Трихартс (джен)

До бывшего поместья Леопольдовой семьи шли двадцать два дня (Эмеральд терпеливо считала). За это время Польдо, часами треща без умолку, успел поведать о прекрасном некогда здании, об истории его обитателей (родители отправились в Страну однокрылой бабочки, а несколько дней спустя их отъезда герцог Кадабрский запретил кому бы то ни было, даже себе самому, претендовать на замок: в нём, мол, проводились настолько страшные алхимические опыты, что теперь он насквозь пропитан запахами яда и смерти) и о роскошной дедушкиной обсерватории. Эмеральд несколько раз снился огромный телескоп на балконе и просторный кабинет для занятий алхимией с искристо-зелёными, кроваво-красными и пронзительно-синими колбочками.

Новое путешествие выдалось почти беззаботным. Тоскливые бесконечные земли попадались реже, маленькие деревушки с уютным светом в окошках домов — чаще.

У них были лошадь, палатка, тёплые вещи, на первое время — даже еда. Потом, правда, вновь пришлось красть. Они шли от деревни к деревне, забирались по ночам в чужие дворы и воровали кур. Эмеральд караулила, а Польдо, бесшумный и ловкий, пробирался в курятник и быстро утаскивал невинную жертву, успевая исчезнуть до того, как птицы поднимут панику.

Разделывал добычу тоже Польдо. Эмеральд поначалу отворачивалась, когда он скручивал курице голову. Пару раз плакала. Потом сама помогала ощипать бездыханное тельце.

Несколько раз, когда Польдо соглашался тащить на себе вещи, Эмеральд ехала верхом на Алмазе. Конь привык к новым хозяевам и, кажется, снисходительно относился к их проделкам.

Итак, они шли бок о бок. Товарищи по мечте, объединённые снами о вечном лете и здании в виде многоярусного торта (так Польдо описывал Циннамон Циркус).

Эмеральд многое узнала и о самом Польдо. Растрёпанный, охрипший, грязный, он улыбался и говорил, что всё складывается как нельзя лучше. Раньше он думал, что не напрасно кружит по Кадабрафилду и грабит простодушных и ленивых его обитателей. Надо было сразу, сломя голову, лететь в Страну однокрылой бабочки, а не собирать деньги. Дорога вдруг превратилась в замкнутый круг. Он показывал фокусы, воровал, сорил деньгами в кабачках, заключая бессмысленные пари и с головой уходя в азартные игры, снова шёл трюкачить и грабить. Потом наткнулся на убийцу Бэббита, после встречи с которым понял, что зря потратил впустую так много времени.

Бродяга, обычный бродяга и вор — вот кто таков Польдо! Мошенник, которого ждёт тюрьма. А не Леопольд Трихартс с девизом "Яркий трюк, ловкость рук, верный друг".

— И вовсе нет, — добавлял в конце таких монологов Леопольд. — Не напрасно я четыре года ветром носился по стране. Я нашёл тебя, моя верная спутница и будущая ассистентка. С другом путешествовать в разы веселее.

И Леопольд заливался счастливым смехом, запрокинув голову и глядя в серое небо.

Для Эмеральд эти слова были слаще мёда. Довольная, шла она рядом с Польдо и мечтала о том, как они, осенённые неслыханной славой, будут жить в Стране однокрылой бабочки. Джиразолевый Польдо и изумрудная Эмеральд — какая прекрасная пара на сцене!

А Вермонтр... "А что Вермонтр? — говорила себе Эмеральд. — Напишу ему, пусть приезжает. Что мне, жалко, что ли".

* * *

Под конец девятнадцатого дня они сидели в палатке и ждали, когда закипит греющееся на костре снаружи молоко. И Польдо сказал:

— Мы уже совсем рядом. В поместье передохнём пару дней, пошарим по сундукам. Там наверняка осталось кой-какое тряпьё. А в погребе было вино... Я покажу тебе звёзды через телескоп. Соберём драгоценности, продадим их, сядем на поезд и отбудем, едва начнётся война. Разве может жизнь быть чудеснее!

— Ах-ах-ах. А ты всё в пути, — произнёс приятный низкий голос.

