Время от времени (гет)

Переместившись в Косой переулок, Рон примчался в магазин, когда Джордж уже начал терять терпение. Для оправдания своих «шпионских» отлучек Рон выбрал версию о поиске собственного жилья: он и правда не отказался бы от небольшого домика или отдельной квартиры, но финансы пока не позволяли ему обзавестись такой роскошью.

На этот раз Джордж, видимо, решил положить конец его главной «отмазке», потому что при виде Рона он проворчал «наконец-то» и гордо заявил:

— Вот ты носишься, носишься, а я нашёл для тебя жильё, не выходя из магазина.

— Неужели? — Рон протянул брату купленный по дороге сандвич. — Я знаю, как ты мечтаешь меня вытурить.

Положив сандвич под прилавок, Джордж невозмутимо ответил:

— Лично мне ты не мешаешь, но Анджелина ненавидит твой храп. Он будит её через стену.

— Кто храпит? Я? Да я с вами вообще без заглушающих не могу уснуть.

— Короче, — по-деловому сказал Джордж, не собираясь вдаваться в интимные подробности своих встреч с Анджелиной, — мама утром заходила в гости, удивилась, что тебя нет, и сообщила интересную новость: освобождается дом дяди Билиуса.

— Пф-ф-ф… — Рон разочарованно скривился, — тот самый, в котором он помер, увидев Грима? Этот дом лет десять назад уже был развалюхой.

— Думаю, он ею и остался, — заметил Джордж.

— А что с тётей Люсиндой?

— Не волнуйся, не померла. Вышла замуж и уезжает.

— В её-то годы? Она же старше тётушки Мюриэль? — удивился Рон.

— Любви все возрасты попкорны. С тебя сикль, — Джордж насыпал смешливый попкорн юному покупателю у прилавка. Рон повёл носом: запах из пакета шёл что надо. — Главное, что дом тётя Люсинда продавать не собирается, а безвозмездно передает папе.

— Там наверняка нечего продавать, — уныло сказал Рон. — Да и где тот дом? У драккла в заднице…

— Зато камин там большой, я помню! Дядюшка, когда напивался, просовывал в него не только голову! — они с Роном хохотнули. — И качели там были знатные.

— Ага. И колодец, — добавил Рон, — в который вы с Фредом чуть не уговорили меня прыгнуть: лужица, лужица…

— М-да, — протянул Джордж и быстро обслужил ещё одного покупателя, — было дело! Придётся тебе там жить.

— С чего бы это? — спросил Рон.

Джордж расправил плечи и церемонно произнёс:

— Как вы недогадливы, Рональд Билиус Уизли!

— О Мерлин… Так я и знал…

— Вот именно! Дядюшка завещал, чтобы в его доме жил ты, потому что тебя назвали в честь него.

— Он был чокнутый, — сказал Рон.

— Тебе не угодишь! Но если ты отказываешься в мою пользу, то… — Джордж выразительно почесал затылок, — я тоже отказываюсь. В пользу Перси, — закончил он, и они снова рассмеялись.

Рон представил себе, как Перси приводит свою рафинированную Одри в кривую развалюху на окраине богом забытой деревушки, проводит её по дикому саду, открывает перекошенную дверь и предлагает свить там семейное гнездо — после генеральной уборки, естественно…

— Ну, раз такие дела, я сегодня вечером наведаюсь в Нору и узнаю все подробности, — заявил Рон, левитируя из подсобки коробки с «Забастовочными завтраками».

— Да уж. Давай, а то мама снова придёт сюда — проверять, всё ли у тебя в порядке. Ты там переночуешь?

Рон вздохнул.

— Можешь смело звать Анджелину на ночь. Только не надейся удержать это в секрете от мамы.

В конце концов, подумал Рон, развалюха дядюшки Билиуса — это не худший вариант жилья. Главное, чтобы там не было мерзкого затхлого запаха. Впрочем, нет такого дома, который нельзя привести в порядок с помощью маминой домашней магии! А уж если туда запустить Гермиону… На этом его мысли направились в совершенно иное русло, и до конца рабочего дня Рон был немногословен.

