Пёс (джен)

Интересно, что бы сказал мсье Лафар, если увидел бы своего любимца сейчас? Дэвид буквально видел строгое лицо гувернера, как тот подслеповато щурит глаза, как становится глубже морщина между его тонких, словно выщипанных бровей и как его щеки покрывает румянец. Мсье Лафар краснел всякий раз, когда повышал голос. Говорил, что Дэвид и Стефан сведут его в могилу своим поведением.

О, мсье Лафара, всегда тщательно следившим за своим внешним видом и требующим того же от Дэвида и, тем паче, наследника Стефана, обязательно хватил бы инфаркт. Или, как было принято в высшем свете, "сделалось бы дурно". Насколько Дэвид помнил, тогда приступы дурноты были приняты и среди мужчин, если они не состояли на военной службе, военные всегда должны быть примером мужества и выдержки. А вот все остальные, для них считалось, что все это лишь показывает их способность чувствовать и сопереживать.

Ерунда полнейшая, стоит сказать. А поводы для "дурноты" были просто смехотворны, нынешний Дэвид их даже не заметил бы.

Дэвид воткнул лопату в землю и тяжело сел на край ямы. Он всегда ненавидел копать, особенно копать так долго и так глубоко. Недавно прошедший дождь, сделавший землю еще тяжелее, чем она была, не добавлял настроения. Дэвид поднял голову, усмехнулся и невесело произнес:

— А я тебе не сильно нравлюсь, милая. Иначе ты не пряталась бы так глубоко и среди стольких безликих, не так ли?

Выбитое имя на могильном камне осталось безмолвным. Они всегда молчали, чему Дэвид не мог не радоваться. Когда мертвый начинал болтать, особенно, если ты его об этом не спрашивал, это всегда заканчивалось плохо.

Дэвид поднялся на ноги, потянулся (в спине что-то угрожающе хрустнуло, проклятые лопаты и проклятые традиции закапывать тело на полтора — два метра в глубину) и взялся за лопату. Перчатки надевать было нельзя, нарушался сложный обмен между его, Дэвида, магией и землей, которая всегда плохо его слушалась, поэтому ладони уже слегка саднили, натертые черенком лопаты. Дэвид устало пнул край могилы и поднял голову.

Он не умел определять время по луне или солнцу и не был уверен, что когда-нибудь научится. Учитель как-то давно, еще в самом начале, пытался объяснить ему основные принципы, но очень скоро махнул рукой. Дэвид оказался просто безнадежен.

— Аристократы, — презрительно бросил тогда учитель. — Вы слишком изнежены и ни на что не годны.

Дэвид как раз плакал в тот день над в кровь стертыми ладонями и ничего не ответил. Учитель был прав, прав во всем и всегда. Дэвиду было двенадцать лет, и он совершенно ничего не умел. Знание двух языков, основ математики и географии были нужны в том другом мире, из которого он добровольно сбежал, уцепившись за первую же возможность, а здесь больше всего остального ценилось именно умение быстро копать и не менее быстро бегать.

Некромантов никто никогда не любил, и всегда находился тот, кто решал, что им пора воссоединиться с Ней. Дэвид же считал, что сам в состоянии выбрать, когда ему идти на встречу с Госпожой.

Желательно, лет через шестьдесят как минимум.

На шею капнуло что-то холодное. Дэвид поднял голову, мрачно наблюдая, как на луну наползает темная туча. Если пойдет дождь, то можно бросать лопату прямо сейчас. Дождь — это вода, вкупе с таким количеством земли, они просто запрут в себе упырицу.

А что это была именно упырица, Дэвид не сомневался ни секунду. Их жертв было не спутать ни с кем. Эти синюшные тела, рваные раны на шеях, начинавшие гнить уже через пару часов после нападения. Такое даже один раз увидишь — не забудешь.

Дэвид видел подобное ни раз и ни два. Ему было четырнадцать, когда учитель впервые показал ему упырицу и объяснил, как ее убить. Копать тогда тоже пришлось очень долго. И тогда же Дэвид спросил, почему нельзя магией вскрыть могилу и достать гроб?

Учитель, посмеиваясь, предложил попробовать, а Дэвид, тогда еще совсем глупый, действительно попробовал. Впечатлений хватило на всю жизнь.

Свою магию он тогда плохо контролировал, не умел трать ее экономно, вот и потратил в тот момент ее всю, до последней капли.

Снялось всего около метра земли, а Дэвид еще несколько дней мучился от головных болей и не мог стоять без дрожи в коленях.

Но тогда это можно было себе позволить, тогда его страховал учитель, хотел он этого или нет. Сейчас Дэвид был один и никто не придет ему на помощь.

Дэвид провел рукой по шее, стирая холодную каплю. Он уже основательно продрог, рубашка и тонкая куртка не спасала от ветра. Стояло начало осени, даже так далеко на юге, около моря это чувствовалось. По ночам траву покрывал толстый слой инея, а на лужах образовался хрупкий лед. Дэвид любил это время года, но, черт возьми, как же было холодно.

Кажется, дождь откладывается. Дэвид воткнул лопату в землю, чуть напрягся и выбросил из могилы очередной липкий и тяжелый ком земли. По его расчетам, копать ему еще никак не меньше часа. Если не отвлекаться на отдых, размышления и прочую ерунду, то он уложится в сорок — пятьдесят минут.

Когда заняты руки, свободна голова. Дэвид часто использовал такие моменты, чтобы обдумать, что же именно происходит в его жизни.

Пять лет, как он ушел от учителя. Тот на это лишь пожал плечами и не пожелал даже хорошего пути или чего-то в этом роде. Даже не махнул рукой, всем своим видом напоминая прописную истину, с которой Дэвид никак не мог смириться. Маги в целом и некроманты в частности не должны были привязываться ни к кому. Ни к родным, которых покидали, ни к друзьям, которых у них уже не могло быть.

Некроманты всегда были серые. Они не принадлежали ни одной стороне, слишком причудлив был их дар и слишком сильно он на них влиял.

