Переливающиеся души (гет)

До наступления нового года оставалось несколько часов. Саша быстро и деловито бросал в сумку вещи, которые ещё целый год ему не понадобятся. Жена ходила за ним по пятам из комнаты в комнату, в надежде, что он передумает и останется, но он уходил уже не в первый раз и не считал нужным объяснять, куда именно пропадает на целый год. Конечно, он мог немного напрячься и выдать порцию лжи вроде той, которой он несколько лет потчевал руководство своей кафедры в университете, чтобы взять очередной академический отпуск, или той, которую придумывал для того, чтобы на работе за ним держали место.

Он мог бы сказать, что болен и ему требуется длительная реабилитация или что он обязан проводить каждый второй год с родственниками в Австралии, чтобы те не лишили его наследства, но за всю свою жизнь он так устал от этого, что отчаянно цеплялся за возможность не врать хотя бы собственной жене.

Впрочем, не говорить ей вообще ничего едва ли было милосерднее.

— Я практически уверена, что у тебя есть другая, — спокойно проговорила Ольга. Истерики она оставила после первых двух его уходов, потом она пыталась следить за ним, потом просто смирилась. Как бы то ни было, она каждый раз дожидалась возвращения мужа, потому что любила его. По крайней мере, больше, чем жизнь в одиночестве.

— Десять, — буркнул он, застегивая куртку. С каждым разом сцены прощания становились всё спокойнее, и Саша искренне надеялся, что причина тому смирение жены, а не год от года зреющее решение разорвать к чертям этот странный брак. Впрочем, он предупреждал её о необходимости таких длительных отлучек с самого начала. Ольга самостоятельно приняла решение и теперь лишь пожинала плоды.

— Что?

— Десять других, — завязывая шарф, добавил он, — и четверо детей, — мужчина опустился на одно колено, чтобы завязать шнурки на ботинках, поднял взгляд на жену и улыбнулся, — от каждой.

Ремень спортивной сумки привычно лег на плечо, Саша вздохнул и проговорил мягко:

— До встречи в семнадцатом.

Ольга ничего не ответила, только тихо закрыла за ним дверь.

* * *

Снег сыпался с небес, мелкими острыми хлопьями оседал на плечах. Саша не торопился, он шёл сквозь белые улицы, сверкающие новогодними гирляндами, мимо смеющихся людей, ожидающих нового счастья в новом году. Мужчина привычно остановился у входа в метро и закурил, оглядывая прохожих, он хотел убедиться, что на этот раз жена не последовала за ним сама и не попросила кого-нибудь сделать это вместо неё.

В отражении витрины вдруг мелькнула и исчезла знакомая фигура темноволосой девушки, так похожей на него самого. Она шла мимо и даже не обернулась, но не узнать её было невозможно. В серой куртке, потертых джинсах и промокших кроссовках она спешила на встречу. Сколько Саша помнил себя, она всегда была рядом, вот только имя её он узнал всего несколько лет назад.

Бросив сигарету в урну, он стал спускаться в метро. Среди десятков людей, спешащих на праздник к своим любимым, он был единственным, для кого Новый год не наступит.

Когда четырехлетним ребенком он впервые сказал родителям, что из зеркала на него смотрит какая-то девочка и даже корчит рожи, они не на шутку перепугались. Родители убрали из дома все зеркала, плотно задергивали вечером шторы и очень осторожно выводили ребенка гулять, чтобы он, не дай Бог, не встретился взглядом со своим отражением снова, но время от времени это всё равно происходило. Спустя год крайне утомительных визитов к психиатрам и психологам разной степени вменяемости Саша понял: единственное, что от него требуется — это перестать видеть. И как-то раз, смотря прямо в карие глаза маленькой девочки в отражении зеркала в кабинете очередного врача, он сказал, что видит там только себя. Мать расплакалась и обняла ребенка, врач тоже был чрезвычайно собой доволен, а девочка в зеркале продолжала корчить рожи как ни в чем не бывало. Она совершенно не обиделась.

Как-то вечером, насмотревшись ужастиков по телевизору, Саша решительно выключил его и, встретившись взглядом с бесцветной девочкой за экраном, спросил:

— Ты — призрак? Ты хочешь, чтобы я умер?

