Справедливость и милосердие (джен)

С момента убийства Феанорингов, общественной смуты и отъезда Келебримбора прошло больше месяца. Волнения затихли, жизненные повседневные заботы брали свое. Однако все чаще за обеденными столами, в рукотворных беседках, увитых плющом, вполголоса велись разговоры о том, что сынок Феаноринга наверняка помчался к своим проклятым дядюшкам. И как бы из этого не вышло еще большей беды. Страх, посеянный Куруфином в сердцах нарготрондцев, пустил крепкие корни. И над подземным городом повисло тревожное ожидание.

Члены совета, осведомленные об отправленном послании, бросали на Ородрета беспокойные, вопрошающие взгляды. Арафинвион хранил молчание, а тягостные сомнения, накрывавшие его раз за разом, доверял лишь бумаге, что потом летела в камин.

За стенами Нарготронда осенняя хмарь сменилась морозным затишьем, когда весь мир, затаив дыхание, ждет первого снега, а небо кажется на диво чистым и ломким. В один из таких дней в дверь Ородрета постучал посетитель.

— Отец! Там Тьелпе. Он вернулся и просит тебя о встрече, — взволнованно позвала Финдуилас, нашедшая Ородрета на кухне, где он заваривал чай. Чайник был незамедлительно оставлен.

Куруфинвион стоял у порога и на предложение подняться ответил отказом.

— Думаю, ты не захочешь терпеть меня как гостя, после того как прочтешь послание, — усмехнулся юноша. — Да и тебе потребуется время, чтобы подумать.

— Где ты остановился, с кем приехал?

— В доме отца. К счастью, он оказался цел и пуст. Со мной десяток лорда Маэдроса.

Больше он не стал тянуть, вложил в руку Ородрета сверток, как-то слишком печально взглянул на Финдуилас и, попрощавшись, покинул их.

Ородрет принял письмо и, после того как за Келебримбором закрылась дверь, еще один миг помедлил, прежде чем открыть его. Пакет был запечатан восьмиконечной звездой — гербом Первого дома. Сургуч оказался размазан, а сам рисунок сдвинут, как будто кто-то вдавил печать с силой, с ненавистью. Ородрет сел к столу, вскрыл ножом плотную вощеную бумагу.

«Ородрету из Нарготронда

от Маэдроса

Ты сообщил мне о гибели моих братьев, и я ценю твою смелость. Пусть даже оба мы знаем, что сделал ты это исключительно из страха перед возмездием, которое, как ты правильно понял, обрушится на королевство Нарготронд».

Ородрет с трудом вдохнул. Почерк старшего Феаноринга был тверд и резок, однако тенгвы были выписаны четко, ровно, будто тот, кто их писал, не испытывал ни волнения, ни горя. Резкость и угловатость штрихов можно было отнести к тому, что писано было левой рукой, и строки были непривычными, зеркальными. Ородрет представил себе Маэдроса, когда он прочитал весть о смерти Келегорма и Куруфина, и подумал, что у него, должно быть, и вправду стальная воля. Или письмо было переписано набело. Возможно, не раз. Или же первым делом Феаноринг схватился не за перо, а за меч? Как хорошо, что Келебримбор согласился отвезти послание своему дяде. Отправься на Химринг кто-то из нарготрондцев — вернулся бы он живым, кто знает?

«Ты имел дерзость предложить мне виру за родичей. Думаю, кузен Ородрет, ты понимаешь, что ни все сокровища Нарготронда, ни ваши подземные дворцы, бесценные рукописи, тайные знания — ничто не сравнится в цене с жизнью моих братьев. Вам нечего предложить мне. Между нами кровь, и ничем иным тебе и городу, от имени которого ты говоришь, не расплатиться со мной».

Кровь. Вот, значит, как. Ородрет так не хотел, чтобы до этого дошло. Неужели Маэдрос не понимает — они будут убивать друг друга лишь на потеху Морготу!

«Никакие драгоценности и самоцветы не могут служить достойной вирой».

На миг грудь Ородрета затопил холод, а сердце пропустило удар. Словно наяву ему привиделось, как Маэдрос, гневно сведя брови, выводит следующие строки.

