Нехорошо человеку быть одному (гет)

«Бессознательное — это совокупность подавленных воспоминаний, о которых человек ничего не знает и которые всплывают в форме симптома, это означает, что всеми движут силы, желания, чувства, которые мы не осознаем. Есть люди, которые как бы в плену у своей судьбы, у них вечно одни и те же драмы, одна и та же несчастная любовь, будто они игрушка в руках судьбы. С точки зрения психоанализа они пленники своего бессознательного».

Матильда, фильм «Белая свадьба»

Пальцы у меня всегда холодные. Как и губы. Касаюсь их, проверяя. Точно. Холодные. Это, наверное, потому, что сердце у меня тоже холодное, хотя все время в горячей крови.

Поднимаю взгляд на часы: полночь. Пора ложиться. Вместо этого я ставлю на огонь старый чайник и придвигаю поближе пергамент со схемой перемещений Поттера. Он объявляется в самых разных местах, не следуя никакой логике. Усмехаюсь. Еще бы! Логика и Поттер — две прямо противоположные вещи. Задумчиво грызу кончик пера и провожу линии на карте с юга на восток. Куда он двинется в этот раз? Хуже всего для меня и хорошо для него то, что его подруга — Грэйнджер. Или кто там она ему.

Морщусь, вспоминая это воронье гнездо волос и упрямо вытянутую вверх руку, как одинокий маяк среди моря незнания. Да, она знает ответы на мои вопросы. Да, она знает, какие ингредиенты надо смешать для зелья. Но она его не чувствует. Не чувствует, что каждое зелье — живое. И поэтому все ее знания абсолютно бесполезны. Есть вещи, которые понимаешь только сердцем.

Наливаю чай в кружку с отколотым краем и вглядываюсь в карту Англии. Что, если на Рождество они рискнут где-то показаться? Я ищу их уже почти месяц, чертя линии на карте, опрашивая людей в разных деревушках, слоняясь по полям — безуспешно. Зато Лорд доволен: он наивно полагает, что я так усердно разыскиваю мальчишку для него. Как же!

Сегодня ночь перед Рождеством, о да. Чертово Рождество! Отодвигаю пергаменты и подхожу к окну, смотря на звезды на востоке, испускающие ледяной свет. Я им завидую: у них столько сил. У меня сил нет. Уже давно. Я живу по инерции, как мячик, который выскользнул из чьей-то большой теплой ладони и катится вперед, подпрыгивая на неровностях. У меня есть задание, и я не должен его провалить. Задание — это термин Дамблдора, для меня же это — искупление, если оно существует.

Завтра придется торчать в Большом зале и делать вид, что я люблю этот праздник, который при Кэрроу больше смахивает на похороны клоунов. Я его ненавижу, как и эту затаенную предрождественскую надежду на чудо в глазах каждого встречного. Откуда она берется? Почему-то перед Рождеством все упрямо верят в лучшее. Все — кроме меня. У меня лучшего никогда не было, даже хорошего — и того не было. Все, что было — улыбки Лили и ее смех, и эти украденные слова о ее любви — все это редкие золотые шары цветов посреди поля полыни. Встретились — и исчезли, и теперь — в воспоминаниях. Хорошо хоть, улыбаться теперь не нужно, и на том спасибо. Дамблдор вечно заставлял меня делать то, что мне не нравится. Заниматься с Поттером. Разговаривать с Блэком. Продолжать обучать Долгопупса. Улыбаться, черт подери. У меня губы улыбаться не умеют с рождения, и переучить их невозможно. Так сказать, непоправимый дефект.

— Северус, вы нашли Гарри?

Возвращаюсь в кресло и сажусь спиной к портрету Дамблдора.

— Нет, профессор. Никак не могу понять логику его перемещений.

— Скорее всего, ее нет, — он переходит с портрета в портрет и оказывается напротив меня. — А что говорит Финеас?

— Пока ничего, — пытаюсь по привычке предложить ему чай, но вовремя возвращаюсь в реальность. — Они слишком осторожны. Вы не могли бы все-таки пояснить, для чего я должен тащить им меч?

Нарисованный Дамблдор качает головой. Еще бы. Как можно рассказывать такое мне? Мне — Пожирателю смерти, который каждую неделю видит Темного Лорда? Залпом допиваю обжигающий чай и выхожу из кабинета. Возможно, после блуждания по галереям ко мне придет какое-нибудь озарение. Чем дьявол не шутит. Пляшущие от холодного сквозняка огни факелов отбрасывают уродливые тени, и к ним присоединяется моя собственная бесформенная тень. Останавливаюсь и выдыхаю. Тишина. Люблю ночь. Хочу мысленно добавить, что люблю одиночество, но колеблюсь. Сейчас, когда Поттер в бегах, а мне приходится играть в директора, почему-то тяжело было одному. Но ведь это никак не исправить. Дамблдор недавно спрашивал, что я собираюсь делать после войны. Откуда мне знать? Я так далеко не заглядываю. Зачем?

