Нехорошо человеку быть одному (гет)

«Бессознательное — это совокупность подавленных воспоминаний, о которых человек ничего не знает и которые всплывают в форме симптома, это означает, что всеми движут силы, желания, чувства, которые мы не осознаем. Есть люди, которые как бы в плену у своей судьбы, у них вечно одни и те же драмы, одна и та же несчастная любовь, будто они игрушка в руках судьбы. С точки зрения психоанализа они пленники своего бессознательного».

Матильда, фильм «Белая свадьба»

Пальцы у меня всегда холодные. Как и губы. Касаюсь их, проверяя. Точно. Холодные. Это, наверное, потому, что сердце у меня тоже холодное, хотя все время в горячей крови.

Поднимаю взгляд на часы: полночь. Пора ложиться. Вместо этого я ставлю на огонь старый чайник и придвигаю поближе пергамент со схемой перемещений Поттера. Он объявляется в самых разных местах, не следуя никакой логике. Усмехаюсь. Еще бы! Логика и Поттер — две прямо противоположные вещи. Задумчиво грызу кончик пера и провожу линии на карте с юга на восток. Куда он двинется в этот раз? Хуже всего для меня и хорошо для него то, что его подруга — Грэйнджер. Или кто там она ему.

Морщусь, вспоминая это воронье гнездо волос и упрямо вытянутую вверх руку, как одинокий маяк среди моря незнания. Да, она знает ответы на мои вопросы. Да, она знает, какие ингредиенты надо смешать для зелья. Но она его не чувствует. Не чувствует, что каждое зелье — живое. И поэтому все ее знания абсолютно бесполезны. Есть вещи, которые понимаешь только сердцем.

Наливаю чай в кружку с отколотым краем и вглядываюсь в карту Англии. Что, если на Рождество они рискнут где-то показаться? Я ищу их уже почти месяц, чертя линии на карте, опрашивая людей в разных деревушках, слоняясь по полям — безуспешно. Зато Лорд доволен: он наивно полагает, что я так усердно разыскиваю мальчишку для него. Как же!

Сегодня ночь перед Рождеством, о да. Чертово Рождество! Отодвигаю пергаменты и подхожу к окну, смотря на звезды на востоке, испускающие ледяной свет. Я им завидую: у них столько сил. У меня сил нет. Уже давно. Я живу по инерции, как мячик, который выскользнул из чьей-то большой теплой ладони и катится вперед, подпрыгивая на неровностях. У меня есть задание, и я не должен его провалить. Задание — это термин Дамблдора, для меня же это — искупление, если оно существует.

Завтра придется торчать в Большом зале и делать вид, что я люблю этот праздник, который при Кэрроу больше смахивает на похороны клоунов. Я его ненавижу, как и эту затаенную предрождественскую надежду на чудо в глазах каждого встречного. Откуда она берется? Почему-то перед Рождеством все упрямо верят в лучшее. Все — кроме меня. У меня лучшего никогда не было, даже хорошего — и того не было. Все, что было — улыбки Лили и ее смех, и эти украденные слова о ее любви — все это редкие золотые шары цветов посреди поля полыни. Встретились — и исчезли, и теперь — в воспоминаниях. Хорошо хоть, улыбаться теперь не нужно, и на том спасибо. Дамблдор вечно заставлял меня делать то, что мне не нравится. Заниматься с Поттером. Разговаривать с Блэком. Продолжать обучать Долгопупса. Улыбаться, черт подери. У меня губы улыбаться не умеют с рождения, и переучить их невозможно. Так сказать, непоправимый дефект.

— Северус, вы нашли Гарри?

Возвращаюсь в кресло и сажусь спиной к портрету Дамблдора.

— Нет, профессор. Никак не могу понять логику его перемещений.

— Скорее всего, ее нет, — он переходит с портрета в портрет и оказывается напротив меня. — А что говорит Финеас?

— Пока ничего, — пытаюсь по привычке предложить ему чай, но вовремя возвращаюсь в реальность. — Они слишком осторожны. Вы не могли бы все-таки пояснить, для чего я должен тащить им меч?

Нарисованный Дамблдор качает головой. Еще бы. Как можно рассказывать такое мне? Мне — Пожирателю смерти, который каждую неделю видит Темного Лорда? Залпом допиваю обжигающий чай и выхожу из кабинета. Возможно, после блуждания по галереям ко мне придет какое-нибудь озарение. Чем дьявол не шутит. Пляшущие от холодного сквозняка огни факелов отбрасывают уродливые тени, и к ним присоединяется моя собственная бесформенная тень. Останавливаюсь и выдыхаю. Тишина. Люблю ночь. Хочу мысленно добавить, что люблю одиночество, но колеблюсь. Сейчас, когда Поттер в бегах, а мне приходится играть в директора, почему-то тяжело было одному. Но ведь это никак не исправить. Дамблдор недавно спрашивал, что я собираюсь делать после войны. Откуда мне знать? Я так далеко не заглядываю. Зачем?

Решаюсь зайти в Большой зал, чтобы посмотреть на притащенную Хагридом ель. Алекто сначала топала ногами, что никакой ели не будет, но маленький мальчик внутри Амикуса забил кулачками, и ей пришлось отступить.

