Full House (джен)

Когда Гарри идет по коридорам Министерства, никто не оборачивается ему вслед, никто не окликает его и не интересуется, как у него дела. Потому что коридоры пусты, как и в любой другой выходной день. Гарри, словно призрак, парит по этажам. Его не мучает ностальгия, не всплывают в голове воспоминания, и уж точно не возникает никакого желания вернуться. Только не теперь, когда он, наконец, сбросил эти оковы, пусть и не по собственному желанию.

В приемной Министра светло, рыжеволосый секретарь что-то сверяет в огромных таблицах, занимающих едва ли не весь его стол, но, едва завидев Гарри, он по привычке вытягивается по стойке «смирно», а потом почти что бежит в кабинет Министра.

— Пусть входит, — доносится из приоткрытой двери голос Кингсли, а следом шорох каких-то бумаг, но, когда Гарри входит, определить, чем до этого занимался Министр, невозможно. — Рад тебя видеть.

— А я бы предпочел сегодня не встречаться, — голос Гарри холоден, а в глазах горят хорошо знакомые огоньки. — Но не удержался и решил задать тебе один вопрос.

— Я тебя слушаю, садись, — делает гостеприимный жест рукой Кингсли.

— Спасибо, я постою, — отрицательно качает головой Гарри и остается стоять так, что в любой момент в два шага сможет преодолеть расстояние до двери. Есть такие уроки, которые он не забудет никогда. — Кто и каким ядом отравил Фоули?

Ответ на этот вопрос знает каждый житель Великобритании, читающий «Ежедневный пророк», но Гарри осознанно формулирует его именно так.

— О чем ты, Гарри? Его супруга во всем созналась.

— Не надо изображать идиота, Кингсли, тебе не идет. Ты прекрасно знаешь, что того количества яда, что принял Фоули вместе с кофе, не хватило бы даже, чтобы убить кошку. Однако его еле спасли.

И это действительно так. Из всего того, что он собирается сказать, это едва ли не единственный факт, который он может доказать. Однако отнюдь не единственный, который он знает наверняка, пусть у него и не хватает доказательств.

— Ты слишком заработался, Гарри, отдохни, пока у тебя есть время, развлекись, — покровительственным тоном предлагает Министр.

О нет, Гарри уже развлекся достаточно, с тех пор, как прочитал в газете абсолютную ересь, выданную за результаты расследования. И для него стало делом принципа узнать правду. Правду, из-за которой пострадал в том числе и он, а еще — многие другие.

Добиться встречи с Фоули было непросто. Что неудивительно, их отношения не заладились еще во время кампании, и никто не видел поводов их налаживать, пока Фоули не оказался в той же ситуации, что и Гарри, то есть в списке «желающих» покинуть стены родного Министерства. А, как известно, обиженный человек может многое рассказать. Нет, идиотом Роберт Фоули не был и прекрасно понимал, что не дражайшая супруга едва не отправила его на тот свет, хотя ее вины и не отрицал.

— Зато, я смотрю, ты хорошо развлекся, наблюдая за нашими попытками выиграть выборы. Есть среди кандидатов хоть кто-то, кто тебе не подчинялся, Кингсли?

Гарри хочется прикрыть на секунду глаза, но нельзя. Первое правило блефа — не отводить взгляд. А он сейчас ступает именно на эту зыбкую почву. Дальше идут рассуждения, логичные, иногда подтвержденные словами других людей, но абсолютно недоказуемые. Впрочем, ответ на свой вопрос Гарри знает наверняка и задает его только ради того, чтобы посмотреть, как поведет себя Кингсли.

— У тебя слишком богатая фантазия, Гарри, — все так же продолжает улыбаться Кингсли.

Гарри не спорит, он уже понял, что зря пришел, да и сказал он уже достаточно, чтобы Кингсли мог сделать выводы об его осведомленности.

— У тебя остались еще вопросы?

«Да!» — хочется закричать Гарри во всю силу своих легких, одно из которых временами не дает ему спать по ночам. Зачем по твоему приказу отравили Фоули? Зачем ты организовал травлю в прессе? Зачем день за днем сталкивал кандидатов, каждый из которых устроил бы тебя на посту Министра? Зачем было вынуждать баллотироваться Гермиону, если она тебе не нужна?

Но Гарри молчит, он пришел сюда не за ответами — просто потому, что догадывался: он их не получит. Он пришел просто посмотреть в лицо Кингсли в надежде понять, что скрыто за всегдашней маской. И, кажется, он подобрался слишком близко к разгадке.

— Господин Министр, есть результаты, — заглядывает в кабинет веснушчатый секретарь.

— Спасибо, Том, — добродушно кивает ему Кингсли и, словно не замечая застывшего посреди кабинета Гарри, идет к двери. Лишь выходя, он оборачивается и своим внимательным, будто заглядывающим в душу взглядом смотрит прямо в глаза.

— Слышал, что ты устроился преподавателем на курсы авроров. Что ж, это хорошее решение, одобряю. — После этого Кингсли выходит, и Гарри остается в одиночестве.

Он несколько минут пытается понять, что он только что услышал — просто пожелание или угрозу — и, так и не придя ни к какому определенному выводу, начинает постепенно обходить кабинет. Его внимание привлекает мусорное ведро, в котором лежат бумаги. Даже не пытаясь сопротивляться любопытству, он достает их и быстро просматривает: своя краткая характеристика, личные дела Свона и Фоули...

Ну что ж, надо радоваться, что они все пока еще живы, несмотря на то, что их выкинули из игры.

Часы на стене бьют шесть, Гарри на секунду замирает, а потом, поняв, что результаты уже объявлены, возвращает все на свои места и быстро поднимается в Атриум.

