Alteya

Картинка седьмая из серии КотоМилли.

Осень в этом году была серой и мокрой, и даже покрасневшие и пожелтевшие листья деревьев почему-то не добавляли ей красок. Дождь лил и лил, останавливаясь, как на зло, преимущественно ночами, и холодной водой, казалось, пропитались даже камни. Выстиранное бельё сохло настолько плохо, что приходилось сушить его чарами, а сырость из дома не получалось изгнать даже ими.
Арабеллу Булдстроуд разбудило настойчивое и жалобное мяуканье. Поморщившись, женщина перевернулась на другой бок и натянула одеяло на голову – кошек она терпеть не могла, так же, как, впрочем, и певчих птиц, грызунов, собак и любую другую бесполезную, на её взгляд, в хозяйстве живность. Животное должно приносить пользу – как, например, коза. Идеальный питомец: и тебе молоко, из которого получается хоть йогурт, хоть сыр, и прекрасная шерсть, и мясо от периодически рождающихся козлят… Она держала трёх коз – белую, чёрную и коричневую, привезённую с континента из города со странным названием Брно. Шерсти от неё было немного – зато молоко она давала даже во время окота, да какое! Больше напоминающее по вкусу сливки и не имеющее того специфичного привкуса, за который многие козьему молоку предпочитают коровье. Молока у необыкновенной козы было много, и сыр из него получался ни на что не похожий и пользующийся большим спросом – так же, впрочем, как и само молоко, которое у Арабеллы соседи покупали весьма задорого, и она подумывала прикупить ещё парочку таких коз, вот только сарай надо было для этого увеличить.
А кошки – на кой драккл они сдались? Магглам понятно – как ещё им избавляться от грызунов? Но у волшебников нет подобных проблем – так зачем держать в доме нахлебницу, которая будет всё драть и разбрасывать по углам шерсть?
Кошка, меж тем, продолжала мяукать, и Арабелла, проворчав что-то недоброе, поднялась, надела свой любимый тёплый халат, коричневый с тёмно-синей отделкой, и, сунув свои тощие ноги в войлочные туфли, пошла к двери, намереваясь вышвырнуть со своего участка настойчивую нахалку.
На крыльце обнаружилась маленькая промокшая пёстрая кошка, яростно вылизывающая… новорождённого котёнка. Увидев открывшуюся дверь, она резво вскочила, схватила чёрную кроху за шкирку – и прежде, чем Арабелла успела что-нибудь сделать, прошмыгнула мимо неё в коридор и скрылась в его темноте.
- Ах ты, паршивка! – Арабелла оставила дверь открытой, чтобы выставить незванную гостью прочь, и, разом заставив загореться все светильники в доме, отправилась на поиски. Влажный след тянулся в гостиную – и Арабелла, представив, что мерзкое мокрое существо сейчас испачкает её любимый ковёр, доставшийся её от прабабки, буквально задохнулась от ярости и бросилась в комнату.
И онемела, замерев на пороге.
Потому что прямо перед остывающим камином лежал новорождённый младенец. Крохотная нелепая девочка, красная, сморщенная и перепачканная в крови и слизи, с ещё кровящей пуповиной, капли крови от которой тянулись к… к кошке?!!
Арабелла зажмурилась и открыла глаза, но картина не изменилась – а потом младенец зажмурился и захныкал… и вдруг прямо у неё на глазах превратился в котёнка. Крохотного мокрого чёрного котёнка, которого маленькая пёстрая кошка тут же исступленно принялась вылизывать.
Придя в себя от первого шока, Арабелла задумалась. Она много чего повидала в этой жизни и многое знала о животных – и вспомнила, как когда-то читала о том, почему в своё время был принят закон, ограничивающий трансфигурацию человека в животных. И дело было вовсе не в пятиногах, а в том, что, как выяснилось, если подобное животное оставалось в таком облике слишком долго, оно постепенно утрачивало человеческое сознание и в какой-то момент полностью начинало ощущать себя, например, той же кошкой – и в со временем могло приобретать возможность заводить смешанное потомство, в котором через несколько поколений иногда рождались такие вот дети. Нечто вроде анимагии наоборот… Случаи эти были, впрочем, настолько редки, что вопрос развития такого потомства до сих пор оставался практически неизученным.
И упустить подобный шанс Арабелла решительно не могла.
Поэтому и кошку, и её странного первенца, и остальной выводок: пять котят, трое из которых были такими же пёстрыми, как их мама, а оставшиеся – чёрными, как их необычная сестра – она оставила у себя. Пол у всех детёнышей оказался одним, и через пару месяцев по дому Арабеллы весело носились семь кошек, одна из которых, впрочем, время от времени внезапно превращалась в человеческого младенца и тут же беспомощно начинала плакать. Её мать, надо отдать ей должное, немедленно подлетала к малышке и очень старалась её утешить, вылизывая и обдирая до ссадин нежную детскую кожицу – однако как только малышка вновь становилась котёнком, от ранок не оставалось никакого следа.
Девочку Арабелла официально объявила своей дочкой – правда, возраст новоиспечённой «мамы» вызвал у окружающих некоторое удивление: в конце концов, даже для волшебницы шестьдесят с лишним – немало для материнства, однако чего не бывает в нашем подлунном мире? Вопросов особо не задавали – тем более, что Арабелла Булдстроуд жила уединённо и излишним дружелюбием не отличалась.
Правду от девочки она никогда не скрывала – и, как оказалось со временем, была совершенно права. Потому что маленькая Миллисента осознавала себя, прежде всего, как кошку – и человеческое обличье полагала чем-то дополнительным и забавным. Арабелла, за неимением иного термина, назвала это анимагией – и девочка приняла это объяснение.
Она оказалась некрасивым ребёнком – полным, с простоватыми и грубыми чертами лица – но вот кошка из неё выросла совершенно прелестная: маленькая, изящная, ловкая, с длинными лапками и точёной головкой, с мягкой блестящей шёрсткой и большими зелёными глазами. Куда девалась вся эта красота, когда она оборачивалась человеком? Неловкая, неуклюжая, вечно всё роняющая и проливающая, Миллисента с каждым годом всё больше раздражала Арабеллу – впрочем, когда у малышки проявились, наконец-то, способности к волшебству, чувство это уменьшилось. Произошло это достаточно поздно – девочке почти что исполнилось восемь, и опять была осень, холодная и сырая… Она вообще была очень осенним ребёнком, эта странная котодевочка, и в самую скверную погоду чувствовала себя лучше всего – Арабелле даже порой казалось, что та придаёт ей сил. Странный, ни на кого непохожий ребёнок…
Впрочем, ей было, с чего вырасти странной: Арабелла хотя и заботилась о ребёнке, но любить, по-видимому, попросту не умела – а может, просто именно эта девочка не смогла пробудить в её сердце тёплое чувство. Так или иначе, отношения у них всегда были довольно прохладными – и единственное существо, которое действительно искренне, от всего сердца любило Миллисенту, была её мама. Надо отдать Арабелле должное: при всей своей неприязни к кошачьим, её она оставила в доме и даже заботилась о ней так же тщательно, как и о своих возлюбленных козах – и даже отказалась отпускать её в школу, когда Миллисенте пришло время туда отправляться.
- Глупая девочка, - с досадой сказала она, - что будет, если твои соседки увидят однажды тебя и твою маму в одном облике? Не дури – я за ней пригляжу.
А когда маме-кошке пришла пора умирать, Арабелла даже забрала Миллисенту из школы на несколько дней, сославшись на своё внезапное тяжёлое нездоровье – и позволила девочке… впрочем, пожалуй что, уже девушке, той как раз недавно исполнилось шестнадцать – проститься с матерью, закрыть ей глаза и похоронить.
И та была по-настоящему признательна своей, как она называла Арабеллу для себя, тётке – но чувствовала себя по-настоящему осиротевшей.
А осень была светлой и тёплой, и солнце светило с ярко-синего неба, пробиваясь сквозь золотые и багряные листья, которыми Миллисента своими руками укрыла маленькую могилу.