Захожу в зал, предвкушая насладиться тишиной и, может быть, своим личным пред-Рождеством, и застаю перед елью невозможную девчонку Уизли. Она использует левитационные чары, пытаясь ровно водрузить на вершину огромную звезду, блестящую всеми цветами радуги. Ну да. Вифлеемская звезда. Без нее не обходится ни одно Рождество. Даже то, что произошло почти две тысячи лет назад.

Заметив меня, Уизли вздрагивает всем телом, и звезда стремительно падает вниз. Торопливо взмахиваю палочкой, не давая ей упасть. Этим грохотом можно весь замок разбудить, а у меня нет сил в очередной раз препираться с Алекто, выгораживая идиотов и спасая их от наказания.

Уизли, разумеется, к идиотам не относится. Она только недавно рисовала на стенах кровью своим детским пальцем и душила крепкими ручонками кур, а теперь вдруг вытянулась и, как ни неприятно это осознавать, похорошела, но все так же доставляет мне неприятности. Вот и сейчас она смотрит на меня исподлобья своими светло-карими глазами и не двигается с места. Тяжело выдыхаю. Далась ей эта звезда! И тут меня озаряет. Уизли — подружка Поттера. Как я мог это забыть? Сто раз ведь натыкался на них в замке! Вдруг она знает, где он сейчас? Стремительно подхожу к ней и хватаю за руку, хотя прикосновения меня раздражают. Но от ощущения ее теплой кожи под моими холодными пальцами меня самого пробивает дрожь, и Уизли это чувствует. Наши взгляды встречаются в дрожащей тишине, но я не разжимаю пальцы. Другой рукой я взмахиваю палочкой и водружаю звезду на колючую вершину.

Бледное и усталое лицо Уизли перечеркивает кривая улыбка. Разлепляю губы, прекращая этот театр безмолвия, и тихо осведомляюсь:

— Пойдете со мной добровольно, или мне вас связать?

Она приподнимает худые плечи. Под глазами — синяки, а губы у нее потрескавшиеся, и в трещинках — едва заметная кровь. Откуда?

— Пойду, — чеканит она и, кажется, нисколько меня не боится. Разумеется, зачем меня бояться, когда есть Кэрроу. Рядом с ними я вне игры. Даже для Долгопупса.

Неохотно выпускаю ее руку. Наверное, старею, раз мое благословенное одиночество перестало меня устраивать. А может, раньше у меня был Дамблдор, а теперь исчез — и я пытаюсь его кем-то заменить? Фыркаю. Ну, уж никак не шестнадцатилетней девочкой!

Мы молча выходим из зала, но в дверях Уизли на секунду останавливается, бросая довольный взгляд на ель, увенчанную звездой. И в глазах у нее — жизнь. Интересно, а что в моих? Пытаюсь вспомнить, когда последний раз видел себя в зеркале. Лет сто назад.

— Проходите, быстрее, — распахиваю перед ней дверь. — Шевелитесь, Уизли.

Она пожимает плечами и, приподняв голову, заходит внутрь, как на эшафот. Захожу следом и снимаю мантию: у меня всегда жарко натоплен камин. Несмотря на это, пальцы и губы неизменно остаются холодными.

Девчонка садится на край маленького дивана и оглядывается по сторонам, напоминая испуганную птицу. Потом зажимает ладони между коленями и смотрит на меня. Я часто моргаю. Я не умею общаться с подростками, тем более, если они — девушки. Но мне так нужна информация про Поттера! Краем глаза замечаю, что Дамблдор улыбается. Черт бы его побрал! Выдавливаю:

— Чаю будете?

Уизли смотрит на меня так, словно я предложил ей спрыгнуть с башни. Впервые разглядываю ее внимательно: у нее длинные, слегка волнистые волосы жизнерадостного рыжего цвета, хаотичная россыпь веснушек и упрямо сжатые губы. И глаза — карие, но не темные, как у всезнайки Грэйнджер, а совсем светлые, почти ореховые. Даже не знаю, с чем можно их сравнить.

— Буду. Если можно, — решительно произносит она, поеживаясь.

Поворачиваюсь к ней спиной и беру чайник, размышляя, почему ее выбрал Поттер. Потом понимаю: он думает, она похожа на его мать. Мельком оглядываюсь на девчонку и усмехаюсь. Черта с два! Это все из-за Слизнорта, который вообразил, что видит в Уизли умершую Лили и кричит об этом на каждом углу.

— Садитесь за стол, — придвигаю ей чистую чашку и тарелку с печеньем. Отчаянно пытаюсь вспомнить ее имя и не могу. — Как там вас зовут?

— Джинни, — она обхватывает горячую чашку ладонями и с видимым удовольствием прикрывает глаза. Наверное, замерзла. — Спасибо, сэр.

Сажусь напротив нее и беру в руку печенье. Лили терпеть не могла квиддич, это раз. И потом, у нее глаза были совсем другие…

— А вы тут все время в одиночестве? — Уизли обводит комнату более смелым взглядом.

— Вам какое дело? — закатываю глаза. — Слушайте, вы ведь с Поттером встречаетесь?

Она сразу напрягается как струна и выпрямляет спину. В глазах — настороженность. И вечная предрождественская надежда.

— Нет. Мы… расстались.

— А, — говорю я кратко и как-то неловко. Повисает неуютное молчание. — Что, совсем?

Уизли часто моргает, как я пять минут назад. Только она пытается сморгнуть выступившие слезы. Быстро отворачиваюсь. Черт, что такого я сказал? Жду, пока она успокоится.