Иногда Дэвид завидовал обычным магам. Те были в разы слабее, не могли долго колдовать и долго восстанавливались, но зато не ходили по той зыбкой грани. Дэвид всегда представлял, что это тонкая нитка, натянутая до предела так сильно, что вибрировала от каждого движения. И по этой нити Дэвид должен идти всю жизнь. По одну сторону была бездна и смерть, смерть самая обыкновенная, из которой нет возврата. Но другая сторона... другая сторона была в разы интереснее и страшнее. По ту сторону некроманта ждала Она.

Дэвид не видел других некромантов, кроме учителя. А учитель сорвался с той нити, натянутой над бездной еще много лет назад. Или сознательно перешел эту грань, однажды приняв решение.

Его холодные и ничего не выражающие глаза иногда снились Дэвиду. Были ли это кошмары или что-то еще, он не знал. Кошмары должны вселять страх, а обычные сны должны просто забываться. С этими все было не так. Они ничего не трогали там, внутри, но, просыпаясь, он каждый раз не мог уснуть до самого рассвета.

Он не мог вспомнить, чтобы учитель хоть раз улыбнулся или выразил хоть какие-либо чувства, кроме раздражения. Раздражал его обычно сам Дэвид и его непонимание, на взгляд учителя, самых простейших вещей.

Дэвид даже не знал, как на самом деле зовут учителя, не был уверен даже в его прозвище. Был ли он Вульфом или Голденом, Дэвид не раз слышал, как его называли обоими этими именами. Даже на том ритуале, обязательным для каждого новичка, имя учителя так и не было произнесено.

Он был и оставался той еще загадкой. Загадкой, которую Дэвиду было не суждено разгадать. А Дэвид любил только те загадки, которые имели ответ. Иначе не было никакого смысла.

Лопата стукнула по крышке гроба. Дэвид, на мгновение замерев, медленно выпрямился и вытер пот со лба. Кажется, он ошибся, и упырицу похоронили недостаточно глубоко. Тогда понятно, почему она вылезает так часто и такой сильной.

Земля всегда их сдерживала, через нее плохо выбираться на поверхность. Дэвид не знал и не хотел узнавать, какого это, но мог представить.

Практически любая стихия сдерживала его магию. В дождь было сложнее концентрироваться, ветер часто нарушал целостность пентаграмм, огонь, напротив, очищал. Дэвиду как-то довелось выжечь большой участок земли. Ритуал прошел неправильно, Дэвиду пришлось приложить множество усилий, чтобы не дать магии вырваться за пределы очерченного круга. Он буквально видел, как та бьется внутри, пытаясь пересечь невидимую черту, но каждый раз отступала.

Огонь был каким-то неправильным. Он трещал, словно горела не старая трава, а сухой хворост. Много сухого хвороста. Но огонь выжег все, не оставив ни малейшего следа неудавшегося ритуала.

Земля действовала примерно так же, только не выжигала, а словно душила магию, не давая ей вырваться. Дэвид как-то свалился в большую яму, а сверху его засыпало песком. Те пару минут, что он провел в этой яме, показались ему самым настоящим адом.

Поэтому он даже в чем-то сочувствовал упырям и прочим. Быть погребенным под землей и вынужденным раз за разом возвращаться туда — вот самый настоящий ужас.

Совсем другое дело — старые склепы, которые так любит местная аристократия. Огромные, помпезные, с множеством фресок и барельефов, они были почти идеальным местом для подъема даже умертвий, не говоря уже о банальных упырях, который поднимались сами по себе то там, то здесь.

Это была неизбежность, остатки магии, любой магии. Не всегда вставали именно упыри, чаще всего это было что-то мелкое, не такое сильное, обычно они не могли даже перевернуться с бока на бок, не то чтобы вылезти из могилы.

Дэвид как-то спросил, почему остаточная магия непременно становится темной. Учитель ничего не ответил, лишь вручил ему толстую книгу, написанную лет сто назад. Бесполезная сейчас, она устарела почти полностью, если не считать совсем прописных истин, известных всем.

Точнее, практически всем. Дэвиду тогда не было и пятнадцати, он еще не получил свое имя, он мало знал и еще меньше понимал. Учитель был к нему равнодушен и почти ничему по-настоящему не учил, оставил подбирать крохи и ловить каждое произнесенное учителем слово, в надежде получить хоть какую-то информацию. Он ожидал совсем другого, когда уходил из дома. Не думал, что его оставят при себе в качестве пажа. Даже не пажа, а мелкого служки, не имеющего права слова и которого уж точно не стоило ничего объяснять.

Эту книгу Дэвид прочел от корки до корки за каких-то три дня. Он бы и наизусть ее заучил, но учитель отобрал ее раньше. По его мнению, учится нужно было не на теории, а на практике. А что эта практика неизменно заканчивалась для Дэвида травмами, то это уже детали, не стоящие внимания.

Учитель вообще считал, что внимания заслуживала только смерть, и чем старше становился Дэвид, тем больше был с ним согласен.

Пока ты еще не мертв, можно все исправить. После смерти, в принципе тоже, Дэвид мог это подтвердить как некромант, но тогда результаты будут несколько другими.

Дэвид в последний раз взмахнул лопатой, выбрасывая еще один ком земли, и потянулся за котомкой.

Гроб был новый, практически целым. Если верить дате на камне, девушка, Сара Хейлин, умерла чуть больше года назад. От горя, как говорили местные жители. Жених погиб на охоте, вскоре и родители представились, не выдержала, бедняжка.

Дэвид скорее поверит, что девушку убили. Случайно или намеренно, не суть важно. Упыри никогда не восстают из обычной смерти. Об этом не писали в той книге или в какой-либо еще, но другого Дэвид еще ни разу не встречал.

Но не отказался бы пообщаться с теми, кто сталкивался с чем-то подобным. Жаль только, что ни охотники, чтоб им пусто было, ни другие некроманты не спешили откровенничать.

Приходилось обходиться своими силами и учится на своих ошибках.

Первой и самой главной ошибкой любого начинающих было открыть крышку гроба до того, как все будет готово если не для упокоения, то хотя бы для хорошего удара чем-нибудь тяжелым.