* * *

Гермиона мирится с Роном за несколько дней до голосования. Она просто идет встречать детей на Кингс-Кросс, а потом они все вместе возвращаются домой. Несмотря на прожитые вместе годы, они с мужем чувствуют неловкость. Почему так легко поссориться, но так тяжело наладить отношения снова? Почему за полгода они стали едва ли не чужими людьми, несмотря на все прожитые вместе годы?

Гермионе тяжело снова привыкать к семейному укладу жизни, временами ей хочется сбежать в пустую квартиру, где пахнет чаем с бергамотом и где ветер колышет тонкие тюлевые занавески на окнах. Но она остается — сначала ради детей, а потом и ради себя. Ради того, чтобы не быть одинокой. Какая, в конце концов, разница, что Рон стал водить еще хуже, чем зимой, и все так же разбрасывает свои вещи где попало? Это не делает его чужим для нее человеком, это не перестает делать их семьей, которую они оба хотят сохранить.

Поэтому на следующий день, вместо того, чтобы работать, как это обычно бывало вне зависимости от дней недели, она аппарирует, чтобы собрать свои вещи. Если она что-то и узнала благодаря этим выборам, так это то, что она не может отказаться от семьи и от друзей. Кресло Министра не стоит таких жертв.

Ночь перед голосованием она не спит — просто не может заснуть сама, а последний флакон с зельем случайно разбивает, пытаясь вытащить плотно сидящую пробку. Гермиона никогда не верила в предсказания и предчувствия, она всегда считала себя слишком рациональной для этого. Но почему-то ей кажется, что она знает исход выборов, и он будет отнюдь не в ее пользу.

Они отправляются в Министерство за полчаса до того, как объявят результаты. Просто не видят причины торопиться и предпочитают провести это время дома с детьми, а не в Атруиме среди других министерских шишек и журналистов. И прежде, чем ступить в камин, Гермиона на миг замирает... буквально на какую-то долю секунды. А что, если не пойти? Ведь все равно все будут чествовать победителя.

Она с трудом отбивается от прессы. И всю дорогу к выделенному им кабинету изо всех сил цепляется за руку мужа. Как же ей не хватало его на этих бесконечно долгих выступлениях и дебатах! Не хватало сильного плеча, на которое можно опереться, и широкой спины, за которой можно спрятаться. Не хватало поддержки и понимания. Она впервые в полной мере понимает, чего чуть не лишилась.

По привычке она пробегает взглядом по толпе в надежде найти Гарри, но его там нет, как нет и Джинни, которая предупредила, что точно не придет. Гермиона ничего не поняла из ее отговорок, но считает, что так даже лучше, и увидеться они смогут в любой другой день. Хорошо, что теперь у нее будет больше свободного времени.

Объявления результатов Гермиона ждет как освобождения, лишь где-то глубоко в душе играет уязвленная гордость, обида в первую очередь на саму себя за допущенные ошибки, за промахи, за свое идиотское поведение.

Когда Кингсли появляется в комнате, Гермиону раздирает странное чувство — ей кажется, что объяви он сейчас о ее победе — она откажется от должности и будет абсолютно счастлива. А еще войдет в историю, как первый Министр, избранный на пост, но отказавшийся от него. О, ей будет не обидно, она сама не знает, за что боролась и ради чего все это затеяла...

— Новый Министр магии Великобритании — Лукреция Шафик.

Аплодисменты звучат как стук молотка в суде, а слова Кингсли — приговор.

Рядом Рон пытается говорить что-то подбадривающее, но Гермиона не слушает его, она слушает себя. Странная штука — человеческое сознание. Она знала, что проиграет, но глубоко в душе верила в победу, и сейчас внутри словно образуется пустота...

Она видит, как в зал вбегает запыхавшийся Гарри, она хочет спросить у него, где он был, но он перебивает, не дав ей сказать и слова. Просто крепко обнимает, как тогда — двадцать один год назад в старой палатке в Динском лесу. И в этих объятиях есть только дружба и ни капли другого подтекста.

— Я проиграла, — тихо шепчет на ухо Гарри Гермиона. — Я проиграла…

— Мы все проиграли, — отвечает ей так же тихо Гарри. — Но не сейчас, а еще в январе, когда приняли предложение Кингсли.

Она недоуменно смотрит на него. Ей хочется задать ему тысячу вопросов, но сейчас не время и не место.

— Я все расскажу, — Гарри заверяет ее и подошедшего Рона. — Мне понадобится ваша помощь.

— Не проблема, — Рон притягивает в объятия супругу. — Поможем.

Ее зовут принять участие в пресс-конференции, и она не может отказаться. Просто потому, что должна довести дело до конца, хотя ее мысли и витают где-то далеко, так, что она не всегда с первого раза реагирует на вопросы. Ей не хочется вспоминать, ей не хочется анализировать, ей так хочется быть подальше отсюда, чтобы это все казалось страшной сказкой...

Она думает о том, что они не политики — они короли и дамы из карточной колоды, и это вовсе не политическая гонка, а чей-то сумасшедший пасьянс или партия в покер. И им всем так хорошо и легко, потому что они не принимают решения, от которых потом зависят судьбы других людей. Можно быть собой, быть слабой и просто жить, наслаждаясь мгновениями.

Гаснут вспышки колдокамер, новый Министр отправляется обживать кабинет, а Гермиона встает и идет к выходу. Она не знает, где Рон и Гарри, ей не хочется ждать их. Она просто идет и улыбается, так широко и так радостно, что ни у кого не может возникнуть и мысли, что это улыбка фальшивая. Ничего, это была не последняя партия, и теперь Гермиона куда лучше умеет блефовать.