* * *

Рон не очень хорошо представлял себе, каким должен быть его собственный дом. В детстве ему так редко удавалось уединиться, что любой угол, в который никто не врывался без стука, казался мечтой. Дома у него всегда была компания, в школе он привык к людной гостиной Гриффиндора и даже после войны делил свою комнату в Норе с Гарри. Жить совсем-совсем одному казалось странным и… невероятным. Никто не станет указывать ему, что делать, и в выходной можно будет встать с постели только к ужину? Он станет мыть посуду, когда захочет, бросать вещи, где вздумается, и делать уборку раз в месяц? В любое время смотреть колдопорно и лопать пиццу? Всё это были несомненные плюсы независимой жизни; с другой стороны, жить одному в целом доме — это скука и бардак, а в бардак не пригласишь друзей.

Погостив в Норе до конца июля, Гарри сообщил Рону, что переезжает на Гриммо.

— Может, ну его? Постоит немного, а потом продашь. Или пусть там сделают музей. В честь тебя. А пока поживи у нас, — сказал Рон.

— Нет, не могу. Когда я вижу глаза твоей мамы…

— Гарри, не начинай. Ты ни в чем не виноват!

— Нет, Рон, мне давно пора перебираться. Но… я там сдохну один, — честно признался Гарри, и вопрос был решён.

В первую ночь на Гриммо, 12 Рону казалось, что дом ноет и стонет, но это всего лишь шептались портреты да скрипели лестницы под суетящимся на радостях домашним эльфом. Наутро они с Гарри замуровали несколько буйных портретов, заперли часть комнат, а затем по совету Джинни заменили оформленные по-змеиному подсвечники и люстры и поменяли шторы с «дохлого» на «радостный беж». Остальное доверили Кричеру. Дом не грел душу Рона воспоминаниями, но спустя месяц они с Гарри освоились и повеселели.

Последним штрихом в преображении гнезда Блэков стал красный кожаный диван, который Гарри притащил с какой-то «встречи с героями войны» и поставил посреди гостиной.

— М-м-м… немного выбивается из дизайна, — сказал он, с сомнением глядя на яркое пятно на фоне сдержанной тёмно-коричневой мебели.

— Кто тебя надоумил купить такой кошмар? — удивился Рон.

— Что ты понимаешь? Это подарок от благодарных волшебников Йоркшира.

— Ничего себе! Отказаться пробовал?

— Да, но потом передумал. Обидятся…

— А он вполне ничего! Удобный, — заявил Рон, покачиваясь на пружинах, — для секса.

— Надоест — выкинем, — сказал Гарри.

— Секс надоест? — усмехнулся Рон. — Надеюсь, это будет нескоро.

— Откуда ты знаешь, если не пробовал? — спросил Гарри.

— Я точно знаю, что мне понравится… Нет, а сам? — возмутился Рон. — Эй, ты же не собираешься опробовать его на Джинни?

— Пусть она сначала закончит школу.

Рон хмыкнул и снова покачался на пружинах.

— Я не мама. Мне можно сказать.

— Что сказать?

— Ну, было у вас с Джинни?

— Рон, иди к чёрту. Я же сказал, нет. Но будет, — ответил Гарри.

— Ну вот, диван у нас уже есть, — с загадочным видом произнёс Рон, — осталось договориться об очереди. По чётным или по нечётным?

— Что?

— Как что? По каким дням к тебе будут ходить поклонницы героя войны? Шутка, — со вздохом добавил Рон, глядя, как у друга вытягивается лицо.

Самым приятным в пребывании на Гриммо было, конечно, полное отсутствие хозяйственных забот. Они с Гарри целыми днями пропадали в Аврорате: сначала на тренировках, потом на заданиях; по выходным отправлялись в Нору или в паб в Косом переулке, но потом Джинни стала по вечерам всё чаще занимать диван в гостиной, и Рон решил, что пора переселяться. Джордж настойчиво звал его в деловые партнёры; уйдя из Аврората, Рон сразу перебрался в квартирку над «Волшебными Вредилками».