Дэвид вновь почесал шею, уже здорово натертую шнурком. Кое-что он всегда носил с собой. В маленьком кожаном мешочке была пара амулетов, одноразовых, но действительно сильных, рябиновый пепел, смешанный с полынью, который отпугнет на несколько секунд перевертышей и упырей, и пара гвоздей: один из серебра, другой из железа. Последний обжигал и самого Дэвида, но вернее этого средства от умертвия не было.

А заодно оно напоминало: чем больше Дэвид колдует, тем ближе он к нежити. Просто он сильнее и лучше прячется среди людей. Иначе ему здесь не выжить.

Дэвид раздраженно потер щеку, оставляя на ней грязный след. Длинный шрам на скуле всегда начинал чесаться, когда что-то должно было пойти не так. Дэвид не был суеверен, но кое в какие приметы он безоговорочно верил. Эта была одной из них.

Поэтому он повесил так и не открытую котомку на плечо и медленно, стараясь производить как можно меньше шума, выбрался из могилы. Ее края осыпались под руками, приходилось цепляться за высокую траву, что росла вокруг, но Дэвид все равно едва не сорвался.

Почему-то сама мысль, что ему снова придется встать ногами на гроб, вселяла нечто похожее на ужас. Шрам буквально зудел, но Дэвид лишь удобнее перехватил лопату и позволил котомке упасть на землю рядом с его ногами. В крайнем случае он всегда может ее пнуть в сторону упыря. Задержка противника даже на несколько секунд всегда играла на руку. Право же, никто, вылезая из могилы, не ожидает, что в него сразу же бросят что-то тяжелое, не размениваясь на испуганные вопли.

А еще Дэвид был левшой. Нет, многие вещи он делал правой рукой, научился со временем, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, но нож, свой любимый длинный нож, он всегда держал в левой. Для многих разумных противников это оказывалось сюрпризом. А неразумные никогда не думали и уж точно не анализировали, с какой стороны лучше подходить к жертве.

Дэвид медленно достал нож, опустил руку и медленно выдохнул, стараясь успокоиться. Паника не должна была взять верх, сейчас ему нужно мыслить здраво. Сердце билось словно сумасшедшее. Дэвид облизнул пересохшие губы. Он уже не в первый раз стоял вот так, ожидая нападения, но каждый раз как первый.

Первый стук был еле слышен, Дэвиду даже показалось, что ему послышалось. Но потом стук повторился. Ему вторил другой звук, еще более ужасный. Скрежет, словно кто-то провел ногтями по дереву.

Хотя, почему словно? Дэвид усмехнулся и воткнул лопату в землю. Она ему уже точно не понадобится. То, что сейчас лежит в гробу, выберется оттуда и без его помощи.

Упырица снова постучала. Осторожно так, словно не решаясь. Ровно три раза. Два подряд и еще раз через почти неуловимую паузу. А потом снова. И снова. И тот звук, тот скрежет, от которого по спине пробегал отвратительный липкий холодок.

А потом раздалось то, чего Дэвид ждал с самого начала.

Тот звук, с которым отодвигалась крышка начавшего гнить гроба, было ни с чем не спутать. Дэвид поудобнее перехватил нож и напрягся. Сейчас начнется.

Несостоявшихся невест было принято хоронить в свадебных платьях. Или в том, что их заменяло. В Гелле невесты наряжались не в белые одежды, как в большинстве стран. Здесь у них было длинное светло-зеленое платье. Ткань, что использовалась для его пошива, была очень дорогой, и поэтому большей частью именно длиной платья, а не украшениями показывали достаток семьи, из которой была девушка.

Семья Сары, судя по всему, была богата.

Упырица стояла во весь рост в могиле. Девушка была достаточно высокой, Дэвид мог видеть часть лифа, расшитого мелкими, все еще поблескивающими камешками, что были так любимы местными модницами.

Луна, словно ждала этого, вышла из-за тучи, осветив могилу своим неверным светом. Упырица была бледна, что только подчеркивало цвет платья, но больше ничто не напоминало, что девушка мертва уже почти год.

Перед Дэвидом стояла бесконечно уставшая, словно изможденная долгой болезнью, но живая девушка. Видимо, упырица успела хорошенько поужинать вчерашней ночью, даже на бледных скулах проступил румянец, больше похожий на лихорадочный.

Учитель говорил, что любую нежить надо уважать, что в плане магии они намного совершеннее любого человека. Дэвиду было больше интересно, как магия так тесно связана с их мертвым, в большинстве своем, организмом, а насчет совершенства он бы еще поспорил.

Упырица смотрела на него. Живой человек давно бы на ее месте пошевелился или хотя бы моргнул, но только не она. Мертвой плоти все это ни к чему. Дэвид смотрел на нее в ответ, чувствуя, как дрожат руки толи от предвкушения, толи от страха. Ему как раз и хотелось моргнуть или хотя бы на мгновение отвести взгляд, но нельзя. Они всегда бросаются именно в этот момент, когда охотник допускает слабость.

Дэвид осторожно шагнул в сторону. Упырица медленно повернула голову, стараясь не выпускать его из поля зрения. Дэвид не был уверен, что ему удалось бы зайти к ней со спины или застать врасплох, чтобы она перестала его видеть хотя бы на несколько секунд, но этого ему было и не нужно. Ему нужно было как раз обратное.

Она не была голодна, иначе давным-давно бы бросилась на него. Упыри, по своей сути, были слишком просты, чтобы иметь способность мыслить. В той книге, которую Дэвид получил в свои руки на столь короткий срок, отдельно оговаривалось, что если упырь сыт, то можно было просто пройти мимо него, он на тебя не бросится. Ему чужды такие понятия, как скрытность или запас на случай голода. Если упыря не дразнить, то...

Вот только Дэвид собирался его именно дразнить.

Справа от могилы, в трех шагах от нее были заранее припасены несколько слабо завязанных мешочков. Упырица чуть дернулась. Почуяла. Но слишком глупа, чтобы постараться убежать. Дэвид поднял один из мешочков. Небольшой, туда с трудом влезло две горсти растолченных почти в пыль сухих веток. Стоило больших трудов их достать.