— Вы не знаете, где я могу его найти? — спрашиваю я без всякой надежды. И только потому, что Дамблдор делает мне какие-то странные сигналы своими бровями.

Уизли сразу перестает моргать и ощетинивается всеми иголками, которые только есть внутри нее. Еще бы. Я же убийца. Я же злобный преподаватель, который все года травит не только Поттера, но и этого идиота Долгопупса, ее лучшего друга.

— Идите к черту, — говорит она звонко, с вызовом смотря на меня. Остаюсь невозмутим. Захочу — сделаю с ней все что угодно одним взмахом палочки. И вдруг понимаю, что общего между ней и Лили — этот взгляд, который говорит: «Делайте что угодно, я не сдамся». Все чувства, что спали во мне эти долгие годы, вдруг разом просыпаются и бурлят внутри, как кипящее в котле зелье. Уизли внимательно рассматривает мое лицо.

— Неужели вам не противно служить ему? Не противно выполнять его приказы? Я за вами давно наблюдаю, еще с тех собраний Ордена Феникса…

Она за мной наблюдает? Надо же! Очередные романтические бредни.

— Вам, наверное, спать пора? — осведомляюсь я, резко меняя тему, и сам почему-то зеваю. — У вас завтра какое первое занятие?

— Заклинания, — говорит она нерешительно, все еще смотря на меня настороженно и в то же время с любопытством. — Вообще-то, я хотела сказать вам спасибо.

— За что? — быстро перебираю в голове, что я мог в принципе сделать хорошего, за что меня можно благодарить. И не помню.

— Ну, вы отправили меня с Невиллом и Полумной в Запретный лес к Хагриду вместо того, чтобы оставить на растерзание Кэрроу, — и на ее лице мелькает подобие искренней улыбки. Давно таких улыбок не видел.

— Давайте начистоту, Уизли. Какого черта вы пытались стащить меч? — я беру следующее печенье, не обращая внимания на Дамблдора, который недовольно машет мне обеими руками.

— Я надеялась, что он поможет Гарри, — отвечает она искренне, и ее худые плечи опускаются. Не могу не признать, что она довольна симпатичная, но до Лили ей далеко. До Лили всем далеко.

— Понятно, — произношу я тихо и верчу печенье в пальцах, хотя ничего не понятно. В это мгновение чувствую себя марионеткой Дамблдора и Лорда одновременно. — Идите тогда. Я вас не держу.

— Вы кажетесь мне хорошим человеком, — он смотрит на меня сонно и поэтому говорит все, что думает. — Вы помогли нам тогда. Вы только что украсили елку звездой, хотя я вас не просила. Вы никогда не делали ничего действительно отвратительного. И я думаю, что вы не хотели убивать Дамблдора…

С мгновение я не могу сказать ничего, потому что ее глаза светятся тем же светом, что эта чертова Вифлеемская звезда на колючей ветви. И лицо совсем юное, нежное, какое было у… Метку пронзает яростная боль. Шиплю и от неожиданности хватаюсь за предплечье. Лорд желает меня видеть, и как можно скорее. Что-то случилось, что-то явно нехорошее для Лорда, я это отчетливо чувствую, словно он мой любовник. Смешно, но его я понимаю лучше, чем всех женщин. Быстро поднимаюсь с кресла и нетерпеливым жестом указываю Уизли на дверь.

— Вон отсюда!

Она пожимает плечами и, зажав в руке остаток печенья, поспешно исчезает в галерее, впустив в комнату вихрь холодного воздуха.

Дамблдор на портрете вежливо прокашливается. Уже предугадываю, что он попытается мне сказать, и быстро поворачиваюсь к нему спиной.

— Северус, вы не…

— Потом, — беру с полки карандаш и бормочу заклинание, превращая его в портал. — Потом поговорим, профессор.

Утро Рождества радует всех, даже бушующую за окном метель. Надо жить. В любые времена — надо жить, как твердит Дамблдор. Фыркаю. Откуда я-то жизнь возьму? Мне скоро сорок, и я не умею слишком много, чтобы вести нормальную жизнь, и вчерашняя встреча с Уизли тому пример.

Расхаживаю перед камином, пытаясь ответить на те же вопросы, которые Лорд вчера выкрикивал мне в лицо, обдавая едкой слюной и ненавистью. Какого черта Поттер полез в Годрикову впадину? Как ему удалось уйти? Если Нагайна сломала его палочку — как он будет защищаться? Что он ищет? И, наконец, вопрос, который интересует меня самого, но по непонятной причине не беспокоит Дамблдора: где тупица Уизли, который всегда преданным псом бегает за Поттером?

Почему-то вспоминаю, что завтра утром — поезд в Лондон. И Уизли тоже уедет домой на праздничную неделю. Странно. Я привык всегда быть один, и мне почти нравилось теплое одиночество моего кабинета. А теперь, когда его так нагло растоптали, мне хочется, чтобы сегодня вечером здесь кто-то был. Кто-то, кроме меня. Чертова Рождественская надежда! И до меня пытается добраться. Вспомнив, что я давно не разговаривал с Драко, я пригласил его зайти, и теперь он сидит передо мной со своим привычно серым лицом и загнанностью в глазах. Ему все это осточертело, и я его понимаю. Мне тоже. Но у меня есть задание — и долг, который я еще не отдал, так что я должен найти мальчишку.

