Плохой пенс (джен)

Почему он снова летит через этот разрыв? Ведь это уже было! Давно... Два года назад... Или ничего не было, а всё, что с ним случилось — последние попытки неприкаянной души, затерявшейся во времени, зацепиться за жизнь? Нет же, было... Ясно, что было. И Годрикова впадина была, где он стал Джеймсом Поттером — волшебником двадцати одного года от роду. И безумная езда на «Ночном рыцаре». Потом он завербовался на пять лет в Иностранный легион... И взрыв того самого грузовика, когда он спас самого себя, тоже был. Это же ясно. Черт, откуда опять этот свет? Жутко слепит, и никакой радости, как тогда... Какая боль, господи! Отчего настолько больно? Всё тело — сплошной сгусток боли! Или у него уже нет тела, а это душа... В аду жарится. Да, наверное, так. Он не успел! Он не успел в Белфаст! Эти ребята погибли! Его душа заслужила корчиться в вечных муках...

И снова это барахтанье. Черт возьми, до чего противно; в тот раз была ярко-зеленая обволакивающая субстанция, а в этот... Почему тут столько грязи? Черной грязи... Вонючей, липкой... И что это за лава несется навстречу? Нужно убегать... Скорей... Как можно скорей... Только куда?

Лава меж тем ослепляющей густой массой подступила со всех сторон и навалилась, поглотила, облепила. Теперь даже боли не стало — прошла, растворилась... Стало холодно и тоскливо.

Из пустоты послышался голос. Обычный, человеческий, говоривший на французском языке.

— Удивительно, просто удивительно... Ожоги третьей и четвертой степени почти семидесяти пяти процентов кожи. После такого выжить — большая проблема, а он... Посмотрите, регенерация идет полным ходом. Такое ощущение, что заживает всё как на собаке. Смотрите, вот здесь. Тут кожа была практически обуглена, а теперь — как новенькая.

Говоривший прищелкнул языком.

«Нет, и господь, и сатана вряд ли докатились бы до разговоров о медицине и дурацкого цоканья. Я всё ещё здесь, на грешной земельке. Интересно только, в чьем теле — Ника Хоупвелла или Джеймса Поттера? Впрочем, раз говорят по-французски, значит, ответ ясен».

Другой голос — женский, чуть дрожащий — тихо ответил:

— С ума сойти! Доктор Лерон, вы же сами говорили, что нет никакой надежды и что пора отключать систему жизнеобеспечения. А потом вдруг передумали и даже стали настаивать, чтобы юноша получал всё необходимое лечение в полном объеме.

— Мадемуазель Гардье, если человек хочет жить, медицина бессильна. Это общеизвестный факт. Говорить-то я говорил... И не просто говорил, а действовал: уже собирался узнавать его настоящее имя, чтобы поискать родных и сообщить им о смерти. Если честно, думал, что так и будет. Он был в коме почти два месяца. Настоящее имя его неизвестно, вы же в курсе анонимата у легионеров. Знаю только, что парень из Британии, но откуда, не представляю.

— И с чего вдруг вы передумали?

— Во-первых, он совсем молодой, всего-то двадцать три года. Жалко стало мальчишку. К тому же организм крепкий, оставалась крошечная надежда, что выкарабкается. Во-вторых, легионеры — на полном обеспечении государства, и за каждого пациента платят немало и не жадничают. В-третьих, он — герой, спас из огня шесть человек, так почему бы и ему не дать шанс.

Женщина усмехнулась.

— Я так понимаю, есть и «в-четвертых»?

— Есть, мадемуазель Гардье. Мне самому стал очень интересен этот пациент.

— С чего бы вдруг?

— Знаете, — зашептал доктор, — каждое дежурство я захожу к тяжелым и коматозникам проверять приборы жизнеобеспечения и записываю показания. Чистая формальность, но так полагается.

— Знаю. И что?

— Просто... Не знаю, как и сказать, — он кашлянул. — Только не подумайте, что я спятил. Словом, когда я подходил к Клеману, мне постоянно чудилась какая-то чертовщина...

— Чертовщина? — женщина, видно, едва сдерживалась, чтобы не посоветовать коллеге посетить еще одного коллегу — психиатра.

— Словом, я несколько раз видел какой-то странный свет...

— Свет? Над ним? Вокруг него? — Ах, сколько недоверия в голосе! Сколько скепсиса и уверенности в том, что если что-то науке неизвестно, значит, этого нет и быть не может.

— Внутри, мадемуазель Гардье, внутри.

Она закашлялась.