— Знаешь, что это? — Дэвид невысоко подкинул мешочек. Упырица не дернулась. — Вряд ли, иначе ты уже не стояла бы здесь. Вы ведь после этого уже не поднимаетесь?

Дэвид часто говорил с нежитью. Это его почему-то успокаивало. Может, отсутствие реакции и каких-то осмысленных действий с их стороны, а может ему просто нужно было выговориться. Не важно где и с кем, важнее иллюзия собеседника. Так или иначе, свидетелей этой его маленькой слабости все равно не было.

Он еще раз взглянул на мешочек, одним движением сорвал шнурок и бросил в упырицу.

Та увернулась в последнюю секунду, но Дэвид и не надеялся попасть. Ему было остаточно, чтобы на упырицу попало хоть немного той древесной пыли.

Три, два...

Она закричала так, что уши на мгновение заложило. Дэвид невольно шарахнулся в сторону, едва не запнувшись о соседнюю могилу. Упырица же визжала, крутясь на месте и пытаясь стряхнуть пыль с голых рук. Изорванные рукава не были надежной защитой от заговоренных еловых веток.

Дэвиду было всегда интересно, почему еловых? Что было в этом дереве такого особенного, или почему оборотни так бояться рябинового пепла, но равнодушны к рябине в ее цельном виде?

Крик упырицы оборвался неожиданно. На несколько мгновений повисла звенящая тишина, а потом они тихо зашипела. Рассердилась, прекрасно. Дэвиду было плохо видно, но он был абсолютно уверен, что та подобрала длинную тяжелую юбку, прежде чем прыгнуть вверх.

Жаль, не получилось.

— Скажи, милая, — Дэвид поднял еще один мешочек подошел к ее могиле. — Ты просто такая юная или такая глупая?

Упырица, понятно дело, не ответила. Она сидела на гробу и тихо выла на одной ноте, баюкая обожженные едва ли не до костей руки. Дэвид присел на корточки. Ему было почти жаль ее.

— Вот почему ты не восстала обычным таким зомби, а? Или же не успела никого убить. Ты не поверишь, насколько все было бы проще.

Она снова бросилась на Дэвида. В одно мгновение вскочила на ноги и прыгнула, стремясь добраться когтями до его шеи или лица. Но Дэвид даже не дрогнул, а упырица вновь наткнулась на всю ту же невидимую стену, что не давала ей вылезти.

— Глупая, — Дэвид пожал плечами. — Нужно быть совсем дураком, чтобы раскапывать нежить, не очертив круг вокруг ее могилы.

Конечно, пришлось повозиться, выкапывая узкую неглубокую канавку вокруг могилы, а потом следить, чтобы земля не перекрыла еловую хвою, но результат того определенно стоил.

Упырица уже почти обезумела от боли, Дэвид это видел. Поэтому развязал второй мешочек и бросил в могилу, на этот раз прицелившись.

И попал, в последний момент успев прошептать под нос заклинание.

Пусть огонь и был самым верным средством для уничтожения любой магии (а нежить, как ни посмотри, была ее прямым порождением), Дэвид его категорически не любил. Поэтому он сразу отступил назад, позволяя огню сделать свое дело. Упырица, как он надеялся, умерла еще несколькими мгновениями раньше, слишком опасна была для них еловая хвоя, особенно в такой концентрации. Дэвид не любил причинять ненужную боль. Как и не любил колдовать.

С каждым магическим словом, что он произносил, Дэвид все четче и четче видел вдалеке Ее фигуру, закутанную в белый саван.

Огонь прогорел довольно быстро, но с кладбища Дэвид ушел только с рассветом. Не потому что опасался, что упырица восстанет вновь. Просто у него было еще одно незаконченное дело, о котором местным жителям лучше не знать.

Все же один похоронный обычай Геллы он очень и очень любил.

* * *

Генрик подливал ему чай, подвигал поближе свежеиспеченные пироги и что-то говорил. Явно пытался задобрить или, если уж не получится, то хотя бы заболтать.

Правда, Дэвиду сейчас больше всего хотелось спать, а не слушать россказни о неурожае и уж точно не пить то, что чай напоминало столь отдалено. Тем более, что намеки деревенского старосты он прекрасно понимал.

Странные существа, эти люди. Когда опасность близко, они готовы пообещать все, что угодно и даже чуточку больше, но стоило опасность хоть чуть-чуть отступить...

Почему-то они совсем не думали, что могут получить еще большие неприятности.

Если честно, то Дэвиду было в какой-то степени все равно, расплатятся с ним или же нет, в деньгах он на данный момент совершенно не нуждался. В котомке, аккуратно задвинутой под скамью, лежал золотой браслет и несколько обгоревших костей, некогда принадлежавших Саре Хейлин. Последние, кстати, стоили в разы больше, чем браслет, если продать их нужному человеку.

Поэтому Дэвиду было все равно, отбрехается староста деревни, напирая на то, что голову упырицы Дэвид так и не принес, или же заплатит, как договаривались. О том, что он некромант, Дэвид предпочел умолчать. Ему только на руку, что многие принимают его за обыкновенного охотника, а переубеждать или поправлять кого-то Дэвид не собирался. Если люди предпочитали закрывать глаза на совершенно очевидные факты и делать вид, что в Дэвиде их ничего не смущало, то кто он такой, чтобы их переубеждать?

Поэтому он просто сидел в доме старосты, демонстративно вытянув ноги и смотря в окно. Человеческое жилье мало чем отличалось друг от друга. Разве что у кого-то было больше вещей, но в целом...

Дэвид уже давно не видел разницы, где ночевать: в доме зажиточного, как староста Генрик, или в лачуге последнего бедняка. А какого спать на шелковых простынях и звать служку, если среди ночи захотел пить — он забыл уже через каких-то полгода, как сбежал из дома.

Лейла всегда говорила, что он странный. Но в чем именно странный, она не объясняла. Лишь ворчала что-то про ненормальных некромантов и спешила сменить тему. И от подарков никогда не отказывалась, хотя прекрасно знала, где именно Дэвид берет столь красивые и дорогие, с точки зрения людей, украшения. Для него это были просто красивые стекляшки. Камни в них редко были столь хороши, чтобы использовать их для чего-то путного, а носить их ради красоты...

