Когда б имел златые горы... (гет)

Мне было двенадцать, когда я попала в этот мир. В той же любимой пижамке с зайчиками, в которой я легла в мягкую постельку у себя в родном Томске, я проснулась посреди пшеничного поля. Без одеялка было холодно, смятые стебли кололи в бока, сухая земля взметнулась и осела на моих руках и лице, когда я осознала свое незавидное положение.

Попробовав проползти на четвереньках пару метров вперед, я поняла, что мои ладони не выдержат такого пути. Пришлось снова сесть и подумать. Я много смотрела телевизор и быстро решила, что меня похитили какие-то маньяки и вывезли далеко за город. Что я знала из современных фильмов ужасов? Что маньяк всегда где-то рядом и непременно убьет попытавшегося сбежать. Поэтому я просидела в пшенице остаток дня и всю следующую ночь, но никто так и не пришел.

Наутро ужасно хотелось есть, но зерна, которые в мультиках так вкусно хрумкали мыши и дюймовочки, почему-то оказались совершенно несъедобными. Я решилась встать и оглядеться.

Бескрайнее желтеющее поле колосилось дальше, чем видели мои глаза без оставшихся на тумбочке очков. Хорошо помню, как разревелась тогда в первый раз. Столько времени провела в этом дурацком поле и не ревела, а стоило только встать и увидеть «ничего», как слезы брызнули даже из носа. «Ничего» действительно впечатляло, если ты всю свою жизнь прожила в большом городе и у вашей семьи даже не было дачи, где можно вскопать грядку под редиску. Я не знаю, сколько это — гектар, но, наверное, в этом поле было очень много таких гектаров.

Отревевшись вдоволь, вспомнив мамочку и папочку и даже пообещав им больше никогда не жаловаться на школу и дополнительный по английскому, если они меня сейчас же заберут отсюда, я иссякла и, нервно всхлипывая, скрючилась на земле.

Все еще никто не пришел.

«Наверное, я скоро умру», — подумалось мне, и, окончательно затихнув, я стала ждать конца.

* * *

Умирать оказалось неожиданно трудно.

Сначала в голове поселилась навязчивая мысль покричать «На помощь!» Я думала об этом, наверное, битый час, выбирая между тихой смертью и новой истерикой, но болезненное урчание в желудке все-таки победило. Я встала и, глядя куда-то, не видя куда, жалобно пискнула «Помогите…» Это было настолько нелепо, что мне даже стало стыдно. Я попробовала крикнуть еще раз, но звук совсем не шел из горла. Наверное, если бы на меня со скоростью паровоза надвигался какой-нибудь монстр из аниме, я бы завопила как резаная, но увы… Мимо всего лишь пролетела какая-то птичка. А солнце продолжало светить, и после истерики уже совсем не чувствовалось, что надо чего-то бояться.

Я отупело шагнула вперед. Потом еще раз. И побрела уже совершенно бездумно, ориентируясь на огненный диск впереди. «Идти по солнцу будет правильно». Кажется, в школе нам об этом рассказывали, но я не очень внимательно слушала.

Проблема нарисовалась достаточно быстро — солнце оказалось ровно у меня над головой. И вдобавок стало шпарить макушку так, что я снова подумала о тихой смерти. Но останавливаться я боялась — движение дало какое-то ощущение того, что я просто заблудилась и вот-вот выйду на шоссе с машинами. А там кто-нибудь мне обязательно поможет.

Еще какое-то время я шла, прикрывая голову ладонями, но руки так очень быстро затекали. Хотелось пить, есть и шоколадного мороженого одновременно. Ступни я давно уже исколола до крови, а сопли без опаски размазывала рукавом пижамы — все равно ведь никто не видит.

Теперь я начинала злиться. На неведомых «маньяков», на родителей, которые уже должны были меня искать, но так до сих пор и не нашли, на полицейских, про которых папа всегда говорил, что они «как всегда ничего не делают». Досталось даже моей старшей сестре, которая раньше часто грозилась завести меня в другой район и бросить, и другу-соседу Пашке. Просто потому что он был мальчишкой и иногда «противным».

Мысли о Пашке и нашем с ним последнем споре прервал… конец поля. Нет, дальше по горизонту снова волновалось золото, но я дошла до разделяющей дороги.

Очень жаль, но это был не асфальт.

«Дорога как дорога, — подумала я. — Наверное, здесь ездят тракторы».

Был конец лета, и я решила, что непременно набреду на добрых дяденек с большими загорелыми руками и в кепках. Такие трактористы красовались в старом мамином букваре, который я листала еще дошколенком.

Мои мысли о доме снова прервали — я отчетливо услышала глухой топот копыт позади. Я никогда не слышала, как несется лошадь, вживую, но спутать с чем-то еще этот звук было невозможно. Я отошла в сторону, остановилась и замахала всаднику обеими руками. Так у нас в городе многие ловили маршрутку, и почему так же нельзя остановить и лошадь? Наверняка можно, всадник же не слепой, и я тут одна стою, мои знаки ни с чем не спутаешь…

Но всадник и не думал тормозить, напротив, он, кажется, даже ускорился. Вот он, тот самый «монстр», который понесся прямо на меня. Взвизгнув, я сиганула обратно в пшеницу, но и всадник последовал за мной. Его лошади хватило пары секунд, чтобы сократить расстояние, и железная рука оторвала меня от земли за шкирку, вскинув лошади на шею. В кулаках я сжимала выдранные с корнем колосья, за которые тщетно пыталась удержаться.