— Ладно, доктор Лерон, мало ли, что могло показаться с недосыпа. Давайте лучше взглянем на факты.

— Хорошо! Факты так факты, — он зашуршал какими-то бумагами. — Вот, взгляните, мадемуазель Гардье: это фото повреждений, когда Клемана практически при смерти доставили в госпиталь. А вы ведь понимаете, что Бейрут и Воклюз находятся друг от друга не на расстоянии вытянутой руки. Во время транспортировки он и впал в кому. Болевой шок, скорей всего. И заражение.

— Ладно, и что дальше?

— А теперь посмотрите сюда... — Жак Клеман чувствовал, как до него аккуратно дотрагиваются пальцы в резиновой перчатке. — Видите? Кожа как у младенца — ровная и без каких-либо намёков на шрамы. Как вы это объясните, а?

«Магия. Меня спасла магия, — подумал Жак, силясь улыбнуться. — Что же такое со мной случилось? Как вышло, что я чуть не спёкся?»

Воспоминания нахлынули внезапно — вначале рваные, смазанные, в виде кусков паники, ужаса и обрывков боли; постепенно они обрели целостность и четкость.

Это случилось двадцать третьего октября восемьдесят третьего⁽¹⁾, в половине седьмого утра, когда на территорию штаба французских миротворцев в Бейруте, где квартировала часть второго инженерно-сапёрного полка Иностранного легиона, ворвался «Мерседес-Бенц», груженый минами. В этот день террористы из Организации объединения Палестины на таком же заминированном грузовике атаковали и американцев. Взрыв на территории Бейрутского аэропорта, где располагались морские пехотинцы США, случился секунд на двадцать раньше. Он разбудил многих, в том числе и Жака, и это спасло им жизни. Американцам повезло меньше, хотя пожар во французских казармах бушевал не менее яростный. Жак лично вынес шесть человек из огня, и был бы седьмой, восьмой, девятый, но... Палочка, без которой Клеман уже не мыслил себя, сломалась, когда он неудачно перебросил через плечо бесчувственного товарища. Через пылающие обломки они выбрались чудом, горя заживо. Жак не знал, выжил ли тот, кого он пытался спасти, или умер от ожогов, но ему самому повезло.

«Или не повезло, смотря как посмотреть... Впрочем, Брюно, похоже, тоже задержался на этом свете, раз эти двое о шести спасённых говорили».

Жак знал, что Ника Хоупвелла уже не было в Ливане. Он к восемьдесят третьему вернулся в Британию и поступил на службу в САС⁽²⁾.

«Черт! Точно! САС! Нужно узнать, какое сегодня число! Я же должен быть там... В Белфасте! Мальчишки! Они же погибнут!..»

Превозмогая страшную слабость, Жак с трудом поднял запекшиеся веки.

— Пить! — хрипло прошептал он, ослепленный ярким светом.

— Мадемуазель Гардье! — крикнул доктор. — Смотрите! Клеман пришел в себя!

Тотчас рядом с ним оказалась невысокая полноватая женщина лет тридцати с белесым пучком на голове.

«Странно, — подумал Жак, — я представлял её более... хм... симпатичной... Пока не увидел».

— Мсье Клеман? Как вы себя чувствуете? Что вы помните? Я должна проверить ваше дыхание и сердцебиение лично... Скоро перевязка, и должна сказать, что регенерация тканей у вас просто удивительная...

— Какое сейчас число?

— Что? — она слегка опешила.

— Какое сейчас число?

— Двадцатое декабря⁽³⁾. Вы пробыли в коме почти два месяца. Ой... — Гардье, заметив, что пациент побледнел и снова словно бы потерял сознание, отшатнулась и прикрыла рот ладонью. — Что с ним, мсье Лерон? Что я такого сказала?

— Наверное, остаточный шок. Или может, у него с этой датой было что-то связано, кто знает.

Они заспорили и не заметили, как из-под крепко зажмуренных век Клемана заструились слёзы.

* * *

Самым трудным после полного выздоровления для Жака Клемана было смириться с тем, что мальчишки погибли. Он же всё продумал тогда!.. Даже специально выпросил три дня отпуска, по документам Жака Клемана прилетел из Авиньона в Лондон и там ночью, в укромной подворотне вызвал «Ночного рыцаря». Акерли был просто счастлив: во-первых, он искренне рад был повидать старого знакомца, а во-вторых, с ним опять светило неплохо заработать. Всего-то делов — найти боггарта. Чего проще? В Лютном такой дряни пруд пруди, за полтора кната можно раздобыть совсем молоденького и свежего призрака, а вот Косснер (Жак не забыл, чьим именем назвался этому хапуге, когда ещё был Джеймсом Поттером) пообещал отвалить за него пятьдесят галлеонов, верней, двести пятьдесят фунтов. Это вам не книзл начхал! В автобус Жак не полез: хоть он и здорово изменился за полтора года, но мало ли что... Рисковать, особенно сейчас, было глупо. Разговаривали они около пяти минут, затем «Рыцарь» умчался, а уже через час Акерли прикатился, как тыковка, — довольный, сияющий — и передал Жаку запертый на замок ящичек с боггартом.

