Heinrich Kramer

Призрак коммунизма бродил по Глубинным Тропам.

Ростом он был футов восемь, сделан из камня и громко топал.

— Пункт первый, — прочла Шейла по шпаргалке. Шпаргалку она тоже выбила в камне. Во-первых, перья в ее пальцах ломались мгновенно, а во-вторых, она не хотела быть ничем обязанной летающей нечисти.

— Пункт первый. Долой угнетателей.

Големы таращились на нее пустыми глазами.

— Пункт второй. Требуем социальных гарантий. Восьмичасовой рабочий день, оплачиваемый отпуск и больничный лист.

— Пункт третий. Запретить носить огненные кристаллы вместе с природными. Это вульгарно.

Она сжала шпаргалку в руке так, что с нее посыпалась каменная крошка.

— Еще неплохо бы убить всех птиц. Но я, право же, не настаиваю.

Големы смотрели на нее без тени понимания. Шейла тяжело вздохнула.

— Истуканы, — пробормотала она. — Каменюки нетесаные. Ну, если не хотите по-хорошему…

В конце концов, она никогда не позволяла моральным соображениям перевешивать соображения целесообразности.

Шейла подняла целую вязанку управляющих жезлов высоко над головой.

— Марш к светлому будущему!

В этой истории клан Лавеллан погибает, а валласлин стерт с ее лица – не потому что это рабская метка, но как напоминание о прошлом, том прошлом, в котором ее народ подобен детям, заблудившимся в лесу. История безлична, история равнодушна, и перемалывает всех, кто встанет на ее пути, как тевинтерская квадрига, запряженная понесшими лошадьми, за которой волочится на вожжах труп возницы с пробитой головой. Раньше Лавеллан верила, что люди, эльфы, гномы и даже кунари могут сосуществовать в мире – стоит лишь разрушить стены непонимания. Кровь одинаково красна у всех.

К сожалению, Лавеллан все еще верит в это.

Такова ее вера: красный лириум в колодце, моровые крысы на улицах Вал Руайо.

Мы убиваем шемленов и шемлены убивают нас; я перебила бы их всех, если бы могла, я ненавижу людей за все то, что они сделали с нами, и эльфов за то, что они позволили превратить себя в рабов и дикарей. Но порочный круг можно разорвать лишь состраданием и любовью, а не грубой силой. Неси им милосердие, Лелиана – так говорит Лавеллан, - неси им милосердие лезвием кинжала, горьким отваром из корня смерти.

Мы сделаем мир лучше, говорит Лавеллан (я хочу уничтожить все, чтобы начать с нуля), и верховная жрица Виктория улыбается, поправляя выбивающуюся из монашеского клобука прядь рыжих волос, и игриво облизывает розовую нижнюю губу.

Прошлого больше нет, - так еще говорит Лавеллан на собранном ею арлатвене (если хочешь объединить свой народ в армию, - наставляет ее Лелиана, - вначале ты должна привлечь на свою сторону молодых и опрометчивых, потом, - уничтожить старых и осторожных), и морщинистые хранители и хранительницы отводят взгляд от ее лица, непристойно обнаженного без валласлина.

Мы так ошибались, мы так страшно ошибались; мы потеряли Арлатан по собственной глупости, и Долы – из-за любовной интрижки.

В голове Лавеллан шепчут тысячи голосов. Мертвые жрецы Митал пытаются вырваться из забвения. Они умоляют о возмездии.

Я поведу вас, говорит Лавеллан, и ее звонкий голос перекрывает крики несогласных. Оперение стрел в алых цветах Инквизиции. Кровавые потеки смывают валласлин лучше любой магии.

Лавеллан ест плоть и пьет кровь своей бабушки. Это то, что она должна сделать еще до того, как залезет к волку в постель.

Я сделаю мир лучше, обещает она, умильно улыбаясь, отчего на ее щеках появляются ямочки.

А если у тебя не получится? - спрашивает волк.

Митал хохочет у нее в голове.

Тогда, - отвечает она, - я попробую заново.