«Но есть Сильмариллы. Сияние камней не заменит мне любимых братьев, и их тепло не сравнится с теплом их ладоней. Камни не утолят моей боли. Но Сильмариллы хранят предвечный свет Дерев Амана — и их не зазорно принять в качестве извинений. Тот, кто отважится пойти за ними, обречен. Однако ты спросил меня о цене, и я ее назвал, не жалуйся, если она покажется тебе слишком высокой!»

Маэдрос долго смотрит на письмо, продолжая хмуриться, и глаза его горят недобрым огнем. Однако рука откладывает перо и комкает лист бумаги, а затем подносит его к свече. Недописанное послание полыхает огнем, но Маэдрос не замечает, как огонь подбирается к пальцам. Строки чернеют и рассыпаются пеплом, словно их и не было. Дыхание рока лишь опалило лицо, но пламя угасло, так и не разгоревшись. На этот раз.

Ородрет внимательно просмотрел письмо — там не было ни слова про сильмариллы. Видно, от усталости воображение сыграло с ним дурную шутку. Ведь он не обладал даром предвидения, как старший брат. О, как наивен он был, отправляя послание Феанорингу, желая уладить дело миром! Каждый штрих, каждый нервный завиток, сама бумага дышала ненавистью и отчаянием.

«Но я не хочу гибели и разорения Нарготронда, хотя, признаюсь, в первые минуты я жаждал этого. Силы и жизни всех нолдор понадобятся в войне против общего Врага. Я не начну войну против твоего народа. Вместо этого я желаю видеть твои войска на своей стороне, когда настанет срок. Это первое мое требование».

Требование. Сын Феанора не будет просить о союзе, если может приказать. Что же, это не худший вариант, и у Ородрета появляется возможность сразиться с силами Тьмы, забравшими жизни всех его братьев, сеющими смерть и горе на землях Эндорэ.

«Кроме того, будет справедливо, если ты выдашь мне тех, кто убил моих братьев. За кровь должно быть заплачено кровью, даже если она слишком дорога тебе. Я буду считать это свидетельством твоей доброй воли и готовности вступить в союз».

Маэдрос знал, от чьей руки пали Куруфин и Келегорм. Даже если Ородрет избегал говорить об этом в письме, то Келебримбор должен был рассказать дяде. Феаноринг понимал, что Гвиндор дорог ему почти как сын. В письме осталась одна последняя строчка.

«Я знаю, что ты тоже потерял брата, и я понимаю, что ты чувствуешь. Разделяю с тобой эту скорбь».

На последние строки душа отозвалась глухой болью, уже знакомой, ставшей постоянной спутницей последнего сына Арафинвэ. Он бездумно смотрел на кусочки оконного витража, пока его плеча не коснулась легкая девичья рука.

— Отец, что там в письме, что ответил лорд Маэдрос?

Ородрет в ответ только сжал ладонь своей принцессы.

— Я расскажу тебе все чуть позже. Обещаю. Но сейчас я бы хотел побыть один. Келебримбор прав, нужно время, чтобы подумать над посланием.

Не желая продолжать тяжелый разговор, он спешно ушел в свои покои. Первым порывом Арфинга было написать отказ сыну Феанора: выйти на бой с Морготом — значит погубить тысячи жизней. Тысячи жизней за смерть двух мерзавцев. И Нарготронд будет обескровлен. Тут Ородрет понял, что практически повторяет слова Куруфина. Он в раздражении смахнул со стола кипу листов, что разлетелась по всем покоям. Хорошо, военный союз с Маэдросом неизбежен. Иначе весь Первый Дом осадит берега Нарога. Но выдать Химрингу Гвиндора! Того, кто рос у тебя на глазах и с самых ранних лет был неразлучен с твоей дочерью. Немыслимо! Дать согласие на союз, но мальчишку не выдавать? Феанарион на это не согласится, он хочет мести, что этим братоубийцам еще одна жизнь. Потянуть время и послать гонца к Верховному Королю, просить его суда? Нет, втягивать в эту историю еще и Финдекано нельзя: он, вероятнее всего, встанет на сторону Феанорингов, а если нет, то мы вернемся ко временам до Примирения.

Остановившись посреди комнаты, Ородрет с силой сжал виски: у них нет другого выбора. Но что скажет народ Нарготронда? В дверь осторожно постучали.