#КотоМилли
#ГП
#зарисовки

Картинка шестая из серии КотоМилли.

Они встретились летней ночью, когда она вышла поохотиться на обычных, и посмотреть – на летучих мышей, живших в старой церкви по соседству, а он, спасаясь от бродячих собак, свернул в их двор и отсиживался на старой высокой липе. Матёрый белый с коричневато-серыми полосатыми пятнами котище с подранными ушами и выдранным на передней лапе когтём, он покорил её сразу – и вот так начался их роман. Он стал приходить каждый вечер, терпеливо дожидаясь, покуда она, наконец, выйдет, и с радостью встречая её у двери, принося ей мышек или маленьких птиц. Они гуляли и охотились вместе, а потом играли вместе в трав и вылизывали друг друга, а когда она уходила утром, потому что вот-вот должна была проснуться её дочка, он провожал её, а потом ещё какое-то время сидел или лежал у порога и смотрел на закрывшуюся у него перед носом дверь.
Лето закончилось, и осень в тот год пришла мягкая, что называется, бархатная, и теперь они встречались с ним не только ночью, но и днём, и вместе лежали на солнышке и возились, словно котята.
А потом она поняла, что именно котята у них вскоре и будут.
Котят она родила у себя дома – и, вылизывая последнего, пятого, самого мелкого, белого в таких же, как у отца, пегих пятнах, была впервые за последние годы полностью, совершенно счастлива.
А на следующий день она всё ему рассказала – вернее, конечно же, показала – а потом привела его в дом.
Так начались годы её настоящего счастья – годы жизни рядом с любимым мужчиной, и то, что он был котом, не имело никакого значения – а может, так было даже и лучше. Во входной двери она сделала специальную дверцу, до которой у неё никогда прежде не доходили руки – но то, до чего часто не доходят руки ради себя самой, так легко сделать для тех, кого мы по-настоящему любим.
Её дочка – та, первая, человеческая девочка от человеческого мужчины – как ни странно, поняла и приняла выбор своей кошко-человеческой матери, и порой в шутку называла её избранника папой. Она вообще росла на удивление мудрой и понимающей, её красивая девочка, умеющей хранить тайны от своих многочисленных подруг с самого раннего детства и больше всего на свете мечтавшая стать анимагом.
Порой у них рождались котята – и она, подрастив их, пристраивала своих малышек и малышей, беззастенчиво пользуясь для этого магическими способностями своей анимагической человеческой ипостаси, отыскивая тех, кто действительно бы полюбил их.
Она ценила каждую минуту своего странного, ни на что не похожего счастья – и единственным, что его отравляло, была мысль о том, насколько человеческий век длиннее кошачьего, и что её любимый был вовсе не юн, когда они с ним встретились.
…Он покинул её весной, когда за окном цвели вишни, под которыми они с ним так любили лежать летом в траве, и, похоронив его, она долго-долго лежала там, на земле, обратившись в маленькую чёрную кошку – потому что взрослая и, что называется, корпулентная женщина средних лет, рыдающая, лёжа по вишнями, вызывает у прохожих немало вопросов, но кому есть дело до делающей то же самое кошки?
Которую на подоконнике кухонного окна ждали два молодых бело-пегих кота, тощих и нескладных, как все подростки.


