Свет звезд в твоих глазах (джен)

      В коридоре гремела голосами перемена. Младшие ребята носились по коридорам, играя в глупые игры и раздражая старших. Старшие же разбрелись по скамьям и подоконникам, и сейчас вели серьезные, по их мнению, разговоры и споры. Все как всегда, включая одного очень взбудораженного двоечника-прогульщика. 

— Что? — возмущенно завопил тот самый прогульщик. — Я абсолютно уверен, что учитель ничего нам не задавал! У меня же в тетради ничего не записано!

Он достал из сумки помятую тетрадь в черной обложке и, раскрыв, предъявил другу.

      Кощей скептично посмотрел на заляпанные каплями жира листы, где рука товарища кривым почерком выводила случайные куски лекций.

— О да, Тета. Ты прав — у тебя здесь вообще ничего нет. Как ты до сих пор не вылетел из академии с таким отношением к учебе? — Кощей старался говорить раздраженным тоном, словно старый ворчливый учитель. Но вид Теты, недоуменно глядящего в свои записи, от которых пользы было меньше, чем от разбитого телескопа, смешил, прогоняя всякое раздражение. 

      А светловолосый мальчишка с поникшим видом сидел на лавке. Он сейчас обижался на всех — на беспрестанно бурчащих учителей, одноклассников, и даже на свою злополучную тетрадь. Получать очередную двойку совсем не хотелось. Кощей терпеливо ожидал уже порядком надоевшую фразу.

— Дай списать, пожалуйста, — буркнул Тета и с мольбой в карих глазах посмотрел на друга.

      Кощей вздохнул и, молча достав свою тетрадь, положил на подоконник.

— Списывай, только быстрее — до урока десять минут. И не слово в слово, в прошлый раз нам обоим за это досталось от учителя. 

— Спасибо, Кощей! Что бы я без тебя делал! — радостно воскликнул Сигма и бросился переписывать домашнюю работу, Кощей в ответ только хмыкнул. И верно, что бы он без него делал? Что бы сам Кощей делал без своего непоседливого приятеля?

      Легкомысленность друга раньше раздражала его. Тета не походил на повелителей времени — серьезных и ответственных. Он как был в детстве растрепанным глупым птенцом со странными мечтами, таким и остался. Он говорил о космосе каждую свободную минуту. Жадно вглядывался в ночное небо, как в величайшую сокровищницу всех миров, и за несколько вечеров проглатывал книжки, написанные учеными и философами из разных уголков вселенной. Давным-давно Кощею казалось, что пройдет немного времени и эта скучная планета с дряхлыми стариками вытеснит все эти мысли, уничтожит искру, ярко горящую в глазах. Но этого не произошло, искра разгоралась все ярче и ярче и даже иногда была сравнима с яркостью двух солнц, освещавших красную планету. И однажды Кощей понял, что именно этот свет всегда привлекал его.

      Свет полыхал обжигающим огнем, а Кощей продолжал подставлять ему замерзающие руки, боясь того ужасного момента, когда рано или поздно на них останутся уродливые ожоги, что не заживут никогда.

      Тета, до этого торопливо переписывающий слово за словом, вдруг остановился и заинтересованно уставился на что-то в тетради друга.

— Эй, Кощей, а что это такое у тебя написано на полях? “Мастер” — кто это?

      Кощей почувствовал, как вспыхнули щеки и, не обращая внимания на возмущенные возгласы Теты, забрал тетрадь.

— Хватит тебе и того, что ты уже списал. А это… — он отвернулся, злясь на себя на неосторожность. — Пытался придумать себе имя. И только попробуй что-нибудь сказать! — прикрикнул он.

      Ему стало до жути обидно. Это самое “Мастер” было только его личным. Его собственный еще не разгоревшийся костер. Кощей аккуратно выписывал имя на полях тетради и чувствовал, что выводя буквы, он взращивает что-то в своей душе.

— Извини, — произнес Тета, опустив взгляд карих глаз.

— Ничего, — пробормотал Кощей, запихивая тетрадь обратно в сумку. — Пошли на урок.

      Этой ночью Тета растолкал его и с горящими от нетерпения глазами потащил прогуляться за территорией города. Кощей сначала попытался возражать, но затем все-таки сдался и пошел. На вопрос, почему это нужно делать именно ночью, Сигма ответил:

— Чтобы видеть звезды. В городе слишком много огней. 