— Отец, пришли лорд Гуилин и Арахиль, настаивают, чтобы ты вышел к ним.

— Да, да… Сейчас, — Ородрет с недоумением оглядел свои покои, будто только в этот момент осознал, какой беспорядок он учинил. Торопливо оглядываясь по сторонам, увидел то, что искал: письмо Маэдроса лежало у самого ложа.

Внизу уже ждали. Лорд Гуилин был мрачен и предельно сосредоточен. Опустив приветственные речи, Арафинвион поинтересовался целью визита.

— Совету стало известно о прибытии в город посла от лорда Химринга. Тебя просят прийти в тронный зал. Собрание назначено через час.

— Спасибо, что сообщил, Гуилин. Это будет сложная встреча. Для нас особенно, — Арафинвион обратился к Арахилю. — Я буду благодарен, если ты навестишь Келебримбора и передашь ему приглашение на собрание. Чтобы Феаноринг знал, что никакого обмана мы не задумали.

Когда Ородрет уже приготовился уходить, к нему вышла Финдуилас:

— Я пойду с тобой, отец.

— Не стоит, останься дома. Не думаю, что совет пройдет просто.

— Я твоя наследница и дочь. И могу быть там, и я хочу знать правду, — больше ничего не говоря, она протянула ему руку.

«Кажется, девочка нравом пошла в Артанис. Может, это семейное», — грустно усмехнулся Ородрет, закрывая за собой дверь.

По тронному залу разносился многоголосый гул, но стоило Ородрету войти, как сотни глаз обратились к нему. Арафинвион почти физически ощущал беспокойство, страх и любопытство собравшихся. Он замер на какое-то мгновение, а затем решительно прошел к скамье, где уже занял свое место лорд Гуилин.

Кресло короля сиротливо пустовало, это казалось Ородрету неправильным, противоестественным. «Это место короля, место брата, которого более не суждено увидеть. Нет, нельзя об этом думать сейчас», — желая изменить течение мыслей, он стал выискивать глазами Келебримбора. Тот стоял чуть в стороне от входа с каким-то незнакомым эльда. Вокруг этих двоих образовалось пустое пространство, судя по всему, жители города избегали столь неприятного для них соседства.

К скамье по левую руку скользнул задержавшийся член совета, можно было начинать.

По залу разнесся мелодичный звон колокольчика, разговоры сошли на нет, обратившись в шепот. Ородрет уже приготовился к тому, что его засыплют вопросами, а то и обвинениями, и дальнейшее развитие событий стало для него неожиданностью.

Первое слово, на удивление, взял лорд Гуилин. Встав у ступенек трона, он обернулся лицом к собравшимся.

— Позвольте начать последний Городской совет Нарготронда.

По залу пробежал шорох недоуменных и даже испуганных вздохов, эльдар удивленно переглядывались между собой.

— Все мы, граждане Хранимого города, когда-то пожелали строить эти чертоги и жить здесь. Многие, заглянув в свое сердце, скажут, что искали они не безопасного пристанища, но следовали за государем Финродом, чей светлый и благородный дух увлек нас за собой. Хотя каждый, кто стоит сейчас здесь, отвернулся от Финрода в час выбора, имея свои оправдания, — народ умолк, в глухой тишине Гуилин продолжил. — А затем многие из нас потянулись к сыновьям Феанора. Это и не удивительно, в них был отсвет Пламенного Духа… и Рок Нолдор. Вести, принесенные с Тол Сириона, отрезвили нас, но они же породили в наших душах гнев и отчаяние. Нам казалось справедливым покарать виновных, а многие одобряли призывы к казни и не вняли предостережениям Ородрета, который — единственный — показал нам тогда пример милосердия и благоразумия. Чего мы испугались на этот раз? Может, снова сделать ошибку и выбрать неправильную сторону. Что же за помрачение овладело нами? Город — это не стены и башни, город — это эльдар, что живут в нем. Править королевством — не значит носить драгоценный венец. Истинный король — тот, кто чистым сердцем и благородством может завоевать доверие эльдар, сумеет в тяжелую минуту объединить и повести за собой. На нашу долю уже выпали испытания, и каждый показал, чего он стоит. Я не вижу никого достойнее, мудрее и благороднее, чем лорд Ородрет, и потому от имени Совета прошу его принять корону Нарготронда.