#КотоМилли

Картинка пятая из серии КотоМилли.

Она так и не смогла заставить себя уйти из этого дома.
Он был совершенством, этот мужчина – высокий, широкоплечий, мускулистый, поджарый, с яркими голубыми глазами и открытой белозубой улыбкой. Как с картинки… но настоящий. Он жил в большой светлой квартире, новой и отделанной деревом, вместе с Блэком – большой бернской овчаркой, добродушнейшим псом полутора лет от роду, сразу же полюбившим маленькую чёрную кошку, обязанной ему своей жизнью. И Милли стала третьим членом этой небольшой семьи – и её дни наполнились ожиданием, которое она делила с этим большим ласковым псом. Каждый раз, когда хозяин квартиры, выгуляв поутру Блэка, покормив обоих зверей и позавтракав яичницей с ветчиной, уходил на целый день на работу, она обещала себе, что сейчас, наконец, уйдёт – и каждый раз откладывала свой уход ещё на день. Потому что когда он вечером возвращался и, пообнимавшись со своим псом, подхватывал Милли на руки и целовал её в нос – а зачастую выходило, что и в губы – когда прижимал её к себе и гладил по голове и по спинке, и щекотал её под подбородком, и опять целовал и в нос, и в шёлковый лоб, и порою смешно рычал, переворачивая её на спинку и зарываясь лицом в её нежный мягкий живот, и щекотал её пятки и пальчики… А ночью она спала рядом с ним, забираясь прямо под одеяло и вытягиваясь вдоль его тела, а иногда устраиваясь прямо на нём, тем более, что спал мужчина, как правило, на спине. И вот как, как, КАК было уйти?
Когда люди говорят «влюбилась как кошка», они обычно имеют в виду любовь прилипчивую, назойливую и липкую, но говорят они так потому, что просто не знают, как именно любят кошки. Конечно, ей было проще – будучи кошкой, она спокойно могла лежать у своего любимого на коленях, или, если ему это надоедало, у его ног. Наверное, со стороны женщины подобное желание постоянного физического контакта могло бы казаться назойливым – но то, что раздражает нас в людях, легко позволяется кошкам… И Милли этим пользовалась, следуя попятам за своим любимым и при каждом удобном случае запрыгивая ему на колени – а он охотно ей позволял это. И она была счастлива – почти… Потому что ей было этого мало – мало той любви, которую человек дарил маленькой чёрной кошке. Чего бы только она ни отдала за то, чтобы они были с ним одинаковыми! Чтобы он был котом, а не магглом – пусть даже просто котом, самым обычным, совсем не волшебным, и пусть даже не анимагом – или она была женщиной, пусть даже самой обычной магглой… только красивой. Потому что на такую женщину, какой была в человечьем обличье Милли, такой мужчина никогда даже и не взглянул бы.
Она знала, что говорила: женщины порой здесь бывали. Красивые, большеглазые, такие же тонкие и поджарые, как и хозяин квартиры, они раздражали и злили Милли – а она, как назло, нравилась им, и они все, как одна, начинали умильно сюсюкать, едва завидя маленькую грациозную кошечку, и тянулись её погладить. Милли била их лапой с выпущенными когтями – а владелец квартиры смеялся и говорил своим гостьям, что его кошка очень ревнива и не любит красивых женщин.
А потом они уходили в спальню – и закрывали за собой дверь, оставляя Милли в гостиной вместе с добродушнейшим Блэком, спокойно спавшим всю ночь на своей роскошной лежанке. А вот Милли спать не могла – и то сидела под дверью, из-за которой сначала доносились знакомые, увы, ей только в теории звуки, то бродила туда-сюда, то мяукала требовательно и жалобно… но увы – ничего не менялось.
Впрочем, такие визиты случались нечасто, а вот гостьи, напротив, менялись весьма регулярно – и Милли постепенно научилась с этим мириться. Иногда, когда хозяин квартиры уходил на работу, она превращалась в человека и часами разглядывала себя в зеркале. Увы – трансфигурация человека давалась ей плохо, а та полная некрасивая женщина, которую она видела, не имела, конечно же, никаких шансов. Милли много раз думала, почему так несправедливо сложилось: почему она, такая маленькая, изящная и хорошенькая в своём истинном виде, обладает такой непривлекательной анимагической формой?
А главное – что, что же ей с этим делать?