Это было то, чего Дэвид не понимал и вряд ли когда поймет.

Как не понимал и то, почему нельзя сразу заплатить, сколько было оговорено, а не ходить вокруг да около, пытаясь сбить цену. Мол, охотник все равно не сможет вернуть упырицу к жизни, можно и поторговаться.

Дэвид охотником не был, но вновь поднять именно ту упырицу все равно тоже был не способен. Правда, у крестьян еще было целое кладбище. А если постараться и правильно выбрать момент, то можно было обойтись не только одним упырем. Дэвид даже присмотрел несколько весьма интересных могил, с точки зрения их расположения, если провести несколько сложных, но занимательных ритуалов...

Наверное, что-то нехорошее промелькнуло в его глазах, потому что разливающийся соловьем Генрик неожиданно замолчал и достал из кармана серых от времени и грязи штанов два кошеля и положил их перед Дэвидом на стол.

— Прости, господин, — тихо произнес он. — Нет у нас золота. Серебром да медяками собирали.

Дэвид кивнул, взял оба кошеля и положил в котомку. Деревенские были достаточно напуганы сначала упырицей, а потом и им самим, чтобы обманывать. Поэтому тот просто убрал кошели подальше с глаз и вышел, оставив Генрика бессильно сжимать кулаки и смотреть в пол.

Небо затянуло тучами. Дэвид некоторое время стоял на пороге дома, раздумывая, не напроситься ли на ночевку, за определенную плату, разумеется, но недоверчивые взгляды собравшихся у ограды дома крестьян были весьма красноречивы. Такие, конечно, не сожгут его вместе с домом, но отправить сообщение тому же ордену Чистых вполне могли.

Поэтому Дэвид лишь защелкнул брошь под подбородком, поправил котомку на плече и медленно пошел вниз по дороге к Главному Тракту.

Этот Тракт вообще был по-своему уникален, он тянулся через несколько стран, несколько раз разветвляясь, и именно он связывал три столицы самым коротким путем. Деревня, в которой пробудилась упырица, находился всего в часе неспешной ходьбы от Тракта. Хорошее расположение, выгодное, при удачном стечении обстоятельств деревня вполне может стать маленьким, но стабильным городком.

— Господин! Подождите, господин!

Дэвид даже не сразу сообразил, что этот звонкий мальчишеский голос окликает именно его. Поэтому, когда его нагнали и бесцеремонно дернули за плащ, он очень удивился. Хорошо, что не выхватил нож по въевшейся привычке, местные этого ему точно бы не простили.

Мальчику на вид было лет десять, никак не больше. Расцарапанные руки, ссадина на губе и довольная широкая улыбка выдавали в нем главного шалопая в деревне. Они почему-то все такие: растрепанные, расцарапанные, до жути любопытные и достаточно храбрые, чтобы подойти к чужаку и задать тот вопрос, который мучает наверняка всех детей в деревне.

— Вы правда ее убили? Прямо по-настоящему?

— По-настоящему, — кивнул Дэвид. — А почему ты спрашиваешь?

Мальчишка вскинул нос, упер руки в бока и громко произнес:

— Меня зовут Том и я, когда выросту, обязательно стану охотником.

Дэвид усмехнулся и, не удержавшись, взлохматил его волосы.

— А меня зовут Хунт и я не уверен, что тебе стоит становиться охотником. Неблагодарное это дело, скажу я тебе.

И, уже не оборачиваясь, пошел дальше. Том кричал что-то ободряющее ему вслед, а Дэвид чувствовал, как на душе становится все хуже и хуже.

И он понятия не имел, почему. Пожалуй, хватить отвлекаться и дойти, наконец, до Серена.

До него никак не больше трех дней пути.

Дэвид в последний раз обернулся в сторону деревни. Мальчик, Том, все еще стоял у последнего дома и махал ему вслед.

* * *

Очередь перед воротами казалась бесконечной, а у девочки были красивые ярко-синие глаза. Не голубые, а именно ярко-синие, каким бывает летнее небо в особо погожие дни. Девочке было никак не больше пяти лет, она сидела на телеге, поджав ноги, и пела своей кукле какую-то незамысловатую песенку.

Дэвид устало опирался на длинную, почти в свой рост, палку (на самом деле, толстая прямая ветка дерева, с которой он еще пару дней назад срезал все лишнее и использовал вместо посоха), размышлял, не поискать ли ему лошадь, которая бы его не боялась, и краем уха прислушивался песенке, что пела девочка.

Нельзя было сказать, что он любил детей, скорее, дело обстояло совсем наоборот, но эта девочка была прямо живым воплощением мира и покоя. Дэвид редко, но чувствовал ауры других людей, если они были достаточно сильны.

У девочки аура была сильной и такой светлой, что было даже больно. Но удержаться, чтобы украдкой не бросать на нее взгляд, было невозможно. Девочка все так же пела себе под нос, расчесывала волосы кукле и, изредка поднимая голову, щурясь, смотрела на темное осеннее небо. А Дэвида стоял неподалеку, порываясь толи отойти в сторону, толи еще немного постоять рядом с ее светом.

Целительница, это он понял сразу же, как ее увидел. Сильная целительница, если ее дар вовремя заметят, а учитель окажется толковым. Дэвиду несколько раз приходилось видеть детей и взрослых с загубленным даром. Жалкое зрелище.

Магию нельзя запирать внутри, как бы мало ее ни было, она разъедала изнутри, ища выход. Слабый дар не убьет человека, лишь здорово подорвет его здоровье. Жизнь мага в принципе не была длинной, магия, даже развитая и подчиненная воле ее носителя, сильно воздействовала на организм. Каждое заклинание, каждый ритуал словно делали прокол в ауре человека. Другого слова Дэвид не мог подобрать. Аура магов была вся в таких вот "проколах", из которых медленно, капля за каплей, уходила жизненная сила. Сколько будет этих "проколов" и как быстро из мага утечет жизнь, это уже зависело только от него. Кто-то успевал залечивать поврежденную ауру, кто-то не мог сделать ничего. Необученные маги как раз оставались бессильны, тогда как те, кто развивал свой дар, мог продержаться намного дольше. Иногда они доживали даже до пятидесяти.