Зал ахнул.

— И если он согласится, то этот совет вновь будет называться Королевским советом.

Ородрет как во сне поднялся по ступеням, сел на место короля. Голос Гуилина разносился по залу, но до сознания сына Арафинвэ слова пробивались будто сквозь вату.

— Народ Нарготронда клянется тебе в верности, Ородрет, сын Финарфина, глава Третьего Дома Нолдор. Прими венец и правь достойно!

На мгновение закрыть глаза и сказать себе, что это реально.

— Да будет так. Я, Ородрет Арафинвион, клянусь моей жизнью и честью служить королевству и защищать свой народ и призываю Манвэ и Варду в свидетели.

Руки лорда Гуилина осторожно возложили корону на голову, и Ородрет ощутил ее вес. Как же она тяжела для него! Даже брат не смог удержать ее. Но зал взорвался приветственными возгласами, и по ступеням поднялась Финдуилас, занимая положенное место по правую руку от отца. Это ободрило Ородрета. Королю не пристала нерешительность, и чем труднее дело, тем тверже должна быть воля правителя.

— Лорд Маэдрос за незаконное убийство своих братьев требует виру. Выставить войско на битву с Врагом и выдать тех, кто причастен к преступлению на берегах Нарога.

— Давайте выдадим ему отряд Гвиндора! Глядишь, Маэдрос срубит пару голов и успокоится.

— А идти на войну я не согласен. Где это видано, чтобы заяц сам волку в пасть лез, — послышались выкрики из толпы.

Многие одобрительно закивали головами. Ородрет тоскливо смотрел на народ. Их уже ничто не исправит, они поддались страху. А какая-то часть его шептала: «Они выбрали короля себе под стать».

— Нет! — яростно воскликнул из-за спины отца Гвиндор. — Они пошли за мной и подчинялись моим приказам. И я, как старший над ними, несу ответственность за мой отряд. Это я выпустил стрелы в феанорингов, мне и отвечать. Если будет на то воля короля, я поеду в крепость Химринга.

Ородрет взглянул на Гуилина — его черты заострились, побелевшие губы были плотно сжаты. Гвиндор склонил голову, пряча лицо с лихорадочным румянцем, а Финдуилас побледнела, словно погребальное полотно.

— Благородные слова и мудрое решение! — вдруг подал голос Гваэрен. — Так не стоит с ним затягивать! Давайте поскорее отправим голову мальчишки Феанорингу, чтобы он не сомневался в дружбе Нарготронда. А то еще Гвиндор передумает и сбежит, а мы потом отвечай перед старшим сынком Феанора за чью-то трусость.

Его слова были последней каплей в чаше терпения лорда Гуилина. Он подскочил к зарвавшемуся нолдо, схватил за грудки и тряхнул так, что тот еле устоял на ногах.

— Да я тебе сейчас самому голову с плеч сниму!

Ородрет вздохнул — очередная свара на подходе, — окликнул Арахиля, приказав развести спорщиков.

— Лорд Гуилин, прошу тебя успокоиться. Никто в этом зале не думает о твоем сыне дурно. А ты, Гваэрен, следи за языком. Сейчас мы говорим об убийстве и его последствиях, но можем вернуться и к вопросам верности. Я никогда не забуду, кто провожал меня от дома феанорионов.

Речь короля попала в цель. Гуилин вернулся на свое место, а Гваэрен стушевался и присмирел. Среди советников возникло неловкое молчание.

— И все же позволь сказать, король, — обратился к Ородрету Гуилин. — Не велика ли вира? Какой резон нам вступать в союз с Феанорингами? Да и мыслимо ли довериться тем, кто дважды обманул? Город наш скрыт, его защищают воды Сириона, хранимые Ульмо. Здесь, в безопасности, мы творили и познавали новое. Зачем нам рисковать, выходя в открытый бой? Кому достанутся сокровища наши, если мы погибнем, оставив дом без защиты?

— Я вынужден рассматривать это предложение — это результат наших общих ошибок. И мне бы не хотелось терпеть под стенами города толпу разгневанных феанорионов. Эта возможность куда более вероятна, чем новая битва с Морготом, — с кривой усмешкой на губах дал ответ Арфинг.

