусь, — медленно, после короткого молчания произнес Антиплащ. — Если ты не побрезгуешь мне её подать.

Они посмотрели друг другу в глаза. В зрачках двойника Дрейк вдруг увидел свое отражение — бледнолицую, уменьшенную во много раз миниатюрную копию.

Он отчего-то смутился.

— Слушай, — сбивчиво пробормотал он. — Я… в общем… действительно многим тебе обязан. Если бы не ты и твои парни, то… я не знаю, чем вся эта история для меня закончилась бы. И потому ты… вернее, я… короче… — он запнулся, не зная, как внятно сформулировать терзающую его неудобную мысль, засевшую в мозгу прочно, неприятно и занозисто, точно невидимая колючка от шиповника.

Антиплащ прищурился.

— Короче, ты чувствуешь себя передо мной в неоплатном долгу, и это тебя до колик удручает, гнетет и гложет.

— Не удручает! Просто…

Антиплащ подался вперед и крепко пожал — или, скорее, судорожно стиснул — протянутую ему твердую и обветренную ладонь Дрейка.

— Сделай для меня только одно, хорошо? Найди Гейл. Живой или… мертвой.

— Конечно. Я… — Дрейк не успел ответить.

Рывком распахнулась дверь ближайшего кабинета.

На пороге стоял Гризликов, бледный и взволнованный. Как раз в этот момент затягивавшие небо с утра хмурые тучи на мгновение разошлись, и сквозь широкое окно в помещение скользнул солнечный луч: первый за этот день, свежий, радостный и ослепительно яркий, как электрическая дуга. И, наверно, именно поэтому Дрейку на мгновение показалось, будто Гризликов улыбается… Показалось?

— Что? Что такое? — Антиплащ вздрогнул всем телом, точно подстреленный. Рука его ослабла, кровь разом отхлынула от и без того серого воскового лица.

— Есть новости, — отрывисто и почти спокойно произнес Гризликов.

* * *

Гейл медленно подняла голову. Где она? Что произошло? Сколько времени она опять валялась без сознания?

Наверное, долго, потому что вокруг было куда светлее, чем утром — но конкретный час дня по однообразно серому, затянутому тучами небу определить было невозможно. Гейл лежала в траве на дне какого-то сумрачного овражка, и над её головой нависали заросли густых кустов, скрывавшие лощинку от посторонних глаз. Пахло гарью, сыростью, выхлопными газами, еще чем-то отвратительно кислым и едким. Ей показалось, что она слышит позвякивание металла, рокот каких-то механизмов, незнакомые голоса, доносящиеся откуда-то сверху. Кто-то разговаривал чуть в отдалении, за краем оврага, но кто и о чем именно — она не могла разобрать.

Она попробовала шевельнуться — и охнула от острой боли в лодыжке. Падая, она подвернула ногу… или вывихнула? сломала? Откуда тут взялся этот проклятый овраг? Ну что за гнусная насмешка судьбы: выбраться практически невредимой из страшной аварии, а потом буквально на ровном месте повредить щиколотку, так глупо и неудачно провалившись в злосчастную яму?!

— Эй, — прохрипела Гейл — и поняла, что её слабый сдавленный голос никто не услышит.

Она собрала все силы.

— Эй! Эй, помогите! Помогите!.. — она закашлялась. Её трясло от холода и озноба — она так долго провалялась в сырой траве, что вся её одежда пропиталась влагой насквозь. Мокрые волосы и травинки мерзко липли к лицу, по руке беспечно ползла какая-то крапчатая лесная букашка… Гейл с содроганием смахнула её ладонью и вновь напрягла слух.

Люди были здесь, где-то совсем рядом, наверно, не далее, чем в трех десятках метров, возле убитого автобуса, она отчетливо слышала их голоса, звонко разносящиеся в неподвижном воздухе. Пожарные? Спасатели? Рабочие с автогенами и подъемным краном? А может, это… Томб? Или Кулак? Нет, нет, это невозможно, они погибли… разбились в лепешку, сгорели в этом чертовом черном катафалке…

Она приказала себе об этом не думать. По крайней мере, не сейчас. Только не сейчас! Сначала надо выбраться отсюда, обсушиться, отогреться — если она не хочет вдобавок к сломанной ноге заработать еще и воспаление легких… Ну услышьте же меня кто-нибудь наконец!

— Помогите! Помогите, пожалуйста…

К невнятным голосам и шуму автомобильных моторов добавился оглушительный, поднявшийся до небес и плотно заполонивший собой все звуковое пространство визг циркулярной пилы. Ну кто тут услышит её слабый и жалкий призыв о помощи?

Она сделала попытку ползти — вверх по склону — и поняла, что каждое движение ей дается с неимоверным трудом. Боль лениво всколыхнулась в одеревеневшем теле, цепко потянулась вверх по ноге, обвила бедра и живот, жадно впилась змеиными зубами в солнечное сплетение… Пережидая приступ, Гейл судорожно вцепилась дрожащими пальцами в пучок жухлой травы.

Ушераздирающие вопли пилы наконец утихли. В лесу на несколько мгновений воцарилась хрупкая сторожкая тишина.

— Помогите! — Голос Гейл сорвался на жалкий беспомощный хрип, комом песка застрявший в воспаленном горле. В отчаянии она нашарила рядом шероховатый камень и швырнула его в нависавшие над головой заросли сирени. Услышала, как он с хрустом канул в ветвистые недра кустов, и бессильно уткнулась лицом в траву. Наверно, она больше не сможет издать ни единого звука, и, если этот отчаянный ход булыжником не поможет привлечь к овражку хоть чье-то внимание, то… то…

Наверху раздались торопливые шаги. Мокрые ветви над её головой зашевелились. На краю лощины вырос чей-то смутный силуэт в темной, неопределенного цвета плотной спецовке. Гейл вдруг вспомнилась надпись на спине усатого водилы-мексиканца: «Обратитесь ко мне за помощью»…

— Эй! Кто тут? — мужичок в спецовке напряженно вглядывался в мутную мглу оврага. — Здесь кто-то есть? Отзовитесь!

Она чуть повернула голову — и в её глаза, привыкшие к сумраку, ударил яркий луч не то вспыхнувшего наверху фонарика, не то родившегося на небе солнца…

И тогда Гейл заплакала.

* * *

— Она жива, — сказал Гризликов. — Цела и почти невредима, но ей надо… восстановиться. Через четверть часа её доставят в госпиталь святой Анны.

* * *

…Наверно, это был сон. Гейл спала — глубоким, крепким, исцеляющим забытьем. И во сне этом рядом был Дирк, она видела его встревоженное, склонившееся над ней, странно просветлевшее родное лицо. Он коснулся её руки и что-то вложил ей в ладонь — что-то тяжелое, гладкое и круглое, странно теплое, словно до краев впитавшее в себя чью-то горячую любовь, бережную ласку и трепетную нежность.

Она проснулась и поняла, что в руке её лежит шарик от подшипника.