Леопольд резко повернул голову ко входу в палатку. Раздвинув полы, на пороге стояла девушка. Фиолетовое платье слегка скрывал бледновато-зелёный плащ, что отнюдь не мешало рассмотреть её хрупкую, точёную фигуру.

— Привет, Лео, — сказала девушка, продвигаясь к центру палатки (шла, словно плыла). — Позволь мне провести несколько ночей бок о бок с тобой.

Она вытащила из чёрных волос зелёную лилию и бросила её на подушку Леопольда.

— Ты похорошела, — робко произнёс он.

Девушка рассмеялась.

— Ты тоже, сияешь ярче прежнего. Не забыл ещё былые времена, когда мы выступали вместе? Ты был солнечным светом, а я фиолетовым сумраком. Вот это контраст, вот это эстетика. «Какая пара!» — кричали зрители. Без тебя наш цирк опустел. В тебе самом было немного цитруса — апельсиново-лимонная цветовая гамма. Ты стал нашим символом, а потом сбежал. Несносный упрямец. Погоди, я зашла сказать привет, а теперь надо навести порядок в палатке. Скоро вернусь!

Девушка развернулась и, бросив через плечо чарующий взгляд, выплыла из палатки.

— Кто это? — прошептала Эмеральд.

— Змея, — так же робко и тихо ответил Леопольд.

— Похожа, — хмыкнула Эмеральд. — Вот-вот шкуру сбросит.

— Да нет. Это женщина-змея. У нас был совместный номер.

— А, твоя ассистентка?

— Нет. Говорю же, номер совместный, — Леопольд со страхом поглядел на зелёную линию. — Она забиралась в маленький ящик, а я протыкал его насквозь. Единственный наш общий трюк.

— Так ты теперь воровством помышляешь, озорник Лео? — девушка вновь возникла на пороге. Теперь за плечами её висела небольшая чёрная котомка.

— А ты как тут оказалась, Вайолов?

— О, я уж думала, никогда не услышу, как ты зовёшь меня по имени. Повтори ещё раз.

Она закинула голову на бок и улыбнулась, глаза блеснули холодом.

— Я часто называл тебя по имени.

— Знаю-знаю, это большая честь. А оказалась я тут, потому что тоже оставила цирк. Я теперь работаю танцовщицей у одного влиятельного... нет, влиятельнейшего вельможи. Он настойчиво просил тебя разыскать. Угостишь меня горячим молоком?

— Как раз греется, — кивнул Леопольд в сторону входа. — У герцога Кадабрского?

— Я знала, что ты быстро догадаешься, — улыбнулась Вайолов и присела на край Леопольдовой постели. — А не представишь мне свою прелестную спутницу?

Она наконец обратила внимание на Эмеральд.

— Фройляйн Эмеральд Вестфюлле, моя будущая ассистентка.

— Безумно рада, — змея протянула Эмеральд длинную руку, тонкие пальцы. — Я Вайолов Серпенартморте, бывшая коллега Лео и его вечный друг. Правильно я представилась, Лео?

— Ты ведь не лжёшь, Вайолов.

— Ах, ты снова назвал меня по имени. Для моих ушей слаще цветочного мёда. Молоко ещё не погрелось?

— Щас посмотрю, — сказала Эмеральд и выбежала из палатки.

Снимая глиняный кувшин с огня, она слышала дальнейший разговор:

— Я имел в виду, не лжёшь насчёт герцога. Ты стала его шпионкой?

— Каждый вертится как может, о, этот жестокий мир. Ты же веришь мне, правда, Лео? Я не выдам тебя. Я воспользовалась благоприятными обстоятельствами и пришла повидаться. Потом скажу, что ты ускользнул даже от меня, несносное солнышко.

— Это не благоприятные обстоятельства.

— Очень даже. Меня снабдили деньгами и провизией, и я вольна делать, что хочу. О Лео. Почему ты не обнимешь старого друга?

Когда Эмеральд вошла, Вайолов висла на шее Леопольда. Да тот, кажется, был не против.

Эмеральд звучно стукнула кувшином о чемодан, служивший им столом. Вайолов, помедлив, разжала объятия и стала разглядывать палатку с презрительной (так показалось Эмеральд) улыбкой.

— Устроились вы, мягко говоря, не очень. Откуда взял пристанище, солнышко?

