То, что было (джен)

Ночь исходила томным ядом. Прошитое звёздами небо висло над городом куполом, от которого делалось душно. Несмотря на это в небольшой комнате никто окон не открывал. Мефистофель упрямо всматривался внутрь сквозь мутное стекло.

— Да спасутся души их... — острый слух различил слова горбатой старухи даже отсюда.

— Долго ты собираешься наблюдать за ними? — поинтересовался Шмыг; черепица под его копытами неприятно поскрипывала.

— Мы все время от времени за людьми наблюдаем, — Мефистофель закутался в накидку.

— Угу, конечно. Знаешь, я понимаю, у нас-то времени абсурдно много, но вот у той дамочки — нет, — доверительно сообщил Шмыг, когда помимо причитаний послышался истошный крик. — Неужели нельзя вмешаться?

— Нельзя, любое моё вмешательство в сей, хм, процесс может навредить не только «сосуду», но и самой сущности господина Люцифера.

— А любое невмешательство убьёт «сосуд», — Шмыг перевёл взгляд с окна на небо, вглядываясь в звёзды. — Мать мою несуществующую, вот почему люди не размножаются почкованием?

* * *

— Мать мою несуществующую, почему у даштар самый здоровый обязательно кем-нибудь да командует? — ворчал Шмыг, потирая шею, которую ему чуть не свернули пару мгновений назад. — Почему не какой-нибудь умник для разнообразия?

— Умник так бы глупо не погиб, — отозвалась Лилит. — Заметь, ни одного визара среди нападающих нет. Самые умные и хитрые выжидают.

— Вот умеете вы приободрить, тёмная госпожа.

— Тебя здесь ничто не держит, глашатай, — отрезала Лилит.

— Так и вас здесь ничего не держит, — кашлянул Шмыг.

— Без достойного правителя Преисподняя погрузится в анархию и грызню всех со всеми. Мои дочери — не беспомощные девы или фарфоровые куклы, но и не тренированные воины. Предсмертная агония, болезненное воскрешение или же небытие — судьба тех суккуб, что не отрекутся от меня, — Лилит напоминала разъярённую адскую пантеру. — Создатель бросил всех нас за ненадобностью, найдя себе новые игрушки... Я никогда не уподоблюсь Ему и не оставлю тех, в кого вложила часть себя.

— Вы не только красивы, но и благородны, тёмная госпожа.

— Ты что-то сказал, глашатай?

— Нет, я нем, как во-он тот даштар, которому вы вырвали язык.

* * *

Небо медленно бледнело, а в комнатушке продолжали причитать.

— Слабые они, — вздохнул Шмыг, усевшись на плечо Мефистофелю.

— В отличие от тех людей, коих Создатель бросил, эти ещё надеются и верят, потому и молятся.

Когда до них донёсся крик ребёнка, Мефистофель поднялся и распахнул кожистые крылья:

— Девочка...

— Как так-то? — Шмыг дёрнул хвостом. — Я думал, первенец — мальчишкой быть должен. Или Люцифер решил возродиться в женском теле и установить в Преисподней окончательный и бесповоротный матриархат?

— Родилась двойня, — Мефистофель устало потёр переносицу. — Мальчик не выжил.

— Значит, опять будешь ждать?

* * *

Ни на кого не полагайся, никому не доверяй и не показывай, что чувствуешь, всегда будь готов извлечь меч из ножен и кого-нибудь этим самым мечом пронзить — у демонов всё это в крови. Шмыг давным-давно заметил, что Мефистофель устал носить маску и играть, хоть привычную, но навязанную роль злого и страшного верховного демона. Как там люди называли тех, кто отличался от серой массы — «белые вороны»? Вот Мефистофель в точности был «белым и пушистым демоном Преисподней», если его, конечно, не выводили из себя.

Мефистофель голыми руками пробил живот возвышавшегося над ним даштара, разрывая, раскрывая рёбра, разламывая грудину, раздвигая её в стороны, будто раковину. Мефистофель вышвырнул скользкие горячие внутренности, что мешали ему, и по локоть погрузил руку в тело. Прежде чем Мефистофель вырвал сгусток чёрной слизи — сердце даштара, тёмная кровь залила его руки и лицо. Шмыг, наблюдавший за этой сценой со стороны, поёжился. Большая часть демонов считала Мефистофеля искусителем, но уж он-то помнил, что главным грехом «тени Люцифера» был Гнев.

— Как в старые времена, — Лилит в отвращении наступила на кусок плоти, который медленно рассыпался прахом.

— Почти, моя госпожа, — Мефистофель стёр чужую кровь с лица. — В старые времена я и Шмыг были ангелами, а нашими противниками — более достойные личности.

— Нашёл о чём и когда вспомнить, — Шмыг театрально возвёл глаза к потолку. — Садись уже на этот табурет, а то сейчас набегут очередные товарищи, желающие порубать нас на кусочки.