Решаюсь зайти в Большой зал, чтобы посмотреть на притащенную Хагридом ель. Алекто сначала топала ногами, что никакой ели не будет, но маленький мальчик внутри Амикуса забил кулачками, и ей пришлось отступить.

Захожу в зал, предвкушая насладиться тишиной и, может быть, своим личным пред-Рождеством, и застаю перед елью невозможную девчонку Уизли. Она использует левитационные чары, пытаясь ровно водрузить на вершину огромную звезду, блестящую всеми цветами радуги. Ну да. Вифлеемская звезда. Без нее не обходится ни одно Рождество. Даже то, что произошло почти две тысячи лет назад.

Заметив меня, Уизли вздрагивает всем телом, и звезда стремительно падает вниз. Торопливо взмахиваю палочкой, не давая ей упасть. Этим грохотом можно весь замок разбудить, а у меня нет сил в очередной раз препираться с Алекто, выгораживая идиотов и спасая их от наказания.

Уизли, разумеется, к идиотам не относится. Она только недавно рисовала на стенах кровью своим детским пальцем и душила крепкими ручонками кур, а теперь вдруг вытянулась и, как ни неприятно это осознавать, похорошела, но все так же доставляет мне неприятности. Вот и сейчас она смотрит на меня исподлобья своими светло-карими глазами и не двигается с места. Тяжело выдыхаю. Далась ей эта звезда! И тут меня озаряет. Уизли — подружка Поттера. Как я мог это забыть? Сто раз ведь натыкался на них в замке! Вдруг она знает, где он сейчас? Стремительно подхожу к ней и хватаю за руку, хотя прикосновения меня раздражают. Но от ощущения ее теплой кожи под моими холодными пальцами меня самого пробивает дрожь, и Уизли это чувствует. Наши взгляды встречаются в дрожащей тишине, но я не разжимаю пальцы. Другой рукой я взмахиваю палочкой и водружаю звезду на колючую вершину.

Бледное и усталое лицо Уизли перечеркивает кривая улыбка. Разлепляю губы, прекращая этот театр безмолвия, и тихо осведомляюсь:

— Пойдете со мной добровольно, или мне вас связать?

Она приподнимает худые плечи. Под глазами — синяки, а губы у нее потрескавшиеся, и в трещинках — едва заметная кровь. Откуда?

— Пойду, — чеканит она и, кажется, нисколько меня не боится. Разумеется, зачем меня бояться, когда есть Кэрроу. Рядом с ними я вне игры. Даже для Долгопупса.

Неохотно выпускаю ее руку. Наверное, старею, раз мое благословенное одиночество перестало меня устраивать. А может, раньше у меня был Дамблдор, а теперь исчез — и я пытаюсь его кем-то заменить? Фыркаю. Ну, уж никак не шестнадцатилетней девочкой!

Мы молча выходим из зала, но в дверях Уизли на секунду останавливается, бросая довольный взгляд на ель, увенчанную звездой. И в глазах у нее — жизнь. Интересно, а что в моих? Пытаюсь вспомнить, когда последний раз видел себя в зеркале. Лет сто назад.

— Проходите, быстрее, — распахиваю перед ней дверь. — Шевелитесь, Уизли.

Она пожимает плечами и, приподняв голову, заходит внутрь, как на эшафот. Захожу следом и снимаю мантию: у меня всегда жарко натоплен камин. Несмотря на это, пальцы и губы неизменно остаются холодными.

Девчонка садится на край маленького дивана и оглядывается по сторонам, напоминая испуганную птицу. Потом зажимает ладони между коленями и смотрит на меня. Я часто моргаю. Я не умею общаться с подростками, тем более, если они — девушки. Но мне так нужна информация про Поттера! Краем глаза замечаю, что Дамблдор улыбается. Черт бы его побрал! Выдавливаю:

— Чаю будете?

Уизли смотрит на меня так, словно я предложил ей спрыгнуть с башни. Впервые разглядываю ее внимательно: у нее длинные, слегка волнистые волосы жизнерадостного рыжего цвета, хаотичная россыпь веснушек и упрямо сжатые губы. И глаза — карие, но не темные, как у всезнайки Грэйнджер, а совсем светлые, почти ореховые. Даже не знаю, с чем можно их сравнить.

— Буду. Если можно, — решительно произносит она, поеживаясь.

Поворачиваюсь к ней спиной и беру чайник, размышляя, почему ее выбрал Поттер. Потом понимаю: он думает, она похожа на его мать. Мельком оглядываюсь на девчонку и усмехаюсь. Черта с два! Это все из-за Слизнорта, который вообразил, что видит в Уизли умершую Лили и кричит об этом на каждом углу.