Но конец всегда был один. Они умирали. Иногда просто умирали и уходили из этого мира навсегда, а иногда восставали как нежить, за которой приходили уже охотники и, за определенную плату от тех, кому эта нечисть досаждает, уничтожали уже окончательно.

Единственным исключением были целители. Их ауры были настолько сильными, что ни одно заклинание, что творили целители, не могло причинить вреда. До сегодняшнего дня, Дэвид никогда не видел целителей и, признаться, думал, что рассказы о их могуществе — просто сказка.

Он не был готов сказать, что является сильным некромантом. Он никогда не проводил могущественных ритуалов и не поднимал и не упокоевал высшую нежить, никогда не подходил близко к Грани и не собирался этого делать, пусть по ту сторону его ждал практически неограниченный запас сил, которые восстановят его давно уже поврежденную ауру, его не страивала цена.

Он все же предпочитал хотя бы отчасти, но остаться человеком.

Так вот, сильным некромантом он себя не считал, ни в коем случае, но кое-что он совершенно точно умел, если дожил до своих лет. Но он совершенно не был уверен, что сладит с этой девочкой через десять лет, если кто-то сейчас возьмётся ее учить.

А девочка все так же продолжала петь.

Дэвид закрыл глаза, позволил себе прислушаться к незатейливой песенке (что-то про котенка, который не хотел умываться) и тихо вздохнул.

Он почти у цели.

Он почти что дома.

Все же было в этом городе что-то... особенное. Что-то такое, что заставляло раз за разом возвращаться и искать его отражение в других городах. Но никогда не находить. Дэвид никогда не мог ответить, что же было в нем такого, что он так запоминался и был таким... особенным. На первый взгляд, он мало отличался от других, десятков таких же. Богатый портовый город, он был основан едва ли больше ста лет назад, начался с небольшой давно оставленной крепости и за какие-то пятьдесят лет стал самым крупным на многие мили вокруг.

Отец привозил сюда Дэвида, когда ему было лет десять. Дэвид мало что запомнил из той поездки, помнил лишь только с какой силой цеплялся за руку мсье Лафара (пусть такое поведение было уже почти неприлично в его возрасте, но тогда Дэвиду это было безразлично) и сколько разных людей было вокруг. Портовые города всегда были такими. Яркими, с огромным количеством людей, непохожим друг на друга. В Серене уже тогда можно было встретить людей с Востока, привозивших самые настоящие чудеса из своих стран, куда чужакам не было места, а так же молчаливых северян, изредка привозящих оружие на продажу, но чаще всего просто присматривающихся к людям и товарам.

Поговаривали, что они не брезговали пиратством. Доказательств ни у кого не было, но слухи всегда на чем-то основывались.

Сейчас мало что изменилось. Разве что Серен стал еще больше и еще шумнее. Дэвид в последний раз был там почти четыре года назад, когда бесцельно бродил в поисках непонятно чего. Именно тогда он ушел от учителя. Это не было спонтанным решением, Дэвид шел к нему несколько месяцев, и за все это время у него не мелькало даже мысли о том, что можно передумать. Но все равно, как бы он не относился к учителю, как бы мысленно, исключительно мысленно, ему еще хотелось жить, он не ругал его, Дэвиду казалось, что он осиротел.

Наверное, именно поэтому Дэвид пришел именно в Серен. Этот город был ближе всех остальных, город, с которым его связывали воспоминания детства. Теплые воспоминания, что важней. Дэвид знал, что мог вернуться в родное поместье. Отец еще тогда, много лет назад, был плох и все чаще и чаще позволял распоряжаться Стефану, вряд ли сейчас что-то изменилось. А Стефан Дэвида всегда любил и, он в этом не сомневался, всегда был готов принять его обратно.

Вот только обратно Дэвид не хотел. Он не хотел ничего менять в своей жизни, ему просто хотелось... хотелось вспомнить что-то хорошее. Город тогда его встретил с распростертыми объятиями. Это было не передать словами, как невозможно передать, что происходит на душе, когда тучи на небе наконец-то расходятся, стихает дождь и появляется солнце.

Именно тогда Дэвид понял, что именно этот город он может назвать своим домом. И именно там он, наконец, понял, чем хочется заниматься и куда ему следует идти дальше. Совсем другое дело, что для того, чтобы окончательно прийти к этому, ему понадобилось еще более трех лет.

В прошлый раз Дэвид пробыл в Серене немногим дольше месяца. Сейчас он намеривался остаться там навсегда. Он еще не знал, с чего начнет свою новую жизнь и чем будет зарабатывать (личина охотника тут явно не подойдет, те не задерживались долго на одном месте не по прихоти, а из-за отсутствия дела и заработка), но он точно никуда отсюда не уедет.

Он устал.

... Девочка неожиданно перестала петь и как-то сжалась, словно ожидала удара. Дэвид, прислушивающийся к ее песенке, тоже невольно вздрогнул и открыл глаза.

Похоже, у ворот возникла какая-то заминка, очередь спустя почти час не сдвинулась ни на метр. Многие уже взволнованно поглядывали на небо. Как только солнце начнет клониться к закату, ворота закроются. Во всяком случае, официально. В реальности плата за проезд возрастет в несколько раз, что для многих означает ночевку за стенами города. Потому что таких денег у многих тоже не было.

У Дэвида вполне хватило бы средств для оплаты прохода и всех пошлин, которые вспомнят стражники, в попытке урвать побольше, но расставаться с монетами, доставшимися непростым и попросту опасным способом, ему совершенно не хотелось.

Поэтому он тоже поднял голову к небу и пропустил момент, когда к девочке подошла женщина.

Судя по ярко-синим глазам, таким же, как у девочки, это была ее мать или старшая сестра, возраст женщины Дэвид, к своему изумлению, определить не смог, да и не к чему ему это было, самое важное он заметил сразу.

