К Еве (гет)

Ева впервые наблюдала такое, ее подруга, ее милая, неизменная Сара вдруг слегка, но все же изменилась. Луна затмила солнце, вода вышла из берегов в полнолуние, Сара вытащила пудреницу ради маленького зеркала и медленно, аккуратно наносила бледновато-коричневую помаду. Непрофессионально, неидеально, не легкой рукой, но наносила.

Ева взглянула вниз, заметила, что колготки стали прозрачнее, юбка поднялась до колена, и на ресницах подруги зачернела тушь. Гусеница становится бабочкой, — эта мысль заставила улыбнуться и сказать:

— Ты в последнее время стала очень хорошо выглядеть, — разлила чай по двум чашкам и подняла одну, чтобы сделать глоток.

— Спасибо, — Сара обрадовалась комплименту, ничуть не скрывая, — наверное, чтобы жизнь привести в порядок, нужно привести в порядок себя в первую очередь.

— Да, в этом истина, — кивнула Ева и сделала еще глоток, а после приступила к новостям, давно с ней не разделяла: — Уильям всерьез занялся выбором машины для меня, он так обеспокоен безопасностью моделей…

Саре не интересно. В другой раз Ева бы этого не приметила и непременно продолжила бы щебетать как ни в чем не бывало, но сейчас она настолько внимательна к подруге, что не разглядеть в ней равнодушие невозможно. Сара о чем-то думает, в каких-то облаках витает, эта отстраненность, ранее не присущая ей. Еве даже подумалось, что, быть может, подруга влюбилась, встретила достойного мужчину.

— А у тебя как дела? — перевела тему и поставила чашку на стол, чтобы подняться. — Знаешь, тебе больше пойдет, если ты станешь закалывать волосы назад.

Ева встала позади нее, убрала ее локоны подальше от лица и попыталась вспомнить, взяла ли она с собой маленькую строгую заколку. Вроде нет, но, может, если поискать в сумочке, то что-нибудь другое подходящее найдется.

— Хм, если это говоришь ты, то верю и так делать буду, — Сара удовлетворенно провела по волосам и вновь посмотрела в зеркало. Ей правда понравилась идея. — Дела, м-м-м, да все по-старому.

Ева открыла сумочку, методично начала проверять один внутренний карман за другим, попутно слушая подругу:

— Пришлось вызывать отца Стрекояти из-за неуспеваемости… вызывать, потому что ни на первую просьбу, ни на третью, он так и не явился... видимо, работа важнее сына, его неуспеваемости, а ведь мог бы призадуматься о том, как после этого передавать Бену свои дела...

Вот, нашла. Не то, что хотела, но сойдет, небольшая, плоская, темно-коричневая, не самая любимая заколка Евы. Вытаскивая, увидела, что заколку обвил ажурный, мастером искусно переплетенный золотой браслет, вложенный подарок с третьим букетом цветов от тайного поклонника. После раскрытия правды, после знания, что это был Фрэнсис, Ева свято и благочестиво отказалось его носить, носить на руке, но в сумочке-то можно? Да и то ли правда забыла о нем, то ли создала вид забывчивости, чтобы не решать, что делать с этим. Такая занятость в последние дни, некогда о браслете и думать.

— Купила домой новое постельное белье…

— В общем, все как всегда, — Ева рассмеялась, снова встала позади Сары и занялась заботливым, скрупулезным размещением заколки на жидких, тонких волосах. — Ничего сумасшедшего.

И, кто знает, что нашло на Сару, что подействовало. Может, это замечание про «ничего сумасшедшего», может, что иное дало толчок. Возможно, Сара не захотела иметь никаких тайн от подруги, как та имеет от нее, или решила похвастаться, или наоборот, поняла, что в этом ничего особенного нет, кто знает, но следующее, что произнесла Сара, обездвижило Еву:

— Да, Фрэнсис, мы договорились с ним насчет дополнительных занятий, несколько раз в неделю, — и рассмеялась для себя самой, — но не волнуйся, денег я брать не буду.

— А-ах, — наконец Ева выдала хоть какую-то реакцию, руки ее ослабли, заколка нелепо повисла на волосах подруги, — у него совсем стало плохо с французским?

— Он говорит, что да, — беззаботно пожала плечами, все еще не видя никого, кроме себя, не чувствуя. — Наверное, все это время чем-то не тем занимался.

Чем-то не тем занимался… есть ли в этом намек? Или Ева стала слишком подозрительна от всей этой тайны между ней и Фрэнсисом. А что между Сарой и Фрэнсисом? Что если там что-то есть? Нет, нет, не может быть, но с чего это такая перемена в ней? С чего эта юбка, эти туфли, с чего косметика, и почему она стала пользоваться духами? Почему прихорашивается? Для кого? Для чего?

Сара смеялась, Ева же в душе от чего-то не то чтобы плакала, но опечалилась, какая-то потаенная струна была затронута, завыла. Будто рану сковырнули, нечто болезненное зацепили, тем самым обессилили, обездвижили, мир замер и тут же завертелся головокружением. Ева чудом нашла стул, чтобы присесть.

