Дорога наугад (джен)

Когда закрылась дверь за Армандом Айсардом, Исанн явственно ощутила, как перестает давить на шею невидимый ошейник и слабеет натяжение крепкого поводка. Дышаться стало легче — лишь на какой-то миг сердце кольнуло страхом, подобным тому, что испытывает брошенный на чужую волю ребенок. Исанн подавила это чувство, едва осознав. Какая-то ее часть хотела отступить на несколько шагов назад, под защиту и власть отца, на всецело зависимую и подчиненную роль. Такой слабости нельзя было давать поблажку.

Отбросив лишнюю робость, Исанн прижалась щекой к ладони императора, отвечая на его ласковый жест и с жадностью пробуя на вкус немыслимую ранее вольность. По ее телу прошла дрожь, но со страхом она не имела ничего общего... разве что немного. Исанн уже видела гнев императора и знала, что не сделала ничего, чтобы снова навлечь его на себя.

— Мне любопытно, дитя, — проговорил Палпатин, не убирая ладони от ее щеки, — зачем, по-твоему, я велел тебе прийти сюда? Почему позволил присутствовать при разговоре, который тебя не касается?

— Потому что он касается меня, повелитель, — ответила Исанн твердо. Не подобало отвечать кокетливым блеяньем на прямые вопросы, да и не подходило оно женщине, от которой ждут службы, а не придворной болтовни. — Вы ясно дали понять, что желаете видеть моего отца и Энакина Скайуокера на тех ролях, которые они занимают сейчас. Не ниже, но и не выше. Мне, как я полагаю, надлежит следить за тем, чтобы никто из них не нарушил статус-кво.

По сути, в этом не было никакой новости, никакого откровения. Император дал понять, что желает от Исанн именно этого, еще в первую их встречу. Сейчас он лишь вынудил ее сказать это вслух. Сказать — и собственноручно провести черту, разделяющую ее и отца. Неприятное чувство шевельнулось где-то глубоко в груди и затихло, едва император одобрительно улыбнулся и нежно провел рукой по ее волосам.

"В конце концов, эта черта существовала всегда, сознавала я это или нет, — подумала Исанн, млея под прикосновениями, слишком ласковыми и личными, чтобы выражать лишь одобрение. — Мы все служим сперва императору, потом — Империи, и лишь после — себе. Справедливая цена за все, что дано нам".

— И? Ты умная девочка, Исанн. Не нужно многозначительных пауз и недомолвок.

Исанн колебалась недолго — хватило лишь тени разочарования в его взгляде, чтобы она собралась с духом и нашлась с формулировкой.

Где одна черта, там и две. Исанн с самого начала понимала, что на этой службе не может быть полумер, и ни к чему изображать сомнения там, где на деле было лишь нежелание признать очевидное.

— Обо всем, что может нарушить баланс сил, я должна докладывать вам, повелитель. Любые приказы отца выполнять лишь с вашего одобрения, любой ход против лорда Скайуокера предпринимать, только если на то будет ваша воля. Ваши ранние распоряжения предполагали именно это. Лишь высказаны были в более мягкой форме.

— Совершенно верно. Хорошо, что ты не питаешь иллюзий насчет своей роли.

Тон императора стал холоднее, небрежнее. В последний раз потрепав Исанн по плечу, он отвернулся и отошел к огромному панорамному окну. Исанн застыла на месте, силясь совладать с учащенным дыханием. Наваждение понемногу спадало, и на смену ему приходило разочарование: она чувствовала себя так, будто у нее отняли нечто очень важное, сперва поманив этим и даже дав попробовать на вкус.

Император вновь держался так, будто разговаривал с обычным агентом. Возможно, лишь немногим более привилегированным, чем остальные.

— Какое любопытное явление — человеческая гордыня, — произнес он отстраненно, будто обращаясь к самому себе. — Она может вознести к вершинам власти, но способна и в одночасье разрушить все, что строилось долгие годы, если вовремя не обуздать ее. И Энакин Скайуокер, и твой отец, Исанн, встали рядом со мной, движимые ею. Именно поэтому всегда есть угроза, что однажды они переступят грань, за которой кончается мое снисхождение... и ты, моя дорогая, поможешь хотя бы одному из них удержаться в рамках. Всевластие и вседозволенность — опаснейшие из иллюзий, которым, к сожалению, очень охотно предается Арманд. Твоя работа пойдет ему лишь во благо. Выполняя ее с должным рвением и ответственностью, ты, возможно, сумеешь уберечь его от непростительных ошибок.