Девочка расплакалась. Она рыдала беззвучно, но так отчаянно, что не могла связать двух слов, и хотя он и наловчился читать по губам в последнее время, разобрать смог только: «Нет! Умирать больно! Страшно! Никогда не умирай!»

Она не отстала, когда мальчик пошел в школу, — прилипала к внешней стороне окна, чтобы получше разглядеть, что же написано в его учебнике, она знала всех его друзей и некоторых недолюбливала. И хотя Саша не слышал ни слова из тех, что она произносила за толщей стекла, показать на пальцах правильный ответ, подсмотренный из тетрадки отличника, она была в состоянии. Девочка росла вместе с ним, и к тому времени когда Саша поступил в университет, превратилась в миловидную молодую девушку. Тогда он уже освоил язык жестов, и поток информации, которой они обменивались, расширился настолько, что напоминал полноценное общение. В частности, она могла помочь сдать не только тестовые экзамены, но и те, где требовалось написать сочинение. Женщины в принципе лучше мужчин владеют речью, даже те, что от рождения немы.

Когда, разбирая старые документы дома, под слоем собственных детских историй так называемой болезни он обнаружил перинатальную карту, в которой было указано, что на самом деле его мать носила двоих детей, но выжил только один, он первым делом поднес её к окну. Девушка из отражения не удивилась, но попросила узнать, как её зовут. Без имени ей было неуютно, а клички, которые придумывал ей Саша, устраивали её в детстве, но не сейчас.

Спрашивать об этом у матери или отца было бы глупо, близнецы всё ещё помнили ужас в их глазах, когда родители поняли, что Саша подозревает о существовании сестры. Они считали, что мертвым среди живых не место, и решительно изгнали из своей жизни все, что могло бы напомнить им о дочери. У неё не было даже могилы, её тело было оформлено как хирургические отходы после сложного кесарева сечения. Они знали заранее, что девочка не выживет, и приняли решение не скорбеть о ней, как если бы её не было вовсе. Пытаться разузнать что-то означало бередить старые раны. Саша понимал это, хотя у него самого никаких ран не осталось. Для него сестра просто никогда не умирала, она жила в нем, причем в прямом смысле слова. Они были «переливающимися» близнецами — кровь одной уходила другому до тех пор, пока это не привело к гибели девочки, но вместе с кровью он получил её душу.

Сестра не была злокачественной опухолью на его личности, от которой следовало избавиться, она была живым человеком, право на жизнь которого следовало уважать. Вот только их было двое, а жизнь — одна.

На зимних каникулах Саша предпринял визит к бабушке, матери отца, справедливо полагая, что старики разговорчивее своих детей. В первый же день, в пропахшем травами и пылью деревенском доме, он подошел к шкафу, заставленному книгами и иконами. Богородица с младенцем и Николай Угодник мирно соседствовали здесь с Онегиными, Головлевыми, Обломовыми и Раскольниковыми. Пробежав безучастно взглядом по корешкам книг, он зацепился взглядом за однин из образов и спросил:

— Кто это?

— Это-то? — прищурилась старушка и тут же отвернулась, спеша по своим делам, — святая праматерь Лия. Покровительствует благополучию в семейной жизни.

— А почему она здесь? — Саша направился за ней вглубь дома, смиряя шаг, чтобы не обгонять шаркающую пенсионерку. Легкая тень полупрозрачной девушки металась за стеклами окон, силясь не пропустить ни слова. — Я имею в виду, неужели Богородицы для этих дел недостаточно?

— Чадолюбивая она была, матушка-то, — говорила она, уходя все глубже в свои комнаты. — Много детей у нее было, и обо всех она заботилась — за то её Господь над нами и поставил.

Добиться от бабушки прямого ответа не удалось, но то, как она его избегала, наводило на мысль, что догадка была правильной. Так девушка по ту сторону зеркала обрела свое имя.

Саша и Лия делили жизнь, как умели: вместе всюду, где есть свет и всё, от чего он может отражаться; украдкой обменивались знаками и многозначительными взглядами, когда кто-то мог это заметить; обсуждали Сашиных знакомых, когда были одни. Так продолжалось до тех пор, пока Лия не влюбилась. В живого человека, разумеется. Такие, как она сама, по земле ходить избегали.