— Не стоит забывать, наш город — лишь малая частица тех земель, что находятся под властью короля, — к разговору присоединился Арахиль. — И все они нуждаются в защите. Если враг пришел к Нарогу, значит, уже все королевство потеряно. Значит, пали земли наших родичей. И мы остались один на один с мощью Темного Валы. Он сделает все, чтобы уничтожить Нарготронд, а с ним все сокровища и знания обратятся в ничто. Верховный Король пытался созвать единое войско, не все откликнулись. И теперь мы пожинаем горькие плоды Битвы Внезапного Пламени. Нам не стоит повторять прошлые ошибки, и если будет на то возможность, необходимо нанести единый удар.

— Кто же не откликнулся на призыв Финголфина? Да все те же сыны Феанора, — едва сдерживая ярость, воскликнул Гуилин. — Слишком гордые, чтобы подчиняться Верховному Королю. А вдруг кто их опередит да возьмет их Камни! Если и пойдут они в бой, то только ради своей клятвы. И других погубят ради нее.

— Ты прав, — серьезно ответил Арахиль, — абсолютно прав. Но я смею надеяться, что лорд Маэдрос достаточно разумен и честен, чтобы не вести других на гибель ради выполнения своего безумного обета. Феаноринг предлагает борьбу с Морготом, и здесь наши интересы совпадают. А проклятые камни, что уже искупались в крови Финвэ, нам ни к чему.

Гулко хлопнула дверь тронного зала. Ородрет в недоумении посмотрел в ту сторону. Келебримбор стоял, скрестив руки на груди, с трудом сдерживаясь, тщетно пытаясь скрыть свои чувства. Кажется, его спутник не вынес столь крамольных речей.

— Лорд Гуилин, — Ородрет вновь обратился к советнику и другу, — тебе есть что добавить?

Тот лишь отрицательно покачал головой. Пришло время для решения. Король уже намеревался встать, когда Финдуилас схватила его за руку, привлекая внимание. Их молчаливый диалог наблюдал весь Нарготронд. Во взгляде дочери было столько мольбы и отчаяния, что захотелось кричать раненым зверем. Ородрет осторожно освободился, на мгновение прикрыл глаза, а затем поднялся с трона и заговорил:

— Я своей властью провозглашаю: требования Маэдроса Феанариона, главы Первого Дома, лорда Химринга, будут выполнены полностью. Королевство Нарготронд вступит в военный союз с Первым Домом Нолдор. Гвиндор Гуилинион, ты признал свою вину и потому будешь выслан из города и препровожден в крепость Химринга.

Ородрет обвел взглядом притихшую публику, будто спрашивая: «У кого из вас есть возражения?». Все молчали, тогда он вновь обратился к юноше, уже не скрывая свою печаль и тревогу.

— Следуй в дом своего отца, заверши свои дела, простись с родными и друзьями. В объявленное время ты должен явиться к дому, где остановился посланник лорда Маэдроса. Да будет с тобой милость Валар.

Шорох одежды за спиной отвлек короля Нарготронда. Обернувшись, он увидел, что Финдуилас медленно оседает на пол.

* * *

Гвиндор сам распахнул дверь и сделал шаг вперед. В который раз за это бесконечное путешествие он собрал всю волю, все остатки сил. «О, великие Валар, совсем немного осталось!» Он надеялся, что сможет хотя бы не дрожать. Северные холмы укрыл снег, снаружи замка завывал пронизывающий ветер, и даже в теплых внутренних покоях он никак не мог согреться. Маэдрос поднял голову от раскрытого письма, которое ему уже успели передать. Посмотрел внимательно, цепкий взгляд остановился на лице юноши, словно спрашивая: «Кто ты такой?».

— Я Гвиндор, сын Гуилина. Я здесь по твоему требованию, как ты и договаривался с лордом Ородретом.