Исанн поклонилась.

— Я приложу все усилия, повелитель.

Император улыбнулся, искоса глянув на нее.

— Конечно, приложишь. Ведь и ты гордыни не лишена. Скорее даже, наделена ею с избытком.

Исанн замерла в глубоком поклоне, не решаясь подать голос или подняться. Не зная наверняка, к чему ведет император и на что намекает, она могла лишь молча ждать продолжения.

— Подойди, — велел он. — И хватит прятать лицо при каждой удобной возможности. Мне начинает казаться, будто ты хочешь что-то скрыть от меня.

Император наблюдал за ней внимательным изучающим взглядом, будто видел перед собой неизвестную, забавную и не лишенную очарования зверушку. Едва Исанн приблизилась, он крепко взял ее за подбородок, другой рукой обхватив за талию и прижав к себе. Исанн застыла, не смея пошевелиться. Ее бросило в жар, сердце бешено заколотилось... и отнюдь не от страха. На сей раз ее эмоции точно не имели с ним ничего общего.

— Забавно, — тихо сказал император, с нажимом проводя пальцем по ее подбородку, почти касаясь губ. Его взгляд — жесткий, горящий пламенем, столь же далеким от обычной страсти, сколь от тепла, — было трудно выдержать, но Исанн не отводила глаз. От осознания, что именно сейчас она видит повелителя настоящим, без привычных масок, кружилась голова. — Такая покорность, такая готовность услужить... и вместе с тем — страсть, упрямство и амбиции, каких не бывает у людей, рожденных для рабства. Ты хороша, Исанн. По-своему уникальна... жаль только, что лжешь слишком много. В первую очередь — себе, а это худшая ложь из всех.

Исанн молчала, понимая, что сейчас способна сказать любую глупость, о которой потом будет жалеть. С ней происходило нечто странное, устрашающее, но при этом — восхитительное. Будто спадали одна за одной маски, которые она приучалась носить с детства, рвались цепи, сковывавшие ее истинные чувства, мечты и надежды. Вместе с ними к хаттам летел здравый смысл, и это пугало столь же сильно, сколь и приводило в нездоровый, безумный восторг.

— Я снова задам тебе вопрос: почему ты хочешь служить мне? Только на сей раз я хочу услышать ответ настоящей Исанн. Не верноподданной. Не офицера, говорящей цитатами из устава. Не хорошей дочери, радеющей за честь отца. Маски будешь носить при дворе, а я лжи не люблю.

Будущих разведчиков учили сопротивляться большинству разновидностей сыворотки правды, инквизиторы натаскивали курсантов противостоять воздействию Силы на разум, но ничто не могло подготовить к допросу императора. Да и не желала Исанн ему противиться: слова срывались с языка по ее воле, а не помимо. Искренность, ставшая непривычной уже с детских лет, доставляла почти физическое наслаждение.

— Вы — единственный человек, которому стоит служить, повелитель, — сказала она, не отводя взгляда. — И мой отец, и Энакин Скайуокер, — без вас ничто и никто. Вы создали Империю на руинах Республики. От вашей воли зависит, кто будет жить, а кто умрет; вы вершите судьбы народов и определяете жизнь галактики на десятилетия вперед. Если и есть во вселенной человек, которого я желала бы назвать своим господином, это вы, и никто иной.

Исанн хрипло выдохнула, когда император привлек ее к себе и поцеловал — без трепета, почти грубо, но для нее не было ласки желаннее. В тот момент забылись все надуманные мотивы; облетели ненужной мишурой гордость и воспитание.

Впервые за много лет Исанн чувствовала себя по-настоящему живой, и плевать ей было на возможные последствия и опасность. Если она будет бояться опасности, то на всю жизнь останется всего лишь дочерью Арманда Айсарда — девицей без собственного имени, берущей власть взаймы у человека, который даже не обладает ею по-настоящему.

— Вот теперь я верю тебе, — улыбнулся император. — Хорошенько запомни собственные слова, дорогая, и никогда не забывай. Я могу дать тебе большую власть, чем ты смела надеяться, но лишь если ты заслужишь ее как мой агент, чиновница... и женщина.