Иногда она выходила погулять или навестить свою собственную, совсем заброшенную теперь квартиру и внести очередную арендную плату. Денег у неё было немного, а брать их ей сейчас было неоткуда – и время от времени она что-нибудь продавала, начав со старых школьных учебников и постепенно переходя на купленные после школы вещи и украшения. А затем возвращалась в то место, которое давно уже начала называть про себя домом…
Время шло – и однажды Милли заметила, что очередная женщина появляется в их квартире всё чаще и чаще, оставляя здесь всё новые и новые свои вещи. И Милли возненавидела её – как может ненавидеть влюблённая женщина свою удачливую соперницу. Она делала, что могла – царапала и кусала её за ноги, разрывая тонюсенькие колготки и оставляя на коже глубокие кровавые полосы, она портила её одежду и обувь, она прятала её ключи и всякие мелочи… А однажды услышала:
- Не представляю, что с ней делать. Она ненавидела всех моих женщин – но тебя, кажется, больше всех.
- Бывают животные, которые терпеть не могут людей своего пола, - вздохнула женщина. – Ты знаешь – я люблю и собак, и кошек, и только рада была бы наладить с ней отношения… но её я уже просто боюсь, - она потёрла забинтованную, прокушенную накануне лодыжку.
- Я думаю, мне придётся найти ей другого владельца, - сказал мужчина, ласково беря женщину за руку. – Наверное, ей подойдёт какой-нибудь вдовец или холостяк… Я сфотографирую её и дам объявления – не представляю, что ещё можно сделать. Хотя мне будет очень грустно с ней расставаться.
- Я понимаю, - сочувственно проговорила она. – Я понимаю, милый…
Ту ночь Милли просидела на подоконнике, глядя на поливаемый зимним дождём улицу и оплакивая свою неслучившуюся любовь. Она знала, что не сможет всю жизнь смотреть на то, как её любимый целует и обнимает… и любит, главное – любит эту красавицу, и знала, что ничего не может с этим поделать. Потому что лишь амортенция могла бы заставить его обратить на неё в человеческом виде внимание – но кому и зачем нужно такое?
Решение она приняла к утру.
Она не могла быть с тем, кого полюбила – но она могла получить от него кое-что.
***
Нужные зелья Милли купила, полностью опустошив шкатулку, куда складывала свои скудные средства. Ничего – она была уверена, что легко отыщет работу, как только вернётся в волшебный мир. ТРИТОНы она сдала очень неплохо – найдётся кто-нибудь, кому понадобится толковая и непривлекательная помощница. Внешность, которая мешала ей обрести личное счастье, при поисках работы могла даже помочь – ведь ни одна жена не станет возражать против того, чтобы её супруг её нанял…
Дождавшись правильной ночи, и обратившись, когда люди уснули, Милли бесшумно вошла в спальню и, наложив на спящую женщину Петрификус Тоталус и заглушающие чары, уложила её на пол рядом с кроватью и, выпив оборотное с её волосом и зелье, способствующее зачатию, наложила на мужчину Конфундус и легла на её место.
Она никогда не была прежде с мужчиной – но читала об этом достаточно, чтобы представлять, что и как нужно делать.
…Это были самые прекрасные ночи в её жизни – всего пять, но каких! И пусть даже всё сказанные нежные слова предназначались не ей, и пусть все объятия, ласки и поцелуи тоже были ею украдены, она была счастлива. Когда невозможно собственное счастье, иногда сойдёт и чужое…
А мужчина, тем временем, действительно нашёл ей другого хозяина – но когда он отдавал свою маленькую любимицу улыбчивому пожилому джентльмену, и целовал её мордочку, смахивая со своих прекрасных глаз слёзы, а тот обещал присылать подробные отчёты о её жизни и говорил, что всегда будет рад, если мужчина вдруг решит её навестить, Милли уже знала, что носит под сердцем его ребёнка.
Из квартиры этого джентльмена она исчезла в первый же вечер – стоило ему ненадолго выйти за продуктами. Исчезла, оставив открытым одно из окон его маленького и милого домика – и навсегда вернулась в волшебный мир.
А через девять месяцев она родила дочку – девочку, обычную, настоящую волшебную, как выяснится чуть позже, девочку, которая, как и мечтала Милли, вырастет невероятно похожей на своего никогда ею не виденного отца.
Но это уже совсем другая история.

#КотоМилли

Картинка четвёртая из серии КотоМилли.