— Нарцисса будет рада тебя видеть, — говорю я негромко, прекращая свои хаотичные шаги, и останавливаюсь напротив него. — И Беллатриса шлет тебе громкий привет.

С сожалением смотрю на его вытягивающееся от ужаса лицо. А, да. Он же боится Беллатрису. Я ее тоже боюсь. Иногда. Она — воплощение всего самого дьявольского, что есть в этом мире. Всех тайных желаний. Всей злобы. Всей безнадежности.

— Отец мне что-то передал? — его серые глаза смотрят выжидающе, но я молчу. Потому что Люциус забыл что-то передать. Он дрожал сильнее листа на ветру, согнувшись под тяжелым взглядом Лорда. Все наказания за неудачи обрушиваются в первую очередь на его голову, и в последнюю — на мою. Я — неприкасаемый.

— Что он ждет тебя, — я отличный врун, и выражение лица Драко это подтверждает. — Иди, тебе пора собирать чемоданы. Увидимся за обедом. Никаких новостей?

— Кто-то украсил ель звездой, а еще на стенах появилась надпись «С Рождеством, Гарри!», и Кэрроу подозревают в этом Уизли и Долгопупса, — Драко кашляет и поднимается с кресла. Вид у него болезненный. Не хотел бы я оказаться на его месте. — Сейчас будут допрашивать их в классе маггловедения.

С трудом дожидаюсь, пока он уйдет, и беру с дивана скомканную мантию. Опять их будут пытать! И почему только Уизли и Долгопупса, а не эту ненормальную Лавгуд, которая рьяно пыталась доказать мне пару лет назад, что на свете обитают морщерогие кизляки? Закашливаюсь от смеха, но вдруг вспоминаю сияющие глаза Уизли и стискиваю зубы. Какого черта я вообще делаю? Я должен искать мальчишку, а не… Ей вообще шестнадцать! Я не могу же…

— Северус, я думаю, Гарри сам ищет меч.

— С чего вы взяли? — выпадаю обратно в реальность и надеваю мантию на плечи, не глядя на портрет.

— Это единственная причина, по которой они могли отважиться пойти в Годрикову впадину, — резонно замечает Дамблдор. — Ведь это опасно, и в итоге они едва не попались… Том знал, что рано или поздно они туда придут.

Тяжело вздыхаю. Поттер может сунуться куда угодно, наплевав на все возможные опасности, совсем как его чертов отец. Кто бы знал, как мне надоели его выходки.

— Даже если так, что мне делать?

— Приложить все усилия, чтобы найти его как можно скорее, иначе эти поиски могут стоить ему жизни раньше, чем…

— Чем что? — эти загадки Дамблдора приводят меня в бешенство. — Чем что?

— Не могу сказать, Северус, — Дамблдор наблюдает за моим лицом с любопытством. — Но, честно говоря, ваше рвение защитить девушку очень мило… После стольких-то лет… Всегда говорил, что самое прекрасное может родиться за мгновение…

— Понятия не имею, о чем вы говорите! — огрызаюсь и берусь за дверную ручку. — Вы сами просили меня защищать студентов.

— Разумеется, Северус, разумеется. Кроме того, я просил вас украшать ели звездами и… Не смотрите на меня так, идите же. Знаете, я думаю, что вы поступили абсолютно правильно, предложив мисс Уизли чай. Вы еще молоды, но все время проводите взаперти. Из-за меня. Как говорится, нехорошо человеку быть одному. Одиночество рано или поздно утомляет… Всегда говорил, что вы себя раньше времени хороните. Наша с вами цель очень важна, безумно важна, но ведь помимо нее существует жизнь. Вспомните об этом, Северус, иначе однажды вы проснетесь дряхлым стариком, и тогда уже точно будет поздно.

— Поздно для чего?

— Для чувств. Не притворяйтесь, что вас не задела вчерашняя ночь. Все хорошее, все самое лучшее действительно случается внезапно, или я неправ?

Смотрим друг на друга несколько мгновений. Я — сердито, он — ободряюще. Не понимаю, к чему он клонит. Вечно эти загадки!

— И потом, помните, «доколе не порвалась серебряная цепочка, и не разбился кувшин у источника — не возвратится прах в землю, чем он и был».

— Это откуда такая заумная чушь?

— Из главного человеческого бестселлера, мой друг.

Усмехаюсь и тяну дверь на себя. Из Библии, конечно. Мой ненормальный отец тоже любил ее, только это не делало его лучше. Скорее, наоборот.

Моя серебряная цепочка, это, разумеется, моя двойная игра и Поттер, который вечным призраком стоит за спиной. И — Лили. И поэтому моя цепочка так коротка. Я ведь даже не пытался вплести в нее кого-то или что-то еще. Оборвется — мне конец.

Разворачиваюсь так быстро, что мантия кружится в воздушном вихре, и выхожу в галерею. Шум обрушивается на меня со всех сторон, и я болезненно морщусь. Торопливо поднимаюсь в кабинет Кэрроу, миновав несколько галерей, и едва не сталкиваюсь со Слизнортом. Из-под мантии у него торчит полосатая пижама.

— А, Северус, мой коллега, — он почему-то всегда рад меня видеть, и это настораживает. — Не хотите ли вечерком выпить рождественского пунша? Обсудим любимый предмет, заодно расскажу вам, как я облегчил процесс изготовления зелья забвения.