Исанн вновь поклонилась, но на сей раз в ее глазах не было и тени робости. Она желала этого слишком давно, чтобы позволить сомнениям и страхам испортить момент.

— Я сделаю все, чтобы не разочаровать вас, повелитель.

* * *

— Ты снова уезжаешь?

Вопрос Падме застал Энакина в разгар сборов: уже через стандартные сутки он должен был прибыть на Борлеас и потому не мог позволить себе роскошь провести ночь дома. Строго говоря, "сборы" заключались в том, чтобы проверить походную сумку — Энакин еще с Войны клонов привык держать ее наготове, — и отдать распоряжения пилотам личного корабля, но Энакин сознательно затягивал отлет. Он пытался прислушаться к Силе, но та, как назло, молчала, отвечая лишь смутным предчувствием недоброго. Никакой конкретики, никаких внятных предупреждений. В такие моменты Энакин начинал жалеть, что его ученичество у Сидиуса было скорее формальным: старик помог ему научиться контролировать Темную сторону, но знаниями о более сложных техниках и ситском колдовстве делился скупо и неохотно. Кое-что Энакин почерпнул из голокронов и древних текстов, но в них не было ничего, что позволило бы ему обуздать и подчинить своей воле пророческий дар.

Оставалось лишь полагаться на интуицию, удачу и смекалку. В точности так же, как и двадцать лет назад.

— Да. На курорт. Твои друзья из Альянса мешают добропорядочным гражданам отдыхать, и Палпатин велел пресечь безобразие.

Падме неодобрительно покачала головой. Она уже собиралась ложиться спать, когда Энакин вернулся домой, и встречать его вышла в легком пеньюаре из симмерсилка и с волосами, в беспорядке рассыпавшимися по спине. Энакин поймал себя на мысли, что давно не видел ее такой: в последние годы госпожа Наберрие-Скайуокер появлялась перед ним лишь в образе безупречной светской дамы.

— Не ерничай, Энакин. Ты знаешь, как я отношусь к твоей... работе.

Энакин, тяжело вздохнув, застегнул сумку и обернулся к жене.

— А я уже понадеялся, что мы оставили это в прошлом. Ты предлагаешь мне поднять бунт против Палпатина прямо сейчас? Скорее всего, он будет короче, чем восстание на Кашиике, и уж точно не таким заметным.

— Я понимаю. — Падме отвела взгляд и нервно сцепила руки, одна поверх другой. Ее хрупкие плечи безвольно поникли. — Просто тяжело мириться с тем, что еще несколько лет тебе придется убивать по его приказу. Будто ничего не изменилось.

— Изменится, — сухо пообещал Энакин. Продолжать этот разговор ему не хотелось. — Иди спать, Падме. Не изводи себя зря.

Он обнял жену, и она, впервые за долгие годы таких прощаний, не отстранилась. Всхлипнув, прижалась к нему и обхватила руками так крепко, будто хотела силой удержать дома. Энакину очень хотелось бы поддаться ей, но мятежники сами себя не истребят. Да и от инквизиторов, судя по всему, толку в этом деле немного.

— Орден и Альянс нам не враги, — прошептала Падме. — Мне жаль, что ты не желаешь даже слышать о союзе с ними.

Энакин криво усмехнулся — благо Падме не видела этого, уткнувшись лицом ему в плечо. "Не враги"... любопытно, что сказал бы на этот счет магистр Винду, безжалостно истреблявший всех изменников-инквизиторов, встречавшихся на его пути. Вряд ли к Энакину он проявил бы больше симпатии и понимания.

— Поговорим об этом, когда будем править Империей. А пока придется оставить все так, как есть. Любые контакты с Альянсом окончательно настроят старика против меня. Мы не можем себе этого позволить.

Он ласково поцеловал Падме в макушку и отстранился. Комлинк на его запястье надрывался возмущенным писком — Энакин выбивался из им же установленного графика уже почти на полчаса.

— До скорого, дорогая. Присматривай за детьми, пока я не вернусь. Этим двоим только дай волю — тут же выкинут какую-нибудь глупость.

"И сама без самодеятельности обойдись", — хотел добавить Энакин, но сдержался. Падме такое предупреждение скорее спровоцирует, чем остановит. В этом они были очень схожи.