Она промокла, замёрзла и очень устала, пытаясь высвободиться из неровной узкой щели, в которой застряла. Всё случилось почти мгновенно: ехавшая по дороге машина внезапно вильнула в сторону, выскочив на тротуар и до смерти перепугав маленькую чёрную кошку, которая, плохо соображая от страха, метнулась к ближайшему дому и попыталась юркнуть через в последний момент замеченную ей в фундаменте щель в подвал – и застряла. Откуда же ей было знать, что стена – толстая, и что щель там дальше сужается, и что из её стенок торчат острые осколки старого кирпича, из которого был сложен дом. Вероятно, страх придал ей слишком много сил, и она умудрилась протиснуться слишком далеко – а когда поняла, что не сможет пролезть и попыталась вернуться обратно, острые углы, направленные вглубь здания, и поэтому не мешавшие ей на пути туда, впились ей в кожу, не пуская назад.
Поначалу она ещё надеялась, что как-нибудь потихоньку выберется – но прошёл час, и ещё один, и ещё, а все её старания приводили лишь к новым ранам на её чёрной шкурке. Пошёл дождь – и её оставшиеся снаружи задние лапы, хвост и кусочек тела промокли, и постепенно пропитавшаяся водой шерсть теперь совсем не защищала её от осеннего холода.
Какая нелепая смерть…
Какое-то время она ещё плакала, жалобно и отчаянно, но ближе к утру холод и боль от ран и совершенно затёкшего почти замурованного в стене тела отняла у неё последние силы, и она, закрыв глаза, наконец, покорилась своей судьбе.
И, уже, кажется, совсем умирая, вдруг почувствовала странное горячее прикосновение к окоченевшим своим задним лапам и услышала грозное:
- Фу! Фу! Не трогай! Блэки, фу! Я кому сказал!
«Блэк, - мелькнула у неё вялая мысль. – Их же уже не осталось…»
- Отойди! – продолжал, между тем, рассерженный мужской голос. – Да что же это такое… Господи, что это? Отойди, Блэк! Пусти, дай я посмотрю… эй, - прикосновение сначала исчезло – а затем почти сразу же появилось опять. Только другое – более… активное, что ли. Чьи-то… пальцы, да, это пальцы! – теребили и настойчиво трогали её задние лапы, и Милли сделала то единственное, что ещё была в силах – слегка сжала пальцы. – Твою мать… да ты же живая! – изумлённо произнёс голос. – Ну, Блэк, ты даёшь… как унюхал-то, а? Молодец, парень… умница. Как же ты сюда забралась? – продолжал голос, ощупывая её торчащий наружу зад. – Это ж уму не постижимо… от собак, что ли, пряталась? А главное – как тебя отсюда вытаскивать? Боже – да у тебя кровь… Так, - произнёс голос решительно, - сам я точно не справлюсь… потерпи, киска – я надеюсь, тебя скоро достанут, - проговорил он.
Пальцы исчезли – и Милли тоскливо взвыла, понимая, что её последний, призрачный шанс на жизнь пропал вместе с ними.
- Т-ш-ш, - проговорил голос, и она снова почувствовала на своём тельце тёплую руку. – Тут я. Терпи. Служба спасения? Здесь кошка застряла в стене… да… да… адрес…
Она не знала, сколько прошло времени, когда услышала новые голоса. А потом люди ломали стену, пользуясь непонятными ей приспособлениями, и последнее, что она запомнила, прежде чем потерять сознание, было восхитительное чувство вновь обретённой свободы.
Очнулась она… в клетке. Всё тело ныло, порезы на шкурке болели, но, в целом, она чувствовала себя неплохо. Кое-как поднявшись, она села, а затем, неуверенно встав на подрагивающих ещё ногах, Милли подошла к решётке и огляделась.
Она оказалась в какой-то комнате, заставленной клетками с самыми разными животными – в большинстве своём, кошками и собаками, однако там был и один хорёк, и дикая, коричнево-пёстрая утка. Надо было выбираться отсюда – но открыть дверцу Милли не удалось, а превратиться не получилось: то ли сил было слишком мало, то ли поместившие её сюда люди сделали что-то, что этому помешало. Так или иначе, но у неё ничего не вышло – и Милли, вздохнув, приступила к тому единственному занятию, которое было ей доступно сейчас: к вылизыванию.
Явившаяся через несколько часов женщина открыла, наконец, её клетку и, ласково и осторожно взяв маленькую чёрную кошечку на руки, куда-то её понесла – и когда она вышла с ней на руках в коридор, в конце которого виднелась дверь, Милли улучила момент, спрыгнула на пол и ринулась туда – на свободу.
Но не успела. Дверь оказалась надёжно закрытой, а женщина – весьма ловкой. Можно было бы, конечно же, превратиться… но сделай Милли это прямо сейчас, у неё на глазах, это стало бы нарушением Статута, грозившим серьёзным тюремным сроком, который лишь увеличился бы за незарегистрированную анимагию. И в данном случае было бы, вероятно, не важно, что было истинной формой – итог был бы один, и он категорически не устраивал Милли. Поэтому пришлось смириться – и когда женщина, наконец-то, схватила её, Милли не стала сопротивляться и лишь жалобно запищала.
- Дурочка ты, - запыхавшись, укоризненно проговорила женщина. – Ну как так можно – едва же живая! Никто тебя тут не съест – и ты знаешь, что ты счастливица? – спросила она, крепко прижимая её к себе. – Не знаешь, - продолжала она. – А ведь редко такое бывает, чтобы у таких, как ты, сразу же находился хозяин. А вот твой спаситель решил тебя взять, - она потянула на себя ту самую дверь, так крепко прижимая Милли к себе, что та полузадушенно пискнула. – Прости-прости, - извинилась она. – Всё, мы пришли, - сказала она и поставила Милли на лежащую на большом железном столе пелёнку.
Пока Милли молча терпела осмотр, она раздумывала, как же ей выбраться из этого странного места, немного напоминающего ей какую-то лабораторию. Слова о том, что кто-то хочет её забрать, Милли весьма обнадёжили – и, подумав, она решила дождаться, пока останется в одиночестве и на свободе. Не будут же её вечно держать в этой клетке!
…- Ну вот, - радостно сообщила ей через несколько дней та самая женщина, - сегодня твой день, красотка. Ты едешь домой. Понимаешь? – она погладила Милли. – Домой! Тебя очень ждут. Идём, - она вновь взяла её на руки.
- Ну, здравствуй, - услышала Милли голос, что запомнила навсегда – и сильные мужские руки ловко подхватили её. – Ну что – пойдёшь ко мне жить? – спросил он.
Милли посмотрела на него… и поняла, что пропала.
Потому что никогда в жизни она не видела таких глаз, так ласково на неё смотрящих, и таких губ, приветливо ей улыбающихся.
А потом эти губы дрогнули, их обладатель поднёс Милли к лицу и… поцеловал её, легонько коснувшись ими маленького чёрного носа.
Это был её первый поцелуй – и о таком мужчине она могла бы только мечтать.
Но увы.
Сейчас она была просто маленькой чёрной кошкой.
И знала, что никогда бы не получила его в своём человеческом виде.

