ЧЕТВЁРТЫЙ ДУРАК Где силы и терпенья взять Очередного описать? Писать стихи совсем не сложно: Сказать и так, и этак можно; Поймавши рифмы на лету, Подставить эту или ту; Тон и рассказчика манеру Привесть в гармонию к размеру, — И споро действовать пером, Стежок бросая за стежком На белый холст. За словом слово — И получается обнова. Но сколько я душевных сил В своё писание вложил! И сам, своими же словами, Как будто острыми когтями, До крови сердце раздирал, Царапал ум и нервы рвал. Писать о дураках несладко: Так на душе темно и гадко, Что мнится склеп иль каземат; И нервы скрипкою кричат. Пока поэму одолею, Наверно, вовсе поседею От этих самых дураков. Но что ж поделать… Я готов. Итак, четвёртый. Эта рожа На золотой ларец похожа: Вовсю сияет и блестит; Заглянешь внутрь — гнильём набит. Он говорит, что в Бога верит, — И беспардонно лицемерит. Сказать вернее — ни на грош Ты в этом правды не найдёшь. Он никаких молитв не знает, Священной книги не читает, И не подозревает сам, О чём же говорится там. Иконы вешает на стену, Стремясь себе набавить цену; Но положить на них поклон Нисколько не желает он. Раз в год придя в жилище Бога (Два — это реже, это много), От скуки мается, сопит, Сбежать быстрее норовит. Он не имеет представленья, В чём самый смысл богослуженья; Он даже крестится не так… Зачем же ты пришёл, дурак? Час отстоял, из церкви вышел (А вид — как будто в битве выжил), — И сразу совесть на замок. Какой там храм, какой там Бог?! Он лжёт и лицемерит: это — Его разменная монета. Как плюнуть — подлость совершить; Что делать: надо как-то жить! Кому-то не подставит ножку — Считает это за оплошку; Не оклевещет за спиной — И ночь не спит, и сам не свой. Ему украсть — святое дело; Он это делает умело. А кто не лжёт и не крадёт, Тот, не иначе, идиот. Прелюбодейство, ругань, свара, Услады пьяного угара, Пренебрежение к другим, — Вот тот Завет, что движет им. Открой заветную страницу, Прочти ему Десятерицу, — И у меня сомнений нет, Что ты услышишь смех в ответ. «Коль жить по этим пунктам станешь, То ноги запросто протянешь. Они — для слабых и тупых. Да, к слову, кто и помнит их? У жизни жёсткие законы; И эти ветхие каноны — Какой-то странный анекдот, Навроде отступивших вод, Иль солнца, что застыло в небе, Иль байки о Христовом хлебе». И без смущенья этот свин Твердит, что он христианин! Ты устыдить его попробуй, — Мгновенно так и брызнет злобой: «Как надо жить, я знаю сам. Уйди, нето по морде дам! Ты сам-то кто такой, скотина, Чтоб поучать христианина?! Что машешь книжкой предо мной? Закрой её и рот закрой! Достали эти грамотеи… Ты что же, сам меня святее? Ишь, взял привычку, паразит! Господь мои грехи простит. Поступки, храмы и заветы, — Совсем не основное это. Душою верую! Она Под крышку Господом полна. Когда в душе лампада тлеет, Ничто значенья не имеет. Что Богу до грехов моих? Ведь вера перекроит их! Пускай боятся иноверцы. А я грешу, — да с Богом в сердце. Ну, если очень нагрешу, — К попу на исповедь схожу. Такая у него работа, — Нам рая открывать ворота. А ты о совести кричишь… Меня учить задумал? Шиш!». Сей дурень, словно бы бронёю, Прикрыт цитатою одною, — Что никого нельзя судить, Чтоб после под судом не быть. Сыскать защиту лучше — сложно. Живи как скот, греши безбожно, — А кто тебя осудит, тот Прямой дорогой в ад пойдёт. Воруй и лги, распутствуй, пьянствуй, Как можешь, так и окаянствуй; Пускай посмеет кто-нибудь Тебя хоть словом упрекнуть! Греху такому нет прощенья! Христианин! Бери каменья! Тот, кто пороки осудил, Плевки и камни заслужил. Такие злые дуралеи Торгуют совестью своею. В вещах подобных зная толк, Они дают бесстыдство в долг: Чужой не осуждают гнили, Чтоб их самих не осудили. Известный принцип: баш на баш. Коль ты другим возможность дашь Не прятать глаз, тебя завидя, — Тебе такое ж право выйдет. Как дважды два известно им, Что жизнь — одна, а стыд — не дым. А Бог?.. Он добрый. Всё простится. Лишь только стоит причаститься, Взять отпущение грехов, — И ты опять грешить готов. В свою неуязвимость веря, Такой дурак опасней зверя. И верно: что ж не согрешить, Когда позор нетрудно смыть? Такое лёгкое прощенье — Прямое скверне попущенье; И это всё в конце-концов Плодит мерзавцев и глупцов. Дурак, к великому несчастью, Волшебной обладает властью: Он в руки красоту берёт — И из неё готов урод. Тут инстинктивная сноровка; Он под себя подгонит ловко Само