Его комнатка была крошечной, в ней требовалось самому поддерживать порядок, на завтрак никто не подавал вареное яйцо в серебряной подставке — и всё же Рону нравилось новое место жительства. Они с Джорджем вместе чинили протекающую крышу, спорили о том, кому мыть посуду, а заодно Рон приглядывал за братом, у которого нет-нет да и случались срывы.

На самом деле его ещё долго устраивала бы квартирка над «Вредилками», если бы по утрам ему не приходилось всё чаще сталкиваться в ванной с не совсем одетой Анджелиной Джонсон. Сама Анджелина была, конечно, ничего — классные мышцы на заднице и море обаяния, но Рону стало казаться, что он проживает в гостинице с удобствами на этаже. Никто не собирался его выгонять, но он как никогда захотел обзавестись собственным углом — и вот, пожалуйста!

Дом покойного дядюшки Билиуса свалился как снег на голову, но он определённо не был для Рона жилищем его мечты: тот, кто жаловался, что Артур Уизли не лучший в мире строитель, явно не видел развалюху Билиуса Прюэтта.

Пристроившись у подножия небольшого холма, окруженный каменной изгородью, поросшей мхом и травой, дом за долгие годы вырос не ввысь, а в длину, и каждая новая пристройка была кривей предыдущей. Лужайка перед домом заканчивалась у опушки редкого леса, за которым просматривалась магическая деревня; задняя стена дома упиралась в крутой холм, так что Рон засомневался, есть ли в спальнях вообще окна. Крыши пристроек были вразнобой покрыты разного вида черепицей и соломой, зато главный вход за много лет совершенно не изменился: крыльцо выглядело вполне сносно, а входная дверь радовала табличкой с эпичной надписью «Особняк».

Дом стоял на отшибе, как старый одинокий бродяга, скрывающийся от людей, и Рон вдруг тоже вообразил себя таинственным отшельником… Дверь поддалась без скрипа, признав за своего. Он вошёл и принюхался: в гостиной пахло валерианой и розовой водой, которую любила тётя Люсинда.

Очистив от пыли часть гостиной, Рон по-хозяйски устроился на диване. Конечно, до «красного кожаного сексодрома» этому было далеко, и длинные ноги Рона не умещались даже на подлокотнике, и всё же он испытал какое-то странное чувство устроенности — этот дом мог бы стать его норой, его берлогой, его убежищем. Со временем он приберётся в комнатах и на кухне, прочистит камин, а потом пригласит в гости настоящих профессионалов уборки… Рон глянул на потолок и решил, что останется здесь переночевать, как только уберёт из углов всю паутину. Он скоро станет владельцем настоящего «Особняка»! Гарри обалдеет, когда узнает…

Рон подложил руки под голову и стал думать про Гермиону.

Это было здорово — лежать и безнаказанно мечтать, вспоминать и представлять. Мысли — интересная штука… Ему не терпелось поделиться с ней своей новостью о доме, но Гермиона вот уже три дня как была ужасно занята — настолько, что взяла отпуск по семейным обстоятельствам и отделывалась от писем Рона записками вроде «Прости, поговорим в Хогвартсе». Это немного его беспокоило.

Но больше всего его беспокоили рецидивы — точнее, их долгое отсутствие.

Их самый первый раз Рон вспоминал с неохотой, потому что сразу после Гермиона сказала, что ни о чём не жалеет, он ни в чем не виноват, но это была ошибка, о которой им нужно постараться забыть, чтобы всё оставалось как раньше… Это было сразу после Австралии. Рон ходил как пришибленный целых два месяца, раздумывая над тем, в чём же он конкретно ошибся, и как, каким образом ему забыть то, что произошло, но потом у них случился первый «рецидив» — ночью, в Мунго, на больничной койке, куда он попал после неудачного задержания торговца зельями. Гермиона отругала его за неосторожность, спросила, что у него болит, погладила его исцарапанную щёку — на этом бы всё и закончилась, если бы она не стала проверять его сломанное ребро. Он схватил её за руку, поцеловал ладонь, попросил посидеть рядом…