— Поклонник Эмеральд нас снабдил. Пей молоко.

Польдо стоял, засунув руки в карманы, и весь сиял.

— А, — равнодушно бросила Вайолов. — Пойдёмте, я покажу вам мою обитель. А молоко подождёт.

Вайолов успела собрать палатку поразительно быстро (или ей помогли?). За тёмно-фиолетовой, не успевшей загрязниться тканью скрывались устланный зелёными одеялами пол и маленький чемоданчик, тоже служивший столом. На одном из одеял лежало овальное зеркало в очень красивой и тяжёлой оправе — серебряные листья и гроздья крупных ягод, между которыми проглядывают змеиные головки.

— Зачем ты притащила зеркало? — весело спросил Польдо.

— Ну, знаешь ли, женщина даже в чистом поле должна следить за собой, — бархатно промурлыкала Вайолов.

С лица её не сходила загадочная и многообещающая улыбка. Эмеральд такую в первый раз видела. Зато в авантюрных романах улыбок было пруд пруди. Вот бы и ей так уметь!

— У меня есть кое-что к молоку, — сказала Вайолов.

Из своей котомки она достала сочные персики (будто сейчас не зима!) и буханку свежего белого хлеба.

— Идём, напоишь меня. Я так устала с дороги.

— Как ты всё это дотащила? — спросил Польдо. — Палатка, зеркало, одеяла!

— О Лео, — залилась Вайолов густым и в то же время звонким смехом, — в одиночестве я прошла всего каких-то полчаса. Герцог любезно предоставил мне своих носильщиков. Но им пришлось покинуть меня, ведь я должна скрывать, кто меня прислал к тебе! Идём, — она подхватила Польдо под руку, — поговорим за кружечкой молока.

Они вдвоём вышли. Эмеральд осталась. Её снедало желание посмотреться в зеркало Вайолов.

В нём отразилась испуганная зеленоглазая девушка с волосами мышиного цвета.

— Как давно я нормально не мыла голову, — вздохнула Эмеральд.

Лицо у неё какое-то слишком худое. Наверное, это называется "измождённое". Впалые щёки, остро выступают скулы. Глаза от этого кажутся огромными и внушают страх.

Вайолов была розовощёкой, пышущей здоровьем, но при этом не полной, как крестьянки из Квитплаца. Скорее, её можно назвать мягкой, извивающейся, гладкой.

Эмеральд поднесла к лицу руки. Костлявые грязные пальцы, ногти обгрызены. Вновь взглянула в зеркало: мешки под глазами, иссушенные губы.

У Вайолов губы розовые, полные и всегда чуть приоткрытые. Видны большие передние зубы, как у бобра, только, вот чудо, её это совсем не портит! Она словно хранит какую-то тайну, но вот-вот её раскроет.

Эмеральд растянула рот в улыбке. Зубы маленькие, жёлтые и кривые.

— Красивая, красивая! — крикнул Леопольд, просунув голову через ширму и увидев, чем занята Эмеральд. — Что, глядишься — не налюбуешься? Пойдём лучше обедать.

* * *

Остаток дня Леопольд и Вайолов провели в разговорах. Сидя рядышком на расстеленных одеялах Вайолов, вспоминали Циркус Цитрус, и тамошнего директора, и труппу, и публику, и дрессированных животных, и даже Бэббита Бирдроттена.

— Самый полоумный из всех, что я встречала, — отозвалась о нём Вайолов.

— Правда, что он под крылышком герцога? — спросил Польдо.

— Правда. Бэббит теперь правая рука герцога. Они оба вконец помешались на алхимии. Хором твердят, что вот-вот найдут эликсир исполнения желаний. Дураки!

— Не говори так о своём начальнике, — игриво отозвался Польдо.

— Я приветствую здравую критику на работе и в отношениях, — мурлыкнула Вайолов и бросила Леопольду такой взгляд, от которого под землю хочется провалиться.

Так считала Эмеральд, поворачивая голову то к одному,то к другой. Изумрудные глаза её болезненно блестели.

Только что обсуждали серьёзную тему — и вот нате, пожалуйста! Бессвязные, бестолковые речи, и в который раз за сегодня!