Если у девочки была аура просто изумительной красоты, то у женщины она была попросту уродлива. Рванная, словно та была колдуньей, пусть это и невозможно, целители всегда были единственными магами среди близких родственников, вся темная и какая-то мутная. Дэвид едва не шарахнулся от женщины, только палка, на которую он опирался, не дала ему упасть.

— Замолчи уже, чертовка, — громко прошипела женщина, отбирая у девочки куклу. Та не сопротивлялась, лишь сжалась еще сильнее, обняв колени и зажмурившись. — Замолчи-замолчи! Как ты мне надоела.

И, размахнувшись, бросила куклу в сторону, куда-то к канаве, что тянулась вдоль дороги. Девочка, словно видела, что сделала женщина (или она просто догадалась?) тихонько всхлипнула, но не шевельнулась. Женщина несколько секунд смотрела на ее, а потом, отвесив девочке подзатыльник, подобрала юбку и ушла вперед, уже мило улыбаясь ожидающей ее мужчине.

Только тогда девочка заплакала. Неслышно, вздрагивая всем телом, как плачут дети, которые точно знают, что их не пожалеют. Никто и никогда.

Дэвид ненавидел, когда при нем кто-то плачет. Не потому что жалел несчастных, а потому что это отвлекало. Обычно он старался уйти или прилагал все усилия, чтобы ушел рыдающий, и держался в отдалении. Но уж точно никого не жалел.

Но эту девочку... Эту девочку ему было именно жаль. Он не знал ее истории, не знал, чем вызвана злость женщины. Вполне могло статься, что девочка — самое настоящее порождение ада и женщина как раз-таки была права, но...

Но ее все равно было жаль.

— Эй, — тихо позвал Дэвид, пытаясь нащупать в карманах что-нибудь подходящее. — Эй, не надо плакать.

Девочка вздрогнула и подняла голову.

— Плостите, — она не выговаривала "р", а в голосе слышался легкий акцент, которого Дэвид не знал. — Плостите, я больше не буду.

И быстро вытерла слезы. Но не успокоилась, просто испугалась чужого мужчины, Дэвид это видел. Поэтому достал из кармана что-то мелкое. Он и сам не сразу понял, что это.

Где-то с пару недель назад его просили, как охотника, разумеется, разыскать одну вещь, которую похитили болотницы. Точнее, человека, который нес эту вещь, но ею заинтересовались болотницы и утащили несчастного на дно. Дэвид тогда хотел сказать, что все это бред и болотницы вот к чему были совершенно равнодушны, так это к побрякушкам, но что-то его тогда остановило. Может, глаза у мужчины, что рассказывал ему все это, были слишком безумны, а лицо, напротив, слишком спокойно, а может что-то еще.

Так или иначе, Дэвид согласился и даже взял того мужчину с собой, а болотницы оказались и правда ни при чем. Труп, особенно свежий, был для любого некроманта как костер среди ночи. Его невозможно было не заметить.

После недолгого разговора выяснилось, что нес умерший браслет "невозможной красоты" (правда, ничего стоящего он из себя не представлял), а второй мужчина, что и нанял Дэвида, захотел браслет себе и убил несчастного. Правда, не учел, что носить или продать его он не может, вот и придумал историю про болотниц.

В конце концов, браслет достался Дэвиду, как и все деньги убийцы, а сам он предпочел близко познакомиться с болотницами. Увы, фатально для себя.

Угрызений совести или чего-то в этом роде Дэвид не чувствовал. Тот мужчина собирался убить и его самого, так что все предельно честно.

Браслет так и остался у Дэвида. Он и думать про него забыл, а вот он, пригодился. Нелепый он все-таки. Из какого-то темного металла, украшенный не менее непонятным цветочным орнаментом.

Хотя, для девочки, наверное, очень красивый. Вон как та вытянула шею, с интересом разглядывая, что же такое Дэвид держит в руках. Тот улыбнулся ей и поспешно протянул браслет. Глаза девочки блеснули, словно от счастья.

— Держи, — как можно небрежнее бросил он. — И не плачь. Только ей не показывай. Иначе выбросит, как и твою куклу.

И кивнул вперед, на женщину. Девочка понятливо замотала головой и, сжав браслет, благодарно улыбнулась.

— Спасибо, — одними губами произнесла она.

Но Дэвид уже отвернулся. А бесконечная очередь, наконец-то, тронулась с места.

Стражник, что стоял у ворот, был невысок, толстоват (если можно было так назвать его весьма впечатляющее брюхо, на котором даже не застегнулся форменный китель, демонстрируя всем желающим рубаху далеко не первой свежести), ряб и нагл. Пусть последнее было едва ли не обязательным условием для стражи у ворот, но у этого наглость и полная уверенность в своей безнаказанности были особенно ярко выражены. Дэвид молча наблюдал за тем, как рябой откровенно вымогал деньги у высокого, на полголовы выше самого Дэвида, парня. Тот мялся и краснел, но прямо отказаться платать в двойном размере за старую кобылу опасался.

— Не продавать я ее везу, — бормотал он, сжимая поводья. — Клянусь тебе, господин.

— Все вы так говорить, — "господин" обошел кобылу, ткнул ее в тощий бок и цокнул языком. — А потом раз, и видим на рынке. Налетайте, люди добрые, породистый конь, прямиком из княжьих конюшен. Плати давай, тринадцать медяков.

Дэвид видел, как покраснели уши парня, а позади раздался тихий неодобрительный ропот. Входная плата была пять медяков, с товаром — восемь. Рябой явно перегибал палку и прекрасно понимал это. К тому же, ему было достаточно только цыкнуть, чтобы утихли даже шепотки. Закат уже совсем скоро, а попасть в город нужно было всем. Не говоря уже о том, что стража могла и поколотить тех, кто возмущался особенно громко.

Иногда бывала бита и сама стража, но это было скорее исключение, чем правило.

— Тринадцать, — повторил рябой, угрожающе подходя ближе и гадко усмехаясь. — Или оставляй свою животину здесь.