Рон знал, что никакой ошибки не было — просто по какой-то причине дружба для Гермионы на тот момент была важнее любви, хоть он и не понимал, почему. Рассуждать на эту тему не хотелось, ибо выводы напрашивались неутешительные. Он согласился со всеми её доводами: у них просто бушуют гормоны, им рано заводить семью, они очень разные и слишком много спорят, они не пробовали встречаться с другими и им не с кем сравнивать (детские увлечения не в счет) — но «гормональные срывы» время от времени повторялись, и в конце концов Рон с Гермионой договорились, что полностью исключат рецидивы, как только кто-то из них встретит свою пару.

Они редко встречались вдвоём, но часто в компании старых друзей: с Гарри, Джинни, Луной или Невиллом. Рон не бывал у Гермионы дома, но постоянно провожал её до крыльца; она запросто приходила в Нору и, конечно, участвовала во всех семейных праздниках Уизли. Она много общалась с Гарри, вникая во все его проблемы, в том числе бытовые, чем жутко раздражала Рона. Увидев, как Гермиона сияет, обнимая Гарри и Джинни, поздравляя их с «хорошими новостями», он представил себе на мгновенье, что однажды придёт к ней и скажет, что наконец встретил свою пару — например, Марго из кафе «Фортескью», — и она так же радостно обнимет его, прошептав на ухо, что желает ему счастья и что больше им не следует делать глупости.

За несколько лет у них случилось немало «инцидентов», и Рон в подробностях помнил каждый из них. Не считая первого раза и ночи в Мунго, ещё несколько любовных порывов, каждый из которых мог оказаться последним, а потому самым надежным образом отпечатался у него в памяти.

Номер три произошёл примерно два года назад в Норе, летом, во время большого ужина в честь помолвки Перси и Одри. Все выпили шампанского, они с Гермионой поспорили из-за какой-то ерунды, и она, вспылив, вышла из-за стола и сбежала в сад.

Рон догнал её возле пруда и извинился, а она вдруг расплакалась и сказала, что устала от шума, что по-прежнему не ладит с родителями, что коллеги на работе злословят за её спиной и считают, будто она хочет казаться умнее всех, — Гермиона жаловалась и тихо всхлипывала, а Рон ответил, что понимает её и научит притворяться дурой, хоть это будет нелегко. Он спросил, чем может помочь, а она вытерла глаза, улыбнулась и ответила, что он уже помог. Он по-дружески её обнял, она встала на цыпочки и поцеловала его. Рон знал, что Гермионе нельзя пить шампанское, но сдержаться было выше его сил.

Это был быстрый секс на траве у озера. Уже почти стемнело, со стороны дома отчетливо долетали голоса гостей и смех, но Рон не мог думать об осторожности — он не мог думать ни о чём, кроме этой поспешной любви, которая нужна была Гермионе так же, как и ему. Её губы были горячие, и там, под юбкой, тоже было горячо. Рон бесцеремонно подмял Гермиону под себя и оказался сверху; она помогала раздеваться, немного суетясь и спеша, а потом раскинула руки в стороны, вцепилась в траву и закрыла глаза. Она тихо стонала от каждого его движения, а у Рона было такое ощущение, будто он долго мучился от жажды и ему наконец дали воды — он пил жадно, большими глотками, и не мог напиться, ещё и ещё… Она изогнулась, зажмурилась, сжалась в судороге удовольствия — всё закончилось за несколько минут, но он, несмотря на удовлетворение, так и не смог до конца утолить свою жажду.

Гермиона не расстроилась из-за измятого платья и до конца праздника была в хорошем настроении, хоть и поглядывала на него через стол с осторожностью. Она отмахнулась от подколок Джорджа и перед уходом почти не смутилась, когда мама спросила, что у неё с платьем.