#КотоМилли

Картинка третья из серии КотоМилли.

Учиться ей всегда было непросто, но хуже всего было на третьем курсе.
Собак она ненавидела – а что такое волк? Большая, да ещё и дикая, к тому же, собака. А волк-оборотень – всё то же самое, но ещё и одержимая жаждой убийства. Правда, только людей – но Милли очень привыкла к своей анимагической форме и относилась к существам того же вида с большой теплотой, а эта тварь в полнолуния разорвала бы любое из них.
К счастью, тварь оказалась то ли крайне невнимательной, то ли просто очень тупой – и понятия не имела, кто учится у него в классе. И даже тот дурацкий урок с боггартом не помог – все так впечатлились сперва превращением оного в одного из профессоров с дурацкой шляпкой на голове, а затем в дементора (тут, конечно же, вновь выделился Поттер), что никто, включая и преподавателя, и внимания не обратил на то, что её боггарт принял облик большой злобной собаки. Над ней, правда, после подшучивали в гостиной, что, мол, Милли боится больших собак, ав-ав-ав, но она привыкла к дурацким человеческим шуткам – и даже по-своему их ценила, потому что тоже со временем научилась шутить таким образом и так стала ещё больше походить на людей. Это было несложно: просто взять чью-нибудь слабость или неприятное происшествие и с глупым смехом об этом напоминать. Ха-ха-ха, Милли боится собак! Ха-ха-ха, Малфой испугался гиппоргифа! Подобным образом можно было использовать и некоторые особенности внешности – правда, понять, почему некоторые упоминания такого рода вызывают смех, а некоторые считаются неприличными и глупыми, Милли оказалось очень непросто. Потому что с точки зрения кошки оттопыренные уши ничем не отличаются от цвета кожи, но над упоминанием первого люди почему-то смеются, а второе вызывает недоумение, а то и считается крайне невежливым. В конце концов, Милли просто выучила, что смешит людей, а что – нет, и теперь над её шутками тоже смеялись, хотя и считали их злыми, а саму её стали называть стервой.
И часто отвечали ей: «А ты – толстая». Это была правда: её анимагическая форма была почему-то довольно пухлой. Почему – Милли понятия не имела, ведь кошкой она была вполне изящной. Однако так было с самого начала, и она давно перестала об этом задумываться – зато в какой-то момент усвоила, что иногда люди в ответ на такие слова лезут драться, и начала делать так же. И поскольку она была, всё-таки, прежде кошкой, оказалось, что в драках у неё есть огромное преимущество в виде никем не ожидаемой от такой… крупной девочки быстроты реакции, скорости ударов и бесстрашия. Когда однажды Малфой сказал ей что-то вроде: «Поттер хоть дементоров боится – они, по крайней мере, и вправду опасные. А ты – каких-то дурацких собак! Словно маггла!», - Милли, не раздумывая, дала ему две быстрых пощёчины, вмиг украсив его белое личико (которое, если она правильно понимала, большинство людей полагали привлекательным) восемью огромными тут же налившимися кровью царапинами. Малфой разорался, конечно, а старшие студенты тут же их залечили – однако с тех пор ни сам он, и никто другой не осмеливался больше впрямую обижать Милли, пусть даже это происшествие и закрепило за ней репутацию «бешеной стервы».
Другой проблемой в учёбе были уроки по уходу за магическими существами, многие из которых чуяли её истинную природу и не желали подпускать Милли – так, например, феи устроили форменную истерику при её попытке взять одну из них в руки, а о краппах и говорить было нечего. Зато гиппогрифы её совсем не боялись, так же, как и единороги – потому что какое им дело до кошки, в каком бы обличье она ни была? Но, в целом, уроки эти Молли не любила, и потому успевала по этой дисциплине еле-еле.
Зато с трансфигурацией у неё всё было отлично – так же, как и с отношениями с преподавателем и, по совместительству, деканом гриффиндора. Та была, если можно так выразиться, обратным анимагом – человеком, превращающимся в кошку, и хотя про Милли она, разумеется, ничего знать не знала, они обе с первого взгляда почувствовали друг к другу симпатию. А уж когда у Милли обнаружились явные способности к трансфигурации, она и вовсе стала у суровой шотландки почти любимицей, даже несмотря на свою принадлежность к враждебному факультету. Милли даже дополнительные задания у неё брала – а вот на факультатив по анимагии ходить, конечно, не стала.
Хотя и думала иногда, а что сказала бы ей МакГонагалл, если б узнала правду.
#КотоМилли