— Тише, не дергайся. Не обижу.

Но я и так не шевелилась. Я даже не дышала до тех пор, пока у меня не потемнело в глазах. Лука седла упиралась мне в ребра, а перед глазами была лишь взмокшая лошадиная шкура. Тогда-то я впервые почувствовала, что такое живая лошадь… Вдохнуть, конечно, все же пришлось. Ма-а-а-амочки. Даже глаза защипало. Несмотря на добрые слова этого дядьки, я все равно решила, что меня обидели, и слезы снова хлынули ручьем, хотя, наверное, запах лошадиного и человеческого пота тоже в этом помогли.

Рыдать вниз головой было совсем неудобно, и очень скоро я стала захлебываться, дергаться изо всех сил и даже решилась попросить отпустить меня обратно. Ответа я не получила. Спаситель больше походил на того самого маньяка, которого я так боялась, сидя в поле. И его упорное молчание все больше пугало.

Скачка показалась мне бесконечной. Болело все, что могло болеть, живот сводило голодной судорогой, и я уже не чувствовала своих ног. Похоже, всадник и его лошадь были железными, раз выдерживали все это. Потихоньку начало темнеть. Я вертела головой в надежде рассмотреть хоть какой-нибудь признак жилья, куда меня могли везти. Тщетно. Постепенно сознание ускользнуло от меня, и сколько мы проскакали еще, я не знаю.

* * *

Меня сняли с лошади и, кажется, прислонили к стене. По крайней мере, возвращающаяся реальность подперла мой локоть соломенной скруткой, а попу — мягкой кучей опилок, на которой я сидела. Мой «маньяк» был тут же — он обтирал свою лошадь соломой. В дверях сарая, где мы оказались, прислонившись к косяку, стояла какая-то женщина.

«Староверы», — подумала я, взглянув на их одежду. Что такое эти «староверы», я приблизительно знала из недавней передачи по телевизору. Они жили в деревнях, одевались в наряды до пола и не приветствовали всякую технику. Мне не повезло, у них вряд ли можно было найти даже домашний телефон.

Тетенька заметила, что я рассматриваю их, и подошла ко мне, кивнув мужчине. Она села на корточки рядом и спросила, заглянув мне в лицо:

— Ну что, живая-здоровая?

Если честно, я не была уверена во втором и поэтому ничего ей не ответила. «Может, это вообще сон, и вы все мне снитесь. Я Элли в маковом поле…» — глаза закрывались сами собой, и голова заскользила по деревянным доскам в сторону. Но тут же меня дернули за руку куда-то вверх, и пришлось снова проснуться.

— Идем, надо поесть,— женщина потянула меня прочь из сарая, а я, запинаясь, плелась за ней и даже уже радовалась тому, что меня никто не связал и нигде не запер. "Все-таки похитители обычно так не поступают", — решила я.

Мы вошли в дом. Он был не очень-то похож на русскую избу, но я подумала, что это не мое дело. Да и передачу ту я смотрела одним глазом, может, чего-то и не углядела. Мы как раз тогда ругались с Пашкой по смс, и это было гораздо увлекательнее, чем какие-то бородатые дядьки и деревянные лохани из телевизора.

— Садись, — мне указали на деревянную скамью, и я послушно бухнулась на нее. На столе передо мной оказалась деревянная миска с чем-то похожим на суп и деревянная же ложка будто из краеведческого музея.

Суп был уже холодный, но после двух дней голодовки и он показался счастьем. Я вообще не привередливая, хоть и обожаю больше всего мороженое. Староверы, наверное, даже не знали, что это такое. Конечно, откуда у них холодильники?

На кухню вошел мужчина, на ходу обтирая руки полотенцем. Он сел за стол, и ему женщина поставила такой же суп, тарелку с мясом и отломила сразу половину откуда-то взявшегося хлеба. Я посмотрела на эту несправедливость, но благоразумно промолчала. Не очень-то похоже, что я тут гостья, но и спорить с незнакомыми взрослыми было глупо и страшно.

— Откуда ты? — наскоро проглотив первое, бородатый дядька бросил на меня незаинтересованный взгляд и приступил к мясу.

— Из Томска, — пропищала я, откладывая ложку.

— Никогда не слышал. Родители где?

— Д-дома, — неуверенно ответила я.

— Не думаю, — усмехнулся дяденька, но как-то невесело.

Мне стало совсем страшно.

— Отпустите меня… пожалуйста…— я медленно поползла по скамейке к выходу.

— Стой, дурная! — тетенька перегородила мне дорогу и схватила меня за плечи, едва я вскочила на ноги. — Нет больше твоего дома, да и родителей ты уже не увидишь, — ее голос смягчился, когда я опять разревелась, представив, что все сказанное действительно могло случиться. — Много вас таких тут бродит, всем не поможешь…

— А ну не реви! — мужчина подошел к нам и сурово взглянул на меня с высоты своего роста. — Звать-то как?

— Оля… — я шмыгнула носом. — Грызлова.

— Мыться и спать, Грызлова. Завтра поговорим.