Боггарта пришлось проверить, а то мало ли что прохвост Акерли мог всучить под шумок и спешку. Призрак оказался что надо и по-прежнему показывал тот же самый страх. Жаку снова, как тогда, в подвале коттеджа Поттеров, было так же больно видеть их — троих ухмыляющихся мальчишек в замызганных курточках с картофелинами, раскрашенными под гранаты, в руках.

— Это что за детвора? — спросил Акерли, сразу же отвернувшись. Видно, ему очень не хотелось светить перед «Косснером» свой самый большой страх.

— Неважно. Забудь, что видел их.

— Странный ты какой-то, — Акерли отвёл взгляд и полез в автобус. — Дети как дети... Чего их бояться? Кстати, влепи-ка ты ему Конфундус по первое число и потребуй, чтобы в ящик забрался, иначе эту тварь не поймаешь, а за новым я в Лютный не поскачу. Ну, бывай.

Жак даже не обратил внимания на рёв мотора исчезнувшего во тьме «Ночного рыцаря». Он продолжал пялиться на мальчишек, а в мозгу билась одна мысль:

«На него можно наложить Конфундус! И тогда я могу приказать ему не рыпаться и держать образ только моего страха, чтобы всё дело не испортить. Да и не хочу знать, чего больше всего боялся до Белфаста. Не хочу».

* * *

После госпиталя Жак не знал, куда идти и что делать. В то страшное октябрьское утро огню не удалось сжечь его тело, но душа... Она напоминала пепелище — тихо дымилась внутри и воняла гарью. Это отвратительное зловонье было единственным, что заполняло пустоту внутри. Он сто тысяч раз спрашивал себя, почему судьба не позволила использовать ему уникальный шанс — предотвратить преступление, за которое он продолжал расплачиваться и в этой жизни. Спрашивал и не находил ответа.

Это стало ещё одни самым большим его страхом — понимать, что против судьбы не попрёшь.

Ну, почему глупые дети должны были погибнуть из-за того, что его чуток подкоптило? Осознавать это было невыносимо. Почему всё случилось именно так, а не иначе? Это тоже было неведомо.

Последнее, что ему оставалось — выполнить обещание, данное Брайану Энглу Ником Хоупвеллом, и выучиться на пилота.

А ещё Жак вдруг осознал, что со страшной силой тоскует по Лорел. Ему часто снились её глаза, темные волосы, мягкий нежный взгляд, который она обращала на раненую Дайну, руки с легкими пальцами. Он засыпал с её именем, а просыпался с ощущением последнего поцелуя Лорел на губах — страстного и в то же время трепещущего, с горчинкой обиды и досады из-за того, что выбор Ника — высшая несправедливость и самая неправильная вещь на свете. В тот миг они оба были уверены, что никогда больше не увидят друг друга, но ведь всё изменилось. Ему опять выпал выигрышный билет — шанс увидеть её, встретиться с ней там, во Флутинге. Уж его-то он не упустит, и к черту все обстоятельства непреодолимой силы. Если понадобится, свернет горы и укротит торнадо. Это была последняя ниточка, связывавшая Ника-Джеймса-Жака с прежней судьбой, с прежней жизнью. С собой настоящим. И с первым истинным чувством. Жак был уверен, что Лорел не лгала Нику перед расставанием и рано или поздно появится на Хай-стрит, чтобы найти его отца. Он не знал, не представлял, что скажет ей, как посмотрит на неё, каким образом будет убеждать в том, что он — это и есть Ник, но был абсолютно уверен, что увидит нового, переродившегося человека.

До Флутинга оставалось долгих шесть с половиной лет.

Как их прожить, Жак не представлял. У него почти ничего не осталось: ни себя, ни умения делать хоть что-то, кроме как воевать, ни волшебной палочки.

«Наплевать на конспирацию. Я полечу к тебе, мама... Опять, как тогда, приду к тебе с маргаритками и попрошу прощения за всё, что делал не так. Ты — это ты, и с небес узнаешь меня в любом обличье».