— Так всё же, зачем я понадобился герцогу? — спросил Польдо, когда уже совсем стемнело и скоро надо было возвращаться в свою палатку.

— Не забивай себе голову пустяками, Лео. Ты внук Солло Трихартса, этого достаточно. Они думают, тебе по наследству передались незаурядные способности к алхимии.

— Может, они и правы! — хвастливо заявил Леопольд. — Я чувствую в себе какие-то силы. Кажется: дайте мне две колбочки с любыми жидкостями, и я их всего-навсего смешаю, а получится эликсир воскрешения, или зелье небывалого роста, или любовное снадобье — в общем, что-то чуднОе!

— Ты веришь, Лео, что я не выдам тебя? — вдруг серьёзно спросила Вайолов и боком прижалась к собеседнику так, будто хотела проникнуть под его кожу.

— Не очень-то, — ухмыльнулся Польдо, с нежностью ("Это нежность?!" — недоумевала Эмеральд) глядя на Вайолов.

Глаза чайного цвета, насыщенно-оранжевые и с красноватым оттенком. Он жмурится — сытый довольный кот.

— Я верю, что ты дашь мне фору, Вайолов, — после паузы продолжил Польдо.

Вайолов расхохоталась.

— О, как ты меня знаешь! — сказала она. — Ну, доброй ночи. Я буду укладываться.

— Ты с нами в поместье?

— А как же! Оттуда и сообщу, что нашла тебя. Дня через три, после того как ты уйдёшь. Воспользуюсь моментом и притворюсь прекрасной дамой, хозяйкой зачарованного замка!

Леопольд кивнул, улыбнулся и вышел из палатки. Эмеральд выбежала еще раньше.

* * *

Эмеральд стоит и смотрит на звёзды — холодные звёзды, что так далеко. Безграничный простор пустынных земель — преграда и путь туда, в небо.

Эмеральд никак не поймёт, откуда в человеке может быть столько силы — столько, сколько у этого фокусника-солнца.

Джиразоль — его камень, и не он ли питает энергией и теплом?

Он свято верит, что найдёт дорогу, что дойдёт до звезд, туда, до неба.

А Эмеральд стоит и смотрит вверх: там так холодно, ещё холоднее, чем здесь. Заставить себя подняться вверх стоит большого труда.

И всё же звёзды такие чистые, а небо такое огромное, тёмное и высокое, что невозможно противиться его манящему зову. Там — сказки, истина и соль всего сущего, там — жизнь, любовь и приключения.

И если она сможет дойти, дойти туда, в небо, если сможет подать руку ему в трудный час, — тогда награда последует незамедлительно, высшая и справедливая...

Эмеральд стоит и смотрит, как пылают звёзды в холодную зимнюю пору.

* * *

Глубокая ночь набухала над герцогством Кадабрским и надо всем миром. Ночь — это время Вайолов. Сердце просыпается, тело зовёт, душа впитывает ощущения.

Ощущения.

Вайолов умела пробуждать их. Сначала — в других, а потом — в себе. Она чувствовала, как вибрирует в человеке ночь, желая освободиться, как хочет душа рассказать то, о чём днём говорить — смертный грех, как мечтает тело опуститься на землю и ползти по ней, извиваясь, как человек превращается в гибкое, пластичное существо, из которого лепить можно что угодно.

Вайолов любила и умела лепить.

Она — источник невообразимого удовольствия и сладчайшего яда, капли которого долго не сохнут на языке, неспеша проникают в плоть и расширяют вены, замедляют дыхание, а с ним — вселенную.

Мир начинает вращаться, словно волшебный фонарь с картинками, сияет лучшими своими сторонами и ослепляет сказочным тёплым свечением. И гибкое существо верит миру, и дышит глубже, и открывается земле, небу и ночи.

А Вайолов смотрит и, словно зеркало, отражает широко распахнутые глаза и блаженные лица пластичных существ, из которых лепить можно что угодно.

Лео был одной из жертв Вайолов. Быть может, непростой жертвой. Быть может, самой любимой (потому что любила Вайолов всех!). Быть может, самой яркой.