И тишина. Они попрощались как друзья и вернулись к своему дурацкому уговору. Правда, ненадолго. Следующий инцидент был в Норе, прямо в комнате Рона, после того как Гермиона насвоевольничала на работе и её чуть не уволили.

Обычно «рецидивы» происходили, когда кто-то из них был зол или расстроен, но последний раз был совсем другим. «Это» случилось перед Рождеством.

Они вчетвером (с Гарри и Джинни) ходили по магазинам, выбирая подарки, когда Рон вдруг заявил, что съест паука, если Гермиона согласится покататься с ним на метле. Гермиона согласилась, но паук оказался шоколадным, и они долго спорили о том, кто победил и кто проиграл.

— Технически паук был съеден, — сказал Гарри, подмигивая Рону.

— Рон честно сгрыз все восемь лапок, — подтвердила Джинни, и Гермионе некуда было деваться.

Несмотря на оттепель, он заставил её отправиться домой и нацепить лыжный костюм и тёплую шапку, а потом перенес к Норе.

Сначала они летали над лесом, едва не задевая макушки сосен, а затем решили посмотреть сверху на праздничные огни Оттери-Сент-Кэчпоул. Гермиона кричала от избытка чувств, сжимая его со спины ногами и руками, а когда они приземлились, её глаза горели от восторга — она была счастлива, потому что преодолела страх, и Рон был счастлив, потому что ей в этом помог. Потом они прямо с метлой зашли в маггловское кафе на центральной площади и выпили горячего кофе — их поздравили с наступающим Рождеством и пожелали приятной уборки. Выйдя на улицу, они ещё долго смеялись над этим пожеланием и потом, продолжая смеяться, свернули на узкую улочку и оказались возле горящей огнями гостиницы под названьем «Bliss».

— Интересно, там правда все под кайфом? — без задней мысли спросил Рон.

— Давай проверим, — ответила Гермиона и потащила его внутрь.

В её сумочке нашлось несколько фунтов, и уже через десять минут они поднимались по деревянной лестнице на второй этаж, чтобы отыскать свою комнату. Рону приходилось бывать в маггловских гостиницах, но «блаженство» он представлял себе как-то иначе: без искусственных розочек, обвивающих все предметы интерьера, включая дверную ручку, без щелей в окнах, из-за которых шторы ходили ходуном, без торшера с плафоном в виде утиной головы… Впрочем, всё это было неважно.

— Какой ужас! — воскликнула Гермиона, оглядевшись, а потом добавила: — У нас мало времени. Родители ждут меня к ужину.

Настоящим блаженством было смотреть на то, как она запуталась в своём двухметровом шарфе, а потом застряла в лыжном комбинезоне.

— Молния не слушается, — проворчала Гермиона после минутной борьбы. — Комбинезон мамин, не хочу его испортить.

У Рона в руках была своя «Молния», и он продемонстрировал, как она может не слушаться, бешено носясь под потолком.

В тот вечер всё было по-другому. Они много смеялись — возможно, в воздухе этой «блаженной» гостиницы действительно что-то было. Он снял с изголовья кровати три пластиковые розочки, прикрыл ими интимные места Гермионы и стал сокрушаться из-за того, что у них нет камеры. Она прикрыла розой его причинное место и сказала, что ему хоть сейчас на обложку журнала «Герои современности». Они не были похожи на двух друзей, которые от избытка гормонов случайно оказались в одной постели. Она ласкала его самозабвенно, она позволила ему новые ласки — это было блаженство, настоящее блаженство. Ради такого можно было пережить самое долгое ожидание…

Повздорили они, как всегда, из-за ерунды.

Рон предложил Гермионе плюнуть на всё и остаться на ночь, и она сразу помрачнела. Потом он хотел ретироваться на метле через окно, но она возмущённо сказала, что это не понравится хозяйке гостиницы.