Машинально вспоминаю все ингредиенты: вода из Леты, валериана, ягоды омелы, порошок полыни или экстракт горечавки, кому как нравится…

— А что, его сложно варить?

Слизнорт добродушно улыбается, походя на мешок, набитый подушками.

— Приходите, Северус, поболтаем. Хватит вам сидеть взаперти.

Черт подери, все сговорились, что ли, вытащить меня куда-то, куда я не хочу? В отличие от остальных, у меня есть важное дело — найти Поттера. И я его найду. А потом уже подумаю, пить мне пунш или нет… Сухо киваю проходящей мимо Трелони. Или, может быть, сходить? Проклятый Дамблдор, вечно он сеет во мне свои сомнения.

Пинком открываю дверь в класс и бесцеремонно оглядываюсь. Пахнет книгами и кровью. Алекто застывает с поднятой палочкой, и на лице Амикуса вырисовывается кислая улыбка.

— А, Снейп. Что тебе нужно?

— Какого дьявола здесь происходит? — смотрю на избитое лицо Долгопупса и кровоточащую губу Уизли. На шее у нее огромный синяк, который приводит меня в ледяное бешенство. — Что они сделали?

— Кто-то украсил ель звездой! — верещит Алекто, обдавая меня ненавистью. — Когда я категорически запретила ее украшать!

— Ель украсил я, — холодно замечаю я, с наслаждением ожидая всеобщей реакции. Уизли поднимает на меня свои сияющие глаза, и уголки ее губ трогает слабая улыбка. Она — противоположность мне, и поэтому так любопытна для меня. Она — все, чем я никогда не был и не буду. Она — вихрь, который гасит огонь и огонь же разжигает. Она вся полна безудержной жизни. И сегодня она смотрит на меня не так, как вчера. Понятия не имею, почему меня это интересует.

Кэрроу злобно переглядываются, а Долгопупс просто таращится на меня, как будто никогда раньше не видел. Как Слизнорту повезло не видеть его на своих лекциях… Невозмутимо спрашиваю:

— В чем еще проблема?

— В надписи, Северус. Ты видел надпись?

— Какую надпись?

Я ее видел. И стер по дороге. Нельзя же оставлять на виду эту красную тряпку для двух рогатых туш. Пусть попробуют доказать, что она там вообще была.

— Там красовалась надпись! — снова верещит Алекто с такой силой, что у меня закладывает уши. — Я не слепая и не тупая, Северус!

Пожимая плечами, показываю, что мне плевать. Разумеется, Алекто тупая. Иначе зачем она здесь? Всех более-менее умных Пожирателей Лорд оставил себе, отправив в Хогвартс безмозглых палачей.

— Считаю, что Уизли и Долгопупс достаточно наказаны за то, чего не совершали, — я издевательски ухмыляюсь, смотря в желтое лицо Амикуса. — Отпусти их, Алекто. Это мой приказ. Все понятно?

— Там была надпись! — кричит она мне вслед, но я делаю вид, что не слышу.

Перед праздничным обедом захожу в библиотеку за новой книгой об опасных зельях, которую мадам Пинс обещала купить мне в Лондоне, потом заглядываю к МакГонагалл — только потому, что иначе она сама придет ко мне со своим тоскливым списком учебных проблем. Так и проходит моя жизнь: от одинокой постели и чашки чая с куском хлеба к тянущимся занятиям, от обеда к библиотеке и вечернему выпуску «Пророка», проверке бездарных работ, среди которых одна — стоящая, подготовка к завтрашним лекциям и снова — возвращение в одинокую постель. Иногда это разбавляется радостями вроде вкусного кофе в Хогсмиде или новой книги. Иногда — вечерами, полными ненависти в гостиной Малфоя. Иногда — блужданием под дождем по деревням в поиске Поттера. Но чаще всего это скучнейшие таблицы, оценки и учет успеваемости сотен учеников, которые так любит Минерва. Заранее глубоко вдыхаю.

— Вы это видели? — она возмущенно трясет перед моим носом листком пергамента, испещренного красными пометками. — Мисс Дэвис вообще собирается учить мой предмет? Северус, вы обещали с ней поговорить!

— Я говорил.

Выпускаю немного воздуха, чтобы хватило еще минут на десять. Глубоко дышать в присутствии Минервы опасно: решит, что мне плевать, и будет морочить голову еще добрый час. Хотя мне действительно плевать. Слизерин всегда обходил ее прекрасный Гриффиндор без всяких рейтингов.

— Результат нулевой! Между прочим, это влияет на общие баллы факультета.

Снова чуточку выдыхаю. Между прочим, это обязанность Драко, в худшем случае, Горация, а не моя — следить за баллами. Нетерпеливо и нежно поглаживаю корешок новой книги и почти не слушаю остальную речь Минервы, просто киваю в такт ее словам. Зачем мне знать про эти баллы, когда у меня, здесь, под рукой, захватывающий мир зелий?

Вырвавшись из кабинета трансфигурации, с некоторым удовольствием иду в Большой зал. Единственное, что я люблю на этом празднике, чему не могут помешать даже Кэрроу — это еда. Щедро кладу себе большой кусок пирога с почками, потом придвигаю бифштекс и пожираю глазами шоколадный пудинг. В конце концов, я всего лишь человек, и впереди у меня — вечер с новой книгой. Но сначала — еще раз изучу карты. Я должен найти этого мальчишку!