Маэдрос кивнул стражам, провожавшим Гвиндора от ворот. Когда они остались одни, Владыка Химринга поднялся из-за стола, выпрямился в полный рост и подошел ближе, у Гвиндора перехватило дыхание. В дороге, когда они еще недалеко отъехали от Нарготронда, он как-то спросил у Тьелпе: «Какой он, лорд Маэдрос?». Тот, скривившись презрительно, процедил сквозь зубы: «Боишься? И правильно — тебе не понравится». Теперь юноше пришлось поднять подбородок, чтобы встретить взгляд Феаноринга. Огненные волосы отражали пламя свечей, но лицо Маэдроса казалось каменно-серым, жестким, словно неживым, и только глаза горели холодным, яростным огнем. Минуту он смотрел на юношу испытующе, и Гвиндору пришлось постараться, чтобы выдержать этот взгляд. На дне страшных глаз ему почудилась затаенная боль, глубокая и безысходная печаль. Украдкой Гвиндор сжал в руке ленту, которую ему на прощание подарила Финдуилас.

— Так, я смотрю, ты не торопился. Я уже подумал, что Ородрет поддался на уговоры дочери и не захотел отпускать тебя. Или ты сам решил не спешить в гости к Мандосу и сбежать по дороге. Так или иначе, я уже хотел было собирать войска.

Гвиндор вздрогнул и укоризненно посмотрел на лорда. Юноша старался держаться прямо, однако видно было, что он страшно устал и замерз. Одежда была обтрепана, растаявший снег промочил штанины и рукава.

— Разве ты прибыл один, без сопровождения? Где Тье… Келебримбор? — удивился Маэдрос.

— Его забрали целители. Когда мы подъезжали к крепости, ему стало совсем нехорошо.

— Он ранен? — быстро спросил Феаноринг.

— Да, но неопасно. Просто была тяжелая дорога и метель, мы замерзли. Наши спутники погибли в Нан-Дунгортеб, кони перепугались, у нас с Тьелпе остался только один мой Рыжик. Поэтому так долго, — Гвиндор вздохнул. — Но я здесь. Государь Ородрет держит свои обещания, твое требование выполнено.

Дверь распахнулась и, опираясь о стену, вошел Тьелпе.

— Приветствую, лорд Маэдрос, — произнес он решительно и серьезно. — Прости, что я в таком виде. Я привез… преступника. Но если быть точным — то он меня.

— Тебе бы надо в лазарет, — взгляд Маэдроса неожиданно потеплел, и лицо его ожило, отразив разом заботу, беспокойство и едва уловимую… нежность? Оказалось, что страшный Феаноринг тоже способен проявлять чувства, свойственные всем Детям Единого.

— Не волнуйся, целители напоили меня своими снадобьями, на пару часов меня хватит, — возразил Тьелпе. — Должен же я исполнить свои обязанности посланника.

— Тогда скажи мне, почему он один? — Маэдрос перешел к делу. — Я требовал выдать всех виновных в убийстве моих братьев.

— Я один виноват, — сказал Гвиндор, хотя спрашивали не его. — Убивал только я.

— Тьелпе, отправляйся отдыхать, — кивнул Маэдрос племяннику. — Я хочу поговорить с ним.

— Да, мой лорд. Но… — Тьелпе замялся. — Я должен сказать тебе — Гвиндор спас мне жизнь.

— Я понял. Но он отнял жизнь у твоего отца и Келегорма. Твое заступничество его не спасет.

Келебримбор промолчал и вышел.

Маэдрос обернулся, и Гвиндор увидел, как его лицо снова теряет краски, а из глаз исчезают последние искорки тепла, сменяясь колючим, безжалостным льдом.

— Я хочу знать, о чем ты думал. Как ты посмел?! — Маэдрос прижал юношу к стене. Рука легла на плечо жестко, даже сквозь одежду безжалостно сминая мышцы, сдавливая кости. Гвиндор чуть слышно вскрикнул от неожиданности и невольно скосил глаза. Внутри похолодело от ужаса. Блестящие суставчатые пальцы не могли сомкнуться полностью, однако давили от этого не менее сильно. Рука была железной. Гвиндор тяжело сглотнул, терзая в руке ленту. Но рыжеволосый лорд склонился над ним совсем близко, не позволяя отвести глаз, и ждал ответа.

— Я хотел справедливости, — выдохнул Гвиндор. — Я всегда считал убийство сородичей отвратительным. Но то, что творили лорды Куруфин и Келегорм, было бесчестно и мерзко. Они не остановились бы. Они предали не из страха — я знал лордов Феанорингов, страх им неведом. Они просто расчетливо выжидали, когда Финрод погибнет, чтобы захватить трон. Прости, лорд Маэдрос, что я все это говорю тебе. Я знаю, что такие слова только разожгут твой гнев. Но это правда.