Саша перепробовал всё. Сначала он пытался избегать высокого въерошенного одногруппника по имени Никита на занятиях, но даже когда он не видел свою сестру в отражении стекла, он чувствовал, как она тоскует. Потом он сжалился над ней, завел с парнем дружбу, узнал его получше и понял, что он не так уж плох. Но это ничего не меняло — Лия по-прежнему была призраком, воспринимать образ которого мог только её брат. Саша не мог даже представить всю глубину её одиночества. Весь мир, кроме него одного, делал вид, что этой девушки нет и не было никогда. Она была заперта в своем Зазеркалье, точно маленькая Алиса, вот только в этой стране было холодно и темно.

И тогда, в преддверии Нового года, он решился отступить в Зазеркалье вместо неё. Сейчас, оглядываясь назад, он понимал, что идея была безумна, что он должен был хотя бы лучше подготовиться, но если бы он не сделал этого так, как сделал, жизнь, унылая и безрадостная в свете чужого горя, длилась бы и длилась до самого конца.

То, что случилось с ним тридцать первого декабря одиннадцать лет назад, описать было трудно, да и некому. Единственный человек, для которого эта информация имела значение, переживал то же самое каждый год. С большим трудом раздобыв в новогоднюю ночь пустующую квартиру, он сел на пол, скрестив ноги, и, решительно кивнув головой отражению в темном окне, объявил, что готов уступить ей место ровно на год.

Накатившая после этого боль была такой силы, что ему казалось, что, если бы бригада врачей без анестезии вспарывала ему живот, чтобы вставить туда матку, предварительно раздробив таз и собрав его снова, это было бы куда менее болезненно. Голову сдавливало со всех сторон, форма черепа становилась изящнее, суставы рук и ног выворачивались, их масса уменьшалась, как и масса мышц. Скрючившееся на полу существо рвало кровью и остатками пищи, внутренние органы сплелись в клубок, меняя свое положение в брюшной полости, кишечник извергал нечистоты сквозь одежду на пол. В этих муках он умирал, чтобы передать право на жизнь своей сестре.

* * *

В первый год ей пришлось нелегко: без денег и документов, без одежды, без друзей и знакомых и без малейшего опыта в общении с любыми другими людьми, кроме своего брата, она в первую же неделю попала в психушку. И это даже пошло ей на пользу, поскольку в первые месяцы её собственной жизни среди нормальных людей ей действительно было не место.

Звуки пугали её до паники, поскольку всю свою сознательную жизнь она провела в безмолвии зеркал, смотря бесконечно долгий немой фильм, главным героем которого был ее брат. Собственный голос казался ей чужим и слишком громким. У Лии были серьезные проблемы со сном. Она спала только тогда, когда её тело, вымотавшись за несколько дней, падало на облезлый пол больничной палаты от усталости. Девушка просто не могла уснуть, её мозг постоянно получал огромные дозы нового жизненного опыта и отказывался отключаться даже под воздействием успокоительных.

Но даже когда через несколько месяцев все эти симптомы сошли на нет, когда восстановилась речь и координация движений, когда полностью прекратились панические атаки, оставалась еще одна причина, из-за которой врачи не спешили объявить девушку здоровой — она была слишком счастлива для нормального человека.

Лия восхищалась буквально всем: вкусом отвратительной больничной еды, солнечным лучом на своей руке, шероховатой поверхностью старого обеденного стола и тем, что другие люди могут просто с ней разговаривать, даже если они несут при этом несусветную чушь.

Саше её полубезумное существование казалось ужасным, он не раз жалел о том, что дал ей такую жизнь. Жизнь, к которой она была не готова. Но каждое утро Лия начинала с того, что благодарила его, украдкой заглядывая в отражение высокого больничного окна. Счастливее её не было человека на свете, поскольку она знала цену этой жизни, каждому ее мгновению.

Получить документы в тот год так и не удалось, зато девушка приобрела огромный опыт в области выживания на городских улицах — знала все ночлежки, где можно раздобыть не самую чистую, но все-таки постель, и все забегаловки, где могли нанять посудомойкой или уборщицей, не спрашивая паспорт.