Случайно перехватываю смеющийся взгляд Уизли. Она робко поднимает руку, подавая сигнал, что заметила меня.

Совсем страх потеряла.

Отворачиваюсь и придвигаю к себе пудинг, не обращая внимания на удивленный и слегка негодующий взгляд Стебль, которая сидит справа от меня. Вспоминаю: она пыталась внушить мне, насколько полезно быть вегетарианцем. Кажется, я был тогда чем-то страшно занят и, не подумав о последствиях, молча с ней согласился. Теперь она злится, что я нарушил обещание. Дьявол, пусть сама ест свои замечательные растения, я здесь не при чем.

Насытившись, медленно возвращаюсь в кабинет и с тяжелым вздохом придвигаю к себе осточертевшие карты Англии. Финеаса на месте нет, как и Дамблдора. Выдыхаю. Тяжело постоянно разговаривать с портретами умерших людей. К этому быстро привыкаешь, но от этого тоскливо.

Подхожу к стеклянному буфету и смотрю на свое призрачное отражение. Черт, что у меня с волосами? Кое-как приглаживаю их рукой и одергиваю рубашку. Так-то лучше…

— Директор!

Подпрыгиваю на месте сразу по двум причинам: не чувствую себя директором — раз, от неожиданности — два. Хотя меня довольно трудно застать врасплох, но со вчерашнего вечера что-то непоправимо изменилось — в мире и во мне.

— Что вам, Финеас?

— Я обнаружил их! Грязнокровка…

— Не желаю слышать это слово! — я сразу вскипаю, резко поворачиваясь к нему. Чертово слово, проклятое слово, судьбоносное слово…

— Они разбили палатку в лесу Дин! — Финеас задыхается от собственной важности. — В лесу Дин, слышите?

Наконец-то. Забываю обо всем и чувствую, как кровь пульсирует в висках. Попался! Быстро достаю из шкафа теплую зимнюю мантию с капюшоном, отороченным рыжим мехом, накидываю ее на себя и беру из сейфа меч. Он так яростно слепит меня блеском рубинов, что мне хочется закрыть глаза. Интересно, а у Салазара такого не было? Ведь в те времена выйти из дома без меча — все равно что выйти без одежды…

— Будьте осторожны, Северус, — Дамблдор как всегда неожиданно появляется напротив меня и качает головой. — После истории с Джорджем Уизли они могут плохо вас встретить.

— Не волнуйтесь, профессор, — я накидываю капюшон на голову и протягиваю слегка дрожащие пальцы к порталу. — У меня есть план.

У меня он действительно есть.

Благодаря защитным заклинаниям Грэйнджер, палатку я не вижу, но чувствую, что она где-то совсем рядом. Холодно так, что зубы стучат, касаясь друг друга. Терпеть не могу этот зимний холод заодно с самой зимой. Оглядываясь, зажимаю меч под мышкой и иду к небольшому озерцу, который заметил в просвете деревьев. Задираю голову и смотрю на верхушки деревьев. Этот лес очень старый: он стоит еще со времен завоеваний Вильгельма Завоевателя и давным-давно порос зеленым мхом. Переступаю через огромные корни, вылезшие наружу, и взмахом палочки разбиваю лед на ровной поверхности озерца. Быстро опускаю меч на дно и возвращаю лед на прежнее место. Если не приглядываться — никто и не заметит, что кто-то вообще здесь был.

Теперь — самое сложное. И самое важное. Нужно выманить Поттера сюда, но сработает ли эта часть плана?

Блуждаю по лесу добрый час, отчаянно замерзая и буквально пританцовывая на месте. Танцующий Снейп — это ужасно смешно. Кэрроу бы точно надорвали животы и лопнули, украсив кишками весь замок. В отчаянии останавливаюсь, наталкиваясь на свои же следы, идущие мне навстречу. Дьявол! Мне нужно подойти как можно ближе к палатке, чтобы Поттер заметил моего патронуса. Делаю еще круг в лесу. И, наконец, с трудом различаю чью-то фигуру среди деревьев, почти на опушке. До боли щурю глаза. Точно: черные взъерошенные волосы и съехавшие набок очки. Поттер! Я почему-то не рад его видеть, хотя должен. Личная неприязнь мешает по-настоящему осознать, что Поттер — единственный, кто может разделаться с Лордом. Впервые задумываюсь, здесь, в ледяном лесу, что будет со мной после войны. Что я буду делать? Что буду чувствовать, оставшись без всяких целей и желания жить? И с каждым днем приближаясь к старости?

Достаю палочку, машинально вспоминаю Лили и те солнечные дни рядом с Паучьим тупиком, которые мы проводили вместе каждое лето. Сердце привычно сжимается от боли, но я не обращаю внимания. Иначе с ума сойти можно.

— Экспекто патронум!

Лань изящно выскакивает из моей палочки и направляется к Поттеру. Он заметит, я уверен. Он всегда замечает то, что важно, этого у него не отнять. Облизываю холодные губы и замираю. Я все-таки должен убедиться, что он получит этот чертов меч. И тогда я смогу вздохнуть спокойно хотя бы пару недель. И с удовольствием сжечь эти идиотские карты, заляпанные чернилами.

Вцепившись пальцами, не чувствующими ничего от холода, в склизкую кору клена, вспоминаю робкую улыбку Уизли. Мне давно не улыбались. Слишком давно.

