Мертвая девочка (гет)

— Здесь холодно, — озабоченно говорит Джон и смотрит на нее серыми отцовскими глазами. — Ты простудишься, заболеешь.

В уголках глаз, в уголках губ, в нервно сжимающихся пальцах правой руки прячется тревога.

«Заболеешь», как же.

Арья не болела даже тогда, когда мокла под осенним дождем в лохмотьях, не болела, когда промозглый, сырой туман Браавоса обволакивал ее с ног до головы, обдавая холодом спину и горло...

Только разве скажешь об этом Джону Сноу?

Расскажешь про скитания — придется договаривать. И про конюшонка, и про старика, и про Раффа... про всех, кого она убила, про всех, чья кровь поет на ее руках.

Арья зябко передергивает плечами. Ветер на Стене режет острее кинжала, жалит больнее змеи. И правда холодно. Вот только Джон смотрит на нее так, будто она по-прежнему та глупая Арья Старк, что он знал когда-то.

Та Арья Старк, которая ни за что не вонзила бы клинок в брюхо мальчишке... Которая может простудиться и заболеть, заплакать и позволить себе быть слабой.

Арье хочется выть от невозможности быть такой, какой ее запомнил Джон Сноу.

«Меня вывернули наизнанку и напоили темнотой, — хочется крикнуть ей прямо в его встревоженное лицо. — Я — уже не я, от той девочки уже ничего не осталось, вытекла вся, в землю ушла вместе с чужой кровью!»

«Если я скажу ему, кем стала, — думает Арья, по привычке закусывая губу, — захочет ли он меня здесь оставить? Или прогонит прочь, как зачумленную? Мать бы, наверное, прогнала, и Робб тоже... А Джон?»

— Что не так? — тихо спрашивает он.

Арья вздрагивает и отшатывается от его голоса, едва не поскользнувшись на стеклянистом льду.

Просто прежняя Арья Старк мертва, а новая Джону Сноу не понравится — вот что не так.

— Мне холодно, — отвечает она тихо.

С неба тяжелыми мокрыми хлопьями падает снег, похожий на облезлые перья, мертвый птичий пух. Будто в низко нависших тучах спряталось множество линяющих чаек.

— Идем, — говорит он ей покровительственным тоном старшего брата и улыбается, точно призрак прежних дней. — Погреешься у очага.

На миг Арья снова становится девятилетней глупышкой, но мгновение — и тьма вновь наполняет ее до краев.

Она плохая. Слишком плохая Арья для по-прежнему хорошего Джона, и это невыносимо. Волчица вернулась в стаю, это верно — но страшно изменившейся, как будто у нее лапы на спине отросли или еще какое-то уродство ее исказило... и никто этого не замечает — до поры до времени.

А когда Джон заметит... Что будет?

* * *

— Девочки не убегают из дома! — наставительно сказал Джон. — Тем более в шесть лет!

— Почему это? — удивилась Арья. — Раз есть ноги, значит, убежать можно, — стянув башмак, она придирчиво осмотрела розовую пятку. По-видимому удовлетворившись, она натянула его обратно и уставилась на Джона круглыми, как плошки, глазами, полными радостного ожидания.

— Потому что ты девочка, притом маленькая, — вздохнул Джон. — И должна быть в Винтерфелле.

— Ты тоже должен быть в Винтерфелле, — наморщила Арья нос, кажется собираясь зареветь.

А на крик сбегутся слуги, увидят его дорожный мешок, доложат отцу... Он будет очень недоволен, и Джон ничего не сможет сказать в свое оправдание. Не упоминать же леди Старк и ее неприязнь.

— Тише, — сказал он строго, подхватывая Арью на руки. Хвала богам, она была легонькая, как листочек. — Я все равно должен уйти, понимаешь?

— Нет, — всхлипнула Арья, привычно обвивая его шею. Потом немножко подумала и поправилась: — Тогда и я с тобой пойду!

— Ну как ты пойдешь? Ты же устанешь, — терпеливым тоном одиннадцатилетнего взрослого объяснил Джон.

— Не устану, — выпятила губу Арья. — Я в твой мешок залезу, и ты меня понесешь.

Джон буквально почувствовал, как лицо его вытягивается от изумления.

Арья же, видя его замешательство, торопливо добавила:

— Я туда уже залезала, пока тебя не было. И почти целиком поместилась, правда! Ну, в крайнем случае, можно наружу высунуть голову... — тараторила она. — Только не бросай меня, ладно?