Да, пожалуй, самой яркой. С ним она поднималась выше всех и чувствовала жар солнца на обнажённой спине и приятные охлаждающие капельки солёного пота. И жар солнца на волосах, словно ты маленькая девочка и тебя гладят не потому, что ты хорошая и послушная, а потому, что ты есть.

С ней он уходил всё дальше во тьму, но тьма не пугала, а обволакивала мягким бархатным покрывалом, нежным и тонким, в которое хотелось зарыться всем телом, с головы до пят, и в полусне жить так вечно, ощущая теплоту и ласку спокойной ночи.

Она помнила это. Он помнил это.

Она вышла из своей палатки поглядеть на звёзды и впитать в себя душу ночи. Он вышел из своей палатки осветить ночь и весь мир.

Глаза их — огненно-рыжие и освежающе фиолетовые — встретились.

Тело, мягкое и гибкое, пахнущее сладостной свободой и домашним уютом одновременно, родное и своё — это он тоже помнил.

Она не произнесла ни слова, глубоко вздохнула и раскрыла полные губы улыбкой, пообещав блаженство. Он подошёл ближе, и она обвила его мягкими, гибкими, родными руками.

И не могло быть по-другому. Вайолов знала ночь, Вайолов чувствовала ночь, Вайолов сама была ночью, которую ни разу не смог одолеть день.

Лео знал, что она победила и что торжество её продлится лишь один короткий миг, один маленький вздох на большом и длинном пути.

За один такой миг он отдал бы дар обаяния, за один маленький вздох — свою мечту.

Быть может, он и отдал. Потому что Вайолов, приходящая вместе с ночью, забирает самое ценное у своих жертв.

* * *

Потом они были как пьяные. Смеялись, держались за руки, не знали, куда и зачем идут.

Эмеральд была предоставлена сама себе. Бедный Алмаз тащил теперь двойную ношу — за Польдо и за Вайолов. На Агата никто не обращал внимания.

Эмеральд развлекала себя как могла. Вспоминала родителей, фрау Гесс и её компанию, любовные романы, мастера Траумсона и его открытки, сказочный снежный Фидельклостер, наместника герцога Атбатского. Вспоминала и витала в облаках. По вечерам разглядывала изумрудную лягушку, которую так и не согласилась продать.

— Я — лягушка, — шептала Эмеральд. — Я холодна, и ничто не может меня согреть. Даже яркое летнее солнце. Ты был прав! Я лягушка.

Ночью, проснувшись и лёжа в одиночестве в палатке, Эмеральд думала. Иногда вслух.

О солнце. О Польдо. Самое главное о Польдо. И о себе.

Они столько были рядом. Наставник и друг — может ли он быть ещё и её суженым?

Если не он, то кто? То кто?

"Я думала, он единственный, — быстрым шёпотом признавалась сама себе Эмеральд. — Я думала, он судьба, нам по пути, но тут появляется Вермонтр. Может ли Вермонтр дать мне то, что я хочу? Спокойствие, определённость, благополучие? Да, может. Но хочу ли я спокойствие? Хочу я определённость? Или я хочу шататься по дорогам, полуголодная, вечно замёрзшая? Может ли Вермонтр дать мне то, что я действительно жажду? Может ли...нет. Потому что я не желаю, чтобы он дал мне то, что я хочу. Потому что я желаю получить всё от Леопольда. Бродить босиком по дорогам, зато под руку с Польдо. С Польдо чувствовать высокую, сладкую цель. И пусть это иллюзия, пусть мы не дойдём... С Вермонтром я вообще с места не сдвинусь. Что может быть хуже?

Нет, нет, нет, я не люблю Вермонтра. Он — мой друг. Польдо. Польдо — мой... да, может быть, да, он не единственный. Но дело в том, что я хочу, чтобы он был единственным. И точка. Я дам ему тепло, и силу, и веру — всё, что он ни возжелает. Потому что я хочу поделиться с ним своей жизнью. Или отдать её всю".

* * *

— Как ты меня нашла? — в редкие минуты отрезвления спрашивал Польдо.

Густой смех был ему ответом.

— О Лео, ты не мог не прийти сюда. Здесь твои корни. Ты сам говорил, что, когда сбежишь, обязательно наведаешься в замок.

— Но откуда ты знала, что именно сейчас?