Мефистофель переступил через распадающееся прахом тело даштара и провёл кончиками пальцев по узорам на Троне Преисподней, но садиться на него не спешил.

— Мефистофель! — грудной голос Лилит эхом отразился от стен тронного зала.

Она в один шаг преодолела расстояние между ними и схватила Мефистофеля за накидку. Шмыг предпочёл притвориться безмолвным светильником. Всё же вмешиваться в разговор по душам между падшим архангелом и первой женщиной — плохая идея, а вот держать ушки на макушке — отличная.

— Помимо Люцифера, есть два существа, знающие «тайну» Трона и способные занять его, не боясь превратиться в кровавую массу. Ты и хорошо нам знакомый блондинистый мальчишка, которого ангел знает, где носит. Поэтому или ты по собственной воле занимаешь Трон и наводишь порядок в Преисподней, или я усажу тебя на него силой.

— Госпожа, Трон — не просто центр «паутины», но и связующее звено между разумом Владыки и самой душой мира. В данной ситуации грубой силой нельзя добиться ожидаемого результата.

— Это говорит тот, кто устроил предателям кровавую баню, — не удержался от замечания Шмыг. — Настоящие воплощение нежности и кротости.

— Я убиваю лишь тогда, когда угрожают мне или тому, кого я поклялся защищать, — Мефистофель аккуратно освободил накидку из хватки Лилит. — Если у меня ничего не получится…

— Если у тебя ничего не получится, то я стану хранительницей этого места.

— Думаете, желающие занять Трон не захотят с вами ссориться в такой ситуации? — поинтересовался Шмыг. — Вот что я скажу, это походит на сказочку про дракона и рыцаря. Рыцарь убивает дракона и разграбляет его сокровищницу, а не договаривается.

— В Преисподней нет рыцарей, — спокойно произнесла Лилит. — Я же не дракон, глашатай, я гораздо опаснее.

* * *

Мефистофель устремил взгляд на рыжеволосую девчонку, которая уселась на бордюр и то и дело, косилась на няньку, преспокойно болтавшую со стариком, метущим дорожки в парке.

— Забавно.

— Что именно?

— Сто лет назад на этом самом месте располагался величественный особняк, а сейчас тут парк, облюбованный парочками, — Шмыг кончиком хвоста указал на кусты шиповника. — И никто из смертных не помнит про Камазен и королевство Хардланд.

— Неудивительно, ведь историю человечества переписывали множество раз. Это не первый и не последний. Целые материки исчезали из памяти народов, что уж говорить о небольшом королевстве.

— Грустно как-то.

— Почему? — удивлённо спросил Мефистофель.

— В Хардланде отличные пирожки с мясом делали. Какой-то там особенный рецепт, а всё к несуществующей чёртовой бабушке отправилось.

— Шмыг... — на выдохе проговорил Мефистофель.

— Чего? Э-эх, в Преисподней такого не попробуешь...

Мефистофель ничего не сказал, продолжая наблюдать за девчонкой, но Шмыг заметил тень улыбки у него на губах.

— М-м-м, мне кажется, или она в ответ таращится на тебя? — после недолгого молчания спросил Шмыг, выглянув из-под накидки.

— Она — ведьма, поэтому способна меня видеть или мою тень. Без сомнения её сын или внук станет новым человеческим воплощением господина Люцифера.

— Тогда тебе крупно не повезёт, если мальчишка унаследует цвет волос от этой пигалицы.

— «У рыжих нет души»? Ты про это глупое заблуждение, бытующее среди смертных?

— Ага, — Шмыг полностью выбрался из-под накидки и указал на ближайшую скамейку. — Может, в карты сыграем? Простые люди меня в тени твоих крыльев не увидят, а девчонка, похоже, привыкла к хвостатым и рогатым.

— Не думаю, что моих сбережений хватит, всё же я не казначей Преисподней, — Мефистофель сморгнул и скосил глаза в его сторону.

— Тогда на желание?

— Ставка должна быть равноценной, а моё желание тебе не под силу исполнить.

У Шмыга в запасе имелась парочка острых иголок, и он без сожаления вогнал одну из них Мефистофелю прямо под сердце:

— Тебе-то и самому это не под силу.

— Как знать, — усталым голосом произнёс Мефистофель. — Когда ничего не желаешь, то попросту влачишь существование, а не живёшь. Помечтать о чём-то несбыточном даже для такого создания, как я, бывает приятно.

— О, опять тебя в философские дебри потянуло, — Шмыг аж развёл руками с досады. — Нужно срочно выбивать эту дурь из твоей рогатой головы, она ещё Преисподней пригодится.

— Что именно: моя голова или же её содержимое?

— Мозги твои, Страшила.

— Шмыг, субординируйся в игорный дом, в противном случае, я предложу сыграть на щелбаны, Трусливый Лев ты наш, — верхняя губа Мефистофеля дрогнула, едва обнажив клыки.

— По рукам! И это не трусость, а инстинкт самосохранения.