На следующий год Саша оставил ей немного денег, хотя и у самого были большие проблемы — он пропал на целый год, не предупредив ни родителей, ни друзей, ни руководство университета. Но зато Лия стала «настоящим» человеком, ее существование теперь подтверждали официальные бумаги. Дальнейшую её судьбу предопределило умение, которым она владела с детства — жестовый язык глухонемых. Нуждаясь в помощи, она посещала социальные центры достаточно часто, чтобы за оживленной беседой с инвалидами попасться на глаза людям, которые посчитали живую, общительную девушку идеальным кандидатом для работы в центре инвалидов детства. Лия согласилась с радостью, в конце концов именно этим она занималась большую часть своей жизни — наблюдала за детьми, а теперь, к бесконечному своему восторгу, могла находиться среди них.

Когда Саша смотрел на то, как она болтает с детьми, быстро перебирая в воздухе тонкими пальцами, как её улыбка отражается в каждом предмете, что был способен отражать свет, ему приходило в голову, что, возможно, смысл всей его жизни и состоял в том, чтобы эта девушка смогла прорваться в этот мир. Сам он проводил время как во сне, между реальностью и небытием, и удерживать себя на грани стоило огромных усилий. Он должен был постоянно напоминать себе, зачем ему жизнь, которую ему вновь вернут через несколько месяцев.

Коллеги по работе в детском центре, вечно недовольные зарплатой, вечно обманутые начальством и преданные государством смотрели на радостную девушку косо и то и дело презрительно фыркали: «Блаженная!» Их недовольство можно было понять: для Лии их проблемы просто не существовали. Полуголодная жизнь среди детей-инвалидов без возможности позволить себе какие-то дорогие вещи, особенную еду или путешествия всё равно была в тысячу раз лучше не-жизни, которую она вела раньше.

«Ты не блаженная, ты — святая!» — заметив отблеск грусти в её глазах, показал руками Саша и увидел, как сестра снова улыбается.

В четвертый год Лия встретила на улице парня, в которого была влюблена в университете, Никиту. Он нисколько не изменился, только взгляд стал серьезнее да щетина гуще. И вместо «Привет! Ты меня не знаешь, но…» или «Извините, не подскажете, как пройти?..» она поймала его за руку, посмотрела в глаза и сказала:

— Я давно люблю тебя.

У нее попросту не было времени на все эти расшаркивания, срок её пребывания на этой земле заканчивался через полгода, она не собиралась тратить их на сомнения и бесплотные мечты.

— Ты ненормальная, — сказал он и через три месяца женился на ней.

В прошлом году ей пришлось во второй раз покинуть мужа, и Саша, чья семейная жизнь претерпевала те же трудности, мог только молча сочувствовать, наблюдая эти сцены со стороны. Его собственная жена точно так же не понимала причины регулярных отлучек и точно так же изводила себя сомнениями. Иногда он даже думал, что лучше бы Ольге бросить его. Молодая красивая женщина никогда не останется одна, она определенно заслуживает большего, чем полжизни в одиночестве.

Первого января нового года, поднимаясь по лестнице к своей собственной квартире, Лия с замиранием сердца теребила ключи. Она боялась, что муж сменит замок. Всё-таки год без вестей — это очень долго, особенно если этот год не первый и не последний. Но дверь поддалась, и взъерошенный и хмурый, Никита стоял там, где ему и полагалось.

— Я практически уверен, что у тебя есть другой, — вместо приветствия проворчал он, и Лия даже заподозрила, что они с Ольгой дальние родственники. Впрочем, в их положении все люди думают одинаково.

— Ты абсолютно прав, — скидывая с плеча спортивную сумку, ответила она и улыбнулась. — Только не один, а триста шестьдесят пять, так что мне нужен целый год, чтобы встретиться с каждым.

Шутка не разрядила обстановку, Никита покачал головой и вздохнул.

— Так не может продолжаться вечно.

Лия пожала плечами и нерешительно взялась за молнию своей куртки.

— Это лучше, чем Ничто.

— Лучше, чем ничего, ты хотела сказать?

— Да.

Напряженное молчание длилось еще минуту, а затем он снова вздохнул и отправился на кухню, бормоча что-то о том, что Лия всё ещё должна ему праздничный ужин. Лицо её осветилось радостной улыбкой и, не замечая отражения своего брата в зеркале прихожей, она скинула тяжелые ботинки и бросилась на мужа сзади, обхватив его шею руками. Никита подхватил её под ноги и закружил по маленькой комнате так, что девушка завизжала от страха и восторга.

На следующий год Саша не пришёл, чтобы потребовать свою жизнь обратно.