— О Лео, наши сердца и наши души так прочно связаны, что, едва я подумаю о тебе, я сразу узнаю, где ты и здоров ли ты.

— Не говори ерунды.

— Это ерунда? Это? — снова смех, звонкий и обволакивающий. — Тебе ведь так хочется верить в ниточки между людьми. Мы — дети одного кукловода. Помнишь, в детстве ты говорил?

— Помню...— хмуро соглашался Польдо. — И всё же?

— Люди герцога повсюду, о Лео. В любом селении, что вы проходили. "Солнечный зайчик промелькнул" — это наша условная фраза.

— Зачем тогда...

— Зачем тогда я? Я обещала привести тебя целым, невредимым и до последнего мига ни о чём не подозревающим.

— Скажи: герцог очень хорош? — вдруг ревниво спрашивал Польдо, словно только что его вовсе и не предупредили об опасности.

— Молод и красив, — отвечала Вайолов, бросая ему мягкий увлажнённый взгляд. — И полностью безнадёжен. Интересный мужчина. Прекрасный безумный гений. На некоторое время завораживает. — И всегда добавляла в конце: — Но меня, знаешь ли, в итоге всегда тянет к солнышку.

Леопольд слушал и забывал, а Эмеральд слушала и не забывала. Она боялась Вайолов: такая красивая, такая уверенная в себе. Как она поёт, как танцует при свете костра или в лучах заката на просторах полей! И всё же Эмеральд не хотела бы быть на её месте. Быть ей — да, но не на её месте.

— Польдо, она нас точно не предаст? — однажды шёпотом спросила она (ей показалось, Леопольд сейчас на минуточку приземлился в действительность).

— Предаст. Ну и что. Выберемся, — сказал он.

* * *

Итак, утром двадцать второго дня Эмеральд увидела острые красные башенки вдали — конец пути. То есть перерыв.

— Гобелены и покрывала наверняка моль съела, — рассуждал вслух Польдо, которого близость дома родного слегка отрезвила. — Зато вазы целы. Да. Заберём парочку... Ещё что? Украшения, конечно. Мама медальоны очень любила. И перстни. Рубиновые перстни.

Последние несколько дней он не брился. Раньше за правило брал: каждое утро складным ножичком, даже если мыла нет. А сейчас хотел выглядеть взрослее.

Эмеральд украдкой разглядывала его блестящую на солнце (выглянуло солнце) щетину. Хотелось почесаться ладонью о колючую шершавость.

К часам трём пополудни они оказались у высоких ворот молчаливого и будто зачарованного замка. Три высокие башни — не ахти какой гигант, мастер Траумсон говорил, есть и двенадцатибашенные. Восхищение Эмеральд, однако, было оправданно: всё-таки первый замок в её жизни.

Тёмные окна, чахлые деревья, заброшенный парк и заросший пруд не пугали её.

— Здорово тут, да! — задорно крикнул Леопольд, распугав сидящих на деревьях ворон.

Вайолов слегка улыбнулась ему. Руки их соприкасались.

— Почему нет рва? — спросила Эмеральд, обращаясь к себе самой.

Она всё меньше разговаривала с Польдо.

— А зачем? От моих родителей и так старались держаться подальше. Бывшие циркачи, которые разбогатели, занимаясь алхимией. И ещё дедушка — лучший астроном герцогства, это точно! Он обучил папу основам алхимии. И меня тоже, правда, немножко, когда папа с мамой уже бежали в Страну однокрылой бабочки.

— Ты жил с дедушкой? Я об этом не слышала, — проворковала Вайолов.

— Два года. Мне исполнилось двенадцать, и я захотел в цирк. Для начала — в Циркус Цитрус, чтобы поднатореть в искусстве. Четыре года проторчал я там...

— Проторчал? А я думала, тебе нравилось... Работать со мной.

— Мне нравилось! Только я ведь знал, что это временно. Я решил, что в шестнадцать сбегу, и сбежал. Я хотел за пару месяцев добраться до Циннамон Циркуса, прекраснейшего из творений человеческих! А потом, непонятно как, пролетели четыре года, — Леопольд вздохнул. — Я увлёкся. Вольная жизнь понравилась мне. А Циннамон Циркус никуда не денется. Так я думал. Отступился от всего, ради чего жил. Эх... Стал бродяжничать.