Они вышли через главный вход, вернули ключ и уже на улице стали спорить о том, на какой высоте безопасно летать над городом без чар невидимости. Рон утверждал, что в темноте в снегопад магглы ничего не заметят, — она долго рассказывала ему про камеры слежения, установленные в самых неожиданных местах, и про то, что потом хлопот не оберешься: по телевидению начнут вещать про НЛО, и все закончится жалобой премьер-министра в Министерство Магии. Конечно же, она напомнила ему про Статут, про свою работу в Отделе правопорядка, про его бывшую работу в Аврорате… Он пообещал сжечь метлу и без чар невидимости не выходить из дома, но она не поняла юмора.

Гермиона, конечно, была права — но она не просто отстаивала свою правоту, она разбивала собеседника в пух и прах, и Рону бы смолчать, но он всё же ляпнул напоследок, уже возле её дома, что не быть ей великим дипломатом.

— Что это значит? — слегка опешив, спросила она.

— Слишком много острых углов, — проворчал он.

— Да, у меня есть свое мнение, и я стараюсь его аргументировать!

— Дело не в том, что ты говоришь, а в том, как ты это делаешь, — заметил Рон.

— Я не люблю льстить и притворяться, я стараюсь говорить то, что думаю…

— Может быть, поэтому тебе так трудно завести новых друзей?

Рон ударил Гермиону по больному месту, хотя прекрасно знал, из-за чего она больше всего страдает. Рон легко находил общий язык с людьми: он быстро завел друзей в Аврорате, поладил с девчонками из команды Джинни, он шутил с покупателями из «Вредилок», хорошо общался с братьями и нравился родителям Гермионы — Рон не был одинок, а она была, и даже старые школьные друзья редко первыми искали с ней общения. В последнее время Гермиона не ладила с родителями, коллеги по отделу считали её «излишне эффективной», и у неё всегда были проблемы с чувством юмора — но, чёрт возьми, Гермиона была просто замечательная, и он совершенно не хотел её обидеть.

— Возможно, — ответила она после небольшой паузы, — и всё равно, грош цена друзьям, которые лгут и льстят.

Это только распалило его.

— Невозможно всегда говорить правду, а то, что ты зовешь лестью, другие называют комплиментом — но ты не можешь принять в свой адрес комплимент, Гермиона! Ты красивая — что ты, у меня обычная внешность, классное платье — ничего особенного, прекрасный результат — жаль, что не лучший! — выпалил Рон, показывая мини-спектакль в лицах, но ему показалось мало, и он продолжил: — Какой вкусный сандвич — это всего лишь сандвич, какая чистота — до идеальной далеко…

— У тебя классные сиськи! И клёвая задница! — продолжила она не менее артистично. — Рон, это ты считаешь комплиментом? Ты же не думаешь, что всем нравятся твои легкомысленные шуточки и пошлые намёки?

— Конечно нет! Все любят длинные и бесполезные лекции…

Они остановились у крыльца её дома и умолкли. Новый Парковый переулок радостно сиял рождественскими огнями.

— Теперь ты понимаешь, почему нам нельзя проводить слишком много времени вместе? — спросила Гермиона, пряча лицо под шарфом. Рон мог видеть только её растерянные глаза. — Дело не в тебе. Меня лучше принимать маленькими дозами, иначе можно умереть от занудства.

Ему так хотелось быстрей уйти, что он не нашёл, что ответить.

В ту ночь ему снилась голая Гермиона в розочках; он пытался натянуть лыжный комбинезон ей на голое тело, а она подробно и по-научному объясняла ему, почему сначала надо надеть бельё. Утром Рон понял, что Гермиона, как всегда, была права — их тянет друг к другу, но как долго они смогут быть вместе? Он недостаточно серьёзен для неё, она слишком правильная и дотошная.

После того вечера они с Гермионой, конечно же, виделись и на Рождество, и на Новый год; они обменялись подарками, большой компанией сходили в кино, но полёты на метле не прошли бесследно: каждый сделал для себя выводы. И больше рецидивы не повторялись.