* * *

1990 год, Великобритания, деревня Флутинг

Жак Клеман приходил к дому папаши Хоупвелла вот уже вторую неделю и торчал неподалеку, стараясь оставаться незаметным.

Лорел пока не было, но Жак чувствовал, знал, что она придет. Он плохо представлял, в какой день вернулись семеро выживших в том злополучном противостоянии с лангольерами, но предполагал, что они приземлились в Лос-Анжелесе в самом ближайшем будущем, на следующий день после вылета.

Этот день — двадцать восьмое июля тысяча девятьсот девяностого года — Жак Клеман и взял за отправную точку.

И уже двадцать девятого он впервые за много лет увидел дом, где вырос, где сделал свой выбор, откуда навсегда ушёл в никуда.

И отца.

Папаша Хоупвелл сильно постарел и сдал, но в его светло-карих, почти выцветших глазах, как и много лет назад, по-прежнему полыхали непримиримость и упрямство.

Жак совсем недавно вышел в отставку в чине сержанта. Ему повезло: за спасение жизней шести легионеров во время взрыва в Бейруте Франция милостиво предоставила ему гражданство, а на счету скопилась кругленькая сумма. Жалованье у него было приличным, и он почти не тратил денег. Еда, жилье, одежда — всем этим обеспечивал Легион, а большего ему и не требовалось.

После Бейрута Жак не участвовал в каких-либо серьёзных боевых операциях: почти все шесть лет его второй инженерно-сапёрный полк находился в месте постоянной дислокации — в коммуне Сен-Кристоль, в департаменте Воклюз, неподалеку от Авиньона. В мирное время любой легионер мог приобрести гражданскую специальность, и Жак без раздумий схватился за возможность стать пилотом. Инструкторы поражались его рвению, неплохим теоретическим знаниям основ лётного дела и даже специфических терминов и словечек, вроде «брехающих псов». Когда Жак впервые самостоятельно поднял в воздух легонькую учебную «Сессну»⁽⁴⁾, его охватило давным-давно позабытое чувство звенящей колокольчиком радости, и он едва не рассмеялся, как маленький ребенок.

«Это почти так же классно, как колдовать».

Жак не мог лгать самому себе: он скучал по этому потрясающему ощущению, когда через руку, легко щекоча плоть изнутри, в палочку устремлялся теплый мощный вихрь, и в результате получалось... чудо.

Пусть простое, совсем незамысловатое, но всё-таки чудо. Увы, оно стало для него недоступным после того взрыва в Бейруте. Где и как приобрести палочку, Жак не представлял.

* * *

На девятый день перед домом папаши Хоупвелла остановилось лондонское такси. Жак напрягся. Внутри всё обожгло, а сердце часто забилось. Ещё не видя пассажиров, он почувствовал, что это Лорел.

Через минуту из такси вышла она... Лорел Стивенсон — точь-в-точь такая, какой он запомнил её после подаренного ею на прощание поцелуя.

Он едва не ринулся ей навстречу, но усилием воли сдержался.

И хорошо сделал.

За Лорел из такси показался... Брайан. Вот кого меньше всего ожидал увидеть Жак, так это его. Энгл без всяких околичностей обнял Лорел... его Лорел... и поцеловал в губы. И она ответила на поцелуй.

После чего нежно провела маленькой ладонью по щеке Брайана и направилась по вымощенной камнем дорожке в дом.

Жак прикрыл глаза и сжал зубы. Внутри всё бушевало, а на улице вдруг ни с того, ни сего поднялся ветер и прошвырнулся порывом по кустам жимолости. Магия вместе с порушенными надеждами неистово бесновалась внутри.

Он понял, что плохой пенс снова проиграл.

Ему больше нечего было делать ни во Флутинге, ни в Англии.

Он знал, что больше никогда не вернется сюда.

1) https://ru.wikipedia.org/wiki/Взрывы_казарм_миротворцев_в_Бейруте

Вернуться к тексту

2) Британский спецназ https://ru.wikipedia.org/wiki/Особая_воздушная_служба

Вернуться к тексту

3) Семнадцатого декабря 1983 года в столичном универмаге «Хэрродс» бомба ИРА убила 5 человек и ранила 90. На зачистку террористов в Ольстер был сразу же послан спецназ. По всей видимости, эти мальчишки были убиты во время одной из зачисток 18-19 декабря 1983 года.

Вернуться к тексту

4) Самый массовый в истории авиации лёгкий самолёт https://ru.wikipedia.org/wiki/Cessna_172

Вернуться к тексту