— А потом попал в заварушку с Бэббитом. А потом-потом Бэббит примкнул к герцогу, и они вдвоём пустились на поиски тебя.

— Зачем я им? Вот дедушка — тот был величайший мастер. А я едва могу алхимический круг начертить.

Пока они ностальгировали, Эмеральд рассматривала искривлённые стволы непонятных деревьев и задирала голову, пытаясь взглядом смерить замок от фасада до крыши. Больше всех ей понравились высокие и узкие окна. Она видела такие на открытках и потом — во снах. Огромный дом с огромными окнами, взглянешь вверх — голова кружится. Она падала и просыпалась.

— Ты им не как алхимик нужен, милое солнышко.

— Что, как фокусник? Или воришка? Или шпион, что шляется по кабакам?

— Ни то, ни другое, ни третье, — улыбаясь, мурлыкала Вайолов.

Эмеральд не могла припомнить, чтобы Вайолов когда-нибудь ответила на вопрос, не породив при этом другой, ещё более интригующий.

Они вошли в парадную. Посреди помещения стояла огромная пустая ваза, а по бокам от неё ручейками сбегали лестницы.

— Ваза! — провозгласил Леопольд, словно перед этим долго переубеждал кого-то, кто не верил, что вазы в замке существуют. — Я помню её. Дедушка привёз из герцогства Атбатского. А над лестницей — гобелен из графства Шарля Лотта. Ух, дырки! Бесполезен он теперь. Ну, кто где ночует? Чур, я в жёлтой гостиной на втором этаже. Она крохотная, но я любил её больше всех. На третьем этаже гостевые, можете расположиться там, а можете в будуарах на четвёртом.

— Не стоит осквернять будуары твоих предков, — игриво заметила Вайолов. Я предпочту какую-нибудь гостиную. Есть фиолетовые?

— Фиолетовый будуар есть. Мой папа в чароитовый год родился.

— Не осмелюсь войти в святая святых, — повторила Вайолов. — Я присмотрю себе гостиную, может быть, найду зелёную.

— Значит, на втором этаже гостиные, на третьем гостевые и на четвёртом спальни? — переспросила Эмеральд. — А обсерватория где?

— Зелёная у нас есть, я покажу. Обсерватория занимает весь пятый этаж. Телескоп стоит на балконе. То есть стоял. Обсерватория, кстати, ещё и родительская лаборатория. Только мало что от неё осталось. Всё разбили.

— Ты обещал вина, — нежно напомнила Вайолов.

— Точно! Вы располагайтесь, а я мигом в погреб! — крикнул Леопольд, уже спускаясь по маленькой лесенке, расположенной почти у самой входной двери.

— Я пойду на третий этаж, в гостевые, — сказала Эмеральд.

Она постеснялась занимать будуар после слов о святая святых.

* * *

Пока Польдо ходил за вином, Эмеральд рассматривала гобелены, висящие на стенах третьего этажа. Некоторые из них изображали сражения: два конных воина мчались друг к другу с копьями наперевес. Вслед за ними — оруженосцы со штандартами. Слева — штандарт Кадабрафилда: одинокий колос, заключённый в круг. Этот знак был придуман задолго до изобретения автоматонов, когда ценился земледельческий труд. Круг же символизировал цикл времён года.

Мастер Траумсон рассказывал обо всём этом деревенской ребятне, и почему-то им всем — и рассказчику, и слушателям — становилось грустно.

Второй штандарт, атбатский, изображал неприступную цилиндрическую серую башню без окон и дверей. Как и кадабрафилдский, он был символом своего герцогства с незапамятных времён, только, видимо, атбатцы и их ценности ничуть не изменились за многие века. Эмеральд плохо знала историю, вернее, она один-единственный раз держала в руках книгу по истории, и то для детей. Она рассматривала картинки, а текст почти не читала. Потом пришла к отчиму и спросила: "А правда, что Атбатство только тем и занимается, что на нас нападает?" Отчим, набивавший трубку, от скуки был не прочь поговорить. "Правда, — сказал он. — Кадабрские герцоги не дураки, чтоб первыми нападать. Они, видать, сперва оценивают противника, когда тот идёт к нам. Они нападают, мы защищаемся, и всем хорошо, всем весело. Одно шарльлотство в сторонке, вот уж чего люди не понимают. Не хотят тамошние ни с кем воевать. Ну и что о них языками чесать тогда".

