Дракула. История любви: тени на холсте (гет)

Лайя прижала руку к груди. Сердце колотилось, но уже не от страха. От узнавания. От предчувствия. Он приближался. Не как призрак. Как... ответ. Как ключ к кошмару, что длился неделю.

В этот момент снизу донесся голос гувернантки, взволнованный и громкий: «Госпожа Лайя! К вам посетитель! Господин Влад! Он говорит, вы... ждали?»

Лайя замерла. Силуэт на картине... и человек внизу. Это не совпадение. Это... судьба. Она посмотрела на портрет. Глаза с печалью смотрели на нее с пониманием. Иди, — казалось, говорили они. Пришло время.

Она медленно спустилась вниз, в большую гостиную. Сердце бешено стучало. Запах тления из мастерской сменился ароматом кофе и... древесным, пряным запахом, до боли знакомым. Он стоял у окна, спиной к ней. Высокий. С благородной сединой у висков. Когда он обернулся, ледяные глаза встретили её взгляд. В них не было упрека. Только глубокая, древняя печаль и... знание.

— Лайя, — произнес Влад. Его голос, бархатный с легкой хрипотцой, прозвучал как удар колокола по ее прошлому. «Мы должны поговорить. О твоей картине. О твоей... душе. И о том, что просыпается в твоей дочери. Пока не поздно. Покажи мне картину»

Лайя кивнула, не в силах вымолвить слово. Она знала — её тихая, прогнившая изнутри жизнь закончилась. Начиналось что-то новое. Страшное. Неизбежное. И единственный, кто мог понять... стоял перед ней. Отражение с холста во плоти.

— Лайя. — Её имя на его губах прозвучало как приговор и спасение одновременно.

Он шагнул ближе, и знакомый аромат ударил в голову. Его пальцы скользнули по её запястью, холодные, как мрамор, но там, где кожа касалась кожи, вспыхивало жгучее тепло.

— Ты обещала быть со мной, — его голос, низкий и хриплый, будто просыпался после долгого сна.

— А вместо этого выбрала его золотую клетку.

Лайя попыталась отстраниться, но спина упёрлась в край мольберта. Холст за её спиной дрогнул, будто живой.

— Я не выбирала! Я полюбила...

— Он слишком быстро появился в твоей жизни тогда, он был глотком свежего сока, когда я был… старым вином. Ты выпила меня до дна, но жаждать не перестала. — он перебил её, и его дыхание, пахнущее дымом и горькими травами, обожгло губы.

-Ты испугалась нас. Нашей прошлой силы.

Его ладонь приподняла её подбородок, заставляя встретить взгляд. В полумраке комнаты его зрачки светились, как у ночного хищника.

— Твоя душа рвётся на части, Лайя. Обещание, данное Тени, нельзя просто забыть. Оно… прорастает. — Он указал на чёрный цветок на холсте, который пульсировал в такт её учащённому дыханию.

Её дыхание участилось. Она вспомнила тот вечер десять лет назад: тёмную комнату, его губы на своей шее, клятву, вырванную у неё между поцелуями. «Я твоя. Всегда».

— Я не знала, что…

— Что я вернусь? — Влад рассмеялся, и в смехе этом было что-то чужое. — Милая Лайя. Ты сама позвала меня. Этим.

Он ткнул пальцем в холст, в черный цветок, который пульсировал, как сердце.

Она хотела оттолкнуть его. Вместо этого вцепилась в его пальто.

— Сотри это, — прошептала она. — Сотри, как ты стирал мои страхи тогда…

Его губы нашли её — жёсткие, требовательные. Это не был поцелуй любви. Это была пометка. Напоминание. Его руки обвили её талию, прижали к себе так сильно, что рёбра затрещали. Она задыхалась, но не сопротивлялась — тело помнило его. Помнило, как он умел заставить её чувствовать.

— Ты всё ещё моя, — он прошептал ей в губы. — Даже если целуешь его по вечерам.

— Лайя.

Голос Махмеда разрезал воздух, как нож. Они резко разорвались. Влад не отпустил её — лишь повернул голову, оценивающе глядя на мужа.