Христа ученье, — так, Как брюки, плащ или пиджак. Отрежет где-то, где-то вставит, Изменит цвет, фасон подправит… Увы, неисправим дурак: Его не перешьёшь никак… ПЯТЫЙ ДУРАК Вот пятый дурень. Верно, тут Меня не многие поймут. «Ну, — скажут — он и постарался: Уже до родичей добрался. Как видно, в мире для него Святого нету ничего. Вот он сидит и жало точит, Ужалить побольнее хочет. Не дорога ему семья… У-у-у, подколодная змея!». Коню — овёс, медведке — репа, Голодному — краюха хлеба, Медведю — мёд, параше — зад, Мне — возмущенья жгучий яд. В кого я удался, не знаю, — Но с детства ложь не принимаю. И у меня поныне так: Когда передо мной дурак, — Будь он родня, будь кто угодно, — Я говорю ему свободно, Что он дурак. А дальше — лай, Хоть пробкой уши затыкай. Земля-страдалица немало Таких болванов воспитала, Которым родственная связь Как ишаку морковь далась. Родство — для тупости оправа; Оно даёт на хамство право; Оно — прощение для зла, Почёт для волка и козла. Бывает родич самым разным: С лица приятным, безобразным, Учтивым, грубым, пьяным в дым И трезвым, как стекло; любым. И мыслю я, что он обычен, Ничем от прочих не отличен, — Тех, что по улице любой Текут безликою толпой. Когда стороннего кого-то Его потребность иль забота Принудит в двери постучать — Хозяин может накричать, Иль вовсе выйти отказаться, — Мол, занят я, и неча шляться! Но будет всё наоборот, Коль родич в тот же дом войдёт. Его всегда с почётом примут, Как друга лучшего обнимут, Уделят время, не скупясь, — Обидеть родича боясь. Я ж не признаю даже вора Наглей такого визитёра; Вор взял бумагу иль металл, — А родич твой тебя украл. Вот он к твоей подходит двери, Всецело будучи уверен В том, что тебе его приход Большую радость принесёт. Ты отдыхаешь или занят — Об этом он гадать не станет: Дела немедленно бросай И живо гостя привечай. Но люди вежливые, вроде, Предупреждают о приходе? То — посторонние. А он Особым правом наделён: Он — родич. Это, скажем прямо, Облагораживает хама. Будь он подлец, будь он дурак, Будь он противен, как червяк, Неси он вздор, любую гадость, — Изображай усердно радость, Хотя душа твоя кричит: «Когда ж ты сгинешь, паразит?». А попроси уйти учтиво — Он посинеет, точно слива, Подскочит жабой, и — кричать: «Посмел ты родича прогнать?! Обиды так я не оставлю: Тебя как выродка ославлю По всей семье, по всей родне. Ещё ты вспомнишь обо мне!». Дурак обидевшийся злобен И горло перегрызть способен; И ты его чурайся так, Как стаи бешеных собак. Любить родню — совсем неплохо… Когда бы не было подвоха: Коль свято родичей любить, То надо совесть позабыть. Когда в чужом откроешь вора, Бандита или сутенёра, Иль просто пьяного скота, — Твоя реакция проста: Гадливо морщишься, плюёшься, Изобличить злодея рвёшься, Кричишь: «Под суд его! Под суд!». Ты справедлив, конечно, тут. Какие могут быть вопросы? В помойку грязные отбросы! Но если этот мерзкий гад Тебе племянник или брат, Ты тотчас мнение изменишь, И по иной шкале оценишь Его преступные дела. И станет чернота бела, Запахнет падаль розой живо, А зло окажется красиво. …«Эй, совесть!», — а тебе в ответ: «Её сегодня дома нет»… Когда ж (невиданное дело!) Ты родича осудишь смело, Не скажешь: «Оступился он, И должен быть за то прощён», Но: «Отрубить десницу вору, А пьяницу предать позору, Бандит пускай в тюрьму идёт, Лжецу зашить поганый рот», — Немедля хуже вора станешь, Все молнии к себе притянешь. «Вот — люди скажут — озверел: Племянника не пожалел, На брата кару призывает, Злодеем дядю называет!». И больше эти дураки Тебе не подадут руки, И наперёд накажут детям Не знаться с негодяем этим. О глупость! Ты — кромешный мрак… Я ж понимаю дело так: Родство по крови — малость всё же. Скоты роднёй богаты тоже: Индюк, что бродит по двору, Имеет брата и сестру; Баран, что на ворота блеет, — И тот родителей имеет; Пёс знает сына своего; А каждая из блох его На всякой псине непременно Имеет дядю иль кузена. Но человек? Неужто он Умом напрасно наделён? Неужто он своей душою Похож с собачьею блохою? И не должно ль стоять родство На чём-то большем у него? Пускай умы людей братают; Пусть души в души прорастают, Отцов рождая и детей; Пускай сердца роднят людей. Родству такому нет предела: Его не связывает тело, Не ограничивает род, Один язык, один народ. Собою сонмы душ объемля, Оно согреть способно Землю. Оно — один великий храм. …А плоть оставим дуракам.