— Ох, мне пора, еще к Келлеру забежать узнать про окончательно принятое решение о Стрекояти, и в библиотеку книгу занести, — со странной радостью вскочила Сара, непонятно зачем объясняя: — брала для чтения на выходные, но так и не открыла, — и с этим якобы досадным сведением Сара удалилась, до последнего не замечая, или не желая замечать поникшую Еву.

Это был момент, он случился, произошел, настал. Ева вытащила сложенное письмо Фрэнсиса, то самое, что тот передал утром в машине, которое твердо вознамерилась выбросить подальше от своей жизни, а сейчас вскрывала.

«В последнее время все неважно», — Фрэнсис из прошлого, недалекого прошлого заговорил с ней, — «Я не грешу на гнилой мир и больше не кидаюсь громкими заявлениями в сторону искусства, которое, к слову, для меня совсем умерло».

Наверное, он писал это перед сном, после вечернего душа, сидя за столом, в свете настольной лампы. Он держал ручку в левой руке, склонился над бумагой, Ева так четко видела его, будто это происходило сейчас перед ней, а не вчера и без нее.

«Я хочу, чтоб и вы уже начали чувствовать, как ваш послесвадебный мирок погибает. Хочу, чтобы с мучительностью и тоской вы наблюдали, как отец меняется, преображается в существо развязное, грубое, холодное…»

Спокойные и беспощадные строчки лились реками, отравленную воду которых невозможно пить. Настолько бессердечным Фрэнсис предстал перед ней, что мир если и не погиб, то пошатнулся.

Ева закрывала кабинет дрожащими руками, будучи сама не своей, и ключи упали на пол, пришлось подбирать. А письмо все продолжалось, заученное с первого же прочтения:

«Вы ведь уже заметили, он не тот, за кого себя выдал. Он пренебрежителен, самовлюблен, испорчен.»

Прямо по коридору, на ногах, охваченных волнением, с тревожностью на сердце, обернуться так, словно кто-то следит, и десять раз нажать на кнопку вызова лифта, раздумывая, не воспользоваться ли лестницей. Заманчиво и, возможно, быстрее. Уйти подальше, скрыться ото всех, поплакать немного, вытереть слезы и возродиться прежней, уверенной в себе Евой.

«Он не оказывает вам и половину того внимания, что вы заслужили, для чего вы были рождены. А ведь вы рождены для любви, Ева…»

— Фрэн! — чужой оклик, и судорожно Ева начала выискивать в толпах учеников в коридоре его. — Эй, Фрэн!

Кричавший Байронс замахал рукой, и у противоположной стены, у шкафчиков она заметила Фрэнсиса, улыбнувшегося Байронсу, наблюдающего, как тот к нему и Крису пробирается.

«Хочу, чтобы вы прочувствовали скорбь по его утрате, траур и наставшее одиночество, голод покинутости, отчаяние».

— Фрэнсис, — словно не учительница больше, никакой не преподаватель. Пробралась к нему быстрее, благо ученики расступились, по крайней мере, они еще помнили, кто она, кем является. Весьма фривольно Ева схватила его за локоть. — Нам нужно поговорить.

«И с этим же отчаянием я хочу, чтобы вы боролись, с томлением, с сожалением обо мне».

Она сделала вид, что не заметила удивление Кристофера, не уделила этому и сотой доли внимания оттого, что все равно. Но заметила удивление Фрэнсиса, и ничего больше не сказала, чтобы оправдаться.

Они вышли из школы, встали у лестницы, у перил. Он ничего не произнес до сих пор, и, кажется, правда не понял, в чем дело, просто молчаливо ждал, приготовился слушать. Проблема в том, что Ева имела слишком многое, чтобы рассказать, поведать, научить. И все слишком личное, слишком болезненное, потому и сумбурное.

У мальчика комплекс. Ева видит это, элементарно, комплекс сына, выросшего без матери, нуждающегося в опеке, в материнской любви и участии старшей опытной женщины. О чем думал Уильям, воспитывая его? Как не мог избежать этого, заполнить пробел? Злость на беспечность мужа. Такого пренебрежительного, самовлюбленного…

А Фрэнсис, Фрэнсис в поиске любви зашел слишком далеко, и неужели теперь видит нечто в Саре? Но это испортит и жизнь Сары, и жизнь его самого. Ему нужна девушка, ровесница, заботливая, смешная, теплая, и тогда все поправится, все обязательно встанет на свои места, наладится и зацветет. Только не Сара, нет, нет, это ошибка, Фрэнсис же должен понять, что ни сама Ева, ни одна из ее подруг ему не пара.

Подул холодный осенний ветер.

«Сокрушение. Я так хочу, чтобы вы нашли утешение в моих руках», — этим закончилось письмо, и это заставило Еву затрепетать.

— Фрэнсис, — и слов больше не нашлось, Ева буквально бросилась на него с объятиями, не страстными, но сердечными, крепкими и искренними. И ей стало очень хорошо, от того, что Фрэнсис обнял в ответ. Нежно, чутко, за талию.

И жаль только Ева не почувствовала, что это лишь притворно сострадательно.