— А вот и хозяин клетки, — усмехнулся Влад.

Напряжение висело в воздухе, густое, колючее. Лайя замерла, разрываясь между двумя мужчинами — прошлым, требующим освобождения, и настоящим, пылающим ревностью.

Махмед шагнул вперед, его пальцы впились в дверной косяк так, что побелели суставы.

— Ты осмелился переступить порог моего дома, ты перешёл границы дозволеного? — его голос напоминал скрежет камня о сталь.

Влад медленно, без вызова, опустил руки с ее плеч, но не отступил. Его взгляд встретился с взглядом Махмеда — голубые льдины против черного кремня.

— Границы? — Влад произнес спокойно, но в голосе зазвучала сталь, знакомая Лайе по прошлым спорам.

— Я здесь не для их нарушения. Твоя жена... Лайя... в беде. И эта беда касается вас обоих. И вашей дочери.

— Беда? — Махмед фыркнул, его взгляд презрительно скользнул по картине.

— Ты называешь ее увлечение мрачными фантазиями бедой? Или это просто повод втереться в доверие? — Он шагнул ближе к Лайе, властно положил руку на её плечо — жест собственника.

— Лайя под моей защитой. Ей ничего не угрожает. Особенно от тебя.

Лайя вздрогнула под его прикосновением. Оно было тяжёлым, подавляющим. Не защита. Владение. Она посмотрела на Влада. В его глазах читалось: Видишь? Твоя клетка.

Влад указал на портрет: «Видишь эти глаза? Это не фантазия. Это крик души, которую ты запер в этих стенах.» Он шагнул ближе.

— Она дала клятву. Отпустить с любовью, если сердце выберет другого. Но не смогла. И теперь эта невыполненная клятва гложет её изнутри.

— Эта невыполненная клятва гложет ее изнутри. Как ржавчина. И эта ржавчина… — он ткнул пальцем в бардовый бутон, — ...это её вина. Ее боль. И она отравляет её. И все, что ее окружает. Даже Мерьем.

— Врешь! — рявкнул Махмед, но в его глазах мелькнуло сомнение. Он посмотрел на картину. На глаза, действительно полные немой муки. На тот жуткий бутон. Какая клятва?! Какое отпускание?!

— Клятва мне, — тихо сказал Влад. Клятва отпустить с любовью, если её сердце изберет другого. Она её нарушила. Не потому что не любит тебя, Махмед, — он посмотрел на Лайю, и в его взгляде была странная нежность, смешанная с болью, — а потому что… не смогла отпустить вину передо мной. Перед нашей историей. Она заперла прошлое в глубине души. И оно гниет.

Махмед застыл, его пальцы непроизвольно сжались. Перед ним разверзалась бездна: признать правду слов Влада означало разрушить тщательно выстроенный мир, где он был богом и судьей. Но отрицать очевидное — боль в глазах жены на портрете, жуткую пульсацию черного цветка — было уже невозможно.

— И что ты предлагаешь, благодетель? — голос Махмеда прозвучал ядовито, но в нем дрожала трещина.

— Чтоб она ушла с тобой? Исполнила клятву?

Влад медленно покачал головой. Нет. Я предлагаю ей… простить себя. Его взгляд скользнул к Лайе.

— Ты должна сказать те слова, которые не сказала тогда. «Я отпускаю тебя, Влад. С любовью. С благодарностью. Ты свободен. И я свободна. Только так черный цветок исчезнет. Только так Мерьем перестанет видеть твои кошмары.

— Ты должна сказать это, Лайя, — голос Влада звучал тихо, но в комнате он разносился, как колокольный звон. — Или ты предпочитаешь, чтобы твоя дочь и дальше видела эти кошмары?

Махмед резко шагнул вперед, его тень накрыла Влада, как штормовая туча.

— Довольно! — рывком распахнул он входную дверь.

-Ты получил свой ответ. Теперь убирайся. И если ты действительно заботишься о них... не возвращайся.