Картинка вторая из серии КотоМилли.
В подарок miledinecromant.
Первая тут:http://www.fanfics.me/message175105

- Мря.
Крукшанкс, степенно направлявшийся по коридору в сторону гриффиндорской гостиной, остановился и развернул правое ухо назад.
- Мря.
Мявканье раздавалось откуда-то справа – похоже, из одного из коридора, ведшего к главной лестнице, по которой, когда она была на месте, можно было попасть в Большой зал. Крукшинс постоял немного в раздумье, прислушиваясь, и едва собрался продолжить свой путь, и даже сделал шаг, как…
- Мря-а!
На сей раз это определённо прозвучало требовательнее – и он, снова остановившись, повёл ушами и приоткрыл рот, принюхиваясь.
Незнакомка. Определённо самка – и причём новенькая. Откуда может взяться в Хогвартсе посреди учебного года, когда до летних каникул ещё больше месяца, новая кошка? Филч, что ли, завёл подружку для своей красотки? Определённо, его это интересовало.
- Мря!
Столь очевидный зов игнорировать было попросту неприлично – и он, развернувшись, медленно начал красться в сторону нужного коридора, чем дальше – тем сильнее приседая на лапах, так что в сам коридор он добрался уже почти что ползком: во всяком случае, длинная рыжая шерсть собирала с пола пыль, крошки и что там ещё нападало туда за день. Вылизываться придётся… но сейчас Крукшанкс об этом не думал.
- Мря?
Он свернул за угол и замер, превратившись в своё собственное изваяние. Заморозь его кто-нибудь в этот момент, получившуюся статуэтку можно было бы назвать «Стремление»: массивное тело вытянуто в струну, от розового зеркальца носа с возбуждённо топорщащимися усами и до нервно подрагивающего светлого кончика хвоста, кривые мощные лапы согнуты и готовы к прыжку, и даже большие уши наклонены вперёд, чтобы поймать малейший звук, свидетельствующий об опасности или, напротив, об её отсутствии.
Взгляд его круглых оранжевых глаз был прикован к небольшой чёрной кошечке, которая сидела посреди коридора и мелко перебирала передними лапками.
- Мрррр, - проговорила она, не двигаясь с места и не выказывая никаких признаков агрессии. Её глаза – он не различал в темноте цветов, но зато отлично видел их выражение – смотрели на него игриво и с любопытством – а потом она, повторив своё: - Мря! – вдруг мягко упала на бок и, перевернувшись на спинку, изогнулась, продолжая внимательно за ним следить. И когда он подошёл ближе, спокойно позволила ему обнюхать себя, и потом игриво тронула лапкой и, снова перевернувшись, легко вскочила на лапы и, слегка подпрыгнув и словно осалив его лапой, побежала по коридору – и он с радостью кинулся следом. Ибо что может быть лучше, нежели побегать и поиграть в коридорах огромного спящего замка?
Разве что поймать мышку.
Что они с удовольствием и сделали – только чуть позже.
…Под утро Крукшанкс проводил свою маленькую подружку до самой двери её дома в подземельях и затрусил, наконец, наверх: хозяйка, определённо, расстроится, если не обнаружит его поутру спящим на краю своей кровати. Она была славной – а главное, настоящей спасительницей, вытащившей его из того унылого магазина, не стоило расстраивать её по таким пустякам.
А чёрная кошечка, проскользнув в одну из спален Слизерина, юркнула под наглухо задёрнутые занавески одной из кроватей, и уже собралась свернуться клубком и уснуть, как чей-то голос громко прошептал:
- Милли! Милли, ты спишь? Мил!
Занавески задёргались, и кошечка, вздохнув совершенно по-человечески, обратилась в полную темноволосую девочку-подростка, которая, быстро натянув на себя широкую ночную рубашку, на коленях подползла к краю кровати и, приоткрыв занавески, сонно спросила:
- Пэнси? Ты чего?
- Слушай, что мне приснилось! – вторая девчушка в длинной ночной рубашке тут же забралась на кровать и, задёрнув за собой шторы, прикрыла голые ноги и принялась болтать, громким шёпотом рассказывая свой сон.
А Милисента Булстроуд, слушая её, с грустью думала, ну почему, почему же ей досталась такая неудачная анимагическая форма, зачем этим людям такое количество слов, и как здорово было завести здесь, наконец, нового друга.
Настоящего, а не двуногого.
Интересно, а какая у него анимагическая форма? Вдруг ей всё-таки повезёт, и она тоже окажется человеческой?