По ГП
Дуэль
Fear no evil
Золотой полдень
Смертоедские сказки
Семь смертей Гарри Поттера
Терминатор
Эксперимент
Когда Спящий проснется
Фата-моргана
Happy Pastures

По DAO
Из глубин
Obsession
Все, что останется
Киркволльский инцидент
Ода победителям
Epiklesis
Песнь Света
...message96241

По ME
Обнять вечность
Сумерки богов

По TES
Пробуждение
Барабан из кожи гуара
Dragonrend

    ...Иногда, глядя на сэра Траска, Грейс думала – доверчивость свойственна вообще всем мужчинам. Там, где любая женщина давно бы насторожилась, мужчины шли прямо к пропасти – разинув рот и пустив слюни. Они не умели ждать, они привыкли получать то, что хотят – даже если это «что-то» было способом мироустройства. Они хотели получить все и остаться чистенькими. Как если счастливому отцу выносят розового, умытого младенца, завернутого в свежевыстиранные пеленки, и он думает, что все на свете случается именно так – в чистоте и ликовании. Но женщины знают про кровь и грязь. Они знают цену.

    Децимус единственный был не таким, как остальные. Он тоже знал о грязи и цене. И о крови; и это он показал Грейс путь. Он пролегал среди снов – и подобно гиду, Децимус провел ее по изнанке чужих разумов. Грейс никогда не практиковала настоящую магию крови, ту, которая требует человеческой жертвы – когда душа, выходящая из тела вместе с кровью, прокладывает себе путь в Тень, и этой узкой, как кинжальное лезвие, тропой, может пройти и маг. Но и того, что они делали с Децимусом, было достаточно.

    Децимус показал ей, каковы люди изнутри – и подобно тому, как под кожей прячется желтый крупинчатый жир, влажное мясо и неопрятные потроха, за внешним фасадом из вежливости и разумных речей скрывалась внутренняя мерзость. Грейс наблюдала сны пятидесятилетней церковницы, которой снилось, как на людной площади ее трахают сразу трое: безликие фигуры с здоровенными, будто конскими, херами. Еще был шестилетний мальчик – он был робок, тих, и, как говорили, до сих пор еще делал ночами в постель. Ему снились котята, целая корзинка толстых пушистых котят – он топил их в отхожем месте и при этом почему-то плакал. Однако больше всего ей почему-то запомнился сон одного жизнерадостного юноши – он был ярок, почти осязаем, и повествовал о какой-то катастрофе, которая – и это было известно совершенно точно, с той не имеющей сомнений определенностью, что бывает лишь во сне – должна была стереть с лица земли все живое. Юноше снилось, что он стоит на высоком холме, и оттуда видит толпы людей, в панике покидающих город. Люди рыдали и прощались со своими любимыми. Одинокий сновидец смотрел на них с холма. Он улыбался.

    - Во сне люди воплощают свои желания, - сказал ей потом Децимус. – И не само содержание этих видений отвратительно. Отвратительны трусость и лицемерие, с которым люди отрицают их существование. С тех пор Грейс не могла смотреть на собратьев по Кругу прежними глазами. Только Децимус оставался особенным – недоступным, как вершина горы. Грейс никогда не видела его снов. Когда Децимус поджег постылый Круг, Грейс почувствовала лишь облегчение. Оно не ослабло, даже когда она, убегая от пожара, натыкалась на трупы учеников, задохнувшихся в дыму. Они были ничем не лучше остальных, сказал Децимус, и Грейс поверила ему - как всегда.

    Огонь, в котором сгорел старкхевенский Круг, был очистительным. Глупые, слабые и неудачливые погибли, для них же с Децимусом это был момент истины, триумфа, высочайшей, невыносимой любви, равной которой не случалось до этого на земле. Лишь Андрасте, сгоревшая на тевинтерском костре, могла бы ее понять - этот костер обвенчал ее с Создателем, так же, как среди пылающей преисподней горящей башни, Децимус и Грейс стали не просто любовниками, но супругами - одни мысли, одна плоть; и казалось, даже смерть отныне не сможет разлучить их.

    Они, конечно же, ошибались.