Пока Джон лихорадочно думал, что на это следует возразить, Арья еще крепче вцепилась в его шею и ни за что не соглашалась слезть, пока Джон не поклялся, что никуда не сбежит без нее.

* * *

Пламя сухим жаром обливает ее щеки, касается ресниц, на которых тает снег, и Арье приходится смаргивать прохладные капли.

Она вспоминает маленькую девочку, у которой были мать и отец, и братья, и сестра.

Настоящую Арью, которую испортила боль — и люди, чьи имена, как молитву, она затвердила наизусть.

Джоффри, Серсея, сир Илин... и конюшонок, чье брюхо она проткнула насквозь, выпустив наружу красную воду.

Ей отчаянно хочется вернуться в прошлое, снова без страха прижаться к матери и отцу, обнять Джона, и Робба, и Брана, и даже Сансу...

Она бы улыбнулась, как умела Санса (Арья теперь тоже так умеет), и пообещала им быть хорошей.

Что-то теплое касается ее руки, и она с трудом удерживается от того, чтобы отскочить и ударить врага.

Ведь это не враг — это Джон. Хороший, прежний Джон Сноу.

Тьма скалится и ворочается у нее в горле, и Арья ощущает ее вкус, мерзкий и металлический. Ее тошнит от этого вкуса, ей хочется исторгнуть тьму наружу.

Но легче не станет, Арья знает. После всего, что она сделала, разве она — не мертвая девочка, носящая чужое имя?

— Ты изменилась, — говорит Джон обеспокоенно. Желто-красные блики отражаются в его глазах. — И никогда не говорила, как тебе удалось выжить.

Ну вот и все. Она пропала.

Мысли Арьи рассыпаются бесцветными серыми мотыльками, и она поднимает взгляд.

«Оставишь ли ты меня, если скажу, что я сделала? Нужна ли буду тебе, если расскажу, кем стала?»

Безжалостная тьма смотрит на нее из родных глаз, усмехается, рвется наружу и отвечает: «Он не сможет любить тебя по-прежнему».

Непослушными, негнущимися пальцами Арья возится с застежкой старого Джонова плаща, который он ей одолжил.

Несомненно — он ее выгонит. Пусть и плащ забирает.

Ох и глупая она была, когда рвалась сюда сквозь холод и метель, — наверное, это часть прежней Арьи, мертвой девочки, ожила ненадолго. Ожила — и снова прахом рассыпалась.

Она расстегивает плащ, отбрасывает в сторону.

— Что ты хочешь знать?

— Все.

— Сперва я убила мальчишку с конюшни. Проткнула его Иглой, острым концом, как ты учил... — говорит Арья бесцветно.

Тьма противной липкой пленкой отделяется от языка, заполняет комнату.

Джон эту тьму тоже чувствует — вон как побледнел.

* * *

— Не трогай меня, — жалко, по-птичьи, вскрикивает Арья. — Не теперь, когда знаешь, какая я...

Джон отшатывается, слушая лихорадочный шепот.

— Я уйду, уйду, сбегу насовсем, ты не волнуйся...

Что-то светлое, знакомое щекочет память посреди жалости и ужаса, которыми он охвачен.

Маленькие руки вокруг шеи, круглые, как плошки, испуганные глаза...

— Девочки не убегают из дома, — говорит он.

Арья давится всхлипом и умолкает. Не помнит?

— Ноги есть, значит, могу убежать.

— Не в этот раз, — качает головой Джон. Холод и горечь растворяются на языке. Помнит. — Я в твой дорожный мешок не влезу, да его у тебя и нет.

— Но... — Арья вскидывается, замирает, дрожа, как натянутая тетива. — Неужели тебе все равно?

Вовсе нет — Джон не верит. Не верит до конца, не понимает, как маленькая девочка могла столько выдержать.

Как могла остаться прежней — а она осталась его Арьей, что бы там ни говорила.

— Ты не могла по-другому, — просто говорит он, и ее глаза проясняются, как умытое дождем небо. — Я знаю это.

А затем она обнимает его и осыпает лицо поцелуями — прежняя Арья, уже не мертвая, а воскресшая девочка, воскресшая, как и сам Джон.

...И в ее колотящемся сердце звенит цветной, оглушительно теплый осколок лета.

Если сбежать — то только вместе.