      Кощей шел вслед за другом по полю. Ночной воздух пах сладковатой свежестью. Вдали виднелся паноптикум. Ночью он больше не казался величественным стеклянным шаром, которому не хватало только падающего снега внутри, чтобы стать похожим на сувенир с рынка. В темноте прекрасный город превращался в мертвые развалины, а укрывающий его шар казался чем-то из страшных снов.

      Мягкая трава, достающая до пояса, щекотала ладони Кощея. Брести, утопая в поле, было ощущением, знакомым с детства. Тогда шуршащая тонкая трава могла сокрыть их с головой. Они с Тетой носились по лугам, представляя себя в непроходимом лабиринте, или же в кроваво-красном море. Они прятались, а потом снова бежали, стремясь догнать горизонт, и кричали от невыразимого счастья.

      Теперь же они тихо лежали на примятой траве и смотрели на горящее звездами небо. 

— Я побываю на каждой из них, — вдруг заговорил Тета и обвел рукой бесконечную черноту над ними. Кощей увидел, даже в темноте, как глаза друга загорелись ярче звезд. — В каждом уголке вселенной. Там, где есть живые существа, и там, где их нет. Я побываю там, где водопады состоят из сверкающего хрусталя, там, где небо светло-голубое, и даже там, где оно никогда не озаряется светом.

      Кощей смотрел на небо и видел там лишь холодные сверкающие льдинки звезд, сравнимые лишь с холодом в его сердцах в те моменты, когда Тета начинал мечтать о полетах, путешествиях и других планетах. У Сигмы в голове вся вселенная сверкала миллионом солнц, и этот ослепительный прекрасный свет затмевал для него и учебу, и унылых строгих учителей, и все правила и законы. У Кощея в голове лишь звучали барабаны, более темные, чем все те уголки космоса, где навсегда погасли звезды. Они затягивали в страшную нору, на дне которой обитали чудовища из ночных кошмаров. Они никогда не смолкали, но иногда Кощею удавалось перестать обращать на них внимание.

      Например, сейчас, когда Тета говорил, так веря в свои слова, совсем как ребенок. Нес полную околесицу, которую почему-то хотелось слушать, не слушая больше ничего вокруг. Иногда это казалось Кощею одним из тех законов вселенной, что ни в коем случае нельзя нарушать. Он и Тета должны быть рядом друг с другом. Но, тем не менее, с каждым днем этот закон нарушался все больше и больше.

— Кощей, — произнес Тета тихо. — Раз я сегодня узнал твое имя, то будет честно, если скажу то, которое хочу выбрать я.

— Не надо, — ответил он. — Если не хочешь, не раскрывай мне этого. Подумай над ним еще, а потом скажи, когда будешь готов.

— Ладно, — сказал Сигма. — Тогда, давай, я расскажу, что оно означает, — Кощей согласно хмыкнул, и он продолжил. — Оно будет означать человека, который делает других лучше.

      Кощей показалось это полным бредом. Что это за имя такое — имя человека, делающего других лучше? Кто тогда такой Мастер? 

“Тот, который подчиняет. Тот, который разрушает”, — мерно пробили барабаны в глубине темной норы, словно огромные колокола.

      Кощей вздрогнул и прикрыл глаза на мгновение, загоняя страшные звуки, исполненные гнева и ненависти, подальше в сознание. Барабаны становились громче от боли, от страха, от отчаяния. Они забирали в свои холодным объятия в те моменты, когда он чувствовал, что Сигма отдаляется от него. Тета взлетал к небесам, словно феникс, он согревал своим жаром, но и опалял им. А Кощей падал все глубже и глубже, становясь монстром из своих кошмаров. Это пугало его, но еще больше он боялся того, что когда-нибудь это падение перестанет пугать. И пока это не случилось, он хотел сказать своему другу лишь одну вещь. Ту, что он никогда не заставит себя произнести вслух.

Лежа сейчас рядом с ним под бездной ночного неба, он сформировал в мыслях простые, но такие важные слова. Ему невыносимо хотелось, чтобы Сигма услышал этот яростный шепот, чтобы он, наконец, понял.

“Будь кем угодно и путешествуй куда угодно, только не бросай меня”.

Тета не услышал.