#КотоМилли

Маленькая картинка в подарок miledinecromant, даже на драббл не тянущая, по следам разговора в комментах к Пражским котикам о том, как Гермиона на втором курсе умудрилась перепутать кошачий волос с человеческим - это же совершенно невозможно!
miledinecromant написала: "У меня есть теория. Миллисента - кошка-анимаг, превращающаяся в человека :-)))"

И вот такая мне представилась сценка:

Мррррррр.
Чёрная кошка потянулась, просыпаясь, и перевернулась со спины на живот. Подобрала лапы, зевнула, широко распахнув маленький розовый рот с острыми белыми зубками и длинным шершавым язычком. Встала, потянулась ещё раз, сперва припав на передние лапы и с наслаждением вытянув их, а потом, подумав, опрокинулась на бок и потёрлась щекой о кровать. Потом села и начала вылизываться - тщательно, с удовольствием: сперва грудку, чёрную, как вся она, блестящую, мягкую, потом плечи, передние лапы – растопырить пальцы, дёрнуть зубами за каждый коготь, вдруг с какого-нибудь снимется отмерший «чехольчик» - потом задние: методично, неспешно… ах, как это хорошо и как успокаивает! Бедные люди – им не дано это почувствовать, не дано ощутить, насколько эта процедура успокаивает и гармонизирует тебя всю, каким дивным становится после неё мир…
- Милли!
Панси бесцеремонно распахнула полог кровати Милисенты – но, несмотря на раннее утро, той там не было, а на её месте сидела крупная чёрная кошка – в той самой дурацкой позе, в которой все кошки и коты мира вылизывают себе задние лапы, чем она и занималась сейчас: сидела, вытянув правую с растопыренными пальцами, и глядела на Паркинсон своими круглыми жёлтыми глазами.
- Привет, - сказала та, потрепав зверюшку по голове словно какую-нибудь собаку. В ответ на подобную возмутительную фамильярность кошка яростно махнула передней лапкой с выпущенными когтями, и на нежной человеческой коже появилась глубокая белая борозда, сразу же, впрочем, начавшая наливаться красным. – Ай! – вскрикнула Панси, отдёргивая руку и прижимая пораненное место к губам. – Ах ты, мерзкая пакостница! – воскликнула она, посасывая ранку. – И за что тебя Милли терпит, - проворчала она недовольно. Кошка поглядела на неё непонимающе – и вернулась к своему занятию: не оставлять же лапу недомытой из-за этой бестолковой двуногой. Сколько раз уже била её по рукам – могла бы уже запомнить, что она не любит, когда её треплют по голове! Она же не собака – да и вообще, что это за манера, чуть что, так хватать руками животное? Она, может, вообще не любит, когда её кто-то трогает. Совершенно неясно, кто и почему решил, что эта мопсообразная двуногая умная? – Ну? – проговорила недовольно, тем временем, Паркинсон. – И куда подевалась твоя хозяйка с утра пораньше? Я-то думала, она дрыхнет без задних ног, а её, оказывается, уже унесло куда-то, - она недовольно фыркнула и ушла, отпустив задёрнутый полог.
Кошка продолжала вылизываться – а Панси, ругаясь, начала, судя по звукам, торопливо одеваться.
Когда она, наконец, ушла, кошка как раз закончила свой утренний туалет. Потом подошла к краю кровати и осторожно просунула мордочку в щель между полотнищами полога.
Огляделась.
И, убедившись, что она тут одна, спрыгнула на пол, превращаясь из пусть и упитанного, но грациозного чёрного зверя в плотную некрасивую неловкую девочку-подростка.
Миллисента Балстроуд со вздохом подошла к зеркалу, висящему на двери комнаты, и внимательно осмотрела себя. Лизнула задумчиво основание ладони, погрызла ноготь, вздохнула ещё раз – и пошла одеваться к завтраку.
Она терпеть не могла свою анимагическую форму.
Ведь люди – такие нелепые и неуклюжие существа… ну за что ей такое наказание? Все кошки как кошки – а её угораздило родиться мало того, что анимагом, так ещё и в человеческой форме. Почему же именно ей так не повезло, а, Бастет?

КОНЕЦ

#КотоМилли