Второй гобелен изображал что-то из алхимии — так поняла Эмеральд. Колба с зелёной дымящейся жидкостью была окружена розовыми и жёлтыми баночками, а чуть поодаль стояла пробирка, в которой свернулось клубком какое-то чёрное существо, имевшее только два круглых глаза.

Наверху раздался треск и шорох.

"Мыши!" — вслух пискнула Эмеральд.

— Эй, принимайте гонца с добром! — крикнул Польдо снизу, и Эмеральд побежала к нему, так и не успев выбрать себе комнату.

* * *

Они сидели у нетопленого камина в красной гостиной. На низком столике стояли две бутылки вина. Вайолов не сумела отыскать бокалы, зато нашла на кухне пивные кружки.

Красное вино было сладким, и Эмеральд неспеша потягивала его, наблюдая, как воркуют Леопольд с Вайолов. Эмеральд успокаивалась, глядела сквозь высокие окна, не закрытые красными гардинами, на серое небо и думала, что всё не так уж плохо. Клонило в сон.

Она откинулась на мягкую спинку диванчика и закрыла глаза.

— Я найду местечко и тебе.

— Буду очень признательна.

— Надоел герцог?

— Циннамон Циркус лучше лабораторий в подвалах. Даже если это подвал главного замка Кадабрафилда.

— Снова будем вместе работать.

— Шшшшшшш.

— Зззззззз.

— Сшшшшс.

Последние реплики Эмеральд слышала, уже засыпая.

* * *

Проснулась от резкого удара ветки в окно. Началась буря.

Ни Леопольда, ни Вайолов в гостиной не было.

Темно, дождь стучит.

На душе было тоскливо. Мучила жажда.

"Поищу колодец", — решила Эмеральд.

И поёжилась: так не хотела выходить на улицу.

Спустилась в парадную и встретила Вайолов. Та куталась в дорожный плащ и пристально глядела на Эмеральд.

— Что-то случилось?

С улицы донеслось ржание. "Зачем Алмаза вывели из стойла в такую погоду?" — хотела было спросить Эмеральд, но тут Вайолов быстро сказала:

— Мы уезжаем. Ты с нами?

— Так скоро? — удивилась Эмеральд.

— Подумай хорошенько, — сказала Вайолов и зашелестела к двери. — Ты можешь остаться здесь.

— Что-то случилось? — повторила Эмеральд и пошла за Вайолов.

Ржал не Алмаз. Вороной конь был впряжён в красивую фиолетовую карету с жёлтыми колёсами. Фиолетовая штора каретного окна была опущена.

— Я не дала вам фору, прости, — сказала Вайолов, подходя к Леопольду.

Того сопровождали три человека в фиолетовых плащах с жёлтой подкладкой. Руки у Леопольда были связаны сзади.

— Я не могла, — продолжила Ва йолов. Её голос будто остыл, потерял свою волнующую насыщенность. — Я помню, как ты рассказывал о родовом гнезде, ещё когда мы ставили номер в Цитрус Циркусе. Я обозначила замок как место, куда тебя легче всего заманить.

— По счастливой случайности я туда и направлялся, — произнёс Леопольд спокойно, разве что чуть-чуть грустно.

Глаза его мерцали ровным красновато-жёлтым светом.

— Вот люди герцога, — сказала Вайолов, указывая на троих в плащах. — Они были в засаде несколько дней и очень устали. Не сопротивляйся, пожалуйста. Сядь в карету. Мы домчим тебя со всеми удобствами.

— К герцогу? — спросил Леопольд. — Зачем?

— Он расскажет лично. Садись.

Эмеральд стала рядом с Польдо.

— И ты тоже, — кивнула ей Вайолов. — Если хочешь, поедем.

— Хочу, — сказала Эмеральд.

Они сели в карету втроём: напротив женщины-змеи — Леопольд и Эмеральд.

— Вайолов, — сказал Леопольд, когда карета тронулась. — Ты меня любила?

— Я не отвечу, Лео, — сказала Вайолов.