* * *

В темноте дом гудел камином, как пароходной трубой. Рон проснулся от странного, протяжного звука и медленно сел на диване. От мебели в гостиной остались одни тени; сквозняк гулял по полу, холодя босые ноги. Кухонный проём выделялся светлым пятном на фоне тёмной гостиной и казался Рону воротами в другой мир, чуть ли не Аркой Смерти, за которую ему непременно хотелось заглянуть.

В доме ничем не пахло, и это настораживало. Рон встал и сделал несколько шагов; холодные половицы жалобно скрипнули у него под ногами. Там, за проёмом, что-то происходило, и его внезапно охватило мерзкое чувство беспомощности, словно он должен был предусмотреть и предотвратить непоправимое, но теперь было слишком поздно.

Он подошёл к проёму и заглянул внутрь кухни.

В одном из углов, заваленных тётушкиным хламом, горели два огонька. Вдруг они зашевелились и вспыхнули ярче, и Рон почувствовал, как каждый волос на теле встаёт дыбом. На него смотрел огромный черный пёс с горящими глазами, освещавшими острый оскал и торчащую во все стороны шерсть. Пёс глянул на Рона и тихо взвыл… Этот звук… Это был не гул каминной трубы.

Дядя Билиус однажды ночью проснулся в собственном доме и увидел Грима, а назавтра умер.

Пёс двинулся вперед, почти не перебирая лапами. «Интересно, почему он словно плывёт?» — подумал Рон, пытаясь достать палочку, но на него нашло оцепенение: горящие глаза Грима гипнотизировали, доводили до отупения. Вдруг из-за спины донёсся голос Гермионы:

— Осторожно, Рон! Берегись!

Пёс повернул голову на источник звука, осклабился и приготовился к прыжку.

Рон вытянул руку и выпустил Ступефай, не заметив, что схватил палочку не с того конца: заклинание, едва не угодив в него самого, пролетело поверх плеча. Пёс оттолкнулся огромными лапами, Рон инстинктивно пригнулся и сразу понял, что должен был взять удар на себя, потому что позади него осталась беспомощная Гермиона… Над его головой пролетело огромное лохматое чудовище, Рон в ужасе обернулся в темноту и позвал:

— Гермиона!

— Рон… Рон! — прозвенело у него в голове. — Да что же это такое?

Рон открыл глаза.

— Нет, ну это уже свинство! Я зашиваюсь в магазине, а ты сиесту себе устроил? — крикнула торчащая из камина голова Джорджа. — Называется, «я только камин прочищу»… Возвращайся быстрей!

Рон сощурился от дневного света, бившего в окно «Особняка».

— Ночью будешь дрыхнуть. Если не явишься через пять минут, я ей расскажу, кто тебе снится, — голова хохотнула и скорчила рожу.

— Кому? Кто? — спросил Рон.

— Свистящее лото, — ответил Джордж и исчез.

Сквозняк хлопал форточкой и холодил тело. Снаружи неприятно кричала дикая птица.

Рон сел на диване, протёр глаза и тихо выругался — сходил в «Особнячок»! Это всё сытный мамин обед: ещё супчика, ещё добавочки… С голодухи ему никогда не снились кошмары — ему снилась еда! А вот после еды наоборот.

Рон забежал на кухню, умылся в старой раковине и, покосившись на угол, заставленный стульями и кухонной утварью тёти Люсинды, решил, что не будет верить в дурные предзнаменования. «Грим — не предвестник смерти, а её причина», — как-то сказала Гермиона… Лучше бы она приходила к нему в приятных снах, в которых её не нужно было искать, спасать или оживлять, а так постоянно повторялось одно и то же. Три долбаных года после войны — и всё то же самое…

А теперь ей угрожала опасность наяву. Мальсибер ненавидел магглорождённых, от него можно было ожидать чего угодно! Рон со спокойной душой ушёл из Аврората, когда были пойманы последние Пожиратели, а теперь охота начиналась сначала. Всё летело к дементорам.

Насколько всё было бы проще, если бы Гермиона не лезла на рожон, подумал Рон, перемещаясь по свежепрочищенному камину в Косой переулок.