Осторожно выглядываю из-за дерева и снова выдыхаю. Так тихо, что я слышу, как бьется мое сердце.

Фигура Поттера мелькает между деревьями, залитая лунным светом, и я невольно провожу рукой по лицу. Да. Удалось. Теперь можно не сомневаться: он получит меч. Наблюдаю за ним, осторожно выглядывая из-за дерева. Да, это его походка, его движения. Вспоминаю первую встречу с этим мальчишкой на занятии. Если бы он не повел себя тогда настолько нагло, все могло бы сложиться по-другому. Качаю головой. Нет, не могло бы: я ненавижу Джеймса, а внешне он — вылитый Джеймс. Кроме глаз. Но этого недостаточно… Внезапно замечаю где-то справа, за деревьями, другую мужскую фигуру, высокую и плечистую. Неужели Пожиратели? До слез щурю глаза: нет, черт подери, это Уизли! Так вот почему директор пропустил мимо ушей все мои слова о его уходе! Он знал, что этот рыжий тупица вернется.

Хмыкаю. Что же, вышло даже лучше, чем я ожидал. И намного быстрее и проще, чем я себе это представлял. Вы будете довольны мной, профессор. Еще с минуту стою, прижимаясь к клену, потом трансгрессирую в Хогсмид.

Дрожу от холода и решительно поддаюсь своему внезапному желанию зайти в «Кабанью голову» и выпить чего-нибудь горячительного.

— Бокал бренди, пожалуйста, — отрывисто говорю я Розмерте, приподняв голову. Она смотрит на меня так, словно видит впервые. Что я такого делаю, что они меня не узнают?

— Держите, профессор, — она ставит бокал на стойку, и я вынимаю из кармана два сикля. Денег я получаю немного, и тратить их не на что, потому что я живу в школе по разрешению Дамблдора. Приятно осознавать, что те отвратительные дни, когда мне ни на что не хватало, даже на нормальную одежду, давно прошли.

Залпом выпиваю бренди и выхожу на улицу, на мороз. Я так и не успел согреться, но смысла торчать в баре нет, поэтому я медленно иду к замку, в тишине и в темноте, слушая хруст снега. Если бы я остался в баре, то обязательно бы выпил еще и еще, а напиваться в Рождество, да еще в одиночку — отвратительно. Пьяный Снейп еще хуже танцующего. В свете фонаря смотрю на старые наручные часы: полпервого ночи. Значит, приглашение Слизнорта уже не в силе, ну и дьявол с ним. Лягу спать. После этого леса, где холодно, как в аду, и даже бренди не помог, ужасно хочется спать. Выпью чаю — и усну.

А завтра, пожалуй, как только уедет поезд, все-таки приду к нему на пунш. Захвачу с собой новую книгу. Ведь нужно заменить кем-то Дамблдора, иначе я точно рехнусь в одиночестве. Кажется, еще я должен поговорить о чем-то с какой-то студенткой по просьбе Минервы. С кем и о чем — я уже забыл.

У кабинета останавливаюсь перед картиной с несколькими рыцарями, играющими в шахматы, из которой мне машет Дамблдор.

— Как все прошло, Северус?

— Рыба заглотила наживку, — устало отвечаю я.

Дамблдор радостно улыбается и чуть ли не пританцовывает, совсем как я там, в темном лесу.

— Браво, Северус, браво! Я вами горжусь! Теперь отдыхайте, вы это заслужили. Вы не представляете, как сильно вы помогли всем нам, и в первую очередь — Гарри.

Киваю и толкаю дверь, удивляясь, что она так легко поддается. Взмахом палочки зажигаю свечи на столе и замираю на месте: на диване, вытянувшись и подложив руку под голову, спит Уизли. Судорожно вспоминаю, что в спешке забыл закрыть дверь. И все равно: какого черта она здесь делает? Обхожу стол и наклоняюсь над ее спящим лицом, украшенным веснушками. Оно довольно красивое и какое-то странно умиротворенное. Что ей снится? Или кто? Отворачиваюсь и с наслаждением протягиваю окоченевшие пальцы к огню, иначе даже чашку не взять.

Понимаю, что не хочу ее прогонять. Не знаю, что творю. Не знаю, зачем она пришла. Но в эту ночь до ужаса не хочу оставаться наедине с говорящими портретами. Я выполнил задачу, я сделал шаг навстречу искуплению — могу я иметь право на передышку? Сердце, вырвавшись из тисков на волю, пускается вскачь. Разрешаю ему побуйствовать, как коню, который застоялся на конюшне. Хуже всего то, что его теперь не успокоить.

Я же все-таки человек. Неужели именно это всех удивляет?

Завтра Дамблдор придумает мне очередное самоубийственное задание — завтра. Не сегодня. Не сейчас.

— Профессор, сэр, простите, я…

Оборачиваюсь.

Уизли, приподнявшись на локте, смотрит на меня сонно, и смущение пунцовой зарей разливается по ее круглым щекам.

— Зачем вы пришли?

— Сказать вам спасибо.

— Это глупо.

Она отрицательно качает головой, садится на диване и заправляет волосы за уши. Наверное, нервничает. Потом вдруг подходит к окну и, открыв его, впускает в комнату рой снежинок.

— У вас очень жарко. Мне кажется, я сейчас задохнусь, — и голос у нее какой-то надломленный.

— Для чего вы пришли?