— Садитесь за стол, — придвигаю ей чистую чашку и тарелку с печеньем. Отчаянно пытаюсь вспомнить ее имя и не могу. — Как там вас зовут?

— Джинни, — она обхватывает горячую чашку ладонями и с видимым удовольствием прикрывает глаза. Наверное, замерзла. — Спасибо, сэр.

Сажусь напротив нее и беру в руку печенье. Лили терпеть не могла квиддич, это раз. И потом, у нее глаза были совсем другие…

— А вы тут все время в одиночестве? — Уизли обводит комнату более смелым взглядом.

— Вам какое дело? — закатываю глаза. — Слушайте, вы ведь с Поттером встречаетесь?

Она сразу напрягается как струна и выпрямляет спину. В глазах — настороженность. И вечная предрождественская надежда.

— Нет. Мы… расстались.

— А, — говорю я кратко и как-то неловко. Повисает неуютное молчание. — Что, совсем?

Уизли часто моргает, как я пять минут назад. Только она пытается сморгнуть выступившие слезы. Быстро отворачиваюсь. Черт, что такого я сказал? Жду, пока она успокоится.

— Вы не знаете, где я могу его найти? — спрашиваю я без всякой надежды. И только потому, что Дамблдор делает мне какие-то странные сигналы своими бровями.

Уизли сразу перестает моргать и ощетинивается всеми иголками, которые только есть внутри нее. Еще бы. Я же убийца. Я же злобный преподаватель, который все года травит не только Поттера, но и этого идиота Долгопупса, ее лучшего друга.

— Идите к черту, — говорит она звонко, с вызовом смотря на меня. Остаюсь невозмутим. Захочу — сделаю с ней все что угодно одним взмахом палочки. И вдруг понимаю, что общего между ней и Лили — этот взгляд, который говорит: «Делайте что угодно, я не сдамся». Все чувства, что спали во мне эти долгие годы, вдруг разом просыпаются и бурлят внутри, как кипящее в котле зелье. Уизли внимательно рассматривает мое лицо.

— Неужели вам не противно служить ему? Не противно выполнять его приказы? Я за вами давно наблюдаю, еще с тех собраний Ордена Феникса…

Она за мной наблюдает? Надо же! Очередные романтические бредни.

— Вам, наверное, спать пора? — осведомляюсь я, резко меняя тему, и сам почему-то зеваю. — У вас завтра какое первое занятие?

— Заклинания, — говорит она нерешительно, все еще смотря на меня настороженно и в то же время с любопытством. — Вообще-то, я хотела сказать вам спасибо.

— За что? — быстро перебираю в голове, что я мог в принципе сделать хорошего, за что меня можно благодарить. И не помню.

— Ну, вы отправили меня с Невиллом и Полумной в Запретный лес к Хагриду вместо того, чтобы оставить на растерзание Кэрроу, — и на ее лице мелькает подобие искренней улыбки. Давно таких улыбок не видел.

— Давайте начистоту, Уизли. Какого черта вы пытались стащить меч? — я беру следующее печенье, не обращая внимания на Дамблдора, который недовольно машет мне обеими руками.

— Я надеялась, что он поможет Гарри, — отвечает она искренне, и ее худые плечи опускаются. Не могу не признать, что она довольна симпатичная, но до Лили ей далеко. До Лили всем далеко.

— Понятно, — произношу я тихо и верчу печенье в пальцах, хотя ничего не понятно. В это мгновение чувствую себя марионеткой Дамблдора и Лорда одновременно. — Идите тогда. Я вас не держу.

— Вы кажетесь мне хорошим человеком, — он смотрит на меня сонно и поэтому говорит все, что думает. — Вы помогли нам тогда. Вы только что украсили елку звездой, хотя я вас не просила. Вы никогда не делали ничего действительно отвратительного. И я думаю, что вы не хотели убивать Дамблдора…

С мгновение я не могу сказать ничего, потому что ее глаза светятся тем же светом, что эта чертова Вифлеемская звезда на колючей ветви. И лицо совсем юное, нежное, какое было у… Метку пронзает яростная боль. Шиплю и от неожиданности хватаюсь за предплечье. Лорд желает меня видеть, и как можно скорее. Что-то случилось, что-то явно нехорошее для Лорда, я это отчетливо чувствую, словно он мой любовник. Смешно, но его я понимаю лучше, чем всех женщин. Быстро поднимаюсь с кресла и нетерпеливым жестом указываю Уизли на дверь.

— Вон отсюда!

Она пожимает плечами и, зажав в руке остаток печенья, поспешно исчезает в галерее, впустив в комнату вихрь холодного воздуха.

Дамблдор на портрете вежливо прокашливается. Уже предугадываю, что он попытается мне сказать, и быстро поворачиваюсь к нему спиной.

— Северус, вы не…

— Потом, — беру с полки карандаш и бормочу заклинание, превращая его в портал. — Потом поговорим, профессор.