Юноша закончил говорить и замер.

В глазах Маэдроса разгоралось неукротимое пламя. Мальчишка, как он смеет так говорить! Как? … Лорд Химринга горячо и искренне ненавидел того, кто своей рукой убил его братьев. И в то же время этот юнец был последним, кто видел их живыми. И, наверное, единственным эльфом подземного города Нарготронда, который мог бы рассказать ему правду. Как хотелось бы расспросить его, услышать о братьях, словно это могло бы воскресить их на миг, позволить еще раз прикоснуться к ним — живым… В расплату за убийство парня ожидает смерть, но он не теряет самообладания. Хотя и видно, что держится из последних сил, боясь расслабиться. Когда остается так мало времени, можно уже ничего не бояться, и нет больше необходимости лукавить. Можно говорить правду, какой бы страшной и неприглядной она ни оказалась.

Маэдрос вспомнил, что так же дерзко и бесстрашно он сам отвечал Морготу, думая, что терять ему больше нечего. От такого сравнения ему стало отвратительно, жутко, невыносимо, и он оттолкнул юношу и отвернулся. Тот охнул, но оперся спиной о стену и остался стоять.

— Да ты хотя бы представляешь, ради чего они это делали? Ты думаешь, мои братья так уж жаждали власти над вашим подземным гнездилищем всякого сброда? Финрод собирался исполнить свое безумное обещание смертному, но не подумал, что этим он впустую уничтожит целую армию, истощит и ослабит королевство! Как еще они могли отговорить этого упрямца? Он, даже если и понимал, был связан своим словом, которое ценил слишком дорого. А ты, мальчишка, в своих романтических представлениях о чести счел это предательством! Келегорм и Куруфин сберегли вам силы, которые будут противостоять Морготу в решающем сражении. Армия Нарготронда усилит наши войска, у нас будет надежда!

Юноша молчал, то ли раздумывая над словами Маэдроса, то ли собираясь с силами, кусал обветренные губы и все сильнее сжимал кулак. Наконец решился.

— Ты, лорд Маэдрос, ищешь объяснение делам твоих братьев из любви к ним. Но суть поступка от этого не меняется. Они предали своего родича.

— Считаешь, что имел право судить их? — в голосе Маэдроса вновь зазвенела сталь.

— Нет. Не имел. Поэтому я здесь. Ты вправе решать мою участь, как тебе велят честь и разум.

Маэдрос поразился твердости голоса. Он не ожидал подобной решимости от юноши из Нарготронда. Честь и разум, значит.

— Но, я вижу, ты не сомневался, когда поднял руку на моих братьев? Не сожалеешь о том, что сделал? — Маэдрос отступил вглубь комнаты. Юноша следил за ним взглядом, в темных глазах отражались огоньки свечей.

— Больше всего я сожалею о том, чего не сделал, — казалось, юноша сам был удивлен, что говорит с Феанорингом так откровенно, но слова срывались с губ легко, безо всякого усилия. — Жалею, что не пошел с государем Финродом.

— Смерть от волчьих клыков тебе милее, чем от моей руки? — Маэдрос усмехнулся, на этот раз почти добродушно.

— Твоих клыков я еще не видел. В том, чтобы погибнуть от руки врага, нет ничего зазорного. А умереть от руки сородичей — это так… неправильно.

* * *

Короткая, но необычно морозная для юга зима прошла, дни становились длиннее, и жители подземного города все чаще старались выбраться на поверхность. Пройтись по зеленеющей траве, послушать, как звенят струящиеся с холмов ручьи, подставить лицо живительному свету Анора. Ородрет с тревогой смотрел на дочь. С тех пор, как уехал Гвиндор, она не покидала пределов города. Финдуилас не плакала и никак иначе не проявляла своей печали, никто из ее друзей и не сказал бы, будто с ней приключилась какая-то беда. Но Ородрет хорошо знал свою дочь и видел, что ее душу укрыло тенью и холодом. Словно для нее зима так и не закончилась, да и закончится ли когда-нибудь? Король — теперь уже бесповоротно король Нарготронда — не находил себе места. Он мог стерпеть свою боль и печаль по погибшим, свое чувство вины, но видеть, как тоскует дочь, было выше его сил. Уже цвели черемухи на холмах, цветы синими, белыми, желтыми зайчиками усеяли поляны, а из Химринга не было никаких известий. Да, наверное, это было и к лучшему.