Уизли переступает с ноги на ногу, как та серебристая лань в лесу, и обхватывает плечи руками.

— Когда в мире, где темно и холодно, как сейчас, вдруг оказывается, что тот, кого ты считал худшим человеком на свете, на самом деле — хороший, это уже маленькая победа, правда?

Молчу, смотря на ее мятую рубашку. Так вот в чем дело. Она хочет мне помочь, а я уже решил, что она испытывает ко мне какие-то другие, неправильные чувства, и приготовился с ними бороться. Разве в меня можно влюбиться, тем более этой хрупкой девочке с копной рыжих волос? Кто о чем, а я вечно о… Нужно что-то сказать, поэтому устало соглашаюсь:

— Правда.

Уизли довольно улыбается и продолжает смотреть на меня этим своим новым взглядом. Не понимаю, что он значит. Беру со стола чертежи и карты и радостно швыряю их в жадный огонь. Они жалобно вспыхивают и мгновенно превращаются в пепел.

Мы молча садимся друг напротив друга. Не знаю, чего на самом деле от меня ожидает Уизли, я лично просто устал и мечтаю зарыться в одеяло и уснуть. И одновременно не хочу ее отпускать. Одиночество моей комнаты навсегда растоптано — из-за нее. О чем с ней можно говорить? Я привык, что всем от меня что-то нужно. Я привык сам использовать людей для каких-то целей, а разговаривать я не умею. Я много чего не умею.

Уизли, видимо, это отлично чувствует и произносит, пытаясь завязать пусть даже неуклюжий разговор:

— Что вы читаете?

— Я ничего не читаю. Только пособия по зельеварению.

Она пожимает плечами, но не сдается. Светит, как та упрямая звезда на вершине ели.

— Какая ваша любимая команда в квиддиче?

— Я не интересуюсь квиддичем. Пустая трата времени.

В ее глазах читается явное желание меня ударить, и это почему-то меня смешит. Черт подери, я невозможный собеседник! Я совсем разучился говорить о том, что не касается Лорда, Поттера, пророчеств и прочей ерунды, которая никак не связана с нормальной жизнью.

— У вас есть сова?

— Я не люблю животных. От них воняет.

Раздраженное молчание. Со странным сожалением думаю, что она сейчас уйдет.

— Вы со всеми людьми так разговариваете? — насмешливо интересуется Уизли. — Я тут стараюсь…

Прерываю ее жестом, и она сразу яростно сжимает свои коралловые губы. Смотрю на них с мгновение, потом замечаю:

— Я понимаю, что вы делаете, Уизли. К сожалению, я сложнее, чем ваш драгоценный Долгопупс или Поттер. И несравненно лучше обоих в зельеварении.

Уизли звонко смеется, прикрывая рот маленькой ладонью. Не понимаю, что смешного я сказал? Беспомощно оглядываюсь на портрет Дамблдора, но его нет на месте. Беззвучно чертыхаюсь и поднимаюсь на ноги.

— Давайте прекратим этот цирк и разойдемся, — невозмутимо предлагаю я, но, видимо, глаза меня предают. Они-то лгать не умеют. Они-то просят остаться. — Вам давно спать пора. Утром поезд.

— Я не уйду, — она смотрит на меня открыто и смело, словно решается на что-то.

— Я даже слышать ничего не…

Уизли мгновенно оказывается рядом со мной. Ближе, чем мне бы хотелось. И все же недостаточно близко. И мое сердце, которое я забыл запереть обратно, как забыл запереть дверь, толкает меня навстречу к ней. Сегодня — все еще Рождество, со своей чертовой надеждой, которая заставляет меня забыть, что этой девочке — шестнадцать, а мне — тридцать семь. Которая заставляет вспомнить, что под всеми этими черными одеждами, там, в темной душе, я — мужчина. Кажется, из нас двоих дурак именно я. Думал, что знаю о себе все, но опять ошибся. Приготовился бороться с девчачьей влюбленностью, но, кажется, как идиот увлекся сам. О чем я только думаю? Я старше ее, и я — лучший слуга Темного Лорда, а она наверняка все еще без памяти влюблена в Поттера. Она нежная — во мне нежности нет. Во мне вообще ничего нет, я иду к четкой цели, для достижения которой все чувства излишни. Хуже того — опасны. Опасно все это бередить, вытаскивать наружу, раскапывать, запутываться, биться, разочаровываться, запихивать обратно. Проклятое Рождество, что оно со мной делает?

Застываю на месте, не в силах пошевелиться, боясь совершить какую-нибудь непоправимую глупость. Снова холодеют пальцы.

— Уходите, Уизли, — голос дрожит и хрипит — наверное, после мороза. Но, на самом деле, совершенно не из-за этого. Просто мой личный ящик Пандоры снова безвозвратно открыт. — Пожалуйста.

Но Уизли упрямо качает головой, делая шаг вперед, и отсветы камина покрывают ее бледную кожу розоватыми пятнами. Мы оказываемся совсем рядом, и я слышу сладковатый и одновременно пряный запах ее волос.

— Нехорошо человеку быть одному, — тихо произносит она и, протянув руку, касается моей ладони. — Особенно в Рождество.

Я киваю, внезапно сдавшись, и сжимаю ее горячие пальцы в своей холодной ладони.

И тогда улыбка рассветом озаряет ее нежное лицо.

В это мгновение я жалею, что сам не умею улыбаться.