Хотя, это смотрелось скорее смешно, чем действительно страшно. Рябой едва доставал макушкой до плеча парня, но тяжелый меч на его поясе придавал значимости любому ему жесту. Как и его напарник, вот уж в ком было два метра роста и пудовые кулаки. Шрам на пол-лица только дополнял картину. Судя по простой рубахе, а не форменном кителе, на страже города он не состоял, скорее был силовой поддержкой со стороны. Что, впрочем, совсем не мешало ему как следует объяснить кулаками тем, кто не хочет платить столько, сколько с них требовали, в чем именно несчастные не правы.

Поэтому парень, с сожалением потрепав кобылу по гриве, все же доложил в протянутую руку рябого недостающие монеты. Монетки были мелкие, все истертые, Дэвид видел это даже со своего места, как и то, как сначала торжественно усмехнулся, а потом поморщился рябой.

— И где такие гадкие только берете, — еле слышно пробормотал он и уже громче добавил. — Проваливай уже, не задерживай.

И повернулся, чтобы столкнуться взглядом с Дэвидом. Рябой вздрогнул всем телом, явно сам не понимая, от чего, а потом окинул пешего Дэвида презрительным взглядом, что-то крякнул себе под нос и, скрестив руки на груди и вздернув нос, важно заявил:

— Не пущу. Пшел вон отсюда, своих бродяг хватает.

Дэвид устало вздохнул и чуть повел плечами. Единственное, что ему сейчас хотелось, это съесть что-нибудь горячее, поспать и помыться. И именно в такой последовательности. Пререкания с мелкой сошкой около ворот в его планы не входило совершенно.

Поэтому он молча достал из кармана заранее приготовленные медяки и протянул рябому. Он даже не надеялся, что тот просто заткнется, возьмет деньги и отойдет в сторону, но это было своего рода ритуалом, которым не следовало пренебрегать.

Как он и ожидал, рябой лишь скривился.

— Накопил, да? — оскалился он, делая знак своего напарнику. — Все равно не пущу. Грей, объясни бродяге, что ему тут делать нечего. Проходим дальше, что у тебя?

Грей довольно заулыбался, явно засиделся без дела, поднялся с места (а сидел он прямо на земле, опираясь спиной и о каменную кладку) и, закатывая кулаки, подошел к Дэвиду. Тот смерил его равнодушным взглядом.

Эту породу людей он не терпел с детства. Дело было даже не в их тупости, они могли быть совсем не тупыми, а в самом их нежелании думать. Но кое в чем были и плюсы. Защищаться они тоже не умели.

Остальные даже не увидели этого движения, только услышали громкий треск, с которым переломилась палка, на которую Дэвид опирался. Грей лишь покачнулся. Удар пришелся едва ли не по касательной, он все же успел дернуться и больше ободрал кожу руки, о которую и переломилась ветка, чем причинил реальную боль. Но совершенно точно разозлил.

Рябой, знающий о характере своего помощника тут же шарахнулся в сторону, опасаясь, как бы его не задело. Грей взревел и бросился на Дэвида. Тот даже не дрогнул.

Больше чем рябину и осину, он любил только дубы. Прекрасные проводники, лучше, чем они, среди деревьев было и не сыскать. Откровенно говоря, лучше них были только кости.

Поэтому Дэвид лишь поднял левую руку, сжал кулак и несильно ударил себя по лицу. Кулак Грея повторил его движение. Рябой же откровенно заверещал, когда его напарник растянулся во весь рост, сбитый с ног своим же ударом. Дэвид бросил на рябого равнодушный взгляд (и чего так орать?) и слегка сжал кадык. Ему самому стало неприятно, Грей же и вовсе захрипел. Его рука, подчинявшаяся теперь исключительно Дэвиду, не жалела сил. Дэвид знал, что если он чуть дернется, то Грею придется совсем несладко.

Хорошо если жить останется, в жизни Дэвид всякое успел увидеть.

— Маг, — в ужасе прошептал рябой, пятясь назад. В глазах его был откровенный страх. — Маг, всамделишный.

Ну да, маг, к тому же темный. Неужели от них так отвыкли даже здесь, в Серене, где кого только не встретишь? Или все просто так хорошо прячутся?

В любое другое время Дэвид и сам не стал бы колдовать на виду у всех, но сил на долгие разбирательства у него просто не было. Поэтому он молча бросил деньги под ноги рябому, опустил руку и, обойдя хрипло кашляющего Грея, прошел через ворота.

Заклятие он мстительно не снял, так что Грею придется провести еще несколько неприятных часов, не в состоянии пошевелить правой рукой. Учитель как-то использовал то же заклятие на самом Дэвиде и оставил его самого искать способ, как его снять. Ужасное ощущение, стоит сказать. Наверное, именно так ощущается смерть.

Дэвид вновь надвинул капюшон и быстро пошел вперед, по почти забытому маршруту. Он не был в Серене несколько лет и, похоже, город не так сильно был рад его видеть. Жаль, но Дэвид уже давно все решил.

Он останется здесь, чего бы ему это не стоило.

Или же нет?

Дэвид запнулся от неожиданности, заметив на двери одного из домов до боли знакомый знак. Белый круг и красный треугольник, заключенный в нем. Чистота и ярость. Свет небес и пламя Ада. Защита и угроза. И множество других, не менее громких значений, до которых Дэвиду не было совершенно никакого дело. Он точно знал, чей это знак, что было в разы важней.

Он шагнул вперед, недоверчиво коснулся теплого дерева. Краску нанесли так давно, что рисунок уже несколько раз обновляли. Дэвид сжал кулак, с трудом борясь, чтобы не ударить им по двери.

В последний раз он видел это знак почти год назад и с трудом успел унести ноги. И уж точно не думал, что увидит этот знак в Серене, известным широтой своих нравов.

Как сюда, где можно было встретить кого угодно и где ему будут рады, пробрался орден Чистых? Как сюда, где создатели артефактов открыто держали свои лавки, а травницы лечили людей едва ли не чаще, чем обычные лекари, пришли самые известные магоубийцы?

Дэвид почувствовал, как во рту пересохло, а внутри все словно заледенело. Кажется, Серен совершенно точно не рад тому, что Дэвид вернулся.