Влад замер на пороге. Голубые глаза — холодные, как арктический лёд — медленно скользнули от Махмеда к Лайе:

— Я уйду. Но знай... я вернусь, когда вы оба поймёте, что это не просто слова. Это проклятие.

Он сделал шаг назад, в ночь, и шепот долетел уже из темноты:

— До рассвета, Лайя. У тебя есть до рассвета.

Дверь захлопнулась с гулким стуком, будто гробовая крышка.

Когда дверь закрылась за мужчинами, Лайя осталась одна с портретом. Черный цветок замер, будто притаился, а трещины вокруг него углубились, превратившись в паутину. Она провела пальцем по холсту — поверхность была ледяной, словно под ней скрывалась бездна.

— Ты должна отпустить их обоих, — шепнул внутренний голос. Себя — за слабость. Его — за любовь.

Махмед лежал рядом, дыша ровно и методично, как всегда. Лайя притворялась спящей, но перед глазами стоял Влад — не сегодняшний, с сединой у висков, а тот, каким она запомнила его в последний день: с горящими глазами, с губами, шепчущими: «Ты и я. Навсегда. Даже если «навсегда» закончится завтра».

Она сглотнула ком в горле и погрузилась в сон.

— Мама…

Лайя открыла глаза. Мерьем стояла у кровати, бледная, с куклой в руках.

— Он здесь, — прошептала девочка. — Темный дядя. В мастерской. Говорит… цветок хочет пить.

Сердце Лайи упало. Она сорвалась с постели, не глядя на спящего Махмеда.

Серый свет лился сквозь щель приоткрытой двери. Влад стоял перед мольбертом, касаясь трещин на холсте.

— признайся, ты ненавидишь такую жизнь? — спросил он, не оборачиваясь.

Цветок разросся, заняв половину холста. Его лепестки шевелились, а в зияющей сердцевине копошилась тьма.

— Это твоя боль, — голос Влада звучал печально. — То, что ты копила годами.

Когда он прижал её руку к цветку, Лайя увидела: Махмеда, рвущего её эскизы… Себя у окна с мыслью «Я умру здесь»…Влада, уходящего без оглядки…

— Да… — слезы текли по её лицу. — Да, я ненавижу.

— Теперь прости себя.

— Я… прощаю.

— И отпусти нас.

Она посмотрела на Влада — настоящего, живого, с морщинами, которых раньше не было.

— Я отпускаю тебя. С любовью.

Щелчок. Цветок рассыпался в пепел.

Когда Махмед ворвался в мастерскую, он увидел: Лайю, сидящую перед чистым холстом. Горсть черного пепла на полу. И луч солнца, падающий ей на лицо — она не отпрянула. Впервые за долгие годы он испугался.

Солнечный свет, наглый и незваный, пробивался сквозь щель в некогда неприкосновенных шторах. Лайя стояла посреди мастерской, и странное ощущение щекотало кожу — это были не просто лучи, а первые ласковые прикосновения свободы. Она вдыхала воздух полной грудью, не боясь, что кто-то сделает замечание о «неприличном поведении».

Дом дышал по-новому:

— Мерьем спала спокойно, её ресницы больше не вздрагивали от кошмаров;

— Арсен утром обнял её так, как не делал с пяти лет — крепко, по-детски, без оглядки на отцовские правила;

— Даже Демир, их тихий затворник, улыбнулся за завтраком, словно почувствовал перемену.

Только Махмед молчал. Его молчание висело в воздухе тяжёлым облаком, но теперь Лайя не съёживалась под этим взглядом. Она встречала его глаза — и это был их первый настоящий диалог за годы брака.

Уголь в её руке скрипел по холсту, оставляя смелые штрихи. Это была не очередная «одобренная» картина, а дверь — настоящая, с потрёпанными петлями и глубокими трещинами в дереве. Та самая, из их первого дома, где она когда-то была счастлива.

— Что это? — голос Махмеда за спиной прозвучал неестественно тихо.

Лайя не обернулась. Её рука твёрдо вывела последнюю деталь — ключ, висящий на ржавом гвозде.

— Будущее, — ответила она и впервые за долгие годы почувствовала, как дрогнула его непоколебимая уверенность.