Перекрестки наших дорог (гет)

Ночь. Лето. Улица. Фонарь мерцает тусклым светом. Пусто. На улице неожиданно пусто, даже машин нет. Саманта бы сказала, что это всего лишь дурацкое стечение обстоятельств. Не знаю... Я чувствую себя таким одиноким сейчас. В Совенке мне было весело, ребята приняли меня, хоть я и был до мозга костей асоциален. Больше того, там была Саманта... Была ли? Несомненно! Счастливое время. Я просто радовался моменту и не думал о будущем.

Возвращаться оказалось тяжелее, чем я думал. Возможно, будь я чуть сильнее, прояви я хоть на капельку больше напора, тогда перед отъездом, и его бы не было. Но нет, меня вышвырнуло в мой мир, точно также как до этого забросило в лагерь — резко, без объяснений, без особых причин. Или, быть может, я просто не мог их понять. Мне не хотелось об этом думать. Проезжая теперь на автобусе по пустым улочкам своего городка я думал о том лишь, как бы быстрее попасть домой, закутаться в одеяло и проспать, по меньшей мере, вечность.

* * *

«Совенок»… Я почти забыла о нем. Воспоминания о тех днях почти полностью стерлись из моей памяти. Остались обрывки-фотокарточки — самые яркие моменты. Не сохранились и образы обитателей, их место заняла пустота. Только одно лицо я помнила в совершенстве. Семен. Его образ словно вырезали на моих веках. Он засел у меня в мозгу намертво. И я знала, что и через десять лет он будет столь же четок и точен.

С момента моего возвращения в мой мир прошло полгода — двадцать шесть недель. Срок крохотный, даже в рамках человеческой жизни. Достаточный, однако, чтобы изменить ее кардинально. В первые недели по возвращении я испытала настоящий водоворот чувств. Апатия сменялась гневом, а ему на смену приходило исступление.

* * *

Впрочем, неважно... Что-то изменилось внутри меня. Это я понимал ясно. Мой прежний образ жизни теперь был мне противен — девяносто процентов своего времени я проводил дома за компьютером, а те редкие моменты, когда все же возвращался в реальный мир, теперь казались обрывочными, бессвязными декорациями к чьим-то чужим спектаклям. Кажется, стоило мне задержаться в объятьях одиночества чуть подольше, и меня списали бы, словно старый, никому не нужный манекен.

* * *

И вот я решилась приехать в Россию. Не знаю, на что я надеялась — мне ведь даже неизвестен его адрес. И есть ли Он вообще? Все эти вопросы крутились у меня в голове, пока я стояла в очереди на посадку.

Самолет. Облака. Лента реки. Мне всегда нравилось летать вот так — сидя возле окна и глядя на проплывающие внизу земли. Семен наверно сказал бы: «Этот миг слишком прекрасен, чтобы портить его, поэтому просто давай насладимся им». Да только где он сейчас?

* * *

Мотор затих, автобус замер, услужливо открывая двери — остальные два квартала я обязан пройти пешком. Я мог бы ездить на метро, благо оно в ста метрах от дома, но такая вот обязательная прогулка до остановки и обратно, это своего рода ритуал, который ни к чему не обязывает, но позволяет хоть на чуть-чуть продлить мое слияние с людским потоком.

* * *

Как найти одного единственного человека среди ста сорока шести миллионов других? Кто-то из русских утверждал что «лиха беда — начало». Еще кто-то, возможно, тоже русский, сказал, что для того чтобы найти иголку в стоге сена, тебе нужна лишь спичка, чтобы зажечь, и магнит, чтобы притянуть. Но что, если сено слишком сырое, магнит давно уже потерян, а спички рассыпались прахом? Как мне быть?

В то лето все казалось таким простым, я знала, что вот оно, мое счастье. Даже после того, как покинула СССР, мне хотелось верить, что это лишь на время. Так оно и было... Почти... Он писал мне, а я ему. И вот, спустя каких-то два года мне позволили вернуться. На этом все и кончилось, мой Сем пропал. Просто исчез, не оставив ни письма, ни даже вшивой весточки.

* * *

Я вновь шагаю по старым, изломленным плитам. В руке тлеет сигарета. Мысли тяжелые, неприятные... Настроение паршивое. Впрочем, во мне уже нет той гнетущей тоски, того едкого исступления. Все это уже исчезло, уступив место пустоте. Я затягиваюсь горьким дымом.

Прошло ровно полгода с тех пор, как я проснулся в старом ЛиАЗе посреди зимы. За это время мне не удалось найти Ее. Придя домой, я снова буду искать — исступленно прочесывать интернет в надежде найти хоть малейшие зацепки.

* * *

Шереметьево встречает меня оживленной толпой из улетающих и их провожающих, прилетевших и их встречающих. Если даже его и нет в Москве, все равно ведь нужно откуда-то начинать?

Автобус едет в ночи, разрезая чернильный мрак светом фар. Городские огни с другой стороны вторят ему. В миниатюрном наушнике-бусинке играет «drive», группы «The cars», простая, и одновременно красивая песня. «...Who's gonna pick you up When you fall?...» Впрочем, я не успеваю дослушать ее — автобус встает, едва преодолев городскую черту. Немолодой и не бритый водитель просит прощения на ломанном русском. Почти на таком же, но с американским акцентом, русском я спрашиваю его, как мне добраться до центра. Он не вполне уверенно отвечает что-то про попутки.

Дома. Дома. Дома. Дома. Я иду мимо них почти уже час. Одни остаются позади, но их сменяют сотни новых. Кажется, я просто иду по кругу, или наоборот, вокруг меня движется лишь десяток декораций. Еще чуть-чуть, и я упаду без сил.

* * *

Дома. Дома. Дома. Дома. Все ближе и ближе мой дом. Но черт, как же не хочется возвращаться. Хочется просто сесть и сидеть где-нибудь. К примеру, вот на этой скамейке.

* * *

— Все. Больше не могу! Я должна присесть.

Буквально в сотне метров я вижу скамейку. Почти такую же, как в «Совенке». Буквально за миг до меня на нее садится какой-то парень. На вид — лет двадцать пять, тридцать. Почти недельная щетина покрывает его щеки и подбородок. Он чем-то неуловимо мне знаком, однако я не в состоянии вспомнить, когда он мог мне встретиться.

* * *

К скамейке подходит девушка. Лица не разглядеть — слишком темно, но во всем, движениях, в силуэте, да даже в молчании угадывается нечто до боли знакомое.

Охрипшим от волнения голосом я произношу:

— Семми?

* * *

— Семми?

Голос у него хриплый, почти не узнаваемый, но я уже уверенно подхожу к нему. Я знаю, что это мой Семен, постаревший, побитый жизнью, отчаявшийся, но мой. Слезы текут по щекам, но я не могу и не хочу их сдерживать. Мы просто стоим обнявшись, как в ту ночь, и никто нас уже не потревожит.