Когда ранним майским утром Ородрет не нашел Финдуилас в ее покоях, у него замерло сердце. Но Арахиль, с которым он столкнулся на галерее, сказал, что принцесса спешила к выходу на террасы, и Ородрет перевел дух.

Косые тени от ближайших гор еще ложились на траву, но солнечные лучи уже искрились в пенистых волнах Нарога. Туда, на восток, прикрываясь ладонью и щурясь навстречу солнечным лучам, смотрела Финдуилас. Концы ленты, обмотанной вокруг запястья, трепетали на ветру. Когда Ородрет встал у дочери за плечом, она только молча указала вниз, где у самого берега открывались ворота подземного города.

Гвиндор вошел в кабинет государя и почтительно поклонился. Впрочем, даже торжественная обстановка не могла стереть радостной улыбки с его лица. На щеках играл румянец — след бурной и не слишком церемонной встречи, произошедшей у самых врат.

— Ты вернулся, — сказал король, вставая и делая шаг на встречу.

— Да, государь.

— Я рад, — только и смог промолвить Ородрет и следом крепко обнял юношу. — Но что же произошло в Химринге? Феаноринг передал письмо или требование? Он… не держит на нас зла?

Гвиндор спохватился и отдал запечатанный конверт.

— Государь, требования Маэдроса не изменились. Но он оказался лучше, чем я думал о нем, — тут на лицо юноши набежала тень. — Мой отец как-то рассказывал, что король Финвэ, разбирая распри подданных, часто повторял одну фразу: «Милосердие выше справедливости». Раньше я не понимал ее, считал глупой, неподходящей — выдумкой слабаков и трусов.

Гвиндор горько усмехнулся, замолчал. Арафинвион не торопил его с продолжением, догадываясь, что прошедшие месяцы принесли много тягот и перемен в жизнь юноши.

— В один из дней Феаноринг пришел, — снова последовала заминка, — пришел ко мне в комнату, где я жил, и повторил это выражение слово в слово. Лорд Маэдрос участвовал в резне в Альквалонде, и, глядя на него, в это легко поверить, но он не палач. Хотя я и не заслужил снисхождения. Теперь я его должник. Я дал слово положить свою жизнь на войну с Врагом, заменить в этой борьбе его братьев. Так будет… правильней.

Ородрет глубоко вздохнул. «О, Майтимо! Прости, я почти не верил в тебя».

— Лорд Химринга дал мне несколько советов, как привести войска в полную боевую готовность, и показал мне, как это работает, на примере своего гарнизона. Думаю, это послужит и нашему городу. Если позволишь, государь, я поговорю с лордом Арахилем и отцом. Если вы сочтете мой рассказ разумным, нам многое предстоит сделать.

Гвиндор говорил про то, какое вооружение необходимо добавить и как организовать войско, какие тактические приемы используют на Химринге, и Ородрет слушал с серьезным лицом, но в душе не переставал улыбаться. Он не ошибся в выборе. Попытка прервать цепочку кровавой мести и ненависти, прекратить бессмысленное кровопролитие, удалась. Он справился, и брат гордился бы им. Может, он и дальше сможет управлять королевством не хуже, чем Финрод. Ородрет улыбался, думая, что даже у проклятого Первого дома есть еще шанс, потому что и они — по крайней мере, старший из Феанорингов — не забыли, что такое благородство. Да, будет война, ужас и смерть снова обрушатся на эльдар, но есть надежда — пусть не одолеть Моргота, как в гордыне своей верит Маэдрос, но хотя бы продержаться еще немного, дождаться помощи. Той помощи, о которой мечтал брат, той надежды, ради которой он погиб. Но пока еще есть время, и Гвиндор, вопреки всем ожиданиям, жив, и Финдуилас снова смеется. Наверное, самое время объявить помолвку.

А потом настанет час, когда будут собраны все силы, когда исполнятся сроки. Ородрет будет готов, не будет ни страха, ни сомнений. Он получит конверт, запечатанный восьмиконечной звездой. На белом листке знакомым резким почерком будет написана всего одна строчка: «Время пришло».